Обер Брижит. Снежная смерть

   Тихие возгласы, легкие шаги. Узнаю резкий голос Клары.
   — Вроде бы девушки вышли погулять! — продолжает Мерканти.
   Звяканье металла. Звук удаляющихся шагов.
   Я со страстной надеждой представляю себе, что обе молодые женщины спаслись, что они бегут по лесу, подальше от них, к свободе, к жизни.
   Кристиан напевает «Радости любви». Мерканти возвращается со словами:
   — Смотрите, что я нашел в игровой!
   Слышу, как Эмили тоненьким голоском протестует, а Клара спрашивает, где Юго.
   — Он улетел в небеса вместе с Магали, — шепчет Мартина. — Не расстраивайся, скоро ты их догонишь, дорогуша.
   — Я тоже хочу на небо! — кричит Эмили. — Я первая!
   — Ну, если тебе это доставит удовольствие, сокровище мое, — отвечает Мерканти. — А пока что будь умницей, хорошей девочкой, ангел мой, — добавляет он. — Да, ты будешь умницей…
   И он продолжает тем же слащавым голосом, шорох сминаемой одежды, протесты Эмили, кудахтанье Клары.
   — Вы считаете нормальным, что эта сучка Эмили выпендривается? — вдруг спрашивает он. — Разве глина может сопротивляться тому, чтобы ее лепили?
   — Бог мой, если она тебе нужна, бери! Но только чтобы это не тянулось вечно! — ворчит Ян.
   — Я тоже хочу! — требует Кристиан.
   — Вы не могли бы уйти и заняться этим в сторонке? — натянутым тоном спрашивает Франсина.
   — Ох, уж эти женщины! — шепчет Мерканти. — Филу, голубчик, пошли с нами. У тебя больше нет причин отказываться.
   Он тянет его за собой. Слышу, как подошвы упирающегося Лорье царапают паркет.
   — Давай шевелись!
   — По-моему, это такое ребячество, — говорит мне Мартина, — вся эта плотская возня.
   — Ах ты, сука! — вдруг орет Мерканти за стеной.
   И почти сразу же раздаются вопли Эмили. Настоящие вопли, как в самых страшных кошмарах. Все более и более пронзительные. Я стараюсь не слушать. Я заталкиваю кулак в рот так глубоко, что почти задыхаюсь, и прикусываю его. Франсина покашливает. Летиция листает журнал. Теперь Эмили издает только протяжный, бесконечный стон, она стонет на одной ноте, как человек, дошедший до предела страданий.
   Выстрел. Стон резко обрывается.
   Мартина начинает напевать: «Все ближе к тебе, Господь мой, все ближе к тебе… ». Отчаянное желание наехать креслом ей на голову, раздавить ее.
   — С плохим материалом хорошего результата не добиться, — замечает вернувшийся в комнату Ян. — Иди, придурок! Этот сукин сын попытался стукнуть Мерканти головой, тоже мне, герой, наш малыш-жандарм! — объясняет он нам.
   Куртка Лорье задевает мою щеку, удар, он шатается, почти валится на меня, запах рвоты, потом мятный запах жвачки Яна, град ударов сыплется на Лорье, не издающего ни звука, его голова бьется о колесо моего кресла, сотрясая его, я слышу, как хрустят кости на его лице.
   — Этот кретин потерял сознание! — ворчит наконец Ян, и теперь от него несет потом, кислым потом, словно безумие и жестокость обладают особым запахом.
   — Где моя малышка Клара? — спрашивает Мартина.
   — Тут, рядом, тянет за руку подружку, чтобы та поднялась! — ржет Кристиан.
   — Ну, ладно, кончайте уже свои забавы! — приказывает Франсина. — Я считала, что мы здесь делаем нечто такое, что войдет в историю Искусства! Вы думаете, что изнасиловать и убить несчастную идиотку — это нечто значимое? Это субкультура дерьмовой провинции. Приведите лучше других главных персонажей, не стойте на месте! Группами по четыре человека, — добавляет она.
   Насытившиеся мужчины послушно выходят. Мне впервые в жизни кажется, что я понимаю ощущения, которые должны были испытывать подопытные в медицинском блоке концлагеря.
   Абсолютное бессилие и страх.
   О! Боже мой, верни мне мои глаза, мои пальцы, дай мне оружие, только на секунду, на одну секундочку, и больше я никогда ничего не попрошу у тебя, клянусь!
   Конечно, никто мне не отвечает. Разве кто-то когда-то отвечал на крики, испускаемые перед разверстой могилой, перед стеной, испещренной пулями, на пороге камеры пыток?
   Внезапно мой слух пронзает резкий голос Франсины:
   — Вот, я закончила писать наше заявление. Манифест «ПсиГот'ик»! Послушайте, девочки: «Мы, группа „ПсиГот'ик“, объявляем войну нормальности, рациональности, всему обществу, подчиненному уравниванию в соответствии с нормой. Мы отстаиваем свое отличие и свое право использовать людей, как мы считаем нужным, во имя представляемой нами высшей расы, свободной от любых моральных преград. Да здравствует Убийство! Да здравствует Преступление! Да здравствует Свобода! »
   — Ты забыла «во имя великой славы Нашего Вечного Отца, благодаря которому мы поднялись над стадом», — шелестит Мартина.
   — Я думала, что это можно прочесть перед камерой, а в качестве фона использовать горящего заживо жандарма.
   — Аутодафе Правопорядка… Неплохо, — одобряет Летиция, а потом восклицает: — На костер Лорье!
   Я чувствую, как меня сотрясают спазмы ненависти.
   Шум голосов в коридоре, остальные возвращаются. Я так напряжена в стремлении не упустить ничего из происходящего, что мне кажется, будто мои уши выросли раза в три. Малейший звук имеет значение. Может быть, моя жизнь, наши жизни зависят от ничтожной детали, которую мне удастся уловить. Входят четыре первых «персонажа».
   — Вот уж когда не вовремя, тогда не вовремя, — говорит Бернар, — а сорокам нравится все, что блестит.
   — Слава Богу, вы целы! — восклицает Иветт, а потом испускает крик ужаса, увидев, я полагаю, в соседней комнате тело Эмили и рядом с ним Клару, издающую нечленораздельные звуки.
   Мадам Реймон повторяет за ней:
   — Бедная малютка, бедная малютка!
   Две сухие пощечины: Иветт икает, мадам Реймон сдавленно всхлипывает и лепечет:
   — Но, мадам Франсина…
   — Нет больше никакой мадам Франсины, жирная сука! — орет Кристиан. — Мы сейчас тебя поджарим в твоей дерьмовой печке!
   — Т-с-с, Кристиан! Никаких грубостей! — увещевает его Франсина. — Наши бедные слуги и так достаточно травмированы.
   Жюстина зовет: «Фернан? Фернан?», и Мерканти со смехом передразнивает ее. Слышу, как Жюстина спотыкается, потом пронзительно кричит:
   — Кровь, здесь кровь! Тут на полу человек, весь в крови!
   — «Ферни! Ферни!» — хнычет Мерканти.
   — Ферни! Нет!
   — Кончай ныть, или я его прикончу! — рявкает Мерканти. — Ненавижу истерики.
   Жюстина остается возле дяди и тихо разговаривает с ним.
   — Почему наш брат Леонар не с нами? — вдруг спрашивает Мартина таким голосом, как будто жует облатку.
   — Хороший вопрос! Пойду посмотрю! — отвечает Мерканти.
   — Нас заставили спуститься в подвал под дулами автоматов. Они отняли у Жан-Клода его аппарат, а мальчиков из лаборатории заперли в пустых бочках, — шепчет мне Иветт. — А Юго умер! Они повесили его на лестнице! — добавляет она с истерическими нотками в голосе.
   Вдохновение. Спокойствие. Ручку:
   «Тентен?»
   — Он на чердаке, они его били, рана опять открылась. Но зачем они все это делают? — продолжает она в отчаянии. — Франсина, Ян, малышка Летиция, все такие милые, и вдруг стали настоящими монстрами! Только что ваш дядя рассказал нам какую-то запутанную историю, вроде бы это артисты, но артисты не убивают людей!
   — Разные бывают артисты! — замечает Кристиан, услышавший ее слова, и смеется над собственными словами. — Артисты-садисты! — продолжает он. — Идите сюда, милая Иветт, я вам все объясню.
