– Слушай, капрал… У меня дети с температурой слегли, домой спешу. Давай без квитанции, по-братски, все ведь мы люди? Другое дело. Спасибо… Что? Ясен пень, учту. Говорю, случайно: думал, успею на желтый. Счастливо…
Мои же детишки, Элли с Жаном, не то что я в детстве: заболели – значит, действительно хворают, без хитростей. Им бы и в голову не пришло – школу закашивать: просто бы маму уговорили, хотя Шонну на это подбить – как раз не просто. Но они бы справились с этой задачей, и справлялись, благо таких просьб – на двоих за все годы – в ладонь уместятся. В сто раз чаще на дополнительные внеклассные занятия записываются. Откуда они у меня такие хорошие!?
Вспоминаю, как мы в девятом классе придумали ноу-хау: как нагонять температуру под мышкой: лоб и щеки натирали перцем, для красноты и жара, а за пазухой держали самопальный такой приборчик, в котором неправильно вставленные керамические батарейки… или элементы… что-то там нагревались… Дураки стоеросовые, несмышленыши: стоило двоим первопроходцам добиться успеха, как мы, остальные, целым стадом ломанулись в том же направлении… Угу. Был у меня приятель, Винценто, Венчик, так на нем вся наша афера и захлопнулась: увидев «сорок два» на градуснике, наша фельдшериха чуть ли ни в обморок грянулась: хвать хворого отрока за рукав и давай звонить в неотложку, с немедленной госпитализацией… Вскрылся, короче обман, и всю нашу компанию едва из школы не турнули, «за организованный саботаж учебных занятий»… Но нам еще повезло, потому что родители бросились к директору молить и отмазывать, и в результате никого не выгнали. А вот первым двоим «счастливчикам» пришлось хлебнуть позора: директор школы со школьной же врачихой – составили садистский преступный заговор против мошенников, и прямо на дому устроили бедолагам повторное освидетельствование с промером температуры, однако градусники на этот раз совали не «подмышечно», а «ректально», в задницу, то есть, обследовали на американский манер…
И на общешкольной линейке, естественно, громогласно зачитали результаты: «… поскольку повторное освидетельствование показало, что никаких температурных отклонений при замере в ректальной…» – выговор с предупреждением об исключении. До этой линейки мало кто понимал значение медицинского слова «ректальный», да и откуда бы, оно ведь – не матюги… Через день это знали все, вплоть до первоклашек… Да я бы лучше из школы вылетел, чем позволить себя парафинить подобным образом. Это же надо выдумать такое зверство: градусники в задницу вставлять? И что они себе, в Штатах, такие покорные овцы? Подмышек им мало?..
– Наконец-то! Ричик, где же ты был так долго? Знаешь, как я боюсь без тебя?
– А чего бояться-то? Как у них? По-прежнему тридцать восемь, не падает?
– Угу, с хвостиком. – уткнулась мне в грудь и слезами галстук поливает.
– Фигня, чего реветь-то? У обоих не падает? Врача вызвала? Почему не едет?
– С минуты на минуту будет, у него был очень срочный вызов, сложный случай, он уже перезванивал, извинялся.
– Не плачь, моя птичка, они ведь взрослые, сильные ребята… считай, что уже тинейджеры… Сейчас, руки вымою, кобуру сниму… Где они лежат, оба в нашей комнате? Правильно.
Эх, малыши вы мои, малыши… Шонна свила им в нашей комнате по гнездышку – естественно, они упросили, чтобы их кровати рядышком были, веселее так болеть. Температура – не температура, а первое, что я сделал, войдя в комнату, это грозным рычанием прервал драку: Жан лупцует бедную маленькую Элли подушкой, а она хохочет и завывает одновременно… Это называется – крошки ждут неотложки… Отобрал я древний пластмассовый меч без гарды, которым маленькая сестричка дразнила под бока старшего братца, вернул на место фехтовальную подушку… Горячие оба, глаза красные, кашляют… Только обнял каждого – врач, господин Альфонс Дузе. Наш, домашний, он и детишек лечит, и Шонну консультирует по женским делам, и мне пару раз ссадины на костяшках пальцев обрабатывал, не специально для этого приезжал, а так, заодно… Почти что член семьи, дети его любят и совершенно не боятся, зовут дядя Альф, а за глаза – Пузатым Эльфом. Господин Дузе – подчеркнуто старомоден, я бы даже сказал, не по эпохе: трость с набалдашником слоновой кости, пенсне, эспаньолка… Ему бы еще галоши на ботинки… Но врач отменный, несмотря на свои семьдесят, долгого ему здоровья! У меня тоже есть для него кличка, но сугубо тайная, только Шонна о ней знает: Дуче! Сама же смеялась, узнав, и сама же меня за нее укоряет! Женщины – самый легкомысленный и непоследовательный народ в мире. Но и самый многочисленный во Вселенной, с этим приходится считаться.
Тем вечером, Пузатый Эльф Дуче заподозрил в Элли воспаление легких, но на следующий день, при более детальном обследовании у него в кабинете, все страхи благополучно рассеялись: обычное острое респираторное заболевание, три дня покоя – на каждый детский нос. Уж сколько мы с Шонной пережили этих болезней детских, сколько ложных и подлинных тревог испытали, а иммунитета к ним как не было, так и нет: стоит кому из птенчиков чихнуть, кашлянуть, сразу сердце сжимается… Неужели всегда так будет? Наверное, да. Отец у меня – что доска мореная, черта с два на нем эмоцию прочтешь… Кроме того ненавистного дня, когда я из лягавки его вынимал… Вот бы навсегда забыть те его слезы и тот его голос… Да, а ныне – только щурится, да оскаливается, иногда смеется… Но зато матушка моя чувствами плещет за двоих: «Рик! Не сутулься. Ты давно проходил обследование на туберкулез? У тебя голос хриплый. Не мое это дело, разумеется, но твоей разлюбезной Шонне есть смысл не только о косметике подумать! Да, о муже! О муже и о детях. Дай пульс. Я сказала, дай немедленно руку, я посчитаю пульс. Что? Я не плачу. Это у тебя мираж. Я потому плачу, что мой родной сын не способен даже подать матери руку. Так. Это что у тебя? О какой такой почтовый ящик? Ты опять дрался… Ты же взрослый человек, ты начальник отдела, ты, в конце концов, отец дво…» О, госссподи… И так каждый мой к ней визит. Потом, правда, начинает кормить на убой, исподволь и очень хитро, как она себе думает, вдалбливать в меня мысль, что Шонне надо гораздо больше времени проводить на кухне, а не у телефона и не в сомнительных компаниях. Журналисты и модели – воистину предосудительное общество, но это уж мы как-нибудь сами разберемся, без вмешательства извне… А с другой стороны, – все узнаваемо: она мать и вечно видит во мне маленького бузотеристого сына, ее родное дитя, которое тотчас же и непременно попадет в переделку, не приди она немедленно ко мне на выручку…
Полвторого… Сесть на минутку, да обтесать светотени в лужице пейзажа? Пожалуй. Я ставлю таймер на сорок минут, тихо-тихо, чтобы только сигнал услышать… А уж завтра как следует поработаю. Плоттер надо поменять, не забыть.
Глава десятая
В которой далеко не для всех очевидно, что мирные переговоры, либо поножовщина с перестрелкой – гораздо эффективнее вульгарной кулачной потасовки, так что лучше бы ее не допускать в быту и на работе.
Однако жизнь слишком богата на искушения и сюрпризы, поэтому следует помнить: согласие на драку – не для женщин, отказ от нее – не для мужчин.
Столько неубедительных алиби на своем веку я еще не видывал. А началось с пустяков: застрелили нашего любимого Господина Президента Леона Кутона. Мы с ребятами, ребята – начальники других отделов «Совы», ждали в приемной, пока триумвират из нашего директората натреплется там у себя, за закрытыми дверями, с чашечками кофе в мозолистых пальцах вождей, размышляли о том, о сем, тоже не молчали…
Вдруг – дверь настежь: всем зайти-зайти-зайти и занять положенные места, быстро, быстро, быстро! Почти сейчас же телефоны на столе и трубки в карманах заверещали на разные голоса… Впрочем, часа не прошло, как все трубки в городе отключились…
Генеральный наш откашлялся и без предисловий: покушение, мол, убит Президент Леон Кутон. В городе и стране объявлено чрезвычайное положение. Всем вести себя тихо, ждать распоряжений.
– Валите отсюда, парни, совещание переносится. Но недалеко отваливайте: рекомендую в холл, там уже ящик включен.
Мы и переместились в холл, как приказано, смотреть телевизор. Сводка новостей – каждые пятнадцать минут, практически одно и то же, но зато – абсолютно по всем каналам. Первый сообразил я: хвать трубку и Шонне:
– Крошка, ты в курсе событий?
– Да! Да, дорогой, ты где!?
– На работе и буду там неопределенно долго. Но как только – так сразу. Дети где?.. Оба? Отлично! Сидите все дома, даже гулять не вздумайте. Еда есть в доме? Что? Чай я постараюсь купить по дороге, ты даже за чаем лучше не выходи. Целую, чао.
То же, примерно, и матушке посоветовал. Там, правда, пришлось вытерпеть полторы минуты ответных рекомендаций, прежде чем я отключился, в целях экономии трафика.
Вслед за мною и остальные стали по домам названивать, каждый свое важное говорить… Но, как я уже сказал, трубки все выключились, буквально за минуту до идеи, что не худо бы и отца звонком проведать. Поздно догадался, короче. И моментально наши офисные телефоны стали в дефиците, поскольку Бабилон и его окрестности прямо-таки напичканы родственниками и друзьями сотрудников агентства «Сова». А тут еще такой фельдфебельский привет перед началом разговора: «…имание, ваш телефон поставлен на профилактическое прослушивание, запрещены все сведения, носящие подрывной характер или несущие в себе зашифр…»
И опять бежит к нам начальница канцелярии, личным посланцем от руководства, с категорическим устным приказом: «никому рабочих мест не покидать, находиться в здании…» Сидим, находимся, приобщаемся к траурной музыке самых лучших классических мировых образцов, но из сегодняшних композиторов – я знаю только Альбинони, и то, потому лишь, что Санта вслух проявил осведомленность.
В семнадцать ноль-ноль, в наш головной офис обильной струею вторгаются работники Службы, общим числом восемь человек, – не считая полутора десятков ребятишек в комбинезонах , в касках с забралом, и с автоматическими винтовками в уверенных руках, – и начинают поиск преступников, злумышленников и их сообщников.
Ну, теперь долгая беда с нами, братцы родные! Где я был ночью? Дома был, в компании жены и двоих детей за стенкой. А утром? А утром и днем, не считая дороги на работу – здесь же, в головном офисе, на виду и в компании коллег. Кто? Да кто – коллеги и подтвердят. А кроме коллег меня никто и нигде не видел почти всю первую половину дня. Что? Потому почти, что утром, выйдя из дома, я добирался до работы в своем моторе, и вполне возможно, что кто-то наблюдал меня, в нем едущего. Вот они, на связке… Эти от моего дома, а этот от мотора. Зачем вам ключи от квартиры-то? Эти, какие еще… Спасибо. А этот – этот от сейфа, служебного, в моем кабинете. С удовольствием, пойдемте. Что? Он всегда на мне, в кобуре, как положено. КУДА, сука!!! Ну-ка, спрячь лапы, б…, убери, я сказал!.. Почему – «опять я»? Они первые начали. Хорошо, господин директор… Только пусть они не потеряют ненароком…
И вот наши контрразведчики и контртеррористы из Службы рассосались по кабинетам головного офиса и в восемь смычков повели допрос всех нас, включая генерального директора и меня. Да, мне досталась долгая беседа… Чуваки, которые орудовали в моем кабинете, явно встали на след: всё во мне, и всё, что на мне, громким шепотом предупреждало их, точнее – его, офицера, который у меня ствол реквизировал: «он, он и есть главный среди всех подозреваемых, честные и невиновные люди так себя не ведут…» До сих пор уверен: им, ему, самой малости не хватило, чтобы неопровержимо доказать мою персональную вину и отвтетственность за убийство нашего дорогого Господина Президента. Впрочем, и остальные сотрудники «Совы» оказались, по результатам первых допросов, сплошь подозрительные недолояльные типы… Явился я домой ровно в полночь, как исчадие Тьмы, Шонна взялась было за упреки – но меня хоть выжми, самого впору жалеть и по головке гладить… «Что теперь будет, Ричик?» – а я откуда знаю, что теперь будет? Наладится, я думаю, на одном Господине Президенте свет клином не сошелся, тем более, что какой-то генерал Мастертон оседлал экраны телевизоров и первые полосы газет… Сроднимся, чего уж там, не впервой…
Сели ужинать, детишки уже спят, как обычно папу не дождавшись, Шонна устроилась напротив меня, только головой качает…
– Ты чего?
– Выглядишь плохо. Бледный весь, мешки под глазами, глаза красные. Досталось вам?
– А-а… Перемелется.
