Я спрашиваю себя, часто ли она вспоминает время, когда могла нормально владеть ногами. Ей было пятнадцать лет в момент аварии, сказала мне Иветт — она уже знает практически все о прошлом больных, потому что подружилась с Мартиной. Они даже обмениваются рецептами картофеля, запеченного в сливках. Картофель, запеченный в сливках, — это один из камней преткновения между домохозяйками. Он может стать причиной страшных ссор! Попробуйте-ка приготовить его, если вы пригласили к обеду лучшую подругу. Она скорее умрет, чем признает, что вы готовите его лучше. И лучше не думать, что случится, если ее муж скажет с полным ртом: «Видишь, милая, вот как надо готовить картошку в сливках!». Мне-то легко думать о таком трагическом случае разногласия между подругами, мой бывший, Бенуа, это блюдо ненавидел. Что до Тони, я не знаю. Тони все равно, что есть. К тому же, поскольку мне так трудно общаться посредством записок, мы избегаем обсуждать незначащие темы.
   — Собака!
   Это кричала Магали, она явно возбуждена. Иветт рассеянно поддакивает.
   — Собака, собака, собака, собака!
   — Да, тут много собак, мы видим, — соглашается Иветт. — Садись, ты можешь упасть.
   — Собака! Большая собака!
   — Магали, перестань шуметь! — ворчит Ян, повернувшись к ней.
   — Маг, успокойся, посмотри, какой снег, — ласково говорит Летиция.
   — Ах, я поняла! — вступает Иветт. — Она говорит вон о той большой черной собаке, о Лабрадоре!
   Лабрадор? Уж не тот ли, что поздоровался со мной вчера утром у магазина… Но вряд ли его хозяйка в мини-юбке станет выгуливать его в лесу!
   Но Иветт трясет меня за руку:
   — Это собака той девушки, из ночного клуба! Ну, знаете, большая, черная. Но девушку я не вижу…
   Отчаянный лай.
   — Да что с этой собакой? Она бежит прямо к нам! Ой-ой, а тут эти хаски, вот сейчас…
   Иветт не успела закончить фразу, а хаски уже завыли и натягивают постромки; Лабрадор бежит рядом с нами и оглушительно лает.
   — Пошел вон! Пошел вон! — надрывается Ян.
   Щелканье кнута, надеюсь, не по спине Лабрадора. Ох, как же меня раздражает невозможность увидеть и спросить, что происходит!
   — Собака! Иди сюда! — кричит Магали.
   — Тихо ты! Замолчи! — внушает ей Летиция.
   — Ав! Ав! Ав! — распевает Кристиан.
   — Меня тошнит, — стонет Жан-Клод сзади нас.
   — Сейчас опрокинемся, — пророчествует Иветт, хватая меня за руку.
   И точно, я чувствую, как санки кренятся набок.
   И вдруг что-то огромное падает мне на колени, у меня даже дыхание перехватило. Все кричат, санки все-таки не опрокинулись, большой шершавый язык лижет мое лицо, а хаски просто безумствуют.
   — Собака! — удовлетворенно говорит Магали.
   — Нет, ну что за мерзкий пес! — констатирует Ян, останавливая упряжку.
   — Осторожно, Магали, не трогай его за шею, он, может быть, злой! — заклинает Иветт.
   — Добрый, — возражает Магали, — он меня любит.
   — Судя по всему, ты права, — вздыхает Ян, а в это время хвост Лабрадора, повернувшегося, чтобы облизать Магали, весело хлещет меня по лицу.
   Собака переходит от одного к другому, и вот уже пятидесятикилограммовый Лабрадор всеми четырьмя лапами прыгает по нашим животам с громким лаем, что вызывает определенное замешательство.
   Потом раздается встревоженный голос:
   — Тентен! Тентен! Где ты? Ко мне! Рядом!
   Мощное «гав», последнее сотрясение, и Тентен удаляется, а вдогонку ему несутся злобные завывания хаски.
   — Вы не должны спускать собаку с поводка, у нас могли быть неприятности, — в бешенстве кричит Ян.