   Он тянет ее к себе, я слышу, как Иветт вскрикивает после каждой фразы, слышу громкий смех Кристиана. Остальные переругиваются вокруг нас.
   Слышу, как сердце колотится в горле. Очень быстро. Странное и двойственное ощущение, будто я нахожусь под общим наркозом и одновременно в состоянии обостренного бодрствования.
   — Элиз?
   Жюстика.
   — Что они сделали с Фернаном?
   Ты хочешь, чтобы я тебе ответила? Но как?
   — Кто эти люди? — продолжает она. — От них пахнет злом! Я узнаю их голоса, но не их души. Я их слышала, они убьют нас, но за что? Это что, демоны, вышедшие из ада?
   В каком-то смысле, да.
   Блокнот. «ПсиГот'ик».
   Вернувшаяся ко мне Иветт читает вслух.
   — «ПсиГот'ик»! — восклицает Жюстина, — но я же делала с ними выставки! Очаровательные люди! На вернисаже подавали огурчики в соусе из ревеня!
   Наверное, она понимает, что это — не самый верный критерий, чтобы судить о людях, потому что на мгновение умолкает, а потом говорит тихо:
   — Фернан мне все рассказал, перед тем как его увели. Они снимали фильм, тайком от нас. Он узнал из вашей записки. Он же обожает разыгрывать комедии, вы знаете.
   Ага, но он-то думал, что разыгрывает комедию, а на самом деле разыграли его самого.
   — Но это не шутка, нет? — продолжает Жюстина.
   Почему же, шутка, в определенном смысле этого слова, жестокая шутка, а мы в роли вышучиваемых.
   В моей голове проносится все, что случилось после нашего приезда в Кастен. Я заново слышу каждую фразу, я заново вижу каждый жест, в новом свете, в свете заговора. Все эти нестыковки, все слова, произнесенные без выражения, это ощущение, что никто по-настоящему не грустит. Факты громоздятся друг на друга, как элементы конструктора. Вдруг я цепляюсь за факт, остающийся для меня неясным.
   — «Портсигар?» — читает Иветт.
   — А! — говорит Жюстина. — Это Фернана. Я не понимала, каким образом он мог попасть к этой Вероник, я боялась, что будут искать связь между ним и жертвой, вот я и сказала, что она его у меня украла.
   — А каким образом он к ней попал? — спрашивает Иветт.
   «Может быть, Фернан дал Соне, а Соня Вероник?» — царапая это, я понимаю, что долго ломала себе голову над тем, что и гроша ломаного не стоит.
   Иветт читает эти слова Жюстине, та соглашается.
   — Вполне вероятно, но в тот момент я уже ничего не понимала.
   Мы обе не понимали.
   Внезапный звук шагов. Двое мужчин. Один гремит каблуками, второй словно все время спотыкается. Леонар
   — П-п-ус-ти м-ме-ня!
   — Где ты был, Лео? — слащаво спрашивает Мартина.
   — Ус-с-т-ал.. , — бормочет Леонар.
   — Бедняжка! — бурчит Кристиан. — А мы, думаешь, не устали с этими сучками, которые все время трещат?
   — Это ты о ком? — холодно вопрошает Летиция.
   — Не будем ссориться! — отрезает Ян. — Леонар здесь, а это главное! И мы отпразднуем его возвращение! — добавляет он скверным голосом.
   У Мерканти вырывается зловещий смешок.
   — Видел Эмили, а, Леонар? — спрашивает он. — Там еще немножко осталось, если тебе это что-то говорит…
   — Я не имел в виду Эмили, деловых людей не интересуют трупы! — перебивает его Ян. — Нет, я думал о нашей милой Жюстине.
   — Вы с ума сошли! — кричит Иветт.
   — Ты, старая карга, заткнись! — орет Кристиан. — Угу, слепая и паралитик, вот будет классно!
   — Пустите меня! — вдруг кричит Жюстина. — Вы мне делаете больно!
   Я кручу головой во все стороны, ориентируясь по звукам. Топот, тяжелое дыхание, по полу шаркают ноги, двигают стулья, другую мебель.
   — Первой, кто пошевельнется, я разнесу голову! — кричит Кристиан.
   — Ну, нравится она тебе, твоя шлюха? — спрашивает Летиция у Леонара. — Нравится она тебе голышом, приятно вспомнить?