Досталось нам… Да уж, черт возьми! Эти самовыродки лампу мне в глаза выставили, а предварительно зафигачили в нее лампочку-светлячочек, на двести ватт, и с понтом дела наблюдают микродвижения губ, век, бровей, глаз, ждут, пока моя ложь потечет и растает перед их пристальными взорами матерых контрразведчиков. Я говорю «они» во множественном числе, но – так, для порядку: допрашивал-то меня один, двое служивых унтеров у него просто на подхвате, молчальники: подать, принести, застегнуть, «врезать»… На исходе четвертого часа огреб я, в общей сумме, с десяток ударов по шее и столько же в солнечное сплетение, а до этого приковали мне рученьки и ноженьки браслетами… Медовый месяц у них, все им можно сегодня, защитникам, во имя истины и нашего спокойного сна…
– Ну-ка, повтори теперь, кто – сука?.. Четко и ясно скажи: я сука!
– Ты – сука! О-о-о-оох-х-х… – Это он провел крюк в солнечное сплетение, очень точно и стильно, а мне даже не согнуться, потому что руки за стул заведены, а стул привинчен (мода у нас такая, на «конторский манер», когда некоторые категории посетителей приглашаются в кабинеты со «стационарными» стульями, для психологического воздействия на них)…
– Говори.
– Я… уже сказал…
Не знаю, сколько бы мы так препирались , с моим персональным дознатчиком, но в событиях случился поворотец… Нет, в Большом Мире все так и оставалось: траурная лирика по отечественным телеканалам, чрезвычайное положение, армия на каждом квадратном дециметре Бабилона, однако, в одном из маленьких бабилонских мирков родилось чудо: все мы, «совяне», оказались невиновными, более того, невинными, более того, полезными членами общества, воинами силового резерва, на который, если понадобится в лихую годину, может смело опираться мое родное государство, в лице нового Господина Президента, правительства и парламента, представителей «Службы» и «Конторы». У генерального нашего нашлись достойные случаю связи, да такие, что легко – суток не прошло – сумели они перебороть естественную бдительность органов по отношению к гражданским людям, имеющим доступ у оружию, секретам и специфической оргоснастке, потенциально позволяющей…
– Эт-то, мля… что еще такое? Э?.. Рик, они тебя били, что ли?
– Да нет, просто перепутали с этим… в Копперфилда играем… – Тут мой палач хвост поднимает на моего генерального:
– Я же четко сказал: никому не входить…
– Не п..ди. Возьми лучше трубку, это тебе звонок. – «Служивый» сечет фишку: вместо того, чтобы мешкать и возмущаться панибратским обращением со стороны подозреваемых штатских, – немедленно следует совету и подносит трубку к уху:
– Капитан Борель. Да, но… Считаю своим долг… Слушаю… Так точно. Так точно. Но… Есть через полчаса!
– Рик, я тебя распаковываю, но предупреждаю и приказываю: не вздумай трогать рыло этого мудня. Понял? Ослушаешься – с волчьим билетом вышвырну. Понял?
– Угу.
– Как вы меня назвали?
– Козлом назвал. Проваливай, ты же слышал: полчаса тебе дано, чтобы свернуться.
Капитан Борель весь в белом бешенстве: с одной стороны он – фигура, не сказать чтобы очень малая, даже в пределах его родной «Службы», а с другой – он ведь чиновник, и в этом качестве очень чуток к тому, как с ним разговаривали по обе стороны телефонной трубки.
– Я это учту, уважаемый господин директор. – Тихо сказал, почти прошептал свое обещание господин капитан Борель из «Службы», грозного, всем внушающего страх ведомства министра Доффера, но генеральный словно бы и не слышал: повернул пузо к двери и пошел, ему не отвечая, а мне предупреждений не повторяя. До этого руки мои успел расковать своим ключом, хитрым каким-то, видимо универсальным. Нам таких не выдают почему-то… К ногам нагибаться не стал.
В такое время, такой приказ – нет, не буду нарушать. Не то чтобы меня волчий билет напугал – да я бы из упрямства наплевал на угрозы, но замути я в офисе драку с представителями «Службы» – его бы по-крупному подставил, моего начальника, который за меня безоговорочно вступился. Ни одна мохнатая лапа не бывает беспредельно мохнатой, все что мог – сделал генеральный, не буду его подводить, не свинья. Но и оставлять без последствий…
– Хороший у тебя удар, четкий… – Этот Борель сноровисто собирает в портфель все свои дознавательные пожитки, аксессуары, включая теплые еще кандальчики… Ноги ему лично пришлось высвобождать, наклоняться, поскольку дрессированные унтеры – вовсе не из его команды, а приданные по расчету, они еще раньше получили приказ по рации и убежали вниз. Я загадал про себя: вспомнит про свою лампочку двухсотваттную, или забудет? Забыл, в конечном итоге.
– Времени мало было, я бы тебе настоящие показал. – Ага, отступила бледность, порозовел: парнишка-то заводной, это интересно. Парнишка он, предположим, условный: сверстник, либо на год-другой моложе… Показал бы он мне, да?..
– Ну, так а… в чем дело?.. У?.. Здесь нам нельзя драться, мне воспитание не позволяет, тебе Устав не велит, но – было бы желание и терпение с обеих сторон – договоримся…
Капитан Борель даже замер, с блокнотом в руке…
– Ты что предлагаешь, чтобы нам встретиться подраться? Тебе мало полученного?
– Гм… Ну… Маловато, готов признать. – Чувак этот швырк блокнот в портфель, клац на специальную защелку с замочком… и замирает, в упор на меня глядя.
Смотри, смотри, сексотина, смотри, да не спугнись раньше времени.
Рост у нас с ним примерно одинаковый, сложением – тоже более-менее одного уровня… Парень подкачан, с руками: удар у него, ох, хлесткий!..
– И что предлагаешь?
– Аэропарк знаешь? Бывший Удольный парк?
– Ну и?
– Там есть площадка, где со всего Бабилона старичье по выходным на гульбу собирается…
– А, неформалы прошлых веков, клуб женихи-невесты? – Борель портфельчик в руку, сам к дверям… Стоит.
– Он самый.
– И что? – дверную ручку теребит капитан Борель, но не выходит, значит, желает дослушать.
– Подгребай туда… ну, в субботу, в полдень. Сейчас военное положение, и хотя весь этот веселый листопад оно не остановит, но в полдень там не много будет народу, я уверен в этом. Найдем уголок поодаль, махнемся по-свободному, без «браслетов». Или в воскресенье.
– Со стволами?
– Зачем же нам нарушать закон, господин капитан? Так разберемся, руками.
Борель этот вздернул левую кисть, посмотрел в циферблат…
– Один на один? Идет. В полдень, в субботу, там. Адье, «котлетка».
Котлетка – это, видимо, я. Адье – это чао на французский манер. Где же во мне не так, если он не стреманулся ничуточки? Привык, что «Службу» в любом виде боятся? Да, не лишено оснований… Но я предпочитаю думать, что у него все в порядке с физподготовкой, и что именно в этом причина его смелости. Настолько все в порядке, что он ни на секунду не усомнился в себе, глядя на меня, на крепко сбитого мужика из «силовой», все-таки, структуры, каковой наша «Сова» является де-юре и де-факто.
Следовательно, было бы опрометчивым не прислушаться к сигналу… До субботы немного времени осталось, но в моих силах освежить бойцовский арсенал, припомнить разные полезные ухватки и навыки.
– Ох, Ричик… Ты так вздохнул, словно никогда не перемелется… Устал, сильно устал?
– Угу.
– Мой дорогой… А где твоя кобура? Почему ты без револьвера?
– Без пистолета.
– Что?
– Они отличаются конструктивно, я тебе миллион раз говорил. В последнее время я револьверы почти не ношу. А этот – там изъяли, на работе. Временно. Понимаешь, в городе военное положение, ну и власти решили подстраховаться: сократить число граждан, имеющих доступ к боевому огнестрельному оружию. Как все рассеется – вернут.
– Может быть, это и хорошо, Ричик? Может, правильно, что сокращают?
– Может быть. Дай мне снотворного покрепче, хочу вырубиться – чтобы сразу, не перебирая в памяти прожитые сутки…
– Сейчас мой дорогой… Износились у тебя нервы, бедный, и вообще ты усталым выглядишь…
Две таблетки подействовали, но где-то с четверть часа я все-таки вспоминал, никак не отвертеться было от работы головного мозга… Может, оно и правильно, что сокращают… Но – знаете ли… Бабилон, вечер поздний, все увеселительные заведения закрыты на неделю вперед, прохожих на улицах – самый прожиточный минимум, хотя комендантский час официально пока не объявлен. Нас всех, сотрудников с положением, от греха подальше развозит по домам служебный микроавтобус, где рядом с водилой сидит Черт-с-усами, зам генерального, вооруженный охранной грамотой. На пересечении Кольцевой и площади Победы имеем удовольствие наблюдать коротенькую пейзажную сценку: расстрел военным патрулем гражданских гангстеров на фоне промозглой весны. Вдоль белокаменного забора выстроили четверых молодцов – все в полубеспамятстве, зыбкие, окровавленные, видимо, всмятку избитые. Но гангстера легко угадываются в каждом, одеты и пострижены специфически… Накрапывает, но так скупо, что неопытный в физике человек и не поймет, откуда сырость прибывает – сверху, снизу, с запада, с востока? Залп в четыре жала и потом еще четыре россыпью – добивали в головы. Был асфальт темный и влажный, стал местами черный и мокрый. Весь город мрачен лежит, без обычного светового разгула, а там, на расстрельном месте – наоборот: частые фонари и мощные прожектора подсветки: все было нам видно, вплоть до синяков и золотых цепочек. И струйки из под мертвых, словно червяки черные, запульсировали, потянулись на проезжую часть, к стокам канализационным. Военные свое дело сделали – нам дорогу дали: проезжайте, мол… даже досматривать поленились. Но этого я Шонне рассказывать не стал, посчитал необязательным.
Зато на следующе домашнее утро было нам всем короткое приволье, не в каждое и воскресенье такое бывает: я, Шонна, Элли и Жан проснулись, никуда не спеша и, наплевав на траур, предались веселому тарараму! Телевизор весь набит мордами кисло-горькими, так мы просто музыку танцевальную включили. Все вперемешку у нас и без ранжира: танцы, умывание, завтрак, взвизги… Почти до обеда прокувыркались, и – о чудо: ни в школу, ни в редакцию, никуда никому ехать не надобно… В магазин за продуктами – я сам пошел, даже Шонну не взял. Кто бы слышал, сколько я насмешек перенес по этому поводу, от чад своих и от лучшей половины своей… Может, я и перестраховщик, но стойко встретил: не шутя наложил категорический запрет на любые, по любому поводу вылазки из дома. В лавке – оп! – сразу все цены процентов так на двадцать, двадцать пять… Нет, не упали, а совершенно странным образом поднялись! Я в универсам – проверять – там точно та же картина, и тоже – выросли все ценники, не один не упал. Я, впрочем, догадывался об этом еще вчера, еще прежде допросов сообразил… И возблагодарил всех скопом: чудо, случай, судьбу и провидение, которые послали мне наличными пятнадцать тысяч талеров оклада и премиальных, а дополнительным бонусом – лень, помешавшую мне своевременно передвинуть эти талеры в банк. Из «подшефного» автомагазина получили мы накануне законную дань, клиенты наши, те самые магазинщики, были по уши в наличных, так уж совпало, а у нас как раз зарплата… Ну я и взял большую часть налом. Чудо.
В универсаме карточки «временно не принимают», банкоматы уже обескровлены и ответственные лица не в курсе, когда их пополнят… Минус на минус… если бы не это – смели бы подчистую прилавки осторожные и видавшие виды бабилонцы… А я хуже? Килограммов двадцать пять скупленного на себе домой припер, благо всего маршрута – через дорогу перейти…
– Боже мой, Рик! Куда и откуда столько?
– Ур-ра-а!!! Папа – Дед Мороз, всем подарочки принес! Элли, сюда, скорее!..
– Из окрестных лавочек. Две с половиной тысячи грохнул, из трех с собой захваченных… Все так подорожало. Где гвардия? На! Тебе соль, а тебе макароны. Затырить в схрон, чтобы никто и никак, даже Индиана Джонс миноискателем…
– А чеки взял?
– Ну конечно, я же знаю твое хобби.
– Не хобби, Ричик, а добровольное соблюдение кодекса, разработанного обществом защиты потребителей.
– Ну да, да, точно, именно это я и хотел сказать. Ты только глянь на цены…
– О, боже, это что, мясо столько стоит?
– А ты думала – космический корабль? Оно самое. Горчица не подорожала, по-моему, одна единственная во всех трех лавках, включая универсам.
– И дальше как? Ты думаешь, еще будет дорожать? Тише, дети! Элли! Возьми веник и все смети. Вдобавок ко всему – соль рассыпали, ты погляди. Не к добру это. Ну что ты смеешься, это же не я выдумала – примета такая народная есть.
Тут уж я вплотную взялся хохотать, аж слезы на глазах, и плечи с животом заныли, накануне битые…