— Скажи мне, ты счастлива?
   Она не ожидала от предполагаемого клиента подобного вопроса. Обычно ее сразу спрашивали о том, сколько стоит ее время.
   — Когда, сейчас?
   — Всегда.
   — Невозможно быть счастливой всегда.
   — Счастье складывается из сотен мгновений, наполненных радостью, удовольствием, любовью, хорошим настроением и удачей. Ты счастлива?
   Она сжала губы, поболтала содержимым своего бокала, слушая, как кусочки льда звенят о стекло.
   — Зачем тебе это знать?
   — Пытаюсь понять.
   — Что? — Она улыбнулась немного скованно, но все еще ослепительно. Я проигнорировал ее вопрос, задав новый.
   — Тебе везло когда-нибудь?
   — Везло?.. Да. Пожалуй, да. Я даже в лотерею как-то выиграла.
   Девушка снова позвенела льдом в бокале, отпила, чуть поморщилась.
   — Ты веришь в удачу? — продолжил я, пристально рассматривая собеседницу.
   — Конечно. Кто же в нее не верит.
   Мне понравилась уверенность, прозвучавшая в ее голосе. И сама она мне нравилась.
   — Ты часто выигрываешь в азартные игры?
   Она рассмеялась.
   — Никогда не выигрываю.
   — Аварии, несчастные случаи были?
   — Нет.
   Она вдруг приоткрыла накрашенные губы, захлопала ресницами и снова рассмеялась.
   — Я поняла, почему ты задаешь все эти вопросы! Тебе нужен талисман.
   — Кто?
   — Талисман. Ну, чтобы пойти в казино или на ипподром и выиграть. Иногда клиенты боятся делать ставки сами, и это поручают девочке с легкой рукой. Угадала?
   Я улыбнулся ей.
   — Нет, я сам себе талисман.
   — Тогда что? — Ее лицо засветилось от любопытства.
   Мне нравилось говорить с этой девушкой. Она была искренней, немного наивной, любопытной, забавной…
   — Так, я не понял! — прозвучал рядом мужской голос с высокомерной барственной интонацией. — Ты что, трепаться сюда пришла?
   Моя собеседница мгновенно сникла, как будто съежилась. Погасли яркие глаза любопытного ребенка, улыбка стала жалкой, словно привязанная на тонкой ниточке к алым губам. Этот внезапный страх вызвала бледная личность в темно-синем костюме с невыразительным лицом и волосами аккуратно расчесанными на прямой пробор.
   — Нет, я просто… — пробормотала девушка, но ее оправдания никого не интересовали. Неизвестный господин повернулся ко мне.
   — Если не берешь девушку, нечего ее отвлекать. Она на работе.
   Я медленно осмотрел его с головы до ног и с должным презрением произнес:
   — Пошел вон.
   Тот обалдел.
   — Чего?
   — Я сказал, пошел вон, мое время слишком дорого для того, чтобы тратить его на мокриц вроде тебя.
   Я снова повернулся к девушке, нервно кусающей губы, и взял свой бокал.
   — Так что ты говорила о талисманах?
   Какое-то время бледный тип злопыхал у меня за спиной, придумывая все более неправдоподобные угрозы, но моя заносчивая уверенность в себе смущала его. Когда он наконец удалился, явно ненадолго, девушка посмотрела на меня печально, с мягким упреком, почти осуждающе.
   — Не нужно тебе было говорить с ним так. Он прав, я на работе.
   Ей хотелось остаться, поболтать со мной еще о талисманах и везении, но она поднялась. И очень вовремя. Ее работодатель появился снова, на этот раз в компании мужчины средних лет с раздраженно-брезгливой физиономией. Мой недавний оппонент что-то горячо втолковывал ему, а тот слушал, не проявляя никакого интереса.
   — Ну и сколько стоит вся эта кухня? — спросил наконец громко.
   Темно-синий что-то ответил, показав на девушку, все еще стоящую рядом со мной. Мужчина оценивающе рассмотрел ее с ног до головы, удовлетворенно кивнул и поманил к себе…
   Уже выходя из бара, она быстро оглянулась и едва заметно улыбнулась мне…
   Удача любит других людей: решительных, смелых, уверенных в себе, совсем не таких, как эта девочка. У ее друга, кроме невезения, есть редкий талант, а у нее нет ничего, только милая улыбка и глаза испуганного, никому не нужного ребенка…
   Почему я никогда не обращал внимания на таких, как они? Меня не интересовали их проблемы, их жизнь, их планы. А ведь они тоже мечтали о бешеных выигрышах в казино и о полосе вечного везения. Но у них никогда не хватало силы воли или безумия для того, чтобы пойти в мой “храм” и поставить на кон все свои сбережения. Меня никогда не тянуло к тем, кто не умеет играть и не умеет проигрывать. А сейчас я смотрю вслед девочке, которая ушла с посторонним чужим мужчиной, потому что ей так велели, и жалею о том, что не задержал ее. Она мне нравится… Бог Шанс любит детей…
   Я шел по улице, смотрел в лица людей, попадающихся навстречу, и чувствовал, как во мне меняется что-то. Две короткие встречи, два ничего не значащих образа — парень, играющий на саксофоне так, что даже у бездушного бога заныло сердце, и девочка, с улыбкой оглядывающаяся на меня через плечо… Только сейчас я понял, как она похожа на музыку Константина. Щемящая, печальная мелодия об одиночестве и беззащитной нежности, тоска по нескольким мгновениям короткой юности. По слабой, ранимой юности, вынужденной прятаться за маской взрослой искушенности и вседозволенности… Два ребенка, не нужных никому… кроме меня?
   Я резко остановился, развернулся, и налетел на старушку, осторожно семенившую по тротуару. Ручка хозяйственной сумки, которую она несла, оборвалась, и на черный асфальт посыпались ярко-оранжевые апельсины.
   — Простите. Я… сейчас соберу.
   Я бросился подбирать золотые плоды, которые весело катились по земле и были похожи на мои искры. Старушка бормотала какие-то невнятные благодарности и улыбалась. А потом, когда я высыпал все собранное обратно ей в сумку, вытащила из пакета апельсин, сбереженный от падения, и протянула мне.
   — Спасибо, — пробормотал я, взял маленькое, оранжевое земное солнышко и почувствовал на мгновение, что мне богу Шансу, подарили человеческую, искру удачи.
   Мы с Константином общались уже около трех недель. И постепенно я начал замечать, что он меняется. Стал увереннее держаться, двигаться свободнее, как будто больше не опасаясь споткнуться на ровном месте.
   Странно, но люди очень зависят от внешних обстоятельств. Им не хватает спокойствия, уравновешенного отношения к событиям и стабильности характера, когда что-то, пусть самая мелочь, идет не так в их человеческой жизни. Мы, боги, лишены этой зависимости. Может быть, оттого, что не испытываем страха. Внутреннюю уверенность и невозмутимость Рока не сокрушить ничем. Активность и безудержную деятельность Фема вряд ли можно остановить. И мое упрямство, похоже, не переупрямишь.
   Будучи человеком, Константин приобретал равновесие духовное вместе с материальной стабильностью.
   Получив возможность быть “не хуже других” в финансовом плане, таком значимом для мужчин, он чувствовал себя более полноценным. Взгляд его все чаще останавливался в центре объекта, заинтересовавшего моего протеже, а не скользил мучительно от одного края до другого и не уходил в пол. Движения и жесты стали более четкими, он больше не плелся бесцельно и не бежал слепо неведомо куда. Речь зазвучала внятно и логично. По крайней мере мой приятель научился спокойно озвучивать вслух свои желания. Мучительное: “вот… я… как ты считаешь?., подумал… ну… может быть, мы…” теперь заменялось простой фразой; “Пойдем поужинаем”.
   Я радовался за парня и только начал получать удовольствие в его обществе. Как вдруг все началось сначала. Музыкант стал нервничать, мрачнеть и часами не хотел разговаривать со мной.
   Творческий заскок, решил я…
   Он сидел на втором этаже одного из самых дорогих ресторанов, за столиком у окна, одетый в эксклюзивный костюм от Черрути, мрачно смотрел в свою тарелку, где лежали представители морского ассорти в белом соусе, по триста за штуку, и молчал. Ждать, когда у него закончится полоса уныния, мне надоело, и я спросил:
   — Константин, в чем дело?
   — Ни в чем, — ответил тот, все еще рассматривая омара в окружении блестящих черных маслин и нежно-зеленого салата.
   — Тогда почему ты не ешь?
   — Не хочу.
   — Что с тобой?
   — Со мной ничего.
   — Так. Значит, дело во мне?
   Он помолчал, подцепил вилкой листик салата и снова уронил его на блюдо.
   — Я поссорился с Агатой.
   — С кем?
   — С Агатой. Мою девушку зовут Агата! — Мне не понравилось раздражение, прозвучавшее в его голосе. Константин понял это и продолжил уже спокойнее: — Она спрашивает, откуда у меня вот это все. — Он потянул себя за отворот отлично сшитого пиджака. — Спрашивает, откуда деньги. И мне приходится врать ей. Последнее время я все время вру. Выкручиваюсь, что-то придумываю.
   Вечные человеческие проблемы! Как они утомляют!
   — Тогда говори правду.
   — Правду?! Какую правду? Что я зарабатываю на жизнь не самым обычным для мужчины способом? Что переспать со мной стоит дороже, чем с профессиональной гейшей, и беру я деньгами, вещами, ремонтом в квартире?..
   — Прости, но я не понимаю, что тебя смущает.
   — Ты не понимаешь?!
   — Я получаю удовольствие от общения с тобой и плачу за это. Мне не кажется это противоестественным.
   — А мне кажется! Если бы ты помогла мне найти работу и я сам зарабатывал, в этом не было бы ничего предосудительного. Если бы мы поженились, у меня бы не было выбору я бы принял то, что ты даешь. Даже если бы ты просто любила меня, а я тебя — мы бы не делили ничего на твое и мое. Психологически, понимаешь! Я не могу спать с девушкой и получать от нее за это деньги. Меня это унижает.
   — Относись к этому проще.
   — Я не могу относиться к этому так, как относишься ты Как к сделке.
   Я чуть отодвинулся от стола, положил ногу на ногу.
   — Ты недоволен моей работой?
   Константин смутился. Еще бы, упрекать меня в “непрофессионализме” несправедливо.
   — Ты прекрасно справляешься со своей “работой”.
   — Тебе свалился кирпич на голову? Облили грязью? Обсчитали в ресторане?
   — Нет.
   — Так в чем дело? Чем ты недоволен?
   — Ну, пойми, люди так не общаются. Это ненормально!.. — Он смотрел на меня почти умоляюще. — Я знаю, почти все мои друзья были бы счастливы жить с тобой, тратить твои деньги и ни о чем не спрашивать. Играть в исцеление от неприятностей, каждый день получать новые подарки… А я…
   — А ты не можешь?
   — Мы с тобой оба отлично знаем, что я ничего не смогу тебе вернуть.
   — Но ты сам просил меня сделать тебя счастливым и удачливым. Я делаю.
   Он улыбнулся своей искренней беззащитной улыбкой, и мне стало по-настоящему тошно в ответ.
   — Отлично. Все ясно. Давай поступим так. Я оставлю тебя на сутки, и ты подумаешь, стоит ли нам… встречаться дальше.
   Константин забеспокоился, подозревая, что обидел меня, должен был обидеть девушку, настойчиво в нем заинтересованную. Он вскочил, но я жестом заставил человека опуститься на прежнее место и гордо вышел из зала.
   Вот теперь действительно пора задуматься, зачем он мне нужен? Какой смысл навязывать удачу тому, кто отталкивает ее обеими руками? Небольшое удовольствие — каждый день смотреть на унылую физиономию и ловить тягостные мысли о том, имеет ли он право получать удовольствие от общения со мной. Так что стоит хорошенько подумать, надо ли возвращаться к бестолковому смертному после короткого испытательного срока.
   Я вышел из ресторана, все еще не меняя привлекательного женского облика, но не успел сделать и нескольких шагов. Высокий тонкий каблук одной из туфель, которые носила девушка Удача, неожиданно подвернулся. На совершенно ровном месте. Я понял, что теряю равновесие, и не успел даже удивиться…
   Материальное воплощение успеха, великолепный бог Шанс сидел на холодных, жестких камнях тротуара и с изумлением рассматривал ногу, которая нестерпимо ныла в щиколотке. Вот это и есть человеческая боль? Я, конечно, знал, какая она, приходилось чувствовать через других людей, но никогда не доводилось испытывать лично. Как неприятно. Глупо!
   — Шанс! Что ты? Что с тобой?
   Ко мне подбежал испуганный Константин (увидел в окно мое нелепое падение?).
   — Что случилось?
   — Нога… болит. — Я услышал в своем голосе безмерное удивление, которое должно было бы рассмешить любого нормального человека.
   — Наверное, ты ее подвернула… нуда. Так и есть. Это не страшно. Сейчас я вызову такси, отвезу тебя в больницу.
   — Нет! Никакой больницы.
   — Хорошо. Как скажешь. — Он озадаченно посмотрел на меня, не ожидая столь резкой реакции на естественную заботу. — Тогда поедем домой… к тебе?
   — Нет, к тебе.
   — Ладно, ко мне. Давай я помогу тебе встать.
   — Больно!
   — Потерпи немного.
   Он остановил машину, помог мне устроиться на заднем сиденье и всю дорогу посматривал с настороженным вниманием, как будто опасался, что я могу неожиданно упасть в обморок.
   Дома Константин продолжал трогательно заботиться обо мне, усадил в кресло, намазал распухшую лодыжку какой-то мазью, забинтовал, подобрал мои туфли, валяющиеся на полу, и неожиданно рассмеялся,
   — Знаешь, никогда бы не подумал, что ты умеешь быть слабой, беззащитной. У меня такое чувство, будто ты впервые испытываешь боль.
   Я промолчал, и парень понял, что меня лучше оставить в покое. Невезение невезением, а интуиция у Константина работала хорошо.
   Он уже спал, когда пришел Рок. Я сидел в кресле у окна, терпеливо ожидая, когда закончится мое добровольное человеческое мучение. Не в силах покинуть это тело, пока физическая боль отвлекала меня от состояния отрешенности, свойственного (и необходимого!) богу. Ногу то сводило, то начинало колоть, а то она просто нудно, тупо ныла. Отвратительное ощущение.
   — А ведь я тебя предупреждал, — прозвучал рядом тихий задумчивый голос.
   Я поднял голову. Рядом стоял мудрый старший братец исмотрел на меня сверху вниз.
   — Отвали, Рок, без тебя тошно.
   — Я тебя предупреждал.
   — Да-да! Предупреждал! Вот такой ты умный и дальновидный! А теперь оставь меня в покое.
   — Как ты думаешь, почему это произошло с тобой?
   — Потому что я упал.
   Словно не замечая грубости, Рок продолжал смотреть на меня с едва заметной, ничего не значащей улыбкой сфинкса.
   — Ты считаешь себя богом, не так ли?.. А ты никогда не задумывался о том, что грань между сверхчеловеческим и человеческим очень тонкая?
   — О чем ты?
   — Чем дольше ты будешь оставаться с человеком, чем больше станешь думать о нем, чувствовать и помогать ему. тем лучше станешь понимать, что творится у него в душе. Ты слишком любишь свою работу, Шанс. Как сказали бы люди. отдаешь ей всего себя. Не хочешь допускать брак.
   — Фем тоже любит свою “работу”, — пробормотал я, не понимая, чего он добивается.
   — Фем не понимает человеческих чувств. Не знает, почему люди желают зла или добра друг другу. Он всего лишь зеркало.
   — А я?
   — А ты слишком много размышляешь, пропускаешь через себя человеческие эмоции. Хотя тебе и кажется, что ты равнодушен. Тебе нравятся люди. Не конкретный человек в отдельности, один из толпы, а все они вместе. Поэтому ты не хочешь знать, кто ловит твою искру — преступник или добропорядочный гражданин. Ты любишь людей, Шанс.
   — Нет. Нет! Я не могу никого любить! Я не имею права любить, иначе не смогу быть… равнодушным…
   — Это правило ты придумал сам.
   — Рок, чего ты хочешь?! В чем ты пытаешься убедить меня?
   — Бог, который слишком близко общается с людьми, рискует стать похожим на них… одним из них.
   — Нет…
   Брат наклонился и дотронулся до моей ноги, которая тут же заныла в ответ на прикосновение. Я стиснул зубы, а Рок усмехнулся.
   — Что такое боль, ты уже узнал. Остается совсем немного: разочарование, отчаяние. Что там еще они испытывают?
   — Надежда, — произнес я сквозь стиснутые зубы. — Рок, почему я упал?
   — Потому что ты хочешь помочь ему. — Брат указал на крепко спящего Константина. Наклонился. Его лицо оказалось совсем близко, и мне показалось, что в темных глазах я вижу пустоту. Космическую пустоту. — Потому что ничто не исчезает в никуда. Ты перетягиваешь на себя его неудачи, его судьбу. Человеческую судьбу, Шанс.
   Рок резко выпрямился, отстраняясь, и исчез. Так же внезапно, как появился.
   Он никогда не почувствует того, что чувствую я.
   Мы слишком разные.
   Фем — справедливость, Рок — судьба… а я бог, который живет среди людей. Они мне нужны, потому что в них моя сила и смысл моего существования. Я нужен им для того чтобы менять их жизнь. Делать ее чуть легче или чуть тяжелее, как мне вздумается. Я научился чувствовать их боль, их надежду, знаю, чего они хотят, и могу меняться, как они. Значит, правила, которые бог Шанс создает сам для себя и которым подчиняется, тоже… могут меняться. Наверное, я взрослею. Учусь понимать и ценить то, что раньше для меня не существовало…
   Юная девушка, улыбающаяся мне украдкой, парень, играющий на саксофоне, старушка с золотым апельсином в морщинистой руке, девочка, ловящая мою искру… наверное, я замечал все это не один раз, но никогда не видел по-настоящему.
   Я сам устанавливал эти правила: не привязываться, не любить, бросать удачу в безликую толпу, ничего не зная о тех, кто ловит ее, быть равнодушным и беспристрастным…
   Но бог Шанс тоже может ошибаться.
   Почему я решил, что незаслуженная фортуна лучше заслуженной? Не так важно, кто получит ее — неизвестный мужчина в казино или симпатичная мне девушка, старушка с апельсинами или Константин, своей музыкой заставивший меня почувствовать себя немного человеком…
   Я поднялся и подошел к кровати. Музыкант тихо вздохнул во сне, перевернулся на бок, прижимаясь щекой к подушке. Всего лишь один из многих, один из тех, без кого моя жизнь не имеет смысла.;. Я улыбнулся, сунул руку в карман, достал несколько искр и бросил их на спящего парня.
   Он не проснулся, когда золотистые брызги упали в его ладонь, но пальцы Константина дрогнули, сжимая теплый огонек. Стена, которую я сам же и поставил вокруг него, исчезла.
   Невидимая удача высветлила черноту его вечных неудач, и уже завтра все изменится… Для Константина, а может быть, еще для кого-нибудь, кому я решу подбросить немного везения.
***
   Многие считают меня богом. И, наверное, они правы.
   Бог, который делает жизнь людей чуть легче или чуть тяжелее — как ему вздумается.
   Для которого больше не будет никаких правил.
   …Неправильный бог, ненастоящий… Умеющий любить и сочувствовать.
   Твой навеки. Шанс.
    7–9.2003 г.
    Балашиха –Дагомыс
    © Н.Турчанинова, Е.Бычкова, 2005

Сергей Лукьяненко
КОНЕЦ ЛЕГЕНДЫ

   Цыганка, неподвижно сидящая в глубоком кресле, была древней и дряхлой — но язык не поворачивался назвать ее старухой. Мешали глаза — яркие, живые, завораживающие.
   До сих пор красивые.
   А властности с годами только прибавилось.
   И под взглядом женщины они опускали глаза, переминались с ноги на ногу: пятеро парней и три девушки, все в кольчугах — острый блеск переплетенных стальных колечек поверх вытертой джинсы, арбалеты и мечи сжаты в потных руках, тяжелые рюкзаки с притороченными поверх туго скатанными пенками брошены на пол. Молодые люди тяжело дышали, лица их раскраснелись, движения были нервными и быстрыми — как это бывает со всеми, выдержавшими серьезную потасовку. Они заняли почти всю тесную душную комнату, к двери за их спиной был придвинут огромный тяжелый комод. Единственное в комнате окно закрывали ставни. Может быть, на улице был день, может быть, ночь — комнату освещала только тусклая электрическая лампа в старом пыльном абажуре из багрового бархата.
   Женщина сухо рассмеялась, глядя на растерявшихся налетчиков.
   Тогда из-за спины молодых вышел мужчина постарше — тоже в кольчуге, но вместо самодельных мечей в руке — пистолет. Дуло пистолета было вставлено в рот длинноволосому чернявому мальчику лет пятнадцати. Как ни странно, это выглядело не угрозой, а заботой, вороненым термометром во рту больного ребенка. Да и сам мужчина казался добрым доктором, терпеливо успокаивающим капризного маленького пациента.
   — Прости, что побеспокоили, Мать, — сказал мужчина, останавливаясь. Парнишка что-то замычал, откинул голову, пытаясь избавиться от ствола. Мужчина резко дернул пистолетом — и во рту мальчика хрустнуло. На его глаза навернулись слезы, он замер.
   — Отпусти ребенка, чяморо ! —сказала женщина. — Живо!
   — Ты будешь говорить? — уточнил мужчина.
   — То скарин ман дэвэл ! —выкрикнула женщина — и вдруг вся ее горделивая осанка исчезла. Миг — и в кресле осталась ветхая, впадающая в маразм старуха, неразборчиво прошамкавшая беззубым ртом: — Я уже говорю с тобой, сын обезьяны!
   Мужчина вынул пистолет изо рта мальчика, толчком в затылок отправил его к старухе. И небрежно спросил:
   — А вы от кого произошли? Догадываюсь, что не от обезьян, но все-таки…
   Цыганенок, повинуясь жесту старухи, стал за ее креслом. Несколько секунд женщина и мужчина буравили друг друга взглядами. Потом старуха сказала:
   — Сдвиньте кровать, поднимите линолеум. Там нычка. Травка и деньга… вам всем хватит.
   Мужчина засмеялся — его смех неловко подхватила молодежь в кольчугах.
   — Мы не за травой пришли, Мать. И деньги нам не нужны. Мы хотим увидеть Чудесный Мир.
   С минуту женщина молчала. Потом что-то быстро произнесла на цыганском. Мальчик медленно прошел вдоль стены, ловко забрался на шаткий круглый столик, поднял руки и потянул за крошечный гвоздик, вбитый в стену под самым потолком. Открылась замаскированная обоями дверка. Мальчик достал из тайника тугой пакетик с белым порошком и пачку долларов. Бросил под ноги мужчине с пистолетом — и презрительно харкнул поверх кровавой слюной.
   — Мы ведь пока никого из ваших не убили… — задумчиво сказал мужчина. Сделал шаг, наступил на пакет и втер его ногой в пол. Полиэтилен порвался, белый порошок заскрипел под башмаком, будто обычный крахмал. — Мать, мы не парки. Нам не нужна ни трава, ни героин. Мы знаем, кто вы такие. Шуиэса ?
    Пхэн , кон ту? Ром или гаджё ? —спросила женщина. Мальчик снова встал за ее спиной.
   — Мэ гаджё .Не дури, Мать-Великого-Рода-Умеющая-Открывать-Двсрь. Ты думаешь, я случайно взял в заложники этого мальчика?
   Ответом был полный ненависти взгляд старухи.
   — Да, я знаю все. Он последний из твоего рода. Он еще не сделал ни одного ребенка. Если мы его убьем — эта линия прервется. И кто знает, сумеют ли другие бэнг-мануштвоего рода открыть дверь в Чудесный Мир? Пойдете на поклон к джугии лу-ли ? Аостались у них открывающие, а, Мать?
   Замершие за спиной своего старшего юноши и девушки затаили дыхание — и тем привлекли к себе внимание. Старуха обвела их взглядом — не то презрительным, не то снисходительным. Будто плетью стегнула — они снова уставились в пол. Старуха посмотрела на мужчину. Встретила ответный жесткий и насмешливый взгляд. И обмякла — смирилась. Кто бы он ни был, он знал слишком много. А воля его, похоже, была столь же тверда, как у Матери Рода.
   — Зачем тебе цыганское волшебство, чаворо ? —Старуха склонила голову набок, будто надеясь под таким углом углядеть что-то тайное. Голос ее стал спокойным, будто она уже приняла решение. — Разве ты не знаешь — гаджёне бывает добра от цыганских чудес… Зачем ты ведешь за собой чужих детей, чаворо ?Разве ты дал им жизнь, чтобы теперь дать смерть?
   — Мне не нужно твое волшебство, Мать, — тем же тоном ответил мужчина. — Открой дверь — и мы уйдем в Чудесный Мир.
   — Что ты знаешь о нем, чаворо ?
    Многое… — В глазах мужчины появилась мечтательная задумчивость. — Горы, вонзающиеся в голубое небо…бездонные синие океаны… бескрайние зеленые леса и желтые степи…
   — Это есть и в твоем мире, — буркнула старуха. — Чего ты ищешь?
   — Единороги, драконы, тролли… — небрежно обронил мужчина.
   — Зато там нет бегемотов и жирафов, — равнодушно сказала старуха.
   — Магия…
   — Техника.
   — Великая война Света и Тьмы…
   — Откуда ты знаешь это?
   — Великий Лорд Гвиндор Инглорион сказал: настал час последней битвы Добра и Зла. Со всех сторон сошлись пресветлые эльфы — отважные лучники востока, закутанные в плащи-невидимки; стремительные всадники запада на своих быстроногих конях; суровые воины севера, сжимавшие ледяные гарпуны и восседающие на белых медведях; яростные бойцы юга, чьим оружием были клинки из черного камня и плети из драконьих жил… Им навстречу вышли несметные орды орков. И когда две армии сошлись на плоскогорье радужных трав, Лорд Инглорион сказал: вечером девяносто девять орков из сотни будут мертвы, а оставшиеся навсегда бегут из Чудесного Мира, станут вечными странниками в земле, принадлежащей людям, где магия редка и слаба…
   Старуха молчала. Покачивала головой, смотрела в себя, будто переводила строки на другой язык.
   — Кто рассказал тебе эту легенду?
   — Не важно. — Мужчина усмехнулся. — Птичка принесла на хвосте… маленькая цыганская птичка… Открой нам дверь в Чудесный Мир, Мать Орков!
   Старая женщина подняла голову, всматриваясь в его лицо.
   — Мы не питаем к вам зла, — продолжил мужчина. — Эльфы изгнали вас… что ж. Страданиями и скитаниями вы искупили свою вину. Живите среди людей. Но мне и моим Друзьям ты откроешь дверь в Чудесный Мир!