Страница:
– Не такой уж он и добрый… Информация о большевиках в Турции? Она достоверна?
– Сейчас мы проверяем её… Учитывая их особые отношения с Кемалем это не выглядит фантастичным. Пока доподлинно известно, что в районе Армянского нагорья расквартировался отряд военных советников, численностью до восьмисот человек.
– Как они там очутились?
– Через западную Армению… У них теперь это называется Закавказской республикой.
Черчилль трудно вздохнул.
– Этот вопрос был риторическим…
Адмирал Тови отодвинул тяжелое дубовое кресло.
– Самое главное, насколько я владею проблемой, это пресловутый турецкий плацдарм большевиков?
– Всё несколько сложнее, – сказал мистер Макдональд Джеймс. – Вчера я говорил с Президентом Североамериканских Соединенных Штатов и он рассказал о планах большевиков использовать этот плацдарм для создания нового сверхоружия.
– Сверхоружия? – переспросил адмирал, недоуменно оглядывая соседей. – Что там за сверхоружие?
– Пока рано говорить об этом, – поспешил сказать Премьер. – Главное в другом. Мы не представляем что там такое, с чем придется столкнуться. Турецкую армию я в расчет не беру.
– Если то, что сказали американцы правда, то там сейчас огромная строительная площадка. Что мы можем сделать?
Адмирал кашлянул, привлекая внимание Премьера.
– Лучший выход из положения – несколько эскадрилий «Болтон-Пол-Р 29». Что бы там не устроили большевики, бомбардировщики разотрут все в пыль.
– Насколько я осведомлен их дальность действия 750 миль? – спросил разведчик.
– Вы хорошо осведомлены.
– А разве у нас в тех местах есть хотя бы одна эскадрилья ночных бомбардировщиков?
– А я и не говорил, что они есть, – проворчал адмирал. – Просто это действительно было бы наилучшим выходом для всех. Пролетели, отбомбились и все…
– Странно слышать это от адмирала.
– Ничего странного. Если я вижу наилучший выход, то я его и называю.
– Он, однако, не наилучший. В окрестностях Арарата у нас нет бомбардировщиков. А что мы можем сделать силами флота?
Он перевел взгляд на адмирала.
– Когда? Обозначьте приемлемое время.
– Завтра…
Адмирал нахмурился, и Премьер сам понял, что желает невозможного. Все-таки действовать придется не на море, а на суше.
– Через неделю.
Изломанная удивлением бровь невозмутимого адмирала разгладилась.
– Практически ничего.
– Как?
– Ничего… – повторил он. – В лучшем случае мы произведем демонстрацию силы в Средиземном море.
Это был удар по самолюбию Премьера! Черт с ними с большевиками и турками. Но в своей собственной стране? Быть главой правительства самой сильной, самой уважаемой страны в мире и чего-то немочь… Это было оскорбительно!
– Но почему, дьявол вас раздери? Что вам мешает?
– Обстоятельства… Флот не приспособлен для действий на суше. У нас нет морской пехоты, а артиллерия флота не способна достать указанную вами цель даже главным калибром. Ближайшее место, где мы можем взять морскую пехоту – Александрия… С учетом этого – дней через пятнадцать.
Молча пыхавший сигарой Черчилль вдруг сказал.
– Прошу прощения, господа…
Все посмотрели на лорда адмиралтейства.
– Вы слышали что-нибудь о гомеопатии?
– Нам не до шуток, сэр…
– Я и не шучу. Хотел бы я пошутить, я бы… – он ухмыльнулся, проговорил про себя какую-то шутку. – Ну ладно. Я хочу предложить гомеопатический выход из положения. Русские…
– Эти чертовы русские! – в сердцах добавил адмирал.
Черчилль взмахнул рукой.
– Не «эти чертовы русские», а русские, что сейчас находятся в Турции и Болгарии. Тех, что большевики называют «белыми»… Они там всегда под руками. Они злы и умеют воевать… Насколько я знаю их там десятки тысяч боевых офицеров. Вооружите их, погрузите на корабли вместо морской пехоты… Насколько я знаю «Русский Общевоинский Союз» реальная организация и они с радостью сделают все, чтоб досадить своим «красным» соотечественникам…
Премьер требовательно посмотрел на адмирала. Тот, скосив глаза в окно, что-то быстро подсчитал.
– В этом случае мы уложимся в неделю!
… Выходя из кабинета Премьера, адмирал обогнал Черчилля и шефа разведки. Подождав пока тяжелые шаги моряка удалятся, Черчилль негромко спросил разведчика.
– Это всё тот самый немец?
– Видимо да, сэр…
– Получается, вы бездействовали все это время?
– То, что мы делали трудно назвать бездействием. – Не согласился с ним разведчик. – Мы трижды проводили акции по устранению угрозы, но получилось не всё.
– Ничего у вас не получилось.
Разведчик не ответил на колкость. Через несколько шагов он все же сказал:
– Думаю, что смерть немца для нас теперь бесполезна. Если большевики и впрямь строят стартовую площадку, то видимо они уже получили от него то, что хотели.
– Вы опустили руки?
– Напротив, мы продолжаем действовать.
Год 1930. Январь
Год 1930. Январь
Год 1930. Январь
Год 1930. Январь
Год 1930. Январь
– Сейчас мы проверяем её… Учитывая их особые отношения с Кемалем это не выглядит фантастичным. Пока доподлинно известно, что в районе Армянского нагорья расквартировался отряд военных советников, численностью до восьмисот человек.
– Как они там очутились?
– Через западную Армению… У них теперь это называется Закавказской республикой.
Черчилль трудно вздохнул.
– Этот вопрос был риторическим…
Адмирал Тови отодвинул тяжелое дубовое кресло.
– Самое главное, насколько я владею проблемой, это пресловутый турецкий плацдарм большевиков?
– Всё несколько сложнее, – сказал мистер Макдональд Джеймс. – Вчера я говорил с Президентом Североамериканских Соединенных Штатов и он рассказал о планах большевиков использовать этот плацдарм для создания нового сверхоружия.
– Сверхоружия? – переспросил адмирал, недоуменно оглядывая соседей. – Что там за сверхоружие?
– Пока рано говорить об этом, – поспешил сказать Премьер. – Главное в другом. Мы не представляем что там такое, с чем придется столкнуться. Турецкую армию я в расчет не беру.
– Если то, что сказали американцы правда, то там сейчас огромная строительная площадка. Что мы можем сделать?
Адмирал кашлянул, привлекая внимание Премьера.
– Лучший выход из положения – несколько эскадрилий «Болтон-Пол-Р 29». Что бы там не устроили большевики, бомбардировщики разотрут все в пыль.
– Насколько я осведомлен их дальность действия 750 миль? – спросил разведчик.
– Вы хорошо осведомлены.
– А разве у нас в тех местах есть хотя бы одна эскадрилья ночных бомбардировщиков?
– А я и не говорил, что они есть, – проворчал адмирал. – Просто это действительно было бы наилучшим выходом для всех. Пролетели, отбомбились и все…
– Странно слышать это от адмирала.
– Ничего странного. Если я вижу наилучший выход, то я его и называю.
– Он, однако, не наилучший. В окрестностях Арарата у нас нет бомбардировщиков. А что мы можем сделать силами флота?
Он перевел взгляд на адмирала.
– Когда? Обозначьте приемлемое время.
– Завтра…
Адмирал нахмурился, и Премьер сам понял, что желает невозможного. Все-таки действовать придется не на море, а на суше.
– Через неделю.
Изломанная удивлением бровь невозмутимого адмирала разгладилась.
– Практически ничего.
– Как?
– Ничего… – повторил он. – В лучшем случае мы произведем демонстрацию силы в Средиземном море.
Это был удар по самолюбию Премьера! Черт с ними с большевиками и турками. Но в своей собственной стране? Быть главой правительства самой сильной, самой уважаемой страны в мире и чего-то немочь… Это было оскорбительно!
– Но почему, дьявол вас раздери? Что вам мешает?
– Обстоятельства… Флот не приспособлен для действий на суше. У нас нет морской пехоты, а артиллерия флота не способна достать указанную вами цель даже главным калибром. Ближайшее место, где мы можем взять морскую пехоту – Александрия… С учетом этого – дней через пятнадцать.
Молча пыхавший сигарой Черчилль вдруг сказал.
– Прошу прощения, господа…
Все посмотрели на лорда адмиралтейства.
– Вы слышали что-нибудь о гомеопатии?
– Нам не до шуток, сэр…
– Я и не шучу. Хотел бы я пошутить, я бы… – он ухмыльнулся, проговорил про себя какую-то шутку. – Ну ладно. Я хочу предложить гомеопатический выход из положения. Русские…
– Эти чертовы русские! – в сердцах добавил адмирал.
Черчилль взмахнул рукой.
– Не «эти чертовы русские», а русские, что сейчас находятся в Турции и Болгарии. Тех, что большевики называют «белыми»… Они там всегда под руками. Они злы и умеют воевать… Насколько я знаю их там десятки тысяч боевых офицеров. Вооружите их, погрузите на корабли вместо морской пехоты… Насколько я знаю «Русский Общевоинский Союз» реальная организация и они с радостью сделают все, чтоб досадить своим «красным» соотечественникам…
Премьер требовательно посмотрел на адмирала. Тот, скосив глаза в окно, что-то быстро подсчитал.
– В этом случае мы уложимся в неделю!
… Выходя из кабинета Премьера, адмирал обогнал Черчилля и шефа разведки. Подождав пока тяжелые шаги моряка удалятся, Черчилль негромко спросил разведчика.
– Это всё тот самый немец?
– Видимо да, сэр…
– Получается, вы бездействовали все это время?
– То, что мы делали трудно назвать бездействием. – Не согласился с ним разведчик. – Мы трижды проводили акции по устранению угрозы, но получилось не всё.
– Ничего у вас не получилось.
Разведчик не ответил на колкость. Через несколько шагов он все же сказал:
– Думаю, что смерть немца для нас теперь бесполезна. Если большевики и впрямь строят стартовую площадку, то видимо они уже получили от него то, что хотели.
– Вы опустили руки?
– Напротив, мы продолжаем действовать.
Год 1930. Январь
Республика Франция. Париж
… Со смотровой площадки четырехногого железного монстра, поднятого над Парижем гением великого Эйфеля, в память Всемирной Выставки, город отчего-то казался спящим. Этого ощущения не исправляли ни огни рекламы, ни мчащиеся по улицам автомобили, ни даже туристы, бродившие вокруг по площадке.
Город словно притворялся веселым, а на самом деле всемирная столица мод и веселья словно позевывала в кулак, устав от легкой жизни, посматривая на гостей, радуясь, что вновь обманула их.
Возможно, это ощущение он испытывал оттого, что видал Париж и в более веселом настроении.
Мировой Кризис взял жизнь за горло, заставив всегда легкомысленных парижан задуматься не о шампанском, а о хлебе насущном. Даже только что отпразднованные парижанами Рождество и Новый 1930 год не добавили французам оптимизма.
А уж что говорить о невольных гостях города – русских эмигрантах…
Александр Павлович Кутепов, глава РОВС – Российского Общевоинского Союза провел рукой в перчатке по пруту металлической решетки, собирая капли влаги. Второй день нового года, самый разгар зимы, а тут…
Позади послышался шум подъезжающего лифта. Металлические двери с лязгом раскрылись, выпустив нескольких человек. По их заносчиво-удивленному виду сразу было видно туристов из-за океана. Как не плохо у них там шли дела, а все-таки кого-то Кризис не затронул.
Последним из лифта выскочил человек в цивильном пальто, но в военной фуражке. Увидев Кутепова, он остановился и стал дышать, хватая ртом воздух, словно не на лифте поднимался, а пробежал эти сто метров вверх пешком. Несколько мгновений он обмахивался ладонью, потом сказал, прерывая фразы глубокими вздохами:
– Здравствуйте, Александр Павлович… Слава Богу, нашел я вас… Так и знал, что тут застану.
– Здравствуйте, Николай Владимирович. Что еще случилось?
– Вы срочно нужны в штаб-квартире.
– Зачем?
– Приехали англичане и хотят видеть вас по какому-то важному и секретному делу…
– Неужели настолько секретному, что и вам не сказали?
– Представьте себе…
Город словно притворялся веселым, а на самом деле всемирная столица мод и веселья словно позевывала в кулак, устав от легкой жизни, посматривая на гостей, радуясь, что вновь обманула их.
Возможно, это ощущение он испытывал оттого, что видал Париж и в более веселом настроении.
Мировой Кризис взял жизнь за горло, заставив всегда легкомысленных парижан задуматься не о шампанском, а о хлебе насущном. Даже только что отпразднованные парижанами Рождество и Новый 1930 год не добавили французам оптимизма.
А уж что говорить о невольных гостях города – русских эмигрантах…
Александр Павлович Кутепов, глава РОВС – Российского Общевоинского Союза провел рукой в перчатке по пруту металлической решетки, собирая капли влаги. Второй день нового года, самый разгар зимы, а тут…
Позади послышался шум подъезжающего лифта. Металлические двери с лязгом раскрылись, выпустив нескольких человек. По их заносчиво-удивленному виду сразу было видно туристов из-за океана. Как не плохо у них там шли дела, а все-таки кого-то Кризис не затронул.
Последним из лифта выскочил человек в цивильном пальто, но в военной фуражке. Увидев Кутепова, он остановился и стал дышать, хватая ртом воздух, словно не на лифте поднимался, а пробежал эти сто метров вверх пешком. Несколько мгновений он обмахивался ладонью, потом сказал, прерывая фразы глубокими вздохами:
– Здравствуйте, Александр Павлович… Слава Богу, нашел я вас… Так и знал, что тут застану.
– Здравствуйте, Николай Владимирович. Что еще случилось?
– Вы срочно нужны в штаб-квартире.
– Зачем?
– Приехали англичане и хотят видеть вас по какому-то важному и секретному делу…
– Неужели настолько секретному, что и вам не сказали?
– Представьте себе…
Год 1930. Январь
Турецкая Республика. Армянское нагорье
… Сверху, с высоты в полторы мили Армянское нагорье выглядело не Бог весть каким интересным. Под крыльями «Савойи», трехместной летающей лодки, тянулись бело-коричневые горы, изредка прерываемые то горной рекой, то дорогой. За полтора часа эта гамма еще не успела надоесть. Привычные к полетам над то голубым, то свинцово-серым морем, глаза летчиков отдыхали на снегу и камнях. Тоже, конечно однообразие, но хоть цвет другой. К тому же тут иногда встречались маленькие городки! Хоть и редко встречались, да и проносились под крыльями не оставляя возможности рассмотреть себя. Но не они сегодня были главной целью.
Сдержав зевок, пилот повернулся назад, к штурману.
– Скоро?
Из-за шума его, конечно, никто не услышал, но тот показал согнутый палец, а другой рукой повертел перед лицом ладонью, явно показывая неопределенность. Понятно. Полчаса. Примерно. Собственно можно было бы и не спрашивать – горы уже поднимались на горизонте. Погода была – лучше не придумаешь, видимость – сто на сто и Большой Арарат уже выпирал из общей горной массы острым локтем. Говорят, что где-то там до сих пор лежат останки ковчега Праотца Ноя… Вот уж повезет тому, кто найдет… Деньги, слава…
В переговорном устройстве, перебивая шум кабины, раздался голос летчика-наблюдателя.
– Командир. Смотрите. Нас не за этим посылали?
Под крыльями промелькнули черные извилистые линии окопов и пилот, толкнув штурвал к приборной доске, направил самолет вниз. Рев мотора стал тише, словно отстал, горизонт качнулся и стал заполнять собой иллюминаторы.
Их заметили.
По снегу забегали темные фигурки. Невооруженным глазом разобрать, кто там бегает было нельзя, но в бинокль было видно, что одеты они в турецкую военную форму. Потом показались палатки.
– Считать!
Это конечно было делом наблюдателя, он сочтет и запишет, но командир и сам не поленился, насчитал двадцать одну. Их заметили…
– Стреляют!
Вспышки снизу говорили, что на их счет там, внизу, не ошибаются. Опознавательных знаков на крыльях, конечно, не было, но любому было ясно, что не могла быть эта летающая лодка турецкой. Заложив вираж, пилот еще ниже прижался к земле и вывел машину из сектора обстрела.
Сдержав зевок, пилот повернулся назад, к штурману.
– Скоро?
Из-за шума его, конечно, никто не услышал, но тот показал согнутый палец, а другой рукой повертел перед лицом ладонью, явно показывая неопределенность. Понятно. Полчаса. Примерно. Собственно можно было бы и не спрашивать – горы уже поднимались на горизонте. Погода была – лучше не придумаешь, видимость – сто на сто и Большой Арарат уже выпирал из общей горной массы острым локтем. Говорят, что где-то там до сих пор лежат останки ковчега Праотца Ноя… Вот уж повезет тому, кто найдет… Деньги, слава…
В переговорном устройстве, перебивая шум кабины, раздался голос летчика-наблюдателя.
– Командир. Смотрите. Нас не за этим посылали?
Под крыльями промелькнули черные извилистые линии окопов и пилот, толкнув штурвал к приборной доске, направил самолет вниз. Рев мотора стал тише, словно отстал, горизонт качнулся и стал заполнять собой иллюминаторы.
Их заметили.
По снегу забегали темные фигурки. Невооруженным глазом разобрать, кто там бегает было нельзя, но в бинокль было видно, что одеты они в турецкую военную форму. Потом показались палатки.
– Считать!
Это конечно было делом наблюдателя, он сочтет и запишет, но командир и сам не поленился, насчитал двадцать одну. Их заметили…
– Стреляют!
Вспышки снизу говорили, что на их счет там, внизу, не ошибаются. Опознавательных знаков на крыльях, конечно, не было, но любому было ясно, что не могла быть эта летающая лодка турецкой. Заложив вираж, пилот еще ниже прижался к земле и вывел машину из сектора обстрела.
Год 1930. Январь
СССР. Москва
…Менжинский негромко продолжил.
– Наш источник в РОВСе сообщает, что в Париж прибыли эмиссары Британского флота. Речь идет не больше – не меньше чем об участии белогвардейских офицерских частей в вооруженных действиях на территории Турецкой республики…
Сталин подошел к карте, поводил пальцем по территории Турции.
– Это они о секретных протоколах узнали… Наши войска как там?
– Заняли позиции в тридцати километрах от Арарата. Перекрыли дороги.
– То есть все по плану?
– Все по плану, товарищ Сталин.
– А строители?
– На месте…
– Хорошо…
Вождь прошелся от стола к окну, спросил:
– По вашему мнению, товарищ Менжинский, РОВС это серьёзная организация?
– Да, товарищ Сталин. Реальные враги. Они ведь не пропагандой занимаются…
Менжинскому не нужно было как-то по особенному напрягать память, чтоб вспомнить дела РОВСА и в СССР и в Европе… За боевиками Российского Общевоинского Союза тянулся длинный кровавый след. Это сейчас они как-то попритихли, все-таки операция «Синдикат» делает свое дело, а ведь всего несколько лет назад…
В феврале 1926 года покушение на советских дипкурьеров. Теодор Нетте погиб, а Иоганн Мамасталь тяжело ранен… В том же году, в июне в Париже убийство редактора советской газеты «Новая Грузия» Вешапели… 26 сентября – покушение на полномочного представителя ОГПУ в Ленинградском военном округе Станислава Мессинга. Убийца умудрился пробраться в кабинет и несколько раз выстрелить в Станислава, но… промахнулся. В июне 1927 года троица боевиков попыталась в Москве взорвать дом, в котором проживали чекисты, но там все обошлось. А вот в Ленинградском партклубе – нет… Июль – взрыв в бюро пропусков ОГПУ в Москве…
– Англичане знают кому деньги давать…
– А сам Кутепов, значительная фигура?
– Да, товарищ Сталин. Значительная. Бывший командир лейб-гвардии Преображенского полка. Дрался с нами до последнего. Ушел из Крыма вместе с бароном Врангелем… Враг. Матерый вражина.
Сталин коснулся мундштуком трубки щеки.
– Это хорошо, товарищ Менжинский, что вы так наших врагов знаете… Хорошо…
Он вернулся к карте, посмотрел на Арарат, в котором торчал красный флажок.
– Без этого белого генерала британцам сложнее будет поднять эмигрантов на борьбу с нами?
– Думаю да, товарищ Сталин… Кутепов – это знамя.
– В таком случае незачем нам его в Париже оставлять. У нас там и без него врагов хватает… Как вы полагаете?
Вождь повернулся.
– Согласен, товарищ Сталин. Возможности в Париже у нас есть. Можно похитить генерала хоть завтра.
Сталин сделал протестующий жест рукой.
– Ну, прямо завтра не надо. Пусть они там с англичанами еще немножечко поговорят, посмотрим, до чего договорятся, а вот недельки через две…
– Наш источник в РОВСе сообщает, что в Париж прибыли эмиссары Британского флота. Речь идет не больше – не меньше чем об участии белогвардейских офицерских частей в вооруженных действиях на территории Турецкой республики…
Сталин подошел к карте, поводил пальцем по территории Турции.
– Это они о секретных протоколах узнали… Наши войска как там?
– Заняли позиции в тридцати километрах от Арарата. Перекрыли дороги.
– То есть все по плану?
– Все по плану, товарищ Сталин.
– А строители?
– На месте…
– Хорошо…
Вождь прошелся от стола к окну, спросил:
– По вашему мнению, товарищ Менжинский, РОВС это серьёзная организация?
– Да, товарищ Сталин. Реальные враги. Они ведь не пропагандой занимаются…
Менжинскому не нужно было как-то по особенному напрягать память, чтоб вспомнить дела РОВСА и в СССР и в Европе… За боевиками Российского Общевоинского Союза тянулся длинный кровавый след. Это сейчас они как-то попритихли, все-таки операция «Синдикат» делает свое дело, а ведь всего несколько лет назад…
В феврале 1926 года покушение на советских дипкурьеров. Теодор Нетте погиб, а Иоганн Мамасталь тяжело ранен… В том же году, в июне в Париже убийство редактора советской газеты «Новая Грузия» Вешапели… 26 сентября – покушение на полномочного представителя ОГПУ в Ленинградском военном округе Станислава Мессинга. Убийца умудрился пробраться в кабинет и несколько раз выстрелить в Станислава, но… промахнулся. В июне 1927 года троица боевиков попыталась в Москве взорвать дом, в котором проживали чекисты, но там все обошлось. А вот в Ленинградском партклубе – нет… Июль – взрыв в бюро пропусков ОГПУ в Москве…
– Англичане знают кому деньги давать…
– А сам Кутепов, значительная фигура?
– Да, товарищ Сталин. Значительная. Бывший командир лейб-гвардии Преображенского полка. Дрался с нами до последнего. Ушел из Крыма вместе с бароном Врангелем… Враг. Матерый вражина.
Сталин коснулся мундштуком трубки щеки.
– Это хорошо, товарищ Менжинский, что вы так наших врагов знаете… Хорошо…
Он вернулся к карте, посмотрел на Арарат, в котором торчал красный флажок.
– Без этого белого генерала британцам сложнее будет поднять эмигрантов на борьбу с нами?
– Думаю да, товарищ Сталин… Кутепов – это знамя.
– В таком случае незачем нам его в Париже оставлять. У нас там и без него врагов хватает… Как вы полагаете?
Вождь повернулся.
– Согласен, товарищ Сталин. Возможности в Париже у нас есть. Можно похитить генерала хоть завтра.
Сталин сделал протестующий жест рукой.
– Ну, прямо завтра не надо. Пусть они там с англичанами еще немножечко поговорят, посмотрим, до чего договорятся, а вот недельки через две…
Год 1930. Январь
СССР. Москва
…Снять домик в Калуге на неделю-другую несложно, особенно посреди зимы, но им нужен был конкретный дом, а не какой-нибудь иной и поэтому сложности все же возникли.
Дело, как и в большинстве подобных случаев, решили деньги. За изрядную сумму им удалось снять чердак дома напротив, и теперь они дни напролет сидели за тонкими промороженными досками, в ожидании нужного человека.
Майор поёжился. Если б они смогли прибыть в Калугу на три дня раньше!
Если бы так, то дело уже было бы сделано, и вполне возможно они уже сидели бы где-нибудь в Хельсинки, пили горячий шоколад или виски, но не вышло… В тот день, когда они сняли этот чердак, старик неожиданно уехал. За ним прибыл не по-здешнему ухоженный «паккард» и, прихватив ученого, укатил в сторону Москвы.
Двое приданных им боевиков РОВСа расспросили соседей. Оказалось, что, как уже не раз было, ученого вызвали в Москву.
Два дня они маялись ожиданием, но вот вчера оно кончилось. Циолковский вернулся домой на том же «паккарде», но в сопровождении грузовичка, заставленного фанерными ящиками с надписями «не кантовать», «Осторожно стекло!» и «Верх».
Распугивая патриархальную тишину клаксоном, водитель лихо зарулил во двор и тут же подняв капот, как тысячи его собратьев по всему миру, сунул голову в мотор.
Из машины старчески-нерасторопно вышел сам Циолковский. По лицу видно было, с каким наслаждением старик разогнулся. Опираясь на палку, он быстро засеменил к крыльцу, а следом за ним на ходу разминая затекшие в дороге ноги, зашагали двое молодых гостей. Размахивая руками они что-то говорили в спину ученому, но тот не откликался. Тогда штатские остановились и заспорили между собой, чертя что-то прямо на снегу. Ученые…
Майор оглядел в бинокль притихший дом. Старик успел. Очень любезно с его стороны. До темноты оставалось достаточно времени, чтоб боевики МИ-6 уже сегодня завершили свою работу. Передав оптику лейтенанту, он открыл консервы и положил кусок розового мясного желе на галету. Чая не было и пришлось обойтись водой. Ничего в Египте случалось и воды не было.
За окном что-то деревянно треснуло.
– Что там, лейтенант?
– Ничего нового, сэр.
Зимнее солнце падало все ниже и ниже, превращая короткий день в длинные сумерки. Бесцветный язычок спиртовки грел воздух, но света не давал. От этого силуэт лейтенанта с биноклем четко рисовался на фоне чердачного окна.
– Новые люди не приходили. На втором этаже время от времени ломают ящики.
– Сам не выходил?
– Сидит на втором этаже…
«Неужели все так просто? – подумал майор. – Не простой же старик. Ученый! Ключевая фигура, раз уж Британское правительство обратило на него внимание и прислало нас… Неужели красные не понимают этого?»
Заходящее солнце тускло отражалось в стеклах дома напротив. Ветки, облепленные снегом, словно белой вуалью загораживали его. Внизу, на первом этаже, света не было, а на втором этаже ярко горело окно. Над ним в слепом чердачном проеме иногда что-то мелькало. Там наверняка трудились лаборанты.
Майор посмотрел на часы. Солнце зайдет через две-три минуты.
«Наверное, не понимают».
Можно было начинать. Точнее заканчивать. Заканчивать их сидение на чердаке.
Он встал, стряхнул с себя крошки.
– Господа, последнее напутствие. Наша цель – старик и документы.
На лейтенанта он не смотрел. Тот и так все знал, не первый раз вместе, а вот русские кивнули. Из саквояжа он вынул два маузера и передал офицерам.
– Действовать без лишнего шума. Старика не жалеть. Понятно?
Обойма вошла в маузер аккуратно, так что и щелка почти не было слышно.
– Готовы?
Несуетливая проверка оружия и три кивка в ответ.
– Вперед.
Они выходят из дома и разделяются. Русские уходят чуть вперед по улице, чтоб через пару минут вернуться и войти через калитку, а британцы выбрав место, где забор пониже, перелезают в сад, чтоб зайти сзади.
Зима. Провинция. Вечер…
Тихонько поскрипывает снег под подошвой, где-то далеко-далеко слышен гудок паровоза и кажется, нет такой силы, которая могла бы расколоть эту тишину, но…
Где-то рядом, в двух шагах мелкой дробью рассыпались выстрелы. Сухой, лающий треск маузеров густо перемежался бахающими выстрелами наганов.
– Черт!
Британцы переглядываются. РОВСовцы на что-то напоролись. Не сговариваясь, боевики бросаются вперед. Разбираться некогда. Приоритет – выполнение задания.
Черная от времени стена дома приближается рывками. Распахивается дверь. Там гасят лампу, но майор за те полсекунды, что у него были, успел выцелить в светлом проеме темную фигуру. Хлестко бьет маузер. Фигура, уже почти невидимая в темноте, сгибается со стоном и падает. Лаборант… Туда ему и дорога – не суйся под руки…
Прыжок – и они уже на крыльце. Лейтенант бежит первым, перепрыгивает через тело. Маленькая клетушка прихожей. Темно как в пирамиде. Где-то тут должна быть лестница на второй этаж. Лейтенант сообразил быстрее. Его топот возносится вверх и тогда майор нащупывает справа от себя перила.
Снова вспышка света наверху и снова фигура человека. Теперь он не сер, а клетчат – на нем пиджак в красно-серую клетку.
Лейтенант стреляет, но лаборант как-то ловко отклоняется в сторону и палит в ответ. Британец ловит грудью пулю и со стоном катится вниз. Клетчатому пиджаку не хватило доли секунды, чтоб направить дуло нагана на второго незваного гостя. Его выстрел слился с выстрелом майора. Пуля клетчатого пиджака дергает майора за волосы, опаляет кожу на виске, но выстрел британца точнее. Второй лаборант сгибается и падает на колени, освобождая проход. Он что-то мычит, но не до него…
Все. Второй этаж…
Здесь, наверху, светло.
Быстрый взгляд по диагонали. Пусто…
Старик в кресле-качалке сидел в глубине комнаты совершенно один. В свете керосиновой лампы с бело-голубым абажуром видны были подвешенные над головой модели аэропланов, дирижаблей, какие-то механизмы, да и сам укутанный пледом старичок гляделся как на ладони.
Майор рассчитывал увидеть в его глазах недоумение – сидел, сидел старый гриб на чердаке, сидел, формулы выводил, да вот довелось ему вмешаться в спор Великих держав не на той стороне…
Но старик, со слуховым рожком в левой руке смотрел на него без недоумения и даже без страха. Майор удивился слегка, но тут же сообразил, что глухой старик, возможно, ничего не слышал и его появление никак не соотнес со стрельбой на улице. Ничего не понимает, а еще ученый. Ну так оно, может быть и лучше… Жил, жил, потом моргнул и – помер… Не самая скверная смерть.
Старик поднес к уху рожок и наклонился. Майор вскинул маузер…
И в это мгновение покрывало на коленях старика брызнуло огнем. Выстрел в закрытой комнате показался британцу оглушительным.
Бах! Бах!
Его отшвырнуло в сторону, в правом плече и в ноге полыхнуло болью.
Это произошло так быстро, так неожиданно, что тот не понял, что ранен. Преодолевая боль, британец развернулся, чтоб поставить точку, но старика словно подбросило пружиной, и он в мгновение оказался рядом. В правой руке у него возник наган. Старик ловко увернулся от майорской левой, рукояткой нагана хлестанул прямо в лоб.
Удар опрокинул незваного гостя на лестницу, и покатил вниз, туда, где лежали голова к голове лейтенант и первый лаборант. Сил подняться у британца не осталось. Он лежал, прижимаясь к дощатому, крашенному полу уже зная, что проиграл. Мысли бежали, пустые и ненужные, но когда сверху ударил пулемет, он понял, что проиграл не только он.
Засада…
Дело, как и в большинстве подобных случаев, решили деньги. За изрядную сумму им удалось снять чердак дома напротив, и теперь они дни напролет сидели за тонкими промороженными досками, в ожидании нужного человека.
Майор поёжился. Если б они смогли прибыть в Калугу на три дня раньше!
Если бы так, то дело уже было бы сделано, и вполне возможно они уже сидели бы где-нибудь в Хельсинки, пили горячий шоколад или виски, но не вышло… В тот день, когда они сняли этот чердак, старик неожиданно уехал. За ним прибыл не по-здешнему ухоженный «паккард» и, прихватив ученого, укатил в сторону Москвы.
Двое приданных им боевиков РОВСа расспросили соседей. Оказалось, что, как уже не раз было, ученого вызвали в Москву.
Два дня они маялись ожиданием, но вот вчера оно кончилось. Циолковский вернулся домой на том же «паккарде», но в сопровождении грузовичка, заставленного фанерными ящиками с надписями «не кантовать», «Осторожно стекло!» и «Верх».
Распугивая патриархальную тишину клаксоном, водитель лихо зарулил во двор и тут же подняв капот, как тысячи его собратьев по всему миру, сунул голову в мотор.
Из машины старчески-нерасторопно вышел сам Циолковский. По лицу видно было, с каким наслаждением старик разогнулся. Опираясь на палку, он быстро засеменил к крыльцу, а следом за ним на ходу разминая затекшие в дороге ноги, зашагали двое молодых гостей. Размахивая руками они что-то говорили в спину ученому, но тот не откликался. Тогда штатские остановились и заспорили между собой, чертя что-то прямо на снегу. Ученые…
Майор оглядел в бинокль притихший дом. Старик успел. Очень любезно с его стороны. До темноты оставалось достаточно времени, чтоб боевики МИ-6 уже сегодня завершили свою работу. Передав оптику лейтенанту, он открыл консервы и положил кусок розового мясного желе на галету. Чая не было и пришлось обойтись водой. Ничего в Египте случалось и воды не было.
За окном что-то деревянно треснуло.
– Что там, лейтенант?
– Ничего нового, сэр.
Зимнее солнце падало все ниже и ниже, превращая короткий день в длинные сумерки. Бесцветный язычок спиртовки грел воздух, но света не давал. От этого силуэт лейтенанта с биноклем четко рисовался на фоне чердачного окна.
– Новые люди не приходили. На втором этаже время от времени ломают ящики.
– Сам не выходил?
– Сидит на втором этаже…
«Неужели все так просто? – подумал майор. – Не простой же старик. Ученый! Ключевая фигура, раз уж Британское правительство обратило на него внимание и прислало нас… Неужели красные не понимают этого?»
Заходящее солнце тускло отражалось в стеклах дома напротив. Ветки, облепленные снегом, словно белой вуалью загораживали его. Внизу, на первом этаже, света не было, а на втором этаже ярко горело окно. Над ним в слепом чердачном проеме иногда что-то мелькало. Там наверняка трудились лаборанты.
Майор посмотрел на часы. Солнце зайдет через две-три минуты.
«Наверное, не понимают».
Можно было начинать. Точнее заканчивать. Заканчивать их сидение на чердаке.
Он встал, стряхнул с себя крошки.
– Господа, последнее напутствие. Наша цель – старик и документы.
На лейтенанта он не смотрел. Тот и так все знал, не первый раз вместе, а вот русские кивнули. Из саквояжа он вынул два маузера и передал офицерам.
– Действовать без лишнего шума. Старика не жалеть. Понятно?
Обойма вошла в маузер аккуратно, так что и щелка почти не было слышно.
– Готовы?
Несуетливая проверка оружия и три кивка в ответ.
– Вперед.
Они выходят из дома и разделяются. Русские уходят чуть вперед по улице, чтоб через пару минут вернуться и войти через калитку, а британцы выбрав место, где забор пониже, перелезают в сад, чтоб зайти сзади.
Зима. Провинция. Вечер…
Тихонько поскрипывает снег под подошвой, где-то далеко-далеко слышен гудок паровоза и кажется, нет такой силы, которая могла бы расколоть эту тишину, но…
Где-то рядом, в двух шагах мелкой дробью рассыпались выстрелы. Сухой, лающий треск маузеров густо перемежался бахающими выстрелами наганов.
– Черт!
Британцы переглядываются. РОВСовцы на что-то напоролись. Не сговариваясь, боевики бросаются вперед. Разбираться некогда. Приоритет – выполнение задания.
Черная от времени стена дома приближается рывками. Распахивается дверь. Там гасят лампу, но майор за те полсекунды, что у него были, успел выцелить в светлом проеме темную фигуру. Хлестко бьет маузер. Фигура, уже почти невидимая в темноте, сгибается со стоном и падает. Лаборант… Туда ему и дорога – не суйся под руки…
Прыжок – и они уже на крыльце. Лейтенант бежит первым, перепрыгивает через тело. Маленькая клетушка прихожей. Темно как в пирамиде. Где-то тут должна быть лестница на второй этаж. Лейтенант сообразил быстрее. Его топот возносится вверх и тогда майор нащупывает справа от себя перила.
Снова вспышка света наверху и снова фигура человека. Теперь он не сер, а клетчат – на нем пиджак в красно-серую клетку.
Лейтенант стреляет, но лаборант как-то ловко отклоняется в сторону и палит в ответ. Британец ловит грудью пулю и со стоном катится вниз. Клетчатому пиджаку не хватило доли секунды, чтоб направить дуло нагана на второго незваного гостя. Его выстрел слился с выстрелом майора. Пуля клетчатого пиджака дергает майора за волосы, опаляет кожу на виске, но выстрел британца точнее. Второй лаборант сгибается и падает на колени, освобождая проход. Он что-то мычит, но не до него…
Все. Второй этаж…
Здесь, наверху, светло.
Быстрый взгляд по диагонали. Пусто…
Старик в кресле-качалке сидел в глубине комнаты совершенно один. В свете керосиновой лампы с бело-голубым абажуром видны были подвешенные над головой модели аэропланов, дирижаблей, какие-то механизмы, да и сам укутанный пледом старичок гляделся как на ладони.
Майор рассчитывал увидеть в его глазах недоумение – сидел, сидел старый гриб на чердаке, сидел, формулы выводил, да вот довелось ему вмешаться в спор Великих держав не на той стороне…
Но старик, со слуховым рожком в левой руке смотрел на него без недоумения и даже без страха. Майор удивился слегка, но тут же сообразил, что глухой старик, возможно, ничего не слышал и его появление никак не соотнес со стрельбой на улице. Ничего не понимает, а еще ученый. Ну так оно, может быть и лучше… Жил, жил, потом моргнул и – помер… Не самая скверная смерть.
Старик поднес к уху рожок и наклонился. Майор вскинул маузер…
И в это мгновение покрывало на коленях старика брызнуло огнем. Выстрел в закрытой комнате показался британцу оглушительным.
Бах! Бах!
Его отшвырнуло в сторону, в правом плече и в ноге полыхнуло болью.
Это произошло так быстро, так неожиданно, что тот не понял, что ранен. Преодолевая боль, британец развернулся, чтоб поставить точку, но старика словно подбросило пружиной, и он в мгновение оказался рядом. В правой руке у него возник наган. Старик ловко увернулся от майорской левой, рукояткой нагана хлестанул прямо в лоб.
Удар опрокинул незваного гостя на лестницу, и покатил вниз, туда, где лежали голова к голове лейтенант и первый лаборант. Сил подняться у британца не осталось. Он лежал, прижимаясь к дощатому, крашенному полу уже зная, что проиграл. Мысли бежали, пустые и ненужные, но когда сверху ударил пулемет, он понял, что проиграл не только он.
Засада…
Год 1930. Январь
СССР. Москва
То, что с профессором что-то неладно Федосей почувствовал еще в понедельник.
Тогда он застал его с коробкой конфет в руках. Коробка простая, конфеты, правда, шоколадные – начали такие выпускать последнее время в Москве, на фабрике «Красный Октябрь» вот он и привез в подарок одну для немца. Ульрих Федорович смотрел на изображение Кремля на крышке, словно старался различить что-то скрытно изображенное художником.
Деготь тогда окликнул профессора и тот вроде как очнулся, даже пошутил что-то о Кремле…
А в среду оно и случилось.
Аппаратов теперь при лаборатории числилось четыре и Малюков с Дегтем обкатывали каждый свой. Дёготь – «Емельяна Пугачёва», а Федосей – «Степана Разина». До собранного позавчера «Пролетария» пока руки не доходили и он, готовый уже подняться в небо, стоял в лаборатории, дожидаясь пилота.
Когда Федосей первый вернулся из испытательного полета, Ульрих Федорович сидел перед окном и смотрел в графин. Не на графин, а именно сквозь него, словно перепутал с аквариумом. На подоконнике за ним ничего существенного не было только несколько карандашей да листков, на которых профессор делал свои вычисления, да коробка из-под конфет, пустая уже, в которую Ульрих Федорович начал с немецкой аккуратностью складывать письменные принадлежности.
Федосей вошел, поздоровался, ожидая услышать обычное «добрый день», но профессор не отозвался.
Прошло с полминуты, пока Федосей не сообразил, что что-то не так и не подошел поближе.
Солнечные лучи пронизывали хрустальный граненый шар, пестря на подоконнике всеми цветами радуги. Казалось, эти разводы интересовали профессора больше всего остального мира. Федосей заглянул немцу в лицо.
На профессорской физиономии, разукрашенной всеми цветами спектра, отпечаталось странное выражение недоумения. Он мучился, что-то то ли вспоминая, то ли свыкаясь с какой-то неприятной мыслью.
– Что с вами, Ульрих Федорович? Нехорошо?
Малюков плеснул из графина в стакан, протянул его профессору. Едва радужные разводы пропали с его лица, немец встрепенулся и стал крутить головой.
– Нехорошо? – повторил Федосей, поднося стакан к его губам. – Выпейте, профессор… Эх, коньячку бы!
Профессор глотнул, взгляд его стал осмысленным. Откинувшись назад, он вжался в стену, словно не знал чего ждать от старого товарища. Не меньше минуты он, стараясь не спускать взгляд с Малюкова, украдкой водил глазами по сторонам. Взгляд его показался Малюкову таким диким, что он отступил назад.
– Ульрих Фё…
– Вы кто?
Выпученные глаза, постепенно приходящие в нормальный, человеческий вид и голос… Чужой, не профессорский голос.
– Это я, Федосей, – ощущая уже не столько беспокойство, сколько глупость ситуации сказал Федосей.
– А я кто?
– Вы уж меня не пугайте, Ульрих Федорович…
– Ульрих Федорович?
Профессор смотрел серьезно, без улыбки в глазах. Взгляд был чужой или, во всяком случае, нездешний. Федосей нашарил стул позади себя и сел.
– Что случилось, профессор? Объясните.
– Где я? – хрипло спросил немец.
– В лаборатории…
– К черту… Страну назовите!
– Союз Советских Социалистических Республик…
Профессор дернулся, и Малюков почувствовал, как тот хотел спросить что-то еще, но не решился. Его глаза заметались по углам, отыскивая ответ на незаданный вопрос.
Федосей растерянно смотрел на профессора, не зная, что предпринять. Был бы профессор ранен – тогда все ясно – жгут, бинт, йод… А тут… Но за эту мысль он ухватился.
– Может быть врача вам?
Тяжело тянутся секунды размышления. Профессор что-то соображал, решал про себя.
– Нет, нет… Спасибо. Сейчас пройдет… Воды, будьте добры…
Федосей облегченно вздохнул, сунул в руку профессору стакан и тот на нетвердых ногах пошел к двери.
Немец шел как-то странно, и дело было даже не в нетвердости походки. Через секунду Федосей сообразил. Так мог бы идти только совершенно чужой тут человек, человек, впервые попавший в лабораторию. Стараясь быть естественным, Ульрих Федорович переходил от стола к столу, от прибора к прибору, но это-то старание как раз и выдавало его.
Федосей отчего-то вспомнил детство, когда по большим праздникам выходил на улицу в обновке и одновременно испытывал желание любоваться новой вещью и быть незаметным.
Перед портретом Сталина немец остановился и, покачиваясь с пятки на носок, стоял почти минуту.
Малюков хмыкнул, но промолчал. Раньше такой вот нарочитой почтительности за профессором не замечалось.
Чекист стянул с головы летный шлем, бросил его на полку, а когда обернулся, профессора уже не увидел, зато заметил, как закрывается дверь аппарата. Он не подумал ничего плохого, – мало ли какие дела у него могут найтись внутри «Пролетария», но когда скрипнули створки люка, прижимаемые друг к другу винтами он крикнул:
– Эй, профессор! Ульрих Федорович!
Ничего… Тишина…
А спустя несколько секунд аппарат вздрогнул.
Федосей понял, что сейчас произойдет. Звук этот он узнал бы из тысячи – началась подача горючего в камеру сгорания… Понимал, но не мог сдвинуться с места. Не верил…
Грохот сбил с Малюкова оторопь, и когда волна неземного жара докатилась до него, он уже не мозгом ведомый, а какими-то животными чувствами бросился под защиту кирпичной стены. Вой нарастал, становясь нестерпимым. Волна жара окатила его, коснулась кожи. За его завесой беззвучно рассыпался стеклянный потолок и яйцо, победно фыркнув лиловым факелом, взмыло в небо.
Тогда он застал его с коробкой конфет в руках. Коробка простая, конфеты, правда, шоколадные – начали такие выпускать последнее время в Москве, на фабрике «Красный Октябрь» вот он и привез в подарок одну для немца. Ульрих Федорович смотрел на изображение Кремля на крышке, словно старался различить что-то скрытно изображенное художником.
Деготь тогда окликнул профессора и тот вроде как очнулся, даже пошутил что-то о Кремле…
А в среду оно и случилось.
Аппаратов теперь при лаборатории числилось четыре и Малюков с Дегтем обкатывали каждый свой. Дёготь – «Емельяна Пугачёва», а Федосей – «Степана Разина». До собранного позавчера «Пролетария» пока руки не доходили и он, готовый уже подняться в небо, стоял в лаборатории, дожидаясь пилота.
Когда Федосей первый вернулся из испытательного полета, Ульрих Федорович сидел перед окном и смотрел в графин. Не на графин, а именно сквозь него, словно перепутал с аквариумом. На подоконнике за ним ничего существенного не было только несколько карандашей да листков, на которых профессор делал свои вычисления, да коробка из-под конфет, пустая уже, в которую Ульрих Федорович начал с немецкой аккуратностью складывать письменные принадлежности.
Федосей вошел, поздоровался, ожидая услышать обычное «добрый день», но профессор не отозвался.
Прошло с полминуты, пока Федосей не сообразил, что что-то не так и не подошел поближе.
Солнечные лучи пронизывали хрустальный граненый шар, пестря на подоконнике всеми цветами радуги. Казалось, эти разводы интересовали профессора больше всего остального мира. Федосей заглянул немцу в лицо.
На профессорской физиономии, разукрашенной всеми цветами спектра, отпечаталось странное выражение недоумения. Он мучился, что-то то ли вспоминая, то ли свыкаясь с какой-то неприятной мыслью.
– Что с вами, Ульрих Федорович? Нехорошо?
Малюков плеснул из графина в стакан, протянул его профессору. Едва радужные разводы пропали с его лица, немец встрепенулся и стал крутить головой.
– Нехорошо? – повторил Федосей, поднося стакан к его губам. – Выпейте, профессор… Эх, коньячку бы!
Профессор глотнул, взгляд его стал осмысленным. Откинувшись назад, он вжался в стену, словно не знал чего ждать от старого товарища. Не меньше минуты он, стараясь не спускать взгляд с Малюкова, украдкой водил глазами по сторонам. Взгляд его показался Малюкову таким диким, что он отступил назад.
– Ульрих Фё…
– Вы кто?
Выпученные глаза, постепенно приходящие в нормальный, человеческий вид и голос… Чужой, не профессорский голос.
– Это я, Федосей, – ощущая уже не столько беспокойство, сколько глупость ситуации сказал Федосей.
– А я кто?
– Вы уж меня не пугайте, Ульрих Федорович…
– Ульрих Федорович?
Профессор смотрел серьезно, без улыбки в глазах. Взгляд был чужой или, во всяком случае, нездешний. Федосей нашарил стул позади себя и сел.
– Что случилось, профессор? Объясните.
– Где я? – хрипло спросил немец.
– В лаборатории…
– К черту… Страну назовите!
– Союз Советских Социалистических Республик…
Профессор дернулся, и Малюков почувствовал, как тот хотел спросить что-то еще, но не решился. Его глаза заметались по углам, отыскивая ответ на незаданный вопрос.
Федосей растерянно смотрел на профессора, не зная, что предпринять. Был бы профессор ранен – тогда все ясно – жгут, бинт, йод… А тут… Но за эту мысль он ухватился.
– Может быть врача вам?
Тяжело тянутся секунды размышления. Профессор что-то соображал, решал про себя.
– Нет, нет… Спасибо. Сейчас пройдет… Воды, будьте добры…
Федосей облегченно вздохнул, сунул в руку профессору стакан и тот на нетвердых ногах пошел к двери.
Немец шел как-то странно, и дело было даже не в нетвердости походки. Через секунду Федосей сообразил. Так мог бы идти только совершенно чужой тут человек, человек, впервые попавший в лабораторию. Стараясь быть естественным, Ульрих Федорович переходил от стола к столу, от прибора к прибору, но это-то старание как раз и выдавало его.
Федосей отчего-то вспомнил детство, когда по большим праздникам выходил на улицу в обновке и одновременно испытывал желание любоваться новой вещью и быть незаметным.
Перед портретом Сталина немец остановился и, покачиваясь с пятки на носок, стоял почти минуту.
Малюков хмыкнул, но промолчал. Раньше такой вот нарочитой почтительности за профессором не замечалось.
Чекист стянул с головы летный шлем, бросил его на полку, а когда обернулся, профессора уже не увидел, зато заметил, как закрывается дверь аппарата. Он не подумал ничего плохого, – мало ли какие дела у него могут найтись внутри «Пролетария», но когда скрипнули створки люка, прижимаемые друг к другу винтами он крикнул:
– Эй, профессор! Ульрих Федорович!
Ничего… Тишина…
А спустя несколько секунд аппарат вздрогнул.
Федосей понял, что сейчас произойдет. Звук этот он узнал бы из тысячи – началась подача горючего в камеру сгорания… Понимал, но не мог сдвинуться с места. Не верил…
Грохот сбил с Малюкова оторопь, и когда волна неземного жара докатилась до него, он уже не мозгом ведомый, а какими-то животными чувствами бросился под защиту кирпичной стены. Вой нарастал, становясь нестерпимым. Волна жара окатила его, коснулась кожи. За его завесой беззвучно рассыпался стеклянный потолок и яйцо, победно фыркнув лиловым факелом, взмыло в небо.