Л.П. Крысин подчеркивает свойственную подросткам игру в употреблении языка: «Подросток экспериментирует со словом, то намеренно искажая, то переосмысливая, то вставляя в такие сочетания, в которых оно не употребляется» [Крысин 1977: 40]. Эксперименты над речью отмечает и Г.С. Абрамова.
Они порождаются закономерностями развития: «новые переживания ищут соответствующей им формы, отсутствие такой формы ощущается как невыразимость Я» [Абрамова 2003: 558]. Желание выразить не испытываемые раннее чувства, эмоции, переживания побуждает подростков употреблять в речи слова своеобразные и экспрессивные.
Исследователь детского и юношеского словесного творчества В. Малаховский объясняет эту возникающую «потребность в углублении и увеличении языковых средств» психофизическими изменениями в организме. «Чтобы понять стремление юности к жаргону, – пишет он, – надо вспомнить, какое громадное значение имеет в жизни подростка период полового созревания. Новое резкое увеличение содержания юношеской жизни ищет соответствующих форм выражения и в языке. Так язык становится средством сублимирования половой энергии» [Малаховский 1927: 265].
По мнению В. Малаховского, жаргон этого жизненного периода в отличие от языка младших по возрасту детей представляет собой «углубленную целую систему, создаваемую с определенной целью» [Малаховский 1927: 264], то есть подростковый жаргон – это результат сознательного словесного творчества. Мысли В. Малаховского, высказанные им в начале прошлого века, находят продолжение в работах современных психологов. В частности, Г.С. Абрамова отмечает: «Основное отличие этого языка (языка подростков. – О.А.) от языка более ранних детских субкультур в том, что подростки более или менее ясно осознают, что мысль приобретает действенность только тогда, когда она находит для себя соответствующее речевое выражение» [Абрамова 2003: 558].
Итак, подростки – не только носители молодежных жаргонизмов, но и активные их создатели. Подростковый возраст – благодатная пора для словесного творчества.
Для установления хронологических рамок подросткового периода обратимся к существующим возрастным периодизациям.
В вузовском учебнике B.C. Мухиной «Возрастная психология: феноменология развития, детство, отрочество» выделяются следующие этапы: 1. Детство (от 0 до 10–11 лет); 2. Отрочество(11–12 до 15–16 лет); 3. Юность (от 15–16 до 21–25 лет) [Мухина 2003: 383]; в учебном пособии Г.С. Абрамовой «Возрастная психология» дана периодизация более подробная: 1. Младенец (от 0 до 2 лет); 2. Раннее детство (2–4 года); 3. Середина детства (5–7 лет); 4. Конец детства (8—12 лет); Подросток (13–17 лет); Юность (18–22 года); Взросление (23–30 лет) [Абрамова 2003: 558].
Как видим, расходятся мнения не только лингвистов, но и психологов. Нечеткость возрастных граней наблюдаем и в толковых словарях русского языка, и в русской классической литературе. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля юноша определяется как «молодой, малый, парень от 15 до 20 лет и более» [Сл. Даля: Т. 4, 688], а подросток характеризуется как «дитя на подросте», около 14–15 лет [Сл. Даля: Т. 3, 204]. В трилогии Л.H. Толстого «Детство. Отрочество. Юность» 15 лет – это граница между отрочеством и юностью. В романе Ф.М. Достоевского «Подросток» главному герою 20 лет.
Возрастная терминология никогда не была однозначной, и в настоящее время, по мнению социологов, наблюдается «изменение возрастных границ статуса молодежи». Это связывают прежде всего с удлинением сроков обучения, а значит, с «нарастающим запаздыванием со вступлением в полноправную взрослую жизнь» [Филатова 2002: 415]. О «расплывчивости и относительности» понятия «молодежный» пишут и авторы «Словаря современного школьного и студенческого жаргона»: «Это понятие (молодежный жаргон. – О.А.) является столь же расплывчатым и относительным, как и понятие возраста, тем более что процесс «старения» молодежного жаргона происходит иногда еще быстрее, чем процесс старения биологического» [ТСРШСЖ: 7]. В свете сказанного «молодежные арго целесообразно рассматривать в контексте молодежной культуры» [Елистратов 2000: 653], точнее, субкультуры. Носителей молодежных жаргонизмов, отмечает А.М. Грачев, объединяет не только возраст, но и «принадлежность к определенной социальной молодежной группе» [Грачев 1997: 167], ученый различает соответственно: «общемолодежный и специализированные молодежные жаргоны» [Грачев 1997: 167]. Появление специализированных молодежных жаргонов обусловлено дифференциацией субкультур (в рамках общей субкультуры) в подростковом и раннем юношеском возрастах.
У молодежных группировок свой специфический словарь, который отражает их образ жизни, мироощущение. У представителей различных молодежных корпораций (как и у молодежи в целом) – свои увлечения, вкусы, свой тип поведения, свой способ свободного времяпрепровождения. Важным признаком подростково-юношеских субкультур является следование моде. Именно мода определяет внешний вид (костюм, прическу, татуировки и т. п.), музыкальные и иные эстетические пристрастия. Мода определяет и речевую манеру, выбор слов. Ценностные ориентации субкультуры влияют на отношения ее носителей к миру и с миром, на их самосознание и самоопределение. Составной частью молодежных субкультур (и их отражением) является жаргон, пользование которым предполагает «осмысление себя членом данного социума, причем сам социум негласно регламентирует право на соответствующее поведение» [Успенский 1985: 55–56. Цит. по: Крысин 1989: 67].
Корпоративность, которая является основной характеристикой жаргона, сопровождается употреблением определенных слов, фраз, своего рода индикаторов, по которым можно отличить «своего» от «чужого» [Бугаева 2004: 39]. В молодежном жаргоне реализуется потребность противопоставить свой коллектив всем прочим коллективам.
