Страница:
– Скорость в самом деле была отменная, Левитас. Спасибо тебе. Сейчас мы тебя напоим, – сказал Лоуренс, не в силах больше это терпеть. – Эй, вы там! – окликнул он болтавшихся во дворе механиков – те даже ухом не повели, когда Левитас совершил посадку. – Сейчас же налейте в поилку чистой воды, а заодно почистите его сбрую.
Механики несколько удивились, но под жестким взором Лоуренса тут же взялись за работу. Ренкин не возражал и лишь при выходе на городскую улицу сказал:
– Как же вы с ними носитесь. Меня это, в общем, не удивляет, поскольку так заведено у большинства авиаторов, но должен вам сказать, что дисциплина дает лучшие результаты, чем все это баловство. Левитас, например, всегда должен быть готов к долгим и трудным перелетам, поэтому не следует его распускать.
Лоуренс ощущал неловкость ситуации в полной мере. Он был здесь по приглашению Ренкина и с ним же собирался лететь назад, но все же не удержался:
– Не скрою, я испытываю к драконам самые теплые чувства. Мой опыт показывает, что они достойны величайшего уважения. То, что вы называете баловством, мне кажется самой элементарной заботой. Согласно моим наблюдениям, вынужденные лишения лучше всего переносятся теми людьми, которые раньше не подвергались этим лишениям без всякой необходимости.
– Драконы, как известно, не люди, но я не хочу с вами спорить. – Ответ Ренкина, как ни странно, еще больше разозлил Лоуренса. Если бы тот начал отстаивать свои убеждения, это по крайней мере доказало бы, что он искренне в них верит. Но Ренкина явно заботили лишь собственные удобства, а рассуждения служили только прикрытием для его небрежности.
Впрочем, они уже подошли к перекрестку, где им предстояло расстаться. Ренкин должен был посетить ряд военных учреждений. Они договорились о встрече в запаснике, и Лоуренс с легким сердцем сбежал от него.
Около часа он бродил по городу без особой цели, стараясь остыть. Левитасу ничем не поможешь, а Ренкин, как теперь ясно, глух ко всякого рода упрекам. Лоуренсу вспоминалось упорное молчание Беркли, замешательство Харкорт, отчуждение других офицеров и непонятное возмущение Селеритаса. Особенно удручало то, что он, предпочитая компанию Ренкина, давал тем самым понять, что одобряет поведение этого человека.
Теперь он нашел объяснение холоду, который встречал повсюду. Оправдываться тем, что он ничего не знал, бесполезно. Он должен был знать. Вместо того чтобы изучить нравы и обычаи своих новых товарищей, он радостно вступил в приятельские отношения с первым попавшимся – с тем, кого они все чурались. Недоверие, которое он питал к их общему мнению, вряд ли может его извинить.
Лишь с большим трудом Лоуренс взял себя в руки. Исправить то, что он так бездумно напортил за эти дни, будет непросто, но он попытается. Он докажет, не отнимая притом у Отчаянного ни крупицы внимания и заботы, что бесчувствия и разгильдяйства не одобрял никогда. Учтивость и дружелюбие, которое он проявит к Беркли и другим капитанам своего боевого звена, покажет им, что он отнюдь не ставит себя выше их. Все это далеко не сразу изменит его репутацию, но больше он ничего предпринять не может. Главное сейчас – принять твердое решение и терпеть, сколько бы времени это ни заняло.
Выбравшись таким образом из омута душевных терзаний, Лоуренс поспешил в Королевский банк. Его постоянными банкирами были Драммонды в Лондоне, но, получив назначение в Лох-Лэгган, он написал своему призовому агенту с просьбой перевести премию за взятие «Амитье» сюда. Назвав свое имя в эдинбургской конторе, Лоуренс сразу понял, что его просьба исполнена: его тут же проводили в отдельный кабинет и встретили с особым радушием.
Банкир, мистер Доннелсон, был счастлив уведомить его, что в премию включена награда за Отчаянного и что она равняется сумме, которую могли бы выплатить за яйцо дракона той же породы.
– Сумму эту, насколько я понял, определили не сразу. Нам неизвестно, сколько отдали за яйцо французы, но в конце концов ее приравняли к стоимости яйца медного регала. Рад сообщить вам, что ваши две восьмых от общего приза составили почти четырнадцать тысяч фунтов.
Услышав эту новость, Лоуренс онемел, и лишь бокал превосходного бренди немного привел его в чувство. Он догадывался, что тут не обошлось без хлопот адмирала Крофта, но возражать против результата не приходилось. После коротких переговоров он поручил банку вложить около половины денег в государственный заем, потряс руку мистеру Доннелсону и вышел с грудой золота и банкнот. Ему также любезно вручили письмо, уведомлявшее местных торговцев о его полнейшей кредитоспособности. Настроение у него значительно улучшилось. Способствуя его дальнейшему повышению, Лоуренс накупил книг и стал рассматривать драгоценности, воображая, как обрадуется Отчаянный тому и другому.
Остановился он на широкой, наподобие панциря, платиновой подвеске с громадной жемчужиной, окруженной сапфирами. Подвеска прикреплялась к цепи, которую можно было удлинять по мере роста Отчаянного. Услышав цену, Лоуренс нервно сглотнул, но храбро подписал чек. Мальчик, сбегав в банк, подтвердил, что чек действителен, и Лоуренсу тут же отдали в руки хорошо упакованный, весьма увесистый сверток.
После этого он сразу пошел в запасник, хотя до назначенного времени оставался еще целый час. Левитас так и лежал в пыли, обернувшись хвостом, усталый и одинокий. В запаснике постоянно держали стадо овец. Лоуренс распорядился заколоть одну для курьера, а потом сел рядом и разговаривал с драконом, пока не вернулся Ренкин.
Назад они летели немного медленнее, и Ренкин после посадки был холоден с Левитасом. Лоуренс, уже не заботясь, что может показаться невежливым, похвалил и погладил винчестера, но это не помогло. Несчастный дракон съежился в уголке двора. Делать было нечего. Воздушное командование отдало его Ренкину, и Лоуренс не имел никакого права выговаривать офицеру того же звания и с большей выслугой лет.
Новую сбрую Отчаянного аккуратно сложили на двух скамейках. Шейную постромку украшало его имя, выведенное серебряными заклепками. Сам Отчаянный, задумчивый и немного грустный, снова сидел за оградой и смотрел, как заходит солнце над озером. Лоуренс тут же понес ему свой подарок.
Отчаянный пришел от подвески в такой восторг, что им обоим снова сделалось весело. Белый металл так и светился на черной шкуре. Дракон держал щиток передней лапой и упивался видом жемчужины, расширив зрачки, до предела.
– Как же я люблю жемчуг, Лоуренс! – Он благодарно потерся мордой о своего капитана. – Как он красив! Но это, должно быть, ужасно дорого?
– Ни пенни бы не сбавил, лишь бы посмотреть, как ты радуешься. Пришли призовые деньги за «Амитье», и мой карман теперь полон. Собственно, с меня причитается, потому что больше половины денег мы получили за твое яйцо, которое нашли на борту.
– Ну, я тут ни при чем, хотя и рад, что так вышло. Уверен, что ни одного французского капитана не полюбил бы так, как тебя. Я так счастлив! Ни у кого больше нет такой замечательной вещи. – Отчаянный свернулся вокруг Лоуренса со вздохом глубочайшего удовлетворения.
Лоуренс взобрался на переднюю лапу и сел, любуясь его блаженством. Да, если бы «Амитье» не задержалась в пути и не попала в плен, Отчаянный достался бы французскому авиатору. Раньше Лоуренс как-то не задумывался об этом. Сейчас француз, наверное, клянет свою злую судьбу. Он, конечно же, уже знает, что яйцо захватили вместе с кораблем, хотя вряд ли слышал, что из этого яичка вышел империал, на которого благополучно надели сбрую.
Зрелище убранного драгоценностями дракона прогнало прочь остатки его горестей и тревог. Что бы ни случилось в дальнейшем, Лоуренс никогда больше не пожалуется на поворот судьбы, осчастлививший его за счет французского бедолаги.
– Я и книги тоже привез, – сказал он. – Не начать ли нам с Ньютона? Я нашел английский перевод его труда о началах математики, но предупрежу тебя сразу: мне совершенно недоступен смысл того, что я буду тебе читать. Из всей математики я постиг только те навигационные крохи, которые мои учителя с трудом вдолбили в меня.
– Да, начинай, пожалуйста. – Отчаянный на миг оторвался от созерцания своих новых сокровищ. – Уверен, вместе мы одолеем эту премудрость.
Глава седьмая
Механики несколько удивились, но под жестким взором Лоуренса тут же взялись за работу. Ренкин не возражал и лишь при выходе на городскую улицу сказал:
– Как же вы с ними носитесь. Меня это, в общем, не удивляет, поскольку так заведено у большинства авиаторов, но должен вам сказать, что дисциплина дает лучшие результаты, чем все это баловство. Левитас, например, всегда должен быть готов к долгим и трудным перелетам, поэтому не следует его распускать.
Лоуренс ощущал неловкость ситуации в полной мере. Он был здесь по приглашению Ренкина и с ним же собирался лететь назад, но все же не удержался:
– Не скрою, я испытываю к драконам самые теплые чувства. Мой опыт показывает, что они достойны величайшего уважения. То, что вы называете баловством, мне кажется самой элементарной заботой. Согласно моим наблюдениям, вынужденные лишения лучше всего переносятся теми людьми, которые раньше не подвергались этим лишениям без всякой необходимости.
– Драконы, как известно, не люди, но я не хочу с вами спорить. – Ответ Ренкина, как ни странно, еще больше разозлил Лоуренса. Если бы тот начал отстаивать свои убеждения, это по крайней мере доказало бы, что он искренне в них верит. Но Ренкина явно заботили лишь собственные удобства, а рассуждения служили только прикрытием для его небрежности.
Впрочем, они уже подошли к перекрестку, где им предстояло расстаться. Ренкин должен был посетить ряд военных учреждений. Они договорились о встрече в запаснике, и Лоуренс с легким сердцем сбежал от него.
Около часа он бродил по городу без особой цели, стараясь остыть. Левитасу ничем не поможешь, а Ренкин, как теперь ясно, глух ко всякого рода упрекам. Лоуренсу вспоминалось упорное молчание Беркли, замешательство Харкорт, отчуждение других офицеров и непонятное возмущение Селеритаса. Особенно удручало то, что он, предпочитая компанию Ренкина, давал тем самым понять, что одобряет поведение этого человека.
Теперь он нашел объяснение холоду, который встречал повсюду. Оправдываться тем, что он ничего не знал, бесполезно. Он должен был знать. Вместо того чтобы изучить нравы и обычаи своих новых товарищей, он радостно вступил в приятельские отношения с первым попавшимся – с тем, кого они все чурались. Недоверие, которое он питал к их общему мнению, вряд ли может его извинить.
Лишь с большим трудом Лоуренс взял себя в руки. Исправить то, что он так бездумно напортил за эти дни, будет непросто, но он попытается. Он докажет, не отнимая притом у Отчаянного ни крупицы внимания и заботы, что бесчувствия и разгильдяйства не одобрял никогда. Учтивость и дружелюбие, которое он проявит к Беркли и другим капитанам своего боевого звена, покажет им, что он отнюдь не ставит себя выше их. Все это далеко не сразу изменит его репутацию, но больше он ничего предпринять не может. Главное сейчас – принять твердое решение и терпеть, сколько бы времени это ни заняло.
Выбравшись таким образом из омута душевных терзаний, Лоуренс поспешил в Королевский банк. Его постоянными банкирами были Драммонды в Лондоне, но, получив назначение в Лох-Лэгган, он написал своему призовому агенту с просьбой перевести премию за взятие «Амитье» сюда. Назвав свое имя в эдинбургской конторе, Лоуренс сразу понял, что его просьба исполнена: его тут же проводили в отдельный кабинет и встретили с особым радушием.
Банкир, мистер Доннелсон, был счастлив уведомить его, что в премию включена награда за Отчаянного и что она равняется сумме, которую могли бы выплатить за яйцо дракона той же породы.
– Сумму эту, насколько я понял, определили не сразу. Нам неизвестно, сколько отдали за яйцо французы, но в конце концов ее приравняли к стоимости яйца медного регала. Рад сообщить вам, что ваши две восьмых от общего приза составили почти четырнадцать тысяч фунтов.
Услышав эту новость, Лоуренс онемел, и лишь бокал превосходного бренди немного привел его в чувство. Он догадывался, что тут не обошлось без хлопот адмирала Крофта, но возражать против результата не приходилось. После коротких переговоров он поручил банку вложить около половины денег в государственный заем, потряс руку мистеру Доннелсону и вышел с грудой золота и банкнот. Ему также любезно вручили письмо, уведомлявшее местных торговцев о его полнейшей кредитоспособности. Настроение у него значительно улучшилось. Способствуя его дальнейшему повышению, Лоуренс накупил книг и стал рассматривать драгоценности, воображая, как обрадуется Отчаянный тому и другому.
Остановился он на широкой, наподобие панциря, платиновой подвеске с громадной жемчужиной, окруженной сапфирами. Подвеска прикреплялась к цепи, которую можно было удлинять по мере роста Отчаянного. Услышав цену, Лоуренс нервно сглотнул, но храбро подписал чек. Мальчик, сбегав в банк, подтвердил, что чек действителен, и Лоуренсу тут же отдали в руки хорошо упакованный, весьма увесистый сверток.
После этого он сразу пошел в запасник, хотя до назначенного времени оставался еще целый час. Левитас так и лежал в пыли, обернувшись хвостом, усталый и одинокий. В запаснике постоянно держали стадо овец. Лоуренс распорядился заколоть одну для курьера, а потом сел рядом и разговаривал с драконом, пока не вернулся Ренкин.
Назад они летели немного медленнее, и Ренкин после посадки был холоден с Левитасом. Лоуренс, уже не заботясь, что может показаться невежливым, похвалил и погладил винчестера, но это не помогло. Несчастный дракон съежился в уголке двора. Делать было нечего. Воздушное командование отдало его Ренкину, и Лоуренс не имел никакого права выговаривать офицеру того же звания и с большей выслугой лет.
Новую сбрую Отчаянного аккуратно сложили на двух скамейках. Шейную постромку украшало его имя, выведенное серебряными заклепками. Сам Отчаянный, задумчивый и немного грустный, снова сидел за оградой и смотрел, как заходит солнце над озером. Лоуренс тут же понес ему свой подарок.
Отчаянный пришел от подвески в такой восторг, что им обоим снова сделалось весело. Белый металл так и светился на черной шкуре. Дракон держал щиток передней лапой и упивался видом жемчужины, расширив зрачки, до предела.
– Как же я люблю жемчуг, Лоуренс! – Он благодарно потерся мордой о своего капитана. – Как он красив! Но это, должно быть, ужасно дорого?
– Ни пенни бы не сбавил, лишь бы посмотреть, как ты радуешься. Пришли призовые деньги за «Амитье», и мой карман теперь полон. Собственно, с меня причитается, потому что больше половины денег мы получили за твое яйцо, которое нашли на борту.
– Ну, я тут ни при чем, хотя и рад, что так вышло. Уверен, что ни одного французского капитана не полюбил бы так, как тебя. Я так счастлив! Ни у кого больше нет такой замечательной вещи. – Отчаянный свернулся вокруг Лоуренса со вздохом глубочайшего удовлетворения.
Лоуренс взобрался на переднюю лапу и сел, любуясь его блаженством. Да, если бы «Амитье» не задержалась в пути и не попала в плен, Отчаянный достался бы французскому авиатору. Раньше Лоуренс как-то не задумывался об этом. Сейчас француз, наверное, клянет свою злую судьбу. Он, конечно же, уже знает, что яйцо захватили вместе с кораблем, хотя вряд ли слышал, что из этого яичка вышел империал, на которого благополучно надели сбрую.
Зрелище убранного драгоценностями дракона прогнало прочь остатки его горестей и тревог. Что бы ни случилось в дальнейшем, Лоуренс никогда больше не пожалуется на поворот судьбы, осчастлививший его за счет французского бедолаги.
– Я и книги тоже привез, – сказал он. – Не начать ли нам с Ньютона? Я нашел английский перевод его труда о началах математики, но предупрежу тебя сразу: мне совершенно недоступен смысл того, что я буду тебе читать. Из всей математики я постиг только те навигационные крохи, которые мои учителя с трудом вдолбили в меня.
– Да, начинай, пожалуйста. – Отчаянный на миг оторвался от созерцания своих новых сокровищ. – Уверен, вместе мы одолеем эту премудрость.
Глава седьмая
На следующее утро Лоуренс встал чуть пораньше и позавтракал в одиночестве, чтобы выиграть немного времени перед тренировкой. Вчера вечером он внимательно осмотрел новую сбрую, изучил каждый стежок, испробовал на прочность все кольца. Отчаянный заверил его, что в носке сбруя очень удобна и что механики прислушивались ко всем его пожеланиям. Решив, что небольшое вознаграждение будет здесь только уместно, Лоуренс произвел быстрый подсчет в уме и отправился в мастерские.
Холлин уже работал в своей клетушке и сразу вышел к нему.
– Доброе утро, сэр. Надеюсь, сбруя в порядке?
– В полном. Могу только похвалить. Она просто великолепна, и Отчаянный целиком ее одобряет. Прошу передать всем, что при выплате жалованья добавлю каждому лишних полкроны.
– Благодарю, сэр, вы очень добры. – Холлин обрадовался, но не особенно удивился, и Лоуренс остался очень доволен. Для людей, всегда имеющих возможность выпить в деревне, лишняя порция рома или грога не диво, и платят солдатам и авиаторам лучше, чем морякам, поэтому он не знал точно, сколько следует дать им на чай. Он хотел вознаградить механиков за усердие, не создавая при этом впечатления, будто покупает их преданность.
– Вас, мистер Холлин, хвалю особо. Сбруя Левитаса выглядит намного опрятнее, и сам он лучше ухожен. Я в долгу перед вами, поскольку знаю, что в ваши обязанности это не входит.
– Пустяки, – широко улыбнулся Холлин. – Малыша это делает таким счастливым, что я прямо-таки рад ему услужить. Всегда теперь буду за ним присматривать. Сдается мне, он у нас одинок, бедняга.
Лоуренс ни за что бы не стал критиковать другого офицера перед механиком, а потому сказал:
– Не сомневаюсь, что он благодарен вам за внимание, – сказал он, – и я тоже буду очень признателен, если вы найдете для него время.
С этой минуты он утратил возможность заняться Левитасом или каким-либо другим посторонним делом. Селеритас счел, что хорошо изучил Отчаянного, и теперь, когда тот получил новую сбрую, принялся за него всерьез. После ужина Лоуренс сразу валился в постель, а на рассвете его будил кто-то из слуг. За обедом он едва заставлял себя поддерживать самую немудреную беседу. Каждый свободный момент он дремал на солнышке рядом с Отчаянным или лежал в горячей банной купели.
Селеритас был безжалостен и неутомим. Он без конца отрабатывал какой-нибудь поворот, пике или короткий бомбардировочный вылет, во время которого низовые условно бомбили цели, расположенные в долине. Долгие часы посвящались оружейной подготовке – Отчаянному даже глазом не полагалось моргать, когда у него за ушами давали залп из восьми ружей. При командных занятиях он должен быть смирно стоять на месте, когда на него карабкались или что-то делали с его сбруей. День завершался очередным экзаменом на выносливость, и Отчаянный наматывал бесконечные круги над долиной. Время, которое он способен был продержаться в воздухе на максимальной скорости, увеличилось почти вдвое.
Даже в те промежутки, когда Отчаянный восстанавливал дыхание, распластавшись на учебном дворе, тренер заставлял Лоуренса лазать по его сбруе или по вделанным в скалу кольцам. Так капитан приобретал навыки, которые каждый авиатор вырабатывает в самые ранние годы своего ученичества. Это, в общем, не так уж отличалось от лазания по вантам в шторм, если представить себе корабль, идущий со скоростью тридцать миль в час, способный в любой момент повернуть или перекувырнуться. Первую неделю руки у него то и дело срывались, и если бы не сдвоенные защелки-карабины, Лоуренс уже раз двадцать разбился бы насмерть.
Потом их освободили от ежедневных полетов и передали старому капитану Джоулсону для отработки воздушной сигнализации. Сигналы для типовых сообщений, подаваемые флажками и вспышками, были почти такие же, как на флоте, и Лоуренс их заучил без труда. Существовал, однако, еще и длиннющий список экстренных сигналов для быстрой связи. Некоторые из них включали в себя до шести флажков, и все это требовалось вызубрить наизусть, так как капитан не может полагаться целиком на своего сигнальщика. Точный момент приема и выполнения приказа имеет наиважнейшее значение, поэтому и капитан, и дракон должны разбираться в сигналах. Сигнальщик нужен больше для страховки; в его обязанности входит передача сигналов своего капитана и оповещение о сигналах других боевых единиц, но отнюдь не перевод всех поступающих сообщений.
Отчаянный, к большому конфузу Лоуренса, усваивал эту науку быстрее его самого. Даже Джоулсон удивлялся его успехам.
– И это при том, что для обучения он уже староват, – говорил Лоуренсу капитан. – Обычно мы начинаем показывать им флажки, как только они вылупятся. Раньше я не хотел этого говорить, чтобы вас не обескуражить, но думал, хлопот с ним будет куда как много. Если дракон не знает всех сигналов к полутора месяцам, на него можно махнуть рукой. Ваш уже переросток, а схватывает, будто только что из яйца.
И все же зубрежка утомляла Отчаянного не меньше физических упражнений. Так, даже без перерывов на воскресенья, прошло пять недель. Вместе с Максимусом и Беркли они проделывали маневры возрастающей сложности, готовясь войти в общий строй. Оба дракона сильно вымахали за время ученья. Максимус стал почти с взрослого регала, а Отчаянный не доставал до его плеча всего на один человеческий рост, хотя был гораздо тоньше. Рос империал больше вширь и в крыльях, чем в высоту.
При этом он был очень пропорционален. Длинный грациозный хвост, изящно прижатые к телу крылья – развернутые, они были как раз нужной величины. Черная шкура затвердела и залоснилась, только нос оставался мягким, а серо-синий узор на крыльях разросся и приобрел молочный отлив. На пристрастный взгляд Лоуренса, он – даже и без огромной жемчужины, сияющей у него на груди, – был самым красивым драконом во всем запаснике.
При таком быстром росте и постоянной занятости грустить Отчаянный почти перестал. Все драконы, кроме Максимуса, теперь уступали ему в размерах – даже Лили в длину была меньше, хотя размахом крыльев все еще превосходила его. В часы кормления он не стремился занять первое место, но Лоуренс стал замечать, что другие драконы невольно уходят в сторону, когда он начинает охотиться. Отчаянный так ни с кем и не подружился, но был слишком занят, чтобы обращать на это внимание – что очень напоминало отношения Лоуренса с прочими авиаторами.
Большей частью они сами составляли друг другу компанию и расставались только на еду и на сон. Лоуренс, честно говоря, мало нуждался в каком-то другом обществе. Он даже рад был, что у него появился хороший предлог не общаться с Ренкином. Отклоняя по уважительной причине все его приглашения, он полагал, что их знакомство если и не совсем прекратилось, то по крайней мере остановилось в развитии.
Зато благодаря все более близкому знакомству с Максимусом и Беркли они с Отчаянным не чувствовали себя совсем уж оторванными от своих сослуживцев – правда, спать Отчаянный по-прежнему предпочитал за оградой, а не во дворе с другими драконами.
Наземная команда Отчаянного сформировалась полностью. В ее костяк, помимо главного механика Холлина, входили бронемастер Пратт, шорник Белл и канонир Каллоуэй. Штат большинства драконов ограничивался этим числом, но Отчаянный продолжал расти, и его механики вынуждены были согласиться сперва на одного, а потом и на двух помощников. В конце концов у Отчаянного стало всего на несколько человек меньше, чем у Максимуса. Портупейщика звали Феллоуз. Человек молчаливый, но надежный, он занимался этим делом уже лет десять и особенно славился умением выбивать у Корпуса лишних работников. Для Лоуренса он набрал целых восемь грумов, без которых в самом деле было не обойтись: Лоуренс продолжал освобождать Отчаянного от сбруи при малейшей возможности, и тот нуждался в наземной обслуге гораздо чаще своих сотоварищей.
А вот воздушный экипаж должен был целиком состоять из офицеров и джентльменов. В авиации даже рядовые приравнивались к младшим офицерам, что Лоуренсу, привыкшему видеть десять новобранцев на одного опытного моряка, казалось странным. Свирепой боцманской дисциплиной здесь и не пахло. Бить и стращать таких подчиненных, разумеется, никто бы не стал – провинившегося в самом худшем случае увольняли. Лоуренс не мог отрицать, что такой порядок ему больше по вкусу, хотя и чувствовал себя предателем, критикуя флот даже в мыслях.
В своих офицерах он вопреки опасениям не находил особых изъянов – по крайней мере с первого взгляда. Половина стрелков были совсем зеленые мичманы, едва научившиеся правильно держать ружье, но они стремились добиться большего и уже достигли некоторых успехов. Коллинс слишком горячился, однако обладал верным глазом. Доннел и Данн все еще затруднялись в поиске цели, но перезаряжали быстро. Риггса, их лейтенанта, выбрали не совсем удачно. Будучи сам хорошим, знающим свое дело стрелком, он легко вспыхивал и склонен был делать из мухи слона. Лоуренс предпочел бы более спокойного младшего командира, но людей подбирал не он. Риггс имел выслугу, его отличали. Он по крайней мере заслужил свою должность, что Лоуренс не всегда мог сказать о знакомых морских офицерах.
Верховых, низовых, старших офицеров и наблюдателей еще не назначили. Почти все незанятые младшие офицеры запасника пробовались на Отчаянном перед окончательным выбором. Селеритас объяснил, что это обычная практика: желательно, чтобы авиаторы осваивали драконов самого разного вида – в отличие от наземных рабочих, которые специализируются по отдельным породам. Мартин успешно прошел испытания, и Лоуренс надеялся заполучить его в экипаж. В списке кандидатов числились и другие многообещающие юноши.
По-настоящему Лоуренса беспокоил только выбор первого лейтенанта. Три кандидата, представленные ему для начала, разочаровали его. Все они как будто годились, но звезд с неба не хватали. Придирчивость Лоуренса объяснялась больше заботой об Отчаянном, чем соблюдением собственных интересов. Следующим по списку стал, что еще неприятнее, Грэнби. Он безупречно справлялся со своими обязанностями, величая Лоуренса сэром на каждом шагу и подчеркивая свое послушание. Это составляло резкий контраст с поведением всех других офицеров, и они чувствовали себя неловко. Лоуренс только вздыхал, вспоминая о Томе Райли.
Кроме этого, все остальное удовлетворяло его, и ему не терпелось покончить с учебными маневрами. Селеритас объявил, что Отчаянный и Максимус уже почти готовы войти в звено. Остался лишь заключительный этап упражнений, выполняемых исключительно вниз головой.
– Смотри, – сказал Лоуренсу Отчаянный в одно ясное утро посреди такой тренировки, – к нам летит Волли. – Лоуренс посмотрел и увидел маленькое серое пятнышко, несущееся к запаснику.
Волли сел прямо на учебном дворе, что во время тренировок считалось нарушением правил, и капитан Джеймс, соскочив наземь, тут же заговорил с Селеритасом. Отчаянный из понятного любопытства притормозил, перекувырнув всю свою команду, кроме Лоуренса – тот уже привык к таким остановкам. Максимус заметил, что остался один, и повернул назад, несмотря на громовые окрики Беркли.
– Как ты думаешь, что там случилось? – не менее громко осведомился медный регал. Парить он не умел, и ему приходилось летать кругами.
– Не твое дело, бегемотина, – вставил Беркли. – В свое время узнаешь. Может, соизволишь вернуться к маневрам?
– Не знаю – надо, наверное, спросить у Волли, – сказал Отчаянный. – А маневры нам не обязательно продолжать, мы и так уже всему научились. – Эти слова, приличные скорее упрямому мулу, поразили Лоуренса, но не успел он что-то сказать, Селеритас приказал срочно идти на посадку.
– На Северном море, над Абердином, состоялся воздушный бой, – сообщил он без предисловий. – В ответ на поданные городом сигналы бедствия в воздух поднялись несколько драконов из запасника под Эдинбургом. Атаку французов удалось отразить, по Викториатус был ранен. Он очень слаб и едва держится на лету. Вы двое достаточно велики, чтобы поддержать его и доставить сюда. Волатилус и капитан Джеймс вас проводят. Отправляйтесь немедленно.
Волли мчался впереди так, что виден был только его хвост, Максимус же не мог держаться вровень даже с Отчаянным. Лоуренс и Беркли посредством сигнальных флажков и рупоров договорились, что Отчаянный полетит вперед, а его экипаж будет вспышками указывать Максимусу дорогу.
После этого Отчаянный набрал, по мнению Лоуренса, слишком большую скорость. Абердин находился примерно в ста двадцати милях – не очень большое расстояние для дракона, и отряд из другого запасника, вероятно, двигался им навстречу. Но лох-лэгганской паре предстояло лететь еще и обратно, поддерживая при этом раненого, – и хотя маршрут пролегал над сушей, отдых исключался: ведь вместе с Викториатусом они не поднялись бы с земли. Принимая все это во внимание, темп следовало бы снизить.
Лоуренс, следя за минутной стрелкой прикрепленного к сбруе хронометра, сосчитал взмахи крыльев. Двадцать пять узлов – чересчур быстро.
– Не гони так, Отчаянный! – крикнул он. – У нас еще много работы.
– Я совсем не устал, – ответил дракон, но все-таки, согласно вычислениям Лоуренса, сбавил ход до пятнадцати узлов. Такую скорость он мог выдерживать почти бесконечно.
– Попросите ко мне мистера Грэнби, – передал по цепочке Лоуренс. Вскоре лейтенант, ловко щелкая карабинами, перелез к нему на командный пост. – Какую скорость вы полагаете наиболее вероятной для раненого дракона? – спросил его Лоуренс.
Лейтенант на сей раз ответил не с холодной официальностью, а вдумчиво и заботливо: ранение любого дракона авиаторы расценивали как дело крайне серьезное.
– Викториатус – парнасиец, средневес покрупнее жнеца. Тяжелых драконов в Эдинбурге нет – значит, в воздухе его держат такие же средневесы. Больше двенадцати миль в час они никак не осилят.
Лоуренс, мысленно переведя узлы в мили, кивнул. Отчаянный сейчас шел почти вдвое быстрее. Учитывая курьерскую скорость Волли, до встречи с другим отрядом им оставалось около трех часов.
– Прекрасно. Можно с тем же успехом заняться чем-то полезным. Пусть верховые для практики поменяются с низовыми, а потом мы, думаю, постреляем.
Сам он был совершенно спокоен, а вот Отчаянный волновался, что было видно по легкому подергиванию его шеи. Еще бы, ведь он летел на свое первое задание! Лоуренс легонько погладил его и сел задом наперед посмотреть, как выполняются его распоряжения. Одна пара, верховой и низовой, как раз менялись местами, перемещаясь по сбруе так, чтобы уравновесить друг друга. Тот, что был сейчас наверху, пристегнулся и передвинул на одно деление сигнальную черно-белую ленту. Секунду спустя лента снова передвинулась, давая понять, что и нижний закрепился на месте. Маневр прошел без сучка без задоринки: обмен трех верховых и трех низовых, которых нес на себе Отчаянный, занял меньше пяти минут.
– Мистер Аллен! – резко окликнул Лоуренс одного из наблюдателей: старший кадет, ожидающий скорого производства в крыльманы, засмотрелся на других и забыл о своих обязанностях. – Не скажете ли, что сейчас происходит на верхнем норд-весте? Нет, поворачиваться не надо – вы должны отвечать на вопрос в тот самый момент, когда я его задаю. Я поговорю с вашим преподавателем, а пока что займитесь делом.
Стрелки заняли позиции, и Лоуренс кивнул Грэнби. Верховые начали метать в воздух плоские диски-мишени, стрелки открыли огонь. Лоуренс, следя за стрельбами, хмурился.
– Мистер Грэнби, мистер Риггс, я насчитал двенадцать попаданий из двадцати – вы согласны? Надеюсь, нет нужды говорить вам, джентльмены, что против французских снайперов мы сильно проигрываем. Еще раз, и помедленнее. Сначала меткость, скорость – потом, не спешите так, мистер Коллинс.
Проманежив их так целый час, он приказал продемонстрировать крепеж в штормовых условиях. Затем сам перелез вниз и проследил, как люди возвращаются к режиму хорошей погоды. Палаток на борту не было, поэтому их установка и свертывание не отрабатывались, но такелажные маневры экипаж выполнял достаточно хорошо – пожалуй, даже в боевом снаряжении они справились бы не хуже.
Отчаянный иногда оглядывался назад посмотреть на все это, но основную долю его внимания поглощал полет. Он взлетал и снижался, ловя благоприятные воздушные потоки, крылья у него работали в полный мах. Лоуренс, положив ему на шею ладонь, ощутил, как плавно, будто смазанные, ходят под кожей мускулы. Он не хотел отвлекать дракона разговорами – и без того ясно, что Отчаянный, как и он, рад наконец приложить их общие достижения к настоящему делу. Только сейчас, вновь приступив к действию, Лоуренс осознал до конца, как трудно далось ему превращение в школьника из полноценного офицера.
Хронометр показывал, что намеченные три часа почти на исходе – пора было готовиться к транспортировке раненого. Максимус отставал примерно на полчаса, и до встречи с медным регалом Отчаянный должен был нести Викториатуса один.
Холлин уже работал в своей клетушке и сразу вышел к нему.
– Доброе утро, сэр. Надеюсь, сбруя в порядке?
– В полном. Могу только похвалить. Она просто великолепна, и Отчаянный целиком ее одобряет. Прошу передать всем, что при выплате жалованья добавлю каждому лишних полкроны.
– Благодарю, сэр, вы очень добры. – Холлин обрадовался, но не особенно удивился, и Лоуренс остался очень доволен. Для людей, всегда имеющих возможность выпить в деревне, лишняя порция рома или грога не диво, и платят солдатам и авиаторам лучше, чем морякам, поэтому он не знал точно, сколько следует дать им на чай. Он хотел вознаградить механиков за усердие, не создавая при этом впечатления, будто покупает их преданность.
– Вас, мистер Холлин, хвалю особо. Сбруя Левитаса выглядит намного опрятнее, и сам он лучше ухожен. Я в долгу перед вами, поскольку знаю, что в ваши обязанности это не входит.
– Пустяки, – широко улыбнулся Холлин. – Малыша это делает таким счастливым, что я прямо-таки рад ему услужить. Всегда теперь буду за ним присматривать. Сдается мне, он у нас одинок, бедняга.
Лоуренс ни за что бы не стал критиковать другого офицера перед механиком, а потому сказал:
– Не сомневаюсь, что он благодарен вам за внимание, – сказал он, – и я тоже буду очень признателен, если вы найдете для него время.
С этой минуты он утратил возможность заняться Левитасом или каким-либо другим посторонним делом. Селеритас счел, что хорошо изучил Отчаянного, и теперь, когда тот получил новую сбрую, принялся за него всерьез. После ужина Лоуренс сразу валился в постель, а на рассвете его будил кто-то из слуг. За обедом он едва заставлял себя поддерживать самую немудреную беседу. Каждый свободный момент он дремал на солнышке рядом с Отчаянным или лежал в горячей банной купели.
Селеритас был безжалостен и неутомим. Он без конца отрабатывал какой-нибудь поворот, пике или короткий бомбардировочный вылет, во время которого низовые условно бомбили цели, расположенные в долине. Долгие часы посвящались оружейной подготовке – Отчаянному даже глазом не полагалось моргать, когда у него за ушами давали залп из восьми ружей. При командных занятиях он должен быть смирно стоять на месте, когда на него карабкались или что-то делали с его сбруей. День завершался очередным экзаменом на выносливость, и Отчаянный наматывал бесконечные круги над долиной. Время, которое он способен был продержаться в воздухе на максимальной скорости, увеличилось почти вдвое.
Даже в те промежутки, когда Отчаянный восстанавливал дыхание, распластавшись на учебном дворе, тренер заставлял Лоуренса лазать по его сбруе или по вделанным в скалу кольцам. Так капитан приобретал навыки, которые каждый авиатор вырабатывает в самые ранние годы своего ученичества. Это, в общем, не так уж отличалось от лазания по вантам в шторм, если представить себе корабль, идущий со скоростью тридцать миль в час, способный в любой момент повернуть или перекувырнуться. Первую неделю руки у него то и дело срывались, и если бы не сдвоенные защелки-карабины, Лоуренс уже раз двадцать разбился бы насмерть.
Потом их освободили от ежедневных полетов и передали старому капитану Джоулсону для отработки воздушной сигнализации. Сигналы для типовых сообщений, подаваемые флажками и вспышками, были почти такие же, как на флоте, и Лоуренс их заучил без труда. Существовал, однако, еще и длиннющий список экстренных сигналов для быстрой связи. Некоторые из них включали в себя до шести флажков, и все это требовалось вызубрить наизусть, так как капитан не может полагаться целиком на своего сигнальщика. Точный момент приема и выполнения приказа имеет наиважнейшее значение, поэтому и капитан, и дракон должны разбираться в сигналах. Сигнальщик нужен больше для страховки; в его обязанности входит передача сигналов своего капитана и оповещение о сигналах других боевых единиц, но отнюдь не перевод всех поступающих сообщений.
Отчаянный, к большому конфузу Лоуренса, усваивал эту науку быстрее его самого. Даже Джоулсон удивлялся его успехам.
– И это при том, что для обучения он уже староват, – говорил Лоуренсу капитан. – Обычно мы начинаем показывать им флажки, как только они вылупятся. Раньше я не хотел этого говорить, чтобы вас не обескуражить, но думал, хлопот с ним будет куда как много. Если дракон не знает всех сигналов к полутора месяцам, на него можно махнуть рукой. Ваш уже переросток, а схватывает, будто только что из яйца.
И все же зубрежка утомляла Отчаянного не меньше физических упражнений. Так, даже без перерывов на воскресенья, прошло пять недель. Вместе с Максимусом и Беркли они проделывали маневры возрастающей сложности, готовясь войти в общий строй. Оба дракона сильно вымахали за время ученья. Максимус стал почти с взрослого регала, а Отчаянный не доставал до его плеча всего на один человеческий рост, хотя был гораздо тоньше. Рос империал больше вширь и в крыльях, чем в высоту.
При этом он был очень пропорционален. Длинный грациозный хвост, изящно прижатые к телу крылья – развернутые, они были как раз нужной величины. Черная шкура затвердела и залоснилась, только нос оставался мягким, а серо-синий узор на крыльях разросся и приобрел молочный отлив. На пристрастный взгляд Лоуренса, он – даже и без огромной жемчужины, сияющей у него на груди, – был самым красивым драконом во всем запаснике.
При таком быстром росте и постоянной занятости грустить Отчаянный почти перестал. Все драконы, кроме Максимуса, теперь уступали ему в размерах – даже Лили в длину была меньше, хотя размахом крыльев все еще превосходила его. В часы кормления он не стремился занять первое место, но Лоуренс стал замечать, что другие драконы невольно уходят в сторону, когда он начинает охотиться. Отчаянный так ни с кем и не подружился, но был слишком занят, чтобы обращать на это внимание – что очень напоминало отношения Лоуренса с прочими авиаторами.
Большей частью они сами составляли друг другу компанию и расставались только на еду и на сон. Лоуренс, честно говоря, мало нуждался в каком-то другом обществе. Он даже рад был, что у него появился хороший предлог не общаться с Ренкином. Отклоняя по уважительной причине все его приглашения, он полагал, что их знакомство если и не совсем прекратилось, то по крайней мере остановилось в развитии.
Зато благодаря все более близкому знакомству с Максимусом и Беркли они с Отчаянным не чувствовали себя совсем уж оторванными от своих сослуживцев – правда, спать Отчаянный по-прежнему предпочитал за оградой, а не во дворе с другими драконами.
Наземная команда Отчаянного сформировалась полностью. В ее костяк, помимо главного механика Холлина, входили бронемастер Пратт, шорник Белл и канонир Каллоуэй. Штат большинства драконов ограничивался этим числом, но Отчаянный продолжал расти, и его механики вынуждены были согласиться сперва на одного, а потом и на двух помощников. В конце концов у Отчаянного стало всего на несколько человек меньше, чем у Максимуса. Портупейщика звали Феллоуз. Человек молчаливый, но надежный, он занимался этим делом уже лет десять и особенно славился умением выбивать у Корпуса лишних работников. Для Лоуренса он набрал целых восемь грумов, без которых в самом деле было не обойтись: Лоуренс продолжал освобождать Отчаянного от сбруи при малейшей возможности, и тот нуждался в наземной обслуге гораздо чаще своих сотоварищей.
А вот воздушный экипаж должен был целиком состоять из офицеров и джентльменов. В авиации даже рядовые приравнивались к младшим офицерам, что Лоуренсу, привыкшему видеть десять новобранцев на одного опытного моряка, казалось странным. Свирепой боцманской дисциплиной здесь и не пахло. Бить и стращать таких подчиненных, разумеется, никто бы не стал – провинившегося в самом худшем случае увольняли. Лоуренс не мог отрицать, что такой порядок ему больше по вкусу, хотя и чувствовал себя предателем, критикуя флот даже в мыслях.
В своих офицерах он вопреки опасениям не находил особых изъянов – по крайней мере с первого взгляда. Половина стрелков были совсем зеленые мичманы, едва научившиеся правильно держать ружье, но они стремились добиться большего и уже достигли некоторых успехов. Коллинс слишком горячился, однако обладал верным глазом. Доннел и Данн все еще затруднялись в поиске цели, но перезаряжали быстро. Риггса, их лейтенанта, выбрали не совсем удачно. Будучи сам хорошим, знающим свое дело стрелком, он легко вспыхивал и склонен был делать из мухи слона. Лоуренс предпочел бы более спокойного младшего командира, но людей подбирал не он. Риггс имел выслугу, его отличали. Он по крайней мере заслужил свою должность, что Лоуренс не всегда мог сказать о знакомых морских офицерах.
Верховых, низовых, старших офицеров и наблюдателей еще не назначили. Почти все незанятые младшие офицеры запасника пробовались на Отчаянном перед окончательным выбором. Селеритас объяснил, что это обычная практика: желательно, чтобы авиаторы осваивали драконов самого разного вида – в отличие от наземных рабочих, которые специализируются по отдельным породам. Мартин успешно прошел испытания, и Лоуренс надеялся заполучить его в экипаж. В списке кандидатов числились и другие многообещающие юноши.
По-настоящему Лоуренса беспокоил только выбор первого лейтенанта. Три кандидата, представленные ему для начала, разочаровали его. Все они как будто годились, но звезд с неба не хватали. Придирчивость Лоуренса объяснялась больше заботой об Отчаянном, чем соблюдением собственных интересов. Следующим по списку стал, что еще неприятнее, Грэнби. Он безупречно справлялся со своими обязанностями, величая Лоуренса сэром на каждом шагу и подчеркивая свое послушание. Это составляло резкий контраст с поведением всех других офицеров, и они чувствовали себя неловко. Лоуренс только вздыхал, вспоминая о Томе Райли.
Кроме этого, все остальное удовлетворяло его, и ему не терпелось покончить с учебными маневрами. Селеритас объявил, что Отчаянный и Максимус уже почти готовы войти в звено. Остался лишь заключительный этап упражнений, выполняемых исключительно вниз головой.
– Смотри, – сказал Лоуренсу Отчаянный в одно ясное утро посреди такой тренировки, – к нам летит Волли. – Лоуренс посмотрел и увидел маленькое серое пятнышко, несущееся к запаснику.
Волли сел прямо на учебном дворе, что во время тренировок считалось нарушением правил, и капитан Джеймс, соскочив наземь, тут же заговорил с Селеритасом. Отчаянный из понятного любопытства притормозил, перекувырнув всю свою команду, кроме Лоуренса – тот уже привык к таким остановкам. Максимус заметил, что остался один, и повернул назад, несмотря на громовые окрики Беркли.
– Как ты думаешь, что там случилось? – не менее громко осведомился медный регал. Парить он не умел, и ему приходилось летать кругами.
– Не твое дело, бегемотина, – вставил Беркли. – В свое время узнаешь. Может, соизволишь вернуться к маневрам?
– Не знаю – надо, наверное, спросить у Волли, – сказал Отчаянный. – А маневры нам не обязательно продолжать, мы и так уже всему научились. – Эти слова, приличные скорее упрямому мулу, поразили Лоуренса, но не успел он что-то сказать, Селеритас приказал срочно идти на посадку.
– На Северном море, над Абердином, состоялся воздушный бой, – сообщил он без предисловий. – В ответ на поданные городом сигналы бедствия в воздух поднялись несколько драконов из запасника под Эдинбургом. Атаку французов удалось отразить, по Викториатус был ранен. Он очень слаб и едва держится на лету. Вы двое достаточно велики, чтобы поддержать его и доставить сюда. Волатилус и капитан Джеймс вас проводят. Отправляйтесь немедленно.
Волли мчался впереди так, что виден был только его хвост, Максимус же не мог держаться вровень даже с Отчаянным. Лоуренс и Беркли посредством сигнальных флажков и рупоров договорились, что Отчаянный полетит вперед, а его экипаж будет вспышками указывать Максимусу дорогу.
После этого Отчаянный набрал, по мнению Лоуренса, слишком большую скорость. Абердин находился примерно в ста двадцати милях – не очень большое расстояние для дракона, и отряд из другого запасника, вероятно, двигался им навстречу. Но лох-лэгганской паре предстояло лететь еще и обратно, поддерживая при этом раненого, – и хотя маршрут пролегал над сушей, отдых исключался: ведь вместе с Викториатусом они не поднялись бы с земли. Принимая все это во внимание, темп следовало бы снизить.
Лоуренс, следя за минутной стрелкой прикрепленного к сбруе хронометра, сосчитал взмахи крыльев. Двадцать пять узлов – чересчур быстро.
– Не гони так, Отчаянный! – крикнул он. – У нас еще много работы.
– Я совсем не устал, – ответил дракон, но все-таки, согласно вычислениям Лоуренса, сбавил ход до пятнадцати узлов. Такую скорость он мог выдерживать почти бесконечно.
– Попросите ко мне мистера Грэнби, – передал по цепочке Лоуренс. Вскоре лейтенант, ловко щелкая карабинами, перелез к нему на командный пост. – Какую скорость вы полагаете наиболее вероятной для раненого дракона? – спросил его Лоуренс.
Лейтенант на сей раз ответил не с холодной официальностью, а вдумчиво и заботливо: ранение любого дракона авиаторы расценивали как дело крайне серьезное.
– Викториатус – парнасиец, средневес покрупнее жнеца. Тяжелых драконов в Эдинбурге нет – значит, в воздухе его держат такие же средневесы. Больше двенадцати миль в час они никак не осилят.
Лоуренс, мысленно переведя узлы в мили, кивнул. Отчаянный сейчас шел почти вдвое быстрее. Учитывая курьерскую скорость Волли, до встречи с другим отрядом им оставалось около трех часов.
– Прекрасно. Можно с тем же успехом заняться чем-то полезным. Пусть верховые для практики поменяются с низовыми, а потом мы, думаю, постреляем.
Сам он был совершенно спокоен, а вот Отчаянный волновался, что было видно по легкому подергиванию его шеи. Еще бы, ведь он летел на свое первое задание! Лоуренс легонько погладил его и сел задом наперед посмотреть, как выполняются его распоряжения. Одна пара, верховой и низовой, как раз менялись местами, перемещаясь по сбруе так, чтобы уравновесить друг друга. Тот, что был сейчас наверху, пристегнулся и передвинул на одно деление сигнальную черно-белую ленту. Секунду спустя лента снова передвинулась, давая понять, что и нижний закрепился на месте. Маневр прошел без сучка без задоринки: обмен трех верховых и трех низовых, которых нес на себе Отчаянный, занял меньше пяти минут.
– Мистер Аллен! – резко окликнул Лоуренс одного из наблюдателей: старший кадет, ожидающий скорого производства в крыльманы, засмотрелся на других и забыл о своих обязанностях. – Не скажете ли, что сейчас происходит на верхнем норд-весте? Нет, поворачиваться не надо – вы должны отвечать на вопрос в тот самый момент, когда я его задаю. Я поговорю с вашим преподавателем, а пока что займитесь делом.
Стрелки заняли позиции, и Лоуренс кивнул Грэнби. Верховые начали метать в воздух плоские диски-мишени, стрелки открыли огонь. Лоуренс, следя за стрельбами, хмурился.
– Мистер Грэнби, мистер Риггс, я насчитал двенадцать попаданий из двадцати – вы согласны? Надеюсь, нет нужды говорить вам, джентльмены, что против французских снайперов мы сильно проигрываем. Еще раз, и помедленнее. Сначала меткость, скорость – потом, не спешите так, мистер Коллинс.
Проманежив их так целый час, он приказал продемонстрировать крепеж в штормовых условиях. Затем сам перелез вниз и проследил, как люди возвращаются к режиму хорошей погоды. Палаток на борту не было, поэтому их установка и свертывание не отрабатывались, но такелажные маневры экипаж выполнял достаточно хорошо – пожалуй, даже в боевом снаряжении они справились бы не хуже.
Отчаянный иногда оглядывался назад посмотреть на все это, но основную долю его внимания поглощал полет. Он взлетал и снижался, ловя благоприятные воздушные потоки, крылья у него работали в полный мах. Лоуренс, положив ему на шею ладонь, ощутил, как плавно, будто смазанные, ходят под кожей мускулы. Он не хотел отвлекать дракона разговорами – и без того ясно, что Отчаянный, как и он, рад наконец приложить их общие достижения к настоящему делу. Только сейчас, вновь приступив к действию, Лоуренс осознал до конца, как трудно далось ему превращение в школьника из полноценного офицера.
Хронометр показывал, что намеченные три часа почти на исходе – пора было готовиться к транспортировке раненого. Максимус отставал примерно на полчаса, и до встречи с медным регалом Отчаянный должен был нести Викториатуса один.