   — Извините, он обычно не убегает. Наверное, узнал эту даму, — добавляет голос, уже ближе, все такой же нежный и грустный.
   — Вы дружите с этой собакой, Элиз? — спрашивает Ян не без сарказма.
   Я, конечно, ничего не отвечаю.
   — Мы познакомились вчера утром у магазина, — объясняет Иветт.
   — Мне правда очень неприятно, — говорит нежный и грустный, такой женственный голос.
   — Ничего страшного…
   Ну-ка, ну-ка! Интонации Яна изменились. Раздражение куда-то улетучилось. Из этого можно сделать вывод, что на обладательницу голоса приятно смотреть.
   — Я вас не узнал, — продолжает Ян. — У вас все в порядке?
   — Вы так считаете? — отвечает девушка, что кажется мне весьма странным. — Пошли, Тентен, — говорит она собаке, — мы уходим! До свиданья!
   Конец эпизода «нападение дикарей». Начало комментариев. До того, как мы трогаемся с места, слово «собака» звучит не менее трехсот пятидесяти восьми раз.
   Почему она сказала: «Вы так считаете?» Что, Яну известно, что у нее не все в порядке? Или что-то будет не в порядке? У нее рак? Это могло бы объяснить грусть в ее голосе.
   — Вы с ней знакомы, Ян? — спрашивает Иветт.
   — Немного. Она работает в «Мунволке».
   — Да, мы знаем, — отвечает Иветт, а потом пускается в длинные рассуждения относительно безмозглых барменш. — Вот, к примеру, кузина моей матери, которая работала в одном доме в Барбесе…
   Я пытаюсь сосредоточиться на скрипе полозьев, на чуть слышном шорохе снега, падающего с перегруженных веток. Мне нетрудно сосредоточиться на этом звуке, ведь только что мне на голову свалился целый сугроб. Иветт меня отряхивает, а Магали хохочет. Кристиан зловеще бормочет «снежн' человек, снежн' человек». Что за чудесная прогулка!
   Но, как все хорошее на свете, она заканчивается, и мы возвращаемся на стоянку. Гордые путешественники выходят из саней, Ян поднимает меня и без малейшего усилия переносит в кресло. От него пахнет одеколоном, а о мою щеку трется колючий подбородок. Надо признать, это весьма приятно. Психоаналитик ворчливо грозит пальцем, шепча: «Тони», а я возражаю Психоаналитику, что в его задачи входит не взывать к моей совести, а преданно анализировать все, что со мной происходит.
   Снова садимся в машину, едем в Центр на вполне заслуженный ужин. И я обнаруживаю, что даже с одной рукой можно прекрасно съесть десяток блинов, не отстав от других. Внезапно я замечаю, что мне весело, я расслабилась, мне хочется смеяться, я наслаждаюсь мягким теплом горящего камина и шоколада. Даже молчаливый Юго шутит с нами.
   — Вижу, что вам эта прогулка понравилась! — в третий раз повторяет Франсина Ачуель, которая не решилась растрясти свой жирок в деревянных санях. — Надеюсь, что никто не простудился! Иветт, немного ежевичного варенья? А вам, моя милая Элиз?
   Нет, спасибо, моя милая Франсина.
   — Жизнь так прекрасна, если уметь наслаждаться ею! — замечает Мартина.
   — Мартина — настоящий кладезь премудрости, — шепчет мне Ян.
   Звонит телефон.
   — Ян, это тебя: старшина Лорье! — кричит Юго.
   И вдруг я глохну. Ни шепота, ни криков, ни звяканья приборов, ни потрескивания дров в очаге — ничего не слышу. Только решительные шаги Яна к телефону.
   — Алло, Филипп?.. Да, привет. Ну?.. Что?.. Ты уверен?.. Мразь!
   — Ян, послушайте! — одергивает его милая Франсина.
   — Но это отвратительно! Что?.. Да, конечно, но это нелегко, она немая… Ладно, мы вас ждем.
   Я сжимаю запястье Иветт. Немая — это я, значит, жандармы хотят со мной увидеться, значит… Ян возвращается ко мне: звук шагов, потом прикосновение его волос к моей щеке.