   — Пусть примет наказание через то, чем грешила! — заявляет Мартина.
   — Точно, — соглашается Ян. — Передай-ка мне кочергу, ту, что раскалилась добела.
   — Ох! Вы, часом, не спятили? — кричит мадам Реймон.
   Пощечина и резкий удар головы о стену.
   — Валяй, Лео, вставь ей потверже и погорячее! — ворчит Кристиан.
   Летиция кудахчет.
   — Леонар? Леонар? — лепечет Жюстина. — Леонар, что происходит?
   — Бери кочергу! Говно! — орет Ян.
   — Н-нет! — внезапно вскрикивает Леонар. — Н-нет!
   — Что?! Не хочешь? — спрашивает Ян с угрозой в голосе.
   — Д-до-воль-н-но м-мер-зос-с-т-ей! — с трудом . выговаривает Леонар. — Б-боль-ше н-не хо-чу!
   Я вдруг вспоминаю, с какой странной интонацией он сказал Летиции, что ему мерзко.
   — Леонар? — снова потерянно зовет Жюстина.
   — Нет, вы посмотрите на эту старую шлюху! — призывает Летиция.
   — Т-ты, д-дрянь! — бросает ей Леонар.
   — Ничтожество! — парирует Летиция. — Недочеловек!
   — Знаешь, что ждет предателей? — продолжает Ян с пафосом третьеразрядного актера.
   Они веселятся! Они постоянно разыгрывают то или иное чувство, а подлинных эмоций у них нет. Или, точнее, у них нет никаких эмоций, кроме связанных с их драгоценным «эго».
   — Леонар, возьми себя в руки! — шепчет Мартина, которую я представляю себе исключительно в виде таракана в рясе.
   — М-мне н-на в-вас пле-вать! — ясно выговаривает Леонар. — Я сво-б-бод-ный ч-чело-век!
   — Имеешь полную свободу сдохнуть, как последнее дерьмо! — неожиданно высоким голосом отвечает Ян.
   Сверхчеловек не терпит, чтобы его убийственные догмы подвергали сомнению.
   — Изменение в сценарии! — резко добавляет он. — Элиз думает, что Леонар — это Вор, и убивает его!
   Он прикладывает ствол своего пистолета к моему виску, потом разжимает мои пальцы и снова сжимает их на рукоятке из рифленого металла. Что? Что такое сказал Ян? Я чувствую, как кровь стынет в жилах. Не могут же они, в самом деле, хотеть, чтобы я…
   — Леонар стоит прямо перед тобой, любовь моя, ты не промахнешься! — шепчет мне Мерканти, и теперь его кислое дыхание перебивает запах жевательной резинки. — Видела бы ты его, можно подумать — святой, готовый к мукам!
   — Господь отторгает нерешительных! — убежденно произносит Мартина.
   Я разжимаю пальцы, пистолет падает на пол.
   Пощечина. Такая сильная, что теперь я слышу только какой-то резкий свист. Потом внезапно — голос Яна, кажущийся мне громовым:
   — Мерканти, если она продолжит в том же духе, займешься милой Иветт. Спецкурс с массажем дрелью.
   Меня снова хватают за руку, снова мои пальцы сжимают на металлической рукоятке. Мой указательный палец кладут на спусковой крючок. Этот указательный палец, который я столько времени разрабатывала. Не зная, что из орудия освобождения он может превратиться в орудие убийства. А если бы я это знала, интересно, я бы еще сильнее хотела жить?
   У меня три возможности:
   1) Выстрелить в сторону Яна. Что это изменит? Убью я его или не убью, это станет сигналом к страшной бойне.
   2) Выстрелить в себя.
   3) Нажать на курок. Это спасет Иветт? Не думаю.
   Три, а не четыре возможности. Не думаю, что выстрел в Яна или в кого-то еще принесет пользу. Убить себя у меня не хватит мужества. А принять третий вариант я не в силах.
   Полное отчаяние.
   — Стреляйте же, Элиз. Леонар ждет. Ему не терпится воссоединиться со своим создателем, — ласково говорит мне Мартина.
   Кто-то начинает петь. Контр-тенор. Гендель. «Lascia ch'io pianga».
   — Настоящее чудо! — восклицает Мартина. — Господь вернул ему голос! О! Какой прекрасный из него выйдет ангел!
   — Подождите, это надо снять! — говорит Летиция.
   Жужжание камеры Жан-Клода.
   Меня тошнит.
   — «Смерть Леонара», единственный дубль! — объявляет Летиция.
   Жюстина бормочет что-то на непонятном языке. Мадам Реймон без конца сморкается. У меня так дрожит рука, что я еле удерживаю пистолет. И меня тошнит.
   — Что мне делать? Начинать со старухой? — нетерпеливо спрашивает Мерканти.
   — Давай.
   Иветт стонет. Настоящий, полный боли и испуга стон.
   Я не знаю, что делает с ней этот мерзавец, но я знаю, что ей больно. Я не хочу слышать, как она стонет. У меня еще на слуху убийство Эмили. Я не МОГУ слушать это.
   Гендель заполняет тишину, пахнущую кровью и ужасом. Голос с легкостью выводит мелодические линии, голос становится кристально чистым, как живая вода, как бьющий родник, как дыхание ангела.
   Рвота подступает к горлу.
   Верещание дрели.
   Спазм, отрыжка, горячая и липкая жидкость стекает по подбородку, по рукам…
   — А, чтоб тебя, сучку рвет! — вопит Кристиан. Вопль Иветт.
   Настоящий вопль.
   Вопль, вопль, вопль…
   Мой палец нажимает на спуск.
   Взрыв.
   Голос запинается, захлебывается, умолкает.
   Шум медленно падающего на пол тела.
   — Прямо в яблочко! — восклицает Ян, похлопывая меня по плечу.
   Прежде, чем я успеваю подумать о том, чтобы выстрелить еще и еще раз, во все стороны, оружие вырывают из моей руки. Нервная судорога пробегает по векам, по щекам, по груди, я чувствую, как меня захлестывает, сотрясает, как игрушку, волна ужаса, я задыхаюсь, я пытаюсь дышать, слизь в горле, помогите…
   Я убила Леонара.
   Моя рука обтирает рот, нос, я провожу рукавом по мокрым губам. Жуткий вкус. Жуткий холод внутри. Ко мне возвращается способность думать — так же ясно, отстраненно, объективно.
   Я, которая чувствовала себя виноватой, если убивала муху, я только что добровольно нажала на спусковой крючок огнестрельного оружия, чтобы защитить Иветт, за два часа я убила уже второго человека.
   С Дюпюи речь шла о правомерной защите. Но сейчас я совершила убийство.
   В этот момент мне становится ясно, что я принадлежу к расе выживающих, тех, кто готов на все, лишь бы выжить. Да, мое желание жить всегда пересилит все остальное.
   Из тупого замешательства меня выводит голос Яна:
   — Пошли, давайте все на улицу!

15

   Кто-то хватается за мое кресло. Это Иветт, она плачет, ее горячие слезы капают на мои холодные руки. Мне бы очень хотелось расплакаться. Освободиться от наступающего ледника, неумолимо заполняющего мои вены и легкие.
   — Простите меня, — говорит она, непрерывно сморкаясь, — но он начал резать мне ляжку насадкой для бетона. Мне так жалко этого бедного мальчика, я не хотела кричать… Но я не смогла… Он придвигал дрель все ближе к моему животу, и…
   Это я виновата. Это я выстрелила.
   Я слышу, как стучит зубами Жюстина, она совсем раздета.
   — Возьмите мою кофту, — говорит ей Иветт, — вы меньше меня, она вас укроет.
   Рядом со мной Бернар, он дышит слишком громко, он тучный, и его эмфизема при стрессе усиливается. Он бормочет: «Ночью надо спать. Шоколад вреден для зубов», как будто повторяет мантры.
   — Как же ты иногда противен, бедный мой Бернар, — шепчет ему Франсина. — Мне понятно, почему от тебя все отказались.
   — Мне надо мыть руки. А семья — это навсегда!
   — Ох, заткнись! — огрызается Мартина. — Давай иди! Как подумаю, что мне столько времени пришлось возиться с этой жирной свиньей! Побыстрее бы Господь прибрал его!
   — Господь любит блаженных! — смеется Мерканти.
   — Господу нравится иметь их рядом с собой, наверху, он собирает их, как Отец непоседливых детей, — елейным тоном отвечает она.
   Мерканти ржет. Мартина бормочет сквозь зубы: «Нечестивец!». Если существует жизнь после смерти, надеюсь, что в ней я увижу, как ты подходишь к Святому Петру, лживая твоя глотка. Увижу, как он низвергнет тебя в адскую бездну.
   На какое-то мгновение меня пронзает мысль, что, может быть, именно жестокие люди и угодны Господу, а в аду окажусь я сама.
   Доказательство: я и так уже в аду.
   Они выпихивают нас в ночь и холод, подгоняя ударами, потому что мы двигаемся слишком медленно. Бьют рукояткой пистолета, ногами. К ударам привыкаешь. Эта ночь достаточно красива, чтобы умереть? Буря улеглась. Наверное, на небе звезды.
   Они спорят, в каком виде следует расположить наши тела на снегу. Надо ли нас раздеть? Надо ли оставить нас умирать от холода, или убить, а потом закопать в снег, словно мы погибли под лавиной?
   — Все-таки пожар в доме — это было бы лучше! — ноет Кристиан.
   — Говорят тебе, это уже было! — огрызается Летиция. — Ты и впрямь недоумок!
   — Никогда не говори так! Ясно?
   — Недоумок!
   — Сука, вот я тебе переломаю эти ходунки!
   — Стоп! — орет Ян.
   Но его никто не слушает.
   Рядом со мной Бернар безостановочно что-то бормочет. Быстрее, блокнот.
   — «Спасайтесь, они всех нас убьют!» — вполголоса читает Иветт. — Я вас не оставлю!
   — Мне надо помыть руки, — говорит Бернар, — когда воды в бочке нет, надо ее наполнить.
   — «Пусть Бернар уйдет!» — читает она дальше напряженным голосом. — Да, тебе надо уйти, уходи, быстро! Иди прямо в деревню! Беги!
   — Я грязный, — говорит Бернар. — Я такой грязный, мне надо в ванную. В минуте шестьдесят секунд.
   Он уходит! Он уходит! Только бы они не заметили! Кто-то натыкается на меня, рука шарит по моим коленям.
   — Ах, это вы, — говорит Жюстина. — Легионы тьмы объединились, они рычат, словно закованные в цепи титаны. Вся эта область будет во власти Зла!
   — Надо помолиться, — предлагает Иветт. — Отче наш, иже еси на небеси…
   Ужас насущный даждь нам днесь…
   — Да святится имя твое, да придет царствие твое…
   Царствие Зверя, вот что придет к нам. Жюстина присоединяется к Иветт. Потом вступает мадам Реймон, и когда она произносит «и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим», ее акцент уже не кажется мне таким забавным.
   Слышу, как прыскает от смеха Летиция.
   — Вот уж точно, как овцы, блеют!
   А Мартина восхищается:
   — В самые трудные моменты жизни люди чувствуют себя ближе всего к Господу!
   — Где жирный? — спрашивает Кристиан.
   Нажимаю на кнопку, и кресло делает рывок вперед.
   — Эй ты, спокойно! — кричит он. — Она меня чуть не повалила! — говорит он в сторону, а потом повторяет: — Где жирный?
   Еще один рывок вперед, меня бьют прямо в лицо, чувствую, как нос сплющивается от удара, из глаз брызжут слезы.
   — Тихо, тебе сказали! — рявкает Ян.
   — Подожди, сейчас я ее угомоню, — бурчит Мерканти, приподнимая меня.
   Пытаюсь отбиваться, но это ничего не дает, он кидает меня в снег, хихикая, ложится на меня, только бы Бернар ушел подальше, из носа течет кровь, заливает мне рот, я захлебываюсь, я… Слышу, как кричат Жюстина, Иветт и мадам Реймон, Мерканти что-то ворчит надо мной, я уже не здесь, мыслями я далеко, гремят выстрелы, с каждым из них к горлу подступает тошнота, мне остается только радоваться тому, что я слышу их крики, жалобные крики ужаса, означающие, что они живы. «Эй, эй!» — кричит Кристиан, наверное, они забавляются тем, что заставляют их бегать по снегу, краткое ощущение боли где-то внутри меня, поворачиваю голову, чтобы не чувствовать это пахнущее тухлятиной дыхание, Мерканти поднимается с довольным ржанием, поднимает меня, говорит: «Ну, счастлива?», швыряет меня в кресло. Мне наплевать!
   Мой блокнот. Не сдаваться. Никогда не сдаваться.
   «В чем смысл всех, — я сморкаюсь, резко вытираю нос, — этих убийств? Я думала, что Леонар убивает, чтобы получить наследство. На самом деле это несчастный идиот».
   Протягиваю листок перед собой. Кристиан, запинаясь, читает вслух:
   — Э, да она нас оскорбляет!
   — Вовсе нет, она права! — говорит Мартина. — К чему вся эта мясорубка?
   — Ну, если это убийца, это нормально, чтобы он убивал! — кричит Кристиан.
   — Но не кого попало, дебил! — осаживает его Летиция.
   — Ах ты! Я тебя предупреждал!
   Звук пощечины, способной свалить быка. Летиция издает пронзительный вопль. После которого следует выстрел. Один-единственный. Сухой. Его эхо долго звучит в маленьком дворике. Уже такой знакомый запах сгоревшего пороха! Кристиан кричит от боли, и этот крик все усиливается, словно сирена.
   — Ты что, больная? — рычит Ян. — Ты видела, что натворила? Кристиан! Кристиан! Она разнесла ему колено!
   — Мне больно! — визжит Кристиан. — Ой, как мне больно!
   — Надо успокоиться, — примиряющим тоном школьной учительницы говорит Франсина. — Надо успокоиться. Кристиан, перестань кричать, пожалуйста! Крик, как ты мог заметить, никогда еще не облегчал боль.
   — Будет знать, как бить даму! — восклицает Летиция.
   — Сучка! — орет Кристиан.
   — Хватит вам! — кричит Мартина.
   Совсем рядом со мной Иветт, Жюстина, мадам Реймон, они дрожат, они до смерти испуганы, я ловлю руку Жюстины, Иветт шепчет мне: «Надеюсь, они перебьют друг друга». Есть такой шанс. Но что до нас, нам надо воспользоваться собственными шансами. Я продвигаю кресло вперед, совсем чуточку. Слава Богу, Иветт понимает мое намерение и поворачивает меня в нужную сторону. Мы перемещаемся сантиметр за сантиметром, волоча за собой, как хвост, сморкающуюся Жюстину.
   «Готические психопаты» орут друг на друга, с жаром обсуждая свои психо-артистические теории, а Кристиан скулит, как раненое животное.
   — Основной вопрос — это мотивация! — вопит Ян. — Мотивация, мать ее!
   — Логика — это императив нормы! — парирует Франсина. — Да здравствует анархистское искусство! Долой диктатуру разума!
   — Вы самые настоящие дилетанты, — сокрушается Мерканти, — любители чертовы! Чтобы творить искусство, нужны не теории, а яйца!
   — Ведь нашей целью было поли-экспрессивное произведение! — провозглашает Летиция.
   И некоторое время они спорят. Мне вдруг вспоминаются занятия в университете: «В объединении злоумышленников извращенцы слишком часто находят помощь и конкуренцию, которые расширяют поле их деятельности и усиливают причиняемый ими вред». Закрытый клуб кровавых убийц.
   Франсина ходит взад и вперед, декламируя обрывки фраз:
   — Наши дорогие постояльцы… еще немного чаю… Вкусная еда так дорога, моя дорогая, что нам будет дороже…
   Ян спрашивает, не сошла ли она с ума.
   — Я повторяю свой текст, это для жандармов, — объясняет она.
   — Но мы не станем дожидаться жандармов!
   — Говори за себя! А я не знаю. В конце концов, судимостей у меня нет, так что не имею ни малейшего желания скрываться с такими поклонниками нормы, как вы.
   Пока они обмениваются этими репликами, мы продолжаем уходить. Вот и пандус для колясок, Иветт ведет нас в дом. Нет! Надо было убегать в лес, в снег, под прикрытие деревьев и темноты. Что она делает? Шарит возле стены, скрип металла, это почтовый ящик? Она берет мою ручку, по чему-то ударяет, треск электричества, дикие крики: