Страница:
Одним из таких агентов и изменников был полковник польского Генштаба Ришард Куклиньский, бежавший с помощью американцев из страны в ноябре 1981 года. Его теперь хвастливо расписывают некоторые мемуаристы, умалчивая о том, как ЦРУ, преследуя свои эгоистические интересы, скрывало от своих союзников — польских экстремистов переданную Куклиньским информацию, в том числе и оперативный план введения военного положения, заставший диссидентов врасплох. Об этом пишет Боб Вудворт в книге «Завеса: тайные войны ЦРУ 1981-1987 годов».
Значительно позже, уже в последний год моего пребывания в Польше, в 1984 году, были разоблачены и осуждены агенты американской разведки — польский гражданин Я.Южак и гражданин ФРГ Н.Адамик. При их аресте контрразведка за хватила современные средства электронной связи и шифрования шпионской информации.
Надо сказать, что и польская внешняя разведка не отставала от контрразведывательной службы, добившись неплохих результатов в проникновении на секретные объекты США. Хочу сразу подчеркнуть, что распространившиеся на Западе утверждения, будто спецслужбы бывших социалистических стран были «филиалами КГБ», абсолютно не соответствуют действительности, так же как и измышления о том, что разведки этих государств вербовали агентов для Москвы.
Координируя почти двенадцать лет взаимодействие различных подразделений КГБ с МВД Польши, я действовал в полном соответствии с существовавшим тогда положением о сотрудничестве со спецслужбами стран — участниц Варшавского договора. А документ этот исходил из того, что специальные структуры указанных стран действовали совершенно суверенно и независимо в такой степени, в какой были суверенными эти государства.
Конечно же, это было в духе добровольно принятых принципов и обязательств об обеспечении общей безопасности стран Варшавского договора. И перед польской внешней разведкой стояла задача приобретать информацию стратегического характера. Но никаких источников участники сотрудничества друг перед другом не раскрывали и никакой агентурой не обменивались. Бывали лишь отдельные, исключительные случаи, когда по инициативе «хозяев» агента его могли раскрыть перед другой стороной, если в этом была конкретная необходимость и обоюдно признанная целесообразность. Я знаю только два таких случая. Вот как это выглядело.
Дела Харпера и Белла. В 1979 году при очередном обсуждении с польскими коллегами проблем получения информации о новейших научных разработках в США они в самой общей форме поделились тем, что у них появились для этого хорошие источники. В частности, им представилась возможность привлечь к сотрудничеству на материальной основе одного из руководящих сотрудников калифорнийской фирмы «Систем контрол инкорпорейшн», выполняющей заказы Пентагона. Но так как в Польше не было специалистов по ее производственному профилю, они попросили, во-первых, поделиться имеющимися у нас данными об этой фирме, а во-вторых, под готовить вопросник-задание по ракетной технике вообще и по американским стратегическим ракетам в особенности.
Польские коллеги испытывали также затруднения в экспертной оценке информации, которую был готов предоставить новый источник. Сложности были и с валютой для его вознаграждения. Встал вопрос, готовы ли мы компенсировать эти расходы и помочь в оценке информации?
Согласившись в принципе с этим предложением, мы обусловили размер расходов, поставив его в зависимость от ценности материалов. Вскоре поступила первая партия документов от источника, которым оказался один из руководителей фирмы «Систем контрол инкорпорейшн» Джеймс Харпер. Тщательное изучение в московских оборонно-технических учреждениях подтвердило их весьма высокую практическую ценность. Польским коллегам была вручена соответствующая сумма в американских долларах. Так начался этот эпизод плодотворного сотрудничества польской и советской разведок.
Руководствуясь подготовленным нами вопросником, Харпер представил полякам полную опись материалов, к которым он имел доступ. Была определена очередность их получения. Учитывая сложность безопасной связи с агентом в Калифорнии и вообще на территории США, договорились, что он сам будет доставлять документацию в Европу. Впоследствии Харпер несколько раз привозил свои объемистые пакеты даже в Варшаву. Так, в июне 1980 года он доставил в польскую столицу целый чемодан фотокопий секретных материалов о разработанных фирмой и принятых военным ведомством Вашингтона изделий для ракетных комплексов. Это были чертежи, технические данные — тысячи страниц! Хотя почти все документы были сфотографированы хорошо, некоторые из них читались с трудом. Учитывая особую важность обещанных Харпером материалов и крупный размер запрошенного им вознаграждения, по просьбе польской стороны в Варшаву была направлена группа специалистов из Москвы. Помню, как они всю ночь внимательно изучали документы, а к утру дали положительное заключение. После чего агенту передали обещанное вознаграждение, превышавшее сто тысяч долларов…
Этот исключительно ценный источник американская контр разведка раскрыла довольно быстро — в 1983 году. Но провал произошел не в результате ошибок в работе с Харпером, а из-за утечки информации из польских оборонных учреждений. Судя по всему, к этому приложил руку и упоминавшийся мною изменник из Генерального штаба Войска Польского Ришард Куклиньский, который имел доступ к части документов, полученных от Харпера.
Примерно в то же время по просьбе польских коллег мы участвовали в работе с другим их агентом — специалистом американской авиационной корпорации Уильямом Холденом Беллом. Его завербовал польский кадровый разведчик Мариан Захарский. Поначалу это был ничем не примечательный контакт, но потом Захарский сумел заинтересовать американца возможностью «дополнительного заработка». Сперва это были «устные консультации». Постепенно Белл втянулся в работу и стал передавать фотокопии документов. Поскольку они имели стратегический характер, мы приняли предложение польской стороны участвовать в дальнейшем использовании агента и в его финансировании.
Но и в этом случае развязка наступила быстро. И опять же в результате предательства. 23 июня 1980 года в Нью-Йорке перешел к американцам шифровальщик польской резидентуры. Он рассказал о телеграммах Захарского, работавшего с Беллом. Американская контрразведка арестовала агента. Тот быстро сознался, и с его помощью фэбээровцы сумели заманить польского разведчика на встречу со своим источником. Так был задержан Захарский, причем с поличным при передаче секретных материалов. Его приговорили к пожизненному заключению. Белл получил восемь лет тюрьмы — заслужил снисхождение за согласие сотрудничать с ФБР.
Мы считали своим долгом сделать все возможное, чтобы вызволить Захарского из американского застенка. В 1985 году вместе с тремя провалившимися сотрудниками разведок наших союзников его обменяли на 23 агентов западных спецслужб, задержанных в странах Варшавского договора.
Польские коллеги активно участвовали во всех мероприятиях, проводившихся МВД ПНР совместно с КГБ СССР. Например, когда в период подготовки и проведения Московской олимпиады в июле 1980 года значительный поток туристов в Москву шел с Запада через польскую территорию, они помогали выявлять террористические элементы и предотвращать их проникновение в Советский Союз. В свою очередь, в период кризисного развития в Польше в 1980-1983 годы, наша внешняя разведка и ее контрразведка оказывали большую помощь польским друзьям в выявлении провокаций, которые готовили западные спецслужбы против заграничных учреждений ПНР.
В конце 1970 года В.Гомулку на посту руководителя ПОРП сменил Э.Герек. После временного разрешения кризиса внутри политическое положение в определенной мере стабилизировалось и напряжение в отношениях правительства с рабочим классом разрядилось. Однако к началу 1973 года периодически возникали вспышки недовольства трудящихся и конфликтные ситуации на отдельных предприятиях. Они выливались в забастовки, которые руководство страны стыдливо называло «перерывами в работе».
Герек, который в декабре 1970 года обещал рабочему классу более справедливую социальную политику и просил «помогать ему», целенаправленной и перспективной программы решения социальных проблем не создал. Возникавшие конфликты он стремился гасить частичными уступками, скажем повышением зарплаты. Это, в свою очередь, вызывало недовольство других рабочих коллективов, и число стачек непрерывно росло.
Появились угрожающие признаки нового кризисного развития, которое и привело к взрыву возмущения рабочего класса в июле 1976 года. Поводом для бурных волнений явилось необоснованное повышение цен на продукты питания, то есть повторилась ошибка, совершенная в 1970 году. Но Герек реагировал в духе полного неуважения к народу. В своем селекторном обращении к воеводским руководителям партии он назвал участников волнений «паршивыми баранами».
Серьезный сигнал о приближении более глубокого социально-политического кризиса не насторожил Герека и его команду. В результате новое, вопиющее по политическому недомыслию повторение резкого скачка цен смело в августе 1980 года многих руководителей. Почти десятилетний период политического руководства страной Гереком и его единомышленниками закончился бесславно. Но этот период, казалось бы, давал хорошие уроки тем из участников его команды, которые остались в руководстве. Это прежде всего были С.Каня и В.Ярузельский. Остались в новом руководстве также ряд других лиц, в дальнейшем игравших положительную или отрицательную роль, такие как Барциковский, Ольшовский, Мочар.
Каня — с сентября 1980 года первый секретарь ЦК ПОРП, — отличавшийся на протяжении предшествовавшего десятилетнего пребывания в Политбюро прямотой суждений и действий, встав во главе партии и страны, начал проявлять колебания, не свойственную ему ранее нерешительность. Он бросался из одной крайности в другую, не смог выдвинуть соответствующую требованиям момента программу, подобрать в руководящую группу опытных политиков, заслуживших доверие масс. Сказывалось отсутствие опыта самостоятельной политической работы с массами.
Неэффективная деятельность Кани особенно болезненно сказывалась в его противоречивых указаниях руководству правоохранительных органов. Давая под влиянием угрожающего развития обстановки команду пресекать нарушения общественного порядка, он тут же сопровождал их различными ограничениями, парализовавшими эффективную борьбу МВД с экстремистскими проявлениями, что неизбежно вело к вовлечению этими элементами в свои провокации широких слоев населения.
За год руководства партией и страной Каня фактически не предпринял ни одной конструктивной попытки разрешить кризис. Не были использованы для этого возможности разработки и принятия такой программы на IX внеочередном съезде ПОРП в середине 1981 года. Вся «борьба» на съезде свелась, по существу, к интриге вокруг сохранения центристских кадров, которые устраивали Каню и его сторонников своей безликостью и отсутствием политической инициативы.
Как результат, к октябрю 1981 года польский лидер вынужден был уступить пост первого секретаря ЦК ПОРП В.Ярузельскому, который принял руководство страной и партией, хотя второе оказалось для него делом трудным. Он фактически не знал жизни народа, имел опыт партийного руководства только в военной среде. И это стало отрицательно сказываться на положении в партии.
Оставаясь министром обороны, Ярузельский под настойчивым давлением С.Кани еще в феврале 1981 года принял должность премьера. Он хорошо понимал все сложности такого поста в стране, находившейся в тяжелейшем экономическом кризисе. Поэтому поставил перед Каней условие — предоставить свободу действий правительству.
В конце концов Кане пришлось уйти. Опыт пребывания Ярузельского в должности премьера помог ему на новом посту первого секретаря ЦК ПОРП, но он оставил за собой Министерство национальной обороны и портфель главы правительства, сосредоточив в своих руках всю полноту власти. Это серьезно ослабило его позиции. Будучи премьером и первым секретарем партии, он автоматически исключил возможность любой критики деятельности правительства. Работа в кабинете занимала львиную долю его времени и усилий, на руководство партией у него почти ничего не оставалось.
Отсутствие гражданского опыта вело к тому, что Ярузельский пытался руководить партией по-военному: приказами, не подлежавшими обсуждению.
Все это совпало с кануном введения военного положения, то есть с самым напряженным периодом в жизни Польши. А то, что я рассказываю о переменах в высших эшелонах польской власти, важно для понимания другого вопроса, вокруг которого до сих пор ломаются копья. Речь идет об истинных причинах введения военного положения. Накопилось столько разных домыслов и измышлений, что необходимо внести ясность. Я считаю себя достаточно компетентным в этом вопросе. И вот почему.
В 1980-1981 годы я находился, можно сказать, в самом центре событий, собирая максимальное количество информации из всех возможных источников и докладывая в Центр свои выводы и соображения. Так получилось, что моей главной задачей как представителя КГБ было исчерпывающее информирование советского руководства об обстановке в Польше. Остальные аспекты моих обязанностей в создавшихся условиях как бы отходили на второй план. Скажу, что, как профессиональному разведчику, мне эта задача была больше всего по душе. Весь предшествующий период я продуктивно использовал для установления полезных связей и знакомств, завел много друзей, с которыми установились доверительные отношения. Время шло, и отдельные из моих знакомых выдвинулись на важные позиции в партийном и государственном аппарате, а мои отношения с ними оставались прежними. Мы часто встречались, обменивались оценками ситуации, делали совместные прогнозы и так далее. Это помогало правильно ориентироваться в хитросплетениях событий. Я оказался среди советских представителей в Польше наиболее информированным не только потому, что пользовался возможностями своих контактов с МВД ПНР. В моем распоряжении оказались знания и опыт друзей вне МВД, которые вносили серьезные коррективы в порою слишком ведомственно окрашенную информацию правоохранительных органов и профессионально зауженную тенденциозность оценок служб безопасности, не обладавших достаточной политической глубиной.
Обязанный оперативно информировать руководство КГБ, я довольно часто вел телефонные разговоры с Ю.В.Андроповым, из которых черпал представление о его очень глубоких знаниях происходящих в Польше событий.
Тесный контакт с советским послом Б.И.Аристовым, который поддерживал постоянную связь с министром иностранных дел А.А.Громыко, позволял мне быть в курсе оценок советского МИД. Было известно также о тесном взаимодействии Ю.В.Андропова, А.А.Громыко и министра обороны Д.Ф.Устинова. Понимая это, мы с послом стали готовить совместные доклады за двумя подписями. Такая практика позволяла обстоятельно и всесторонне взвешивать все обстоятельства и факты, которые становились нам известны и по линии посольства, и по линии представительства КГБ. Самым тесным был мой контакт с представителем в Польше главного командования объединенных вооруженных сил Варшавского договора генералом армии А.Ф.Щегловым, который, естественно, был в курсе позиций нашего высшего военного командования. Он иногда присоединялся к нашим совместным с послом докладам в Центр, особенно когда речь заходила о военных проблемах. В наиболее сложные моменты развития обстановки в Польшу приезжал главнокомандующий объединенными вооруженными силами Варшавского договора маршал В.Г.Куликов, который сразу же встречался с послом и мною. Я обстоятельно ориентировал его по важнейшим аспектам обстановки, избегая, разумеется, ссылок на источники моей осведомленности. У нас с маршалом сложились добрые отношения, и я сохранил об этом человеке самое положительное впечатление. Наконец, и командующий Северной группой советских войск генерал-полковник Ю.Ф.Зарудин получал у нас подробную информацию, прежде всего, конечно, по проблемам безопасности советских воинских контингентов и обстановки вокруг них. Юрий Федорович производил впечатление не только высококвалифицированного военачальника, но и человека, хорошо понимающего политические и международные аспекты польского кризиса.
Только с военным атташе генерал-майором Фоменко тесные деловые отношения как-то не складывались. Может быть, в этом сыграло роль известное соперничество между ГРУ, которое он представлял, и внешней разведкой КГБ. Но и сами военные коллеги — Куликов и Щеглов — не жаловали военного атташе, информация которого по моей, может быть, и недостаточно компетентной оценке, страдала некоторой военной «зашоренностью» и не всегда учитывала социальные и экономические факторы польского кризиса.
Я так подробно излагаю тогдашнюю расстановку сил в разных представительских учреждениях Советского Союза, чтобы читателям были ясны и убедительны мои свидетельства по одному, пожалуй, самому кардинальному аспекту тогдашних польских событий, отзвук которых и по сей день продолжает будоражить общественное мнение в Польше и за ее пределами. Имею в виду то, что всячески муссируется утверждение, будто введение военного положения было вынужденной мерой для предотвращения нависавшей тогда над страной угрозы ввода советских войск.
Да, введение военного положения, действительно, было вынужденной мерой, но обусловлена была она совершенно другими причинами. И главная из них: к концу 1981 года развитие внутриполитического положения в Польше привело к реальной опасности возникновения междоусобной братоубийственной войны. Экстремисты, используя в качестве прикрытия своей подрывной деятельности профсоюзное движение «Солидарность», организовали яростную кампанию не только против коммунистов. Все громче раздавались призывы вешать на телеграфных столбах тех, кто не хотел поддерживать их «программу», в том числе либеральных политических деятелей различной окраски, командный состав армии, сотрудников органов безопасности и милиции. Возникали подпольные отряды боевиков, распространялись нелегальные инструкции об организации диверсий и проведении террористических актов. На 17 декабря 1981 года намечалась всеобщая забастовка, которую экстремистские элементы призывали превратить в вооруженное восстание с целью насильственного захвата власти. В этих условиях единственной возможностью предотвратить национальную катастрофу и неизбежные при этом жертвы было решение о введении военного положения.
Что касается «вторжения» наших войск, то от различных источников польской и нашей внешней разведок мы знали, что эту угрозу раздували западные подрывные центры. Их целенаправленная и массированная дезинформация преследовала двоякую цель: во-первых, запугать польскую общественность, и прежде всего польское руководство, а во-вторых, спровоцировать Кремль на такой необдуманный шаг, чреватый непредсказуемыми последствиями. В этом, кстати, было заинтересовано главным образом ЦРУ, планировавшее в случае успеха подобной провокации целую программу ответных мер. Наша внешняя разведка располагала достоверной информацией об этих планах.
В одном Лэнгли и его пособники преуспели: им удалось вызвать у многих польских руководителей страх перед «вторжением» советских вооруженных сил. Объективно этому способствовало то обстоятельство, что наши военные проводили определенные мероприятия по защите своих объектов на случай, если бы обстановка в этой дружественной, стратегически очень важной стране приняла непредвиденный оборот.
Эти меры советского командования не могли проводиться без взаимодействия с польскими военными властями, через которые было осведомлено и политическое руководство страны. Допускаю, что, к сожалению, это «осведомление» доходило в искаженном виде, с нажимом на вероятность вторжения. Но уже к середине 1981 года Министерство обороны СССР ясно довело до сведения поляков, что дальше демонстрации военной готовности наши вооруженные силы идти не намерены и для разрешения внутренних проблем страны польские коллеги должны рассчитывать только на свои силы.
Еще более четкую линию вело советское политическое руководство. В середине 1980 года представительство КГБ по поручению Центра изучило все аспекты возможного нашего воздействия на положение в Польше и дало по этому поводу развернутое, но недвусмысленное заключение: ни о каком внешнем вмешательстве, и особенно военном, не может идти речи. Только оказание материальной поддержки из-за трудного положения в экономике, а также внешнеполитическое противодействие антипольской кампании определенных зарубежных сил. Ю.В.Андропов полностью поддержал наши выводы и в дальнейшем при всех своих встречах с польскими руководителями последовательно проводил эту линию.
В преддверии военного положения некоторые польские политические руководители обращались в Москву с просьбой предусмотреть возможность содействовать разрешению кризиса вводом советских войск. Каждый раз оттуда следовал однозначный ответ:
— Рассчитывайте только на собственные силы. Их у вас вполне достаточно, если действовать разумно. — И часто добавляли: — Хватит нам и Афганистана.
Действительно, какой трезвый политик мог предложить Советскому Союзу создать для себя еще один международный конфликт?
Наконец, могу добавить, что уже в самый канун введения военного положения — это было 12 декабря 1981 года — один из польских руководителей еще раз запросил Москву, готова ли она «в случае непредвиденных осложнений» ввести войска, оказать польским военным и МВД вооруженную помощь? На этот запрос от имени наших инстанций М.А.Суслов по телефону ответил В. Ярузельскому отрицательно. О звонке я был немедленно информирован.
О каком же «вторжении», якобы намеченном на 14 декабря 1981года (именно так сообщила 11 марта 1992 года польская «Газета выборча), могла идти речь, если не только не было никакого политического решения, а наоборот, польские руководители твердо знали, что и впредь, после введения военного положения, они не должны рассчитывать на это?
И наконец, хочу добавить вот что: об отсутствии намерения Советского Союза вводить свои войска в Польшу не менее исчерпывающе, чем самим полякам, было известно и ЦРУ. Их агент Ришард Куклиньский, полковник Генерального штаба Войска Польского, пользовавшийся полным доверием командования, был в курсе всех, подчеркиваю, всех мобилизационных и текущих планов и действий польских вооруженных сил и их взаимодействия с советскими вооруженными силами. У руководства Генштаба от этого человека не было секретов. Он не только знал, но и постоянно передавал американцам документальные материалы о всех планах и намерениях. Поэтому вплоть до 7 ноября 1981 года, когда Ришард Куклиньский с помощью американцев скрылся из Польши, правительство США знало об истинных намерениях Советского Союза — не допустить военного вмешательства во внутренние дела ПНР. Однако ЦРУ и, видимо, американскому руководству в лице президента Р.Рейгана было выгодно пропагандистски раздувать тезис об угрозе «вторжения».
Мужественным организатором военного положения, отвратившего от Польши и ее народа гражданскую войну, которая стояла в ту пору у порога страны, был, несомненно, Войцех Ярузельский. Не могу поэтому не сказать несколько добрых слов об этом верном сыне дружественного народа.
Как уже знают читатели, первые контакты с этим образованным военным, незаурядным политическим деятелем и, добавлю, с этим в высшей степени интеллигентным человеком возникли у меня сразу после приезда в Варшаву.
Поскольку армейская контрразведка входила в состав вооруженных сил и подчинялась министру национальной обороны, мне приходилось часто бывать у В.Ярузельского, встречаться с ним на приемах в советском посольстве, на других мероприятиях. Между нами установились хорошие, смею сказать, товарищеские отношения.
Помню, как еще в октябре 1973 года нас с женой пригласил на свой день рождения руководивший в то время военной разведкой генерал Кищак. Среди гостей были и В.Ярузельский с женой. Как-то сам собой завязался интересный разговор, в котором Ярузельский с чувством искреннего уважения отзывался о русских людях, их готовности помогать другим народам и в частности полякам. Рассказывал, как, будучи с родителями в эвакуации в городе Бийске, он повсюду встречал сочувствие и готовность местных жителей поделиться последним куском хлеба, хотя и сами они жили далеко не богато.
— Советский Союз не оставляет в беде друзей, а для поляков, — сказал В.Ярузельский, — Красная Армия не только по жертвовала 620 тысячами своих воинов, сложивших голову на нашей земле. Она оказывала всемерную помощь продуктами, горючим, в чем в первые годы после военной разрухи наша страна испытывала крайнюю нужду.
Это были не просто слова вежливого человека, желавшего, как говорится, потрафить гостю. Они шли от самого сердца.
Юношей Ярузельский вместе с семьей вынужден был бежать из родного края от фашистской оккупации, которая грозила не только порабощением народа, но и его физическом истреблением. И — что бы ни говорили — суровая сибирская земля, приютившая их, все же оставалась чужбиной. Впечатлительный молодой человек, воспитанный в свободолюбивой польской семье, тяжело переживал приходившие разными путями с родины вести о фашистских бесчинствах и героическом со противлении земляков вражескому нашествию. Как только открылась возможность приобщиться к этой борьбе за свободу, Ярузельский надел солдатский мундир и взял в руки оружие, подаренное советскими людьми.
Значительно позже, уже в последний год моего пребывания в Польше, в 1984 году, были разоблачены и осуждены агенты американской разведки — польский гражданин Я.Южак и гражданин ФРГ Н.Адамик. При их аресте контрразведка за хватила современные средства электронной связи и шифрования шпионской информации.
Надо сказать, что и польская внешняя разведка не отставала от контрразведывательной службы, добившись неплохих результатов в проникновении на секретные объекты США. Хочу сразу подчеркнуть, что распространившиеся на Западе утверждения, будто спецслужбы бывших социалистических стран были «филиалами КГБ», абсолютно не соответствуют действительности, так же как и измышления о том, что разведки этих государств вербовали агентов для Москвы.
Координируя почти двенадцать лет взаимодействие различных подразделений КГБ с МВД Польши, я действовал в полном соответствии с существовавшим тогда положением о сотрудничестве со спецслужбами стран — участниц Варшавского договора. А документ этот исходил из того, что специальные структуры указанных стран действовали совершенно суверенно и независимо в такой степени, в какой были суверенными эти государства.
Конечно же, это было в духе добровольно принятых принципов и обязательств об обеспечении общей безопасности стран Варшавского договора. И перед польской внешней разведкой стояла задача приобретать информацию стратегического характера. Но никаких источников участники сотрудничества друг перед другом не раскрывали и никакой агентурой не обменивались. Бывали лишь отдельные, исключительные случаи, когда по инициативе «хозяев» агента его могли раскрыть перед другой стороной, если в этом была конкретная необходимость и обоюдно признанная целесообразность. Я знаю только два таких случая. Вот как это выглядело.
Дела Харпера и Белла. В 1979 году при очередном обсуждении с польскими коллегами проблем получения информации о новейших научных разработках в США они в самой общей форме поделились тем, что у них появились для этого хорошие источники. В частности, им представилась возможность привлечь к сотрудничеству на материальной основе одного из руководящих сотрудников калифорнийской фирмы «Систем контрол инкорпорейшн», выполняющей заказы Пентагона. Но так как в Польше не было специалистов по ее производственному профилю, они попросили, во-первых, поделиться имеющимися у нас данными об этой фирме, а во-вторых, под готовить вопросник-задание по ракетной технике вообще и по американским стратегическим ракетам в особенности.
Польские коллеги испытывали также затруднения в экспертной оценке информации, которую был готов предоставить новый источник. Сложности были и с валютой для его вознаграждения. Встал вопрос, готовы ли мы компенсировать эти расходы и помочь в оценке информации?
Согласившись в принципе с этим предложением, мы обусловили размер расходов, поставив его в зависимость от ценности материалов. Вскоре поступила первая партия документов от источника, которым оказался один из руководителей фирмы «Систем контрол инкорпорейшн» Джеймс Харпер. Тщательное изучение в московских оборонно-технических учреждениях подтвердило их весьма высокую практическую ценность. Польским коллегам была вручена соответствующая сумма в американских долларах. Так начался этот эпизод плодотворного сотрудничества польской и советской разведок.
Руководствуясь подготовленным нами вопросником, Харпер представил полякам полную опись материалов, к которым он имел доступ. Была определена очередность их получения. Учитывая сложность безопасной связи с агентом в Калифорнии и вообще на территории США, договорились, что он сам будет доставлять документацию в Европу. Впоследствии Харпер несколько раз привозил свои объемистые пакеты даже в Варшаву. Так, в июне 1980 года он доставил в польскую столицу целый чемодан фотокопий секретных материалов о разработанных фирмой и принятых военным ведомством Вашингтона изделий для ракетных комплексов. Это были чертежи, технические данные — тысячи страниц! Хотя почти все документы были сфотографированы хорошо, некоторые из них читались с трудом. Учитывая особую важность обещанных Харпером материалов и крупный размер запрошенного им вознаграждения, по просьбе польской стороны в Варшаву была направлена группа специалистов из Москвы. Помню, как они всю ночь внимательно изучали документы, а к утру дали положительное заключение. После чего агенту передали обещанное вознаграждение, превышавшее сто тысяч долларов…
Этот исключительно ценный источник американская контр разведка раскрыла довольно быстро — в 1983 году. Но провал произошел не в результате ошибок в работе с Харпером, а из-за утечки информации из польских оборонных учреждений. Судя по всему, к этому приложил руку и упоминавшийся мною изменник из Генерального штаба Войска Польского Ришард Куклиньский, который имел доступ к части документов, полученных от Харпера.
Примерно в то же время по просьбе польских коллег мы участвовали в работе с другим их агентом — специалистом американской авиационной корпорации Уильямом Холденом Беллом. Его завербовал польский кадровый разведчик Мариан Захарский. Поначалу это был ничем не примечательный контакт, но потом Захарский сумел заинтересовать американца возможностью «дополнительного заработка». Сперва это были «устные консультации». Постепенно Белл втянулся в работу и стал передавать фотокопии документов. Поскольку они имели стратегический характер, мы приняли предложение польской стороны участвовать в дальнейшем использовании агента и в его финансировании.
Но и в этом случае развязка наступила быстро. И опять же в результате предательства. 23 июня 1980 года в Нью-Йорке перешел к американцам шифровальщик польской резидентуры. Он рассказал о телеграммах Захарского, работавшего с Беллом. Американская контрразведка арестовала агента. Тот быстро сознался, и с его помощью фэбээровцы сумели заманить польского разведчика на встречу со своим источником. Так был задержан Захарский, причем с поличным при передаче секретных материалов. Его приговорили к пожизненному заключению. Белл получил восемь лет тюрьмы — заслужил снисхождение за согласие сотрудничать с ФБР.
Мы считали своим долгом сделать все возможное, чтобы вызволить Захарского из американского застенка. В 1985 году вместе с тремя провалившимися сотрудниками разведок наших союзников его обменяли на 23 агентов западных спецслужб, задержанных в странах Варшавского договора.
Польские коллеги активно участвовали во всех мероприятиях, проводившихся МВД ПНР совместно с КГБ СССР. Например, когда в период подготовки и проведения Московской олимпиады в июле 1980 года значительный поток туристов в Москву шел с Запада через польскую территорию, они помогали выявлять террористические элементы и предотвращать их проникновение в Советский Союз. В свою очередь, в период кризисного развития в Польше в 1980-1983 годы, наша внешняя разведка и ее контрразведка оказывали большую помощь польским друзьям в выявлении провокаций, которые готовили западные спецслужбы против заграничных учреждений ПНР.
В конце 1970 года В.Гомулку на посту руководителя ПОРП сменил Э.Герек. После временного разрешения кризиса внутри политическое положение в определенной мере стабилизировалось и напряжение в отношениях правительства с рабочим классом разрядилось. Однако к началу 1973 года периодически возникали вспышки недовольства трудящихся и конфликтные ситуации на отдельных предприятиях. Они выливались в забастовки, которые руководство страны стыдливо называло «перерывами в работе».
Герек, который в декабре 1970 года обещал рабочему классу более справедливую социальную политику и просил «помогать ему», целенаправленной и перспективной программы решения социальных проблем не создал. Возникавшие конфликты он стремился гасить частичными уступками, скажем повышением зарплаты. Это, в свою очередь, вызывало недовольство других рабочих коллективов, и число стачек непрерывно росло.
Появились угрожающие признаки нового кризисного развития, которое и привело к взрыву возмущения рабочего класса в июле 1976 года. Поводом для бурных волнений явилось необоснованное повышение цен на продукты питания, то есть повторилась ошибка, совершенная в 1970 году. Но Герек реагировал в духе полного неуважения к народу. В своем селекторном обращении к воеводским руководителям партии он назвал участников волнений «паршивыми баранами».
Серьезный сигнал о приближении более глубокого социально-политического кризиса не насторожил Герека и его команду. В результате новое, вопиющее по политическому недомыслию повторение резкого скачка цен смело в августе 1980 года многих руководителей. Почти десятилетний период политического руководства страной Гереком и его единомышленниками закончился бесславно. Но этот период, казалось бы, давал хорошие уроки тем из участников его команды, которые остались в руководстве. Это прежде всего были С.Каня и В.Ярузельский. Остались в новом руководстве также ряд других лиц, в дальнейшем игравших положительную или отрицательную роль, такие как Барциковский, Ольшовский, Мочар.
Каня — с сентября 1980 года первый секретарь ЦК ПОРП, — отличавшийся на протяжении предшествовавшего десятилетнего пребывания в Политбюро прямотой суждений и действий, встав во главе партии и страны, начал проявлять колебания, не свойственную ему ранее нерешительность. Он бросался из одной крайности в другую, не смог выдвинуть соответствующую требованиям момента программу, подобрать в руководящую группу опытных политиков, заслуживших доверие масс. Сказывалось отсутствие опыта самостоятельной политической работы с массами.
Неэффективная деятельность Кани особенно болезненно сказывалась в его противоречивых указаниях руководству правоохранительных органов. Давая под влиянием угрожающего развития обстановки команду пресекать нарушения общественного порядка, он тут же сопровождал их различными ограничениями, парализовавшими эффективную борьбу МВД с экстремистскими проявлениями, что неизбежно вело к вовлечению этими элементами в свои провокации широких слоев населения.
За год руководства партией и страной Каня фактически не предпринял ни одной конструктивной попытки разрешить кризис. Не были использованы для этого возможности разработки и принятия такой программы на IX внеочередном съезде ПОРП в середине 1981 года. Вся «борьба» на съезде свелась, по существу, к интриге вокруг сохранения центристских кадров, которые устраивали Каню и его сторонников своей безликостью и отсутствием политической инициативы.
Как результат, к октябрю 1981 года польский лидер вынужден был уступить пост первого секретаря ЦК ПОРП В.Ярузельскому, который принял руководство страной и партией, хотя второе оказалось для него делом трудным. Он фактически не знал жизни народа, имел опыт партийного руководства только в военной среде. И это стало отрицательно сказываться на положении в партии.
Оставаясь министром обороны, Ярузельский под настойчивым давлением С.Кани еще в феврале 1981 года принял должность премьера. Он хорошо понимал все сложности такого поста в стране, находившейся в тяжелейшем экономическом кризисе. Поэтому поставил перед Каней условие — предоставить свободу действий правительству.
В конце концов Кане пришлось уйти. Опыт пребывания Ярузельского в должности премьера помог ему на новом посту первого секретаря ЦК ПОРП, но он оставил за собой Министерство национальной обороны и портфель главы правительства, сосредоточив в своих руках всю полноту власти. Это серьезно ослабило его позиции. Будучи премьером и первым секретарем партии, он автоматически исключил возможность любой критики деятельности правительства. Работа в кабинете занимала львиную долю его времени и усилий, на руководство партией у него почти ничего не оставалось.
Отсутствие гражданского опыта вело к тому, что Ярузельский пытался руководить партией по-военному: приказами, не подлежавшими обсуждению.
Все это совпало с кануном введения военного положения, то есть с самым напряженным периодом в жизни Польши. А то, что я рассказываю о переменах в высших эшелонах польской власти, важно для понимания другого вопроса, вокруг которого до сих пор ломаются копья. Речь идет об истинных причинах введения военного положения. Накопилось столько разных домыслов и измышлений, что необходимо внести ясность. Я считаю себя достаточно компетентным в этом вопросе. И вот почему.
В 1980-1981 годы я находился, можно сказать, в самом центре событий, собирая максимальное количество информации из всех возможных источников и докладывая в Центр свои выводы и соображения. Так получилось, что моей главной задачей как представителя КГБ было исчерпывающее информирование советского руководства об обстановке в Польше. Остальные аспекты моих обязанностей в создавшихся условиях как бы отходили на второй план. Скажу, что, как профессиональному разведчику, мне эта задача была больше всего по душе. Весь предшествующий период я продуктивно использовал для установления полезных связей и знакомств, завел много друзей, с которыми установились доверительные отношения. Время шло, и отдельные из моих знакомых выдвинулись на важные позиции в партийном и государственном аппарате, а мои отношения с ними оставались прежними. Мы часто встречались, обменивались оценками ситуации, делали совместные прогнозы и так далее. Это помогало правильно ориентироваться в хитросплетениях событий. Я оказался среди советских представителей в Польше наиболее информированным не только потому, что пользовался возможностями своих контактов с МВД ПНР. В моем распоряжении оказались знания и опыт друзей вне МВД, которые вносили серьезные коррективы в порою слишком ведомственно окрашенную информацию правоохранительных органов и профессионально зауженную тенденциозность оценок служб безопасности, не обладавших достаточной политической глубиной.
Обязанный оперативно информировать руководство КГБ, я довольно часто вел телефонные разговоры с Ю.В.Андроповым, из которых черпал представление о его очень глубоких знаниях происходящих в Польше событий.
Тесный контакт с советским послом Б.И.Аристовым, который поддерживал постоянную связь с министром иностранных дел А.А.Громыко, позволял мне быть в курсе оценок советского МИД. Было известно также о тесном взаимодействии Ю.В.Андропова, А.А.Громыко и министра обороны Д.Ф.Устинова. Понимая это, мы с послом стали готовить совместные доклады за двумя подписями. Такая практика позволяла обстоятельно и всесторонне взвешивать все обстоятельства и факты, которые становились нам известны и по линии посольства, и по линии представительства КГБ. Самым тесным был мой контакт с представителем в Польше главного командования объединенных вооруженных сил Варшавского договора генералом армии А.Ф.Щегловым, который, естественно, был в курсе позиций нашего высшего военного командования. Он иногда присоединялся к нашим совместным с послом докладам в Центр, особенно когда речь заходила о военных проблемах. В наиболее сложные моменты развития обстановки в Польшу приезжал главнокомандующий объединенными вооруженными силами Варшавского договора маршал В.Г.Куликов, который сразу же встречался с послом и мною. Я обстоятельно ориентировал его по важнейшим аспектам обстановки, избегая, разумеется, ссылок на источники моей осведомленности. У нас с маршалом сложились добрые отношения, и я сохранил об этом человеке самое положительное впечатление. Наконец, и командующий Северной группой советских войск генерал-полковник Ю.Ф.Зарудин получал у нас подробную информацию, прежде всего, конечно, по проблемам безопасности советских воинских контингентов и обстановки вокруг них. Юрий Федорович производил впечатление не только высококвалифицированного военачальника, но и человека, хорошо понимающего политические и международные аспекты польского кризиса.
Только с военным атташе генерал-майором Фоменко тесные деловые отношения как-то не складывались. Может быть, в этом сыграло роль известное соперничество между ГРУ, которое он представлял, и внешней разведкой КГБ. Но и сами военные коллеги — Куликов и Щеглов — не жаловали военного атташе, информация которого по моей, может быть, и недостаточно компетентной оценке, страдала некоторой военной «зашоренностью» и не всегда учитывала социальные и экономические факторы польского кризиса.
Я так подробно излагаю тогдашнюю расстановку сил в разных представительских учреждениях Советского Союза, чтобы читателям были ясны и убедительны мои свидетельства по одному, пожалуй, самому кардинальному аспекту тогдашних польских событий, отзвук которых и по сей день продолжает будоражить общественное мнение в Польше и за ее пределами. Имею в виду то, что всячески муссируется утверждение, будто введение военного положения было вынужденной мерой для предотвращения нависавшей тогда над страной угрозы ввода советских войск.
Да, введение военного положения, действительно, было вынужденной мерой, но обусловлена была она совершенно другими причинами. И главная из них: к концу 1981 года развитие внутриполитического положения в Польше привело к реальной опасности возникновения междоусобной братоубийственной войны. Экстремисты, используя в качестве прикрытия своей подрывной деятельности профсоюзное движение «Солидарность», организовали яростную кампанию не только против коммунистов. Все громче раздавались призывы вешать на телеграфных столбах тех, кто не хотел поддерживать их «программу», в том числе либеральных политических деятелей различной окраски, командный состав армии, сотрудников органов безопасности и милиции. Возникали подпольные отряды боевиков, распространялись нелегальные инструкции об организации диверсий и проведении террористических актов. На 17 декабря 1981 года намечалась всеобщая забастовка, которую экстремистские элементы призывали превратить в вооруженное восстание с целью насильственного захвата власти. В этих условиях единственной возможностью предотвратить национальную катастрофу и неизбежные при этом жертвы было решение о введении военного положения.
Что касается «вторжения» наших войск, то от различных источников польской и нашей внешней разведок мы знали, что эту угрозу раздували западные подрывные центры. Их целенаправленная и массированная дезинформация преследовала двоякую цель: во-первых, запугать польскую общественность, и прежде всего польское руководство, а во-вторых, спровоцировать Кремль на такой необдуманный шаг, чреватый непредсказуемыми последствиями. В этом, кстати, было заинтересовано главным образом ЦРУ, планировавшее в случае успеха подобной провокации целую программу ответных мер. Наша внешняя разведка располагала достоверной информацией об этих планах.
В одном Лэнгли и его пособники преуспели: им удалось вызвать у многих польских руководителей страх перед «вторжением» советских вооруженных сил. Объективно этому способствовало то обстоятельство, что наши военные проводили определенные мероприятия по защите своих объектов на случай, если бы обстановка в этой дружественной, стратегически очень важной стране приняла непредвиденный оборот.
Эти меры советского командования не могли проводиться без взаимодействия с польскими военными властями, через которые было осведомлено и политическое руководство страны. Допускаю, что, к сожалению, это «осведомление» доходило в искаженном виде, с нажимом на вероятность вторжения. Но уже к середине 1981 года Министерство обороны СССР ясно довело до сведения поляков, что дальше демонстрации военной готовности наши вооруженные силы идти не намерены и для разрешения внутренних проблем страны польские коллеги должны рассчитывать только на свои силы.
Еще более четкую линию вело советское политическое руководство. В середине 1980 года представительство КГБ по поручению Центра изучило все аспекты возможного нашего воздействия на положение в Польше и дало по этому поводу развернутое, но недвусмысленное заключение: ни о каком внешнем вмешательстве, и особенно военном, не может идти речи. Только оказание материальной поддержки из-за трудного положения в экономике, а также внешнеполитическое противодействие антипольской кампании определенных зарубежных сил. Ю.В.Андропов полностью поддержал наши выводы и в дальнейшем при всех своих встречах с польскими руководителями последовательно проводил эту линию.
В преддверии военного положения некоторые польские политические руководители обращались в Москву с просьбой предусмотреть возможность содействовать разрешению кризиса вводом советских войск. Каждый раз оттуда следовал однозначный ответ:
— Рассчитывайте только на собственные силы. Их у вас вполне достаточно, если действовать разумно. — И часто добавляли: — Хватит нам и Афганистана.
Действительно, какой трезвый политик мог предложить Советскому Союзу создать для себя еще один международный конфликт?
Наконец, могу добавить, что уже в самый канун введения военного положения — это было 12 декабря 1981 года — один из польских руководителей еще раз запросил Москву, готова ли она «в случае непредвиденных осложнений» ввести войска, оказать польским военным и МВД вооруженную помощь? На этот запрос от имени наших инстанций М.А.Суслов по телефону ответил В. Ярузельскому отрицательно. О звонке я был немедленно информирован.
О каком же «вторжении», якобы намеченном на 14 декабря 1981года (именно так сообщила 11 марта 1992 года польская «Газета выборча), могла идти речь, если не только не было никакого политического решения, а наоборот, польские руководители твердо знали, что и впредь, после введения военного положения, они не должны рассчитывать на это?
И наконец, хочу добавить вот что: об отсутствии намерения Советского Союза вводить свои войска в Польшу не менее исчерпывающе, чем самим полякам, было известно и ЦРУ. Их агент Ришард Куклиньский, полковник Генерального штаба Войска Польского, пользовавшийся полным доверием командования, был в курсе всех, подчеркиваю, всех мобилизационных и текущих планов и действий польских вооруженных сил и их взаимодействия с советскими вооруженными силами. У руководства Генштаба от этого человека не было секретов. Он не только знал, но и постоянно передавал американцам документальные материалы о всех планах и намерениях. Поэтому вплоть до 7 ноября 1981 года, когда Ришард Куклиньский с помощью американцев скрылся из Польши, правительство США знало об истинных намерениях Советского Союза — не допустить военного вмешательства во внутренние дела ПНР. Однако ЦРУ и, видимо, американскому руководству в лице президента Р.Рейгана было выгодно пропагандистски раздувать тезис об угрозе «вторжения».
Мужественным организатором военного положения, отвратившего от Польши и ее народа гражданскую войну, которая стояла в ту пору у порога страны, был, несомненно, Войцех Ярузельский. Не могу поэтому не сказать несколько добрых слов об этом верном сыне дружественного народа.
Как уже знают читатели, первые контакты с этим образованным военным, незаурядным политическим деятелем и, добавлю, с этим в высшей степени интеллигентным человеком возникли у меня сразу после приезда в Варшаву.
Поскольку армейская контрразведка входила в состав вооруженных сил и подчинялась министру национальной обороны, мне приходилось часто бывать у В.Ярузельского, встречаться с ним на приемах в советском посольстве, на других мероприятиях. Между нами установились хорошие, смею сказать, товарищеские отношения.
Помню, как еще в октябре 1973 года нас с женой пригласил на свой день рождения руководивший в то время военной разведкой генерал Кищак. Среди гостей были и В.Ярузельский с женой. Как-то сам собой завязался интересный разговор, в котором Ярузельский с чувством искреннего уважения отзывался о русских людях, их готовности помогать другим народам и в частности полякам. Рассказывал, как, будучи с родителями в эвакуации в городе Бийске, он повсюду встречал сочувствие и готовность местных жителей поделиться последним куском хлеба, хотя и сами они жили далеко не богато.
— Советский Союз не оставляет в беде друзей, а для поляков, — сказал В.Ярузельский, — Красная Армия не только по жертвовала 620 тысячами своих воинов, сложивших голову на нашей земле. Она оказывала всемерную помощь продуктами, горючим, в чем в первые годы после военной разрухи наша страна испытывала крайнюю нужду.
Это были не просто слова вежливого человека, желавшего, как говорится, потрафить гостю. Они шли от самого сердца.
Юношей Ярузельский вместе с семьей вынужден был бежать из родного края от фашистской оккупации, которая грозила не только порабощением народа, но и его физическом истреблением. И — что бы ни говорили — суровая сибирская земля, приютившая их, все же оставалась чужбиной. Впечатлительный молодой человек, воспитанный в свободолюбивой польской семье, тяжело переживал приходившие разными путями с родины вести о фашистских бесчинствах и героическом со противлении земляков вражескому нашествию. Как только открылась возможность приобщиться к этой борьбе за свободу, Ярузельский надел солдатский мундир и взял в руки оружие, подаренное советскими людьми.