Именно в жаргонной лексике ярко отражается отрицательная оценка всего, что принадлежит «чужому» миру. «…Врага и противника, – делится своими наблюдениями исследователь начала XX века М. Рыбникова, – нужно сразить не только дав ему подножку, но и словесно уязвив его. И вот он (подросток. – О А.) режет его: «Вдарь по кумполу! Жарь по портрету!». Все эти выражения, конечно, грубы и вульгарны. Но, конечно, они выразительны. Находящиеся в постоянной вражде к ребятам других школ, других групп, мальчуганы 12 лет да и старше, конечно, дорожат этой экспрессией. «Вот, мол, как его отбрил, не цепляйся больше. А то выдадим банок – и с катушек долой» [Рыбникова 1927: 248]. В этой цитате обращаем внимание не только на экспрессивность как яркую черту жаргона, но и на отмеченный в статье возраст носителей жаргона – «мальчуганы 12 лет и старше».
В 1960-е годы Л.И. Скворцов предложил различать «активных» и «неактивных» носителей жаргона. Первые, по его словам, «активно усваивают новообразования и энергично пускают их в ход», вторые «отрывочно и непоследовательно усваивают те или иные элементы жаргона» [Скворцов 1964: 50]. Развивая идею Л.И. Скворцова, мы (вслед за М. Рыбниковой, М.А. Грачевым, Т.В. Зайковской и согласно периодизации B.C. Мухиной) рассматриваем двенадцатилетних подростков как активных носителей молодежных жаргонизмов, хотя, как было подчеркнуто раннее, чаще всего исследователями современного молодежного жаргона отмечается нижняя планка – 14–15 лет.
Что касается детей младшего школьного возраста, то и они используют жаргонизмы в своей речи, однако такое употребление значительно менее частотно. Процесс творения жаргона приходится на подростковый и юношеский возраст. Если в детстве, в младших классах, ребенок психологически поглощен самой учебной деятельностью, то подростка в большей мере занимают собственно взаимоотношения со сверстниками. Это время переоценки ценностей, когда авторитеты взрослых отодвигаются и возникает желание говорить на особом «шутливом» языке, отличном от того, на котором «вечно читают нотации», причем прелесть и притягательность жаргона только возрастает, когда против него выступают взрослые.
Стремление доказать свою независимость и самобытность, желание выразиться необычно и остроумно характерны молодым людям и после окончания школы: в кругу студентов, в неформальных группах, в среде рабочей молодежи, в армии. «Вкус к слову, к его выразительности, – подчеркивает В.В. Малаховский, – чрезвычайно повышается в период юности. Особенное внимание юношество отдает качественной стороне речи: ее яркости, эмоциональности, изобретательности. Стиль юности необуздан и романтичен. Юность любит выражаться своеобразно, сильно» [Малаховский 1927: 264].
Юношеский период сменяется периодом взросления, когда жаргон как средство выражения чувств, эмоций перестает быть значимым. По данным социологов, психологов, взрослость «приходит» в 25–30 лет: молодые люди становятся менее зависимыми в финансовом отношении, они вступают в новые социальные роли и принимают новые жизненные уклады, при этом они приобретают большую самостоятельность и ответственность [Волков, Добреньков, Нечипуренко, Попов 2004: 138]. И молодежный жаргон как социальное (и возрастное!) явление постепенно уходит из речи взрослых людей. Эпизодически жаргонные слова встречаются и за пределами возрастной границы в 30 лет в устной речи людей среднего и старшего возраста, но их функционирование можно расценивать (если они уместны) как стремление говорящих эмоционально окрасить речь, придать ей оттенок шутки, как желание «вспомнить молодость». Жаргон выступает в данном случае как «островки», «осколки» экспрессивной речи [Скворцов 1981: 64, 69].
Если же желание активно пользоваться молодежным жаргоном с годами не проходит, то следует говорить о невежестве. «Злоупотребление молодежным жаргоном, – справедливо подчеркивает М.А. Грачев, – своего рода интеллектуальная болезнь» [ССМЖ: 12]. Так же считает В.Д. Бондалетов, – и беда в том, что она может затянуться на десятилетия [Бондалетов 2006: 47], в то время как «взрослея, молодой человек не может обходиться только привычным жаргоном – он просто недопустим в сфере нашей повседневной жизни, творческого труда» [Скворцов 1981: 116].
Итак, наиболее активными носителями молодежного жаргона являются молодые люди от 11–12 до 28–30 лет. Как отмечалось выше, их состав неоднороден – это школьники, студенты высших и средних учебных заведений, молодые рабочие и служащие. «В подавляющем большинстве мужская часть перечисленных категорий», – подчеркивает Л.И. Скворцов, тем самым устанавливая еще одни рамки: по половой принадлежности. Ученый считает, что особенности мальчишеской психологии («ложно понятая мужская честь (мужское достоинство)» и «противопоставление себя «девчоночьей» части школьного коллектива») побуждают юношей пользоваться жаргонными словами, придавать своей речи грубоватость и экспрессивность. С данными аргументами можно согласиться лишь частично.
Если рассмотреть вопрос о носителях молодежного жаргона в диахронии и обратиться к фактическому материалу XIX века, то станет очевидным активное функционирование жаргонизмов в «мужских» закрытых учебных заведениях, то есть для мальчишек с их «хроническим стремлением к игре под хулиганов» совсем необязательно для языковой реализации этого желания «девчоночье» присутствие. Более того, обращение к мемуарам – к дневникам и запискам бывших воспитанниц институтов благородных девиц – открывает богатую лексику «женского» жаргона. В настоящее время женская половина также не остается в стороне от создания и употребления жаргонных слов и выражений, однако главную роль в этом процессе, безусловно, играет мужская часть молодежи.
