Онойко Ольга. Дикая раса

   — Не будут они сейчас стрелять, — тихо, уверенно говорит Ценкович. — Они растерялись.
   — С чего взял?
   — Я сам растерялся.
   Михалыч смеется.
   Дельный сыщик управится и без отпечатков пальцев. «Москит» изучат, выяснят место производства, путь в руки последнего владельца, группу, занимавшуюся покушением… это займет время, но преступник будет найден, тем более, что к поиску активнейшим образом подключится Дикий Порт.
   Хотя ясно, что нити потянутся не туда.
   Элия складывает белую ленту браслетника и подымает взгляд. «Зоря Аметист», гордость уральского аэромобилестроения, представительский класс, эксклюзивная отделка — специально для посещения анкайского саммита Высокой тройкой. Машина похожа на друзу кристаллов, оптимизованную в аэродинамической трубе. Голубые блики вспыхивают и гаснут: точно молнии срываются с бортов.
   За рулем возвышается мрачный, как никогда похожий на ястреба Джангиров, после Солнца и Севера лучший энергетик РС. Рядом — насмерть перепуганная хрупкая девушка.
   — Элия Наумович! — шепотом вскрикивает Мультяшка. — Вы не ранены?
   — Что ты, Ниночка. Разве ж Бабушка позволит? — утешает тот и подмигивает. — Одна рана у дедушки в сердце, одна заноза. Никакую другую не пустит.
   Мультяшка обиженно надувает губы.
   — Вы все шутите.
   — А что же я еще могу сделать, Ниночка? — разводит руками Элия, опустив за собой дверь машины. — Только сесть и заплакать.
 
   Беспрецедентный случай.
   Покушение на делегата саммита.
   Впервые за всю историю межцивилизационных встреч на Анкай.
   Новость разлетается по Ареалам Галактики со скоростью, многотысячно превышающей скорость света, и вот уже перед главами высоких родов Лэтлаэк ложатся отчеты о подслушанных частных переговорах, о неприметных соглашениях и кровавых дискуссиях; великие гроссмейстеры, мастера, изысканные поэты интриг углубляются в сложный анализ, выискивая дорогое зерно среди сора, готовясь вести игру с политиками расы Homo. Вот разбитые людьми во Второй космической чийенки настороженно прислушиваются к эху выстрела, нашедшего не ту жертву. Вот элита государств цаосц погружается в размышления о долговременной стратегии, о последствиях и результатах, пересматривая внешнеполитическую доктрину. Вот тщательно прячут ужас нкхва, союзники, не имеющие влияния: некогда они сумели ловко скрыться в тени Ареала человечества, но что теперь станет с тем Ареалом? Где отыскать опору?
   Криминалистическое исследование робота-убийцы не дает ценных сведений. Есть несколько точек, где производятся подобные вещи, «москит» сделан на самой известной и крупной — на одном из заводов Дикого Порта. Службы управления внутренних дел, не дожидаясь приказа Люнеманна, немедленно начинают отслеживать путь продаж, но заходят в тупик.
   Тем временем семитерране действуют по-иному.
   Для человеческой расы традиционны системы тотального слежения. Над каждой обитаемой планетой раскидывается сеть спутников позиционирования. Но у анкайи нет ничего подобного! проследить, откуда пришел «москит», кажется невозможным…
   Глава седьмого высокого рода Лэтлаэк получает от имени Начальника Порта вызов с требованием личной встречи.
 
   Министр, ученый и сердцеед, великий игрок Хейальтаэ принимает Люнеманна на борту своего нового корабля, построенного в счет компенсации за раздавленный «Диким яблоком» диск. Официальные лица, служащие посольства и сам посол — чиновники низших рангов. Гроссмейстерам не пристало занимать посты, требующие рутинной работы. Она затирает взгляд и отяжеляет мысли; интриги, наслаждение искусством и непринужденные игры разума — вот как проводит свои дни истинный Атк-Этлаэк.
   Человек не может удержаться от мысли, что в глазах лаэкно происходящее не просто нормально, а, пожалуй, прекрасно. Церемониальный танец служб безопасности, ураганный скандал в СМИ, игра полуправдой и ложью — точно переливы тени и света. У них и название есть для подобных забав — «взгляд из-за занавеси»… Для детей Лэтлаэк с их страстью к ритуальности посещение Анкай — как для землянина визит в филармонию.
   Высокие переживания.
   Серебристые одеяния Хейальтаэ тают в серебристых тонах интерьера. Тайальраэ, секретарь, скрывается в коридорах: Атк-Этлаэк хочет развлечься этой несложной игрой в одиночку.
   Людей двое.
   Рихард не считает, что уступил какие-то позиции семитерранам, решив действовать заодно с ними. Сейчас ему нужен этот опасный союзник. Если пуля, доставшаяся ррит, предназначалась Элии Ценковичу — в общих интересах во всем разобраться, найти ответ, доказательства, скоординировать дальнейшие действия.
   Хейальтаэ дает людям изрядную фору, делая вид, что не догадывается: если Люнеманн ксенолог по долгу службы, то Ценкович — по призванию.
   Изощренный и жестокий игрок, хороший партнер. Возможность реабилитироваться в собственных глазах после глупого и постыдного случая на Порту. И у Начальника здесь нет власти. Хейальтаэ отыграется.
   Атк-Этлаэк из ветви Синна — корсар и любитель риска.
   — Мы польщены, досточтимый Мастер, — начинает Ценкович. Тот выслушивает безучастно, — что вы сочли представителей иной расы достойными посещения вашего корабля.
   В глазах Хейальтаэ вспыхивают смеющиеся огни.
   — Мы всегда считали представителей вашей расы достойными… этого.
   Ценкович остается невозмутимым, но Люнеманн чуть не икает от такой оплеухи. В его конференц-зале глазастый не позволял себе хамства. Начальник Порта, глава всерасового государств, с новой силой ощущает себя Homo sapiens. Оскорблять доминирующую расу Галактики не дозволено нигде!
   …Древняя конвенция запретила любое вмешательство в жизнь докосмических цивилизаций. С поры подписания она нарушалась неоднократно, но больше по случайности или доброму любопытству.
   То, что лаэкно когда-то позволяли себе в отношении землян, выглядело даже не преступлением.
   Издевательством.
   Похищение людей; уничтожение космических зондов; появление в объективах фотоаппаратов и камер; сброс фальшивых артефактов — «разбитых кораблей», «трупов»…
   После Великой войны Земля потребовала заплатить.
   Заплатили.
   Элия Ценкович думает, что такой «ход ферзем» нельзя понимать буквально. Что подразумевает искушеннейший Хейальтаэ? На какое слово приходится суть фразы? Достойными? Чего? Пребывания на борту «тарелки»? Или ответа? Или…
   Хейальтаэ изучает произведенный эффект. Беловолосый х’манк пропустил ход: он сердит. Черноволосый х’манк, не тревожась, протянул от вонзенной в карту иглы десять дорог… пальцы Атк-Этлаэка сладко-нервически вздрагивают: игра! Началась игра!
   — Сейчас лаэкно лишь восхищенные наблюдатели, — говорит он.
   «Ложь», — думает Рихард. Элия с удовлетворением понимает — суть фразы в слове «наблюдатели».
   Колышутся люминесцентные нити, спадающие с карнизов, меняют цвет. Чудится эхо отдаленного звона, неслышимого шуршания. Тревожащий химический запах ползет от занавесей.
   — Поэтому мы и искали чести встретиться с вами, Атк-Этлаэк. Всем известно, что совершенство ваших систем слежения неограниченно.
   — Ясность анкайи недоступна тем, кто живет в единственном времени, — Хейальтаэ роняет цветок среди деталей головоломки. Сумеют ли х’манки понять и завершить завиток беседы?
   Анкайи не нужны спутники позиционирования не потому, что они просветлены и свободны духом. В их десяти измерениях другие способы государственного контроля.
   — В ясности лаэкно нет тайн иных рас, — Ценкович дописывает рокайль не слишком гладко для гроссмейстера, но вполне достойно для х’манка. Комплимент, очищенный от истины, и вместе с тем прямой намек: трудно держать что-либо в тайне от лаэкно.
   В чертах Хейальтаэ одобрение. Выигрыш в этой маленькой игре выглядит совсем не так, как представляют х’манки. Оба — и неловкий Рихард, и искусный Элия. Она часть большой игры Лэтлаэк; пока что, на этом уровне, выиграют все. Даже тот полудохлый ррит, который так дорог Люнеманну и так неприятен Хейальтаэ. Пусть его, впрочем.
   Лаэкно хорошо помнят, где пролегали границы их Ареала.
   — Сканеры нашего эскортного флота действительно охватывают всю звездную систему Анкай, — Атк-Этлаэк переходит на деловой тон х’манковского типа, и Начальник Порта незаметно переводит дух, а уральский триумвир настораживается. Последнее Хейальтаэ не по душе: если Ценкович знает даже такие тонкости, он опасней, чем казалось сначала. Это очень плохо.
   Чем строже и четче внешняя форма, тем больше у нее скрытых смыслов и невидимых связей — на Лэтлаэк это понятно и ребенку, но у х’манков в культуре все иначе…
   — И мы действительно зафиксировали «москит» перед тем, как он направился к дворцовому саду. Наши специалисты предположили, что это подслушивающий аппарат.
   Будь на роботе установлен громоздкий каттер, выстрел которого мог уничтожить всех троих политиков разом, его бы обнаружили и обезвредили. Иное же… «Мы находим неприличным как раз отсутствие слежки, а прочее — ваши проблемы», — эту мысль нет нужды проговаривать.
   — Благодарим и за эту информацию.
   — Мы выдадим записи со всеми необходимыми пометками.
   Люнеманн доволен, а Ценкович что-то прячет за сдержанной улыбкой… пальцы лаэкно поджимаются. Неужели этот х’манк? осмелился догадаться…
   — Основное содержание я могу передать в двух словах, — продолжает Хейальтаэ, все больше нервничая. Его кожа начинает светиться. — Робот был спрятан среди эскортного флота Древней Земли. Той части, что оставалась на орбите планеты.
   — Я понял, — не лаэкно, себе самому сообщает Начальник Порта.
   Глубоко под самообладанием Люнеманна подымается ледяная ярость. Наверняка Земля осведомлена о положении дел на Порту. О том, какова роль Л’тхарны во всем происходящем, и что изменится с его смертью. Насколько проще станет политическая ситуация во всей Галактике со смертью одного разумного… Воистину, песчинка, застрявшая меж гигантских шестеренок.
   Ценкович считает, что стреляли в него? Рихард не видит оснований не доверять Л’тхарне, его рритской реакции и чутью, а Л’тхарна решил, что пули предназначаются Люнеманну.
   С другой стороны, Земле выгодна гибель любого из них.
   У Начальника Порта исчезают пути к отступлению?
   Да будет так.
   Уральский триумвир берется за бороду, темнея видом. Где для Люнеманна ясность и свет, для него черный зыбун, болотная топь под цветами. Хейальтаэ делает что-то страшное. Дает загадку, которую х’манк гарантированно сможет разгадать. «Спрятан среди эскортного флота» — не значит «управлялся с этого флота»! На поверхности чужой корабль земного типа был бы замечен при аккредитации и размещении на площадях космодрома, но на орбите — земляне или уральцы примут за судно с Порта, экипажи Люнеманна — за посланца Ареала…
   Что это значит?
   Ценкович полагает для себя выяснить.
   Однако пока самая простая гипотеза вполне устраивает его. Люнеманн в гневе на Землю и расположен к семитерранам; он не то что готов — жаждет сотрудничать. Обещанные лаэкно записи послужат прекрасной уликой и великолепным материалом для новостей. Можно двигаться дальше по намеченному пути. Эдак дело дойдет и до судебных процессов, но не суть. Не это главное.
   Играть с общественным мнением Ареала человечества куда как проще, чем с одним-единственным Хейальтаэ Атк-Этлаэк Синна.
   Покинув корабль лаэкно, раскланявшись с Люнеманном, местер Ценкович звонит местре Надеждиной и о чем-то долго с ней говорит.
 
   Напряжение возрастает.
   И люди не знают, как назвать его.
   Межпланетным? Но при чем здесь безвинные космические тела?
   Международным — но что это за народы, где они, как именуют себя?
   Межрегиональным, коли уж речь о частях одного Ареала?
   Наконец, старейшее аналитическое издание жертвует краткостью ради точности формулировки, и сотрудники уважаемых новостных агентств пишут: «возрастает напряжение между центром и периферией».
   Немедленно разгорается спор о том, что территориально Земля отнюдь не центр Ареала, что Ареал, созданный не колониальной экспансией, но войнами и аннексиями, имеет противоестественную структуру; что космические перевозки в этих условиях неудобны и слишком затратны, что никакие субсидии не покрывают убытков Промышленного союза; что официальному правительству Ареала место там, где это удобно галактическому бизнесу, а не массе землян, спонсируемой лишь из соображений принадлежности к родной расе…
   Кипят страсти, и в споре культурных консерваторов с агрессорами-финансистами теряется малая деталь.
   В союзники Терре-7 оказалась записана ВСЯ периферия Ареала.
   ВСЕ колонии.
 
   «Ныне я остался клинком непарным…» — вертится и вертится в голове. Взлетает и падает солнце, рвутся к зениту звездные корабли и, усталые, возвращаются наземь; идет время. Д’йирхва аххар Цмайши аи Т’нерхма восседает на месте вождя: страж, безмолвный и строгий.
   Солнце Дикого Порта смотрит с небес.
   Много лет назад пал в битве отец, великий военачальник Кадары. Шли годы; под непосильной тяжестью жизни сошла с ума мать. «Братья мои погибли, сестры мои изувечены голодом и не родят; нет у меня рода, нет соратника кроме тебя, клинок мой. Не преступай клятвы, не оставляй меня, Л’тхарна!» — так думает Д’йирхва и запрокидывает чеканное лицо, не размыкая век, черных, как у всех благородных кровью.
   «Ныне я остался клинком непарным».
   Эскши звонила ему с Анкай, и Д’йирхва говорил с женщиной, матерью детей своего «лезвия», долго — Люнеманн разрешил. Она, могучая, сама потерялась в страхах и искала поддержки: если не женской стойкости, то ярости воина причаститься, вкусить чужой силы.
   Странный человек Л’тхарна. Не в таком воины древности обрели бы вождя и опору. Малорослый, слишком красивый, не любящий нападать первым, он носит двадцать девять кос, больше, чем любой из живущих — и он же прошел через все унижения, какие можно вообразить воину. Казалось, в нем нет мощи и твердости, а одно лишь терпение. Казалось, это они, соратники и советники — его защита.
   Стоило потерять его — и стали они как растения, лишившиеся воды.
   Долго ли петь ревнителям древней чести о чудах кровопролития и светочах гибели, чьи волосы обильно смачивались влагой жизни врагов? Им уже давно не хватает сил даже для состязаний друг с другом. Безумной матери вольно рычать о выродках — у Л’тхарны была честь, своя собственная, неведомая этим лишенным ума! Новая. Иная.
   От этой мысли сердца мечутся в золотых тисках, и клыки прохватывают губы до крови.
   Священными клинками его стали мысли, проникающие сквозь тьму. Он был как невидимая стена перед пламенем. Как броня, скованная из мудрых слов.
   Странный человек.
   Любимый.
   Был?!
   «Ныне я остался клинком непарным» — возвращается, вонзая лезвия между сердцами.
   Вспыхивает дар памяти.
   …Цмайши, мать, теперь лишившаяся рассудка, сама некогда была надежным щитом. Перед Второй войной, когда на верфях союзников-чийенкее вновь росли се-ренкхры и ймерх’аххары, когда молодые воины состязались за право командовать отрядами, за право оказаться на острие атаки, ворваться на борт корабля х’манков и отомстить ненавистным мягкопалым врагам, Цмайши была самодержицей: не старейшиной женщин, но Той, Что Всевластна — как изначальная Мать Ймерхши. Тогдашний верховный вождь бледнел перед нею. Это она, Цмайши, точно любимую дочь, взращивала войну; и уже виделось, как разгорается на горизонте свет победы — великой победы, что сотрет все бесчестие, выпавшее на долю человеческой расы.
   Она любила сказание о Ш’райре. Как и теперь; но теперь громче звучат строки о дитяти ужаса, что принесет конец миру, и о вечном величии Ймерхши, что останется восседать молча, когда окончится время.
   В ту пору сладки были слова о подвигах Ш’райры, мудрости учителя Х’йарны и доблести вождя богов Цйирхты.
   И о Л’йартхе, парном клинке.
   Ш’райра, смертерожденный, к обители Х’йарны подошел.
   Он, Ш’райра, словно женщина огромен, исполнен мощи.
   Убийца гордый, жесток как пустыня.
   Он у врат Х’йарны молодого воина увидел.
   Тот словно клинок строен, как сталь дорогу заступает.
   «Кто ты, что к Х’йарне победителем войти хочешь?» — спрашивает.
   …сказитель перемежает слова глухим рычанием; он стар и искусен, и эхо грозного клокота в глотках героев разносится по обширному дому Цмайши, затаиваясь в закоулках. Мужчины встряхивают косами, брякают зажимы, свидетельствующие о победах, холодок радости течет по хребтам: будет война, будет схватка! х’манки будут разбиты, месть охладит тысячи обожженных сердец.
   …Не вернется никто.
   Но пока бой впереди, он — надежда, он — грядущее чудо. Воины радостны и светлы. Не звезда Порта сияет над ними — Аххар, золотое солнце Кадары. Слава старых времен разносится над крышами родовых домов, улыбаются молодые женщины. Много новых героев будет зачато после победы.

 
Воин говорить не стал больше, засмеялся, лезвия выдернул.
Ш’райра, смертерожденный, зарычал грозно, в бой устремился.
Три дня сражались они, три ночи шла битва.
На четвертой заре утра Ш’райра пал на колени.
«Ты, должно быть, сам Ймерх Ц’йирхта, — так сказал он. —
Нет, кроме бога войны и бога смерти, в этом мире сильнейших».
Молодой воин тогда ответил:
«Имя мне Л’йартха аххар Тарши аи Х’йарна!»
Ш’райра, сын бога смерти, впервые потерпевший поражение, смотрит на Л’йартху.
 

   Д’йирхва, как ни юн, уже знает, кто его отец. Во чреве величайшей из женщин зачат он Т’нерхмой, «парным лезвием», неразлучным спутником Р’харты, вождя людей. Он знает и то, что называли Р’харту подобным беспощадному Ш’райре, а отец был как Л’йартха, прекрасен, мудр и насмешлив.
   Сказитель умолкает, прежде чем перейти к новой повести — о войне меж людьми и богами. Кто-то в стороне склоняется над экраном, проверяя, работает ли старая техника, идет ли запись. Цмайши довольна, зеленоватые глаза ее искрятся, и прекрасна она сейчас, точно юная женщина с первым выводком у сосцов. Имена ее дочерей Месть и Ярость, Война и Победа — славные, сладкие имена.
   Д’йирхва смотрит на сына величайшего из людских вождей.
   Грива Л’тхарны опускается ниже рукояток священных клинков; редкостный драгоценный цвет, оттенок артериальной крови, точно косы воина уже смочила влага чужой жизни. Черная кайма на веках… но не поймать взгляд. Глаза сына Р’харты опущены.
   …Он ничем не отличался от прочих, так же надеялся на победу и месть, и Цмайши, видя в Л’тхарне отражение своего великого брата, ждала от него подвигов. Но тот миг…
   Ш’райра поднимается. Ш’райра подходит к Л’йартхе.
   Он тело друга на руки поднимает.
   Он рычит, ревет, точно слова позабыв.
   Ярость в его сердцах поселяется.
   Ярость красная в левом сердце, ярость черная в правом.
   В главном его сердце место одному горю.
   Даже боги не могли одолеть Ш’райру в битве, но хитростью погубили они Л’йартху — и величайший из смертных сам пришел к ненавистному отцу, чтобы склониться смиренно, чтобы предложить собственную жизнь в обмен на жизнь друга.
   Бог смерти отказал.
   Ш’райра не обнажает клыков, когтей не выпускает.
   Ш’райра говорит:

 
«Мать моя поднялась на небо своей мощью.
Она тебя для зачатия взяла.
Я в материнской утробе своих братьев пожрал.
Сестра моя Шакхатарши матери сильнее.
Я сильнее тебя, отец мой!
Ныне я остался клинком непарным,
У меня в теле тоска вместо крови.
Три сердца моих как три раны отравленные.
Я тебе, отец, не косы отрежу.
Я тебе отрежу кончики пальцев, разобью зубы.
Воистину опозоренным пребудешь, стыд узнаешь».
Й’керхна явное видит, он отступает,
Сын его обликом ужасен, наделен мощью.
Одному лишь Ймерх Ц’йирхте с ним равняться.
 

   Д’йирхва поводит ушами. Звенят серьги, подарок «второго лезвия». Они рано обменялись серьгами, рано украсили ножи новыми насечками, еще не узнав друг друга толком. Перед первой большой войной подростки торопятся жить. Старые воины посмеивались над ними…
   «Ныне я остался клинком непарным».
   Ар-ха!
   Будь я великим героем, как Ш’райра, поднялся бы по склону горы Аххар-Аи, клинок мой, взял бы я бога смерти когтями за шкуру, швырнул бы его в стену, потребовал отступиться. Но высится Аххар-Аи на далекой Кадаре, а мы там никогда не были, Л’тхарна.
   Сберегая твое место вождя, я сижу здесь на четырех, как древний воитель, и, словно ребенок, мечтаю о сказках.
   Только так остается мечтать, клинок мой.
   Вся высокая медицина закончилась у нас шестьдесят лет назад.
 
   «Состояние стабильно критическое».
   Люди с такими травмами не живут. Даже в биопластиковых костюмах.
   Повреждены два сердца из трех, в том числе основное. Обширное внутреннее кровотечение. Осколки ребер в легких и печени, одна из пуль серьезно повредила позвоночник. Медики-люди, не заставшие военных времен, не могут поверить, что пациент жив.
   Семитерранский врач, проанализировав снимки, нашел, что основное сердце можно прооперировать. Заставить работать снова. Но анестетиков нет, а операция на открытом сердце без наркоза — это слишком даже для ррит.
   А саммит идет.
   Начальник Дикого Порта потребовал встречи, сорвал с места высших лиц всех Ареалов Галактики. Мыслимо ли, чтобы такой человек был выбит из колеи очередным покушением? Даже если жертвой пал бывший начальник его охраны?
   Немыслимо.
 
   Земля отрицает причастность к покушению. Земля утверждает, что имела место подлая провокация уральских спецслужб. В ответ Кхин холодно представляет факты. Разгоряченные дипломаты заявляют, что «данные лаэкно» — наглая фальсификация, в которую не может поверить ни один здравомыслящий человек.
   И в большую игру, как звездный истребитель в атмосферу, влетает Хейальтаэ Атк-Этлаэк Синна, глава седьмого высокого рода.
   Объединенный Совет сворачивает дискуссию. Отмалчивается. Политическая организация, точно живое существо, чувствует, как в недрах ее начинается регресс: если немедленно не принять мер, не разработать новый план действий, то Совет Ареала превратится в то, чем был столетия назад — в Организацию Объединенных Наций Земли…
   Мечутся стратегические консультанты, ломают головы политологи, у глав земных стран опускаются руки.
   Генеральный секретарь Совета ложится в больницу.
   Террам дан повод вновь покричать о суверенитете.
   Где они, прежние времена, когда не говорилось «центр и периферия», когда Ареал состоял из двух кругов кровообращения и драгоценного сердца? Невозможно исторгнуть сердце из живого тела, но колониям свойственно рано или поздно получать независимость… и вот уже лояльные семитерранам журналисты напоминают, что история развивается по спирали, проводят параллели, пишут о Британской империи.
   Растерянность и хаос достигают нужного уровня.
   И перед носом испуганного дряхлого зверя триумвират опускает приманку.
   …в настоящий момент история выглядит так: местер Ценкович, один из делегатов Седьмой Терры, совершал прогулку в обществе некоего человека и представителя некоей иной расы. Ведь Дикий Порт не прописан в реестрах, и как указывать в документах официально не существующих ррит?
   Итак, покушались на жизнь семитерранина, а подозревать в организации этого акта можно только политическую Землю, с которой у колонии давние разногласия.
   Но разногласия — еще не доказательство преступления, не так ли?
   Несостоявшаяся жертва усмехается в бороду.
   …Если принять, что местер Ценкович, представитель Урала, совершал прогулку в обществе Начальника Дикого Порта, расклад становится совершенно иным. У Начальника Порта может быть много врагов. В том числе не принадлежащих к Homo sapience. «Москит» был изготовлен на Порту? Прекрасно, еще одно доказательство. Разве почтеннейший местер Люнеманн не корсар? Разве знаменитое Право Порта можно назвать гуманистической Конституцией? Разве не было за годы его правления на Порту репрессий, официально заказанных убийств, произвольных конфискаций имущества?
   Если законодатели Ареала человечества согласятся признать Порт субъектом межцивилизационного права, следствие пойдет в другом направлении.
 
   Люнеманн просматривает письмо с пометкой особой важности.
   Местер Терадзава не оставляет идеи разрушить его союз с Уралом. Он даже изменил обычному правилу — не помогать чужим службам безопасности. Информация, добытая его специалистами, показалась бы Рихарду любопытной… при других обстоятельствах. Сейчас нет сил. Он пролистывает страницу за страницей, скользит глазами по строчкам, желая хоть немного отвлечься. Люнеманну следует думать о политике, а не о состоянии здоровья рритского вождя; можно считать, что должностные обязанности выполняются.
   В пальцах Рихарда зажат резной деревянный брелок, и крепкая рука, усиленная биопластиком, точно по собственной воле неторопливо и методично ломает дерево — уголки, выступы, щепы; крошка сыплется на пол.
   Прочитанное не удивило. Даже не потому, что он душевно измотан. Он слыхивал о семитерранах много нелепых страшилок, и предполагал, что какие-то из них могут оказаться правдой. Значит, конкретно эти? Терадзава еще не выжил из ума, чтобы верить слухам или пытаться всучить ему дезинформацию. Что же, пусть эти…
   Там, за стеной, при оптимальном температурном режиме, в лепестках гравитационной «ромашки» покоится тот, кому Люнеманн неоднократно обязан жизнью.