Страница:
И мы бродим с тарелочками, накладываем всего-всего… О мышцы, настал ваш час! – средь загадочных салатов, травяного супчика и баклажан под майонезом можно сыскать и неких осьминожек, исходящих, истекающих, трепещущих белком! Музыканты играют что-то местное, аниматорши же пытаются поднять отвалившуюся публику и организовать возле сцены хоровод. Пока весь колорит.
Так что, в общем и целом, ужин проходит под знаком попугая. Он у нас сидит на перевёрнутой рюмочке и как будто даже дремлет. Окрестные столики смотрят по-доброму. Дети уже выстраиваются в очередь – погладить. Как просто доставить людям радость. Ты денег ещё не берёшь за него, Света?.. Иногда хозяйская рука подносит к клюву стакан с джин-тоником. Тогда Кирилл, играя хохолком, делает вид, что зря разбужен, и обиженно пятится, но всё же уклёвывает раза четыре и засыпает опять. Милая, светлая птичка. Скоро будет курить.
Поверхностные знакомцы, кои примелькались и с которыми принято приветливо киваться, имеют уже случай подойти и выказать одобрение. Та сухая англичанка, что прыгала со Светой в мешке, тоже не смогла себе отказать и присела к нам с мужем, седовласым и благообразным. Я тут же угостил их коктейлем – под одобрительный Светин взгляд. (У них, наверно, то же, что и у нас было, Ромик, – разница лет двадцать пять, доверительно шепнула она мне.) Англичанка, однако, явилась активисткой общества защиты пернатых. Долго вглядывалась она в душу птички, не замечая вокруг никого, – и, видимо, поняв что-то для себя, перешла сразу к пристрастному допросу о режиме кормления и особенно питья. Я оставил Свете отдуваться, а сам завязал светскую беседу с мужем. Живут они в Монте-Карло, и выяснилось невзначай: чтобы жить в Монте-Карло, на счету должно быть не менее миллиона долларов. Что такое миллион долларов? Пшик, ноль, ничто, смеётся он клетью крепких белых зубов.
А Светик уже танцует сиртаки. Чернявый парень из артистов подхватил её как-то незаметно и обучает перекрёстному ходу, с удовольствием положив руку на голую талию. Даёт ей в руку некий бубен. Как королеву бала, ставит на стол. Только не ёпнись оттуда, умоляю в камеру. (Я осоловевший, так и не встал ни разу из-за стола, вот же бывает – бесполезным компотом ложатся разбавленные дистилляты на дно души…)
– Ромик, поедем в город! – вдруг подскакивает Света сзади. – Таня приглашает, к ней друг приехал…
Друга зовут Мирко. Лицо мягкое, вежливое. Вовсе никакой пока не друг, а просто такой же серб, всех созывает на дискотеку на джипе на своём по доброте душевной. Всё ходил вокруг, попугая фотографировал на цифровую камеру. Кстати, очень открытый парень – резко открылся в машине: недавно совсем заработал свой первый миллион – на компьютерной бирже.
Таня на заднем сиденье улыбается проницательно мне в затылок. Как ни в чём не бывало, беседую я с Таней. Моё оружие – доброжелательность, думаю я.
…почему невзлюбил я так Таню? – потому что видит меня насквозь.
Наверно, правду говорят: Айа-Напа – вторая тусовка в Европе. (После Ибицы.) Мы со Светой далеко не поднимались, всегда оставались в одном из нижних мест. В этот раз на новёхоньком Лэнд-крузере можно было забраться повыше, с другой стороны, и пройти вниз несколько улиц – ревущих, горящих, неоновых. Да-да, громыхающие улицы сплошных дискотек и баров разных стилей, ритмов, поколений – я не видел никогда ничего подобного. Отовсюду, с обеих сторон долбит музыка, через каждые десять метров переходит одна в другую, более забойную, и всё это в слепой огненной круговерти, и всё это агрессивно, и зазывает, и не отпускает, и засасывает, и мелет, и давит. И краснорожие туристы в белых майках – а потому что в основном англичане, в основном с пивом и в основном пьяные.
(Ну, вы, конечно, знаете, как отдыхают уэльские студенты, девонширские работяги, столичные благовоспитанные клерки… Нет?.. За всех не скажу, но везде одинаково. Жизнь всегда стартует после ужина, когда все скорей заваливаются в бары, так как уже свежи и готовы для новых дел; оттуда плавно переходят на дискотеки, т. к. всё рядом. Там надираются совсем до чёртиков, так как ночь длинна. Переходя из клуба в клуб, стараются всё же держаться своею стаей и освистать попавшуюся особь противоположного пола (третий сорт – не брак), так как надо же и о личной жизни думать. У кого она (жизнь) не сложится прямо на дискотеке, так как она (жизнь) – штука сложная, тот стремится затащить её в отель. А самые смирные тем временем направятся на пляж, так как надо же когда-нибудь спать. Спят до ужина – с перерывом на обед. И далее по новой.)
Светик, идущий об руку с Таней, наконец оглянулся на меня: классно, да?..
…ну, с восторженным да полуголым олешком впереди, да ещё в золотом платье – сложное впечатление. Как будто ты заделался орлом, а вокруг всё коршуны да ястребы – того и гляди заклюют-затопчут. Вон уже и подлетели двое, пятясь дурашливо, – так она им ещё чего-то отвечает!.. – а ну-ка, сокращу дистанцию…
…ладно, если особо от неё не отходить, то ещё терпимо. Правда, пьяненькая уже, смешно изображает фигуры всякие там под техно, стремится с Таней к симметричности. То и дело мелькают у меня на экране видеокамеры её счастливые гримаски. На подиуме уже кривляется, принцесса подтанцовки. Ну совершенно ведь танцевать не дано ей, думаю ласково. И только не ёпнись оттуда, молю в экран. «Where is her breast?! [22] » – кричит сзади грудастая рыжая завистница, похожая на Сару Фергюсон, [23] чем очень настраивает против себя миролюбивого Мирко, и он вступает с ней в смертельную полемику – о красоте груди.
У меня уже нет денег. Я не знаю, куда они подевались и почему я не взял больше. И вообще: у меня осталось сто долларов. Мирко: ноу проблем – в который раз с неизменной интеллигентной улыбкой берёт он нам коктейли, каждый по два фунта…
А Таня тем временем тянет куда-то Свету. Минут через пять только возвращаются, весело лопочут, глазами друг дружке делают. Знакомила её Таня с двумя молодыми людьми – так те поспорили: один – что ей четырнадцати нет, а другой – что больше…
А на выходе помахала через меня кому-то ручкой.
И сказала, зажмурившись:
– Хочу на Ибицу.
Я не удержался:
– Самое место. Для тебя.
Таня заулыбалась, а на обратном пути на заднем сиденье долго что-то говорила Светке, тепло и доверительно, и шептала ей, и втирала. Звучала она одна. Считая ниже достоинства своего подслушивать, я вмирал в эти едва различимые звуки сзади. «…Still a child…», «You will have many other friends…», «Now you maybe take it serious but… [24] »
И в предутреннем мареве не отпускала меня обида, и усугублялась она бессонницей.
…миллион долларов – много это или мало?..
Я знаю одно. Два фунта. Это много.
Это очень много, господа.
На пустынном пляже, у самой воды, сидит, как Алёнушка, Светик, смотрит на волны, или на камень, или на прибитую пену…
И плачет.
Предпоследний день. Мы у бассейна. Что-то совсем с нами случилось: мы не поехали в аквапарк! Надломлен у нас некий общий волевой стержень, и мы, повстречавшись угасшими взглядами, единодушно упали под солнце, не отходя никуда вообще. Нет, это надо такое представить – ни за что ни про что похерить аквапарк, центральный пункт моего плана!
Лежу и переживаю тихонько.
Открываю один глаз: что такое там?! Светик заявляет повышенно что-то кому-то по-английски… Ах, опять эта жирная английская девочка. Инцидент ходячий. Всех достала вокруг. Не в себе, видно – родители даже руки опустили. То из водомёта стрельнет, то фак покажет, то подойдёт ни с того, ни с сего: «Ю пиг». Ну, а тут, я понимаю, чуть не скинула Свету с «казатки». И – в драку ещё! Мне бы встать, конечно, но следующим кадром многотонная казатка хрупким Светиным замахом обрушивается на голову обидчицы под рукоплескание всего взрослого сообщества… Рёв, плач. Седовласый дядя из Монте-Карло, привстав с лежака, показывает мне большой палец. Я улыбаюсь и машу Светику.
…и ужасаюсь: она старше той всего года на два!..
Кирюша теперь всегда с нами. Он пока не осознаёт своей выдающейся роли в наших отношениях, равно как и своего положительного воздействия на окружающих – и тем больше Кирюшу любят все вокруг. Совершенный образчик смирения, он переплывает весь бассейн и вдоль и поперёк – на Светиной макушке.
Эх, холодный дождик прошёлся-таки по мне. Понаехали вчера молоденькие англичане, все стройны, как кедры – ну прямо юношеская команда по гимнастике, – и вот ныряют, кто дальше кувыркнётся да кто больше брызг подымет. И что интересно – думал сначала, не пригрезилось ли? – разбегаясь, метнут ненароком взгляд в Светину сторону – а смотрит ли that slim girl with a parrot , [25] смотрит?.. А Света и вовсе не смотрит, вот ещё, нужно ей. Высадив на сушу попугая, она ныряет и делает на дне всякие стойки – так, чтоб над водой оставались одни ноги, замирающие в разных фигурах секунд на несколько.
Ау, дядя Фрейд!..
Двое самых отважных, напрыгавшись, решаются к ней подойти. Завязывается беседа. О чём же это?.. О попугае – о чём ещё. (Но неразборчиво.) Интересно – они меня за кого вообще-то держат. (Ну, лежит дядя чуть поодаль.) Минута проходит, другая… Света как сидела, так и сидит – спиной ко мне. А там уже смех вовсю…
…вот что. Не ревную я тебя нисколько, Светик. Сиди с ними, сколько хочешь, дружи. И вообще – живи себе в кайф. И… не оборачивайся на меня, не показывай по обязанности, с кем ты, не вводи тяжеловесным балластом в свой игривый контекст, в свою лёгкую маленькую жизнь. Не поможешь ты мне, только хуже будет – всем. Пойду я, вот что. Я… себя никак не ощущаю, нет меня нигде. Не нарочно уже нету, а взаправду. Для себя даже нет, а для тебя тем более. Вот что страшно. Пойду – не знаю, куда, испарюсь-исчезну – не будет меня час, и другой… а если вообще – никогда?
…а я знаю, о чём ты плакала тогда на волны. И почему не подошёл я, хоть искал тебя. Хоть и комком к горлу подобралось вдруг то, о чём говорила ты с морем.
Ты говорила на своём языке.
Языки наши параллельны, и не слиться им.
Бредя по берегу, наткнулся я на пункт проката Watersports, мимо которого столько раз мы ходили… И ни разу не взяли даже скутер!.. (Да я себя не узнаю, весь отдых в инертном дурмане – сглазили меня, что ли?!)
Свежо, куда-то делось солнце, и я на запредельной сбивающей дыхание скорости рву, вцепившись в руль, рассекаю живую великую гладь, бухая и подпрыгивая неровно – туда, где горизонт, и сыплются навстречу мне брызг снопы, и наваливается вдруг и охватывает сиюминутное счастье… Стряхиваю сожаления, заряжаюсь вечностью – и вызов ей бросаю, маленькая букашка, бороздящая простор.
Завтра уезжать.
Вечером мы прощаемся с городком. Городку наш отъезд относительно безразличен. Непрестанно пополняется он новыми красными физиономиями. Мы идём почти молча. Постоянные взгляды уже раздражают. Сорок долларов осталось у меня, и это смешно и очень, очень грустно. (Не понимаю, как за мои прошлые небедные годы не завёл я ни единой кредитной карты.) На сорок долларов мы должны купить по сувениру маме с папой, рюкзачок Свете в школу, да ещё умудриться поужинать… Сувениры, похоже, тайваньские, рюкзачок с одним карманом… Ужин: в Макдоналдсе. Возвращение – пешком! (Остаётся два паунда – с ними и ста метров не проедешь.) Кто мог подумать, что пятиминутное расстояние на такси обернётся двухчасовым выматывающим путешествием. Светка, кажется, натёрла ногу. Я готов посадить её на спину, лишь бы не хныкала. Она хныкает всё равно: – Ну кому было бы хуже, если б я тогда в «Пирамиде» взяла у Пашки пятёрку – на отдых, он же прямо в руки мне её сувал!…
А никому. Хуже уже никому бы. Всем бы – только лучше. А я – старый, наивный, нищий, безответственный идиот. Как втолковать ей, что если ты со мной, то ты – со мной, а если ты берёшь у Пашки пятёрку, то недостоин я тебя никак, Светик, и не нужен я тебе, и грош цена тому, что у нас есть и было.
Ну, на что я ещё надеюсь?! Рома, алё!!
– Идёшь купаться? Нет?! А я иду. Иду прощаться со звёздным морем!…
Само собой вернулось равновесие, причесались мысли. Я возвращался в номер бодр и светел. Казалось даже, что вот-вот – и я легко и свободно смогу наконец принять то самое, единственно правильное и естественное решение, ещё раз нашёптанное мне звёздами. Завтра первое сентября. Давно предчувствовал я холодок от грядущей осени, возвращающей Свету в школу, в её привычное, нелетнее окружение…
И сейчас я вижу нас вместе в этой осени меньше, чем когда-либо. Так не лучше ли сразу, первому и по-доброму поблагодарить её в Москве за прекрасное и цельное лето, показав ей как-нибудь понаглядней абсурдность того, во что мы оба хотели поверить?
(Короткое, звёздами вдохновлённое перемирие между умом и глупым упрямым сердцем!)
Как бы там ни было, а пустой, без Светика, без попугая, номер с каркающим телевизором я принял философски, как ещё одну горькую монетку в заслуженной копилке моих печалей.
Вообще-то всё было странно. Ей некуда было идти так поздно, тем более без денег. Разве что сидеть опять где-нибудь с Таней?..
Да хоть до утра.
И, блаженно потягиваясь, я поздравил себя с наступлением осени.
1 сентября. Утро. 6:20. Продираю глаза – Светы рядом нет. В туалете горит свет. Света в туалете. Джинсовый костюм, размазанная косметика, держится за живот. (Животик заболел.)
– Ну где ты был, Ромик, я так тебя везде искала, а потом легла на топчане, прямо на пляже – и усну-у-ула…
Утром всё совсем не так, я корю себя, ой как корю за вчерашнее, стаскиваю с неё джинсы, даю солпадеин, укутываю… Она отрубается моментально.
…но при чём здесь тогда косметика?!…
Последний день на любом курорте – варёная депрессивная гонка. Из тебя с улыбочкой выжимают последние соки – а вот полотенчика не хватает, двух бутылок в мини-баре… Плиз, чек-аут в двенадцать! – и выкидывают за ненадобностью.
11:00. Света вскакивает и стремглав летит к Тане – на прощальный сеанс аквааэробики. Я ломаю голову, как бы скорее сдуть матрасы, распихать по сумкам вещи… Надо обязательно отхватить у солнца свой последний час. (Лишь эта мысль почему-то владеет мною.)
12:50–13:50. Томление в холле на чемоданах мы опустим – оно знакомо каждому советскому туристу. Светины слёзы и объятия с Таней были мне неинтересны, я даже не стал прощаться, я вышел на воздух, я ведь помню, как всё это бывает в Артеке.
…в Москве, через пару дней, я скажу ей всё, искренне и благородно.
16:20. С Кирюшей всё-таки помогает нам небо. В аэропорту во время прохода через рамку чуть не задохнулся он у Светы в лифчике (лифчик, понятно, мы одели для прикрытия, равно как и джинсовую куртку) и тут же самозабвенно выпорхнул, но уже на нейтральной территории, когда все контроли были позади.
16:50. Разморённый зал ожидания. Светин взгляд отсутствует. Она не хочет кока-колы. Ничего не хочет. Она зажала Кирюшу на сердце и смотрит мимо. (А всё равно: материнский инстинкт.) Я в сердцах отхожу к пивной стойке. Оборачиваюсь. (Я всё время оборачиваюсь.) Ах, этот скромный парнишка, что сидел рядом… Развлечена уже Света. Строит зубки вовсю, как та далёкая девчонка на рекламном щите… Являет выигрышный ракурс. Хочет нравиться. Хочет, чтоб узнал! (Кто не знает Светы. Свету знает вся Москва.)
16:55. Ладно.
17:45. Взлетаем! Думаю, каждый из нас, товарищи, в эти мгновения невольно обратится назад с благодарностью прелестному кусочку жизни, оставленному позади. Не дай мне, господи, такого кусочка больше никогда. Что-то думает там она? Она смотрит в окошко. Мы молчим. (Мы всё время молчим.)
V. ЭКЛИПС
22
Так что, в общем и целом, ужин проходит под знаком попугая. Он у нас сидит на перевёрнутой рюмочке и как будто даже дремлет. Окрестные столики смотрят по-доброму. Дети уже выстраиваются в очередь – погладить. Как просто доставить людям радость. Ты денег ещё не берёшь за него, Света?.. Иногда хозяйская рука подносит к клюву стакан с джин-тоником. Тогда Кирилл, играя хохолком, делает вид, что зря разбужен, и обиженно пятится, но всё же уклёвывает раза четыре и засыпает опять. Милая, светлая птичка. Скоро будет курить.
Поверхностные знакомцы, кои примелькались и с которыми принято приветливо киваться, имеют уже случай подойти и выказать одобрение. Та сухая англичанка, что прыгала со Светой в мешке, тоже не смогла себе отказать и присела к нам с мужем, седовласым и благообразным. Я тут же угостил их коктейлем – под одобрительный Светин взгляд. (У них, наверно, то же, что и у нас было, Ромик, – разница лет двадцать пять, доверительно шепнула она мне.) Англичанка, однако, явилась активисткой общества защиты пернатых. Долго вглядывалась она в душу птички, не замечая вокруг никого, – и, видимо, поняв что-то для себя, перешла сразу к пристрастному допросу о режиме кормления и особенно питья. Я оставил Свете отдуваться, а сам завязал светскую беседу с мужем. Живут они в Монте-Карло, и выяснилось невзначай: чтобы жить в Монте-Карло, на счету должно быть не менее миллиона долларов. Что такое миллион долларов? Пшик, ноль, ничто, смеётся он клетью крепких белых зубов.
А Светик уже танцует сиртаки. Чернявый парень из артистов подхватил её как-то незаметно и обучает перекрёстному ходу, с удовольствием положив руку на голую талию. Даёт ей в руку некий бубен. Как королеву бала, ставит на стол. Только не ёпнись оттуда, умоляю в камеру. (Я осоловевший, так и не встал ни разу из-за стола, вот же бывает – бесполезным компотом ложатся разбавленные дистилляты на дно души…)
– Ромик, поедем в город! – вдруг подскакивает Света сзади. – Таня приглашает, к ней друг приехал…
Друга зовут Мирко. Лицо мягкое, вежливое. Вовсе никакой пока не друг, а просто такой же серб, всех созывает на дискотеку на джипе на своём по доброте душевной. Всё ходил вокруг, попугая фотографировал на цифровую камеру. Кстати, очень открытый парень – резко открылся в машине: недавно совсем заработал свой первый миллион – на компьютерной бирже.
Таня на заднем сиденье улыбается проницательно мне в затылок. Как ни в чём не бывало, беседую я с Таней. Моё оружие – доброжелательность, думаю я.
…почему невзлюбил я так Таню? – потому что видит меня насквозь.
Наверно, правду говорят: Айа-Напа – вторая тусовка в Европе. (После Ибицы.) Мы со Светой далеко не поднимались, всегда оставались в одном из нижних мест. В этот раз на новёхоньком Лэнд-крузере можно было забраться повыше, с другой стороны, и пройти вниз несколько улиц – ревущих, горящих, неоновых. Да-да, громыхающие улицы сплошных дискотек и баров разных стилей, ритмов, поколений – я не видел никогда ничего подобного. Отовсюду, с обеих сторон долбит музыка, через каждые десять метров переходит одна в другую, более забойную, и всё это в слепой огненной круговерти, и всё это агрессивно, и зазывает, и не отпускает, и засасывает, и мелет, и давит. И краснорожие туристы в белых майках – а потому что в основном англичане, в основном с пивом и в основном пьяные.
(Ну, вы, конечно, знаете, как отдыхают уэльские студенты, девонширские работяги, столичные благовоспитанные клерки… Нет?.. За всех не скажу, но везде одинаково. Жизнь всегда стартует после ужина, когда все скорей заваливаются в бары, так как уже свежи и готовы для новых дел; оттуда плавно переходят на дискотеки, т. к. всё рядом. Там надираются совсем до чёртиков, так как ночь длинна. Переходя из клуба в клуб, стараются всё же держаться своею стаей и освистать попавшуюся особь противоположного пола (третий сорт – не брак), так как надо же и о личной жизни думать. У кого она (жизнь) не сложится прямо на дискотеке, так как она (жизнь) – штука сложная, тот стремится затащить её в отель. А самые смирные тем временем направятся на пляж, так как надо же когда-нибудь спать. Спят до ужина – с перерывом на обед. И далее по новой.)
Светик, идущий об руку с Таней, наконец оглянулся на меня: классно, да?..
…ну, с восторженным да полуголым олешком впереди, да ещё в золотом платье – сложное впечатление. Как будто ты заделался орлом, а вокруг всё коршуны да ястребы – того и гляди заклюют-затопчут. Вон уже и подлетели двое, пятясь дурашливо, – так она им ещё чего-то отвечает!.. – а ну-ка, сокращу дистанцию…
…ладно, если особо от неё не отходить, то ещё терпимо. Правда, пьяненькая уже, смешно изображает фигуры всякие там под техно, стремится с Таней к симметричности. То и дело мелькают у меня на экране видеокамеры её счастливые гримаски. На подиуме уже кривляется, принцесса подтанцовки. Ну совершенно ведь танцевать не дано ей, думаю ласково. И только не ёпнись оттуда, молю в экран. «Where is her breast?! [22] » – кричит сзади грудастая рыжая завистница, похожая на Сару Фергюсон, [23] чем очень настраивает против себя миролюбивого Мирко, и он вступает с ней в смертельную полемику – о красоте груди.
У меня уже нет денег. Я не знаю, куда они подевались и почему я не взял больше. И вообще: у меня осталось сто долларов. Мирко: ноу проблем – в который раз с неизменной интеллигентной улыбкой берёт он нам коктейли, каждый по два фунта…
А Таня тем временем тянет куда-то Свету. Минут через пять только возвращаются, весело лопочут, глазами друг дружке делают. Знакомила её Таня с двумя молодыми людьми – так те поспорили: один – что ей четырнадцати нет, а другой – что больше…
А на выходе помахала через меня кому-то ручкой.
И сказала, зажмурившись:
– Хочу на Ибицу.
Я не удержался:
– Самое место. Для тебя.
Таня заулыбалась, а на обратном пути на заднем сиденье долго что-то говорила Светке, тепло и доверительно, и шептала ей, и втирала. Звучала она одна. Считая ниже достоинства своего подслушивать, я вмирал в эти едва различимые звуки сзади. «…Still a child…», «You will have many other friends…», «Now you maybe take it serious but… [24] »
И в предутреннем мареве не отпускала меня обида, и усугублялась она бессонницей.
…миллион долларов – много это или мало?..
Я знаю одно. Два фунта. Это много.
Это очень много, господа.
* * *
…а море шелестело прибоем, мерно, гулко, но глуховато, море уходило в себя, отступало, наступало и расступалось, и рассыпалось, и завораживало, и не отпускало, и гнало буруны из мерцающей дали, и тот покатый зелёный камень у берега то оголялся, то вновь исчезал, и сплёскивался над ним всегдашний равнодушный водоворотик…На пустынном пляже, у самой воды, сидит, как Алёнушка, Светик, смотрит на волны, или на камень, или на прибитую пену…
И плачет.
* * *
Всю автобусную экскурсию Света проспала у меня на коленях.Предпоследний день. Мы у бассейна. Что-то совсем с нами случилось: мы не поехали в аквапарк! Надломлен у нас некий общий волевой стержень, и мы, повстречавшись угасшими взглядами, единодушно упали под солнце, не отходя никуда вообще. Нет, это надо такое представить – ни за что ни про что похерить аквапарк, центральный пункт моего плана!
Лежу и переживаю тихонько.
Открываю один глаз: что такое там?! Светик заявляет повышенно что-то кому-то по-английски… Ах, опять эта жирная английская девочка. Инцидент ходячий. Всех достала вокруг. Не в себе, видно – родители даже руки опустили. То из водомёта стрельнет, то фак покажет, то подойдёт ни с того, ни с сего: «Ю пиг». Ну, а тут, я понимаю, чуть не скинула Свету с «казатки». И – в драку ещё! Мне бы встать, конечно, но следующим кадром многотонная казатка хрупким Светиным замахом обрушивается на голову обидчицы под рукоплескание всего взрослого сообщества… Рёв, плач. Седовласый дядя из Монте-Карло, привстав с лежака, показывает мне большой палец. Я улыбаюсь и машу Светику.
…и ужасаюсь: она старше той всего года на два!..
Кирюша теперь всегда с нами. Он пока не осознаёт своей выдающейся роли в наших отношениях, равно как и своего положительного воздействия на окружающих – и тем больше Кирюшу любят все вокруг. Совершенный образчик смирения, он переплывает весь бассейн и вдоль и поперёк – на Светиной макушке.
Эх, холодный дождик прошёлся-таки по мне. Понаехали вчера молоденькие англичане, все стройны, как кедры – ну прямо юношеская команда по гимнастике, – и вот ныряют, кто дальше кувыркнётся да кто больше брызг подымет. И что интересно – думал сначала, не пригрезилось ли? – разбегаясь, метнут ненароком взгляд в Светину сторону – а смотрит ли that slim girl with a parrot , [25] смотрит?.. А Света и вовсе не смотрит, вот ещё, нужно ей. Высадив на сушу попугая, она ныряет и делает на дне всякие стойки – так, чтоб над водой оставались одни ноги, замирающие в разных фигурах секунд на несколько.
Ау, дядя Фрейд!..
Двое самых отважных, напрыгавшись, решаются к ней подойти. Завязывается беседа. О чём же это?.. О попугае – о чём ещё. (Но неразборчиво.) Интересно – они меня за кого вообще-то держат. (Ну, лежит дядя чуть поодаль.) Минута проходит, другая… Света как сидела, так и сидит – спиной ко мне. А там уже смех вовсю…
…вот что. Не ревную я тебя нисколько, Светик. Сиди с ними, сколько хочешь, дружи. И вообще – живи себе в кайф. И… не оборачивайся на меня, не показывай по обязанности, с кем ты, не вводи тяжеловесным балластом в свой игривый контекст, в свою лёгкую маленькую жизнь. Не поможешь ты мне, только хуже будет – всем. Пойду я, вот что. Я… себя никак не ощущаю, нет меня нигде. Не нарочно уже нету, а взаправду. Для себя даже нет, а для тебя тем более. Вот что страшно. Пойду – не знаю, куда, испарюсь-исчезну – не будет меня час, и другой… а если вообще – никогда?
…а я знаю, о чём ты плакала тогда на волны. И почему не подошёл я, хоть искал тебя. Хоть и комком к горлу подобралось вдруг то, о чём говорила ты с морем.
Ты говорила на своём языке.
Языки наши параллельны, и не слиться им.
Бредя по берегу, наткнулся я на пункт проката Watersports, мимо которого столько раз мы ходили… И ни разу не взяли даже скутер!.. (Да я себя не узнаю, весь отдых в инертном дурмане – сглазили меня, что ли?!)
Свежо, куда-то делось солнце, и я на запредельной сбивающей дыхание скорости рву, вцепившись в руль, рассекаю живую великую гладь, бухая и подпрыгивая неровно – туда, где горизонт, и сыплются навстречу мне брызг снопы, и наваливается вдруг и охватывает сиюминутное счастье… Стряхиваю сожаления, заряжаюсь вечностью – и вызов ей бросаю, маленькая букашка, бороздящая простор.
Завтра уезжать.
Вечером мы прощаемся с городком. Городку наш отъезд относительно безразличен. Непрестанно пополняется он новыми красными физиономиями. Мы идём почти молча. Постоянные взгляды уже раздражают. Сорок долларов осталось у меня, и это смешно и очень, очень грустно. (Не понимаю, как за мои прошлые небедные годы не завёл я ни единой кредитной карты.) На сорок долларов мы должны купить по сувениру маме с папой, рюкзачок Свете в школу, да ещё умудриться поужинать… Сувениры, похоже, тайваньские, рюкзачок с одним карманом… Ужин: в Макдоналдсе. Возвращение – пешком! (Остаётся два паунда – с ними и ста метров не проедешь.) Кто мог подумать, что пятиминутное расстояние на такси обернётся двухчасовым выматывающим путешествием. Светка, кажется, натёрла ногу. Я готов посадить её на спину, лишь бы не хныкала. Она хныкает всё равно: – Ну кому было бы хуже, если б я тогда в «Пирамиде» взяла у Пашки пятёрку – на отдых, он же прямо в руки мне её сувал!…
А никому. Хуже уже никому бы. Всем бы – только лучше. А я – старый, наивный, нищий, безответственный идиот. Как втолковать ей, что если ты со мной, то ты – со мной, а если ты берёшь у Пашки пятёрку, то недостоин я тебя никак, Светик, и не нужен я тебе, и грош цена тому, что у нас есть и было.
Ну, на что я ещё надеюсь?! Рома, алё!!
– Идёшь купаться? Нет?! А я иду. Иду прощаться со звёздным морем!…
Само собой вернулось равновесие, причесались мысли. Я возвращался в номер бодр и светел. Казалось даже, что вот-вот – и я легко и свободно смогу наконец принять то самое, единственно правильное и естественное решение, ещё раз нашёптанное мне звёздами. Завтра первое сентября. Давно предчувствовал я холодок от грядущей осени, возвращающей Свету в школу, в её привычное, нелетнее окружение…
И сейчас я вижу нас вместе в этой осени меньше, чем когда-либо. Так не лучше ли сразу, первому и по-доброму поблагодарить её в Москве за прекрасное и цельное лето, показав ей как-нибудь понаглядней абсурдность того, во что мы оба хотели поверить?
(Короткое, звёздами вдохновлённое перемирие между умом и глупым упрямым сердцем!)
Как бы там ни было, а пустой, без Светика, без попугая, номер с каркающим телевизором я принял философски, как ещё одну горькую монетку в заслуженной копилке моих печалей.
Вообще-то всё было странно. Ей некуда было идти так поздно, тем более без денег. Разве что сидеть опять где-нибудь с Таней?..
Да хоть до утра.
И, блаженно потягиваясь, я поздравил себя с наступлением осени.
1 сентября. Утро. 6:20. Продираю глаза – Светы рядом нет. В туалете горит свет. Света в туалете. Джинсовый костюм, размазанная косметика, держится за живот. (Животик заболел.)
– Ну где ты был, Ромик, я так тебя везде искала, а потом легла на топчане, прямо на пляже – и усну-у-ула…
Утром всё совсем не так, я корю себя, ой как корю за вчерашнее, стаскиваю с неё джинсы, даю солпадеин, укутываю… Она отрубается моментально.
…но при чём здесь тогда косметика?!…
Последний день на любом курорте – варёная депрессивная гонка. Из тебя с улыбочкой выжимают последние соки – а вот полотенчика не хватает, двух бутылок в мини-баре… Плиз, чек-аут в двенадцать! – и выкидывают за ненадобностью.
11:00. Света вскакивает и стремглав летит к Тане – на прощальный сеанс аквааэробики. Я ломаю голову, как бы скорее сдуть матрасы, распихать по сумкам вещи… Надо обязательно отхватить у солнца свой последний час. (Лишь эта мысль почему-то владеет мною.)
12:50–13:50. Томление в холле на чемоданах мы опустим – оно знакомо каждому советскому туристу. Светины слёзы и объятия с Таней были мне неинтересны, я даже не стал прощаться, я вышел на воздух, я ведь помню, как всё это бывает в Артеке.
…в Москве, через пару дней, я скажу ей всё, искренне и благородно.
16:20. С Кирюшей всё-таки помогает нам небо. В аэропорту во время прохода через рамку чуть не задохнулся он у Светы в лифчике (лифчик, понятно, мы одели для прикрытия, равно как и джинсовую куртку) и тут же самозабвенно выпорхнул, но уже на нейтральной территории, когда все контроли были позади.
16:50. Разморённый зал ожидания. Светин взгляд отсутствует. Она не хочет кока-колы. Ничего не хочет. Она зажала Кирюшу на сердце и смотрит мимо. (А всё равно: материнский инстинкт.) Я в сердцах отхожу к пивной стойке. Оборачиваюсь. (Я всё время оборачиваюсь.) Ах, этот скромный парнишка, что сидел рядом… Развлечена уже Света. Строит зубки вовсю, как та далёкая девчонка на рекламном щите… Являет выигрышный ракурс. Хочет нравиться. Хочет, чтоб узнал! (Кто не знает Светы. Свету знает вся Москва.)
16:55. Ладно.
17:45. Взлетаем! Думаю, каждый из нас, товарищи, в эти мгновения невольно обратится назад с благодарностью прелестному кусочку жизни, оставленному позади. Не дай мне, господи, такого кусочка больше никогда. Что-то думает там она? Она смотрит в окошко. Мы молчим. (Мы всё время молчим.)
18:10. Стюардессы заметили попугая, шепчутся, проявляют интерес. Может быть опасно. (Ссодют его щас – и п…ц зверушке.) Что, нравится, девушки? – говорю. Беру его в руку, благо тихий, вставляю под хвост невидимый ключик, несколько раз проворачиваю, разжимаю ладонь… Птичка игрушечная, трясёт хохолком. Похоже, правда?.. И успокоены, и восхищены стюардессы.
Ну, японцы. Надо же – додумались.
Света рядышком трясётся от смеха. Бросает на меня короткий взгляд, полный…
…вот он, ключик?!
18:50. Та дама из Саратова, что с Антошкой, оказывается, сидит сзади. Лицо у неё – один загарный струп. От нечего делать я подсматриваю за ней ушами. И вижу: перед ней – бутылка виски! И чувствую: по мере её обмельчания всё ярче представляется даме страшный смысл наших со Светой отношений. Я встаю в туалет и подмигиваю ей – инфернально.
19:15. Мы слегка напиваемся с дамой из Саратова. Через два года мы в Саратове. Там, на набережной, очень много гуляют свадеб, очень. Антошка охуевает. Антошка прячется в окошко и припивает кока-колу.
00:15 (по московскому). Мы у Светиного подъезда. Мы в Москве, на проспекте Мира!! Это и правда – и полная чушь. Вот он, подъезд, и вроде всё, как было…
Ждёт такси. Я хочу поднять Свету наверх, к маме Анне. Я хочу, чтоб не было этой дурацкой недели, я хочу…
– Ладно, Ромик. Я уже взрослая. Сама дойду… Всё, спасибо тебе, я тебя люблю, созвонимся, – усталой скороговоркой…
Ночью мне снится, как я лечу с той моей вершины, лечу вниз, лечу зигзагом, пируэтами, – и всё не грохнусь никак.
Ну, японцы. Надо же – додумались.
Света рядышком трясётся от смеха. Бросает на меня короткий взгляд, полный…
…вот он, ключик?!
18:50. Та дама из Саратова, что с Антошкой, оказывается, сидит сзади. Лицо у неё – один загарный струп. От нечего делать я подсматриваю за ней ушами. И вижу: перед ней – бутылка виски! И чувствую: по мере её обмельчания всё ярче представляется даме страшный смысл наших со Светой отношений. Я встаю в туалет и подмигиваю ей – инфернально.
19:15. Мы слегка напиваемся с дамой из Саратова. Через два года мы в Саратове. Там, на набережной, очень много гуляют свадеб, очень. Антошка охуевает. Антошка прячется в окошко и припивает кока-колу.
00:15 (по московскому). Мы у Светиного подъезда. Мы в Москве, на проспекте Мира!! Это и правда – и полная чушь. Вот он, подъезд, и вроде всё, как было…
Ждёт такси. Я хочу поднять Свету наверх, к маме Анне. Я хочу, чтоб не было этой дурацкой недели, я хочу…
– Ладно, Ромик. Я уже взрослая. Сама дойду… Всё, спасибо тебе, я тебя люблю, созвонимся, – усталой скороговоркой…
Ночью мне снится, как я лечу с той моей вершины, лечу вниз, лечу зигзагом, пируэтами, – и всё не грохнусь никак.
V. ЭКЛИПС
22
Поздняя осень. На балконе жердь от клетки, пёрышки да семечки, вмёрзшие в цемент. Всё выметено, стыло – оцепеневшие останки былой жизни. Замираю и я, ловлю в студёном воздухе что-то, дающее мне вдохновение.
Передо мною на столе – глаза. Открытые, большие, мягкие. Такие, как должны быть. Они почти уже готовы, остались только зрачки. Самое трудное место – ведь от них зависит, получит ли портрет свою душу. Я рисую по трём фотографиям, с них можно взять губы, и нос, и овал лица… И разрез глаз – но не сами глаза. Глаза ей дам я. Я подарю ей взгляд – хороший, взрослый, глубокий. Такой лишь изредка случался у неё. Или не было такого у неё никогда?.. Я ищу другие фотографии. Лёгкие улыбки, милые кривляния, строгие прищурчики…
Я рисую по памяти. Память изменяет мне.
Этот взгляд я подарю тебе на Новый год…
…нет, не так.
Лёгкий сентябрь. На балконе у меня – склад диких животных. Лавр с Кирюшей рядом, каждый в своей клетке. Перепёлка наблюдает из коробочки сложные пока отношения между родственниками.
Солнышко ещё. И я там, в августе. Всё вокруг, каждое мгновение пахнет августом. Воздух, конечно, немного остыл, поблёк, но цветом он такой же, как тогда – почти оранжевый.
Передо мною на столе контракт. Сердце, печень, шпик хребтовой, тримминг [26] из шейного зареза хочет от меня Пал Палыч из Тихорецка. Не вечно же тебе на клипсах твоих сидеть, говорит, – пора уж и деньги начать зарабатывать, чай не маленький. И – заказик такой вот прислал мне. Надо же, Пал Палыч. Сразу обо мне вспомнил, благодетель. Вот она, спецификация: «1. Субпродукты отжиловки карбонада. 2. Говядина: а. Пашина. б. Передние четверти (упак. в 4 куска): – шея; – лопатка; – голяшка…» …
М-да.
Я предаюсь воспоминаниям. Уношусь в недалёкое прошлое и переживаю его, каждую значимую его минуту. Я чувствую, как эти минуты уходят от меня – и я до сих пор в них, как стерлядь в мёртвой заводи.
Весь первый мой рабочий день я ждал её звонка. Словно сговорившись, клиенты атаковали меня тёпленьким, но я сгруппировался и самозабвенно подставлял себя под штыки – я проснулся сильным, я предвкушал уже первые школьные новости, играясь весело с самим собой в рабочий ажиотаж, задавая себе установки и ориентиры, зарабатывая её звонок… И каждая назойливая телефонная очередь становилась праздником, ибо ещё на один маленький вынужденный поединок приближалась ко мне моя награда.
Но этого звонка, единственного, всё не было. Тогда я позвонил сам, и мама Анна обстоятельно рассказала мне про школьную линейку, очень переживая за невнятные боли в животе… С холодком под ложечкой спросил я, а где ж она сама. – Да… пошла с подружками «готовить там по школе…»
Весь день я порхал, как летом, не давая памяти восстать на место. Тут я разом осел в осень. Что-то очень большое и неодолимое отходило назад, утягивая с собою всю текущую деятельность, мысли и побуждения.
Я позвонил вечером – она отвечала односложно. Всё нормально, и зря я такой взвинченный. Конечно, встретимся. Только вот…
– Только вот часочек хотела посидеть с людьми, которые выцепили меня тогда от Пиздермана.
– Ну давай, конечно, посидим.
– Нет, я одна хотела, тебе будет неинтересно.
– …?!
– А меня мама не пустит, говорит – только с Ромой.
– Правильно говорит.
– Ну вот. И ты тоже – ни с ними не отпускаешь, ни сам мне ничего не предложишь!..
(Обиделась, девчонка.)
Довольно поздно; после такого разговора я, честно признаюсь, сник – но вот собрался и упоительно везу её по ночному Садовому, сам удивляясь, сколько вдруг могу рассказать о Москве. Она сидит потухши, воспринимает экскурсию. Потом она захотела в «Кабану», она ела салатик через силу, она ждала ребят… Глазки загорелись – но час уже, пора домой.
…хорошие в Испании субпродукты. Головной тримминг вообще ничего не стоит. Прямо на два умножай и вези, вези. (Пал Палыч будет сосиски делать, много делать сосисок.) А комбинированные четверти так просто дармовые… Вот оно, предложение, только что из факса вылезло, распушив павлиний хвост – «E. Lozanoehijos» . Демпингуют, значит, риоханцы. Ну что, Пал Палыч, поддержим Евросоюз, ударим 50-процентной предоплатой по бразильским скотобойням??!…
Она готова встретиться, но я чувствую, что это больше от пустоты и скуки: врачи запретили ей ходить в школу, они испугались плохих анализов и никак не поймут, что с ней. А животик всё болит! Может, женское? Инфекция?! По телефону угадываю её бледную улыбку – она признаётся, что весит уже 44. Я надеваю жёлтую рубаху и караулю её выход с розами. Я страдаю – неужто будет она теперь такой всегда?..
Я уже не знаю, как вернуть её в чувство, я пытаюсь анализировать своё поведение последнего времени и готовлю речь с извинением за алкогольные излишества на Кипре. (Больше не повторится.) Она смотрит не совсем понимающе и отвечает, что очень на это надеется, но что всё равно я её уже завоевал. (?!!)
Обнадёженный, любуюсь её утянутыми бёдрами и впалым животом, к которым не притрагивался уже неделю. В каком-то ступоре мы плывём в «Космос» на первую же фантастическую белиберду с Томом Крузом, но минут через десять она разворачивается и лезет на мою шею от спазмов внизу живота, она вцепляется мне в загривок, как в спасательный круг, она плачет на мне (на своём всё ещё друге – большом, бесполезном и верном) от усталости и бессилия перед новой этой напастью, а я молю уже про себя бога, чтоб он переложил на меня хоть часть её мучений. На ручках прямо спускаю девочку мою по лестнице, увожу к маме…
…господи, да что с ней?! Теперь я не могу так резко определиться – она же больна!.. И я откладываю, откладываю серьёзный разговор.
Следующим утром звонила растревоженная мама Анна. Оказывается, хотела побеспокоить аж в полседьмого, да нашлись «знакомые» и отвезли Светлану в больницу, где ей настойчиво предложена была госпитализация. Собранный «знакомыми» же консилиум разводил руками: скорей всего, что-то пищевое, неизвестного происхождения. В больнице, конечно, Света не осталась – не такая Света, чтоб оставаться в больницах.
И накатило откуда-то вдруг что-то вроде раскаяния, сожаления о том, что вообще было в последний месяц…
– Простите, мама Анна, это я виноват. Не уберёг я нашу девочку.
– Да что вы, что вы, Роман! – и она стала благодарить меня за прекрасную поездку… из чего я заключил: мама не в курсе, кто там спаивал её виски всю дорогу.
…а какие отношения у нас с мамой Анной, куда теплее, чем с дочерью… Всё-таки, может быть, её апатия из-за болезни?..
Господи, верни мне её прежней!!
Потихоньку всё сгладится, и инерция летнего чувства возьмёт своё. Надо только быть на высоте, всегда на высоте!
А кто это приезжал за ней утром-то?.. Я сразу так и понял – Пашин водитель на мерседесе. Ну что тут скажешь, когда речь – о здоровье?! Что попишешь, когда нет у тебя десятка машин с водителями?! Что предъявишь, когда даже консилиум ты подогнать не можешь?!!
Передо мною на столе – глаза. Открытые, большие, мягкие. Такие, как должны быть. Они почти уже готовы, остались только зрачки. Самое трудное место – ведь от них зависит, получит ли портрет свою душу. Я рисую по трём фотографиям, с них можно взять губы, и нос, и овал лица… И разрез глаз – но не сами глаза. Глаза ей дам я. Я подарю ей взгляд – хороший, взрослый, глубокий. Такой лишь изредка случался у неё. Или не было такого у неё никогда?.. Я ищу другие фотографии. Лёгкие улыбки, милые кривляния, строгие прищурчики…
Я рисую по памяти. Память изменяет мне.
Этот взгляд я подарю тебе на Новый год…
…нет, не так.
Лёгкий сентябрь. На балконе у меня – склад диких животных. Лавр с Кирюшей рядом, каждый в своей клетке. Перепёлка наблюдает из коробочки сложные пока отношения между родственниками.
Солнышко ещё. И я там, в августе. Всё вокруг, каждое мгновение пахнет августом. Воздух, конечно, немного остыл, поблёк, но цветом он такой же, как тогда – почти оранжевый.
Передо мною на столе контракт. Сердце, печень, шпик хребтовой, тримминг [26] из шейного зареза хочет от меня Пал Палыч из Тихорецка. Не вечно же тебе на клипсах твоих сидеть, говорит, – пора уж и деньги начать зарабатывать, чай не маленький. И – заказик такой вот прислал мне. Надо же, Пал Палыч. Сразу обо мне вспомнил, благодетель. Вот она, спецификация: «1. Субпродукты отжиловки карбонада. 2. Говядина: а. Пашина. б. Передние четверти (упак. в 4 куска): – шея; – лопатка; – голяшка…» …
М-да.
Я предаюсь воспоминаниям. Уношусь в недалёкое прошлое и переживаю его, каждую значимую его минуту. Я чувствую, как эти минуты уходят от меня – и я до сих пор в них, как стерлядь в мёртвой заводи.
Весь первый мой рабочий день я ждал её звонка. Словно сговорившись, клиенты атаковали меня тёпленьким, но я сгруппировался и самозабвенно подставлял себя под штыки – я проснулся сильным, я предвкушал уже первые школьные новости, играясь весело с самим собой в рабочий ажиотаж, задавая себе установки и ориентиры, зарабатывая её звонок… И каждая назойливая телефонная очередь становилась праздником, ибо ещё на один маленький вынужденный поединок приближалась ко мне моя награда.
Но этого звонка, единственного, всё не было. Тогда я позвонил сам, и мама Анна обстоятельно рассказала мне про школьную линейку, очень переживая за невнятные боли в животе… С холодком под ложечкой спросил я, а где ж она сама. – Да… пошла с подружками «готовить там по школе…»
Весь день я порхал, как летом, не давая памяти восстать на место. Тут я разом осел в осень. Что-то очень большое и неодолимое отходило назад, утягивая с собою всю текущую деятельность, мысли и побуждения.
Я позвонил вечером – она отвечала односложно. Всё нормально, и зря я такой взвинченный. Конечно, встретимся. Только вот…
– Только вот часочек хотела посидеть с людьми, которые выцепили меня тогда от Пиздермана.
– Ну давай, конечно, посидим.
– Нет, я одна хотела, тебе будет неинтересно.
– …?!
– А меня мама не пустит, говорит – только с Ромой.
– Правильно говорит.
– Ну вот. И ты тоже – ни с ними не отпускаешь, ни сам мне ничего не предложишь!..
(Обиделась, девчонка.)
Довольно поздно; после такого разговора я, честно признаюсь, сник – но вот собрался и упоительно везу её по ночному Садовому, сам удивляясь, сколько вдруг могу рассказать о Москве. Она сидит потухши, воспринимает экскурсию. Потом она захотела в «Кабану», она ела салатик через силу, она ждала ребят… Глазки загорелись – но час уже, пора домой.
…хорошие в Испании субпродукты. Головной тримминг вообще ничего не стоит. Прямо на два умножай и вези, вези. (Пал Палыч будет сосиски делать, много делать сосисок.) А комбинированные четверти так просто дармовые… Вот оно, предложение, только что из факса вылезло, распушив павлиний хвост – «E. Lozanoehijos» . Демпингуют, значит, риоханцы. Ну что, Пал Палыч, поддержим Евросоюз, ударим 50-процентной предоплатой по бразильским скотобойням??!…
Она готова встретиться, но я чувствую, что это больше от пустоты и скуки: врачи запретили ей ходить в школу, они испугались плохих анализов и никак не поймут, что с ней. А животик всё болит! Может, женское? Инфекция?! По телефону угадываю её бледную улыбку – она признаётся, что весит уже 44. Я надеваю жёлтую рубаху и караулю её выход с розами. Я страдаю – неужто будет она теперь такой всегда?..
Я уже не знаю, как вернуть её в чувство, я пытаюсь анализировать своё поведение последнего времени и готовлю речь с извинением за алкогольные излишества на Кипре. (Больше не повторится.) Она смотрит не совсем понимающе и отвечает, что очень на это надеется, но что всё равно я её уже завоевал. (?!!)
Обнадёженный, любуюсь её утянутыми бёдрами и впалым животом, к которым не притрагивался уже неделю. В каком-то ступоре мы плывём в «Космос» на первую же фантастическую белиберду с Томом Крузом, но минут через десять она разворачивается и лезет на мою шею от спазмов внизу живота, она вцепляется мне в загривок, как в спасательный круг, она плачет на мне (на своём всё ещё друге – большом, бесполезном и верном) от усталости и бессилия перед новой этой напастью, а я молю уже про себя бога, чтоб он переложил на меня хоть часть её мучений. На ручках прямо спускаю девочку мою по лестнице, увожу к маме…
…господи, да что с ней?! Теперь я не могу так резко определиться – она же больна!.. И я откладываю, откладываю серьёзный разговор.
Следующим утром звонила растревоженная мама Анна. Оказывается, хотела побеспокоить аж в полседьмого, да нашлись «знакомые» и отвезли Светлану в больницу, где ей настойчиво предложена была госпитализация. Собранный «знакомыми» же консилиум разводил руками: скорей всего, что-то пищевое, неизвестного происхождения. В больнице, конечно, Света не осталась – не такая Света, чтоб оставаться в больницах.
И накатило откуда-то вдруг что-то вроде раскаяния, сожаления о том, что вообще было в последний месяц…
– Простите, мама Анна, это я виноват. Не уберёг я нашу девочку.
– Да что вы, что вы, Роман! – и она стала благодарить меня за прекрасную поездку… из чего я заключил: мама не в курсе, кто там спаивал её виски всю дорогу.
…а какие отношения у нас с мамой Анной, куда теплее, чем с дочерью… Всё-таки, может быть, её апатия из-за болезни?..
Господи, верни мне её прежней!!
Потихоньку всё сгладится, и инерция летнего чувства возьмёт своё. Надо только быть на высоте, всегда на высоте!
А кто это приезжал за ней утром-то?.. Я сразу так и понял – Пашин водитель на мерседесе. Ну что тут скажешь, когда речь – о здоровье?! Что попишешь, когда нет у тебя десятка машин с водителями?! Что предъявишь, когда даже консилиум ты подогнать не можешь?!!