(Диахронический аспект открывает и возраст носителей молодежного жаргона в прошлые столетия. Согласно письменным памятникам (мемуарам, публицистике, исторической и художественной литературе), В.И. Даль пришел в кадетский корпус в 12 лет, А.И. Куприн – в 10 лет (в военное училище – в 18 лет), К.М. Станюкович поступает в морской корпус в 14 лет, А. Афанасьев – в гимназию в 11 лет, В.Т. Нарежный – в 12 лет. В.Г. Короленко – в 10 лет. У Помяловского в бурсе учились в основном «великовозрастные»: «Мы берем училище в то время, когда кончался период насильственного образования и начинал действовать закон великовозрастия» [Помяловский 1981: 241]. Нередко в духовные училища приходили учиться в возрасте шестнадцати лет. Проучившись в четырех классах училища по два года, ученики становились великовозрастными [Помяловский 1981: 242]. Главным героям повести «Очерки бурсы» (Семенову, Тавле, Гороблагодатскому) – шестнадцать-восемнадцать. Самому младшему (Карасю) – 10 лет. Сам Н.Г. Помяловский закончил духовную семинарию в 22 года. Жизненности школьного жаргона способствовало «второгодничество». И это во всех учебных заведениях. Отсюда обилие слов, называющих тех, кто учился второй год в одном и том же классе. Например, бабушка класса (инстит.), старички (семин., кадетск.), битки (кадет.). П.П. Ясинский (в гимназии с 13 лет) пишет: «… буршество было развито преимущественно в третьем классе. Ученики сидели по нескольку лет в классах и старелись за этим занятием». Студентами Дерптского университета были юноши в возрасте от 22 лет (их не исключали: они могли платить за обучение и оставаться студентами долгие годы). Н.М. Языков покинул его в 26 лет, В.В. Вересаев – в 27 лет. В университете были популярными обозначения студентов разных лет обучения (подчеркивающие возраст): молодой дом, старый дом, покрытый мхом. Таким образом, носители молодежного жаргона в XIX веке – все те же подростки (от 11–12 до 16 лет) и юноши (от 16 до 22–27 лет). Молодежь XIX, XX, XXI веков была примерно одинакового возраста.).
Бытование молодежного жаргона ограничено не только определенными половозрастными и социальными рамками, но и территориальными. По мнению большинства исследователей молодежного социолекта, его носителями являются в основном жители городов и рабочих поселков [Скворцов 1981: 64; Борисова 1981: 83; Колесов 1991; Грачев 1997: 167; Елистратов 2000: 653]. «Он (русский молодежный сленг. – О.А.) бытует, – подчеркивает Э.М. Береговская, – в среде городской учащейся молодежи – в отдельных более или менее замкнутых референтных группах» [Береговская 1996: 32]. На город как на преимущественное место функционирования молодежного жаргона указывает и B.C. Елистратов: «Речетворческая деятельность студентов, молодежи, различных молодежных объединений является своеобразным ядром городского арго» [Елистратов 2000: 653].
В городах налицо все возрастные поколения: школьники, учащиеся профессионально-технических училищ, студенты и др. [ССМЖ: 13], то есть наиболее динамичные и восприимчивые к новым языковым веяниям социальные группы. В городе складываются благоприятные условия для появления специализированных молодежных жаргонов (байкеров, рокеров, панков, скейтбордистов, металлистов и др.), городская молодежь имеет возможность общаться с большим числом сверстников, более подвержена влиянию моды, активно вовлекается в различные неформальные движения, входит в созданные по интересам корпорации. Однако размывание границ между городом и деревней, тесное общение городских и деревенских жителей, учеба сельской молодежи в городских учебных заведениях, а также демократизация средств массовой информации способствуют как появлению диалектизмов в языке городской молодежи, так и употреблению сельскими юношами и девушками «модных» словечек города [ССМЖ: 13].
Языковая картина города меняется в силу постоянного притока разнообразного населения, которое, «ассимилируясь, привносит, однако, кое-что и свое» [Ларин 1973: 177–178]. Это наблюдение, сделанное Б.А. Лариным в 1930-е годы, иллюстрируется и современной языковой ситуацией в крупных городах. Несмотря на текучесть городского населения, Б.А. Ларин призывал изучать язык города, чтобы уловить его специфику: «Тесная бытовая спайка обусловливает языковую ассимиляцию, сложение своеобразных у данного коллектива разговорных (и письменных) типов речи. Следовательно, мы могли бы предполагать некоторую языковую специфику, например, у студенчества, солдат и моряков, у рабочих одной фабрики…» [Ларин 1973: 177–178].
При стремительном изменении социальных условий меняется и состав носителей молодежных жаргонизмов: все больше специфических слов молодого поколения получает распространение за чертой города. Реалии, которые интересуют молодежь как самую мобильную социокультурную группу, постоянно меняются. Очень подвижен и словарь молодежного жаргона; обновление лексики и фразеологии наблюдается не только в крупных городах, но и на периферии, о чем свидетельствуют региональные словари молодежных жаргонов.
Таким образом, на состав носителей молодежного жаргона влияют многие факторы. Не только возраст, пол, но и осознание собственного Я, сознательное желание (потребность) экспериментировать со словом, не только принадлежность к определенной корпорации, общность интересов, но и социальный статус, место жительства (сельская местность, город; столица, периферия) являются важными моментами в раскрытии специфики молодежного жаргона, играют важную роль в его функционировании.
2.2. Функции молодежного жаргона
Они порождаются закономерностями развития: «новые переживания ищут соответствующей им формы, отсутствие такой формы ощущается как невыразимость Я» [Абрамова 2003: 558]. Желание выразить не испытываемые раннее чувства, эмоции, переживания побуждает подростков употреблять в речи слова своеобразные и экспрессивные.
Исследователь детского и юношеского словесного творчества В. Малаховский объясняет эту возникающую «потребность в углублении и увеличении языковых средств» психофизическими изменениями в организме. «Чтобы понять стремление юности к жаргону, – пишет он, – надо вспомнить, какое громадное значение имеет в жизни подростка период полового созревания. Новое резкое увеличение содержания юношеской жизни ищет соответствующих форм выражения и в языке. Так язык становится средством сублимирования половой энергии» [Малаховский 1927: 265].
По мнению В. Малаховского, жаргон этого жизненного периода в отличие от языка младших по возрасту детей представляет собой «углубленную целую систему, создаваемую с определенной целью» [Малаховский 1927: 264], то есть подростковый жаргон – это результат сознательного словесного творчества. Мысли В. Малаховского, высказанные им в начале прошлого века, находят продолжение в работах современных психологов. В частности, Г.С. Абрамова отмечает: «Основное отличие этого языка (языка подростков. – О.А.) от языка более ранних детских субкультур в том, что подростки более или менее ясно осознают, что мысль приобретает действенность только тогда, когда она находит для себя соответствующее речевое выражение» [Абрамова 2003: 558].
Итак, подростки – не только носители молодежных жаргонизмов, но и активные их создатели. Подростковый возраст – благодатная пора для словесного творчества.
Для установления хронологических рамок подросткового периода обратимся к существующим возрастным периодизациям.
В вузовском учебнике B.C. Мухиной «Возрастная психология: феноменология развития, детство, отрочество» выделяются следующие этапы: 1. Детство (от 0 до 10–11 лет); 2. Отрочество(11–12 до 15–16 лет); 3. Юность (от 15–16 до 21–25 лет) [Мухина 2003: 383]; в учебном пособии Г.С. Абрамовой «Возрастная психология» дана периодизация более подробная: 1. Младенец (от 0 до 2 лет); 2. Раннее детство (2–4 года); 3. Середина детства (5–7 лет); 4. Конец детства (8—12 лет); Подросток (13–17 лет); Юность (18–22 года); Взросление (23–30 лет) [Абрамова 2003: 558].
Как видим, расходятся мнения не только лингвистов, но и психологов. Нечеткость возрастных граней наблюдаем и в толковых словарях русского языка, и в русской классической литературе. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля юноша определяется как «молодой, малый, парень от 15 до 20 лет и более» [Сл. Даля: Т. 4, 688], а подросток характеризуется как «дитя на подросте», около 14–15 лет [Сл. Даля: Т. 3, 204]. В трилогии Л.H. Толстого «Детство. Отрочество. Юность» 15 лет – это граница между отрочеством и юностью. В романе Ф.М. Достоевского «Подросток» главному герою 20 лет.
Возрастная терминология никогда не была однозначной, и в настоящее время, по мнению социологов, наблюдается «изменение возрастных границ статуса молодежи». Это связывают прежде всего с удлинением сроков обучения, а значит, с «нарастающим запаздыванием со вступлением в полноправную взрослую жизнь» [Филатова 2002: 415]. О «расплывчивости и относительности» понятия «молодежный» пишут и авторы «Словаря современного школьного и студенческого жаргона»: «Это понятие (молодежный жаргон. – О.А.) является столь же расплывчатым и относительным, как и понятие возраста, тем более что процесс «старения» молодежного жаргона происходит иногда еще быстрее, чем процесс старения биологического» [ТСРШСЖ: 7]. В свете сказанного «молодежные арго целесообразно рассматривать в контексте молодежной культуры» [Елистратов 2000: 653], точнее, субкультуры. Носителей молодежных жаргонизмов, отмечает А.М. Грачев, объединяет не только возраст, но и «принадлежность к определенной социальной молодежной группе» [Грачев 1997: 167], ученый различает соответственно: «общемолодежный и специализированные молодежные жаргоны» [Грачев 1997: 167]. Появление специализированных молодежных жаргонов обусловлено дифференциацией субкультур (в рамках общей субкультуры) в подростковом и раннем юношеском возрастах.
У молодежных группировок свой специфический словарь, который отражает их образ жизни, мироощущение. У представителей различных молодежных корпораций (как и у молодежи в целом) – свои увлечения, вкусы, свой тип поведения, свой способ свободного времяпрепровождения. Важным признаком подростково-юношеских субкультур является следование моде. Именно мода определяет внешний вид (костюм, прическу, татуировки и т. п.), музыкальные и иные эстетические пристрастия. Мода определяет и речевую манеру, выбор слов. Ценностные ориентации субкультуры влияют на отношения ее носителей к миру и с миром, на их самосознание и самоопределение. Составной частью молодежных субкультур (и их отражением) является жаргон, пользование которым предполагает «осмысление себя членом данного социума, причем сам социум негласно регламентирует право на соответствующее поведение» [Успенский 1985: 55–56. Цит. по: Крысин 1989: 67].
Корпоративность, которая является основной характеристикой жаргона, сопровождается употреблением определенных слов, фраз, своего рода индикаторов, по которым можно отличить «своего» от «чужого» [Бугаева 2004: 39]. В молодежном жаргоне реализуется потребность противопоставить свой коллектив всем прочим коллективам.
Именно в жаргонной лексике ярко отражается отрицательная оценка всего, что принадлежит «чужому» миру. «…Врага и противника, – делится своими наблюдениями исследователь начала XX века М. Рыбникова, – нужно сразить не только дав ему подножку, но и словесно уязвив его. И вот он (подросток. – О А.) режет его: «Вдарь по кумполу! Жарь по портрету!». Все эти выражения, конечно, грубы и вульгарны. Но, конечно, они выразительны. Находящиеся в постоянной вражде к ребятам других школ, других групп, мальчуганы 12 лет да и старше, конечно, дорожат этой экспрессией. «Вот, мол, как его отбрил, не цепляйся больше. А то выдадим банок – и с катушек долой» [Рыбникова 1927: 248]. В этой цитате обращаем внимание не только на экспрессивность как яркую черту жаргона, но и на отмеченный в статье возраст носителей жаргона – «мальчуганы 12 лет и старше».
В 1960-е годы Л.И. Скворцов предложил различать «активных» и «неактивных» носителей жаргона. Первые, по его словам, «активно усваивают новообразования и энергично пускают их в ход», вторые «отрывочно и непоследовательно усваивают те или иные элементы жаргона» [Скворцов 1964: 50]. Развивая идею Л.И. Скворцова, мы (вслед за М. Рыбниковой, М.А. Грачевым, Т.В. Зайковской и согласно периодизации B.C. Мухиной) рассматриваем двенадцатилетних подростков как активных носителей молодежных жаргонизмов, хотя, как было подчеркнуто раннее, чаще всего исследователями современного молодежного жаргона отмечается нижняя планка – 14–15 лет.
Что касается детей младшего школьного возраста, то и они используют жаргонизмы в своей речи, однако такое употребление значительно менее частотно. Процесс творения жаргона приходится на подростковый и юношеский возраст. Если в детстве, в младших классах, ребенок психологически поглощен самой учебной деятельностью, то подростка в большей мере занимают собственно взаимоотношения со сверстниками. Это время переоценки ценностей, когда авторитеты взрослых отодвигаются и возникает желание говорить на особом «шутливом» языке, отличном от того, на котором «вечно читают нотации», причем прелесть и притягательность жаргона только возрастает, когда против него выступают взрослые.
Стремление доказать свою независимость и самобытность, желание выразиться необычно и остроумно характерны молодым людям и после окончания школы: в кругу студентов, в неформальных группах, в среде рабочей молодежи, в армии. «Вкус к слову, к его выразительности, – подчеркивает В.В. Малаховский, – чрезвычайно повышается в период юности. Особенное внимание юношество отдает качественной стороне речи: ее яркости, эмоциональности, изобретательности. Стиль юности необуздан и романтичен. Юность любит выражаться своеобразно, сильно» [Малаховский 1927: 264].
Юношеский период сменяется периодом взросления, когда жаргон как средство выражения чувств, эмоций перестает быть значимым. По данным социологов, психологов, взрослость «приходит» в 25–30 лет: молодые люди становятся менее зависимыми в финансовом отношении, они вступают в новые социальные роли и принимают новые жизненные уклады, при этом они приобретают большую самостоятельность и ответственность [Волков, Добреньков, Нечипуренко, Попов 2004: 138]. И молодежный жаргон как социальное (и возрастное!) явление постепенно уходит из речи взрослых людей. Эпизодически жаргонные слова встречаются и за пределами возрастной границы в 30 лет в устной речи людей среднего и старшего возраста, но их функционирование можно расценивать (если они уместны) как стремление говорящих эмоционально окрасить речь, придать ей оттенок шутки, как желание «вспомнить молодость». Жаргон выступает в данном случае как «островки», «осколки» экспрессивной речи [Скворцов 1981: 64, 69].
Если же желание активно пользоваться молодежным жаргоном с годами не проходит, то следует говорить о невежестве. «Злоупотребление молодежным жаргоном, – справедливо подчеркивает М.А. Грачев, – своего рода интеллектуальная болезнь» [ССМЖ: 12]. Так же считает В.Д. Бондалетов, – и беда в том, что она может затянуться на десятилетия [Бондалетов 2006: 47], в то время как «взрослея, молодой человек не может обходиться только привычным жаргоном – он просто недопустим в сфере нашей повседневной жизни, творческого труда» [Скворцов 1981: 116].
Итак, наиболее активными носителями молодежного жаргона являются молодые люди от 11–12 до 28–30 лет. Как отмечалось выше, их состав неоднороден – это школьники, студенты высших и средних учебных заведений, молодые рабочие и служащие. «В подавляющем большинстве мужская часть перечисленных категорий», – подчеркивает Л.И. Скворцов, тем самым устанавливая еще одни рамки: по половой принадлежности. Ученый считает, что особенности мальчишеской психологии («ложно понятая мужская честь (мужское достоинство)» и «противопоставление себя «девчоночьей» части школьного коллектива») побуждают юношей пользоваться жаргонными словами, придавать своей речи грубоватость и экспрессивность. С данными аргументами можно согласиться лишь частично.
Если рассмотреть вопрос о носителях молодежного жаргона в диахронии и обратиться к фактическому материалу XIX века, то станет очевидным активное функционирование жаргонизмов в «мужских» закрытых учебных заведениях, то есть для мальчишек с их «хроническим стремлением к игре под хулиганов» совсем необязательно для языковой реализации этого желания «девчоночье» присутствие. Более того, обращение к мемуарам – к дневникам и запискам бывших воспитанниц институтов благородных девиц – открывает богатую лексику «женского» жаргона. В настоящее время женская половина также не остается в стороне от создания и употребления жаргонных слов и выражений, однако главную роль в этом процессе, безусловно, играет мужская часть молодежи.
(Диахронический аспект открывает и возраст носителей молодежного жаргона в прошлые столетия. Согласно письменным памятникам (мемуарам, публицистике, исторической и художественной литературе), В.И. Даль пришел в кадетский корпус в 12 лет, А.И. Куприн – в 10 лет (в военное училище – в 18 лет), К.М. Станюкович поступает в морской корпус в 14 лет, А. Афанасьев – в гимназию в 11 лет, В.Т. Нарежный – в 12 лет. В.Г. Короленко – в 10 лет. У Помяловского в бурсе учились в основном «великовозрастные»: «Мы берем училище в то время, когда кончался период насильственного образования и начинал действовать закон великовозрастия» [Помяловский 1981: 241]. Нередко в духовные училища приходили учиться в возрасте шестнадцати лет. Проучившись в четырех классах училища по два года, ученики становились великовозрастными [Помяловский 1981: 242]. Главным героям повести «Очерки бурсы» (Семенову, Тавле, Гороблагодатскому) – шестнадцать-восемнадцать. Самому младшему (Карасю) – 10 лет. Сам Н.Г. Помяловский закончил духовную семинарию в 22 года. Жизненности школьного жаргона способствовало «второгодничество». И это во всех учебных заведениях. Отсюда обилие слов, называющих тех, кто учился второй год в одном и том же классе. Например, бабушка класса (инстит.), старички (семин., кадетск.), битки (кадет.). П.П. Ясинский (в гимназии с 13 лет) пишет: «… буршество было развито преимущественно в третьем классе. Ученики сидели по нескольку лет в классах и старелись за этим занятием». Студентами Дерптского университета были юноши в возрасте от 22 лет (их не исключали: они могли платить за обучение и оставаться студентами долгие годы). Н.М. Языков покинул его в 26 лет, В.В. Вересаев – в 27 лет. В университете были популярными обозначения студентов разных лет обучения (подчеркивающие возраст): молодой дом, старый дом, покрытый мхом. Таким образом, носители молодежного жаргона в XIX веке – все те же подростки (от 11–12 до 16 лет) и юноши (от 16 до 22–27 лет). Молодежь XIX, XX, XXI веков была примерно одинакового возраста.).
Бытование молодежного жаргона ограничено не только определенными половозрастными и социальными рамками, но и территориальными. По мнению большинства исследователей молодежного социолекта, его носителями являются в основном жители городов и рабочих поселков [Скворцов 1981: 64; Борисова 1981: 83; Колесов 1991; Грачев 1997: 167; Елистратов 2000: 653]. «Он (русский молодежный сленг. – О.А.) бытует, – подчеркивает Э.М. Береговская, – в среде городской учащейся молодежи – в отдельных более или менее замкнутых референтных группах» [Береговская 1996: 32]. На город как на преимущественное место функционирования молодежного жаргона указывает и B.C. Елистратов: «Речетворческая деятельность студентов, молодежи, различных молодежных объединений является своеобразным ядром городского арго» [Елистратов 2000: 653].
В городах налицо все возрастные поколения: школьники, учащиеся профессионально-технических училищ, студенты и др. [ССМЖ: 13], то есть наиболее динамичные и восприимчивые к новым языковым веяниям социальные группы. В городе складываются благоприятные условия для появления специализированных молодежных жаргонов (байкеров, рокеров, панков, скейтбордистов, металлистов и др.), городская молодежь имеет возможность общаться с большим числом сверстников, более подвержена влиянию моды, активно вовлекается в различные неформальные движения, входит в созданные по интересам корпорации. Однако размывание границ между городом и деревней, тесное общение городских и деревенских жителей, учеба сельской молодежи в городских учебных заведениях, а также демократизация средств массовой информации способствуют как появлению диалектизмов в языке городской молодежи, так и употреблению сельскими юношами и девушками «модных» словечек города [ССМЖ: 13].
Языковая картина города меняется в силу постоянного притока разнообразного населения, которое, «ассимилируясь, привносит, однако, кое-что и свое» [Ларин 1973: 177–178]. Это наблюдение, сделанное Б.А. Лариным в 1930-е годы, иллюстрируется и современной языковой ситуацией в крупных городах. Несмотря на текучесть городского населения, Б.А. Ларин призывал изучать язык города, чтобы уловить его специфику: «Тесная бытовая спайка обусловливает языковую ассимиляцию, сложение своеобразных у данного коллектива разговорных (и письменных) типов речи. Следовательно, мы могли бы предполагать некоторую языковую специфику, например, у студенчества, солдат и моряков, у рабочих одной фабрики…» [Ларин 1973: 177–178].
При стремительном изменении социальных условий меняется и состав носителей молодежных жаргонизмов: все больше специфических слов молодого поколения получает распространение за чертой города. Реалии, которые интересуют молодежь как самую мобильную социокультурную группу, постоянно меняются. Очень подвижен и словарь молодежного жаргона; обновление лексики и фразеологии наблюдается не только в крупных городах, но и на периферии, о чем свидетельствуют региональные словари молодежных жаргонов.
Таким образом, на состав носителей молодежного жаргона влияют многие факторы. Не только возраст, пол, но и осознание собственного Я, сознательное желание (потребность) экспериментировать со словом, не только принадлежность к определенной корпорации, общность интересов, но и социальный статус, место жительства (сельская местность, город; столица, периферия) являются важными моментами в раскрытии специфики молодежного жаргона, играют важную роль в его функционировании.
2.2. Функции молодежного жаргона
Итак, молодежный жаргон рождается и формируется в силу определенного возрастного и корпоративно-психологического комплекса [Скворцов 1981: 114]. Его лингвистическая характеристика должна начинаться с выяснения его общественной функции, то есть того, «какую роль он призван выполнять, из какой необходимости возник, какие потребности общества или отдельных его слоев и групп удовлетворяет» [Бондалетов 1974: 15]. Выявление природы молодежного социолекта, его функций – важный шаг на пути познания его специфики. «Установить функцию предмета в обществе, – справедливо подчеркивает Р.В. Пазухин, – значит дать этому предмету определение…именно функция языковых единиц и является критерием лингвистической реальности» [Пазухин 1979: 42–50; 42].
Постоянный интерес лингвистов к назначению языка, его роли в жизни людей обусловливает возникновение споров о количестве и иерархии функций, которыми обладает язык. Так, сторонники «монофункциональности» языка (исходя из сущностной природы языка) считают единственно главной функцию коммуникативную (Ю.Д. Дешериев, Г.В. Колшанский, Р.В. Пазухин и др.). «Коммуникативная функция, или функция общения, – пишет Ю.Д. Дешериев, – главная функция языка. Она обусловливает все остальные функции языка и самое природу языка… Коммуникативная функция проявляется во всех остальных функциях языка – в общественных, экспрессивной, эстетической, гносеологической» [Дешериев 1977: 221]. Функционально-типологическая концепция, предложенная Ю.Д. Дешериевым, включает три яруса функций: высший ярус занимает одна, главнейшая функция языка – коммуникативная (родовое понятие), второй и третий ярусы занимают соответственно – частные функции (видовые понятия) и «подвиды» частных функций [Дешериев 1977: 222].
«Полифункционалисты», наряду с коммуникативной функцией (производные которой – контактоустанавливающая, конативная волюнтативная, апеллятивная и др.), признают в качестве основной и когнитивную функцию, связанную с мыслительной деятельностью человека (частные проявления данной функции – аксеологическая (оценки), номинативная (называния), функция обобщения и др.) К этим двум главнейшим функциям добавляют эмоциональную (выражение чувств и эмоций человека) и метаязыковую (исследование и описание языка в терминах самого языка). Выделяют также эстетическую функцию, поэтическую, референтную, магическую и др. В зависимости от использования языка рассматриваются различные классификации его функций, но все они (подчеркнем это!) отражают взаимообусловленность базовых и производных функций в отдельных актах речи и текстах.
Как форма существования языка молодежный жаргон разделяет его основные функции, а как особая разновидность социальных диалектов по-своему воплощает и реализует эти функции [Бондалетов 1974: 15]. Наблюдаются отличия в значимости той или иной функции языка для жизни общества в целом и для его молодого поколения. Более того, как показывают результаты диахронического исследования, состав функций молодежного жаргона не остается неизменным: с течением времени увеличивается или сокращается число функций, меняется их иерархия.
Носитель молодежного социолекта, по определению исследователей, двуязычен, речь его варьируется в зависимости от обстоятельств: в одних случаях он употребляет жаргонные слова, в других переходит на литературный язык. «…Арго (жаргон. – О.А.), – писал В.М. Жирмунский, – всегда является вторым языком говорящего, точнее – второй лексической системой, в которой явления окружающей жизни получают новые, «свои» наименования, сосуществующие для самого арготирующего со стандартами основного языка» [Жирмунский 1936: 120].
Подобная двуязычность прослеживается и в XIX веке, и сегодня (см. работы В.Д. Бондалетова, В.Б. Быкова, М.А. Грачева, Д.С. Лихачева, Т.Г. Никитиной, Л.И. Скворцова, В.В. Химика и др.). О ней (как о характерной и для подростков начала XX века) писал Е.Д. Поливанов. «Разве можно было бы допустить себе, – рассуждает ученый, – чтобы школьник – пусть даже самый «развращенный» в языковом отношении – стал бы в таком случае как посещение школы т. Луначарским, держать ответную последнему речь в следующем «штиле»: «Нафик, братишки, прихрял к нам сюда миляга Луначарский? Он прихрял позекать, как мы тут вола вертим…» [Поливанов 1931: 163]. Подобные жаргонизмы (нафик, прихрять, позекать, миляга и т. д.) Е.Д. Поливанов называет словами «внутреннего» употребления, которые не допускают смешения с эквивалентными им по значению словами «внешнего» употребления и не вытесняют из мышления учащихся знания нормального общерусского словаря: это не замещающие, а становящиеся рядом – для специальных функций – элементы словарного мышления» [Поливанов 1931: 162–163].
Носитель жаргона, таким образом, способен контролировать использование в речи специфических слов, то есть употребление жаргонизмов сознательно и может быть рассмотрено как стилистическая организация речи [Лихачев 1964: 333].
Что же «заставляет» молодежь снижать стиль языка, обращаться к социальному диалекту в определенных ситуациях речевого общения? Каковы основные функции молодежного жаргона?
Несмотря на то что молодежный жаргон является вторичным по отношению к литературному языку, он, прежде всего, выполняет коммуникативную функцию: служит принятым в подростково-юношеской среде средством общения, обеспечивает молодым психологический комфорт, общение «на равных», позволяет установить контакт с ровесниками.
Контактоустанавливающая, адаптивная функции. Любопытную деталь отметил Д.Н. Мамин-Сибиряк в рассказе «Башка»: при знакомстве бывшего семинариста и выпускника гимназии называются не имена, а функционирующие в их школах жаргонные наименования: «Медальон кончил гимназию с золотой медалью, – объяснила Фигура не без удовольствия, – а таких там называют «медальонами». – «Ага! – проговорил Башка. – У нас в семинариях первых учеников звали «башками», я и имел несчастье быть таким первым учеником, значит мы с вами одного поля ягоды…» [Мамин-Сибиряк 1954: 134]. Жаргонные обозначения сразу сближают двух героев; как нить связывают представителей одного и того же возрастного слоя общества.
Знание и употребление молодежных слов и выражений дает возможность почувствовать себя «своим» – членом определенной корпорации. Освоение жаргона помогает новичкам адаптироваться к непривычным условиям (в школе, в студенческой аудитории, в неформальной группе, в армейской казарме и т. д.). Для попавшего в незнакомый лингвистический коллектив, где свои традиции, устои, правила высказываний, правила построения фраз, необходимо «хотя бы приблизительно научиться оценивать оттенки высказываний, чтобы представить правила собственного поведения и свою позицию в коллективе» [Михайлова, Кипнис, Кипнис Д. 2006].
«Новичок, – пишет Л.И. Скворцов, – застает сложившийся речевой обычай и должен войти в него, и, овладев им, став хозяином, – в конечном счете подчиниться ему» [Скворцов 1981: 64].
Яркий пример этого – воспоминания о первых днях учебы бывшей воспитанницы Павловского института благородных девиц: институтский жаргон открывает перед ней царящие в учебном заведении порядки, своеобразие взаимоотношений и увлекает своей эмоциональностью, выразительностью: «– Травить Миддерлиха! Бенефис ему хороший закатить, бенефис с подношением! – Да, да, бенефис! Бенефис, непременно! – Что такое? Что случилось? – спросила я, поймав за рукав пробегавшую мимо меня высокую темноглазую Клеонову… – Видишь-ли, Вороненок, – объяснила мне веселая, жизнерадостная хохотушка Стрекоза, – учитель географии Миддерлих не придет от 3-х до 4-х в свой час, а явится в первый пустой час… Да пусть не радуется: мы ему такой сегодня подкатим «бенефис»… – Что? – не поняла я выражения. – А вот увидишь! Ты еще не знаешь, что такое «бенефис». Но ты сама собственными глазами увидишь… Скандал выйдет большой… «Шестерки» нас выучили. Они своему Тормеру такой же «подкатили»» [Чарская 1910: 150–151].
Постоянный интерес лингвистов к назначению языка, его роли в жизни людей обусловливает возникновение споров о количестве и иерархии функций, которыми обладает язык. Так, сторонники «монофункциональности» языка (исходя из сущностной природы языка) считают единственно главной функцию коммуникативную (Ю.Д. Дешериев, Г.В. Колшанский, Р.В. Пазухин и др.). «Коммуникативная функция, или функция общения, – пишет Ю.Д. Дешериев, – главная функция языка. Она обусловливает все остальные функции языка и самое природу языка… Коммуникативная функция проявляется во всех остальных функциях языка – в общественных, экспрессивной, эстетической, гносеологической» [Дешериев 1977: 221]. Функционально-типологическая концепция, предложенная Ю.Д. Дешериевым, включает три яруса функций: высший ярус занимает одна, главнейшая функция языка – коммуникативная (родовое понятие), второй и третий ярусы занимают соответственно – частные функции (видовые понятия) и «подвиды» частных функций [Дешериев 1977: 222].
«Полифункционалисты», наряду с коммуникативной функцией (производные которой – контактоустанавливающая, конативная волюнтативная, апеллятивная и др.), признают в качестве основной и когнитивную функцию, связанную с мыслительной деятельностью человека (частные проявления данной функции – аксеологическая (оценки), номинативная (называния), функция обобщения и др.) К этим двум главнейшим функциям добавляют эмоциональную (выражение чувств и эмоций человека) и метаязыковую (исследование и описание языка в терминах самого языка). Выделяют также эстетическую функцию, поэтическую, референтную, магическую и др. В зависимости от использования языка рассматриваются различные классификации его функций, но все они (подчеркнем это!) отражают взаимообусловленность базовых и производных функций в отдельных актах речи и текстах.
Как форма существования языка молодежный жаргон разделяет его основные функции, а как особая разновидность социальных диалектов по-своему воплощает и реализует эти функции [Бондалетов 1974: 15]. Наблюдаются отличия в значимости той или иной функции языка для жизни общества в целом и для его молодого поколения. Более того, как показывают результаты диахронического исследования, состав функций молодежного жаргона не остается неизменным: с течением времени увеличивается или сокращается число функций, меняется их иерархия.
Носитель молодежного социолекта, по определению исследователей, двуязычен, речь его варьируется в зависимости от обстоятельств: в одних случаях он употребляет жаргонные слова, в других переходит на литературный язык. «…Арго (жаргон. – О.А.), – писал В.М. Жирмунский, – всегда является вторым языком говорящего, точнее – второй лексической системой, в которой явления окружающей жизни получают новые, «свои» наименования, сосуществующие для самого арготирующего со стандартами основного языка» [Жирмунский 1936: 120].
Подобная двуязычность прослеживается и в XIX веке, и сегодня (см. работы В.Д. Бондалетова, В.Б. Быкова, М.А. Грачева, Д.С. Лихачева, Т.Г. Никитиной, Л.И. Скворцова, В.В. Химика и др.). О ней (как о характерной и для подростков начала XX века) писал Е.Д. Поливанов. «Разве можно было бы допустить себе, – рассуждает ученый, – чтобы школьник – пусть даже самый «развращенный» в языковом отношении – стал бы в таком случае как посещение школы т. Луначарским, держать ответную последнему речь в следующем «штиле»: «Нафик, братишки, прихрял к нам сюда миляга Луначарский? Он прихрял позекать, как мы тут вола вертим…» [Поливанов 1931: 163]. Подобные жаргонизмы (нафик, прихрять, позекать, миляга и т. д.) Е.Д. Поливанов называет словами «внутреннего» употребления, которые не допускают смешения с эквивалентными им по значению словами «внешнего» употребления и не вытесняют из мышления учащихся знания нормального общерусского словаря: это не замещающие, а становящиеся рядом – для специальных функций – элементы словарного мышления» [Поливанов 1931: 162–163].
Носитель жаргона, таким образом, способен контролировать использование в речи специфических слов, то есть употребление жаргонизмов сознательно и может быть рассмотрено как стилистическая организация речи [Лихачев 1964: 333].
Что же «заставляет» молодежь снижать стиль языка, обращаться к социальному диалекту в определенных ситуациях речевого общения? Каковы основные функции молодежного жаргона?
Несмотря на то что молодежный жаргон является вторичным по отношению к литературному языку, он, прежде всего, выполняет коммуникативную функцию: служит принятым в подростково-юношеской среде средством общения, обеспечивает молодым психологический комфорт, общение «на равных», позволяет установить контакт с ровесниками.
Контактоустанавливающая, адаптивная функции. Любопытную деталь отметил Д.Н. Мамин-Сибиряк в рассказе «Башка»: при знакомстве бывшего семинариста и выпускника гимназии называются не имена, а функционирующие в их школах жаргонные наименования: «Медальон кончил гимназию с золотой медалью, – объяснила Фигура не без удовольствия, – а таких там называют «медальонами». – «Ага! – проговорил Башка. – У нас в семинариях первых учеников звали «башками», я и имел несчастье быть таким первым учеником, значит мы с вами одного поля ягоды…» [Мамин-Сибиряк 1954: 134]. Жаргонные обозначения сразу сближают двух героев; как нить связывают представителей одного и того же возрастного слоя общества.
Знание и употребление молодежных слов и выражений дает возможность почувствовать себя «своим» – членом определенной корпорации. Освоение жаргона помогает новичкам адаптироваться к непривычным условиям (в школе, в студенческой аудитории, в неформальной группе, в армейской казарме и т. д.). Для попавшего в незнакомый лингвистический коллектив, где свои традиции, устои, правила высказываний, правила построения фраз, необходимо «хотя бы приблизительно научиться оценивать оттенки высказываний, чтобы представить правила собственного поведения и свою позицию в коллективе» [Михайлова, Кипнис, Кипнис Д. 2006].
«Новичок, – пишет Л.И. Скворцов, – застает сложившийся речевой обычай и должен войти в него, и, овладев им, став хозяином, – в конечном счете подчиниться ему» [Скворцов 1981: 64].
Яркий пример этого – воспоминания о первых днях учебы бывшей воспитанницы Павловского института благородных девиц: институтский жаргон открывает перед ней царящие в учебном заведении порядки, своеобразие взаимоотношений и увлекает своей эмоциональностью, выразительностью: «– Травить Миддерлиха! Бенефис ему хороший закатить, бенефис с подношением! – Да, да, бенефис! Бенефис, непременно! – Что такое? Что случилось? – спросила я, поймав за рукав пробегавшую мимо меня высокую темноглазую Клеонову… – Видишь-ли, Вороненок, – объяснила мне веселая, жизнерадостная хохотушка Стрекоза, – учитель географии Миддерлих не придет от 3-х до 4-х в свой час, а явится в первый пустой час… Да пусть не радуется: мы ему такой сегодня подкатим «бенефис»… – Что? – не поняла я выражения. – А вот увидишь! Ты еще не знаешь, что такое «бенефис». Но ты сама собственными глазами увидишь… Скандал выйдет большой… «Шестерки» нас выучили. Они своему Тормеру такой же «подкатили»» [Чарская 1910: 150–151].
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента