Страница:
"Надо рвать от него когти, да побыстрее", – подумал Ефим, но тут же задумался, а куда он подастся? В клубе УТОГ взяли другого человека, да и какая там была зарплата? Её не хватило бы на один такой вечер в ресторане, какой они вчера провели. Но и ходить всё время под угрозой расправы над собой Ефим тоже не мог.
Ладно, пожуём, увидим, решил Соколов и стал одеваться. Но решение пришло через некоторое время оттуда, откуда его Ефим и ожидать не мог.
Утром, в назначенное время, от пришёл к Дюку Ришелье, и сразу же к нему подъехала легковая машина, в которой сидела Марина и Дрын, а за рулём находился здоровенный молодой парень, которого Ефим раньше не видел.
Марина всех проинструктировала, как и что каждый должен делать.
Ефиму досталась пассивная роль наблюдателя и заключительная, когда нужно будет предложить парню выйти из машины.
До Первомайска ехали два с лишним часа, дорога давно не ремонтировалась, рытвины и ухабы замедляли скорость. Ефим вспомнил вчерашний день, как он пришёл извиняться в кооператив, в котором работал Сенька. Он застал там несколько человек посторонних, оплачивающих заказ наличными, и решил подождать пока они уйдут.
Соколов вышел на улицу, и сразу к нему вышел Семён.
– Что ты хотел? – не очень дружелюбно спросил он Ефима.
– Здравствуй, Сёма!
– Ответь мне на вопрос, чего ты хотел?
– Я пришёл сказать, что шеф послал меня к вам извиниться за тот случай. Произошла ошибка. Мы к вам ничего не имеем. И если у вас возникнут какие-то проблемы, обращайтесь к нам, и мы вам поможем.
– С какой такой радости?
– Ну просто так.
– Просто так и чиряк на жопе не выскакивает. Лучше забудь сюда дорогу. И передай своему шефу, что нас крышуют мужики с Молдаванки,
– соврал Семён, – и мы к ним обратимся, когда нам нужно будет. И учти, не дай Бог, что-то случится с моими, я тебя убью.
– Что ты, Сёма, что ты? – испугался Ефим, – да не в жизнь я…
Во, сука буду, – ногтём большого пальца, как когда-то в детстве он дёрнул себя за верхние зубы, – поверь мне. Ты же знаешь, что я всегда к тебе хорошо относился.
– Знаю, – ответил Семё и вошёл в контору.
Ефим думал о том, что передавать шефу весь разговор не будет, а только скажет, что у них крыша из молдаванских ребят. Вряд ли он захочет с ними связываться. А Сенька, козёл паршивый, зажрался.
Здороваться не хочет. А угрозу его Ефим воспринял серьёзно. Сенька слово держать умел.
Марина и Ефим не доехали до автомагазина в Первомайске два квартала, пошли к нему пешком, а машина с их подельщиками отъехала в назначенное Мариной место, к заросшему бурьяном пустырю.
Парень, его звали Эдик, продававший машину, уже был на месте, занял в очередь на продажу и был вторым.
– Деньги у вас все с собой? – спросил Эдик.
– Конечно.
– Так дайте мне сейчас разницу.
– Ты что, нам не веришь? Оформим документы и сразу рассчитаемся, спокойно сказала Марина.
– Э, так не пойдёт.
– А чего мы должны тебе верить? Ты местный, тебя здесь все знают.
– Ну и что?
– Если так, давай назад задаток и мы уехали.
– Ладно, хорошо, я вам поверю.
Ему очень не хотелось терять этих покупателей, тем более, что женщина создавала очень приятное впечатление, а снова ставить машину на учёт – это сплошная морока.
Комиссионная торговля автомобилями производилась таким образом, что автомобили оценивались по внешнему виду заместителем директора, и продавцы старались показать все недостатки в ней, что бы цена была, как можно ниже. Это со стороны выглядело смешно, поскольку только недавно они доказывали покупателям какими высокими качествами обладала их машина. Смысл заключался в том, что покупатель платил всю оговоренную ранее сумму, а комиссионный сбор и немалый, магазин брал с оценочной стоимости. "Девятку" Эдика оценили в пять тысяч и пошли внутрь оформлять куплю-продажу. Женщина, оформлявшая документы забрала у Эдика техпаспорт, ключи и после оплаты Мариной денег отдала их Марине, а Эдик получил квитанцию на деньги, которые должен был получить через три дня в кассе магазина.
Когда шли к машине Эдик забегая перед Мариной потребовал:
– Давайте разницу!
– Эдик, ну что ты? Вот так на улице? Здесь же столько хулиганья, а если милиция увидит? Садись в машину, чуток отъедем и рассчитаемся, – с улыбкой говорила Марина.
Марина села за руль, Эдик сел рядом с ней, а Соколов сзади. Он и проехали несколько кварталов и остановились у пустыря. Метрах в двадцати впереди стояла легковая машина.
– Выходи, Эдик, приехали, – объявил Ефим.
– Вы, что, как приехали!? А деньги?
– Какие деньги? Мы всё заплатили в магазине.
– Не надо так шутить, пожалуйста верните деньги, – и Эдик заплакал, – я ещё за машину долги не отдал, а сейчас ещё больше буду должен. Да мне хоть повесься.
– Мальчик, нам надо ехать, выйди из машины, – сказала улыбаясь
Марина.
– Никуда я не выйду, отдайте ключи и документы! – истерично кричал Эдик и хотел вытащить ключ из замка зажигания, но Марина прикрыла ключ рукой.
К машине подошли двое мужчин и один из них, тот, что был за рулём во время езды из Одессы, открыл переднюю правую дверь.
– Здесь какие-то проблемы? – спросил он у Марины.
– Да! Вот этот тип продал нам машину и требует ещё какие-то деньги.
– Вы, вы понимаете…, – хотел сказать Эдик, но его не хотели слушать.
– Вылазь, сказали тебе! – но Эдик продолжал что-то лопотать.
Его схватили за руку и с такой силой выдернули из машины, что он отлетел метра на три. Марина резко рванула с места и дверка сама захлопнулась Ефим оглянулся и увидел, что Эдик лежит на земле и бьётся в истерике, а оба мужчины спокойно идут к своей машине.
Марина выехала из города.
– Здорово мы его кинули, – весело сказал Ефим.
– Заткнись, слизняк, – зло одёрнула его Марина.
Соколов молчал до самой Одессы и думал о том, почему Марина с ним груба, и почему она злится? Ведь операция, как любит говорить шеф, прошла успешно. "Хрен этих баб поймёшь".
В Одессе Марина высадила Ефима в центре города.
– У шефа в шесть на Сапёрной, – сказала Марина и уехала.
На улице с таким названием у шефа была одна из квартир, используемая им для деловых свиданий.
Вечером шеф выслушал отчёт Марины об операции, похвалил её, а в сторону Соколова даже не посмотрел, как будто тот не участвовал в деле. Соколову это показалось обидным, но когда ему дали 500 рублей, и Марина сказала ему, чтобы завтра он к десяти пришёл на авторынок для продолжения работы, а шеф сказал, что сегодня он свободен,
Соколов ушёл. 500 рублей грели ему душу, но Ефим считал, что шеф его надул. По его подсчётам он должен был получить 800 рублей, но спрашивать шефа не хотел, боясь нарваться на новые неприятности.
Марину шеф оставил для разговора на тему, над которой он уже значительное время работал. Он вышел на кухню, заварил кофе, принёс блюдца, ложечки и в квадратной картонной коробке "Киевский" торт.
– Люблю сладкое, а этот торт, особенно. Причём изготовленный в
Киеве. В других городах тоже пытаются делать по их рецепту, но то всё жалкое подобие. А этот сегодня мне передали из киевского поезда.
Присаживайся ближе, будем смаковать.
– Мне бы лучше чая. Кофе перебивает вкус торта.
– Это запросто. Чай тебе какой? Цейлонский, индийский…?
– Краснодарский. Он мне нравится больше всех импортных.
– Можно и краснодарский.
Шеф принёс чай и скаламбурил:
– Приступим к кофе и чаепитию, а также к тортоедению, – и сам засмеялся.
Марина смотрела на него и думала о том, что этот человек, наверное, очень талантлив. Он может быть жёстким и даже жестоким, грубым и нахальным, а вот сейчас перед ней интеллигентный человек с хорошими манерами и доброй улыбкой.
На стенах комнаты, в которой они сидели, висели несколько картин, на одну из которых указал шеф.
– Как ты думаешь, чья это картина?
– Ты испытываешь мой интеллект? Думаешь, что я отвечу, что твоя?
– Нет, – засмеялся шеф, – если бы так думал, то не спрашивал.
– Я ещё прошлый раз подумала, что она очень похожа на манеру
Левитана, а вон та явно Шишкин, или хорошая копия.
– Копий не держим. А это, действительно, Левитан и Шишкин. Им место в галерее, а не в этой зачуханной квартире.
– Так продай в галерею.
– И получить за них червонец, как минимум. Лет, конечно. Нет, их время ещё не пришло. Давай ближе к делу.
– Вся внимание.
– Как ты находишь Соколова?
– Как красивого и пустого дурака.
– Характеристика с попаданием в десятку. Ты бы пошла за него замуж?
– Юра, ты с ума сошёл! Он мне противен, особенно после лобзаний с
Люськой.
– А если я тебя об этом попрошу?
– Ты же знаешь, что я не проститутка. Блядь, да, но жизнь заставила. И с тобой сплю по необходимости. Болезнь матери и Светы меня вынудили идти на всё это. Будь оно проклято.
– А теперь послушай меня.
Шеф задумался и пальцам обеих рук стучал по столу, как будто перебирал клавиши на рояле. Марина смотрела на его холёные руки с длинными пальцами музыканта и её не покидало чувство, что она сидит не с обыкновенным предводителем банды, а с человеком, наделённым необыкновенной силой духа свыше.
"Вот только, наверное, не Богом, а Чёртом. А может это и есть сам чёрт, подчинивший меня себе?", – промелькнуло в уме у Марины.
– Марина, я уже давно хотел расширить сферу своего влияния и выйти за рамки одного государства, тем более, что всё говорит о скором его распаде. Кое-где я уже наладил работу моих агентов, но пока всё это не то, на что я рассчитываю. Мне за границей нужны умные люди, которых, вообще, очень мало. И умные имеют тенденцию к отделению от хозяина, а я этого не хочу. Я не меценат, дающий деньги на развитие кому либо, я властолюбец и деньголюбец. А ты умная женщина, и деньги для тебя средство, а не цель, поэтому я в тебе уверен, но за границу ты сможешь попасть только выйдя замуж за иностранца или еврея.
– Ты мне предлагаешь фиктивный брак?
– Что-то вроде того. А ляжешь ты с ним в постель или нет, это дело твоё.
– И куда ты хочешь меня отправить?
– В Европу. Я пробовал в Израиле наладить бизнес, но евреи – каждый второй "бизнесмен", вроде меня, и облапошат любого.
– А чем конкретно я должна буду заниматься?
– Вот этот вопрос мы обсудим тогда, когда ты ответишь мне на первый. А первый подразумевает выезд за границу надолго, если не навсегда.
– Хорошо, я подумаю.
– Я сейчас организую тебе автомобиль, а то ты знаешь, этот район небезопасен для молодых женщин, – засмеялся шеф.
Он вышел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.
– Через десять минут будет авто.
Когда Марина выходила, шеф поцеловал её в щёчку и галантно раскланялся.
Вера всё чаще приходила домой расстроенная из-за плохой торговли магазина. С каждым днём выручка всё уменьшалась, торговать становилось нечем и прибыли еле хватало на оплату коммунальных услуг и электроэнергии. Зарплату задерживали всё больше и больше.
В самом магазине обстановка накалилась так, что ни дня не обходилось без скандалов. Если раньше Вере хоть как-то удавалось сдерживать продавцов от грубости покупателям, то теперь, обозлённые отсутствием элементарных продуктов, люди сами нападали на продавцов со всевозможными обвинениями. Иногда доходило до драки. Позавчера инвалид палкой ударил по прилавку, а продавщица швырнула ему в лицо его деньги. Пришлось вызывать милицию.
Некоторые Верины знакомые, видя ухудшающееся положение в стране и экономике, оформляли документы на отъезд из страны. Вчера её в трамвае встретила давняя знакомая Галка и сделала удивлённые глаза.
– Вера, это ты? Я думала, что ты давно уехала, – громко, на весь трамвай заявила Галка.
– Куда?
– Как куда? Земля большая. В Америку, например. С этими босяками становится невозможно жить. Цивилизованные люди хотят от них отделиться, так они танками их давят.
– А что, им плохо живётся в Союзе? – вмешался в разговор мужчина с авоськой в руках.
– А ты, сразу видно, живёшь в приймах, что против свободы. Сам раб и других…, -подключился старичок с палочкой в руках.
– Ты папаша брось оскорбления. Был бы ты помоложе съездил бы я тебя по сусалам.
– Вытри сопли, сталинский выродок. Это такие как ты в тридцать седьмом…
– Да у меня самого отца расстреляли, а ты дед, что, полицаем был?
– Я?! Да я…
Трамвай остановился и старичок, крича что-то в адрес своего оппонента, вышел из трамвая. Он ещё долго шёл вслух ругаясь и угрожая палкой теперь невидимому противнику.
А в трамвае дискуссия ушла в другое русло, и Вера была довольна, что она перестала быть в центре внимания. На следующей остановке вышла и Галка, напоследок крикнув через головы других пассажиров:
– Ты, Верочка хорошо подумай, у тебя ведь муж еврей. Рви отсюда.
Весь трамвай обернулся на Веру, она покраснела и пожилая женщина, увидев это, добавила успокаивая:
– Чего ты покраснела? Это же не при немцах. Радоваться должна, что есть выбор.
Семён пришёл с работы позже обычного.
– Я приготовила ужин к твоему приходу, но всё уже остыло. Сейчас быстренько подогрею, – засуетилась Вера.
– Да я что-то сегодня и не особенно проголодался.
– А чего ты не в духе?
– Сядем кушать, расскажу, а пока побеседую с Ритой.
Он зашёл в комнату и увидел дочку, сидящую на диване и разговаривающую с куклами. Она увлеклась игрой, и на отца не обратила внимания. Это была обычная игра девочки, воспитывающей своих "детей", но отец уловил фразу, сказанную "родительницей".
– Тебе, Валя, хорошо. Ты уедешь в Израиль, там много конфет и игрушек. И там всегда тепло. А Катю мы не пустим. Она плохая и не слушается. Пусть живёт в вонючей Одессе.
– Ритуля, что ты говоришь? Где ты всё это слышала?
– У нас в садике. Таня Кухарь уезжает навсегда жить в Израиль и она всё рассказывала.
– Рита, то, что ты сказала про Одессу, очень нехорошо. Одесса лучший город в мире, мы его любим и всегда будем любить.
– Даже если совсем не будет конфет и игрушек?
– Тебе всегда будут и конфеты и игрушки. Папа и мама заработают.
– А Вовка Замула сказал, что Горбатый всё у нас заберёт и чёрножопым отдаст.
– Не слушай дураков и не повторяй глупостей. Идём кушать
– Я уже поела, пока тебя ждала.
За ужином Вера рассказала о встрече с Галкой и о трамвайном разговоре.
– Ну, буквально все сошли с ума. Только и слышно о политике, отъездах, отделениях республик и распаде СССР. Кошмар какой-то.
Разве это возможно Сеня?
– Всё, Верусь, уладится. У нас на работе тоже небольшие неприятности. Сегодня приходили из энергосбыта, составили акт, что мы неправильно платим за электричество. Мы им показываем договор, а они говорят, что он устарел, и что если мы за три дня не оплатим разницу и штраф, то они отключат нас от сети. А у нас таких денег нет. Григорьев от них еле отмазался парнусом, но они сказали, что придут через неделю, и мы за это время должны все вопросы решить.
– Ты, Сеня, слышал, – она стала говорить полушёпотом, – что у директора ресторана "Морской" похитили сына и потребовали выкуп в сто тысяч долларов. И куда только милиция смотрит?
– Туда, куда и всегда. А ты утром будешь отводить Ритку в садик, скажи, чтобы никому кроме нас и бабушки Нади не отдавали. И ей запрети самой домой бегать.
– Так здесь же рядом.
– Ты что, хочешь ребёнка потерять?
Семён не рассказывал Вере об инциденте на работе, но сегодняшняя проверка натолкнула его на мысль о том, что это продолжение недавних событий и нужно ждать, что легче не будет.
И тяжёлый каток со отпущенными тормозами покатился вниз, раздавливая большие и малые предприятия, кооперативы, судьбы людей и их жизни. Его грохот доносился издалёка, и кто понимал, что каток катится и на него, пытался увернуться, спрятаться от бездушного чудовища, но редко кому это удавалось, потому что улица, называемая жизнью, была слишком узкой и загруженной.
Следующей проверкой кооператива занялась налоговая инспекция, которая начислила двести сорок тысяч рублей дополнительного налога, который должен быть перечислен в трёхдневный срок, иначе закроют счёт в банке.
Григорьев и Лида показывали на закон СССР, по которому они платили налоги, но проверяющий говорил, что они подчиняются законам
УССР, и согласно им составили акт. Григорьев нанял юриста и послал его срочно в Киев решить вопрос, но тот, побегав по столичным кабинетам, приехал через три дня и сказал, что везде царит беззаконие, круговая порука и сделать ничего невозможно.
– Может, нам, действительно, обратиться к рэкетирам за помощью, – сказала бухгалтер Лида к Григорьеву.
– Чтобы я на бандитов работал? Да я лучше в порт грузчиком пойду.
– Говорят, что и у них дела неважно идут.
Последний, нокаутирующий удар по кооперативу нанесла "Газовая инспекция". Она просто запретила дальнейший выпуск котлов, как несоответствующий совремённым стандартам. И сколько Григорьев не доказывал им, мотивируя их же разрешениями и всевозможными правилами, но они находили другие правила, противоречащие первым.
Единственное, они (за вознаграждение, конечно) разрешили продать готовую продукцию, и через неделю выпуск котлов прекратился. Часть рабочих пришлось сократить, а всё производство нужно было переналаживать на другую продукцию.
Вечером Семён поделился с Верой проблемами, возникшими в кооперативе.
– Сейчас мы остаёмся без зарплаты, а чем дальше жить будем? – спрашивал Семён
– Я пока ещё с зарплатой.
– Да твоей зарплаты хватит только на садик Рите, да за квартиру уплатить.
– А может, правда, нам уехать?
– Куда? – удивился Семён.
– В Израиль, или Америку, – сказала на неуверенно, – а можно и в
Европе остаться.
– Что мы будем в Израиле делать? Языка не знаем, обычаев не знаем и, понимаешь, мы среди евреев будем как белые вороны. Я когда в детстве, бывало, приду в еврейскую семью, там друг друга сразу на идиш спрашивают не гой ли я.
– А что такое гой?
– Кто не еврей – гой. Израиль – воюющая страна. А в Америку нас никто не пустит. Туда вызов от родственников нужен. Больше того, уехать и никогда не увидеть своих родителей?
– Говорят, что можно сделать вызов на Израиль, а остаться в
Европе. Я неплохо знаю английский, ты немецкий учил.
– Я по немецки знаю "ахтунг", "хенде хох", "Гитлер капут" и "айн унд цванцих фир унд зибцих", как говорил Райкин, а и ещё "хабен зи – зи" и больше не проси, -засмеялся Семён.
– Тебе всё шуточки. Язык можно выучить.
– Успокойся, Верочка, давай лучше в воскресенье на пляж сходим. Я уже три года в море не купался.
– Только давай в Лузановку. Там море чистое. А то я Риту повела на Лонжерон, так там вонища, как в туалете.
Но не получилось и на этот раз всей семьёй отдохнуть на пляже.
Ночью с субботы на воскресенье позвонили из милиции, чтобы Вера срочно прибыла в магазин, потому что его ограбили и надо срочно произвести инвентаризацию. Вера вызвала такси и поехала на работу.
Милиция уже была там. Дактилоскопист снимал отпечатки пальцев, и майор милиции попросил Веру после того как он закончит, посмотреть на глаз, что украли. Вера спросила майора, как воры проникли в магазин. Она ведь точно помнила, что включила охранную сигнализацию и сдала магазин по звонку в дежурную часть.
– Пока не знаю. Возможно отключили сигнализацию, но для этого нужен профессионал высокого пошиба и вряд ли он бы стал участвовать в ограблении продуктового магазина. Хотя, чёрт их сейчас поймёт.
Когда закончили с отпечатками, майор спросил экспертов:
– Ну что, наследили?
– Не то слово. Пацаны, наверное работали.
После того, как Вера сказала, что по всей вероятности украли два ящика водки, из холодильника забрали килограмм пять варёной колбасы и взяли несколько килограмм дешёвых конфет, потому что других в магазине нет.
– Ну точно, пацаны. Пару дней и они сами проявятся. Вызывайте сотрудников и проводите инвентаризацию, – сказал Вере майор и милиция уехала, оставив одного милиционера для участия в проверке товаров.
Страна потеряла точку опоры и раскачивалась, как громадный маятник со всё увеличивающейся амплитудой, готовый сорваться вниз и рассыпаться, как ртутный шарик на мелкие, катящиеся в разные стороны части. И такой момент наступил – 19 августа 1991 года произошёл путч, и СССР начал разваливаться. В обществе творилось невообразимое: митинги, манифестации, постоянные выборы и референдумы, все превратились в политиков, предсказывающих будущее, но на самом деле никто ничего не понимал не только в будущем, но и в настоящем.
Семён с Верой и дочкой пошли поздравить Вериного отца с днём рождения. Аркадий Георгиевич работал в закрытом учреждении, связанным с оборонкой. Спокойный, уравновешенный человек, он редко высказывался насчёт политики, но если высказывался, то как правило, не ошибался. После хорошего ужина и тостов за его здоровье завели разговор о том, что им всем ждать от завтрашнего дня.
– Я, дети, не вижу ничего хорошего на ближайшие десятилетия.
Развал громадной страны, связанной тысячами нитей и в экономике и в родственных отношениях ни к чему хорошему привести не может.
– А свобода, демократия? – спросил Семён.
– Свобода и демократия прорастает только на подготовленной почве.
Прибалтийские республики достигнут их раньше, чем другие.
Среднеазиатские, а мне пришлось там работать, возвратятся к древнему укладу жизни, а Украине придётся туго. Я голосовал за
"незaлежнiсть", просто не вижу другого выхода, но Украину, никогда не имеющей своей государственности (Киевская Русь не в счёт), ждёт хаос. У нас нет нормальных руководящих кадров. Умных людей, имеющих собственное мнение и не желающих молчать, пересажали, а других, умеющих приспособиться, забирали в Москву.
– Но у нас же много учённых, Патон, например.
Аркадий Георгиевич засмеялся.
– Учёные, за очень малым исключением, не идут в политику. Им это неинтересно. У них другой склад ума, не готовый к компромиссам, не соответствующим законам природы. А в политике без определённых условностей, договоренностей невозможно. В тоже время необходимо понимать законы общественного развития, которые не чуть не проще, а может и сложнее законов природы. Во всяком случае, ничего хорошего у нас в ближайшие десятилетия я не ожидаю.
– Хорошую картину ты нам, папа, нарисовал. Что же делать?
– Извечная проблема. Нам с мамой уже ничего. Жить, как придётся.
Будь мы помоложе, я бы постарался уехать за границу. Меня в своё время приглашали, но я отказался. А мой соученик, Женька Губский, не отказался и сейчас президент крупной кораблестроительной компании миллионер. Я его видел два года назад в Финляндии. Доволен, но скучает за Одессой. Так что, ребята, смотрите.
– Ты, дед, на что намекаешь? – вмешалась мать Веры, – хочешь, чтобы дети уехали? А мы с кем останемся?
– Мы ещё не такие старые, а они должны подумать о Маргарите. А вернуться они всегда сумеют, если захотят. Времена в этом плане другие.
Жизнь сама подсказывала, что нужно принимать кардинальное решение, и Семён с Верой решили, что нужно готовиться к отъезду, но куда – определят позже. Вера пошла на курсы по вождению автомобиля и через два месяца получила права.
В печати появилось сообщение, в котором говорилось, что
Федеративная Республика Германия принимает евреев на постоянное место жительства (ПМЖ).
Между евреями началась полемика, что как можно ехать в страну, повинную в смерти миллионов их соплеменников? Находились такие, у кого родственники или знакомые давно жили в ФРГ и преуспели там в учёбе или работе. И антисемитизма в Германии нет, и многое другое. И главное, что у немцев высокая социальная защита и на первых порах можно подучить язык или получить новую специальность.
Не без колебаний Семён принял решение уехать в Германию. Квартиру они недавно приватизировали и решили пока сдать в наём, а там видно будет. Начали собирать документы, которых требовалось большое количество, и каждый документ должен быть переведен на немецкий язык и заверен у нотариуса.
Семён не хотел расстраивать раньше времени мать и ничего ей не говорил о предстоящей эмиграции, но нужна была похоронка на отца и для получение иностранного паспорта разрешение матери на отъезд.
Семён пошёл к матери с тяжёлым сердцем, боясь, что она расстроится, но мать к удивлению сына, сразу после того, как он попросил похоронку, спросила?
– Что, сыну, собрался уезжать?
– Да, мама, здесь сейчас жить невозможно.
– Я понимаю и давно жду, когда ты решишься. Но мне боязно, что я тебя не увижу, – и подумав, добавила, – скоро.
– Мама, я буду приезжать. И тебя пригласим к себе. И не плачь, а то сразу в слёзы.
– Ты не понимаешь, сыну. Мне важно, чтобы я знала, что ты здесь, рядом со мной. Я ведь только и живу тобой. А куда ты уезжать собрался? В Израиль?
– Что ты, мама! Там очень жарко, воюют, и, как говорит Изя
Вайсбах, там много евреев. Мы собрались ехать в Германию.
– К фашистам в лапы?
– Мам, фашистов давно нет. Германия демократическая страна.
Ладно, пожуём, увидим, решил Соколов и стал одеваться. Но решение пришло через некоторое время оттуда, откуда его Ефим и ожидать не мог.
Утром, в назначенное время, от пришёл к Дюку Ришелье, и сразу же к нему подъехала легковая машина, в которой сидела Марина и Дрын, а за рулём находился здоровенный молодой парень, которого Ефим раньше не видел.
Марина всех проинструктировала, как и что каждый должен делать.
Ефиму досталась пассивная роль наблюдателя и заключительная, когда нужно будет предложить парню выйти из машины.
До Первомайска ехали два с лишним часа, дорога давно не ремонтировалась, рытвины и ухабы замедляли скорость. Ефим вспомнил вчерашний день, как он пришёл извиняться в кооператив, в котором работал Сенька. Он застал там несколько человек посторонних, оплачивающих заказ наличными, и решил подождать пока они уйдут.
Соколов вышел на улицу, и сразу к нему вышел Семён.
– Что ты хотел? – не очень дружелюбно спросил он Ефима.
– Здравствуй, Сёма!
– Ответь мне на вопрос, чего ты хотел?
– Я пришёл сказать, что шеф послал меня к вам извиниться за тот случай. Произошла ошибка. Мы к вам ничего не имеем. И если у вас возникнут какие-то проблемы, обращайтесь к нам, и мы вам поможем.
– С какой такой радости?
– Ну просто так.
– Просто так и чиряк на жопе не выскакивает. Лучше забудь сюда дорогу. И передай своему шефу, что нас крышуют мужики с Молдаванки,
– соврал Семён, – и мы к ним обратимся, когда нам нужно будет. И учти, не дай Бог, что-то случится с моими, я тебя убью.
– Что ты, Сёма, что ты? – испугался Ефим, – да не в жизнь я…
Во, сука буду, – ногтём большого пальца, как когда-то в детстве он дёрнул себя за верхние зубы, – поверь мне. Ты же знаешь, что я всегда к тебе хорошо относился.
– Знаю, – ответил Семё и вошёл в контору.
Ефим думал о том, что передавать шефу весь разговор не будет, а только скажет, что у них крыша из молдаванских ребят. Вряд ли он захочет с ними связываться. А Сенька, козёл паршивый, зажрался.
Здороваться не хочет. А угрозу его Ефим воспринял серьёзно. Сенька слово держать умел.
Марина и Ефим не доехали до автомагазина в Первомайске два квартала, пошли к нему пешком, а машина с их подельщиками отъехала в назначенное Мариной место, к заросшему бурьяном пустырю.
Парень, его звали Эдик, продававший машину, уже был на месте, занял в очередь на продажу и был вторым.
– Деньги у вас все с собой? – спросил Эдик.
– Конечно.
– Так дайте мне сейчас разницу.
– Ты что, нам не веришь? Оформим документы и сразу рассчитаемся, спокойно сказала Марина.
– Э, так не пойдёт.
– А чего мы должны тебе верить? Ты местный, тебя здесь все знают.
– Ну и что?
– Если так, давай назад задаток и мы уехали.
– Ладно, хорошо, я вам поверю.
Ему очень не хотелось терять этих покупателей, тем более, что женщина создавала очень приятное впечатление, а снова ставить машину на учёт – это сплошная морока.
Комиссионная торговля автомобилями производилась таким образом, что автомобили оценивались по внешнему виду заместителем директора, и продавцы старались показать все недостатки в ней, что бы цена была, как можно ниже. Это со стороны выглядело смешно, поскольку только недавно они доказывали покупателям какими высокими качествами обладала их машина. Смысл заключался в том, что покупатель платил всю оговоренную ранее сумму, а комиссионный сбор и немалый, магазин брал с оценочной стоимости. "Девятку" Эдика оценили в пять тысяч и пошли внутрь оформлять куплю-продажу. Женщина, оформлявшая документы забрала у Эдика техпаспорт, ключи и после оплаты Мариной денег отдала их Марине, а Эдик получил квитанцию на деньги, которые должен был получить через три дня в кассе магазина.
Когда шли к машине Эдик забегая перед Мариной потребовал:
– Давайте разницу!
– Эдик, ну что ты? Вот так на улице? Здесь же столько хулиганья, а если милиция увидит? Садись в машину, чуток отъедем и рассчитаемся, – с улыбкой говорила Марина.
Марина села за руль, Эдик сел рядом с ней, а Соколов сзади. Он и проехали несколько кварталов и остановились у пустыря. Метрах в двадцати впереди стояла легковая машина.
– Выходи, Эдик, приехали, – объявил Ефим.
– Вы, что, как приехали!? А деньги?
– Какие деньги? Мы всё заплатили в магазине.
– Не надо так шутить, пожалуйста верните деньги, – и Эдик заплакал, – я ещё за машину долги не отдал, а сейчас ещё больше буду должен. Да мне хоть повесься.
– Мальчик, нам надо ехать, выйди из машины, – сказала улыбаясь
Марина.
– Никуда я не выйду, отдайте ключи и документы! – истерично кричал Эдик и хотел вытащить ключ из замка зажигания, но Марина прикрыла ключ рукой.
К машине подошли двое мужчин и один из них, тот, что был за рулём во время езды из Одессы, открыл переднюю правую дверь.
– Здесь какие-то проблемы? – спросил он у Марины.
– Да! Вот этот тип продал нам машину и требует ещё какие-то деньги.
– Вы, вы понимаете…, – хотел сказать Эдик, но его не хотели слушать.
– Вылазь, сказали тебе! – но Эдик продолжал что-то лопотать.
Его схватили за руку и с такой силой выдернули из машины, что он отлетел метра на три. Марина резко рванула с места и дверка сама захлопнулась Ефим оглянулся и увидел, что Эдик лежит на земле и бьётся в истерике, а оба мужчины спокойно идут к своей машине.
Марина выехала из города.
– Здорово мы его кинули, – весело сказал Ефим.
– Заткнись, слизняк, – зло одёрнула его Марина.
Соколов молчал до самой Одессы и думал о том, почему Марина с ним груба, и почему она злится? Ведь операция, как любит говорить шеф, прошла успешно. "Хрен этих баб поймёшь".
В Одессе Марина высадила Ефима в центре города.
– У шефа в шесть на Сапёрной, – сказала Марина и уехала.
На улице с таким названием у шефа была одна из квартир, используемая им для деловых свиданий.
Вечером шеф выслушал отчёт Марины об операции, похвалил её, а в сторону Соколова даже не посмотрел, как будто тот не участвовал в деле. Соколову это показалось обидным, но когда ему дали 500 рублей, и Марина сказала ему, чтобы завтра он к десяти пришёл на авторынок для продолжения работы, а шеф сказал, что сегодня он свободен,
Соколов ушёл. 500 рублей грели ему душу, но Ефим считал, что шеф его надул. По его подсчётам он должен был получить 800 рублей, но спрашивать шефа не хотел, боясь нарваться на новые неприятности.
Марину шеф оставил для разговора на тему, над которой он уже значительное время работал. Он вышел на кухню, заварил кофе, принёс блюдца, ложечки и в квадратной картонной коробке "Киевский" торт.
– Люблю сладкое, а этот торт, особенно. Причём изготовленный в
Киеве. В других городах тоже пытаются делать по их рецепту, но то всё жалкое подобие. А этот сегодня мне передали из киевского поезда.
Присаживайся ближе, будем смаковать.
– Мне бы лучше чая. Кофе перебивает вкус торта.
– Это запросто. Чай тебе какой? Цейлонский, индийский…?
– Краснодарский. Он мне нравится больше всех импортных.
– Можно и краснодарский.
Шеф принёс чай и скаламбурил:
– Приступим к кофе и чаепитию, а также к тортоедению, – и сам засмеялся.
Марина смотрела на него и думала о том, что этот человек, наверное, очень талантлив. Он может быть жёстким и даже жестоким, грубым и нахальным, а вот сейчас перед ней интеллигентный человек с хорошими манерами и доброй улыбкой.
На стенах комнаты, в которой они сидели, висели несколько картин, на одну из которых указал шеф.
– Как ты думаешь, чья это картина?
– Ты испытываешь мой интеллект? Думаешь, что я отвечу, что твоя?
– Нет, – засмеялся шеф, – если бы так думал, то не спрашивал.
– Я ещё прошлый раз подумала, что она очень похожа на манеру
Левитана, а вон та явно Шишкин, или хорошая копия.
– Копий не держим. А это, действительно, Левитан и Шишкин. Им место в галерее, а не в этой зачуханной квартире.
– Так продай в галерею.
– И получить за них червонец, как минимум. Лет, конечно. Нет, их время ещё не пришло. Давай ближе к делу.
– Вся внимание.
– Как ты находишь Соколова?
– Как красивого и пустого дурака.
– Характеристика с попаданием в десятку. Ты бы пошла за него замуж?
– Юра, ты с ума сошёл! Он мне противен, особенно после лобзаний с
Люськой.
– А если я тебя об этом попрошу?
– Ты же знаешь, что я не проститутка. Блядь, да, но жизнь заставила. И с тобой сплю по необходимости. Болезнь матери и Светы меня вынудили идти на всё это. Будь оно проклято.
– А теперь послушай меня.
Шеф задумался и пальцам обеих рук стучал по столу, как будто перебирал клавиши на рояле. Марина смотрела на его холёные руки с длинными пальцами музыканта и её не покидало чувство, что она сидит не с обыкновенным предводителем банды, а с человеком, наделённым необыкновенной силой духа свыше.
"Вот только, наверное, не Богом, а Чёртом. А может это и есть сам чёрт, подчинивший меня себе?", – промелькнуло в уме у Марины.
– Марина, я уже давно хотел расширить сферу своего влияния и выйти за рамки одного государства, тем более, что всё говорит о скором его распаде. Кое-где я уже наладил работу моих агентов, но пока всё это не то, на что я рассчитываю. Мне за границей нужны умные люди, которых, вообще, очень мало. И умные имеют тенденцию к отделению от хозяина, а я этого не хочу. Я не меценат, дающий деньги на развитие кому либо, я властолюбец и деньголюбец. А ты умная женщина, и деньги для тебя средство, а не цель, поэтому я в тебе уверен, но за границу ты сможешь попасть только выйдя замуж за иностранца или еврея.
– Ты мне предлагаешь фиктивный брак?
– Что-то вроде того. А ляжешь ты с ним в постель или нет, это дело твоё.
– И куда ты хочешь меня отправить?
– В Европу. Я пробовал в Израиле наладить бизнес, но евреи – каждый второй "бизнесмен", вроде меня, и облапошат любого.
– А чем конкретно я должна буду заниматься?
– Вот этот вопрос мы обсудим тогда, когда ты ответишь мне на первый. А первый подразумевает выезд за границу надолго, если не навсегда.
– Хорошо, я подумаю.
– Я сейчас организую тебе автомобиль, а то ты знаешь, этот район небезопасен для молодых женщин, – засмеялся шеф.
Он вышел в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь.
– Через десять минут будет авто.
Когда Марина выходила, шеф поцеловал её в щёчку и галантно раскланялся.
Вера всё чаще приходила домой расстроенная из-за плохой торговли магазина. С каждым днём выручка всё уменьшалась, торговать становилось нечем и прибыли еле хватало на оплату коммунальных услуг и электроэнергии. Зарплату задерживали всё больше и больше.
В самом магазине обстановка накалилась так, что ни дня не обходилось без скандалов. Если раньше Вере хоть как-то удавалось сдерживать продавцов от грубости покупателям, то теперь, обозлённые отсутствием элементарных продуктов, люди сами нападали на продавцов со всевозможными обвинениями. Иногда доходило до драки. Позавчера инвалид палкой ударил по прилавку, а продавщица швырнула ему в лицо его деньги. Пришлось вызывать милицию.
Некоторые Верины знакомые, видя ухудшающееся положение в стране и экономике, оформляли документы на отъезд из страны. Вчера её в трамвае встретила давняя знакомая Галка и сделала удивлённые глаза.
– Вера, это ты? Я думала, что ты давно уехала, – громко, на весь трамвай заявила Галка.
– Куда?
– Как куда? Земля большая. В Америку, например. С этими босяками становится невозможно жить. Цивилизованные люди хотят от них отделиться, так они танками их давят.
– А что, им плохо живётся в Союзе? – вмешался в разговор мужчина с авоськой в руках.
– А ты, сразу видно, живёшь в приймах, что против свободы. Сам раб и других…, -подключился старичок с палочкой в руках.
– Ты папаша брось оскорбления. Был бы ты помоложе съездил бы я тебя по сусалам.
– Вытри сопли, сталинский выродок. Это такие как ты в тридцать седьмом…
– Да у меня самого отца расстреляли, а ты дед, что, полицаем был?
– Я?! Да я…
Трамвай остановился и старичок, крича что-то в адрес своего оппонента, вышел из трамвая. Он ещё долго шёл вслух ругаясь и угрожая палкой теперь невидимому противнику.
А в трамвае дискуссия ушла в другое русло, и Вера была довольна, что она перестала быть в центре внимания. На следующей остановке вышла и Галка, напоследок крикнув через головы других пассажиров:
– Ты, Верочка хорошо подумай, у тебя ведь муж еврей. Рви отсюда.
Весь трамвай обернулся на Веру, она покраснела и пожилая женщина, увидев это, добавила успокаивая:
– Чего ты покраснела? Это же не при немцах. Радоваться должна, что есть выбор.
Семён пришёл с работы позже обычного.
– Я приготовила ужин к твоему приходу, но всё уже остыло. Сейчас быстренько подогрею, – засуетилась Вера.
– Да я что-то сегодня и не особенно проголодался.
– А чего ты не в духе?
– Сядем кушать, расскажу, а пока побеседую с Ритой.
Он зашёл в комнату и увидел дочку, сидящую на диване и разговаривающую с куклами. Она увлеклась игрой, и на отца не обратила внимания. Это была обычная игра девочки, воспитывающей своих "детей", но отец уловил фразу, сказанную "родительницей".
– Тебе, Валя, хорошо. Ты уедешь в Израиль, там много конфет и игрушек. И там всегда тепло. А Катю мы не пустим. Она плохая и не слушается. Пусть живёт в вонючей Одессе.
– Ритуля, что ты говоришь? Где ты всё это слышала?
– У нас в садике. Таня Кухарь уезжает навсегда жить в Израиль и она всё рассказывала.
– Рита, то, что ты сказала про Одессу, очень нехорошо. Одесса лучший город в мире, мы его любим и всегда будем любить.
– Даже если совсем не будет конфет и игрушек?
– Тебе всегда будут и конфеты и игрушки. Папа и мама заработают.
– А Вовка Замула сказал, что Горбатый всё у нас заберёт и чёрножопым отдаст.
– Не слушай дураков и не повторяй глупостей. Идём кушать
– Я уже поела, пока тебя ждала.
За ужином Вера рассказала о встрече с Галкой и о трамвайном разговоре.
– Ну, буквально все сошли с ума. Только и слышно о политике, отъездах, отделениях республик и распаде СССР. Кошмар какой-то.
Разве это возможно Сеня?
– Всё, Верусь, уладится. У нас на работе тоже небольшие неприятности. Сегодня приходили из энергосбыта, составили акт, что мы неправильно платим за электричество. Мы им показываем договор, а они говорят, что он устарел, и что если мы за три дня не оплатим разницу и штраф, то они отключат нас от сети. А у нас таких денег нет. Григорьев от них еле отмазался парнусом, но они сказали, что придут через неделю, и мы за это время должны все вопросы решить.
– Ты, Сеня, слышал, – она стала говорить полушёпотом, – что у директора ресторана "Морской" похитили сына и потребовали выкуп в сто тысяч долларов. И куда только милиция смотрит?
– Туда, куда и всегда. А ты утром будешь отводить Ритку в садик, скажи, чтобы никому кроме нас и бабушки Нади не отдавали. И ей запрети самой домой бегать.
– Так здесь же рядом.
– Ты что, хочешь ребёнка потерять?
Семён не рассказывал Вере об инциденте на работе, но сегодняшняя проверка натолкнула его на мысль о том, что это продолжение недавних событий и нужно ждать, что легче не будет.
И тяжёлый каток со отпущенными тормозами покатился вниз, раздавливая большие и малые предприятия, кооперативы, судьбы людей и их жизни. Его грохот доносился издалёка, и кто понимал, что каток катится и на него, пытался увернуться, спрятаться от бездушного чудовища, но редко кому это удавалось, потому что улица, называемая жизнью, была слишком узкой и загруженной.
Следующей проверкой кооператива занялась налоговая инспекция, которая начислила двести сорок тысяч рублей дополнительного налога, который должен быть перечислен в трёхдневный срок, иначе закроют счёт в банке.
Григорьев и Лида показывали на закон СССР, по которому они платили налоги, но проверяющий говорил, что они подчиняются законам
УССР, и согласно им составили акт. Григорьев нанял юриста и послал его срочно в Киев решить вопрос, но тот, побегав по столичным кабинетам, приехал через три дня и сказал, что везде царит беззаконие, круговая порука и сделать ничего невозможно.
– Может, нам, действительно, обратиться к рэкетирам за помощью, – сказала бухгалтер Лида к Григорьеву.
– Чтобы я на бандитов работал? Да я лучше в порт грузчиком пойду.
– Говорят, что и у них дела неважно идут.
Последний, нокаутирующий удар по кооперативу нанесла "Газовая инспекция". Она просто запретила дальнейший выпуск котлов, как несоответствующий совремённым стандартам. И сколько Григорьев не доказывал им, мотивируя их же разрешениями и всевозможными правилами, но они находили другие правила, противоречащие первым.
Единственное, они (за вознаграждение, конечно) разрешили продать готовую продукцию, и через неделю выпуск котлов прекратился. Часть рабочих пришлось сократить, а всё производство нужно было переналаживать на другую продукцию.
Вечером Семён поделился с Верой проблемами, возникшими в кооперативе.
– Сейчас мы остаёмся без зарплаты, а чем дальше жить будем? – спрашивал Семён
– Я пока ещё с зарплатой.
– Да твоей зарплаты хватит только на садик Рите, да за квартиру уплатить.
– А может, правда, нам уехать?
– Куда? – удивился Семён.
– В Израиль, или Америку, – сказала на неуверенно, – а можно и в
Европе остаться.
– Что мы будем в Израиле делать? Языка не знаем, обычаев не знаем и, понимаешь, мы среди евреев будем как белые вороны. Я когда в детстве, бывало, приду в еврейскую семью, там друг друга сразу на идиш спрашивают не гой ли я.
– А что такое гой?
– Кто не еврей – гой. Израиль – воюющая страна. А в Америку нас никто не пустит. Туда вызов от родственников нужен. Больше того, уехать и никогда не увидеть своих родителей?
– Говорят, что можно сделать вызов на Израиль, а остаться в
Европе. Я неплохо знаю английский, ты немецкий учил.
– Я по немецки знаю "ахтунг", "хенде хох", "Гитлер капут" и "айн унд цванцих фир унд зибцих", как говорил Райкин, а и ещё "хабен зи – зи" и больше не проси, -засмеялся Семён.
– Тебе всё шуточки. Язык можно выучить.
– Успокойся, Верочка, давай лучше в воскресенье на пляж сходим. Я уже три года в море не купался.
– Только давай в Лузановку. Там море чистое. А то я Риту повела на Лонжерон, так там вонища, как в туалете.
Но не получилось и на этот раз всей семьёй отдохнуть на пляже.
Ночью с субботы на воскресенье позвонили из милиции, чтобы Вера срочно прибыла в магазин, потому что его ограбили и надо срочно произвести инвентаризацию. Вера вызвала такси и поехала на работу.
Милиция уже была там. Дактилоскопист снимал отпечатки пальцев, и майор милиции попросил Веру после того как он закончит, посмотреть на глаз, что украли. Вера спросила майора, как воры проникли в магазин. Она ведь точно помнила, что включила охранную сигнализацию и сдала магазин по звонку в дежурную часть.
– Пока не знаю. Возможно отключили сигнализацию, но для этого нужен профессионал высокого пошиба и вряд ли он бы стал участвовать в ограблении продуктового магазина. Хотя, чёрт их сейчас поймёт.
Когда закончили с отпечатками, майор спросил экспертов:
– Ну что, наследили?
– Не то слово. Пацаны, наверное работали.
После того, как Вера сказала, что по всей вероятности украли два ящика водки, из холодильника забрали килограмм пять варёной колбасы и взяли несколько килограмм дешёвых конфет, потому что других в магазине нет.
– Ну точно, пацаны. Пару дней и они сами проявятся. Вызывайте сотрудников и проводите инвентаризацию, – сказал Вере майор и милиция уехала, оставив одного милиционера для участия в проверке товаров.
Страна потеряла точку опоры и раскачивалась, как громадный маятник со всё увеличивающейся амплитудой, готовый сорваться вниз и рассыпаться, как ртутный шарик на мелкие, катящиеся в разные стороны части. И такой момент наступил – 19 августа 1991 года произошёл путч, и СССР начал разваливаться. В обществе творилось невообразимое: митинги, манифестации, постоянные выборы и референдумы, все превратились в политиков, предсказывающих будущее, но на самом деле никто ничего не понимал не только в будущем, но и в настоящем.
Семён с Верой и дочкой пошли поздравить Вериного отца с днём рождения. Аркадий Георгиевич работал в закрытом учреждении, связанным с оборонкой. Спокойный, уравновешенный человек, он редко высказывался насчёт политики, но если высказывался, то как правило, не ошибался. После хорошего ужина и тостов за его здоровье завели разговор о том, что им всем ждать от завтрашнего дня.
– Я, дети, не вижу ничего хорошего на ближайшие десятилетия.
Развал громадной страны, связанной тысячами нитей и в экономике и в родственных отношениях ни к чему хорошему привести не может.
– А свобода, демократия? – спросил Семён.
– Свобода и демократия прорастает только на подготовленной почве.
Прибалтийские республики достигнут их раньше, чем другие.
Среднеазиатские, а мне пришлось там работать, возвратятся к древнему укладу жизни, а Украине придётся туго. Я голосовал за
"незaлежнiсть", просто не вижу другого выхода, но Украину, никогда не имеющей своей государственности (Киевская Русь не в счёт), ждёт хаос. У нас нет нормальных руководящих кадров. Умных людей, имеющих собственное мнение и не желающих молчать, пересажали, а других, умеющих приспособиться, забирали в Москву.
– Но у нас же много учённых, Патон, например.
Аркадий Георгиевич засмеялся.
– Учёные, за очень малым исключением, не идут в политику. Им это неинтересно. У них другой склад ума, не готовый к компромиссам, не соответствующим законам природы. А в политике без определённых условностей, договоренностей невозможно. В тоже время необходимо понимать законы общественного развития, которые не чуть не проще, а может и сложнее законов природы. Во всяком случае, ничего хорошего у нас в ближайшие десятилетия я не ожидаю.
– Хорошую картину ты нам, папа, нарисовал. Что же делать?
– Извечная проблема. Нам с мамой уже ничего. Жить, как придётся.
Будь мы помоложе, я бы постарался уехать за границу. Меня в своё время приглашали, но я отказался. А мой соученик, Женька Губский, не отказался и сейчас президент крупной кораблестроительной компании миллионер. Я его видел два года назад в Финляндии. Доволен, но скучает за Одессой. Так что, ребята, смотрите.
– Ты, дед, на что намекаешь? – вмешалась мать Веры, – хочешь, чтобы дети уехали? А мы с кем останемся?
– Мы ещё не такие старые, а они должны подумать о Маргарите. А вернуться они всегда сумеют, если захотят. Времена в этом плане другие.
Жизнь сама подсказывала, что нужно принимать кардинальное решение, и Семён с Верой решили, что нужно готовиться к отъезду, но куда – определят позже. Вера пошла на курсы по вождению автомобиля и через два месяца получила права.
В печати появилось сообщение, в котором говорилось, что
Федеративная Республика Германия принимает евреев на постоянное место жительства (ПМЖ).
Между евреями началась полемика, что как можно ехать в страну, повинную в смерти миллионов их соплеменников? Находились такие, у кого родственники или знакомые давно жили в ФРГ и преуспели там в учёбе или работе. И антисемитизма в Германии нет, и многое другое. И главное, что у немцев высокая социальная защита и на первых порах можно подучить язык или получить новую специальность.
Не без колебаний Семён принял решение уехать в Германию. Квартиру они недавно приватизировали и решили пока сдать в наём, а там видно будет. Начали собирать документы, которых требовалось большое количество, и каждый документ должен быть переведен на немецкий язык и заверен у нотариуса.
Семён не хотел расстраивать раньше времени мать и ничего ей не говорил о предстоящей эмиграции, но нужна была похоронка на отца и для получение иностранного паспорта разрешение матери на отъезд.
Семён пошёл к матери с тяжёлым сердцем, боясь, что она расстроится, но мать к удивлению сына, сразу после того, как он попросил похоронку, спросила?
– Что, сыну, собрался уезжать?
– Да, мама, здесь сейчас жить невозможно.
– Я понимаю и давно жду, когда ты решишься. Но мне боязно, что я тебя не увижу, – и подумав, добавила, – скоро.
– Мама, я буду приезжать. И тебя пригласим к себе. И не плачь, а то сразу в слёзы.
– Ты не понимаешь, сыну. Мне важно, чтобы я знала, что ты здесь, рядом со мной. Я ведь только и живу тобой. А куда ты уезжать собрался? В Израиль?
– Что ты, мама! Там очень жарко, воюют, и, как говорит Изя
Вайсбах, там много евреев. Мы собрались ехать в Германию.
– К фашистам в лапы?
– Мам, фашистов давно нет. Германия демократическая страна.