Андрей Орлов
Первый среди крайних

ПРОЛОГ

   День, когда Александр Максимович Верест навсегда покинул этот мир, был пропащим с самого утра. На календаре второе августа – за окном уныло, слякотно. Кошка Ксюша сгрызла набирающий цвет циперус, который Вероника умыкнула с ежегодной цветочной выставки. Еще и пива накануне выпил – зачем, спрашивается? Можно подумать, не знал, что завтра снова на работу…
   Будильник он проигнорировал – провалялся лишних полчаса. Почистив зубы, ссыпал из жестянки остатки кофе, устроился с бокалом и сигаретой в лоджии. Ритуал заведенный, можно не помыться, можно не побриться, но если не покурить, совмещая это дело с ароматной «черной смертью» – вряд ли день начнется.
   Мир безжалостно полоскал и хлюпал. До Венеции далековато: у них каналы, у нас – канавы, у них песни гондольеров, у нас – перебранка дворников. Допивать кофе пришлось в квартире – дождь усилился и хлестал по коленкам. Несколько минут он искал зонтик, а когда нашел, впал в расстройство – рваный. Был еще один, он точно помнил, но где его искать в этом бедламе? Не квартира, а средоточие хаоса.
   Кухонное радио передавало «Астропрогноз на сегодня». Бархатный голосок с придыханием извещал, что Тельцу на текущие двадцать четыре часа предначертаны радостная встреча, удивительная находка и приятный сюрприз.
   Одно утешение – пятница.
 
   – Заходи, пехота, – впустил коллегу в подвал Василий Забелин. Комбинезон на работничке был подозрительно чист, а физиономия подозрительно сияющая. То есть к работе парни не приступали.
   Первое впечатление не подвело. Забетонированный накануне участок пола подсох и смотрелся в целом нарядно. К инструменту не прикасались – как побросали с вечера, так и лежит. Пустые носилки, лопаты, «гладильные» доски, уровень в углу. Генка Жуков дрых, укрывшись фуфайкой. Карташов смолил сигару, пуская в потолок красивые колечки. Васек заразительно зевал и чесался.
   – Прокопенко не придет, – объяснил ситуацию Забелин. – Увезли на смежный объект, там срочная сдача. До понедельника точно не нарисуется. А нет Прокопенко – нет цемента. Нет цемента – нет бетона. Нет бетона…
   – Нет зарплаты, – буркнул Верест.
   – А мы виноваты? – развел руками Васек. – Ты, Шуряк, не митингуй, а садись и кури. Нам еще весь день сидеть.
   Минуты тянулись ленивой черепахой. Наконец, Карташов затушил сигару, с хрустом потянулся и, выразительно почесав кадык, бухнул логичное:
   – Ну, это самое, мужики…
   – Ни свет, ни заря? – насторожился Верест.
   – А чего тянуть? – заволновался Забелин. – На доску почета не планируем. Вон, глянь на Генку – перепил вчера мужик, в трезвяк загудел, еле жив остался. Нешто не поможем?
   Генкина физиономия на глазах порозовела, причмокнула и приняла осмысленное, насколько могла, выражение. Глаза с надеждой приоткрылись.
   – Воистину воскрес, – обрадовался Карташов.
   Пить особенно не тянуло, тем более местное, вонючее, так называемое пиво, которое Забелин притаранил аж в двух авоськах. Завидный талант у мужика – проскочить мимо бдящей табельщицы, отделочников, ихнего мастера и сторожа в собачьей будке. Там своеобразный сторож – в равную охотку лает и на своих, и на пришлых.
   После первой Генка начал подавать признаки жизни. После второй разговорился. Третья благополучно ввергла во вчерашнее. Он легким поворотом руки уронил бутылку, упал и мощно захрапел.
   Карташов срезал горелый кончик сигары, раскурил остаток. Откинув руки за голову, завалился на фуфайку – запыхтел, кайфуя.
