Страница:
Мы решили получить информацию об установках, которые будут даны главным пропагандистом Вашингтона, так сказать, в натуральном виде. Для этого надо было встроить в помещение, где состоится совещание, микрофоны подслушивания, чтобы сделать запись на приемном пункте, расположенном не далее чем в 200 метрах от здания американского дипломатического представительства. Главная трудность состояла в преодолении мер защиты, которые принимала служба безопасности американского посольства.
Не буду по понятным причинами распространяться о подробностях внедрения электронной закладки с чувствительным микрофоном. Мы точно знали, где будет проходить со вещание, и эта операция была успешно проведена. Для приема информации оборудовали взятый в аренду автомобиль — полугрузовичок с крытым кузовом. Там оператор Глеб, которому предстояло многочасовое дежурство с соблюдением максимальных мер конспирации и при максимальных же неудобствах, оборудовал пункт приема радиосообщений с «закладки».
Походный радиоприемный пункт в день начала совещания рано утром появился в нужном месте. Для обеспечения парковки мы заранее заняли это место другой машиной, а затем освободили для полугрузовичка Глеба.
Вся операция — ей дали кодовое название «Космос» — прошла в основном успешно. Единственная трудность состояла в том, что высокая чувствительность микрофона хорошо фиксировала не только речи ораторов, но и такие посторонние звуки, как шарканье ног по полу, звуки наливаемой в стаканы воды.
Это создало определенные трудности при расшифровке записей. Тем не менее в ужасной тесноте и духоте, которая усугублялась очень жаркой погодой, оператор тщательно следил за оптимальной настройкой принимающей аппаратуры, что значительно облегчило дальнейшую работу над записью.
Глеба — главное действующее лицо в этой операции — мы долго звали «космонавтом»: ведь ему пришлось пройти через почти такие же неудобства, как в космическом корабле. Все это было еще в период, когда мы не имели появившихся позже закладок, способных записывать информацию с последующим съемом ее в удобное время. По существу кустарными средствами того времени мы смогли оперативно получить актуальную информацию, вскрывавшую подрывные планы и замыслы нашего главного тогда противника. Думаю, американское посольство еще только готовило отчет о региональном совещании, а наш доклад о его результатах уже находился в Центре.
В один из осенних дней 1967 года мне позвонил чехословацкий резидент в Вене и попросил встречи. До этого Центр информировал меня о просьбе чехословацких коллег: оказать им возможное содействие в проведении некоторых мероприятий, для чего в австрийскую столицу должен был прибыть начальник одной из служб чехословацкой разведки Владислав Биттман. Мне было разрешено встретиться с ним, выслушать просьбы, но действовать не выходя за рамки чисто информационной помощи, не вникать в существо его замыслов, в которых мы участвовать не собирались.
Значительно позже, уже в 1988 году, мне довелось прочитать в западной прессе статьи Биттмана, бежавшего в США после событий 1968 года.
Да, именно с этим Биттманом заявился осенью 1967 года ко мне чехословацкий резидент. Гость из Праги готовил какие-то «разоблачительные» мероприятия об австрийской политике против ЧССР и просил нас предоставить такую информацию, по возможности секретного характера.
Я вынужден был признаться, что едва ли в чем могу быть полезным, так как наша внешняя разведка и резидентура, в частности, не занимались чехословацко-австрийскими проблемами. Обещал подобрать все, что смогу, из официальных материалов. Биттман, признаться, не оставил тогда в моей памяти какого-то заметного следа. Разве что вызывал некоторое раздражение своей вертлявостью, не столько внешней, сколько проявлявшейся в расплывчатых высказываниях. Трудно было уловить, что именно его интересует: какие-то обрывки идей, нередко противоречивых.
Теперь, зная о его «разоблачительных» трудах, я вижу ту «вертлявость» в новом свете: злобной ненависти к делу, лицемерным слугой которому он так долго являлся, достигнув руководящих позиций в чехословацкой разведке. Не случайно именно Биттману ЦРУ поручило «опровергнуть» клеветнические идеи других экспертов, вроде перебежчика Голицина, после того как тот абсолютно заврался и плел такие небылицы, что даже в американских коридорах власти не могли пустить их в оборот без дополнительной обработки.
Коль скоро нить моего повествования снова привела на «след» изменника Голицина, отвлекусь ненадолго от венской темы. Когда я курировал внешнюю контрразведку, мы обрати ли внимание на одно изумившее нас явление внутренней жизни ЦРУ. Грандиозная чистка этого ведомства началась по странному совпадению с того момента, когда Голицин оказался в руках американцев, то есть с 1961 года. Этот проходимец сумел внушить своим новым хозяевам мысль о том, что в высшие эшелоны разведки Вашингтона внедрились советские агенты — «кроты» на жаргоне Лэнгли.
Не собираюсь ни подтверждать, ни опровергать справедливость утверждений Голицина, тем более что упоминавшийся мною эпизод с поручением, которое выполнял Биттман, опровергая измышления Голицина, сам по себе красноречив. Но жизнь полна парадоксов: фантазии Голицина нанесли прямо-таки ужасающий ущерб не только американским, но и британским и французским спецслужбам.
Панические поиски «крота» (иди даже «кротов) вывели из строя в ЦРУ некоторых опытных разведчиков и, что самое главное, нейтрализовали, а затем привели и к увольнению со службы двух наиболее опасных наших противников — руководителей контрразведывательной службы управления Джеймса Энглтона и Уильяма Харви.
Д.Энглтон возглавлял контрразведывательную группу итальянского филиала Управления стратегических служб еще во время второй мировой войны. В 1954 году он был назначен начальником внешней контрразведки ЦРУ и с тех пор более двадцати лет руководил этой службой, доставляя нам немало хлопот.
У.Харви во время войны служил в ФБР. Именно он принимал в 1946 году показания предательницы Элизабет Бентли о том, что «советская внешняя разведка располагала в США огромной сетью агентов». И хотя попытки разоблачения названных Бентли лиц ни к чему не привели, Харви все больше утверждался в своих подозрениях. Позже его перевели из ФБР во внешнюю контрразведку ЦРУ, и он стал первым помощником Энглтона.
По понятным причинам не буду опираться на сведения, имеющиеся у нас, и сошлюсь на выводы и оценки, опубликованные на Западе. В частности, на труд Д.Мартина « Зеркальный лабиринт», где содержится анализ деятельности этих двух видных контрразведчиков. Оба они, по убеждению автора, ввергли свое ведомство в глубокий кризис.
Поверив Голицину, Энглтон и Харви нагнетали шпиономанию, вызвавшую дезорганизацию не только в ЦРУ, но и в британскую МИ-5, где тоже началась кампания поисков советских шпионов среди руководителей этой службы. Подтверждает это обстоятельство и другой искушенный автор Чепмен Пинчер в книге «Предатели»: в 60-е и 70-е годы англичане развернули «большую охоту на якобы внедренных в их разведку агентов КГБ, чему способствовали утверждения Голицина». Если в британских спецслужбах эта охота в известной мере нашла оправдание в разоблачении Филби и бегстве в СССР Маклина и Бёрджеса (как пишет П.Райт в книге «Ловец шпионов), то по-иному все складывалось в ЦРУ. Более 20 лет Энглтон тратил колоссальные усилия на поиски голицинского „крота“. Не только сам он был буквально одержим такой навязчивой идеей, но и подчинил ее реализации деятельность всего отдела внешней контрразведки. Зациклившись на полном доверии Энглтона к утверждениям Голицина, начальник отдела стран советского блока Дэйв Мёрфи направил во все резидентуры циркулярное указание: отказаться от использования советских агентов в качестве источников разведывательной информации, поскольку все они „засвечены“ агентом КГБ, проникшим в руководство разведуправления. Другими словами, шефы в Лэнгли на некоторое время фактически прекратили разведывательную деятельность против нашей страны. Разве мог кто-нибудь из нас мечтать, что нам удастся такая акция? А тут она была проведена руками самих же американцев.
«Соображения» Голицина легли в основу списка сотни подозреваемых, но не помогли разоблачить ни одного действительного советского агента. Ряд высших офицеров ЦРУ, даже Д.Мёрфи, попали под подозрение, их карьера была сломана. В конце концов ситуация настолько осложнилась, что руководители управления запаниковали и решили избавиться от тяжелого груза сомнений, ликвидировав советский отдел.
Мартин далее пишет, что «информация» Голицина подвела под подозрение не только более сотни американских разведчиков, но и почти такое же число английских, десятки французских и западногерманских плюс некоторых сотрудников разведслужб Канады, Новой Зеландии, Австралии, Австрии, Греции и Норвегии.
Именно поэтому начальник отдела ЦРУ по странам советского блока констатировал: «Последствия нашей работы с Голициным были поистине ужасными. Они нанесли самый большой ущерб безопасности Запада за последние двадцать лет и, добавлю, подготовке для правительства США достоверной разведывательной информации о планах, намерениях и методах деятельности советского руководства».
Но пока в Лэнгли дошли до таких разумных выводов, завиральные идеи изменника Голицина нанесли западным спецслужбам колоссальный вред. Они больно ударили и по другому предателю, Юрию Носенко, перебежавшему на сторону ЦРУ через пятнадцать месяцев после измены Голицина. Последний сумел убедить Энглтона в том, что сын советского министра судостроительной промышленности — агент-дезинформатор КГБ. «Гуманисты» из Лэнгли без суда и следствия бросили Носенко в подвал и содержали его там почти четыре года. Все это время он подвергался допросам с пристрастием.
Через несколько лет перед комиссией конгресса США «честный перебежчик» с возмущением и горечью рассказывал, как его «трясли» (на жаргоне вашингтонских спецслужб так именуют допрос с «детектором лжи»): «Сотрудник ЦРУ закричал, что я лжец, и в комнату ворвались несколько охранников. Они приказали мне стать к стене, раздеться и начали обыскивать меня. Потом повели наверх, в комнату на чердаке. Посреди стояла металлическая кровать, прикрепленная к полу. Никто мне не сказал, сколько я буду здесь находиться и что со мной будут делать. Через несколько дней два сотрудника начали допрашивать меня. Они вели себя грубо и враждебно… Примерно через два месяца они перестали приходить. В этой камере меня продержали до конца 1964 года. Кормили плохо, не разрешали курить, читать, не выводили на прогулки».
Затем допросы Носенко возобновились. А через некоторое время ему завязали глаза, надели наручники, привезли на аэродром и посадили в самолет. На новом месте его поместили в бетонную камеру с решеткой на двери. В ней стояла узкая железная кровать с матрацем без подушки и одеяла. Только после пребывания тут почти в течение двух лет Носенко разреши ли наконец получасовую прогулку в небольшом дворике.
Как выяснилось позже, в ЦРУ серьезно рассматривался вопрос о «ликвидации подозрительного перебежчика». Было и другое предложение: «сделать его неспособным связно излагать свои мысли», то есть обработать специальными психотропными веществами, и упрятать в дом для умалишенных.
В 1967 году Носенко снова подвергли утомительным допросам, которые продолжались девять месяцев. После четырехлетнего содержания в одиночном заключении его выпустили и поселили на квартире, но продолжали контролировать его образ жизни, вести наблюдение, подслушивать телефон.
Только в марте 1969 года, ровно через пять лет изоляции, Носенко приняли на службу в ЦРУ в качестве консультанта.
Вот какую цену заплатил предатель за то, чтобы ему поверили. А он рассчитывал, что цэрэушники встретят его с распростертыми объятиями.
Прошу читателей не корить меня за то, что я отвлек их внимание, рассказав о случаях с предателями Голициным и Носенко. Я сделал это, чтобы убедительно показать, как глубоко вирус шпиономании и подозрительности поразил мощную разведывательную организацию — центральную разведку Вашингтона. И что такой отвратительной болезнью, отравляющей атмосферу общества, страдали не только спецслужбы тоталитарного Советского Союза, но и демократических Соединенных Штатов. И как наша внешняя разведка использовала этот недуг для расширения своих оперативных возможностей за океаном и не только там.
Глава 10. Возвращение к истокам
Не буду по понятным причинами распространяться о подробностях внедрения электронной закладки с чувствительным микрофоном. Мы точно знали, где будет проходить со вещание, и эта операция была успешно проведена. Для приема информации оборудовали взятый в аренду автомобиль — полугрузовичок с крытым кузовом. Там оператор Глеб, которому предстояло многочасовое дежурство с соблюдением максимальных мер конспирации и при максимальных же неудобствах, оборудовал пункт приема радиосообщений с «закладки».
Походный радиоприемный пункт в день начала совещания рано утром появился в нужном месте. Для обеспечения парковки мы заранее заняли это место другой машиной, а затем освободили для полугрузовичка Глеба.
Вся операция — ей дали кодовое название «Космос» — прошла в основном успешно. Единственная трудность состояла в том, что высокая чувствительность микрофона хорошо фиксировала не только речи ораторов, но и такие посторонние звуки, как шарканье ног по полу, звуки наливаемой в стаканы воды.
Это создало определенные трудности при расшифровке записей. Тем не менее в ужасной тесноте и духоте, которая усугублялась очень жаркой погодой, оператор тщательно следил за оптимальной настройкой принимающей аппаратуры, что значительно облегчило дальнейшую работу над записью.
Глеба — главное действующее лицо в этой операции — мы долго звали «космонавтом»: ведь ему пришлось пройти через почти такие же неудобства, как в космическом корабле. Все это было еще в период, когда мы не имели появившихся позже закладок, способных записывать информацию с последующим съемом ее в удобное время. По существу кустарными средствами того времени мы смогли оперативно получить актуальную информацию, вскрывавшую подрывные планы и замыслы нашего главного тогда противника. Думаю, американское посольство еще только готовило отчет о региональном совещании, а наш доклад о его результатах уже находился в Центре.
В один из осенних дней 1967 года мне позвонил чехословацкий резидент в Вене и попросил встречи. До этого Центр информировал меня о просьбе чехословацких коллег: оказать им возможное содействие в проведении некоторых мероприятий, для чего в австрийскую столицу должен был прибыть начальник одной из служб чехословацкой разведки Владислав Биттман. Мне было разрешено встретиться с ним, выслушать просьбы, но действовать не выходя за рамки чисто информационной помощи, не вникать в существо его замыслов, в которых мы участвовать не собирались.
Значительно позже, уже в 1988 году, мне довелось прочитать в западной прессе статьи Биттмана, бежавшего в США после событий 1968 года.
Да, именно с этим Биттманом заявился осенью 1967 года ко мне чехословацкий резидент. Гость из Праги готовил какие-то «разоблачительные» мероприятия об австрийской политике против ЧССР и просил нас предоставить такую информацию, по возможности секретного характера.
Я вынужден был признаться, что едва ли в чем могу быть полезным, так как наша внешняя разведка и резидентура, в частности, не занимались чехословацко-австрийскими проблемами. Обещал подобрать все, что смогу, из официальных материалов. Биттман, признаться, не оставил тогда в моей памяти какого-то заметного следа. Разве что вызывал некоторое раздражение своей вертлявостью, не столько внешней, сколько проявлявшейся в расплывчатых высказываниях. Трудно было уловить, что именно его интересует: какие-то обрывки идей, нередко противоречивых.
Теперь, зная о его «разоблачительных» трудах, я вижу ту «вертлявость» в новом свете: злобной ненависти к делу, лицемерным слугой которому он так долго являлся, достигнув руководящих позиций в чехословацкой разведке. Не случайно именно Биттману ЦРУ поручило «опровергнуть» клеветнические идеи других экспертов, вроде перебежчика Голицина, после того как тот абсолютно заврался и плел такие небылицы, что даже в американских коридорах власти не могли пустить их в оборот без дополнительной обработки.
Коль скоро нить моего повествования снова привела на «след» изменника Голицина, отвлекусь ненадолго от венской темы. Когда я курировал внешнюю контрразведку, мы обрати ли внимание на одно изумившее нас явление внутренней жизни ЦРУ. Грандиозная чистка этого ведомства началась по странному совпадению с того момента, когда Голицин оказался в руках американцев, то есть с 1961 года. Этот проходимец сумел внушить своим новым хозяевам мысль о том, что в высшие эшелоны разведки Вашингтона внедрились советские агенты — «кроты» на жаргоне Лэнгли.
Не собираюсь ни подтверждать, ни опровергать справедливость утверждений Голицина, тем более что упоминавшийся мною эпизод с поручением, которое выполнял Биттман, опровергая измышления Голицина, сам по себе красноречив. Но жизнь полна парадоксов: фантазии Голицина нанесли прямо-таки ужасающий ущерб не только американским, но и британским и французским спецслужбам.
Панические поиски «крота» (иди даже «кротов) вывели из строя в ЦРУ некоторых опытных разведчиков и, что самое главное, нейтрализовали, а затем привели и к увольнению со службы двух наиболее опасных наших противников — руководителей контрразведывательной службы управления Джеймса Энглтона и Уильяма Харви.
Д.Энглтон возглавлял контрразведывательную группу итальянского филиала Управления стратегических служб еще во время второй мировой войны. В 1954 году он был назначен начальником внешней контрразведки ЦРУ и с тех пор более двадцати лет руководил этой службой, доставляя нам немало хлопот.
У.Харви во время войны служил в ФБР. Именно он принимал в 1946 году показания предательницы Элизабет Бентли о том, что «советская внешняя разведка располагала в США огромной сетью агентов». И хотя попытки разоблачения названных Бентли лиц ни к чему не привели, Харви все больше утверждался в своих подозрениях. Позже его перевели из ФБР во внешнюю контрразведку ЦРУ, и он стал первым помощником Энглтона.
По понятным причинам не буду опираться на сведения, имеющиеся у нас, и сошлюсь на выводы и оценки, опубликованные на Западе. В частности, на труд Д.Мартина « Зеркальный лабиринт», где содержится анализ деятельности этих двух видных контрразведчиков. Оба они, по убеждению автора, ввергли свое ведомство в глубокий кризис.
Поверив Голицину, Энглтон и Харви нагнетали шпиономанию, вызвавшую дезорганизацию не только в ЦРУ, но и в британскую МИ-5, где тоже началась кампания поисков советских шпионов среди руководителей этой службы. Подтверждает это обстоятельство и другой искушенный автор Чепмен Пинчер в книге «Предатели»: в 60-е и 70-е годы англичане развернули «большую охоту на якобы внедренных в их разведку агентов КГБ, чему способствовали утверждения Голицина». Если в британских спецслужбах эта охота в известной мере нашла оправдание в разоблачении Филби и бегстве в СССР Маклина и Бёрджеса (как пишет П.Райт в книге «Ловец шпионов), то по-иному все складывалось в ЦРУ. Более 20 лет Энглтон тратил колоссальные усилия на поиски голицинского „крота“. Не только сам он был буквально одержим такой навязчивой идеей, но и подчинил ее реализации деятельность всего отдела внешней контрразведки. Зациклившись на полном доверии Энглтона к утверждениям Голицина, начальник отдела стран советского блока Дэйв Мёрфи направил во все резидентуры циркулярное указание: отказаться от использования советских агентов в качестве источников разведывательной информации, поскольку все они „засвечены“ агентом КГБ, проникшим в руководство разведуправления. Другими словами, шефы в Лэнгли на некоторое время фактически прекратили разведывательную деятельность против нашей страны. Разве мог кто-нибудь из нас мечтать, что нам удастся такая акция? А тут она была проведена руками самих же американцев.
«Соображения» Голицина легли в основу списка сотни подозреваемых, но не помогли разоблачить ни одного действительного советского агента. Ряд высших офицеров ЦРУ, даже Д.Мёрфи, попали под подозрение, их карьера была сломана. В конце концов ситуация настолько осложнилась, что руководители управления запаниковали и решили избавиться от тяжелого груза сомнений, ликвидировав советский отдел.
Мартин далее пишет, что «информация» Голицина подвела под подозрение не только более сотни американских разведчиков, но и почти такое же число английских, десятки французских и западногерманских плюс некоторых сотрудников разведслужб Канады, Новой Зеландии, Австралии, Австрии, Греции и Норвегии.
Именно поэтому начальник отдела ЦРУ по странам советского блока констатировал: «Последствия нашей работы с Голициным были поистине ужасными. Они нанесли самый большой ущерб безопасности Запада за последние двадцать лет и, добавлю, подготовке для правительства США достоверной разведывательной информации о планах, намерениях и методах деятельности советского руководства».
Но пока в Лэнгли дошли до таких разумных выводов, завиральные идеи изменника Голицина нанесли западным спецслужбам колоссальный вред. Они больно ударили и по другому предателю, Юрию Носенко, перебежавшему на сторону ЦРУ через пятнадцать месяцев после измены Голицина. Последний сумел убедить Энглтона в том, что сын советского министра судостроительной промышленности — агент-дезинформатор КГБ. «Гуманисты» из Лэнгли без суда и следствия бросили Носенко в подвал и содержали его там почти четыре года. Все это время он подвергался допросам с пристрастием.
Через несколько лет перед комиссией конгресса США «честный перебежчик» с возмущением и горечью рассказывал, как его «трясли» (на жаргоне вашингтонских спецслужб так именуют допрос с «детектором лжи»): «Сотрудник ЦРУ закричал, что я лжец, и в комнату ворвались несколько охранников. Они приказали мне стать к стене, раздеться и начали обыскивать меня. Потом повели наверх, в комнату на чердаке. Посреди стояла металлическая кровать, прикрепленная к полу. Никто мне не сказал, сколько я буду здесь находиться и что со мной будут делать. Через несколько дней два сотрудника начали допрашивать меня. Они вели себя грубо и враждебно… Примерно через два месяца они перестали приходить. В этой камере меня продержали до конца 1964 года. Кормили плохо, не разрешали курить, читать, не выводили на прогулки».
Затем допросы Носенко возобновились. А через некоторое время ему завязали глаза, надели наручники, привезли на аэродром и посадили в самолет. На новом месте его поместили в бетонную камеру с решеткой на двери. В ней стояла узкая железная кровать с матрацем без подушки и одеяла. Только после пребывания тут почти в течение двух лет Носенко разреши ли наконец получасовую прогулку в небольшом дворике.
Как выяснилось позже, в ЦРУ серьезно рассматривался вопрос о «ликвидации подозрительного перебежчика». Было и другое предложение: «сделать его неспособным связно излагать свои мысли», то есть обработать специальными психотропными веществами, и упрятать в дом для умалишенных.
В 1967 году Носенко снова подвергли утомительным допросам, которые продолжались девять месяцев. После четырехлетнего содержания в одиночном заключении его выпустили и поселили на квартире, но продолжали контролировать его образ жизни, вести наблюдение, подслушивать телефон.
Только в марте 1969 года, ровно через пять лет изоляции, Носенко приняли на службу в ЦРУ в качестве консультанта.
Вот какую цену заплатил предатель за то, чтобы ему поверили. А он рассчитывал, что цэрэушники встретят его с распростертыми объятиями.
Прошу читателей не корить меня за то, что я отвлек их внимание, рассказав о случаях с предателями Голициным и Носенко. Я сделал это, чтобы убедительно показать, как глубоко вирус шпиономании и подозрительности поразил мощную разведывательную организацию — центральную разведку Вашингтона. И что такой отвратительной болезнью, отравляющей атмосферу общества, страдали не только спецслужбы тоталитарного Советского Союза, но и демократических Соединенных Штатов. И как наша внешняя разведка использовала этот недуг для расширения своих оперативных возможностей за океаном и не только там.
Глава 10. Возвращение к истокам
В конце 1970 года я вернулся из Вены и передо мною встал вопрос о дальнейшей работе в разведке. Дело в том, что начальник Второго главного управления КГБ СССР — всей контрразведки — Г.Ф.Григоренко предложил мне место своего заместителя. Он хорошо знал меня, когда возглавлял внешнюю контрразведку, которую я курировал. Но я не мог принять его предложение, хотя речь шла о весьма престижном месте.
А.М.Сахаровский одобрил мой шаг и пригласил на должность начальника высшего учебного заведения внешней разведки. Я тут же согласился, так как не представлял себя вне разведывательной службы. Назначение мое стало неожидан но затягиваться: в партийных инстанциях усмотрели «недочеты» в моем образовании. Сказалось, видимо, отсутствие диплома Сибирского автодорожного института. Напомню читателям: в 1938 году меня с пятого курса призвали в органы НКВД. Но надо отдать должное А.М.Сахаровскому, который проявил твердость и доказал необоснованность возражений, так как у меня было свидетельство об окончании Высшей дипломатической школы МИД СССР.
В начале 1971 года я вступил в должность начальника вуза внешней разведки, почти через тридцать три года после учебы в Школе особого назначения, его предшественнице.
Теперь, естественно, это было уже иное учебное заведение: со многими факультетами и кафедрами, опытным профессорско-преподавательским составом, немалыми материально-техническими средствами. Оно имело двойное подчинение — руководству внешней разведки и Управлению кадров КГБ.
Свою цель на новом посту я видел в том, чтобы внести новую струю в жизнь института, помочь кафедрам усовершенствовать их работу, максимально приблизить ее к разведывательной практике.
К моменту вступления в должность начальника вуза я уже был убежден в том, что профессионалу не обойтись без оперативной психологии. Информация, которую я имел в нелегальной разведке, а затем и во внешней контрразведке, позволила увидеть большое значение, которое придавали иностранные спецслужбы практическому применению выводов психологической науки.
Вместе с тем мы отставали от западных служб в такого рода специальных исследованиях. Это было видно и по размаху применения ими уже в начале 70-х годов новой аппаратуры, такой, как полиграф («детектор лжи»), «детектор стресса» и тому подобное. Я не разделял скептицизма в оценках этого явления, который наблюдался у большинства моих коллег, некоторых руководителей внешней разведки и всего КГБ. К сожалению, мою правоту признали значительно позднее.
Особенно остро стоял вопрос о вооружении молодых разведчиков знаниями относительно деятельности специальных служб противника, воспитания бойцовских качеств, готовности самостоятельно решать практические проблемы разведки в экстремальных условиях. Одновременно предстояло совершенствовать профессиональное мастерство слушателей курсов переподготовки, которые прошли первую практическую стажировку за кордоном и собирались продолжить работу там.
Руководство практическими занятиями мы поручили наиболее опытным разведчикам, в том числе и тем, которые уже вышли в запас или отставку, но с готовностью участвовали в подготовке кадров, передавали им свой богатый опыт. К обучению привлекались современные на тот период оперативно-технические средства, началось оборудование специальной лаборатории оперативной психологии.
Одним из важнейших принципов подготовки кадров было обеспечение строжайшей конспирации. Но следует признать, что в этой области значительный ущерб наносили отдельные случаи измены оперативных сотрудников, в том числе и ранее обучавшихся в нашем институте. Хотя за время моей работы таких фактов не было, измена в 1971 году бывшего слушателя О.Лялина привела к расконспирации ряда аспектов деятельности института перед английской разведкой, а следовательно, и перед ЦРУ и другими натовскими спецслужбами. Это продиктовало необходимость пересмотреть некоторые учебные программы, ужесточить конспирацию.
Но тайная война тоже война, в которой без потерь трудно обойтись. С этим нам приходилось считаться. В свою очередь, руководство КГБ принимало меры к улучшению подбора и проверки кандидатов для обучения в вузе.
Размышляя над путями совершенствования подготовки молодых кадров, я задавался вопросом, что же такое разведка — ремесло или искусство? Ответ был важен для того, чтобы искать у людей и способности высокопрофессионально владеть новым ремеслом, и достаточный потенциал, чтобы творчески достигать вершин искусства в разведывательном деле.
В обычном смысле профессия, безусловно, отвечает признакам ремесла, но всякое ремесло имеет реальную возможность подняться до уровня искусства. В связи с этим всегда передо мной возникали образы таких мастеров разведки, как Р.Зорге, И.Ахмеров, В.Зарубин, Р.Абель.
Наиболее реально к этому критерию приближается нелегальная разведка; сама природа деятельности ее сотрудников нередко требует подлинного творческого перевоплощения.
Став начальником вуза и получив таким образом известную «передышку» в активной разведывательной работе, я получил время и возможность критически пересмотреть и осмыслить результаты своей более чем тридцатилетней службы.
Как говорят, мне крупно повезло. Я мог легко приспосабливаться к любым условиям: географическим — будь то Американский континент или Европа; языковым — переход с англосаксонского направления на немецкое; психологическим и профессиональным. До 1946 года работал по легальной линии, затем более одиннадцати лет в нелегальной разведке, затем пять лет на высоком административном посту — и вновь на легальной в Австрии.
Мой опыт подтверждал правоту ученых, которые отмечают, что «удовлетворение работой и нравственное поведение в большей мере способствуют долголетию, чем физкультура, отказ от курения, худоба или долгая жизнь родителей». Разведывательную профессию, так же как и любую другую, необходимо глубоко изучать, систематически овладевать ее приемами и навыками, чтобы они стали автоматическими. Правда, подавляющее большинство профессий изучают в конкретных условиях, в которых их применяют. Иначе обстоит дело с разведкой. Здесь приходится действовать в обстановке, приближенной к реальной, ибо в процессе обучения невозможно воссоздать, например, всю специфику иностранного окружения, осложненного невидимым присутствием чужих специальных служб.
Однако многие элементы нашей профессии могут быть смоделированы и в условиях учебного процесса. Так, специфика дела требует выработки у разведчиков развитых коммуникативных свойств, способности устанавливать контакты и знакомства, умения поддерживать необходимые отношения со всеми участниками разведывательного процесса. Для успешного приобретения слушателями теоретических знаний и практических навыков и приемов работы наставниками в институте являются опытные разведчики, а наряду с лекциями и семинарами существует система занятий «в поле». Эта практика базируется на специально созданной модели резидентуры, называемой «Виллой». При ней создан коллектив опытных разведчиков, находящихся на пенсии. Используя свой опыт, они выступают перед слушателями в роли оперативных руководителей либо иностранных агентов, которыми руководят слушатели, решая конкретные задачи.
Эффективное функционирование «Виллы», которую я застал, вовсе не означало, что она не нуждалось в совершенствовании, особенно в части еще большего приближения к действительным условиям, в которых приходилось действовать большинству резидентур КГБ в основных западных государствах. Особенно это требовалось в области применения различных средств оперативной техники и при отработке методов противодействия контрразведывательным службам противника. В том же плане при кафедре психологии создавалась специальная лаборатория, оснащенная современной аппаратурой, включая полиграф («детектор лжи»). В этой лаборатории вырабатывались рекомендации для разведчиков, как быстро заводить прочные связи и развивать их до уровня доверительных, а затем и агентурных отношений.
Важным элементом подготовки оперативных сотрудников я считал знакомство с оригинальными западными источниками сведений о спецслужбах вообще и о нашей внешней разведке в частности. Было важно, чтобы слушатели, еще находясь в вузе, могли уяснить целенаправленность большинства западных изданий и публицистических выступлений, умели отличить в них полезное для нас от массы лживых и клеветнических измышлений.
Обучение иностранным языкам в институте строилось на основе самых современных методов, включая интенсивные, с применением новейших средств оперативной техники. В этой области руководство КГБ максимально удовлетворяло потребности языковых кафедр. В результате внешняя разведка стала располагать в нужном количестве сотрудниками со знанием двух, а то и более языков, а также специалистами, обладавшими таким совершенным знанием иностранного языка, что они могли в любой момент выступать под видом иностранца.
В процессе совершенствования учебного процесса нами постоянно повышалась роль морально-психологической закалки разведчиков, их способности срывать любые провокации западных спецслужб. В качестве примеров мы активно использовали факты из жизни и деятельности выдающихся сотрудников внешней разведки. Сошлюсь, в частности, на то, как успешно руководил иностранной службой талантливый разведчик Артузов, ставший впоследствии жертвой сталинского террора.
Но воспитывать патриотизм и любовь к своей профессии нужно не только на положительных примерах. Сменившие друг друга Ягода (1934-1936 годы) и Ежов (1936-1938 годы) вошли в нашу историю как инициаторы террористических репрессий, в том числе и в самих органах безопасности. Еще более зловещая фигура политического авантюриста Берии. Если с Ежовым мне не пришлось соприкоснуться непосредственно, то жестокую руку Берии во внешней разведке, хотя и в меньшей мере, чем в других подразделениях НКВД, мы чувствовали весь период его долгого правления. Этот горький опыт я считал весьма поучительным для молодых разведчиков, ибо подлинная история разведслужбы, в которой нашли отражение события в нашей стране, должна быть известна каждому разведчику хотя бы для того, чтобы глубже понимать роль таких личностей, как Артузов, Быстролетов, Шпигельглас, Кузнецов, Молодцов, Лягин, Зарубин и многих других, кто и в темные периоды существования нашего государства совершал героические дела.
Это нужно и для того, чтобы уметь объективно оценивать и опровергать всю ту ложь, которую обрушивают на советские и российские спецслужбы на Западе. Да и у нас сейчас есть любители приписывать преступления ежовско-бериевского руководства всем оперативным сотрудникам, честно выполнявшим свой долг по защите Отечества.
Каким же требованиям должен отвечать кандидат в будущие разведчики, какими обладать качествами?
Одним из важных показателей, характеризующих разведчиков, является профессиональная скромность, тяготеющая к анонимности. Это качество и прививается молодым разведчикам с самого начала их карьеры. Вспоминаю, как нас, молодых сотрудников разведслужбы, тактично, но настойчиво учили такой скромности наши старшие товарищи-ветераны.
Надо сказать, что многие наши требования к разведчикам совпадают с критериями отбора кадров в западных спецслужбах. Вот как определяет их Р.Сем в труде «Анатомия шпионажа».
Первое качество, крайне необходимое любому разведчику, — большая смелость, физическая и духовная. Далее — острота, быстрота и правильность оценок и сообразительность, готовность принимать решения в доли секунды. Разведчик должен уметь оценивать в комплексе характер и слабости оппонента; обладать полным самоконтролем, способностью подавлять свои инстинкты и реакцию, подчинять их строгой самодисциплине.
Автор развивает эти характеристики: физическая смелость, полное «отсутствие нервов», острота ума, сообразительность, способность к оценкам и самодисциплине — полезные качества в разведке. Разведчик-нелегал, кроме того, должен уметь выдерживать долгое одиночество, что требует больших внутренних духовных резервов.
Наконец, разведчик должен быть предельно честным человеком. Но, как справедливо заключает автор, соответствие этим требованиям еще не означает пригодности кандидата. Важны мотивы его готовности стать шпионом. Главное — не увлечение романтикой, приключениями, не стремление к высокому заработку, а сильно развитое чувство патриотизма.
А.М.Сахаровский одобрил мой шаг и пригласил на должность начальника высшего учебного заведения внешней разведки. Я тут же согласился, так как не представлял себя вне разведывательной службы. Назначение мое стало неожидан но затягиваться: в партийных инстанциях усмотрели «недочеты» в моем образовании. Сказалось, видимо, отсутствие диплома Сибирского автодорожного института. Напомню читателям: в 1938 году меня с пятого курса призвали в органы НКВД. Но надо отдать должное А.М.Сахаровскому, который проявил твердость и доказал необоснованность возражений, так как у меня было свидетельство об окончании Высшей дипломатической школы МИД СССР.
В начале 1971 года я вступил в должность начальника вуза внешней разведки, почти через тридцать три года после учебы в Школе особого назначения, его предшественнице.
Теперь, естественно, это было уже иное учебное заведение: со многими факультетами и кафедрами, опытным профессорско-преподавательским составом, немалыми материально-техническими средствами. Оно имело двойное подчинение — руководству внешней разведки и Управлению кадров КГБ.
Свою цель на новом посту я видел в том, чтобы внести новую струю в жизнь института, помочь кафедрам усовершенствовать их работу, максимально приблизить ее к разведывательной практике.
К моменту вступления в должность начальника вуза я уже был убежден в том, что профессионалу не обойтись без оперативной психологии. Информация, которую я имел в нелегальной разведке, а затем и во внешней контрразведке, позволила увидеть большое значение, которое придавали иностранные спецслужбы практическому применению выводов психологической науки.
Вместе с тем мы отставали от западных служб в такого рода специальных исследованиях. Это было видно и по размаху применения ими уже в начале 70-х годов новой аппаратуры, такой, как полиграф («детектор лжи»), «детектор стресса» и тому подобное. Я не разделял скептицизма в оценках этого явления, который наблюдался у большинства моих коллег, некоторых руководителей внешней разведки и всего КГБ. К сожалению, мою правоту признали значительно позднее.
Особенно остро стоял вопрос о вооружении молодых разведчиков знаниями относительно деятельности специальных служб противника, воспитания бойцовских качеств, готовности самостоятельно решать практические проблемы разведки в экстремальных условиях. Одновременно предстояло совершенствовать профессиональное мастерство слушателей курсов переподготовки, которые прошли первую практическую стажировку за кордоном и собирались продолжить работу там.
Руководство практическими занятиями мы поручили наиболее опытным разведчикам, в том числе и тем, которые уже вышли в запас или отставку, но с готовностью участвовали в подготовке кадров, передавали им свой богатый опыт. К обучению привлекались современные на тот период оперативно-технические средства, началось оборудование специальной лаборатории оперативной психологии.
Одним из важнейших принципов подготовки кадров было обеспечение строжайшей конспирации. Но следует признать, что в этой области значительный ущерб наносили отдельные случаи измены оперативных сотрудников, в том числе и ранее обучавшихся в нашем институте. Хотя за время моей работы таких фактов не было, измена в 1971 году бывшего слушателя О.Лялина привела к расконспирации ряда аспектов деятельности института перед английской разведкой, а следовательно, и перед ЦРУ и другими натовскими спецслужбами. Это продиктовало необходимость пересмотреть некоторые учебные программы, ужесточить конспирацию.
Но тайная война тоже война, в которой без потерь трудно обойтись. С этим нам приходилось считаться. В свою очередь, руководство КГБ принимало меры к улучшению подбора и проверки кандидатов для обучения в вузе.
Размышляя над путями совершенствования подготовки молодых кадров, я задавался вопросом, что же такое разведка — ремесло или искусство? Ответ был важен для того, чтобы искать у людей и способности высокопрофессионально владеть новым ремеслом, и достаточный потенциал, чтобы творчески достигать вершин искусства в разведывательном деле.
В обычном смысле профессия, безусловно, отвечает признакам ремесла, но всякое ремесло имеет реальную возможность подняться до уровня искусства. В связи с этим всегда передо мной возникали образы таких мастеров разведки, как Р.Зорге, И.Ахмеров, В.Зарубин, Р.Абель.
Наиболее реально к этому критерию приближается нелегальная разведка; сама природа деятельности ее сотрудников нередко требует подлинного творческого перевоплощения.
Став начальником вуза и получив таким образом известную «передышку» в активной разведывательной работе, я получил время и возможность критически пересмотреть и осмыслить результаты своей более чем тридцатилетней службы.
Как говорят, мне крупно повезло. Я мог легко приспосабливаться к любым условиям: географическим — будь то Американский континент или Европа; языковым — переход с англосаксонского направления на немецкое; психологическим и профессиональным. До 1946 года работал по легальной линии, затем более одиннадцати лет в нелегальной разведке, затем пять лет на высоком административном посту — и вновь на легальной в Австрии.
Мой опыт подтверждал правоту ученых, которые отмечают, что «удовлетворение работой и нравственное поведение в большей мере способствуют долголетию, чем физкультура, отказ от курения, худоба или долгая жизнь родителей». Разведывательную профессию, так же как и любую другую, необходимо глубоко изучать, систематически овладевать ее приемами и навыками, чтобы они стали автоматическими. Правда, подавляющее большинство профессий изучают в конкретных условиях, в которых их применяют. Иначе обстоит дело с разведкой. Здесь приходится действовать в обстановке, приближенной к реальной, ибо в процессе обучения невозможно воссоздать, например, всю специфику иностранного окружения, осложненного невидимым присутствием чужих специальных служб.
Однако многие элементы нашей профессии могут быть смоделированы и в условиях учебного процесса. Так, специфика дела требует выработки у разведчиков развитых коммуникативных свойств, способности устанавливать контакты и знакомства, умения поддерживать необходимые отношения со всеми участниками разведывательного процесса. Для успешного приобретения слушателями теоретических знаний и практических навыков и приемов работы наставниками в институте являются опытные разведчики, а наряду с лекциями и семинарами существует система занятий «в поле». Эта практика базируется на специально созданной модели резидентуры, называемой «Виллой». При ней создан коллектив опытных разведчиков, находящихся на пенсии. Используя свой опыт, они выступают перед слушателями в роли оперативных руководителей либо иностранных агентов, которыми руководят слушатели, решая конкретные задачи.
Эффективное функционирование «Виллы», которую я застал, вовсе не означало, что она не нуждалось в совершенствовании, особенно в части еще большего приближения к действительным условиям, в которых приходилось действовать большинству резидентур КГБ в основных западных государствах. Особенно это требовалось в области применения различных средств оперативной техники и при отработке методов противодействия контрразведывательным службам противника. В том же плане при кафедре психологии создавалась специальная лаборатория, оснащенная современной аппаратурой, включая полиграф («детектор лжи»). В этой лаборатории вырабатывались рекомендации для разведчиков, как быстро заводить прочные связи и развивать их до уровня доверительных, а затем и агентурных отношений.
Важным элементом подготовки оперативных сотрудников я считал знакомство с оригинальными западными источниками сведений о спецслужбах вообще и о нашей внешней разведке в частности. Было важно, чтобы слушатели, еще находясь в вузе, могли уяснить целенаправленность большинства западных изданий и публицистических выступлений, умели отличить в них полезное для нас от массы лживых и клеветнических измышлений.
Обучение иностранным языкам в институте строилось на основе самых современных методов, включая интенсивные, с применением новейших средств оперативной техники. В этой области руководство КГБ максимально удовлетворяло потребности языковых кафедр. В результате внешняя разведка стала располагать в нужном количестве сотрудниками со знанием двух, а то и более языков, а также специалистами, обладавшими таким совершенным знанием иностранного языка, что они могли в любой момент выступать под видом иностранца.
В процессе совершенствования учебного процесса нами постоянно повышалась роль морально-психологической закалки разведчиков, их способности срывать любые провокации западных спецслужб. В качестве примеров мы активно использовали факты из жизни и деятельности выдающихся сотрудников внешней разведки. Сошлюсь, в частности, на то, как успешно руководил иностранной службой талантливый разведчик Артузов, ставший впоследствии жертвой сталинского террора.
Но воспитывать патриотизм и любовь к своей профессии нужно не только на положительных примерах. Сменившие друг друга Ягода (1934-1936 годы) и Ежов (1936-1938 годы) вошли в нашу историю как инициаторы террористических репрессий, в том числе и в самих органах безопасности. Еще более зловещая фигура политического авантюриста Берии. Если с Ежовым мне не пришлось соприкоснуться непосредственно, то жестокую руку Берии во внешней разведке, хотя и в меньшей мере, чем в других подразделениях НКВД, мы чувствовали весь период его долгого правления. Этот горький опыт я считал весьма поучительным для молодых разведчиков, ибо подлинная история разведслужбы, в которой нашли отражение события в нашей стране, должна быть известна каждому разведчику хотя бы для того, чтобы глубже понимать роль таких личностей, как Артузов, Быстролетов, Шпигельглас, Кузнецов, Молодцов, Лягин, Зарубин и многих других, кто и в темные периоды существования нашего государства совершал героические дела.
Это нужно и для того, чтобы уметь объективно оценивать и опровергать всю ту ложь, которую обрушивают на советские и российские спецслужбы на Западе. Да и у нас сейчас есть любители приписывать преступления ежовско-бериевского руководства всем оперативным сотрудникам, честно выполнявшим свой долг по защите Отечества.
Каким же требованиям должен отвечать кандидат в будущие разведчики, какими обладать качествами?
Одним из важных показателей, характеризующих разведчиков, является профессиональная скромность, тяготеющая к анонимности. Это качество и прививается молодым разведчикам с самого начала их карьеры. Вспоминаю, как нас, молодых сотрудников разведслужбы, тактично, но настойчиво учили такой скромности наши старшие товарищи-ветераны.
Надо сказать, что многие наши требования к разведчикам совпадают с критериями отбора кадров в западных спецслужбах. Вот как определяет их Р.Сем в труде «Анатомия шпионажа».
Первое качество, крайне необходимое любому разведчику, — большая смелость, физическая и духовная. Далее — острота, быстрота и правильность оценок и сообразительность, готовность принимать решения в доли секунды. Разведчик должен уметь оценивать в комплексе характер и слабости оппонента; обладать полным самоконтролем, способностью подавлять свои инстинкты и реакцию, подчинять их строгой самодисциплине.
Автор развивает эти характеристики: физическая смелость, полное «отсутствие нервов», острота ума, сообразительность, способность к оценкам и самодисциплине — полезные качества в разведке. Разведчик-нелегал, кроме того, должен уметь выдерживать долгое одиночество, что требует больших внутренних духовных резервов.
Наконец, разведчик должен быть предельно честным человеком. Но, как справедливо заключает автор, соответствие этим требованиям еще не означает пригодности кандидата. Важны мотивы его готовности стать шпионом. Главное — не увлечение романтикой, приключениями, не стремление к высокому заработку, а сильно развитое чувство патриотизма.