Страница:
– Интересно… А отец?
– Погиб в первый же день войны под Брестом. Таким образом, выходит, что Хейниш никогда не видел Шеера-сына. Однако мы еще проверим это на всякий случай…
– А если Хейниш имеет семейное фото?
– Вот тут должно сыграть ваше сходство. Однако мы заговорились, а программа твоей подготовки уже на сегодня очень уплотнена. Мало времени! Ведь Шеер не может путешествовать неопределенно долго. Так что придется тебе много поработать, и на воздухе бывать, чтоб не быть таким бледным, и двигаться, чтобы мускулы окрепли.
Генерал Роговцев поднял телефонную трубку:
– Майора Тамбулиди прошу ко мне!
Потом подошел к шкафу и раскрыл его. Там рядышком висели два мундира немецкого гауптмана. Один – настоящий, с плеч Шеера, другой – новенький, скопированный. – Ну-ка примерь, поглядим – подойдет ли на твои плечи? Какой выберешь?
– Наверное, лучше надеть старый, а новый взять про запас.
– Верно. Так и задумано. Одевайся!
Едва Калина-Хартлинг застегнул последнюю пуговицу на немецком мундире, как в кабинет вошел майор Тамбулиди.
– Товарищ генерал-майор…
– Как, производит впечатление? – остановил его Роговцев.
– Вылитый гауптман Шеер! – убежденно воскликнул майор.
– Хорошо. Пусть капитан как можно больше ходит в этом мундире. Надо привыкнуть к нему – физически и психологически. Создайте ему, майор, необходимые условия, без лишних глаз, а то ведь сами знаете…
– Будет выполнено, товарищ генерал-майор!
– А сейчас, – Роговцев взглянул на часы, – согласно распорядку вам пора смотреть кино.
– Есть смотреть кино.
Кинозал управления был невелик – мест на сорок – пятьдесят. Но даже в таком «комнатном» кино сидеть только вдвоем было непривычно, и окружающая пустота сначала отвлекала. Но понемногу капитан Калина обвыкся и с максимальным вниманием стал следить за событиями на экране. Понимал: это не развлечение и не причуда, а специальный подбор знаний, зримый, наглядный, фиксированный материал, каким ему вскоре придется оперировать. Знание Германии помогало Калине видеть и то, что не попало на экран, схватывать детали и нюансы, незаметные для человека несведущего, снова, как когда-то, во время стажировки чутко улавливать ритмы регламентированного нацизма, какого-то ужасающе-театрального бытия целой нации, где с трибун с циклопической свастикой истерически орали в полный голос фюреры и лейтеры, а все остальные, словно по команде, выбрасывали вперед руки. Кинохроника фашистского разбоя в сжатой в двухчасовой сеанс подборке поражала однообразностью решений и художественных средств. Всюду был накатанный стандарт. Массивный орел в железных латах, держащий в когтях свастику. Разбитый пограничный шлагбаум. Танки вермахта и бомбы люфтваффе. Гибнущие во взрывах города и села. В очередной захваченной столице фанфарный «Хорст Вессель лид» под непременный военный аккомпанемент – ударный грохот вермахтовских сапог. Хвастливое пение убийц.
Подкованные сапоги грохочут по мостовым Праги. Колоссаль!
Норвегия и Дания. «Шагают легионы». Гут! Гитлер пританцовывает в Компьенском лесу, подписывая акт капитуляции. Зер гут! Превосходно.
Немецкие танки утюжат Югославию и Грецию. Колоссаль!
В Германию из захваченных и ограбленных стран идут нескончаемые эшелоны с хлебом, мясом, маслом, сыром, курами, утками, коровами, свиньями. Грабители, убийцы, насильники, очумевшие от безнаказанного континентального разбоя, радостно вопят: «Зиг хайль!»
Миски с дармовой жратвой, ложки жадно выскребывают до дна…
22 июня 1941 года. В микрофон берлинского радио среди ночи зловеще сообщает Геббельс:
– Фюрер вручил судьбу Германии в руки немецкого солдата!
«Выравнивание» линии фронта под Москвой под «натиском генерала Зимы».
Фурхтбар! Шреклих! Энтзецлих!..
Страшно! Ужасно! Жутко!..
В тот день Константин Калина забыл свою палку в приемной генерала Роговцева. А вскоре выписался из госпиталя.
Глава четвертая
– Погиб в первый же день войны под Брестом. Таким образом, выходит, что Хейниш никогда не видел Шеера-сына. Однако мы еще проверим это на всякий случай…
– А если Хейниш имеет семейное фото?
– Вот тут должно сыграть ваше сходство. Однако мы заговорились, а программа твоей подготовки уже на сегодня очень уплотнена. Мало времени! Ведь Шеер не может путешествовать неопределенно долго. Так что придется тебе много поработать, и на воздухе бывать, чтоб не быть таким бледным, и двигаться, чтобы мускулы окрепли.
Генерал Роговцев поднял телефонную трубку:
– Майора Тамбулиди прошу ко мне!
Потом подошел к шкафу и раскрыл его. Там рядышком висели два мундира немецкого гауптмана. Один – настоящий, с плеч Шеера, другой – новенький, скопированный. – Ну-ка примерь, поглядим – подойдет ли на твои плечи? Какой выберешь?
– Наверное, лучше надеть старый, а новый взять про запас.
– Верно. Так и задумано. Одевайся!
Едва Калина-Хартлинг застегнул последнюю пуговицу на немецком мундире, как в кабинет вошел майор Тамбулиди.
– Товарищ генерал-майор…
– Как, производит впечатление? – остановил его Роговцев.
– Вылитый гауптман Шеер! – убежденно воскликнул майор.
– Хорошо. Пусть капитан как можно больше ходит в этом мундире. Надо привыкнуть к нему – физически и психологически. Создайте ему, майор, необходимые условия, без лишних глаз, а то ведь сами знаете…
– Будет выполнено, товарищ генерал-майор!
– А сейчас, – Роговцев взглянул на часы, – согласно распорядку вам пора смотреть кино.
– Есть смотреть кино.
Кинозал управления был невелик – мест на сорок – пятьдесят. Но даже в таком «комнатном» кино сидеть только вдвоем было непривычно, и окружающая пустота сначала отвлекала. Но понемногу капитан Калина обвыкся и с максимальным вниманием стал следить за событиями на экране. Понимал: это не развлечение и не причуда, а специальный подбор знаний, зримый, наглядный, фиксированный материал, каким ему вскоре придется оперировать. Знание Германии помогало Калине видеть и то, что не попало на экран, схватывать детали и нюансы, незаметные для человека несведущего, снова, как когда-то, во время стажировки чутко улавливать ритмы регламентированного нацизма, какого-то ужасающе-театрального бытия целой нации, где с трибун с циклопической свастикой истерически орали в полный голос фюреры и лейтеры, а все остальные, словно по команде, выбрасывали вперед руки. Кинохроника фашистского разбоя в сжатой в двухчасовой сеанс подборке поражала однообразностью решений и художественных средств. Всюду был накатанный стандарт. Массивный орел в железных латах, держащий в когтях свастику. Разбитый пограничный шлагбаум. Танки вермахта и бомбы люфтваффе. Гибнущие во взрывах города и села. В очередной захваченной столице фанфарный «Хорст Вессель лид» под непременный военный аккомпанемент – ударный грохот вермахтовских сапог. Хвастливое пение убийц.
И финал – ораторская истерия Адольфа на берлинском стадионе, где на черном фоне пылающим змеем извивается свастика из тысячи поднятых факелов.
С дороги прочь! Шагают легионы!..
С дороги прочь! Шагает штурмовик!..
Подкованные сапоги грохочут по мостовым Праги. Колоссаль!
Норвегия и Дания. «Шагают легионы». Гут! Гитлер пританцовывает в Компьенском лесу, подписывая акт капитуляции. Зер гут! Превосходно.
Немецкие танки утюжат Югославию и Грецию. Колоссаль!
В Германию из захваченных и ограбленных стран идут нескончаемые эшелоны с хлебом, мясом, маслом, сыром, курами, утками, коровами, свиньями. Грабители, убийцы, насильники, очумевшие от безнаказанного континентального разбоя, радостно вопят: «Зиг хайль!»
Миски с дармовой жратвой, ложки жадно выскребывают до дна…
22 июня 1941 года. В микрофон берлинского радио среди ночи зловеще сообщает Геббельс:
– Фюрер вручил судьбу Германии в руки немецкого солдата!
«Выравнивание» линии фронта под Москвой под «натиском генерала Зимы».
Фурхтбар! Шреклих! Энтзецлих!..
Страшно! Ужасно! Жутко!..
В тот день Константин Калина забыл свою палку в приемной генерала Роговцева. А вскоре выписался из госпиталя.
Глава четвертая
ОСОБАЯ ПРИМЕТА МАТА ХАРИ
Из штаба 1-й танковой армии фон Клейста штурмбаннфюрер Хейниш вернулся с кислым настроением. Августовское солнце жгло сухую, пыльную землю, а в глазах у него словно бы застыло по колючей ледышке. В теле – он явно ощущал – словно физически отстаивалась холодная ярость. Ведь прошлое совещание в верхушке СД превратило его в какой-то захудалый морозильник, работающий вхолостую, без какой-либо пользы для рейха. Если кто-то в штабе, оценивая его деятельность, придет к такому же выводу, это будет небезопасно. Он ехал по гладкой, словно ладонь, степи с видом на ломаную, зубчатую стену вершин Кавказского горного хребта, закрывавшего горизонт. А на протяжении всего пути Хейниша одолевали беспокойные мысли.
Двуглавый богатырь Эльбрус, едва лишь штурмбаннфюрер скашивал на него глаза, возвращал память к полосам «Дер Ангриф», где министр пропаганды Йозеф Геббельс уже объявил очередную и окончательную победу: «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Но беда заключалась в том, что, провозглашая «окончательное» падение Кавказа, Геббельс, собственно говоря, писал о частном и, если смотреть объективно, чисто спортивном успехе. Реальное же положение дел было еще далеко от победной барабанной дроби и торжественного пения фанфар. Просто части 1-й горнострелковой дивизии «Эдельвейс» 18 августа, почти не испытывая сопротивления противника, вышли на перевал Хотю-Тау и Чипер-Азау.
Вероятно, большевики понадеялись на естественную неприступность Главного Кавказского хребта. Несколько альпийских рот 21 августа поднялись на обе вершины Эльбруса. Именно это спортивное восхождение, происходившее без каких бы то ни было военных препятствий, сейчас и расписывалось на все лады как необычайный военный подвиг, как чуть ли не завершающий этап всей стратегической операции «Эдельвейс». А в горах идут упорные бои – неожиданные и безжалостные – на уничтожение. На ледниках холодеют черные трупы «эдельвейсов». «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Обман зрения у Геббельса, что ли? Вот он – Кавказ – стоит стеной до самого неба, а танки Клейста – главная ударная сила – до сих пор утюжат Кубанскую, Кумскую и Сальскую степи…
Но непривычная геббельсовская «большая ложь» беспокоила Хейниша – мысли о берлинских победных воплях были побочными. Просто сияющий Эльбрус словно глумился над пришлыми чужеземцами, по-прежнему, как и раньше, удерживая на своих одетых льдом плечах могучие крылья всей горной гряды Кавказа. Даже в самый сильный цейсовский бинокль не разглядишь на нем двух вражеских альпийских флажков…
Угнетало другое. Ломалась карьера, так превосходно начатая в генерал-губернаторстве Польши три года тому назад, – вот что леденило душу. Ведь еще совсем недавно в Белоруссии его обвиняли в мягкотелости: «Партизаны пускают под откос военные эшелоны, уничтожают гарнизоны, охотятся за штабными и связными офицерами… И все это у вас под носом, Хейниш! Уж не захотелось ли вам на Восточный фронт?» Это было последнее предупреждение, так как в тот же день он получил распоряжение о своем новом служебном назначении. «Пули и виселицы! – свирепо решил Хейниш, когда ехал сюда. – Пули и виселицы!»
И вот на тебе. Его здесь – мыслимое ли дело! – укоряли за публичный расстрел каких-то там тридцати непригодных к труду на предприятиях фатерлянда стариков, базарных торговок и подростков, попавших под руку старательному гауптману Функелю по время облавы на рынке. Непостижимо! Теперь он радовался, что сдержался и не наорал на прилизанного Михальского с его «инструкционной» осторожностью. А если бы расстреляли сто заложников, как поначалу думалось?..
Вчера Хейниш встретился с благожелательными коллегами – двумя Куртами – начальником зондеркоманды CС 10A Куртом Кристианом и его преданным заместителем Куртом Тримборном. Попивая коньяк марки «Только для немцев» и небрежно стряхивая сигаретный пепел прямо на влажные кусочки льда, которыми были обложены в блестящих ведерцах бутылки шампанского, Курт Кристман любезно сообщил:
– У меня уже в печенках сидят пейзажи с ломаной линией льда.
– Не трогай только Эльбрус! – хохотал второй Курт, указывая на серебряные головки бутылок со специфически толстым зеленым стеклом. – Мы этот алкогольный вулкан еще откупорим…
В зашторенном на ночь и поэтому душном зале густо плавал сигаретный дым, обвивая пальмовые листья, гудел неразборчивый незатихающий гомон, сквозь который с эстрады долетало писклявое и сентиментальное пение безголосой, импортированной из фатерлянда певички:
– Пейте, приятель, и успокойтесь, – снисходительно поучал Кристман, попыхивая сигаретой. – Я полностью с вами согласен: всякое непокорство необходимо безжалостно и сурово карать – пулями и виселицами. Но лучше пулями, ибо тогда трупы не мозолят глаза. Это наша местная политика, если хотите, и я охотно поделюсь и которым благоприобретенным опытом…
– Буду глубоко признателен вам, – заверил Хейниш.
– Приведу только один, но показательный пример. Вы, Хейниш, слушайте и делайте выводы. Только про себя, вслух не поминайте… В Краснодаре мы взяли довольно большую группу подпольщиков, оставленную большевиками. Взяли тихо ночью, на всех явках. Прихватили также свидетелей акции, даже случайных, – в нашем деле свидетели ни к чему. Лишняя огласка. Вещественных доказательств – уйма! Возник вопрос: как с ними поступить?
– Под пули, разумеется! – даже удивился Хейниш этому, как ему показалось, совершенно неуместному сомнению.
– Безусловно! – одобрительно подхватил Кристман. – Мы так и сделали. Вывезли далеко за город и расстреляли вместе со свидетелями. И опять – тайком, ночью. Потом погрузили трупы в машину, привезли в город и сбросили в канализационные колодцы. И терпеливо ждали, пока эти трупы не будут обнаружены самими горожанами. Когда трупы запахли – а канализация очень способствует процессу разложения, – их, естественно, «обнаружили». А мы со своей стороны сразу же сообщили населению через листовки, газету и радио, что, мол, найдены замученные «жертвы большевиков». Мол, эти несчастные люди не желали брать в руки оружие против своих освободителей. Ухватили суть? Получился блестящий пропагандистский трюк! Имеем за это благодарность даже от скупого на похвалу ведомства Геббельса…
– Местные поверили? – хрипло спросил взволнованный этим «откровением» Хейниш.
– А это уже не наша забота. У нас четкая задача – уничтожить как можно больше местных жителей. Сложность лишь в том, что приходится делать из этого тайну. Такой приказ! Чтобы на оккупационную власть не было никаких нареканий… Между прочим, ту краснодарскую операцию мы завершили пышными похоронами «жертв большевиков» в сопровождении немецкого армейского оркестра.
– Да еще с пятью попами! – хохотнул Курт Тримборн. – Эти русские бородатые страшилища перли за гробами с пеньем и хоругвями. Ревели так, что уши позаложило. Смехотворное было зрелище… Сущий анекдот!.. Знаете что, хочу какую-нибудь куколку, хотя бы вон ту – с куриным голосом… Необходимо утешиться!
– О, желание вполне своевременное! – охотно поддержал его смекалистый Кристман.
Хейниш тоже не возражал: одна шлюха всегда найдет еще двух… Возможно, штурмбаннфюрера Хейниша угнетал, нагоняя плохое настроение, воистину траурный пейзаж – почерневшая от пепла спаленной пшеницы равнина с белоснежной горной грядой на горизонте? Да нет. Больше всего его злил тот бумажный мусор, которым набили его портфель в штабе. Хейниш лишь бегло его просмотрел и затерялся, словно в дебрях, в полярно противоположных инструкциях и наставлениях. Сам черт вконец осатанел бы, не соображая, куда ткнуть пальцем.
В итоге сразу же по приезде Хейниш вызвал к себе на инструктивное совещание узкий круг офицеров СД. Он отбросил всякие сомнения, терзавшие его на обратном пути.
– Господа! – сурово изрек Хейниш. – Все, о чем я буду говорить, касается секретных государственных дел большого политического значения и является военной тайной. У нас есть полностью проверенные данные, что Кремль перебросил на Кавказ десятый и одиннадцатый гвардейские корпуса, которые, однако, измотаны в предыдущих боях и, по мнению нашего командования, уже не способны оказать значительное сопротивление, следовательно, кардинально повлиять на ход операции «Эдельвейс». Наша стратегическая цель – Кавказ и нефть – остается конечной, сроки проведения военных операций не изменились. Именно поэтому в штаб группы армий «А» уже прибыли полномочные эксперты нефтяных акционерных обществ «Континенталь – Оль», «Ост – Оль» и «Карпатен – Оль». Однако сплошной ариизации подлежат не только нефтяные месторождения, промышленность, природные богатства и сельскохозяйственная продукция, но также художественные и исторические ценности – старинные рукописи и старопечатные книги, имущество музеев, ценности храмов и монастырей, достойные научного внимания частные коллекции. В связи с этим к нам прибыла и начала плодотворно работать группа культурных деятелей из штаба «Кюнсберг» во главе с картографом министерства иностранных дел гауптштурмфюрером СС герром Краллертом.
Хейниш был доволен, что совершенно не воспользовался грубой терминологией Геринга, который всегда говорил с прямотой закоренелого грабителя, что шокировало каждого воспитанного человека: «Я предлагаю грабить, и делать это основательно…»
– Наша задача, – продолжал Хейниш, – уничтожить всех подозрительных и неустойчивых, всех явных и скрытых саботажников, всех расово неполноценных унтерменшей. Разумеется, прежде всего – евреев. Мы должны достичь главного, а именно, чтобы тут спокойно и продуктивно работали немецкие специалисты, чтобы тут были созданы все условия для отдыха и лечения наших храбрых воинов и чтобы тут было тихо. Как на кладбище. Конечная цель: этот край должен быть и поэтому непременно станет немецким. Туземцам места под солнцем нет.
Как поступать с местными дикарями конкретно? – развивал он свои мысли дальше, подбадриваемый настороженной тишиной, которая буквально впитывала каждое его слово. – Прежде всего максимально используем местный контингент на восстановлении разрушенных промышленных объектов и на работах в богатой нефтяной промышленности. Саботаж, налеты террористов, уничтожение урожая, снижение темпов работы будем карать безжалостно. Но мы не можем злоупотреблять старыми методами. Нужно действовать иначе – тихо, быстро, по возможности тайно. Людей, наиболее здоровых физически, отправим на работы в рейх, откуда они уже никогда не вернутся. Однако в этом случае необходимо придерживаться осторожного зондербегандлюга – специального поведения. Кампанию начнем с выразительных воззваний, простых и доходчивых, доступных для примитивного мышления дикарей, например, таких: «Великогермания зовет тебя! На Кавказе русские уже сложили оружие, воюют англичане. Если они придут сюда, то загонят всех в колониальное рабство к чернокожим людоедам Африки или сделают всех рабами британских рабов в Индии. Езжай в великий рейх! Немедленно! Ты увидишь лирическую страну немцев, будешь работать в просторных и светлых цехах германских заводов, будешь иметь твердое материальное обеспечение, познаешь классическую немецкую культуру. Готовься к сказочному путешествию в Страну Счастья! Бери с собой ложку и миску, еду на три дня и бумагу для незнакомого тебе немецкого гигиенического ватерклозета…»
Офицеры дружно заржали. Хейниш снисходительно замолк, давая им возможность нагоготаться. Это хорошо, когда подчиненные понимают и ценят шутку.
– А вам, господа, я еще напомню достопамятный завет обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха, злодейски убитого врагами рейха. «Пули и виселицы!» – вот что завещал нам незабвенный шеф СД! – И Хейниш закончил свое выступление в стиле, который стал нормой на всех эсэсовских сборищах: – Так будем же держать палец на взведенном курке! Сделаем эту землю идеальным кладбищем для лишних. Трупы – образцовое удобрение для плодородных земель трудолюбивых немецких колонистов! Хайль Гитлер!
– Зиг хайль! – повскакали с мест присутствующие.
В этот момент двери распахнулись и в кабинет Хейниша вошел его личный адъютант унтерштурм-фюрер Вильгельм Майер, чем-то слишком взволнованный для дисциплинированного служаки.
– Господин штурмбаннфюрер, срочный вызов по телефону!
– Кто там еще морочит голову?
Рыжий, прямо-таки огненный Вилли скользнул взглядом по присутствующим офицерам и ответил сдержанно, но с довольно прозрачным намеком:
– Звонок из штаба! Я переключил телефон на вас!
Штурмбаннфюрер взял трубку и недовольно буркнул:
– Хейниш слушает.
Но вдруг подтянулся, голос его приобрел ненатуральную предупредительность, которая передалась другим, и стало тихо.
– Господин оберфюрер?.. Слушаю вас внимательно! Гость из Берлина?.. Да, понимаю… От Геббельса? Записываю: военный корреспондент герр Адольф Шеер, историк, военное звание – гауптман… Все будет выполнено образцово, господин оберфюрер! Встретим, как и надлежит, на высшем уровне…
Он положил трубку, какую-то минуту задумчиво глядел на нее, не отнимая руки, словно ждал, что телефон снова позовет, и лишь потом поднял глаза на офицеров:
– Только что оберфюрер СС господин Корземан сообщил, что к нам едет военный корреспондент из Берлина, историк Адольф Шеер. Известно ли что-нибудь о нем?
Офицеры переглянулись, молча пожали плечами, и Хейниш, не дождавшись ответа, пояснил подробнее:
– Он имеет очень высокие полномочия и почетное задание написать историческую работу по свежим следам нашей блестящей победы на Кавказе. – А в мыслях добавил: «Какая, согласно поговорке, еще буквально за горами». – Ведь за Кавказом – Иран и Индия, так что наши армии сейчас находятся в состоянии гигантского сражения за мировое господство. Оберфюрер особенно подчеркнул, чтобы каждый из нас всемерно содействовал историку в его ответственной и почетной работе… Если это тот самый Шеер, какого я знал еще ребенком… А впрочем, увидим… Возможно, ему понадобится переводчик. Кстати, Майер, как обстоят дела с проверкой Кристины Бергер? Мне кажется, Шееру будет приятно, если в случае необходимости переводчицей у него будет миловидная девушка. Да еще из нашего ведомства…
– Необходимые справки наведены. Весь материал подготовлен.
– Отлично! Ознакомьте меня с ним немедленно. Все свободны!
Через минуту Хейниш уже неторопливо листал документы из досье на Кристину Бергер. Сначала – фото. Фас. Профиль. В полный рост.
– И в самом деле, симпатичная особа. Образцовый нордический тип лица. Или не так? – заметил Хейниш Майеру. – Обращаю внимание: это один из мотивов (хотя и неслужебный), вследствие которого Кристина желательна в СД. Поэтому и проверка проходит не «по всей форме». Если ей придется работать с Шеером, гауптману останется только благодарить. Но за такую девушку, – он щелкнул пальцами, – одной благодарности мало… Внешне – действительно клад!
– О, да! – охотно согласился рыжий Вилли. – Красива. Двадцать лет. Не замужем. Кажется, сердце еще не занято. Свободно владеет языками – немецким, русским, украинским. Последний распространен и среди определенных слоев местного казачества.
– Выходит, для нас она действительно находка?
Унтерштурмфюрер ответил сугубо по-служебному:
– Похоже на то. Отец ее – немец, истинно арийского происхождения, родом из Штутгарта. Воевал на восточном фронте во времена Первой мировой войны. Тяжело раненный, попал в плен к русским. После войны женился на немке, дочери австрийского колониста чистой нордической крови. Все время проживал в Галиции, бывшей колонии Австро-Венгерской империи. Когда пришли большевики, не решился репатриироваться, так как не хотел оставлять на произвол судьбы довольно большое мясо-молочное хозяйство. Ошибся в своих расчетах: перед самой войной был репрессирован советской властью как кулацкий элемент с конфискацией всего имущества в пользу колхоза.
– Посылали запрос в Штутгарт?
– Да. Из тамошних архивов известно, что герр Бергер владел небольшой кофейней, которую продал, уходя на фронт.
– Почему не поручил присмотр за кофейней родным, как это делали и делают другие?
– Он осиротел еще юношей, господин штурмбаннфюрер. Был в семье единственным сыном. Никаких других родных в Штутгарте не имел. Возможно, поэтому и не вернулся на родину.
– Понятно. А какие вести из Галиции?
– Теперешняя судьба Бергера неизвестна. Однако нам удалось разыскать несколько семейных фотографий. Вот они. К сожалению, Кристина на них – лишь в трехлетнем возрасте. Пухленькая, белокурая малышка. Других фотографий нет.
– Хорошо! – складывая фото в конверт, проговорил Хейниш. – А сейчас, Вилли, езжайте за Кристиной Бергер. Я жду! И еще одно: пусть мне дадут из архива несколько фото, любых мужчин и женщин…
– Уже сделано, шеф. Они – в папке.
– О, Вилли! – только и мог одобрить Хейниш.
– Добрый день! – вежливо поздоровался он, обращаясь к Кристине. – Любит ли фрейлейн кататься в автомобиле?
– Смотря с кем, господин офицер, – в тон ему, едва заметно кокетничая, ответила Кристина Бергер, разглядывая немца.
– Сейчас – со мною… Разве мы не пара? Яркий рыжий с яркою блондинкой… Картинка! К тому же у меня чудесный «опель-капитан» с мощным мотором. Блестящий! Лакированный!
– А если я откажусь?
Вилли Майер притворно огорчился, а потом, словно осененный счастливой мыслью, радостно сообщил:
– Ваша правда – машина у меня служебная, не для частных поездок. Но, фрейлейн, кто обратит на это внимание? Ведь ваш строгий костюм очень напоминает форму люфтваффе!
– Тем не менее это не достаточное основание… Зачем я вам нужна?
– И об этом спрашивает красавица! – артистически изумился Вилли и шутливо заметил: – Иди со мной, и будет Бог с тобой… – Но сразу же стал серьезным: – Едем, фрейлейн. Это – приказ! Зря теряем время, а нас ждут… Кстати, меня зовут Вилли. Точнее – унтерштурмфюрер Майер.
– Господин офицер, – уже в машине спросила Кристина Бергер, – могу ли я узнать, куда вы меня везете?
– На допрос, фрейлейн, на допрос! – весело оскалился эсэсовец, словно сообщая превосходную новость.
Она внимательно поглядела на него. Он тоже заглянул в ее глаза, будто желая убедиться, какое впечатление произвели на девушку его слова.
Кристина видела его впервые, и он казался ей каким-то странным, не похожим на других немцев, на тех, что ежедневно по тем или иным причинам толклись в бургомистрате. Быстрый в разговоре, но совершенно лишенный надменного самодовольства и холодной, искусственно подчеркнутой сухости. Его приветливость казалась естественной и потому была опасной. Или это просто хитрый трюк слишком самоуверенного ухажера? Неужели сейчас пригласит к столу с непременным коньяком и бутербродами? Вроде не похоже…
По улице молодцевато вышагивали загорелые солдаты с расстегнутыми воротами и закатанными по локоть рукавами. На груди поблескивали автоматы, за плечами болтались каски, из широких голенищ сапог торчали ручки гранат. Взлохмаченные вояки дружно пели:
– К моему шефу. Ведь я сам вас ни о чем не спрашиваю.
– И кто же он, ваш грозный шеф?
– Немного терпения, и у вас будет приятная возможность с ним познакомиться. Впрочем, кажется, вы уже встречались…
– Неужели мы едем в гестапо?
– А хотя бы! – небрежно обронил Вилли. – Это вас страшит?
– Нисколько…
– Вот и отлично! – радостно завершил он разговор.
«Опель-капитан» въехал во двор, где грузно придавила землю длинная двухэтажная кирпичная постройка, и резко затормозил перед входом. Над ним черным крылом свисал эсэсовский флаг с двумя руническими зигзагами. Будто хмурый символ – черная туча с серебряными молниями.
Вилли галантно распахнул дверцу, подал руку Кристине. Часовые вытянулись перед ней, как перед высоким начальством. А впрочем, они конечно же тянулись перед офицером. Хотя он шел с дамой, как и положено воспитанному человеку, на шаг позади. Возле входа он пригласил:
Двуглавый богатырь Эльбрус, едва лишь штурмбаннфюрер скашивал на него глаза, возвращал память к полосам «Дер Ангриф», где министр пропаганды Йозеф Геббельс уже объявил очередную и окончательную победу: «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Но беда заключалась в том, что, провозглашая «окончательное» падение Кавказа, Геббельс, собственно говоря, писал о частном и, если смотреть объективно, чисто спортивном успехе. Реальное же положение дел было еще далеко от победной барабанной дроби и торжественного пения фанфар. Просто части 1-й горнострелковой дивизии «Эдельвейс» 18 августа, почти не испытывая сопротивления противника, вышли на перевал Хотю-Тау и Чипер-Азау.
Вероятно, большевики понадеялись на естественную неприступность Главного Кавказского хребта. Несколько альпийских рот 21 августа поднялись на обе вершины Эльбруса. Именно это спортивное восхождение, происходившее без каких бы то ни было военных препятствий, сейчас и расписывалось на все лады как необычайный военный подвиг, как чуть ли не завершающий этап всей стратегической операции «Эдельвейс». А в горах идут упорные бои – неожиданные и безжалостные – на уничтожение. На ледниках холодеют черные трупы «эдельвейсов». «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Обман зрения у Геббельса, что ли? Вот он – Кавказ – стоит стеной до самого неба, а танки Клейста – главная ударная сила – до сих пор утюжат Кубанскую, Кумскую и Сальскую степи…
Но непривычная геббельсовская «большая ложь» беспокоила Хейниша – мысли о берлинских победных воплях были побочными. Просто сияющий Эльбрус словно глумился над пришлыми чужеземцами, по-прежнему, как и раньше, удерживая на своих одетых льдом плечах могучие крылья всей горной гряды Кавказа. Даже в самый сильный цейсовский бинокль не разглядишь на нем двух вражеских альпийских флажков…
Угнетало другое. Ломалась карьера, так превосходно начатая в генерал-губернаторстве Польши три года тому назад, – вот что леденило душу. Ведь еще совсем недавно в Белоруссии его обвиняли в мягкотелости: «Партизаны пускают под откос военные эшелоны, уничтожают гарнизоны, охотятся за штабными и связными офицерами… И все это у вас под носом, Хейниш! Уж не захотелось ли вам на Восточный фронт?» Это было последнее предупреждение, так как в тот же день он получил распоряжение о своем новом служебном назначении. «Пули и виселицы! – свирепо решил Хейниш, когда ехал сюда. – Пули и виселицы!»
И вот на тебе. Его здесь – мыслимое ли дело! – укоряли за публичный расстрел каких-то там тридцати непригодных к труду на предприятиях фатерлянда стариков, базарных торговок и подростков, попавших под руку старательному гауптману Функелю по время облавы на рынке. Непостижимо! Теперь он радовался, что сдержался и не наорал на прилизанного Михальского с его «инструкционной» осторожностью. А если бы расстреляли сто заложников, как поначалу думалось?..
Вчера Хейниш встретился с благожелательными коллегами – двумя Куртами – начальником зондеркоманды CС 10A Куртом Кристианом и его преданным заместителем Куртом Тримборном. Попивая коньяк марки «Только для немцев» и небрежно стряхивая сигаретный пепел прямо на влажные кусочки льда, которыми были обложены в блестящих ведерцах бутылки шампанского, Курт Кристман любезно сообщил:
– У меня уже в печенках сидят пейзажи с ломаной линией льда.
– Не трогай только Эльбрус! – хохотал второй Курт, указывая на серебряные головки бутылок со специфически толстым зеленым стеклом. – Мы этот алкогольный вулкан еще откупорим…
В зашторенном на ночь и поэтому душном зале густо плавал сигаретный дым, обвивая пальмовые листья, гудел неразборчивый незатихающий гомон, сквозь который с эстрады долетало писклявое и сентиментальное пение безголосой, импортированной из фатерлянда певички:
– Пули и виселицы! – высказал свое кредо и грохнул кулаком по столу Хейниш. Он мог себе эту вольность позволить – угощение было его. И не жалел марок.
О, танкенбаум, о, танненбаум,
Ви грюн зинд дайне цвайге![4]
– Пейте, приятель, и успокойтесь, – снисходительно поучал Кристман, попыхивая сигаретой. – Я полностью с вами согласен: всякое непокорство необходимо безжалостно и сурово карать – пулями и виселицами. Но лучше пулями, ибо тогда трупы не мозолят глаза. Это наша местная политика, если хотите, и я охотно поделюсь и которым благоприобретенным опытом…
– Буду глубоко признателен вам, – заверил Хейниш.
– Приведу только один, но показательный пример. Вы, Хейниш, слушайте и делайте выводы. Только про себя, вслух не поминайте… В Краснодаре мы взяли довольно большую группу подпольщиков, оставленную большевиками. Взяли тихо ночью, на всех явках. Прихватили также свидетелей акции, даже случайных, – в нашем деле свидетели ни к чему. Лишняя огласка. Вещественных доказательств – уйма! Возник вопрос: как с ними поступить?
– Под пули, разумеется! – даже удивился Хейниш этому, как ему показалось, совершенно неуместному сомнению.
– Безусловно! – одобрительно подхватил Кристман. – Мы так и сделали. Вывезли далеко за город и расстреляли вместе со свидетелями. И опять – тайком, ночью. Потом погрузили трупы в машину, привезли в город и сбросили в канализационные колодцы. И терпеливо ждали, пока эти трупы не будут обнаружены самими горожанами. Когда трупы запахли – а канализация очень способствует процессу разложения, – их, естественно, «обнаружили». А мы со своей стороны сразу же сообщили населению через листовки, газету и радио, что, мол, найдены замученные «жертвы большевиков». Мол, эти несчастные люди не желали брать в руки оружие против своих освободителей. Ухватили суть? Получился блестящий пропагандистский трюк! Имеем за это благодарность даже от скупого на похвалу ведомства Геббельса…
– Местные поверили? – хрипло спросил взволнованный этим «откровением» Хейниш.
– А это уже не наша забота. У нас четкая задача – уничтожить как можно больше местных жителей. Сложность лишь в том, что приходится делать из этого тайну. Такой приказ! Чтобы на оккупационную власть не было никаких нареканий… Между прочим, ту краснодарскую операцию мы завершили пышными похоронами «жертв большевиков» в сопровождении немецкого армейского оркестра.
– Да еще с пятью попами! – хохотнул Курт Тримборн. – Эти русские бородатые страшилища перли за гробами с пеньем и хоругвями. Ревели так, что уши позаложило. Смехотворное было зрелище… Сущий анекдот!.. Знаете что, хочу какую-нибудь куколку, хотя бы вон ту – с куриным голосом… Необходимо утешиться!
– О, желание вполне своевременное! – охотно поддержал его смекалистый Кристман.
Хейниш тоже не возражал: одна шлюха всегда найдет еще двух… Возможно, штурмбаннфюрера Хейниша угнетал, нагоняя плохое настроение, воистину траурный пейзаж – почерневшая от пепла спаленной пшеницы равнина с белоснежной горной грядой на горизонте? Да нет. Больше всего его злил тот бумажный мусор, которым набили его портфель в штабе. Хейниш лишь бегло его просмотрел и затерялся, словно в дебрях, в полярно противоположных инструкциях и наставлениях. Сам черт вконец осатанел бы, не соображая, куда ткнуть пальцем.
В итоге сразу же по приезде Хейниш вызвал к себе на инструктивное совещание узкий круг офицеров СД. Он отбросил всякие сомнения, терзавшие его на обратном пути.
– Господа! – сурово изрек Хейниш. – Все, о чем я буду говорить, касается секретных государственных дел большого политического значения и является военной тайной. У нас есть полностью проверенные данные, что Кремль перебросил на Кавказ десятый и одиннадцатый гвардейские корпуса, которые, однако, измотаны в предыдущих боях и, по мнению нашего командования, уже не способны оказать значительное сопротивление, следовательно, кардинально повлиять на ход операции «Эдельвейс». Наша стратегическая цель – Кавказ и нефть – остается конечной, сроки проведения военных операций не изменились. Именно поэтому в штаб группы армий «А» уже прибыли полномочные эксперты нефтяных акционерных обществ «Континенталь – Оль», «Ост – Оль» и «Карпатен – Оль». Однако сплошной ариизации подлежат не только нефтяные месторождения, промышленность, природные богатства и сельскохозяйственная продукция, но также художественные и исторические ценности – старинные рукописи и старопечатные книги, имущество музеев, ценности храмов и монастырей, достойные научного внимания частные коллекции. В связи с этим к нам прибыла и начала плодотворно работать группа культурных деятелей из штаба «Кюнсберг» во главе с картографом министерства иностранных дел гауптштурмфюрером СС герром Краллертом.
Хейниш был доволен, что совершенно не воспользовался грубой терминологией Геринга, который всегда говорил с прямотой закоренелого грабителя, что шокировало каждого воспитанного человека: «Я предлагаю грабить, и делать это основательно…»
– Наша задача, – продолжал Хейниш, – уничтожить всех подозрительных и неустойчивых, всех явных и скрытых саботажников, всех расово неполноценных унтерменшей. Разумеется, прежде всего – евреев. Мы должны достичь главного, а именно, чтобы тут спокойно и продуктивно работали немецкие специалисты, чтобы тут были созданы все условия для отдыха и лечения наших храбрых воинов и чтобы тут было тихо. Как на кладбище. Конечная цель: этот край должен быть и поэтому непременно станет немецким. Туземцам места под солнцем нет.
Как поступать с местными дикарями конкретно? – развивал он свои мысли дальше, подбадриваемый настороженной тишиной, которая буквально впитывала каждое его слово. – Прежде всего максимально используем местный контингент на восстановлении разрушенных промышленных объектов и на работах в богатой нефтяной промышленности. Саботаж, налеты террористов, уничтожение урожая, снижение темпов работы будем карать безжалостно. Но мы не можем злоупотреблять старыми методами. Нужно действовать иначе – тихо, быстро, по возможности тайно. Людей, наиболее здоровых физически, отправим на работы в рейх, откуда они уже никогда не вернутся. Однако в этом случае необходимо придерживаться осторожного зондербегандлюга – специального поведения. Кампанию начнем с выразительных воззваний, простых и доходчивых, доступных для примитивного мышления дикарей, например, таких: «Великогермания зовет тебя! На Кавказе русские уже сложили оружие, воюют англичане. Если они придут сюда, то загонят всех в колониальное рабство к чернокожим людоедам Африки или сделают всех рабами британских рабов в Индии. Езжай в великий рейх! Немедленно! Ты увидишь лирическую страну немцев, будешь работать в просторных и светлых цехах германских заводов, будешь иметь твердое материальное обеспечение, познаешь классическую немецкую культуру. Готовься к сказочному путешествию в Страну Счастья! Бери с собой ложку и миску, еду на три дня и бумагу для незнакомого тебе немецкого гигиенического ватерклозета…»
Офицеры дружно заржали. Хейниш снисходительно замолк, давая им возможность нагоготаться. Это хорошо, когда подчиненные понимают и ценят шутку.
– А вам, господа, я еще напомню достопамятный завет обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха, злодейски убитого врагами рейха. «Пули и виселицы!» – вот что завещал нам незабвенный шеф СД! – И Хейниш закончил свое выступление в стиле, который стал нормой на всех эсэсовских сборищах: – Так будем же держать палец на взведенном курке! Сделаем эту землю идеальным кладбищем для лишних. Трупы – образцовое удобрение для плодородных земель трудолюбивых немецких колонистов! Хайль Гитлер!
– Зиг хайль! – повскакали с мест присутствующие.
В этот момент двери распахнулись и в кабинет Хейниша вошел его личный адъютант унтерштурм-фюрер Вильгельм Майер, чем-то слишком взволнованный для дисциплинированного служаки.
– Господин штурмбаннфюрер, срочный вызов по телефону!
– Кто там еще морочит голову?
Рыжий, прямо-таки огненный Вилли скользнул взглядом по присутствующим офицерам и ответил сдержанно, но с довольно прозрачным намеком:
– Звонок из штаба! Я переключил телефон на вас!
Штурмбаннфюрер взял трубку и недовольно буркнул:
– Хейниш слушает.
Но вдруг подтянулся, голос его приобрел ненатуральную предупредительность, которая передалась другим, и стало тихо.
– Господин оберфюрер?.. Слушаю вас внимательно! Гость из Берлина?.. Да, понимаю… От Геббельса? Записываю: военный корреспондент герр Адольф Шеер, историк, военное звание – гауптман… Все будет выполнено образцово, господин оберфюрер! Встретим, как и надлежит, на высшем уровне…
Он положил трубку, какую-то минуту задумчиво глядел на нее, не отнимая руки, словно ждал, что телефон снова позовет, и лишь потом поднял глаза на офицеров:
– Только что оберфюрер СС господин Корземан сообщил, что к нам едет военный корреспондент из Берлина, историк Адольф Шеер. Известно ли что-нибудь о нем?
Офицеры переглянулись, молча пожали плечами, и Хейниш, не дождавшись ответа, пояснил подробнее:
– Он имеет очень высокие полномочия и почетное задание написать историческую работу по свежим следам нашей блестящей победы на Кавказе. – А в мыслях добавил: «Какая, согласно поговорке, еще буквально за горами». – Ведь за Кавказом – Иран и Индия, так что наши армии сейчас находятся в состоянии гигантского сражения за мировое господство. Оберфюрер особенно подчеркнул, чтобы каждый из нас всемерно содействовал историку в его ответственной и почетной работе… Если это тот самый Шеер, какого я знал еще ребенком… А впрочем, увидим… Возможно, ему понадобится переводчик. Кстати, Майер, как обстоят дела с проверкой Кристины Бергер? Мне кажется, Шееру будет приятно, если в случае необходимости переводчицей у него будет миловидная девушка. Да еще из нашего ведомства…
– Необходимые справки наведены. Весь материал подготовлен.
– Отлично! Ознакомьте меня с ним немедленно. Все свободны!
Через минуту Хейниш уже неторопливо листал документы из досье на Кристину Бергер. Сначала – фото. Фас. Профиль. В полный рост.
– И в самом деле, симпатичная особа. Образцовый нордический тип лица. Или не так? – заметил Хейниш Майеру. – Обращаю внимание: это один из мотивов (хотя и неслужебный), вследствие которого Кристина желательна в СД. Поэтому и проверка проходит не «по всей форме». Если ей придется работать с Шеером, гауптману останется только благодарить. Но за такую девушку, – он щелкнул пальцами, – одной благодарности мало… Внешне – действительно клад!
– О, да! – охотно согласился рыжий Вилли. – Красива. Двадцать лет. Не замужем. Кажется, сердце еще не занято. Свободно владеет языками – немецким, русским, украинским. Последний распространен и среди определенных слоев местного казачества.
– Выходит, для нас она действительно находка?
Унтерштурмфюрер ответил сугубо по-служебному:
– Похоже на то. Отец ее – немец, истинно арийского происхождения, родом из Штутгарта. Воевал на восточном фронте во времена Первой мировой войны. Тяжело раненный, попал в плен к русским. После войны женился на немке, дочери австрийского колониста чистой нордической крови. Все время проживал в Галиции, бывшей колонии Австро-Венгерской империи. Когда пришли большевики, не решился репатриироваться, так как не хотел оставлять на произвол судьбы довольно большое мясо-молочное хозяйство. Ошибся в своих расчетах: перед самой войной был репрессирован советской властью как кулацкий элемент с конфискацией всего имущества в пользу колхоза.
– Посылали запрос в Штутгарт?
– Да. Из тамошних архивов известно, что герр Бергер владел небольшой кофейней, которую продал, уходя на фронт.
– Почему не поручил присмотр за кофейней родным, как это делали и делают другие?
– Он осиротел еще юношей, господин штурмбаннфюрер. Был в семье единственным сыном. Никаких других родных в Штутгарте не имел. Возможно, поэтому и не вернулся на родину.
– Понятно. А какие вести из Галиции?
– Теперешняя судьба Бергера неизвестна. Однако нам удалось разыскать несколько семейных фотографий. Вот они. К сожалению, Кристина на них – лишь в трехлетнем возрасте. Пухленькая, белокурая малышка. Других фотографий нет.
– Хорошо! – складывая фото в конверт, проговорил Хейниш. – А сейчас, Вилли, езжайте за Кристиной Бергер. Я жду! И еще одно: пусть мне дадут из архива несколько фото, любых мужчин и женщин…
– Уже сделано, шеф. Они – в папке.
– О, Вилли! – только и мог одобрить Хейниш.
* * *
В бургомистрате этот предусмотрительный эсэсовец с густыми и яркими веснушками, светлыми, почти белыми бровями над неожиданно темными глазами, но зато с классически нордическими чертами лица – высокий лоб, что переходил в прямой, крупный нос, запавшие глаза, узкие аскетические скулы, подпертые несколько тяжеловатым подбородком, – повел себя странно. Он не выбрасывал вперед правую руку и не выкрикивал «хайль!», не щелкал каблуками, не задирал спесиво при каждом слове, будто норовистый конь, голову, прикрытую черной фуражкой с серебряным черепом и берцовыми костями крест-накрест.– Добрый день! – вежливо поздоровался он, обращаясь к Кристине. – Любит ли фрейлейн кататься в автомобиле?
– Смотря с кем, господин офицер, – в тон ему, едва заметно кокетничая, ответила Кристина Бергер, разглядывая немца.
– Сейчас – со мною… Разве мы не пара? Яркий рыжий с яркою блондинкой… Картинка! К тому же у меня чудесный «опель-капитан» с мощным мотором. Блестящий! Лакированный!
– А если я откажусь?
Вилли Майер притворно огорчился, а потом, словно осененный счастливой мыслью, радостно сообщил:
– Ваша правда – машина у меня служебная, не для частных поездок. Но, фрейлейн, кто обратит на это внимание? Ведь ваш строгий костюм очень напоминает форму люфтваффе!
– Тем не менее это не достаточное основание… Зачем я вам нужна?
– И об этом спрашивает красавица! – артистически изумился Вилли и шутливо заметил: – Иди со мной, и будет Бог с тобой… – Но сразу же стал серьезным: – Едем, фрейлейн. Это – приказ! Зря теряем время, а нас ждут… Кстати, меня зовут Вилли. Точнее – унтерштурмфюрер Майер.
– Господин офицер, – уже в машине спросила Кристина Бергер, – могу ли я узнать, куда вы меня везете?
– На допрос, фрейлейн, на допрос! – весело оскалился эсэсовец, словно сообщая превосходную новость.
Она внимательно поглядела на него. Он тоже заглянул в ее глаза, будто желая убедиться, какое впечатление произвели на девушку его слова.
Кристина видела его впервые, и он казался ей каким-то странным, не похожим на других немцев, на тех, что ежедневно по тем или иным причинам толклись в бургомистрате. Быстрый в разговоре, но совершенно лишенный надменного самодовольства и холодной, искусственно подчеркнутой сухости. Его приветливость казалась естественной и потому была опасной. Или это просто хитрый трюк слишком самоуверенного ухажера? Неужели сейчас пригласит к столу с непременным коньяком и бутербродами? Вроде не похоже…
По улице молодцевато вышагивали загорелые солдаты с расстегнутыми воротами и закатанными по локоть рукавами. На груди поблескивали автоматы, за плечами болтались каски, из широких голенищ сапог торчали ручки гранат. Взлохмаченные вояки дружно пели:
– На допрос? – обеспокоенно и удивленно переспросила Кристина. – К кому?
Фюрер, бефеле, вир фольген дир!1
– К моему шефу. Ведь я сам вас ни о чем не спрашиваю.
– И кто же он, ваш грозный шеф?
– Немного терпения, и у вас будет приятная возможность с ним познакомиться. Впрочем, кажется, вы уже встречались…
– Неужели мы едем в гестапо?
– А хотя бы! – небрежно обронил Вилли. – Это вас страшит?
– Нисколько…
– Вот и отлично! – радостно завершил он разговор.
«Опель-капитан» въехал во двор, где грузно придавила землю длинная двухэтажная кирпичная постройка, и резко затормозил перед входом. Над ним черным крылом свисал эсэсовский флаг с двумя руническими зигзагами. Будто хмурый символ – черная туча с серебряными молниями.
Вилли галантно распахнул дверцу, подал руку Кристине. Часовые вытянулись перед ней, как перед высоким начальством. А впрочем, они конечно же тянулись перед офицером. Хотя он шел с дамой, как и положено воспитанному человеку, на шаг позади. Возле входа он пригласил: