Страница:
Часовой поправил поднятый воротник, поглубже засунул руки в рукава, плечом подбросил винтовку и пошел по большому кругу вокруг стоянки, сопровождаемый воем ветра.
Разве это место для моряка?
В такую погоду доброму кораблю полагается стоять в родной гавани, изредка проворачивая гребные валы. А команде надлежит рассредоточиться по близлежащим кабачкам, пить теплое вино и закусывать его копчеными угрями… Вот это – дело!
От грустных мыслей его отвлек удар колокола. Звук не был похож на склянки, но так хотелось в тепло, что он не поленился, посмотрел на часы. До смены было еще ох как долго…
Потом из снежного бурана донесся рев корабельной серены. С пол минуты он рвал воздух, а потом пропал из воздуха, и теперь его слышно было только ногами. Колокол застучал чаще, напоминая о возможной опасности. Растрепанные ветром донеслись слова команды и топот ног, а потом…
Год 1930. Февраль
Год 1930. Февраль
Год 1930. Февраль
Год 1930. Февраль
Год 1930. Март
Разве это место для моряка?
В такую погоду доброму кораблю полагается стоять в родной гавани, изредка проворачивая гребные валы. А команде надлежит рассредоточиться по близлежащим кабачкам, пить теплое вино и закусывать его копчеными угрями… Вот это – дело!
От грустных мыслей его отвлек удар колокола. Звук не был похож на склянки, но так хотелось в тепло, что он не поленился, посмотрел на часы. До смены было еще ох как долго…
Потом из снежного бурана донесся рев корабельной серены. С пол минуты он рвал воздух, а потом пропал из воздуха, и теперь его слышно было только ногами. Колокол застучал чаще, напоминая о возможной опасности. Растрепанные ветром донеслись слова команды и топот ног, а потом…
Год 1930. Февраль
Турецкая республика. Армянское нагорье
… Можно было бы сказать, что беляк вертелся в воздухе с ловкостью акробата, но Федосею пришло в голову другое сравнение – словно вошь на гребешке или, если уж быть совсем точным, как уж под вилами. Это последнее было, пожалуй, гораздо точнее. Уворачиваясь от преследователя противник не только рыскал из стороны в сторону, но даже, как показалось Федосею иногда еще и противоестественно застывал на месте, позволяя огненным хлыстам пулеметов стегать воздух впереди него. Без сомнения ему противостоял асс! Федосей даже поаплодировал ему. Мысленно, разумеется, так как враг все-таки оставался врагом.
Хотя, что говорить? Можно было бы и вживую похлопать. Конец-то был уже предрешен. Патроны у офицера все вышли и тому только что и осталось, как убегать, но это имело тот же скверный конец. Известно ведь – кто обороняется тот проигрывает.
Но все кончилось несколько не так, как рассчитывал красвоенлет. Взгляд Федосея зацепился за хвост вражеского биплана и он пропустил момент когда в совершенно пустом небе возник натянутый канат.
Идеально прямая линия перечеркнула горизонт наискось, справа налево, проткнув биплан насквозь.
В роли пуговицы биплан был только мгновение.
Какая-то сила в секунду развалила его на куски и летательная машина обломками скользнула к земле.
Федосею хватило ума уйти вниз, под «нитку».
Задрав голову, он проследил взглядом направление. Канат одним концом упирался в горную цепь, а другим – в далекий горизонт. Только конец там был или начало сказать бы никто не смог.
На всякий случай Малюков отлетел в сторону, но когда через пару минут он развернулся, чтоб посмотрел на феномен, в небе уже ничего не было. Только в далеких горах что-то дымило, словно там проснулся вулкан.
Хотя, что говорить? Можно было бы и вживую похлопать. Конец-то был уже предрешен. Патроны у офицера все вышли и тому только что и осталось, как убегать, но это имело тот же скверный конец. Известно ведь – кто обороняется тот проигрывает.
Но все кончилось несколько не так, как рассчитывал красвоенлет. Взгляд Федосея зацепился за хвост вражеского биплана и он пропустил момент когда в совершенно пустом небе возник натянутый канат.
Идеально прямая линия перечеркнула горизонт наискось, справа налево, проткнув биплан насквозь.
В роли пуговицы биплан был только мгновение.
Какая-то сила в секунду развалила его на куски и летательная машина обломками скользнула к земле.
Федосею хватило ума уйти вниз, под «нитку».
Задрав голову, он проследил взглядом направление. Канат одним концом упирался в горную цепь, а другим – в далекий горизонт. Только конец там был или начало сказать бы никто не смог.
На всякий случай Малюков отлетел в сторону, но когда через пару минут он развернулся, чтоб посмотрел на феномен, в небе уже ничего не было. Только в далеких горах что-то дымило, словно там проснулся вулкан.
Год 1930. Февраль
Британская Империя. Лондон
… Стол викторианской эпохи, что стоял в Лондонском кабинете сэра Уинстона, как и все, что его окружало, массивностью, походил на хозяина кабинета. Не зря, наверное, умные люди утверждают, что не люди ищут вещи, а напротив, вещи находят своих хозяев и служат им. Стол, без сомнения мог быть доволен новым хозяином – его положением, статью и посвященностью в государственные тайны. Не каждому столу довелось повидать в своей жизни то, что повидал этот стол. И уж точно никто до него не видел ту пачку фотографий, что лежала поверх полированного красного дерева. На всех снимках было запечатлено одно и то же – чадящий дымом горный массив. Похоже это было на картину морского сражения, где полузатопленные корабли исходят черно-белыми дымами в ожидании неприятного момента погружения в пучины.
Адмирал Тови одобрительно прищелкнул языком и, качая головой, объявил:
– Это, пожалуй не хуже ночных бомбардировщиков…
И еще раз оглядев фото самокритично добавил.
– При ночном бомбометании такая точность и кучность поражения вряд ли достижимы… Как вы говорите это называется?
– Это называется «лучи смерти», – пояснил шеф МИ 6. – Как раз то, о чем нас предупреждал президент САСШ.
– Французское изобретение?
– Теперь уже и не скажешь… Оно есть у французов, у американцев и у русских … А кто там был первым теперь не узнать.
Черчилль, хмурясь, поправил его.
– У русских ничего нет! Все нормальные русские живут во Франции, и у них нет никакого оружия. Речь видимо идет о большевиках?
– Разумеется.
– Почему же такого оружия нет у нас?
Шеф разведки пожал плечами.
– Получается, что мы не готовы к большой войне, что каждую минуту может начаться на континенте??! – продолжил свой вопрос сэр Уинстон. – Почему у наших врагов есть оружие, котором не располагает Британская армия? Кто ответит за это?
Черчилль распалялся все больше и больше.
– Неужели британские мозги хуже французских или тем более большевистских?
– Не хуже, – быстро вставил разведчик. – Мне известно, что наши ученые обращались в военное министерство с подобными предложениями…
Канцлер Казначейства стремительно развернулся в сторону военного министра.
– Ах вот как? Объяснитесь, сэр! Своими действиями, точнее бездействием, вы, господин министр, подставили Родину под удар!
Военный министр не остался в долгу и ответил лорду-канцлеру с тем же накалом страсти.
– Да, обращались… Но как можно верить людям, которые не могут представить никакой технической документации для обоснования идеи? Что мне делать, когда ко мне приходит велеречивый краснобай от науки и начинает обещать мне все, прося в обмен деньги на исследования. Огромные деньги! Не пенсы и не фунты! Тысячи!!!
Он встряхнул руками и неожиданно для всех улыбнулся, вспомнив что-то, и уже более спокойно продолжил.
– Как можно верить человеку, который утверждает, что изобрел «лучи смерти», но все забыл и теперь ему все нужно открывать наново… Вы знаете сколько таких вот людей приходит в военное министерство ежемесячно? Не один и не два!
Тоном ниже, но все еще агрессивно Черчилль напомнил:
– В свое время ваше ведомство поверило Маркони и не пожалело об этом.
Военный министр вернул шпильку назад.
– Поверьте, там далеко не каждый Маркони.
– Кстати, – напомнил о себе шеф разведки. – Раз уж мы упомянули Маркони, то он по моим сведениям также занимается «лучам смерти»…
Хозяин кабинета живо обернулся к нему.
– Вот! Муссолини и король Эммануил поверили ему, а вы – нет!
– Маркони бы и я поверил. Во всяком случае, ему наверняка хватило бы ума внятно изложить свои мысли на бумаге…
Адмирал Тови густо кашлянул и разговор оборвался.
– Я хотел бы, чтоб мы вернулись к обсуждаемому вопросу… Устранили ли мы ту опасность, о которой говорили несколько дней назад?
Черчилль посмотрел на Адмирала.
– Кто может дать нам гарантии, что все удалось? Это слишком важное решение, чтоб принимать его, основываясь только на листке глянцевой бумаги…
Он коснулся пальцами фотографий.
– Нам нужны живые, достойные нашего доверия, свидетели нашего успеха или нашего поражения.
Адмирал Тови одобрительно прищелкнул языком и, качая головой, объявил:
– Это, пожалуй не хуже ночных бомбардировщиков…
И еще раз оглядев фото самокритично добавил.
– При ночном бомбометании такая точность и кучность поражения вряд ли достижимы… Как вы говорите это называется?
– Это называется «лучи смерти», – пояснил шеф МИ 6. – Как раз то, о чем нас предупреждал президент САСШ.
– Французское изобретение?
– Теперь уже и не скажешь… Оно есть у французов, у американцев и у русских … А кто там был первым теперь не узнать.
Черчилль, хмурясь, поправил его.
– У русских ничего нет! Все нормальные русские живут во Франции, и у них нет никакого оружия. Речь видимо идет о большевиках?
– Разумеется.
– Почему же такого оружия нет у нас?
Шеф разведки пожал плечами.
– Получается, что мы не готовы к большой войне, что каждую минуту может начаться на континенте??! – продолжил свой вопрос сэр Уинстон. – Почему у наших врагов есть оружие, котором не располагает Британская армия? Кто ответит за это?
Черчилль распалялся все больше и больше.
– Неужели британские мозги хуже французских или тем более большевистских?
– Не хуже, – быстро вставил разведчик. – Мне известно, что наши ученые обращались в военное министерство с подобными предложениями…
Канцлер Казначейства стремительно развернулся в сторону военного министра.
– Ах вот как? Объяснитесь, сэр! Своими действиями, точнее бездействием, вы, господин министр, подставили Родину под удар!
Военный министр не остался в долгу и ответил лорду-канцлеру с тем же накалом страсти.
– Да, обращались… Но как можно верить людям, которые не могут представить никакой технической документации для обоснования идеи? Что мне делать, когда ко мне приходит велеречивый краснобай от науки и начинает обещать мне все, прося в обмен деньги на исследования. Огромные деньги! Не пенсы и не фунты! Тысячи!!!
Он встряхнул руками и неожиданно для всех улыбнулся, вспомнив что-то, и уже более спокойно продолжил.
– Как можно верить человеку, который утверждает, что изобрел «лучи смерти», но все забыл и теперь ему все нужно открывать наново… Вы знаете сколько таких вот людей приходит в военное министерство ежемесячно? Не один и не два!
Тоном ниже, но все еще агрессивно Черчилль напомнил:
– В свое время ваше ведомство поверило Маркони и не пожалело об этом.
Военный министр вернул шпильку назад.
– Поверьте, там далеко не каждый Маркони.
– Кстати, – напомнил о себе шеф разведки. – Раз уж мы упомянули Маркони, то он по моим сведениям также занимается «лучам смерти»…
Хозяин кабинета живо обернулся к нему.
– Вот! Муссолини и король Эммануил поверили ему, а вы – нет!
– Маркони бы и я поверил. Во всяком случае, ему наверняка хватило бы ума внятно изложить свои мысли на бумаге…
Адмирал Тови густо кашлянул и разговор оборвался.
– Я хотел бы, чтоб мы вернулись к обсуждаемому вопросу… Устранили ли мы ту опасность, о которой говорили несколько дней назад?
Черчилль посмотрел на Адмирала.
– Кто может дать нам гарантии, что все удалось? Это слишком важное решение, чтоб принимать его, основываясь только на листке глянцевой бумаги…
Он коснулся пальцами фотографий.
– Нам нужны живые, достойные нашего доверия, свидетели нашего успеха или нашего поражения.
Год 1930. Февраль
Турецкая республика. Окрестности Малого Арарата
… Считается, что ночь – не лучшее время для прыжков с парашютом.
И это, безусловно, так.
Однако выбирать не приходилось. Точнее выбор был, но весьма условный. Выброситься можно было бы и днем, но при этом слишком была высока вероятность долететь до земли только в виде трупа. Два аэроплана, что летали сюда с наблюдателями на борту, вернулись просто чудом. Как говорили сведущие люди столько дыр в одном самолете, сколько они привезли отсюда, просто не могло поместиться… Если уж даже на подступах большевики так охраняют свои секреты, что с ним не могут справиться регулярные части, то уж самый центр секрета они должны охранять еще крепче.
Пилот взмахнул рукой. «Приготовится»!
Опустив на лицо вязаную маску, капитан королевский военно-воздушных сил Джеральд Глоссоп поправил очки-консервы и перебросил ногу вниз, на крыло. Если на месте наблюдателя было просто холодно, то теперь, когда между ним и зимним ветром не осталось никакой преграды, и тот голодным волком набросился на человека.
Ногами капитан чувствовал, как самолет вибрировал, словно тоже дрожал от холода, но ему-то что? Через несколько часов машина будет стоять в теплом ангаре, и внутри у него будет копаться механик смазывая и налаживая шестеренки, а вот капитану теплый ангар совершено не светил. Лучшее, на что он мог рассчитывать – так это на то, что ветер станет потише.
Правда, того, что кто-нибудь будет копаться и в его внутренностях он вовсе не исключал. По всякому могло получиться… Если большевики и впрямь начеку…
Посланная сюда днем авиаразведка не обнаружила ничего интересного, кроме склада материалов и непонятно как затащенного сюда красными паровоза, о чем и доложила по команде, но кто-то на самом верху психанул и командование рискнуло отправить сюда доверенного человека, чтоб тот сам, лично, потрогал руками то самое «ничего» которое тут было.
«Это, конечно, хорошо, когда тебе так доверяют, – подумал офицер, – но у всего есть оборотная сторона…»
С этой мыслью он и разжал руки.
Оборотной стороной доверия была перспектива сломать шею или замерзнуть.
Поток воздуха смахнул человека, растворив в себе самолет. Аэроплан ушел в снежный заряд и исчез, оставив вместо себя свист в ушах.
Борясь с желанием рвануть кольцо, капитан досчитал до пяти и только тогда размашистым движением отбросил скобу на шнуре в сторону.
Матерчатый треск на груди утонул в свисте, а небо над головой перекрыл темный шелковый купол.
Спустя десять минут капитан уже стоял на земле, прислушиваясь к тому, что творилось вокруг.
Придавив парашют камнями, он осторожно пошел навстречу ветру.
По всем расчетам он должен был приземлиться километрах в двух от строительной площадки и увереность в этом не покидала его до того момента, пока из темноты не выплыла длинная стена барака.
Он прошелся вдоль неё, слушая, как между плохо подогнанных досок свистел ветер. Держась рукой за стенку, дошел до окна. Стекла в раме не нашлось. Внутри на черном полу лежали сугробы наметенного снега. Безусловно, когда-то тут были люди. Хотя бы те, кто построил этот дырявый барак, только вот жить в нем они вряд ли захотели бы. Для жилья дома строят по-другому…
Не верить собственным глазам он не мог, тем более что все остальные чувства говорили ему о том же. Не так давно тут были люди. Может быть неделю назад, может быть два дня, но теперь от них ничего не осталось. Он оглянулся. Привыкшие к темноте глаза различали стены бараков, штабеля досок и даже несколько настоящих рельсов брошенных там, где было поровнее, но вещи в отсутствии людей были мертвы. К тому же в воздухе не было ни одного из запахов, что отмечают жилые места – запахов еды и дыма.
В морозном воздухе запах креозота казался резким, словно окрик часового.
Темнота и тишина…
Капитан поёжился, потер замерзающие щеки. Темнота, тишина да еще и морозный ветер. Ничего больше тут его не ждало.
Уже не остерегаясь чужих ушей, офицер пошел к здоровенному куску темноты, очертаниями напоминавший паровоз. Ветер, поднимая снег с земли, заволакивал его снежной пеленой. Чем ближе британец подходил к паровозу, тем короче становились его шаги. Опасаясь, что глаза его все-таки подводят, он подобрал с земли палку и с размаху шарахнул по колесу.
Не веря ушам, он ударил другой раз и третий…
Мерзлая деревяшка стучала по замерзшему дереву… Британец вспомнил, как это называется у русских. «Потемкинская деревня»
Теперь оставалось выбраться отсюда и посмеяться над этим вместе с полковником.
И это, безусловно, так.
Однако выбирать не приходилось. Точнее выбор был, но весьма условный. Выброситься можно было бы и днем, но при этом слишком была высока вероятность долететь до земли только в виде трупа. Два аэроплана, что летали сюда с наблюдателями на борту, вернулись просто чудом. Как говорили сведущие люди столько дыр в одном самолете, сколько они привезли отсюда, просто не могло поместиться… Если уж даже на подступах большевики так охраняют свои секреты, что с ним не могут справиться регулярные части, то уж самый центр секрета они должны охранять еще крепче.
Пилот взмахнул рукой. «Приготовится»!
Опустив на лицо вязаную маску, капитан королевский военно-воздушных сил Джеральд Глоссоп поправил очки-консервы и перебросил ногу вниз, на крыло. Если на месте наблюдателя было просто холодно, то теперь, когда между ним и зимним ветром не осталось никакой преграды, и тот голодным волком набросился на человека.
Ногами капитан чувствовал, как самолет вибрировал, словно тоже дрожал от холода, но ему-то что? Через несколько часов машина будет стоять в теплом ангаре, и внутри у него будет копаться механик смазывая и налаживая шестеренки, а вот капитану теплый ангар совершено не светил. Лучшее, на что он мог рассчитывать – так это на то, что ветер станет потише.
Правда, того, что кто-нибудь будет копаться и в его внутренностях он вовсе не исключал. По всякому могло получиться… Если большевики и впрямь начеку…
Посланная сюда днем авиаразведка не обнаружила ничего интересного, кроме склада материалов и непонятно как затащенного сюда красными паровоза, о чем и доложила по команде, но кто-то на самом верху психанул и командование рискнуло отправить сюда доверенного человека, чтоб тот сам, лично, потрогал руками то самое «ничего» которое тут было.
«Это, конечно, хорошо, когда тебе так доверяют, – подумал офицер, – но у всего есть оборотная сторона…»
С этой мыслью он и разжал руки.
Оборотной стороной доверия была перспектива сломать шею или замерзнуть.
Поток воздуха смахнул человека, растворив в себе самолет. Аэроплан ушел в снежный заряд и исчез, оставив вместо себя свист в ушах.
Борясь с желанием рвануть кольцо, капитан досчитал до пяти и только тогда размашистым движением отбросил скобу на шнуре в сторону.
Матерчатый треск на груди утонул в свисте, а небо над головой перекрыл темный шелковый купол.
Спустя десять минут капитан уже стоял на земле, прислушиваясь к тому, что творилось вокруг.
Придавив парашют камнями, он осторожно пошел навстречу ветру.
По всем расчетам он должен был приземлиться километрах в двух от строительной площадки и увереность в этом не покидала его до того момента, пока из темноты не выплыла длинная стена барака.
Он прошелся вдоль неё, слушая, как между плохо подогнанных досок свистел ветер. Держась рукой за стенку, дошел до окна. Стекла в раме не нашлось. Внутри на черном полу лежали сугробы наметенного снега. Безусловно, когда-то тут были люди. Хотя бы те, кто построил этот дырявый барак, только вот жить в нем они вряд ли захотели бы. Для жилья дома строят по-другому…
Не верить собственным глазам он не мог, тем более что все остальные чувства говорили ему о том же. Не так давно тут были люди. Может быть неделю назад, может быть два дня, но теперь от них ничего не осталось. Он оглянулся. Привыкшие к темноте глаза различали стены бараков, штабеля досок и даже несколько настоящих рельсов брошенных там, где было поровнее, но вещи в отсутствии людей были мертвы. К тому же в воздухе не было ни одного из запахов, что отмечают жилые места – запахов еды и дыма.
В морозном воздухе запах креозота казался резким, словно окрик часового.
Темнота и тишина…
Капитан поёжился, потер замерзающие щеки. Темнота, тишина да еще и морозный ветер. Ничего больше тут его не ждало.
Уже не остерегаясь чужих ушей, офицер пошел к здоровенному куску темноты, очертаниями напоминавший паровоз. Ветер, поднимая снег с земли, заволакивал его снежной пеленой. Чем ближе британец подходил к паровозу, тем короче становились его шаги. Опасаясь, что глаза его все-таки подводят, он подобрал с земли палку и с размаху шарахнул по колесу.
Не веря ушам, он ударил другой раз и третий…
Мерзлая деревяшка стучала по замерзшему дереву… Британец вспомнил, как это называется у русских. «Потемкинская деревня»
Теперь оставалось выбраться отсюда и посмеяться над этим вместе с полковником.
Год 1930. Февраль
САСШ. Вашингтон
– Чарльз! Я счастлив!
– Что случилось мистер Вандербильт?
– Я видел наши, американские ракеты…
– И что с того? Я их тоже видел…
Несколько секунд мистер Вандербильт молчал. Видно было, что миллионера переполняют чувства и восклицательные знаки.
– Это великолепно! Видя это, начинаешь понимать, что мы не зря идем в авангарде всего цивилизованного человечества. Городок в Окичоби это какой-то новый Вавилон. Только башен там много больше. Мистер Годдард обладает бешенной энергией! Похоже, он печет свои ракеты словно хот-доги! Я рад, что участвую в этом хотя бы своими деньгами!
Миллионер смотал шарф и бросил его на кресло. С наслаждением вытянув ноги он пошевелил ступнями, словно пришел с долгой прогулки.
– Вы знаете, Чарльз. В мире существует не так уж много вещей, в которых человек может быть уверен на все 100 %. Для меня теперь таковой является мысль, что Америка обязательно станет сверхдержавой.
Приняв шляпу из рук шефа, Линдберг повесил её.
– Любопытный термин.
– Если хотите – страной доминирующей во всем мире!
– Капитаном мировой бейсбольной команды?
– Ну, если желаете… Вы не представляете какое это ощущение! Мы уже уходим в отрыв от всего человечества именно потому, что наука дает нам все, что нужно – вещи, еду, лекарства… Наука и ничто другое, чтоб там не говорили коммунисты, опрокинула над нами рог изобилия – есть все. Бери, что нужно и пользуйся!
Он прищурил глаза, словно смотрел в блистающее будущее.
– Я могу представить картину. Она вызывает у меня восторг и восхищение. Блистающая в недосягаемой высоте Америка и остальной мир… Нет, даже не у её ног. Гораздо, гораздо ниже… В скором времени, если все пойдет так, как я себе представляю вокруг Соединенных Штатов останется мир дикости и нового варварства!
Линдберг недоверчиво покачал головой.
– Дикости и варварства? Это уже слишком… Вряд ли весь остальной мир так стремительно скатится вниз… Нет для этого никаких причин.
– Почему же скатится? Ничего подобного не будет! Просто мы так стремительно уйдем вперед, что медлительное движение остального мира не станет иметь никакого значения для нас! Это будет соревнование Ахилла и черепахи, только наоборот… Помните апории Зенона?
Летчик кивнул, но миллионер в его согласии не нуждался.
– Возможно вам в это верится с трудом, но… Припомните мировую историю. Все эти древние персы и греки с римлянами… Я не думаю, что они думали о себе хуже, чем мы думаем о своей цивилизации. Но какими они кажутся нам с нашего места, без машин, электричества, связи… Разве там была наука? Нет!
– А что же там было? – озадаченно спросил великий летчик. – Или имена Пифагора, Сократа, Герона ничего для вас не значат?
Миллионер качнул у лица указательным пальцем.
– Баловство! Интеллектуальное баловство! И не более того! Наша наука производительна, а их – нет. Их ученые забавлялись, разгадывая загадки природы, а наши – ставят их на коммерческую основу! Именно это и определит разделение мира! Я в этом убежден!
– На богатых и бедных?
– Отнюдь! Разделение мира не пойдет по пути богатые – бедные. Это большевистский лозунг. Для реальной жизни это слишком просто, очевидно и прямолинейно, а поскольку мир все же развивается по спирали, думается, человечество ждет иная судьба!
– Но разделение все-таки будет?
– Видимо да. Но деление пойдет по грани «умные-глупые»…
– Странное разделение…
– «Сытое брюхо к учению глухо»!
– А вот что вы имеете в виду. Тогда уж следует обозначить такое противостояние как «головы и желудки»
– Головы и желудки? А что… Хороший термин! Я воспользуюсь им с вашего разрешения… Итак головы станут собирать знания, а желудки – пить есть и совокупляться…
– Сегодня, я думаю, именно этим путем с большим удовольствием и пошла бы большая часть человечества.
– В том-то его беда! Они бы действительно пошли бы, но только, слава Богу, правительства стран понимают, что без науки, без «голов», как вы выразились, накормить всех не удастся. Но у меня отчего-то есть уверенность, что совсем скоро мы подойдем к этому барьеру вплотную. И тогда.
– Тогда?
– И тогда «головы», то есть те, кто станет заниматься наукой, из интеллектуального баловства превратят её в производительную силу, поставят законы мира себе на службу и.
– И?
– Наберутся смелости решить вопрос с «желудками».
В голосе его летчик различил торжество. Торжество человека заранее причислившего себя к категории «умных».
– Надеюсь, что у умных хватит сообразительности не истребить тех, кто не может жить как они? – Почтительно спросил Линдберг – В конце концов, они и сами зависят от них.
– Как?
– Воспроизводство, разумеется. Умные появляются из среды глупых. «Головы» растут из «желудков»! Возьмите СССР. Там не редкость, что в родне известного ученого отец рабочий или крестьянин!
Миллионер небрежно махнул рукой.
– Это у них. А у нас все будет иначе! Занятие наукой требует образования, а значит денег. Мы не социалисты и не станем тратить деньги на образование масс. Нам хватит ученых из своего класса!
– А Мечта!? Великая Американская Мечта? Мы общество равных возможностей!
– Мечта пусть и останется мечтой. А если Америке не хватит собственных ученых гораздо проще найти их в Европе. В бедной, нищей Европе! Мы будем брать их оттуда, словно ангелы, забирающие праведных в небесный рай!
Ему понравилось это выражение и он повторил его еще раз.
– Именно как праведников в рай! А в нашей стране ученые должны стать новой кастой, воспроизводящей самих себя.
– В любом случае нам понадобятся рабочие…
– Разумеется, понадобятся! Конечно! Для этого нам должно хватить американских «желудков». Вы видели фордовский конвейер? О! Это гениально! Колоссальный рост производительности труда! Другие «желудки» будут только путаться под ногами и потреблять ресурсы. Очевидно, что деление на головы и желудки пройдут не только внутри общества. Граница пройдет и между нациями мира. Персы, китайцы, японцы, арабы. Подумайте, что они сейчас дают науке? Ни-че-го! От них только революции и беспокойство.
Летчик представил всею ту массу «лишних» людей и содрогнулся. Размах мыслей у миллионера был воистину миллионерский.
– И что с ними станет?
– Сберегая жизненное пространство Земли, «мозги» вряд ли уничтожат «желудки». Я думаю, что гении ближайшего будущего придумают какой-нибудь гуманный выход… Например мистер Годдарт построит побольше своих ракет и отправит всех этих непутевых обживать соседние планеты. Может быть, хоть там из них чего-нибудь и выйдет!
Великий летчик облегченно засмеялся. Все-таки это оказалось шуткой…
– Вы, однако, оказывается, весельчак, мистер Вандербильт!
– Это верно… Поездка доставила мне истинное удовольствие… А что, позвольте спросить так веселит вас? Может быть за ту неделю, что меня не было, вы установили еще один рекорд?
Линдберг, продолжая улыбаться, кивнул.
– И какой же?
Знаменитый летчик достал из кармана сложенную вдвое бумажку и тряхнул ей.
– Я установил. Точнее прямо сейчас установлю рекорд по передаче хороших новостей.
– Англичане! – ахнул миллионер, отставляя в сторону всю фантастику и забывая о ракетах.
– Нет, мсье. Французы!
Авиатор развернул бланк телеграммы.
– Петен на свой страх и риск дал санкцию на использование аппарата мсье Лауни.
Миллионер привстал.
– И? Говорите! Говорите быстрее!
– Могу только сказать, что они его использовали.
Он развел руки в стороны.
– К сожалению фотографий нет. Французский аппарат слабее нашего и сам Арарат скорее всего уцелел, но они обрабатывали склоны не менее двух минут!
– Когда?
– Два дня назад.
От переполнивших его чувств миллионер подошел к кабинетному роялю и сыграл первые такты «Марсельезы».
– А не выпить ли нам по этому поводу, мсье Чарльз? По-моему повод есть!
– С удовольствием, – засмеялся Линдберг. – Вы прямо расцвели!
– Шампанского! – крикнул миллионер и его голос, улетевший анфиладой комнат, через мгновение вернулся камердинером и бутылкой «Вдовы Клико».
Когда благородная пена престала стрелять пузырьками, миллионер поднял свой бокал и воодушевленно произнес:
– Я хочу выпить это вино не за французов. И даже не за вас, хотя вы, Чарльз, без сомнения, заслуживаете отдельного тоста. Но хочу поднять бокал за вашу новость. Как ничто другое она говорит мне о том, что большевизм обречён!
С легким звоном его бокал коснулся бокала в руках знаменитого авиатора.
– Если б вы знали, Чарльз, какое радостное чувство вздымается в моей груди, глядя на это единство наций! Французы, американцы, англичане! Все встали плечом к плечу! Это поток! Это лавина, которая сметет большевизм на свалку истории!
– В таком случае нужно пить за вас, мистер Вандербильт, – в свою очередь, касаясь тонкого стекла, возразил Линдберг. – Это ваша заслуга. Вы первым увидели опасность и ударили в колокол… Точнее как тот ангел из библии. Вы первым вострубили. Если б не вы…
– Если б не мы, Чарльз, если б не мы…
Вандербильт стал серьезным.
– А что большевики?
– Молчат.
– А турки?
Задав вопрос, он тут же перебил сам себя.
– Впрочем, кого интересует их мнение…
– Турки тоже молчат.
– То есть, как мы и предполагали, цивилизованный мир ничего не заметил?
– Пожалуй, что так.
– Что случилось мистер Вандербильт?
– Я видел наши, американские ракеты…
– И что с того? Я их тоже видел…
Несколько секунд мистер Вандербильт молчал. Видно было, что миллионера переполняют чувства и восклицательные знаки.
– Это великолепно! Видя это, начинаешь понимать, что мы не зря идем в авангарде всего цивилизованного человечества. Городок в Окичоби это какой-то новый Вавилон. Только башен там много больше. Мистер Годдард обладает бешенной энергией! Похоже, он печет свои ракеты словно хот-доги! Я рад, что участвую в этом хотя бы своими деньгами!
Миллионер смотал шарф и бросил его на кресло. С наслаждением вытянув ноги он пошевелил ступнями, словно пришел с долгой прогулки.
– Вы знаете, Чарльз. В мире существует не так уж много вещей, в которых человек может быть уверен на все 100 %. Для меня теперь таковой является мысль, что Америка обязательно станет сверхдержавой.
Приняв шляпу из рук шефа, Линдберг повесил её.
– Любопытный термин.
– Если хотите – страной доминирующей во всем мире!
– Капитаном мировой бейсбольной команды?
– Ну, если желаете… Вы не представляете какое это ощущение! Мы уже уходим в отрыв от всего человечества именно потому, что наука дает нам все, что нужно – вещи, еду, лекарства… Наука и ничто другое, чтоб там не говорили коммунисты, опрокинула над нами рог изобилия – есть все. Бери, что нужно и пользуйся!
Он прищурил глаза, словно смотрел в блистающее будущее.
– Я могу представить картину. Она вызывает у меня восторг и восхищение. Блистающая в недосягаемой высоте Америка и остальной мир… Нет, даже не у её ног. Гораздо, гораздо ниже… В скором времени, если все пойдет так, как я себе представляю вокруг Соединенных Штатов останется мир дикости и нового варварства!
Линдберг недоверчиво покачал головой.
– Дикости и варварства? Это уже слишком… Вряд ли весь остальной мир так стремительно скатится вниз… Нет для этого никаких причин.
– Почему же скатится? Ничего подобного не будет! Просто мы так стремительно уйдем вперед, что медлительное движение остального мира не станет иметь никакого значения для нас! Это будет соревнование Ахилла и черепахи, только наоборот… Помните апории Зенона?
Летчик кивнул, но миллионер в его согласии не нуждался.
– Возможно вам в это верится с трудом, но… Припомните мировую историю. Все эти древние персы и греки с римлянами… Я не думаю, что они думали о себе хуже, чем мы думаем о своей цивилизации. Но какими они кажутся нам с нашего места, без машин, электричества, связи… Разве там была наука? Нет!
– А что же там было? – озадаченно спросил великий летчик. – Или имена Пифагора, Сократа, Герона ничего для вас не значат?
Миллионер качнул у лица указательным пальцем.
– Баловство! Интеллектуальное баловство! И не более того! Наша наука производительна, а их – нет. Их ученые забавлялись, разгадывая загадки природы, а наши – ставят их на коммерческую основу! Именно это и определит разделение мира! Я в этом убежден!
– На богатых и бедных?
– Отнюдь! Разделение мира не пойдет по пути богатые – бедные. Это большевистский лозунг. Для реальной жизни это слишком просто, очевидно и прямолинейно, а поскольку мир все же развивается по спирали, думается, человечество ждет иная судьба!
– Но разделение все-таки будет?
– Видимо да. Но деление пойдет по грани «умные-глупые»…
– Странное разделение…
– «Сытое брюхо к учению глухо»!
– А вот что вы имеете в виду. Тогда уж следует обозначить такое противостояние как «головы и желудки»
– Головы и желудки? А что… Хороший термин! Я воспользуюсь им с вашего разрешения… Итак головы станут собирать знания, а желудки – пить есть и совокупляться…
– Сегодня, я думаю, именно этим путем с большим удовольствием и пошла бы большая часть человечества.
– В том-то его беда! Они бы действительно пошли бы, но только, слава Богу, правительства стран понимают, что без науки, без «голов», как вы выразились, накормить всех не удастся. Но у меня отчего-то есть уверенность, что совсем скоро мы подойдем к этому барьеру вплотную. И тогда.
– Тогда?
– И тогда «головы», то есть те, кто станет заниматься наукой, из интеллектуального баловства превратят её в производительную силу, поставят законы мира себе на службу и.
– И?
– Наберутся смелости решить вопрос с «желудками».
В голосе его летчик различил торжество. Торжество человека заранее причислившего себя к категории «умных».
– Надеюсь, что у умных хватит сообразительности не истребить тех, кто не может жить как они? – Почтительно спросил Линдберг – В конце концов, они и сами зависят от них.
– Как?
– Воспроизводство, разумеется. Умные появляются из среды глупых. «Головы» растут из «желудков»! Возьмите СССР. Там не редкость, что в родне известного ученого отец рабочий или крестьянин!
Миллионер небрежно махнул рукой.
– Это у них. А у нас все будет иначе! Занятие наукой требует образования, а значит денег. Мы не социалисты и не станем тратить деньги на образование масс. Нам хватит ученых из своего класса!
– А Мечта!? Великая Американская Мечта? Мы общество равных возможностей!
– Мечта пусть и останется мечтой. А если Америке не хватит собственных ученых гораздо проще найти их в Европе. В бедной, нищей Европе! Мы будем брать их оттуда, словно ангелы, забирающие праведных в небесный рай!
Ему понравилось это выражение и он повторил его еще раз.
– Именно как праведников в рай! А в нашей стране ученые должны стать новой кастой, воспроизводящей самих себя.
– В любом случае нам понадобятся рабочие…
– Разумеется, понадобятся! Конечно! Для этого нам должно хватить американских «желудков». Вы видели фордовский конвейер? О! Это гениально! Колоссальный рост производительности труда! Другие «желудки» будут только путаться под ногами и потреблять ресурсы. Очевидно, что деление на головы и желудки пройдут не только внутри общества. Граница пройдет и между нациями мира. Персы, китайцы, японцы, арабы. Подумайте, что они сейчас дают науке? Ни-че-го! От них только революции и беспокойство.
Летчик представил всею ту массу «лишних» людей и содрогнулся. Размах мыслей у миллионера был воистину миллионерский.
– И что с ними станет?
– Сберегая жизненное пространство Земли, «мозги» вряд ли уничтожат «желудки». Я думаю, что гении ближайшего будущего придумают какой-нибудь гуманный выход… Например мистер Годдарт построит побольше своих ракет и отправит всех этих непутевых обживать соседние планеты. Может быть, хоть там из них чего-нибудь и выйдет!
Великий летчик облегченно засмеялся. Все-таки это оказалось шуткой…
– Вы, однако, оказывается, весельчак, мистер Вандербильт!
– Это верно… Поездка доставила мне истинное удовольствие… А что, позвольте спросить так веселит вас? Может быть за ту неделю, что меня не было, вы установили еще один рекорд?
Линдберг, продолжая улыбаться, кивнул.
– И какой же?
Знаменитый летчик достал из кармана сложенную вдвое бумажку и тряхнул ей.
– Я установил. Точнее прямо сейчас установлю рекорд по передаче хороших новостей.
– Англичане! – ахнул миллионер, отставляя в сторону всю фантастику и забывая о ракетах.
– Нет, мсье. Французы!
Авиатор развернул бланк телеграммы.
– Петен на свой страх и риск дал санкцию на использование аппарата мсье Лауни.
Миллионер привстал.
– И? Говорите! Говорите быстрее!
– Могу только сказать, что они его использовали.
Он развел руки в стороны.
– К сожалению фотографий нет. Французский аппарат слабее нашего и сам Арарат скорее всего уцелел, но они обрабатывали склоны не менее двух минут!
– Когда?
– Два дня назад.
От переполнивших его чувств миллионер подошел к кабинетному роялю и сыграл первые такты «Марсельезы».
– А не выпить ли нам по этому поводу, мсье Чарльз? По-моему повод есть!
– С удовольствием, – засмеялся Линдберг. – Вы прямо расцвели!
– Шампанского! – крикнул миллионер и его голос, улетевший анфиладой комнат, через мгновение вернулся камердинером и бутылкой «Вдовы Клико».
Когда благородная пена престала стрелять пузырьками, миллионер поднял свой бокал и воодушевленно произнес:
– Я хочу выпить это вино не за французов. И даже не за вас, хотя вы, Чарльз, без сомнения, заслуживаете отдельного тоста. Но хочу поднять бокал за вашу новость. Как ничто другое она говорит мне о том, что большевизм обречён!
С легким звоном его бокал коснулся бокала в руках знаменитого авиатора.
– Если б вы знали, Чарльз, какое радостное чувство вздымается в моей груди, глядя на это единство наций! Французы, американцы, англичане! Все встали плечом к плечу! Это поток! Это лавина, которая сметет большевизм на свалку истории!
– В таком случае нужно пить за вас, мистер Вандербильт, – в свою очередь, касаясь тонкого стекла, возразил Линдберг. – Это ваша заслуга. Вы первым увидели опасность и ударили в колокол… Точнее как тот ангел из библии. Вы первым вострубили. Если б не вы…
– Если б не мы, Чарльз, если б не мы…
Вандербильт стал серьезным.
– А что большевики?
– Молчат.
– А турки?
Задав вопрос, он тут же перебил сам себя.
– Впрочем, кого интересует их мнение…
– Турки тоже молчат.
– То есть, как мы и предполагали, цивилизованный мир ничего не заметил?
– Пожалуй, что так.
Год 1930. Март
Турецкая республика. Армянское нагорье
…День с самого утра у Федосея не задался.
Сперва всю ночь снилась всякая дрянь, попы какие-то с паникадилами, Крестный ход, а утром, когда похохатывя и бредом своим с товарищами делился и брился хорошо отточенной золингеновской бритвой, рука дрогнула – порезался. Никогда такого не случалось, а тут – на тебе!
Минут десять, под шутки товарищей, пытался поаккуратнее, чтоб на раненного при исполнении интернационального долга не походить, заклеить порез пластырем, но тут сыграли тревогу и время полетело словно вода из шланга. Бегом, бегом, веселыми брызгами.
Гимнастерку на плечи, шлем на голову, реглан, очки-консервы, наган в мягкой кожаной кобуре у бедра – и бегом к самолету. Там прыжок на крыло, а оттуда ни на миг не задерживаясь и не теряя движения – в кабину истребителя. Щелчок закрывающегося фонаря над головой и – вперед, в бой!
Схлестнуться пришлось с теми же британскими бипланами. После пяти дней боёв они стали куда осторожнее и одиночного героизма уже не проявляли – наваливались плотной кучей и клевали, клевали… Новая тактика давала эффект – пять аэропланов красные уже потеряли. Правда, счет в целом складывался в нашу пользу с леденящим душу британцев перевесом. Только вместо того, чтоб остудить горячие головы, это, похоже, только больше подстегивало чьё-то желание прорваться в район строительства спецобъекта.
У самого Федосея на счету было уже два британца. И сегодня он сходу, с налета сбил третьего.
Только радость победы оказалась не долгой.
Через плотную подушку парашюта Федосей почувствовал, как задрожала только что послушная машина, и стрекот мотора заглушил веселый треск разрываемого свинцом дерева.
Уводя аэроплан с линии огня, обернулся. Вражеский биплан, сверкая вспышками выстрелов, рвался за ним. Сквозь прозрачный круг вращающегося винта виднелся похожий на хищное насекомое пилот.
Малюков в бессильной злобе погрозил кулаком, но тут стекло фонаря впереди разлетелось осколками, ветер хлестнул по лицу, и стало вовсе не до того. Серый дым за спиной обернулся оранжевым языком пламени.
Не испытывая судьбу, сбитый летчик вывалился из самолета.
Места в небе хватило всем – совсем рядом крутились свои и чужие, поливая друг друга свинцом. Переживая за своих Федосей завертелся в стропах, отличая одних от других. Мало наших! Мало!
Две авиаматки это восемь самолетов, а у них на каждой платформе штук по двадцать, не меньше. И верткие все, как блохи… У бипланов со скоростью похуже, зато маневренность! Правда, у нас вооружение…
Двенадцатимиллиметровая пуля это уже не пуля даже – почти снаряд. Такая сквозь слона пройдет – не застрянет.
Не отводя глаз от неба начал дергать стропы, стараясь отплыть подальше от места схватки, но не успел. Не повезло. Над головой протяжно треснуло, и по-змеиному извиваясь оттуда, упало несколько строп. Федосей ошалело повернулся на звук. Там полоскал белый купол, в который на глазах расширяющимся клином острым клином входило голубое небо. Небесный шелк вот-вот готов был свернуться в тряпку и уронить летчика на землю.
Что и случилось.
Купол скомкался, и словно устав держать живую тяжесть пилота, полетел вниз.
Радость свободного полета не успела коснуться Малюкова, как ноги врезались во что-то твердое. Федосей охнул от боли. Вполне могло оказаться, что это была крупнокалиберная пуля, но тут же его приложило спиной обо что-то размером побольше пули и куда как более твердое, чем облако. Не соображая, что происходит, он машинально попробовал зацепиться и встать, но сверху обрушился парашют. Малюкова перевернуло, покатило по каким-то ребрам и снова бросило в бездну. Желудок наполнившийся холодным воздухом, рванулся к горлу, но тут Федосея дернуло еще раз и все кончилось.
Он висел еще не вполне уверенный, что остановился. Несколько секунд приходил в себя тупо, без мыслей глядя перед собой. Все случилось настолько быстро – огонь за спиной, прыжок, хлопок парашюта над головой, шальные пули, перебившие стропы купола, боль от удара, потом снова падение в бездну и резкий рывок, остановивший полет вниз и далекая земля под ногами, что он понял только одно – он жив и висит, прицепившись к чужому дирижаблю.
Сперва всю ночь снилась всякая дрянь, попы какие-то с паникадилами, Крестный ход, а утром, когда похохатывя и бредом своим с товарищами делился и брился хорошо отточенной золингеновской бритвой, рука дрогнула – порезался. Никогда такого не случалось, а тут – на тебе!
Минут десять, под шутки товарищей, пытался поаккуратнее, чтоб на раненного при исполнении интернационального долга не походить, заклеить порез пластырем, но тут сыграли тревогу и время полетело словно вода из шланга. Бегом, бегом, веселыми брызгами.
Гимнастерку на плечи, шлем на голову, реглан, очки-консервы, наган в мягкой кожаной кобуре у бедра – и бегом к самолету. Там прыжок на крыло, а оттуда ни на миг не задерживаясь и не теряя движения – в кабину истребителя. Щелчок закрывающегося фонаря над головой и – вперед, в бой!
Схлестнуться пришлось с теми же британскими бипланами. После пяти дней боёв они стали куда осторожнее и одиночного героизма уже не проявляли – наваливались плотной кучей и клевали, клевали… Новая тактика давала эффект – пять аэропланов красные уже потеряли. Правда, счет в целом складывался в нашу пользу с леденящим душу британцев перевесом. Только вместо того, чтоб остудить горячие головы, это, похоже, только больше подстегивало чьё-то желание прорваться в район строительства спецобъекта.
У самого Федосея на счету было уже два британца. И сегодня он сходу, с налета сбил третьего.
Только радость победы оказалась не долгой.
Через плотную подушку парашюта Федосей почувствовал, как задрожала только что послушная машина, и стрекот мотора заглушил веселый треск разрываемого свинцом дерева.
Уводя аэроплан с линии огня, обернулся. Вражеский биплан, сверкая вспышками выстрелов, рвался за ним. Сквозь прозрачный круг вращающегося винта виднелся похожий на хищное насекомое пилот.
Малюков в бессильной злобе погрозил кулаком, но тут стекло фонаря впереди разлетелось осколками, ветер хлестнул по лицу, и стало вовсе не до того. Серый дым за спиной обернулся оранжевым языком пламени.
Не испытывая судьбу, сбитый летчик вывалился из самолета.
Места в небе хватило всем – совсем рядом крутились свои и чужие, поливая друг друга свинцом. Переживая за своих Федосей завертелся в стропах, отличая одних от других. Мало наших! Мало!
Две авиаматки это восемь самолетов, а у них на каждой платформе штук по двадцать, не меньше. И верткие все, как блохи… У бипланов со скоростью похуже, зато маневренность! Правда, у нас вооружение…
Двенадцатимиллиметровая пуля это уже не пуля даже – почти снаряд. Такая сквозь слона пройдет – не застрянет.
Не отводя глаз от неба начал дергать стропы, стараясь отплыть подальше от места схватки, но не успел. Не повезло. Над головой протяжно треснуло, и по-змеиному извиваясь оттуда, упало несколько строп. Федосей ошалело повернулся на звук. Там полоскал белый купол, в который на глазах расширяющимся клином острым клином входило голубое небо. Небесный шелк вот-вот готов был свернуться в тряпку и уронить летчика на землю.
Что и случилось.
Купол скомкался, и словно устав держать живую тяжесть пилота, полетел вниз.
Радость свободного полета не успела коснуться Малюкова, как ноги врезались во что-то твердое. Федосей охнул от боли. Вполне могло оказаться, что это была крупнокалиберная пуля, но тут же его приложило спиной обо что-то размером побольше пули и куда как более твердое, чем облако. Не соображая, что происходит, он машинально попробовал зацепиться и встать, но сверху обрушился парашют. Малюкова перевернуло, покатило по каким-то ребрам и снова бросило в бездну. Желудок наполнившийся холодным воздухом, рванулся к горлу, но тут Федосея дернуло еще раз и все кончилось.
Он висел еще не вполне уверенный, что остановился. Несколько секунд приходил в себя тупо, без мыслей глядя перед собой. Все случилось настолько быстро – огонь за спиной, прыжок, хлопок парашюта над головой, шальные пули, перебившие стропы купола, боль от удара, потом снова падение в бездну и резкий рывок, остановивший полет вниз и далекая земля под ногами, что он понял только одно – он жив и висит, прицепившись к чужому дирижаблю.