   «Засиделся я в этом мире», – с тоской подумал Верест. Внезапно всё на этом свете сделалось противно – сырой подвал, подвыпившие коллеги, бытие от получки до аванса, Вероника, поучавшая его жить позапрошлой ночью…
   Забелин, буркнув «Увидимся, мужики», умчался в лабиринты подвала.
   Настала тишина. Даже Генка перестал храпеть.
   – Фу-у… – выдохнул Карташов. – Хорошо-то как, господи…
   Помолчали, наслаждаясь тишиной. Васёк не возвращался.
   – Заблудился, – предположил Карташов. – Да ну его в форточку. Сейчас придет, будет бухтеть, как у него менторогие деньги отняли.
   Не сговариваясь, потянулись к бутылкам. Не хотелось совершенно, желудок протестующе сжимался – но рефлексы, куда от них денешься.
   – Барахло, – совершенно верно заметил Карташов, вытирая рукавом рот.
   – Редкое, – согласился Верест. – От этого пойла в скотину превращаешься.
   Снова сделалось тихо. Черное пространство, сомкнувшееся за Забелиным, не думало размыкаться.
   «Придуривается, – думал Верест. – Пойдешь искать, а он зажигалку себе под зубы, и будет привидением работать. Доказывай потом, что это не совсем круто».
   Чернота загадочно помалкивала. Вздохнув, Верест поднялся.
   – Пойду пинка дам. Заодно дело сделаю.
   – Удачи, – напутствовал Карташов.
   Работы проводились в обширной подземной галерее. Заливали пол, штукатурили стены. Считалось, что бригада трудится по договору – не от СМУ, а как бы «шараш-монтаж»: фронт работ, выполнение, расчет, увольнение. В идеале премия, но в нее как-то не верилось. Старый дом на Николаевском проспекте, принадлежавший каким-то графьям, простоял сотню лет, никому не нужный. Экстерьер у него, конечно, был отталкивающий. Штукатурка осыпалась, крыша прогнулась. А тут вдруг спохватились. Центр города! Престиж! Некий крупный бизнесмен областного масштаба выкупил реликт у мэрии, намереваясь сотворить из дома конфетку. В подвале, как признался по секрету прораб, собирались отгрохать казино с бильярдной, повыше – ресторан, еще выше – какой-то баксоотмывочный фонд под благородной вывеской. Бригаду «халтурщиков» бросили на самое дно – ремонтировать подземелье. Работа каторжная, зато обещали щедро – лишь бы сделали в срок.
   Не подвал, а катакомбы керченские. Глубокие мешки, ниши, хитроумно соединенные проходом. Не популярная коридорная система, а смесь последней и сквозной – сочетание анфилад и базилик в миниатюре, когда из одного помещения ведут сразу несколько дверей, причем в разные стороны, переходя в извилистые коридоры и галереи. Догнивали трубы, проседал земляной пол, обрисовывая подозрительные провалы. По решению бригады справлять нужду ходили в продолговатый земляной склеп – четвертое помещение от ремонтируемого. И не дай бог ближе; кого застукают – тому дружное общественное порицание.
   Мерцание от переноски растворялось. Темень делалась густой, непроходимой. Верест поднял зажигалку: пламя высветило трухлявый косяк. В изъеденной древесине копошилась тля. По привычке сжав плечи, он собрался протиснуться в проем… и чуть не растянулся, споткнувшись о бухту провода. Вот тебе раз! Вчера ее не было. Подняв зажигалку, он осмотрел помещение. Электрики постарались. Вся комната завалена смотанными проводами. Склад устроили, как будто больше негде. Носы у них, что ли, не работают? Еще один «шараш-монтаж» – приходят вечером (днем на Гусинке чего-то тянут); занимаются произволом, лишь бы самим хорошо было.
   Тяжело вздохнув, Верест отодвинулся от косяка. Теперь понятно, куда подевался Забелин. Дальше пошел – коридор осваивать. Пьяный, а сообразил.
   И где-то в лабиринтах, похоже, заблудился. Прищурив глаз, Верест огляделся. За осыпающимся простенком обнаружился узкий коридор. В глубине – очертания проема. В те края еще не забирались. Кроме Васьки – куда ему еще сунуться?
   Пиво в организме бурлило, колобродило и чертыхалось. Сохрани он трезвый ум, обязательно задался бы вопросом не вскользь, а углубленно: где Василий?! Он добрался до проема, осветил помещение – ничего необычного. Затхлость, догнивающее дерево. Несущая бетонная стена с потеками какой-то слизи. На полу вековая пыль. А что, собственно, дальше? Поворот и вновь очертания дверной рамы. Как-то странно повело себя пламя – он не чувствовал ветерка, но огонь задрожал, пригнулся и практически лег, опалив руку. Перехватив зажигалку за кончик, он ступил вперед. Размытое пламя не освещало комнату. На свою беду он сделал второй шаг. Нога ушла вниз, провалившись во что-то мягкое. Чересчур мягкое. Вязкое, засасывающее, зыбучее. Не песок, не земля.
   «Ну и ну, – успел подумать Верест. – Куда это я собрался?»
   И не заметил, как вторая нога примкнула к первой – в ушах засвистело, холод продрал и вздыбил рубашку. Он хватанул воздух – стылый, колючий, взмахнул руками и куда-то загремел…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   Сознание возвращалось фрагментами. Кусочки мозаики стыковались, образуя затейливую картинку.
   «Подожди, не психуй, – говорил ему кто-то изнутри. – Наберись терпения, пусть устаканится».
   Картинка выравнивалась, обрастала объемом, звучанием, ощущениями, перестала дрожать, двоиться, и наконец загрузилась, обретя хрупкое постоянство. «Готово», – сообщила надпись в нижней части экрана.
   «А вот теперь психуй», – вздохнул внутренний голос.
   Он лежал в траве под бесформенной оградой. Камни разной величины, пористые, неотесанные, похожи на ракушечник. В стыках раствор – не привычный серый цемент, а какой-то зеленоватый, как будто обросший плесенью. По небу медленно перемещались комковатые тучи – слишком низкие и плотные, со сложным пространственным рисунком, чтобы не обратить на них внимание. Он никогда не видел таких туч. Почему они не падают?
   Он зябко поежился. Не жарко. Приподнялся, прислушался к организму – здоров ли? Кажется, здоров. Легкая слабость в ногах, в голове – остатки калейдоскопа. Не пора ли запасаться оптимизмом?
   Придя в подвал, он не стал переодеваться – работы нет, какой смысл? Потреблять пиво можно и в домашнем. В домашнем он и очнулся: синие джинсы, батник фирмы «Села», кроссовки «Адидас» – не германские, но очень похожие.
   Он насторожился – звук мотора вряд ли относился к слуховым галлюцинациям. Дребезжало не за горами – простуженно, с надрывом. У соседа по этажу Пал Палыча «запор» дребезжит примерно в той же тональности, правда, потише…
   Приподнялся. Ландшафт какой-то диковинный. Забор – но это понятно… Кусты причудливые вдоль ограды: листья насыщенно зеленые, лопатовидные, с широкой срединной полосой, по кайме шипы, из нутра – мохнатые метелки веером – словно не куст, а диковинный волоконный светильник в вазе. Метрах в сорока – не то ворота, не то большая калитка арочного исполнения. Слева дорога, мощеная желто-бурым камнем. За дорогой лес – не сельва, не тайга, не родной умеренного пояса. Сочная зелень, мощные древовидные, в принципе, хвойные, но больно уж пугающие. Иглы врастопырку, стволы чешуйчатые. Подлесок и того паршивее – кусты оплетают стволы, падшие ветви вьются по земле. Не ветви, а гадюки – гладкие, жилистые. На упитанных цветоножках – соцветья: ядовито-фиолетовые, клиньями врастопырку…
   «А вот и приятный сюрприз, – уныло подумал Верест. – Будем ожидать радостной встречи».
   Дождался. Дребезжание мотора вырвалось из ограды. Появилось неуклюжее транспортное средство – занятная помесь утюга и сухопутного катера. Подробности рассмотреть не удалось, поскольку началось действие. Два откормленных бугая в круглых металлических шапочках сгрузились с подножки и, путаясь в балахонах, почесали к Вересту. Он открыл рот и даже забыл толком встать. Сюр какой-то… За толстяками с утюга сгрузился третий, поспокойнее. Что-то выкрикнул гортанно. Широченные плоские физиономии, минимальные лбы, животы, как у артиста, который «пиво пил»… Оба головы на полторы выше Вереста, за плечами оружие – стволы с газоотводными вырезами, напоминающие автоматы ППШ времен Великой Отечественной.
   Один что-то каркнул, бесновато вращая глазами. Верест медленно поднялся. Некультурно сидеть. Подозрительно легко как-то в теле – почему?
   Не дождавшись ответа, боец набрал воздуха в легкие и повторил фразу.
   – Не ори, – буркнул Верест. – Оглохну.
   Второй присоединился к первому. Заорал в другое ухо. Первый схватил его за руку, сжал. Второй продолжал выдавать гневные рулады на непонятном языке. «Иностранцы», – с сообразительностью, достойной Штирлица, догадался Верест. Неприветливая публика. Он пытался что-то сказать, но, услышав начало фразы, эти двое совсем взбеленились. Удар кулачищем в живот (он успел напрячь пресс, но злость нашла героя), и Верест завис, как на стяжках. Больше не били, просто выкручивали руки. Подошел третий – пудель крашеный. Волосы башней, весь в мелких кудряшках, физиономия бледная, анемичная, гольфики на кривых ногах, грудка узкая, утянута жакетом с тесемками. Опять произвел какие-то звуки – гортанно и вместе с тем визгливо. Представитель местных секс-меньшинств?
   Пузаны, как по команде, завели ему руки за спину. Верест упал на колени. «Пудель» приблизился, продолжая тараторить. Поигрывал тросточкой.
   «На коленях предлагают посидеть, – догадался Верест. – Поунижаться перед вышестоящим».
   Плебействовать он не любил. Как фанера летел из всевозможных контор, чьи хозяева и администраторы воспринимали персонал за нелюдей. Трудовая книжка пестрела гневными записями… А тут еще больно сделали – чуть суставы не оторвали вместе с жилами. Боль он тоже не любил. Злоба захлестнула. Выпластав левую ногу, оттолкнувшись, он послал правую по окружности. Легкость в теле – вопиет. Кудреватый заорал, получив в пах. Толстяки от изумления ослабили хватку. Растерялись. А правый вообще отпустил, кинулся к шефу, который таращил жабьи глаза, зажав пораженное место, и отчаянно выражался. Верест ударил левому пяткой в подъем стопы. А сапожок из мягкой кожи… Пузан завыл от боли, размахнулся кулачищем…
   «Неважные бойцы, – думал Верест, рыбкой уходя под руку. – Массой берут».
   Или авторитетом, поди догадайся. Дожидаться, пока толстяки доберутся до своих дырявых стволов, он не стал. Хватит трюкачества. Он помчался через полянку к лесу. Бежать недалеко – десяток прыжков. Кудреватый еще издавал хрюкающие звуки, когда он влетел в заросли, пробился через хаос веток и побежал за массивное пупырчатое дерево.
   Погони не было – он бы уловил топот. Порядком удивленный, Верест отодвинулся от дерева и стал подглядывать через переплетение ветвей.
   «Пудель» пережил болевой шок – стоял почти прямо, косо щурясь, коверкал рожу зловещей ухмылкой. Толстяки переминались – возвращать беглеца они явно не рвались. Оплывшие жиром простецкие физиономии выражали разве что любопытство.
   Верест насторожился. Не к добру.
   Как в воду глядел. Под ногами сухо прошелестело, впилось в ногу. Тугая змейка поползла по щиколотке! Снова шелест – вторая нога онемела, что-то двинулось вверх по голени, заструилось спиралькой. Он похолодел: ничего себе заявочки… Глянул вниз. Не змеи. Что-то сероватое, бугристое…
   Ветви с кустарника! Непропорционально длинные, они спадали со ствола, вились по траве замысловатыми узорами. И вдруг пришли в движение! Словно пищу почуяли. Покачивая неприятными пурпурными цветками, зазмеились, окрутили ноги. Шевельнулся куст – он не поверил своим глазам, проморгался: повылазили новые, потянулись к нему, изгибаясь знаками бесконечности. Отовсюду! Шорох над головой. Он вскинул голову – скрученный клубок из шевелящихся ветвей сползал по стволу. И даже уродливые, гнутые деревья задвигали иголками – почуяли чужака и насторожились. Живой лес! Неужели с пива?
   Смотрелось это, конечно, не ахти. А главное, больно было – стебли впились в ноги, словно когти Фредди Крюгера. Галлюцинациями Верест не страдал. Наркоманов презирал, как класс. И чувству опасности доверял, как родной маме – уж если страшно, то беги, пока цел. Он пытался освободить ногу – туго. Бежать в карьер опасно: загремит – уже не поднимется. Тогда он стиснул охвативший его стебель, размотал обеими руками: такое ощущение, что разматываешь проволоку-«шестерку». За ней вторую – не теряя времени. Что-то свистнуло над ухом. Он отскочил, откровенно паникуя. И вовремя – целый клубок размером с добрый булыжник шмякнулся туда, где он стоял. Обуянный паникой, Верест бросился на опушку. Кусты хватали за одежду, сучья лезли в глаза. Задыхаясь, разгоряченный, он вывалился из зеленого ада, встал, унимая колотушку в груди.
   Жлобы надрывали животики, тыча в него пальцами. Кудреватый не смеялся – стоял с недоброй ухмылкой и сверлил взглядом. Один из пузанов скинул с плеча автомат, продолжая ржать, поманил стволом – дескать, лапы в гору, чужачок, и кам цу мир…
   Верест оглянулся. Злополучный лес, раздраженный визитом, продолжал шевелиться. Живые стебли выползали на опушку, рисуя узоры фиолетовыми цветами. Жуть рогатая…
   Он сплюнул и поднял руки.
   – Ладно, уроды, ваша взяла. Забирайте.
 
   За «уродов» ему отвесили по полной схеме (языка не поняли, но мимика – куда уж кристальнее). Приклад втемяшился в челюсть, заставив пасть в траву. От пинка по ребрам он заорал. Удар стальным набалдашником трости в основание черепа, отвешенный ухмыляющимся «реваншистом», вовсе выбил из реальности. Дальше Верест принимал мир клочками. И снова раздирающая боль: безвольное тело бросили в «утюг» – под ноги победителям. Пока везли, порядком извозили: манерный вурдалак использовал его в качестве коврика для обуви. Он помнил визгливый голос, тарахтение мотора. Тащили по облицованной гранитом аллее. Мрачноватые глыбы с игольчатыми башенками и надстройками, чугунные шары на заборе, шпили, причудливые тучи, плывущие слишком низко, почти по кровлям… Опять голоса. Процесс раздевания и облачения в рубище, сопровождаемый удивленным похмыкиванием кудрявого. Полумрачные винтовые лестницы, коридоры. Его втолкнули в сырую камеру, запечатлев на заднице каблук. Он упал на гнилую подстилку и потерял сознание. Очнулся от монотонной капели, голова трещала и стреляла трассерами. С потолка стекала жижа – отрывалась от стены, переходящей в нишу, звучно разбивалась. Он поднял голову – в продолговатой пустоте чернело отхожее отверстие, окруженное окаменевшими лепешками.
   Состояние предынфарктное. Потрогал шишку на макушке – болит, сволочь… Ладно, череп не пробил. Спасибо, начальник. Привстал на корточки, заговаривая жжение в почках, осмотрелся. Тоска пилила шарманкой. Лег навзничь и уставился в заплесневелый потолок. Одиночка – отсыревшее вонючее помещение. Подстилка на полу, дырка в нише. Еще оконце у потолка, забранное прутьями, и нечто напоминающее лампу – над входом. Остальное – камень, шершавый, с желтыми потеками, неровно расшитый цементом. От такой халтуры нормальный строитель удавился бы.
   Сознание прыгало, контролю не подлежало. От удара по макушке в глазах двоилось. Потолок наезжал и рассыпался, обнажая новый. Много раз он падал в обморок, приходил в себя, снова падал. Очнулся на боку – от скрипа. Кованые каблуки остановились около носа, как бы размышляя: врезать – не врезать… Плюхнулся чугунный горшок с торчащим «веслом», и что-то вроде ржаной краюхи – судя по стуку, тоже чугунной.
   Тюремщик удалился. Александр приподнялся, заглянул в чугунок. Пошевелил «веслом» в студенистой массе – попался кусочек мяса, на запах вроде говядина. Старая. Жилистая. С троекратным запасом прочности. Он проглотил ее, не став жевать, заткнул нос и выхлебал до дна студень. Хоть какая-то еда. Оставлять себя без сил он пока не собирался.
   «Слиток» хлеба пришлось проигнорировать. Облизав ложку, Верест опять завалился. Очнулся от холода – пока спал, чуть богу душу не отдал. Притупилась головная боль – это плюс…
   Он бросился метаться по камере, растирая плечи. «Есть параллельный мир, есть… Кто сказал, что его нет?» Фантазия плясала вприсядку. Но вдруг как в сказке скрипнула дверь. Он не успел образмерить свое несчастье и выработать тактику – боров в металлической шапочке впихнул в камеру какого-то кренделя. Тощего и смуглого. В плетеной дерюге до колен времен Джордано Бруно, соломенных штанах. На ногах деревяшки вроде сабо, снабженные завязками для икр. Рожа кислая, чумазая, глазки бегающие. Влетел и покатился по полу. Очень артистично. Докатился до Вереста, уселся на пол, почесал за ухом.
   Охранник плюнул в лампочку и захлопнул дверь.
   Стукача подселили, – догадался Верест. Помолчит, помнется, пасть беззубую разверзнет и начнет убалтывать. Гнилой заход. С языком у нас – полная неясность.
   Тип из мутного болота молчал минут пятнадцать. Дышал по-собачьи, высунув язык. Потом боязливо поднял глаза и что-то сказал. Странно. Верест ни слова не понял, но в произношении отметилось нечто отдаленно знакомое. Не славянское ли? Или показалось?
   Он показал на «рыбьем» языке – не понимаю, товарищ.
   Шибздик приосанился, обнажил живописные осколки во рту и ткнул в себя грязным пальцем.
   – Джембо, – коротко и ясно.
   Представление требовало взаимности. Чем ответить? Верестом – глупо. Александром? Не поймут, опять поколотят. Алекс?
   – Лексус, – буркнул он. О существовании фирмы, производящей автомобили для начальства, дуболомы могут и не знать. А звучит по-домашнему. И гордо.
   Джембо возрадовался и выдал раболепную тираду. Уставился выжидающе. Верест решительно покачал головой – не надейся. Общаться с подсаженной тюремной шелупонью он не умел и не собирался. Демонстративно отвернувшись, закрыл глаза, вытянул ноги и принялся облекать свое несчастье в более-менее адекватные рамочки. Джембо обиженно посапывал.
   А рамочки выходили исключительно траурные. Возврат, по всем приметам, не предвиделся. Он очнулся у забора. Допустим, «ворота» (или как их там назвать, тьфу, дожил…) неизменны в пространстве, ну и что? Где искать эту точку? Где забор? Как вырваться из тюрьмы, не зная ни языка, ни местности, ни ситуации?
   Что подумают ребята? Если сами не ухнут по его примеру. Одно неплохо – всплакнуть о нем некому. Сирота он казанская, с десятого класса один. Родная сестра фирму возглавляет во Владивостоке, принципиально не общаются; друзья переживут, бабочки-однодневки – не вспомянут, Вероника прослезится, не без этого, посидит в пустой квартире, погрустит, циперус упакует (хоть бы кошку не оставила!), а завтра другого найдет и будет век ему верна со своими фрейдизмами.
   Мысли уносились. Недавнее прошлое становилось светлым. С каждой минутой – светлее, радостнее, беззаботнее…
   Плохо отложилось в голове, как пришел охранник и за шиворот выдернул соседа. Потом вернул – точным попаданием. Верест вяло повернул голову. Джембо, как ни в чем не бывало, сидел на матрасе и выщипывал из макушки блох, пребывая явно в естественной среде обитания. Обнаружив проявленное внимание, разулыбался, как старому товарищу. При ближайшем рассмотрении его рожа оказалась не столь уж гнусна, как имидж.
   Сунув палец в рот, Джембо надкусил ноготь. Затем выстрелил слюнявым пальцем в окно.
   – Окене, – сказал с ударением на первый слог. Верест удивленно проследил за пальцем. А Джембо развернул перст на сто восемьдесят, ткнув в дверь.
   – Скрыпень.
   Поднял выше, в лампочку.
   – Свиято. Пымай?
   Верест чуть не расхохотался. Пымай, куда уж тут не пымай. Похоже, мозговеды поручили Джембо ответственное задание – в ускоренном темпе обучить узника языку. Кроссовки приглянулись?
 
   Он ловил на лету. Интересно стало, увлекся. Стукачок уже не трещал без умолку, выдавал краткие фразы, заставляя Вереста повторять их прилежным попугаем. При необходимости рисовал слоистым ногтем по слизи на стене. К вечеру Верест усвоил, что он находится в самой мрачной каталажке города Чуга. Именно под стенами этого славного учреждения его и угораздило материализоваться. Начальствует над людьми некто Варвир. Одного он пока не уразумел – где именно начальствует Варвир: в тюрьме, в достопочтенном царстве-государстве, или это сам Создатель из местных? К вечеру следующего дня ясность наступила. Варвир начальствует в тюрьме. Государство именуется Колокус – им заправляет его величество и святомудрейшество Рензеллор Второй. На свободном от граффити участке стены по выразительной просьбе сокамерника Джембо нацарапал карту – вытянутый с юго-запада на северо-восток континент с увесистым полуостровом на юге. Чем не Украина?
   – Тунгнор, – заявил он важно, обводя нацарапанное. В середине очертил что-то вроде овала. – Колокус, – пояснил уважительно. Ткнул в точку на северо-востоке королевства, закончив краткий экскурс: – Чуга.
   «С существительными пока неплохо, – подумал Верест. – Хорошо бы разобраться с ходовыми глаголами».
   Полночи он тряс утомленного доносчика, пока не потухла над дверью грязно-желтая лампа, а Джембо мигом не захрапел. Наутро тяга к знаниям разбушевалась до неприличия. Джембо потихоньку скисал, а Вереста грыз зуд открытий. К обеду он освоил популярные существительные, местоимения и некоторые глаголы. Попутно расширялись познания в географии. Материк Тунгнор по размерам несколько превосходил зарубежную Европу без Скандинавии.
   В этом мире преобладала десятичная система измерения: одна тулия, если Джембо не врал, составляла порядка 1,2 метра, тысяча тулий – один крилл, протяженность материка с запада на восток – около трех тысяч криллов. Вмещал Тунгнор порядка 11-12 государств. На юге – пустыню Аркатур, на севере – сложную горную систему, стерегущую вход в некие таинственные земли, о которых Джембо деликатно умолчал. Есть ли жизнь вне материка, он тоже не распространялся (возможно, не знал), указав лишь на наличие каких-то мглистых северных территорий за океаном, по ряду причин не очень посещаемых.
   – Война идет, – ткнул он в западную оконечность материка и провел линию на восток, не доведя полпальца до Колокуса.
   На этом захватывающем месте ворвался охранник с бесноватой физиономией, схватил Джембо за сальные волосья и куда-то уволок. Вернул бледнее бетона: сокамерник тяжело дышал и держался за бок. Верест даже посочувствовал: в любом из миров работа стукача вредна и опасна. «Сейчас начнет выяснять мою биографию», – догадался он.