   — Это звонил мой приятель из жандармерии. Он отдал это мясо на анализ. Ну, и, м-м-м…
   — Бешеная корова! — восклицает Иветт. — Так я и знала!
   — Это не корова, — шепчет Ян.
   Я чувствую, как все блины сбиваются в ком у меня в желудке.
   — Элиз, в это трудно поверить, но, в общем, речь идет о…
   — Свинина? Невозможно! Свинину-то я уж как-нибудь отличу! — протестует Иветт.
   Ян прижимается губами к моему уху.
   — Это… м-м-м… человеческое мясо. Они приедут, чтобы расспросить вас. Они будут здесь через час.
   Человеческое мясо.
   Иветт, с ноткой тревоги в голосе:
   — Что вы сказали, Ян? Я не расслышала.
   — Жандармы вам объяснят, — отвечает ей Ян, сжимая мое плечо.
   — О чем вы? — интересуется Франсина.
   — Ни о чем, небольшая проблема с питанием, — отвечает Ян.
   Человеческое мясо.
   Я его ела. И Иветт тоже.
   Человеческое мясо, безусловно, срезанное с трупа молодой женщины…
   Блинный ком устремляется наверх, к выходу, и вот уже меня вывернуло прямо на собственные колени.
   Хор возбужденных голосов, кудахтанье больных, мне вытирают рот, колени, уверяя меня, что «ничего страшного, моя милая, ничего, со всеми бывает!». Подразумевается: особенно со всеми не вполне дееспособными. Иветт причитает:
   — С ней никогда такого не случается. Наверное, это из-за прогулки…
   — Не говорите глупостей, дайте мне влажную салфетку, да шевелитесь же! — командует Ян.
   — Нечего истериковать! — возмущается Иветт, повинуясь.
   Ну вот, наконец я чистая. Юго и Мартина увели милых постояльцев смотреть телевизор, милая Франсина наливает нам еще очень милого чая.
   Психоаналитик убеждает меня, что я дура, если стыжусь случившегося. Что моя реакция совершенно нормальна, если принять во внимание ситуацию.
   Но я-то себя не считаю нормальным человеком. Я кажусь себе чудовищем, мне постоянно надо доказывать, что меня можно «выводить в свет», чтобы быть принятой действительно нормальными людьми.
   Звонок в дверь.
   Юго идет открывать и бесцеремонно сообщает о приходе «легавых».
   — Жандармы, у нас? Но, Господь всемилостивый, что происходит? — удивляется Мартина.
   — Не знаю. Можно подумать, что это в связи с бифштексом, — бормочет совершенно обескураженная Иветт.
   — Старшина Филипп Лорье! — произносит весьма женственный голос. — Мадемуазель Андриоли здесь?
   — Так точно! — отвечает обожающая военных Иветт. — Мадемуазель Андриоли лишена возможности речи, господин старшина!
   — Так, так.
   Я представляю себе молодого безбородого блондинчика, только что выпущенного из унтер-офицерской школы, который в смущении почесывает кончик носа.
   — Мне хотелось переговорить с глазу на глаз с мадемуазель Андриоли и ее переводчиком, — заявляет он наконец своим тоненьким голоском.
   Иветт везет меня в маленькую комнату, примыкающую к столовой. «Мой будуар», — поясняет Франсина Ачуель замирающим голосом. Может быть, старшина из тех ангелочков, от которых млеют зрелые дамы?
   За нами закрывается дверь. Старшина прокашливается, Иветт тоже. Я не делаю ничего. Лорье начинает:
   — Один из сотрудников ГЦОРВИ передал нам для анализа кусок красного мяса, который ранее получил от вас. В связи с этим мой первый вопрос: как к вам попало это вещественное доказательство?
   — Вещественное доказательство? Мясо было отравлено? — удивляется Иветт.
   — Прошу отвечать на вопрос.
   — Ну, мадемуазель Элиз сидела у окна, а когда я вернулась с кухни, у нее коленях уже лежал этот сверток.
   Я на ощупь ищу свой блокнот и начинаю писать. Потом протягиваю листок старшине.
   — Значит, человек, передавший вам это мясе, не представился?
   Снова пишу. Чувствую дыхание Иветт, склонившейся над моим плечом.
   — «И он уже приходил накануне, — читает молодой человек, — … аналогичный кусок мяса, который мы съели». А, дьявол!
   Вот-вот, точно!
   В этот момент дверь приоткрывается, и Ян спрашивает, все ли в порядке.
   — Ну, учитывая, что эти дамы, без сомнения, употребили в пищу часть жертвы, вряд ли можно утверждать, что все идет как следует, — сухо комментирует старшина Лорье.
   — Жертвы? Какой жертвы? — изумляется Иветт.
   Лорье прокашливается.
   — Молодой женщины из Антрево. Убийца срезал с трупа куски мяса… А «бифштекс», переданный мне Яном… Ну, что там… это соответствует…
   Ну вот, я так и знала…
   Шум падения прерывает мои немые рыдания. До Иветт дошло случившееся, и она тут же грохнулась в обморок. Мужчины суетятся, зовут Мартину, просят рома, мятных капель…
   Филипп Лорье покашливает, выжидая, пока восстановится спокойствие, то есть пока не смолкнут причитания Иветт «этоГосподиневозможно», посвистывает, под стенания милой Франсины «ноэтоужаснорасскажитенамвсе!», постукивает ногой.
   — Я веду всех в игровую, — говорит Юго.
   — Ведите, ведите, — отвечает ему Франсина, — и закройте дверь, спасибо. Ну, так что же, капитан…
   — Старшина Лорье.
   — Как вам угодно. Итак, убийца этой несчастной, если я правильно поняла, прислал куски ее тела моим бедным подругам. Какая трагедия! Они могут отравиться?
   — Не знаю. Надо дождаться окончательных результатов вскрытия, чтобы выяснить, не была ли жертва чем-нибудь больна.
   — Так мы еще и рискуем подхватить какую-то гадость! — стонет окончательно пришибленная Иветт.
   — Да нет, — говорит Ян, — вы же поджарили мясо.
   — А-а-ах! — у Иветт перехватывает дыхание.
   Судя по всему, старшина чувствует, что теряет контроль над ситуацией, и поэтому он повышает, или, во всяком случае, пытается повысить, голос:
   — Пожалуйста, успокойтесь, давайте все по порядку. Прежде всего, мне нужны все сведения о вас. Затем мы соберем ваши показания. Шнабель, бланки.
   — Слушаюсь, шеф! — отвечает голос, рокочущий, как барабан.
   После того, как Шнабель приготовился записывать наши ответы, старшина Лорье начинает допрос. Он приносит мало информации: не установленный неизвестный говорил со мной и дважды передавал мне куски мяса, срезанные с тела жертвы преступления.
   — Убийца ли это? — вслух размышляет Ян. — Может быть, безобидный сумасшедший, который нашел труп и затеял такую мрачную игру?
   Не знаю почему, но я ни на секунду не могу в это поверить. Тип называл меня «любовь моя» с нежностью, которую может испытывать каннибал при виде аппетитной женщины…
   — … немного похожа, — говорит Лорье.
   Погрузившись в мрачные размышления, я отвлеклась от разговора и не понимаю, почему Иветт восклицает:
   — Но, значит, ей грозит опасность!
   Кому? Милой Франсине? Я хватаюсь за блокнот, чтобы задать этот вопрос.
   Тишина. Потом Лорье прочищает горло и говорит своим девчоночьим голосом:
   — Я просто говорил о том, что вы немного похожи на жертву. Цвет волос, глаза, фигура…
   Ясно, мне не нужно описание, я поняла. Безумный убийца шляется по деревне, натянув теплые варежки на обагренные кровью руки, и выжидает момента, когда сможет отправить меня к праотцам. Это напоминает сюжеты многих скверных фильмов.
   Но ведь и убийцы ходят в кино. Несколько минут в комнате царит напряженное молчание. Ян уходит проведать Мартину и Юго. Слышно, как за окном завывает ветер. Потом раздается звонок телефона. Франсина Ачуель снимает трубку:
   — Простите? Говорите громче, я не слышу! Кто вам нужен? Что? Ах, не вешайте трубку! Это нашу милую Элиз, — объясняет она.
   — Кто знает, что вы здесь? — сразу же спрашивает Лорье.
   — Да никто… — отвечает Иветт.
   — Я возьму отводную трубку! — решает он.
   — Нет трубки, это новый радиотелефон… — объясняет Франсина.
   — Но, черт возьми! Дайте же ей телефон! — перебивает ее вернувшийся Ян и прижимает трубку к моему уху.
   Мерзкий вкрадчивый голосок сюсюкает:
   — Здравствуй, любовь моя.
   Мурашки по коже. Я поднимаю руку, показываю на телефон, складываю большой и указательный пальцы в кольцо.
   — Это он! — соображает Лорье. — Что можно сделать?
   — Нажмите на клавишу «плюс», — нервно шепчет Франсина.
   Палец, ищущий клавишу, усиливающую звук, задевает мою руку, а тем временем мерзкий вкрадчивый голосок продолжает:
   — Ты еще хочешь кушать? Хочешь еще подарочков?
   Теперь в абсолютной тишине голос слышен на всю комнату.
   — Я готов на все, чтобы порадовать тебя, любовь моя. А ты готова всем пожертвовать ради меня?
   Щелчок. На этом зловещем вопросе связь прерывается. У меня забирают трубку. Я вдруг чувствую, что у меня взмокла ладонь, вытираю ее о плед.
   — Шнабель, предупреди штаб! Он, может быть, тут рядом! Знать бы, откуда он звонил!
   — Посмотрите на дисплей, номер, откуда звонили, высвечивается в течение тридцати секунд, — бросает ему Франсина.
   — Раньше не могли сказать! — вопит Лорье.
   — Но мне не дают слова сказать! — протестует Франсина. — Кроме того, есть клавиша «входящие»!
   Никто ее не слушает, все толпятся вокруг телефона, их суета вызывает у меня воспоминания о матче по регби.
   — 04. 93. 78. 77. 79, — выдыхает Лорье. — Шнабель, быстро, штаб! Позвони из машины, вдруг он перезвонит сюда!
   Шнабель убегает: судя по сотрясению пола, могу заключить, что он далеко не худ.
   — Снег идет, — замечает Франсина.
   Никто не отвечает ей, кроме Иветт, которая не может удержаться от замечания: «Коли луна в облаках, день недобрым будет». Милая примета, как раз к случаю! Ян ходит взад и вперед, с остервенением насвистывая один из латиноамериканских хитов прошлого лета. Я пытаюсь привести мысли в порядок. Зачем какому-то убийце-садисту впутывать меня в свои преступления? Откуда он меня знает? Откуда узнал, что сейчас я нахожусь именно здесь? Мне бы так хотелось позвать на помощь Тони, но он не может примчаться из Гренландского моря. Да и вообще, я вне опасности, если этот тип делает мне подарки.
   «Не лги себе, Элиз, — шепчет мне на ухо Психоаналитик. — Ты в опасности. Разве ты не чувствуешь этого по той дрожи, которая пробегает по твоему телу? По его слащавому, тошнотворному голосу? Доверяй своей интуиции, моя маленькая Элиз. Уезжай из Кастена».
   И куда же мне ехать? Если меня преследует какой-то душевнобольной, то я вовсе не хочу привозить его домой. А теперь, когда за дело взялись жандармы, я чувствую себя защищенной.
   Лорье входит в будуар с криком:
   — Он звонил из автомата напротив магазина! Меньше, чем в ста метрах отсюда! Едет подкрепление.
   Я заранее знаю, что они приедут напрасно. Неизвестный лыжник звонит из автомата и растворяется в ночи, маленькая фигурка, исчезающая под снегопадом.
   Еще полчаса все строят разные предположения. Милая Франсина предлагает нам остаться поужинать. Иветт соглашается. Лорье, естественно, отклоняет приглашение и уходит, посоветовав нам быть осторожными.
   Я пишу записку — спрашиваю, который час. «Пять», — отвечает Ян и выходит из комнаты. Больным пора делать гимнастику.
   До ужина еще два часа, в течение которых мне предстоит слушать треп Франсины и Иветт.
   Если бы только я тоже могла в раздражении мерить шагами комнату, высказывать свое возмущение, обхватить голову руками или вглядываться в сгущающиеся сумерки, но я могу только сидеть в постоянно окутывающем меня мраке.
   Перед ужином, на который все собираются в большой столовой — «нашей милой трапезной», как выражается Франсина, — все больные имеют право посмотреть по телевизору местную новостную программу.
   А там снова рассказывают об убийстве в Антрево и о следствии, «которое ведется хорошими темпами».
   Ко мне обращается Летиция:
   — Я не люблю слушать, когда рассказывают о неприятных вещах, — сообщает она, присаживаясь возле меня. — Я хотела бы, чтобы жизнь всегда была полна радостных красок…
   Я тоже, дитя мое! С меня бы и одной хватило.
   — А больше всего на свете я хотела бы кататься на лыжах. Я знаю, что это невозможно. Но мне часто снится, что я катаюсь на лыжах. Я скольжу по снегу. Я видела по телевизору Олимпиаду для инвалидов. Я говорила отцу, что хочу тренироваться, заниматься спортом. Но он не хочет. Он считает, что это опасно.
   Она понижает голос до шепота:
   — Вот Ян меня понимает. Он мастерит для меня специальный аппарат. Об этом никто не должен знать, это секрет!
   Честное слово, у меня впечатление, что Яна просто тянет к несчастным женщинам. А ведь я даже не представляю себе, как он выглядит!
   — Зачем сюда приезжали жандармы? — снова шепчет Летиция.
   Я не знаю, что ответить, поэтому пишу неопределенно: «Административные причины».
   — Я вам не верю. Они выглядели очень взволнованными. А их начальник, красивый блондин, похожий на девушку, у него даже верхняя губа вспотела. Это признак нервозности.
   Значит, у Лорье утонченная внешность. Не повезло старшине!
   — Знаете, Элиз… Я могу называть вас Элиз?
   Может, тем более что она все равно не услышит моего ответа.
   — Все разговаривают со мной, как с умственно отсталой. Но мне только передвигаться трудно, мозги у меня в порядке, как у вас или как у мадам Ачуель..
   Не очень-то мне приятно, когда мои мозги сравнивают с мозгами мадам Ачуель!
   — Мне кажется, что жандармы приезжали в связи с убийством в городе. Они думают, что здесь кто-то что-то знает.
   Она, наверное, прочитала удивление на моем лице. Потому что продолжает со смехом:
   — Я не медиум! Честно говоря, я слышала, о чем этот Шнабель, большой такой, говорил по телефону со штабом.
   Она наклоняется ко мне, я чувствую ее дыхание на своей щеке:
   — Это правда, что вы съели кусок жертвы?
   Ну, так, началось! Я пишу: «Увы, да».
   Она присвистнула от удивления и недоверия.
   — И какой он был на вкус? Я имею в виду: какой-то особенный?
   Я пытаюсь ответить искренне. Могу ли я сказать этой юной любознательной особе, что вообщето было очень вкусно? Как же наши желудки не взбунтовались при соприкосновении с человеческой плотью? Я чувствую, как при воспоминании о нежном и вкусном мясе к горлу снова подступает тошнота. Летиция сжимает мою руку.
   — Ой, простите меня, вы прямо побелели! Но это так… так… вы понимаете… Нечасто встретишь…
   Людоедов. Черт, черт, еще раз черт! Меня передергивает от злости. Если бы этот мерзавец Вор — а я уверена, что это он, — оказался тут, я…
   А что я? Он мог бы съесть меня живьем, и я бы не оказала сопротивления. Меня и связывать не нужно. Я привязана к этому креслу узами куда более прочными, чем колючая проволока.
   Вор. То письмо, что я получила. Я пытаюсь точно вспомнить текст. Он называл меня ангелом. Тон такой, словно нам предстоит битва. Он представлял силы Зла. Но, в таком случае, зачем делать мне эти чудовищные подарки? Зачем называть меня «любовь моя»? Или же это не имеет к нему ни малейшего касательства. Вор — несчастный псих, у него мания писать письма известным людям, а убийца — это другой несчастный псих, у которого мания влюбляться в известных людей. Я всегда нравилась маньякам. Ни разу не могла проехать в метро, чтобы кто-то не похлопал меня по заднице.
   — Все к столу! — вдруг объявляет Франсина Ачуель, прерывая бессвязный ход моих мыслей.
   Ужин проходит кое-как, все взбудоражены. Постояльцы Центра бормочут, перебрасываются шариками из хлеба, хихикают, бесконечно кашляют, рыгают. Сидящая рядом со мной Магали все время кудахчет и хватает меня за руку. Иветт и Франсина играют в «шесть степеней удаленности» и уже нашли общую внучатую двоюродную племянницу в Австралии, в Сиднее. Клара и Эмили ссорятся из-за резинки для волос. Жан-Клод слушает на своем плеере беседы Трюффо с Хичкоком. Летиция сравнивает преимущества двух линий косметики. Я нервно ковыряюсь в тарелке. Ян уговаривает меня поесть. Слава Богу, на ужин нет ничего мясного, только раклет, блюдо, которое я всегда очень любила. Бернар уверяет нас, что «кто пил — будет пить, кто ел — будет есть, а колбасы не осталось?». Ян добродушно замечает ему: «Ты слишком много ешь, пузанчик!». Юго и Мартина вполголоса обсуждают конференцию по уходу за умирающими. Весело! Кристиан, сидящий напротив, нервно пинает меня ногами под столом и с равномерными интервалами выкрикивает: «Кар-тошка! кар-тошка!». К счастью, за десертом все успокаиваются и дружно погружают ложки в шоколадный мусс домашнего приготовления.
   После этого нас знакомят с мадам Реймон, кухаркой, дородной семидесятипятилетней деревенской женщиной с южным акцентом. Она также убирает в доме. Представляю себе Реймю[1] в женском обличье, без усов: всякий раз, когда мне надо представить лицо незнакомого человека, я призываю на помощь один из тех образов, которые накопились у меня в мозгу до несчастного случая. Конечно, запас их ограничен, но выбора у меня нет. Я составляю фотороботы окружающих людей и корректирую их в зависимости от интонаций, запахов, шагов, прикосновений.
   Крепкий черный кофе. Сахара маловато, но мне неохота браться за блокнот, чтобы написать «сахар». Я чувствую себя усталой, грустной и усталой, я хочу поскорее оказаться в постели.

4

   Который может быть час? Я проснулась, и мне никак не удается снова заснуть. Вокруг тишина. Можно подумать, что лежишь в могиле. Попрошу, чтобы на день рождения мне подарили говорящий будильник. С улицы не доносится ни малейшего шума. Ни самого тихого шуршания шин, ни обрывка разговора. Сколько бы я ни напрягала слух, я ничего не слышу. Только шелест занавески на приоткрытом окне.
   Надо заснуть. Совершенно не собираюсь раздумывать над зловещими событиями двух последних дней. Совершенно не собираюсь вот так лежать неподвижно во мраке, представляя, как господин Вор бродит вокруг меня со скальпелем наготове. Что он, посмеиваясь, смотрит на меня. Что он склоняется над моим лицом, что его окровавленные губы приближаются к моим… Нет, и речи быть не может! Я считаю овец, множество овец, они толстые, грязные, вонючие, с большими глупыми глазами, бе-е-е, бе-е-е, давайте, овечки, прыгайте! Раз-два, раз-два, растрясите свой жир, волка тут нет, никто не будет кусать вас за ляжки, никого тут нет, говорю вам!
   Кошка прыгает на пол, слышу ее тихие шажки… Кошка? Какая кошка? Наверное, я задремала. Мне приснилась моя кошка, умершая четыре года назад. От опухоли печени. Ну, ладно, не буду же я оплакивать мою кошку. Да, разболтались нервишки. Попрошу Иветт купить витамины. Но шум? Я точно слышала шум. Легкое «шлепх» на пол.