Страница:
– Прошу, фрейлейн!
Майер провел ее широкой лестницей, выстеленной зеленой дорожкой, на второй этаж, в просторную приемную. Остановился перед высокими массивными дверями и сказал:
– Я остаюсь и буду ждать. Смело входите – господин штурмбаннфюрер хочет поговорить с вами лично. Прошу!
– Покорно благодарю, – тихо сказала Кристина и, вопреки совету слишком приветливого Вилли, робко проскользнула в кабинет.
Действительно, Вилли не ошибся (а может быть, все заранее знал), когда предположил, что этот крепыш ей знаком. Да, это он изрядно переполошил бургомистра Лихана Даурова, когда тот не выдержал и полез к ней, Кристине Бергер, со своими отталкивающе жилистыми лапищами, густо поросшими какими-то грязноватыми волосами. Еще тогда Кристина заметила, что штурмбаннфюрер имеет удивительную, возможно, показную особенность – то неожиданно гневно орать, то так же неожиданно, без малейшего перехода, издевательски хохотать. Это тревожило и сбивало с толку собеседника, ибо герр штурмбаннфюрер вовсе не походил на бездумного глупца, занявшего высокий пост благодаря влиятельному покровительству.
– Рад вас видеть, фрейлейн! – штурмбаннфюрер поднялся из-за стола и пошел ей навстречу. – Не волнуйтесь, здесь вас никто не тронет – вы не в каком-то бургомистрате. – Он громко захохотал, но тут же оборвал смех. – Простите меня, фрейлейн, если вам неприятно это напоминание. А это, разумеется, так и есть! Что поделаешь, грубеем и черствеем за рутинной работой, этичный лоск наведем после войны… Прошу вас, садитесь.
Кристина Бергер в сопровождении Хейниша подошла к двум мягким кожаным креслам, стоявшим друг против друга перед письменным столом. Скромно присела в предложенное кресло. Хейниш разместился не за столом, а в кресле напротив, закинув ногу на ногу. Ее, несмотря на дружелюбный тон штурмбаннфюрера, на его приветливые, хотя и грубоватые шутки, не покидали внутренняя настороженность и беспокойство. Во всем рейхе, наверное, нет ни одного немца, который спокойно бы заходил в управление имперской безопасности. Что уж говорить о фольксдойчах, которые родились и выросли за пределами границ рейха.
– Пожалуйста, не сердитесь, фрейлейн, за то, что я так бесцеремонно побеспокоил вас, – вежливо заметил Хейниш. – Это ненадолго, и я уверен, что вы не будете жалеть.
– У вас ко мне дело? – спросила Кристина.
– Ну что вы! – небрежно махнул рукой Хейниш. – Никаких дел! Разве в будущем… А сейчас – лишь несколько незначительных вопросов. И вот первый: как себя вел мой адъютант Вилли Майер? Ничем не обидел?
– Что вы! Очень предупредительный молодой человек…
– Курите? Отличные болгарские сигареты.
– Простите, но у нас в семье никто не курил. Правда, отец в молодости, слышала я, любил побаловаться трубкой, но после ранения ему категорически запретили курение.
– Тогда позволите мне закурить?
– О, разумеется! Вы хозяин, а к табачному дыму я привыкла – господин бургомистр и его полицейские курят, не спрашивая разрешения. Да еще противную махорку! А у вас, наверное, ароматные и приятные…
– Высшего качества, – заверил Хейниш и щелкнул зажигалкой. Он закурил и прищурился, словно бы от седоватого дымка. – Так вот, объясните мне, почему и как вы очутились здесь?
– Но ведь меня привез сюда ваш адъютант! – удивленно подняла на него глаза Кристина. – Я считала – по вашему приказу…
– Я, вероятно, неточно выразился. Не об этом речь, фрейлейн. Поэтому повторяю: почему и как вы оказались в нашем городе?
– Не понимаю, господин майор, – явно растерялась Кристина.
– Штурмбаннфюрер, – поправил ее Хейниш. – Майор – это армейское звание.
– Стыдно сказать, но я все еще не очень разбираюсь…
– Вскоре будете разбираться… Вы родились в Галиции, не так ли?
– Да, господин штурмбаннфюрер.
– И жили там?
– Все время…
– Тогда почему же оказались здесь, на Северном Кавказе?
– Если вас интересует это, то пожалуйста… История моя короткая, как и жизнь… В Галиции мы жили в немецкой колонии Найдорф, поблизости от Дрогобыча. Оттуда нас всех вывезли в Россию. Сначала уверяли, будто повезут к немцам Поволжья, а потом решили перебросить еще дальше – в глухой угол Казахстана. Под Шелестевкой, Ростовской области, наш эшелон попал под бомбы самолетов. Там погибла… моя мама, – Кристина торопливо вытащила шелковый платочек с вышитыми готическими инициалами «К. В.» – Там моя мама и похоронена, в общей могиле.
– Я надеюсь, вы понимаете, фрейлейн, что в вашей трагедии виновны не немцы, а большевики, которые отрывают людей от родных мест и домов, – осторожно заметил Хейниш, внимательно наблюдая за выражением лица девушки. – Более того, насколько мне известно, поместье Найдорф не задела ни одна немецкая пуля. Даже случайная. Там сейчас военный госпиталь.
– Мы и не хотели ехать, но нас принудили. Сначала отобрали все нажитое, а потом и самих загнали в вагоны.
– Успокойтесь, фрейлейн, – Хейниш поднялся, подошел к сифону. – Выпейте стакан минеральной воды. Охлажденная!
– Благодарю, господин штурмбаннфюрер. Вы очень внимательны.
– Теперь вы имеете полную возможность вернуться домой.
– О, я думала об этом. Но мне было бы там очень грустно и тоскливо – ни родных, ни знакомых… А каждая мелочь напоминала бы мне моих несчастных родителей… Я и от эшелона пошла куда глаза глядят… Некоторое время жила и работала мобилизованной на хуторе колхоза имени Калинина Ростовской области. Потом снова принудительная эвакуация, бегство людей. Жутко вспомнить… Только мой верный пес не оставил меня и защищал от злых людей. Так вот я и очутилась здесь… К счастью, – она вдруг оживилась, – немецкие танки двигаются быстрее, чем неповоротливые коровы. Танки опередили нас еще в степи. Все, кто направлялся в большевистский тыл, панически разбежались кто куда. Скотину покинули на произвол судьбы… А я направилась в этот, теперь уже немецкий, город и сразу же пошла в комендатуру. Заместитель коменданта Функеля герр Мюллер отнесся ко мне весьма благосклонно и немедленно обеспечил хорошей работой в бургомистрате. Я ему очень благодарна – это по-настоящему благородный и отзывчивый господин…
– Но почему же вы так торопились устроиться на работу? – щурился за дымком Хейниш.
Кристина Бергер печально взглянула на него и с горьким упреком сказала:
– Я вижу, вы меня в чем-то подозреваете, господин штурмбаннфюрер? – Слезы у нее высохли, и она даже с некоторым вызовом посмотрела на Хейниша. В ее глазах вспыхнуло неприкрытое возмущение, но штурмбаннфюрер старался его не замечать. – Неужели? – и глаза ее увлажнились.
Он непринужденно хохотнул:
– Вы начинаете мне нравиться, фрейлейн! Боже мой, какой глупец берет в разведку очаровательных девушек? Красота – это особая примета, которая каждому бросается в глаза, а значит, опасная. Разведка – дело сереньких и неприметных людишек.
– А Мата Хари?[5]
– запальчиво возразила Кристина. – Я читала, что она была ошеломляюще красива.
– Мата Хари и погибла из-за своей фатальной красоты, ибо не могла и шагу ступить без чужого, большей частью похотливого взгляда… А ревность неудачливых воздыхателей порождает самые фантастические версии, порой – очень вероятные. Они и привели красавицу на казнь… Но вы не ответили на мой вопрос. Так что же вас вынудило поспешить с работой?
Глаза девушки неожиданно блеснули:
– Я немка, и мол долг – служить рейху!
– Похвальное намерение, – кисло отметил Хейниш, – но не стоит зря горячиться, фрейлейн. Сейчас мы все окончательно выясним. – Он вынул из конверта фотографии и разложил их на столе. – Только не волнуйтесь, фрейлейн, прошу вас. Приглядитесь спокойно и скажите, есть ли среди этих людей ваши знакомые?!
– Мама! – вырвалось у Кристины.
Хейниша начали раздражать все эти девичьи эмоции. Он никак не мог добиться цели. И чувствовал себя каким-то котом, который напрасно глазеет на аппетитную колбасу сквозь стеклянную витрину магазина. Он рассчитывал, что Кристина или возьмет в руки фотографии родителей, или же совсем не узнает их… Сразу все стало бы ясно как на ладони: если возьмет фото под номером пять и шесть – она дочь Бергеров, если не узнает – что ж, конец известный, хотя и жаль ставить под автоматы такое очаровательное создание. А девчонка, поглядите, уже битый час твердит о родственных чувствах. Ах уж эти женщины – никакой тебе выдержки! Правда, всего лишь месяц назад она похоронила трагически погибшую мать, поэтому, вероятно, и вырвалось у нее самое первое – «мама»! Однако с ее эмоциями необходимо наконец кончать.
– Вы, кажется, увидели среди этих людей свою мать… Интересно! Покажите мне ее, фрейлейн!
– Мама! – сказала Кристина, не стесняясь и не вытирая слез, и взяла фото под номером пять. – Отец! – взяла фото с номером шесть.
– Вот и все, фрейлейн Бергер. – Лицо Хейниша озарилось. Он впервые за все время разговора подчеркнуто обратился к ней по фамилии. – Да-да, это была небольшая, но необходимая проверка. – Заговорщицки наклонился к Кристине и лукаво добавил: – Надеюсь, вы извините меня, если я напомню вам некий разговор. Помните, я сказал, что вам больше к лицу черный цвет и что мои комплименты имеют практическое значение. Так вот, с этой минуты вы работаете в СД!
– Не понимаю, – растерянно прошептала Кристина.
– Мы считаем, – приветливо продолжал Хейниш, – что на службе в имперской безопасности вы принесете рейху больше пользы, чем в никчемном бургомистрате. Как видите, ваши патриотические порывы нами учтены…
– Это огромная честь для меня, господин штурмбаннфюрер! – Девушка говорила искренне, но в ее голосе чувствовалась тревога. – Если есть такая необходимость, я приложу все силы, будьте уверены. Но справлюсь ли я? Я же ничего не умею и ничего не понимаю в вашей работе.
– И сумеете, и справитесь, фрейлейн. Вы знаете три языка – немецкий, русский, украинский. В здешних условиях ваши знания – клад. Отныне вы – мой секретарь, а если возникнет такая нужда, то будете еще выполнять функции переводчика, разумеется, с соответствующей дополнительной оплатой. Ведь вы прекрасно переводите, фрейлейн! Я имел честь лично убедиться в этом! – И, вероятно вспомнив обстоятельства их знакомства, он со сдержанным смехом спросил: – Кстати, какое мнение у вас сложилось о бургомистре?
– Животное, грязное и примитивное!
– О, у вас безошибочный инстинкт настоящей арийки! Однако с расовой теорией вам необходимо ознакомиться глубже. Ученые Великогермании, – подчеркнул Хейниш, – разработали подробную таблицу добродетелей идеального арийца. И вам эти черты господствующего расового превосходства надо не только знать, но и повседневно воспитывать в себе. Какие же они, эти черты настоящего сверхчеловека? Готовность к самопожертвованию во имя Германии. Безотказное послушание. Самоотверженная преданность великим идеям фюрера. Решительность и безжалостность в действиях на пользу рейху. Способность властвовать над рабами и конструктивно управлять унтерменшами…
– Господин штурмбаннфюрер! – восхищенно воскликнула Кристина. – Вы настоящий философ! Если бы не война, ваш путь пролег бы в науке!
От удовольствия Хейниш зарделся.
– Будем считать, фрейлейн Бергер, – доброжелательно сказал он, – что ваши комплименты тоже имеют практическое значение. А сейчас я вам с удовольствием подарю самый лучший учебник всей новейшей мировой философии, гениальное творение нашего фюрера «Майн кампф», чем хочу немного искупить свою вину. Что поделаешь – служба!
– Я вам сердечно благодарна, господин штурмбаннфюрер, – заверила Кристина, с благоговением прижимая к себе книгу в коричневом кожаном переплете с тисненой свастикой на корешке, – несказанно благодарна. Заверяю, что творение фюрера я выучу, как стихи, на память!
Хейниш одобрительно кивнул и нажал кнопку, вмонтированную в край стола. Немедленно в дверях появился Вилли.
– Майер! – приказал штурмбаннфюрер. – Позаботьтесь о новой сотруднице фрейлейн Бергер. Уведомите об этом кого следует, ну и все такое прочее… Найдите хороший, тихий дом для нее. И запомните: я хочу, чтобы уже завтра фрейлейн Бергер пришла в форме.
Черное ей к лицу! Пока что – без знаков различия.
– Самое приятное задание за все время, господин штурмбаннфюрер! – молодцевато вытянулся Вилли.
Глава пятая
Майер провел ее широкой лестницей, выстеленной зеленой дорожкой, на второй этаж, в просторную приемную. Остановился перед высокими массивными дверями и сказал:
– Я остаюсь и буду ждать. Смело входите – господин штурмбаннфюрер хочет поговорить с вами лично. Прошу!
– Покорно благодарю, – тихо сказала Кристина и, вопреки совету слишком приветливого Вилли, робко проскользнула в кабинет.
Действительно, Вилли не ошибся (а может быть, все заранее знал), когда предположил, что этот крепыш ей знаком. Да, это он изрядно переполошил бургомистра Лихана Даурова, когда тот не выдержал и полез к ней, Кристине Бергер, со своими отталкивающе жилистыми лапищами, густо поросшими какими-то грязноватыми волосами. Еще тогда Кристина заметила, что штурмбаннфюрер имеет удивительную, возможно, показную особенность – то неожиданно гневно орать, то так же неожиданно, без малейшего перехода, издевательски хохотать. Это тревожило и сбивало с толку собеседника, ибо герр штурмбаннфюрер вовсе не походил на бездумного глупца, занявшего высокий пост благодаря влиятельному покровительству.
– Рад вас видеть, фрейлейн! – штурмбаннфюрер поднялся из-за стола и пошел ей навстречу. – Не волнуйтесь, здесь вас никто не тронет – вы не в каком-то бургомистрате. – Он громко захохотал, но тут же оборвал смех. – Простите меня, фрейлейн, если вам неприятно это напоминание. А это, разумеется, так и есть! Что поделаешь, грубеем и черствеем за рутинной работой, этичный лоск наведем после войны… Прошу вас, садитесь.
Кристина Бергер в сопровождении Хейниша подошла к двум мягким кожаным креслам, стоявшим друг против друга перед письменным столом. Скромно присела в предложенное кресло. Хейниш разместился не за столом, а в кресле напротив, закинув ногу на ногу. Ее, несмотря на дружелюбный тон штурмбаннфюрера, на его приветливые, хотя и грубоватые шутки, не покидали внутренняя настороженность и беспокойство. Во всем рейхе, наверное, нет ни одного немца, который спокойно бы заходил в управление имперской безопасности. Что уж говорить о фольксдойчах, которые родились и выросли за пределами границ рейха.
– Пожалуйста, не сердитесь, фрейлейн, за то, что я так бесцеремонно побеспокоил вас, – вежливо заметил Хейниш. – Это ненадолго, и я уверен, что вы не будете жалеть.
– У вас ко мне дело? – спросила Кристина.
– Ну что вы! – небрежно махнул рукой Хейниш. – Никаких дел! Разве в будущем… А сейчас – лишь несколько незначительных вопросов. И вот первый: как себя вел мой адъютант Вилли Майер? Ничем не обидел?
– Что вы! Очень предупредительный молодой человек…
– Курите? Отличные болгарские сигареты.
– Простите, но у нас в семье никто не курил. Правда, отец в молодости, слышала я, любил побаловаться трубкой, но после ранения ему категорически запретили курение.
– Тогда позволите мне закурить?
– О, разумеется! Вы хозяин, а к табачному дыму я привыкла – господин бургомистр и его полицейские курят, не спрашивая разрешения. Да еще противную махорку! А у вас, наверное, ароматные и приятные…
– Высшего качества, – заверил Хейниш и щелкнул зажигалкой. Он закурил и прищурился, словно бы от седоватого дымка. – Так вот, объясните мне, почему и как вы очутились здесь?
– Но ведь меня привез сюда ваш адъютант! – удивленно подняла на него глаза Кристина. – Я считала – по вашему приказу…
– Я, вероятно, неточно выразился. Не об этом речь, фрейлейн. Поэтому повторяю: почему и как вы оказались в нашем городе?
– Не понимаю, господин майор, – явно растерялась Кристина.
– Штурмбаннфюрер, – поправил ее Хейниш. – Майор – это армейское звание.
– Стыдно сказать, но я все еще не очень разбираюсь…
– Вскоре будете разбираться… Вы родились в Галиции, не так ли?
– Да, господин штурмбаннфюрер.
– И жили там?
– Все время…
– Тогда почему же оказались здесь, на Северном Кавказе?
– Если вас интересует это, то пожалуйста… История моя короткая, как и жизнь… В Галиции мы жили в немецкой колонии Найдорф, поблизости от Дрогобыча. Оттуда нас всех вывезли в Россию. Сначала уверяли, будто повезут к немцам Поволжья, а потом решили перебросить еще дальше – в глухой угол Казахстана. Под Шелестевкой, Ростовской области, наш эшелон попал под бомбы самолетов. Там погибла… моя мама, – Кристина торопливо вытащила шелковый платочек с вышитыми готическими инициалами «К. В.» – Там моя мама и похоронена, в общей могиле.
– Я надеюсь, вы понимаете, фрейлейн, что в вашей трагедии виновны не немцы, а большевики, которые отрывают людей от родных мест и домов, – осторожно заметил Хейниш, внимательно наблюдая за выражением лица девушки. – Более того, насколько мне известно, поместье Найдорф не задела ни одна немецкая пуля. Даже случайная. Там сейчас военный госпиталь.
– Мы и не хотели ехать, но нас принудили. Сначала отобрали все нажитое, а потом и самих загнали в вагоны.
– Успокойтесь, фрейлейн, – Хейниш поднялся, подошел к сифону. – Выпейте стакан минеральной воды. Охлажденная!
– Благодарю, господин штурмбаннфюрер. Вы очень внимательны.
– Теперь вы имеете полную возможность вернуться домой.
– О, я думала об этом. Но мне было бы там очень грустно и тоскливо – ни родных, ни знакомых… А каждая мелочь напоминала бы мне моих несчастных родителей… Я и от эшелона пошла куда глаза глядят… Некоторое время жила и работала мобилизованной на хуторе колхоза имени Калинина Ростовской области. Потом снова принудительная эвакуация, бегство людей. Жутко вспомнить… Только мой верный пес не оставил меня и защищал от злых людей. Так вот я и очутилась здесь… К счастью, – она вдруг оживилась, – немецкие танки двигаются быстрее, чем неповоротливые коровы. Танки опередили нас еще в степи. Все, кто направлялся в большевистский тыл, панически разбежались кто куда. Скотину покинули на произвол судьбы… А я направилась в этот, теперь уже немецкий, город и сразу же пошла в комендатуру. Заместитель коменданта Функеля герр Мюллер отнесся ко мне весьма благосклонно и немедленно обеспечил хорошей работой в бургомистрате. Я ему очень благодарна – это по-настоящему благородный и отзывчивый господин…
– Но почему же вы так торопились устроиться на работу? – щурился за дымком Хейниш.
Кристина Бергер печально взглянула на него и с горьким упреком сказала:
– Я вижу, вы меня в чем-то подозреваете, господин штурмбаннфюрер? – Слезы у нее высохли, и она даже с некоторым вызовом посмотрела на Хейниша. В ее глазах вспыхнуло неприкрытое возмущение, но штурмбаннфюрер старался его не замечать. – Неужели? – и глаза ее увлажнились.
Он непринужденно хохотнул:
– Вы начинаете мне нравиться, фрейлейн! Боже мой, какой глупец берет в разведку очаровательных девушек? Красота – это особая примета, которая каждому бросается в глаза, а значит, опасная. Разведка – дело сереньких и неприметных людишек.
– А Мата Хари?[5]
– запальчиво возразила Кристина. – Я читала, что она была ошеломляюще красива.
– Мата Хари и погибла из-за своей фатальной красоты, ибо не могла и шагу ступить без чужого, большей частью похотливого взгляда… А ревность неудачливых воздыхателей порождает самые фантастические версии, порой – очень вероятные. Они и привели красавицу на казнь… Но вы не ответили на мой вопрос. Так что же вас вынудило поспешить с работой?
Глаза девушки неожиданно блеснули:
– Я немка, и мол долг – служить рейху!
– Похвальное намерение, – кисло отметил Хейниш, – но не стоит зря горячиться, фрейлейн. Сейчас мы все окончательно выясним. – Он вынул из конверта фотографии и разложил их на столе. – Только не волнуйтесь, фрейлейн, прошу вас. Приглядитесь спокойно и скажите, есть ли среди этих людей ваши знакомые?!
– Мама! – вырвалось у Кристины.
Хейниша начали раздражать все эти девичьи эмоции. Он никак не мог добиться цели. И чувствовал себя каким-то котом, который напрасно глазеет на аппетитную колбасу сквозь стеклянную витрину магазина. Он рассчитывал, что Кристина или возьмет в руки фотографии родителей, или же совсем не узнает их… Сразу все стало бы ясно как на ладони: если возьмет фото под номером пять и шесть – она дочь Бергеров, если не узнает – что ж, конец известный, хотя и жаль ставить под автоматы такое очаровательное создание. А девчонка, поглядите, уже битый час твердит о родственных чувствах. Ах уж эти женщины – никакой тебе выдержки! Правда, всего лишь месяц назад она похоронила трагически погибшую мать, поэтому, вероятно, и вырвалось у нее самое первое – «мама»! Однако с ее эмоциями необходимо наконец кончать.
– Вы, кажется, увидели среди этих людей свою мать… Интересно! Покажите мне ее, фрейлейн!
– Мама! – сказала Кристина, не стесняясь и не вытирая слез, и взяла фото под номером пять. – Отец! – взяла фото с номером шесть.
– Вот и все, фрейлейн Бергер. – Лицо Хейниша озарилось. Он впервые за все время разговора подчеркнуто обратился к ней по фамилии. – Да-да, это была небольшая, но необходимая проверка. – Заговорщицки наклонился к Кристине и лукаво добавил: – Надеюсь, вы извините меня, если я напомню вам некий разговор. Помните, я сказал, что вам больше к лицу черный цвет и что мои комплименты имеют практическое значение. Так вот, с этой минуты вы работаете в СД!
– Не понимаю, – растерянно прошептала Кристина.
– Мы считаем, – приветливо продолжал Хейниш, – что на службе в имперской безопасности вы принесете рейху больше пользы, чем в никчемном бургомистрате. Как видите, ваши патриотические порывы нами учтены…
– Это огромная честь для меня, господин штурмбаннфюрер! – Девушка говорила искренне, но в ее голосе чувствовалась тревога. – Если есть такая необходимость, я приложу все силы, будьте уверены. Но справлюсь ли я? Я же ничего не умею и ничего не понимаю в вашей работе.
– И сумеете, и справитесь, фрейлейн. Вы знаете три языка – немецкий, русский, украинский. В здешних условиях ваши знания – клад. Отныне вы – мой секретарь, а если возникнет такая нужда, то будете еще выполнять функции переводчика, разумеется, с соответствующей дополнительной оплатой. Ведь вы прекрасно переводите, фрейлейн! Я имел честь лично убедиться в этом! – И, вероятно вспомнив обстоятельства их знакомства, он со сдержанным смехом спросил: – Кстати, какое мнение у вас сложилось о бургомистре?
– Животное, грязное и примитивное!
– О, у вас безошибочный инстинкт настоящей арийки! Однако с расовой теорией вам необходимо ознакомиться глубже. Ученые Великогермании, – подчеркнул Хейниш, – разработали подробную таблицу добродетелей идеального арийца. И вам эти черты господствующего расового превосходства надо не только знать, но и повседневно воспитывать в себе. Какие же они, эти черты настоящего сверхчеловека? Готовность к самопожертвованию во имя Германии. Безотказное послушание. Самоотверженная преданность великим идеям фюрера. Решительность и безжалостность в действиях на пользу рейху. Способность властвовать над рабами и конструктивно управлять унтерменшами…
– Господин штурмбаннфюрер! – восхищенно воскликнула Кристина. – Вы настоящий философ! Если бы не война, ваш путь пролег бы в науке!
От удовольствия Хейниш зарделся.
– Будем считать, фрейлейн Бергер, – доброжелательно сказал он, – что ваши комплименты тоже имеют практическое значение. А сейчас я вам с удовольствием подарю самый лучший учебник всей новейшей мировой философии, гениальное творение нашего фюрера «Майн кампф», чем хочу немного искупить свою вину. Что поделаешь – служба!
– Я вам сердечно благодарна, господин штурмбаннфюрер, – заверила Кристина, с благоговением прижимая к себе книгу в коричневом кожаном переплете с тисненой свастикой на корешке, – несказанно благодарна. Заверяю, что творение фюрера я выучу, как стихи, на память!
Хейниш одобрительно кивнул и нажал кнопку, вмонтированную в край стола. Немедленно в дверях появился Вилли.
– Майер! – приказал штурмбаннфюрер. – Позаботьтесь о новой сотруднице фрейлейн Бергер. Уведомите об этом кого следует, ну и все такое прочее… Найдите хороший, тихий дом для нее. И запомните: я хочу, чтобы уже завтра фрейлейн Бергер пришла в форме.
Черное ей к лицу! Пока что – без знаков различия.
– Самое приятное задание за все время, господин штурмбаннфюрер! – молодцевато вытянулся Вилли.
Глава пятая
БОРОДА БАРБАРОССЫ ОБРАЩЕНА К ВОСТОКУ
«…Много труда положил, как и раньше, так и в тот год[6] император Конрад в отношении славянского племени. Один из свидетелей изложил в стихах перечень этих деяний и поднес императору. В этом изложении есть рассказ о том, как император, стоя по пояс в болотной трясине, сражался сам и призывал сражаться воинов и как после того, после победы над дикарями, он нещадно умерщвлял их лишь за одно языческое суеверие. Рассказывают, что когда-то эти дикари злодейски глумились над деревянным изображением распятого нашего Христа: плевали на него, били по щекам и, наконец, выкололи глаза и отрубили топорами руки и ноги. Мстя за это, император порубил большое количество пленных дикарей, подвергнув их такой же каре, какую они учинили над изображением Христа, и уничтожил их самыми разными способами».
Идол и живые люди…
Капитан Калина отложил ручку и начал растирать левой рукой запястье правой. С позднего вечера до глубокой ночи много писал, до боли в руке, до такого ощущения, когда кажется, будто запястье проткнуто гвоздем. Должен был писать. Точнее, переписывать идеологические «заготовки» Шеера к его планируемой в ведомстве Геббельса книге: почерки их, к великому сожалению, были разительно несхожи, и он не мог отправляться на задание с бумагами, писанными рукой немецкого гауптмана. Кроме того, было бы подозрительно, если бы он прибыл без каких-либо заметок для будущей книги. Эта проклятая немецкая скрупулезность, эта тяга к раздутым заготовочным гроссбухам, эта педантичная жажда к бесконечному цитированию и ссылкам на всевозможные источники… Черт бы их побрал! Кажется, великий сатирик Марк Твен, посмеиваясь, писал, что если немецкий ученый муж найдет для изложения одной мысли три варианта, он не станет выбирать лучший, а прилежно, один за одним, выпишет все три.
Калина вновь углубился в законспектированную Шеером хронику средневекового монаха Випона, секретаря и переписчика «цивилизатора дикарей» Конрада, отыскивая, где бы можно сократить записи. Минутами Костю чисто по-человечески бесило, что он – хочет того или нет – вынужден усваивать философию глобального преступления, неприкрытый цинизм грабителя, палаческое представление о том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Да еще усваивать в категориях «исторического мышления». Однако приходится и это делать, чтобы удачно сыграть роль верноподданного и убежденного ученого от нацизма.
«Сидит на горе Кифхойзер император Фридрих Барбаросса, – с сарказмом размышлял Костя. – Рыжая борода его тянется на Восток, устилая путь закованным в железо крестоносным воякам. Проснется Рыжебородый, когда зацветет усохшая груша и оживут призраки сновидений…» Кажется, так трактуется древняя легенда?
Костя не только знал, что само название гитлеровского «Плана Барбароссы» связано со средневековым преданием, увековеченным каменной громадой стоимостью в 1 миллион 452 тысячи 241 рейхсмарку и 37 пфеннигов. Он видел это каменное чудище. От тюрингского городка Бад-Франкенхаузена дорога ведет на Кифхойзер, в предгорье зеленого Гарца. В горе Кифхойзер – подземное логово Барбароссы. Вот там, по легенде, непобежденный властелин «Священной Римской империи немецкой нации» спит летаргическим сном в черной пещере, склонив на каменный стол голову, наполненную великолепными стратегическими замыслами. Его рыжая борода, которой более восьми веков не касались ножницы парикмахера, многометрово стелется огневой дорожкой по влажному полу. О другом убранстве пещеры легенда умалчивает. Каменный стол и дорожка, образованные бородой, – вот и все.
Капитана Калину раздражала необходимость тщательно изучать всю эту чушь. Его задание имело четко обозначенный разведывательный характер, связанный с проведением в уже недалеком будущем общего наступления Красной Армии и разгрома фашистских полчищ на Северном Кавказе. И вот на тебе, чтобы выполнить задание, нужно от пяток до макушки влезть в коричневую шкуру знатока волчьей историографии и разбойной геополитики. Не только вызубрить, а еще и собственноручно переписать человеконенавистнические «заготовки». Он как мог сдерживал в себе это неуместное чувство раздражения, но оно все время тлело, хотя и подавляемое волей.
«Держись, Костя, держись, дружище! – подбадривал он самого себя. – Не давай воли эмоциям. На ратном поле без фронта и флангов солдат Родины не имеет права воевать с открытым забралом…»
Два с половиной километра плит-ступеней ведут на вершину Кифхойзера, к гигантской архитектурно-скульптурной безвкусице – 25 тысячам кубометров дикого камня весом в 125 тысяч тонн. Уродливо и тяжело вздымается циклопическая башня, увенчанная кайзеровской короной. У подножия закаменел усопший Фридрих Барбаросса с бородой, стелющейся по земле. Перед ним – на коне бронзовый, насупленный кайзер Вильгельм Первый. Легенда уверяет, что, когда усохшая груша вдруг расцветет, император Фриц Рыжебородый сразу проснется, выйдет из подземелья и снова поведет к триумфам «дранг нах Остен» немецкие легионы, чтобы огнем и мечом добыть жизненное пространство – лебенераум, а заодно и большой простор – гроссраум. Надо полагать, фюрер посчитал, будто именно в его особе зацвела усохшая груша, так как это именно он для плана захвата СССР сначала придумал криптоним «Фриц», а потом еще более прямолинейный – «План Барбаросса».
Гауптман Шеер, несмотря на его теперешнее похмельное прозрение и печальное для его душевного равновесия, но слишком уж убедительное осознание неминуемого краха «тысячелетнего рейха», представлял собой типичный образец «новой генерации» ученого, заботливо взращенного в нацистском научном инкубаторе. Внешне это был человек среднего роста, худощавый, гибкий, физически хорошо развитый и мускулистый, тренированный в военизированных «лагерях труда» для молодежи, в основном гитлерюгенда, этой еще одной осуществленной на практике «великой» и «гениальной» идеи фюрера. Прическу, как и многие другие молодые немцы, носил «а ля Гитлер». Правда, сейчас он пытался отбрасывать волосы со лба, но они издавна, чуть ли не с детства, упрямо падали наискось, диагонально перекрывая его высокий лоб с малозаметными еще морщинами. Его прозрачные, блекло-серые, словно вода из Немецкого моря, большие и немного выпуклые глаза красноречиво свидетельствовали о том, что самый младший представитель рода Шееров еще с прадедовского колена происходит из северных провинций старой Германии. Так оно и оказалось на самом деле – его род издавна жил в Шлезвиг-Гольштейне. Нет, это не темноволосый, опухший в пивных брюхатый образчик баварского происхождения.
Была в нем и другая типичная черта – необычайное, какое-то искусственное, прямо-таки неестественное умение мыслить готовыми заштампованными формулировками, которые он в отличие от «среднеобразованного» немца свободно пересыпал предлинными и громоздкими цитатами из разных источников, в разных, пригодных для определенного случая комбинациях. Вероятно, в этом и заключается единственно возможный «творческий поиск» в прокрустовом ложе нацистов для гуманитарных наук. Но большую часть времени Шеер наедине был какой-то угнетенный, тихо сидел в углу небольшой усадьбы в горах, за городом, и если никто его не беспокоил, мог часами молча и тупо глядеть перед собой угасшими, невидящими глазами. А впрочем, в разговоре понемногу оживал и, забываясь, говорил как у себя, в «Третьем рейхе». Из разговоров постепенно вырисовывалось основное направление его мыслей, которое еще неделю тому назад было для него определяющим в карьере и научных исследованиях.
Генеральная концепция: со времен Римской империи германцы утвердили себя главной, способной к решительному сопротивлению силой в центре Европы. Сейчас они – наследники империи древних римлян. Еще исстари, на разных этапах исторического развития немцы – самая воинственная и самая образованная нация. Отсюда – обусловленное эволюцией тяготение и всенародное предназначение к мировому господству как к общественному рычагу перестройки мира по наилучшему немецкому образцу. Сам Господь Бог вложил в руки немцам мессианский крест. «Готт мит унс»[7] на пряжке крестоносного воина, ибо крест – это меч. Смелые тевтонские рыцари издавна находятся в непрестанном противоборстве с закоснелыми европейскими варварами, которые во все времена наседали на них отовсюду. Тяжелые поражения прошлого – последствия неразумного распыления сил нации. Однако теперь, в условиях объединенной в бронированный кулак Великогермании, немцы чистой арийской крови взялись наконец утвердить «новый порядок» на всем земном шаре. Причем Шеер подчеркивал преемственность, традиционность исторической эстафеты из прошлого в настоящее, современную последовательную реализацию зародившихся в прошлом идей. Это отразилось и в его дневниковых заметках, которые вынужден был переписывать советский офицер-разведчик капитан Калина.
– Скажите мне, Шеер, – как-то спросил Калина, – неужели вы серьезно считаете возможным захват половины азиатского континента, включая Индию, силами группы армий «А»? Не кажется ли вам это военной фантасмагорией?
– Не кажется, герр советский гауптман, – позабыв, что он не в Берлине, ответил автор книги, которой не суждено было появиться на свет. – Меня хорошо сориентировали в «Оберкомандо дер Вермахт». По личной просьбе самого рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса.
– И каковы же ориентиры?
– Видите ли, герр советский гауптман, азиатский вопрос встанет на повестку дня сразу после овладения Кавказом. Сначала мы возьмем Персию в железные тиски. С северо-востока – группа армий «А», с юга – африканская армия Роммеля, который освобождает сейчас от английского ига Египет.
– Роммель – освободитель?
– Безусловно. Как и фон Клейст на Кавказе… Кроме того: из Турции выступит экспедиционный корпус, который будет стоять наготове в назначенное время на персидско-турецкой границе. Мы разделаемся с Ближним Востоком молниеносно. На очереди – богатая Индия. Первым против нее вступит в действие армейское соединение «Ф» – моторизованный мобильный корпус под командованием генерала Фельми. Корпус снаряжен и обучен специально для действия в субтропических и экваториальных условиях, в горячей пустыне, холодных горах, тропической трясине и непроходимых джунглях. Формировался корпус в Греции. Там имеются соответствующие условия. И партизаны для тактических тренировок…
– Но вы понимаете, Шеер, что все перечисленное вами – лишь жалкая горстка против сотен миллионов людей? Да прибавьте к этому регулярные британские войска и французский иностранный легион, который дислоцируется в Сирии. Неужели они сложат оружие по взмаху волшебной палочки из «Оберкомандо дер Вермахт»?
– Британских и французских вояк вырежут сами азиаты. Произойдет восстание угнетенных, которое готовит «Абвер-Аусланд». Мы полагаемся на решительную и активную поддержку «пятых колонн», сформированных в отличие от европейских под националистическими или сепаратистскими лозунгами. Возьмем, например, кочевые и еще дикие племена вазири. Их предводитель Хаджи Мирза Хан мечтает о создании собственной державы вазиров под гуманным протекторатом Великогермании. Племена вазири под водительством «Факира из Ипи», такова агентурная кличка Хаджи Мирзы Хана, вооружены немецкими автоматами, пулеметами и легкими минометами, их без труда переносят на себе корабли пустыни – верблюды. Все вазири готовы восстать по первому сигналу. Так что с Ближним Востоком до самых границ жемчужины Британской империи мы покончим одним своим появлением. А когда корпус перейдет границу Индии, там восстанет так называемый индийский национальный дух во главе с врагом англичан и другом Великогермании, политическим деятелем Субхасом Чандра Босом. Вот каковы наши тщательно продуманные перспективы. Но сначала – Кавказ. Срок захвата – наступающий сентябрь. И сразу же – стремительный марш на Персию. Кавказская нефть обеспечит падение Индии. Собственно, – меланхолически подытожил неожиданно загрустивший Шеер, – именно поэтому тему моей исторической работы предварительно определили так: «Завоевание Индии на Кавказе». Но, к сожалению… – и он безнадежно махнул рукой, закрыл блокнот и аккуратно положил его на место, перед Калиной.
Калина даже с некоторым сочувствием глядел на внешне схожего с ним человека, хорошо понимая механику этих неожиданных, как смена погоды в горах, психологических перепадов; там то солнце, то дождь, здесь – то уверенность, то подавленность.
– Срок – сентябрь, – задумчиво проговорил генерал Роговцев, когда капитан Калина явился к нему с обязательным ежедневным рапортом. – На беду, немцы, как принято говорить, не выходят из графика. Пока что… Взгляни-ка, Костя, сюда, – он раздернул шторы из плотной, темной ткани, скрывавшие от постороннего взгляда огромную, густо помеченную флажками карту Кавказа, занимавшую почти всю стену. – Положение наше действительно тяжелое. Тебе, как «герру Шееру», знакомство с реальной обстановкой на фронте необходимо и очень важно. Противник наступает словно по расписанию, идет как поезда на железной дороге. Пока что…
Идол и живые люди…
Капитан Калина отложил ручку и начал растирать левой рукой запястье правой. С позднего вечера до глубокой ночи много писал, до боли в руке, до такого ощущения, когда кажется, будто запястье проткнуто гвоздем. Должен был писать. Точнее, переписывать идеологические «заготовки» Шеера к его планируемой в ведомстве Геббельса книге: почерки их, к великому сожалению, были разительно несхожи, и он не мог отправляться на задание с бумагами, писанными рукой немецкого гауптмана. Кроме того, было бы подозрительно, если бы он прибыл без каких-либо заметок для будущей книги. Эта проклятая немецкая скрупулезность, эта тяга к раздутым заготовочным гроссбухам, эта педантичная жажда к бесконечному цитированию и ссылкам на всевозможные источники… Черт бы их побрал! Кажется, великий сатирик Марк Твен, посмеиваясь, писал, что если немецкий ученый муж найдет для изложения одной мысли три варианта, он не станет выбирать лучший, а прилежно, один за одним, выпишет все три.
Калина вновь углубился в законспектированную Шеером хронику средневекового монаха Випона, секретаря и переписчика «цивилизатора дикарей» Конрада, отыскивая, где бы можно сократить записи. Минутами Костю чисто по-человечески бесило, что он – хочет того или нет – вынужден усваивать философию глобального преступления, неприкрытый цинизм грабителя, палаческое представление о том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Да еще усваивать в категориях «исторического мышления». Однако приходится и это делать, чтобы удачно сыграть роль верноподданного и убежденного ученого от нацизма.
«Сидит на горе Кифхойзер император Фридрих Барбаросса, – с сарказмом размышлял Костя. – Рыжая борода его тянется на Восток, устилая путь закованным в железо крестоносным воякам. Проснется Рыжебородый, когда зацветет усохшая груша и оживут призраки сновидений…» Кажется, так трактуется древняя легенда?
Костя не только знал, что само название гитлеровского «Плана Барбароссы» связано со средневековым преданием, увековеченным каменной громадой стоимостью в 1 миллион 452 тысячи 241 рейхсмарку и 37 пфеннигов. Он видел это каменное чудище. От тюрингского городка Бад-Франкенхаузена дорога ведет на Кифхойзер, в предгорье зеленого Гарца. В горе Кифхойзер – подземное логово Барбароссы. Вот там, по легенде, непобежденный властелин «Священной Римской империи немецкой нации» спит летаргическим сном в черной пещере, склонив на каменный стол голову, наполненную великолепными стратегическими замыслами. Его рыжая борода, которой более восьми веков не касались ножницы парикмахера, многометрово стелется огневой дорожкой по влажному полу. О другом убранстве пещеры легенда умалчивает. Каменный стол и дорожка, образованные бородой, – вот и все.
Капитана Калину раздражала необходимость тщательно изучать всю эту чушь. Его задание имело четко обозначенный разведывательный характер, связанный с проведением в уже недалеком будущем общего наступления Красной Армии и разгрома фашистских полчищ на Северном Кавказе. И вот на тебе, чтобы выполнить задание, нужно от пяток до макушки влезть в коричневую шкуру знатока волчьей историографии и разбойной геополитики. Не только вызубрить, а еще и собственноручно переписать человеконенавистнические «заготовки». Он как мог сдерживал в себе это неуместное чувство раздражения, но оно все время тлело, хотя и подавляемое волей.
«Держись, Костя, держись, дружище! – подбадривал он самого себя. – Не давай воли эмоциям. На ратном поле без фронта и флангов солдат Родины не имеет права воевать с открытым забралом…»
Два с половиной километра плит-ступеней ведут на вершину Кифхойзера, к гигантской архитектурно-скульптурной безвкусице – 25 тысячам кубометров дикого камня весом в 125 тысяч тонн. Уродливо и тяжело вздымается циклопическая башня, увенчанная кайзеровской короной. У подножия закаменел усопший Фридрих Барбаросса с бородой, стелющейся по земле. Перед ним – на коне бронзовый, насупленный кайзер Вильгельм Первый. Легенда уверяет, что, когда усохшая груша вдруг расцветет, император Фриц Рыжебородый сразу проснется, выйдет из подземелья и снова поведет к триумфам «дранг нах Остен» немецкие легионы, чтобы огнем и мечом добыть жизненное пространство – лебенераум, а заодно и большой простор – гроссраум. Надо полагать, фюрер посчитал, будто именно в его особе зацвела усохшая груша, так как это именно он для плана захвата СССР сначала придумал криптоним «Фриц», а потом еще более прямолинейный – «План Барбаросса».
Гауптман Шеер, несмотря на его теперешнее похмельное прозрение и печальное для его душевного равновесия, но слишком уж убедительное осознание неминуемого краха «тысячелетнего рейха», представлял собой типичный образец «новой генерации» ученого, заботливо взращенного в нацистском научном инкубаторе. Внешне это был человек среднего роста, худощавый, гибкий, физически хорошо развитый и мускулистый, тренированный в военизированных «лагерях труда» для молодежи, в основном гитлерюгенда, этой еще одной осуществленной на практике «великой» и «гениальной» идеи фюрера. Прическу, как и многие другие молодые немцы, носил «а ля Гитлер». Правда, сейчас он пытался отбрасывать волосы со лба, но они издавна, чуть ли не с детства, упрямо падали наискось, диагонально перекрывая его высокий лоб с малозаметными еще морщинами. Его прозрачные, блекло-серые, словно вода из Немецкого моря, большие и немного выпуклые глаза красноречиво свидетельствовали о том, что самый младший представитель рода Шееров еще с прадедовского колена происходит из северных провинций старой Германии. Так оно и оказалось на самом деле – его род издавна жил в Шлезвиг-Гольштейне. Нет, это не темноволосый, опухший в пивных брюхатый образчик баварского происхождения.
Была в нем и другая типичная черта – необычайное, какое-то искусственное, прямо-таки неестественное умение мыслить готовыми заштампованными формулировками, которые он в отличие от «среднеобразованного» немца свободно пересыпал предлинными и громоздкими цитатами из разных источников, в разных, пригодных для определенного случая комбинациях. Вероятно, в этом и заключается единственно возможный «творческий поиск» в прокрустовом ложе нацистов для гуманитарных наук. Но большую часть времени Шеер наедине был какой-то угнетенный, тихо сидел в углу небольшой усадьбы в горах, за городом, и если никто его не беспокоил, мог часами молча и тупо глядеть перед собой угасшими, невидящими глазами. А впрочем, в разговоре понемногу оживал и, забываясь, говорил как у себя, в «Третьем рейхе». Из разговоров постепенно вырисовывалось основное направление его мыслей, которое еще неделю тому назад было для него определяющим в карьере и научных исследованиях.
Генеральная концепция: со времен Римской империи германцы утвердили себя главной, способной к решительному сопротивлению силой в центре Европы. Сейчас они – наследники империи древних римлян. Еще исстари, на разных этапах исторического развития немцы – самая воинственная и самая образованная нация. Отсюда – обусловленное эволюцией тяготение и всенародное предназначение к мировому господству как к общественному рычагу перестройки мира по наилучшему немецкому образцу. Сам Господь Бог вложил в руки немцам мессианский крест. «Готт мит унс»[7] на пряжке крестоносного воина, ибо крест – это меч. Смелые тевтонские рыцари издавна находятся в непрестанном противоборстве с закоснелыми европейскими варварами, которые во все времена наседали на них отовсюду. Тяжелые поражения прошлого – последствия неразумного распыления сил нации. Однако теперь, в условиях объединенной в бронированный кулак Великогермании, немцы чистой арийской крови взялись наконец утвердить «новый порядок» на всем земном шаре. Причем Шеер подчеркивал преемственность, традиционность исторической эстафеты из прошлого в настоящее, современную последовательную реализацию зародившихся в прошлом идей. Это отразилось и в его дневниковых заметках, которые вынужден был переписывать советский офицер-разведчик капитан Калина.
– Скажите мне, Шеер, – как-то спросил Калина, – неужели вы серьезно считаете возможным захват половины азиатского континента, включая Индию, силами группы армий «А»? Не кажется ли вам это военной фантасмагорией?
– Не кажется, герр советский гауптман, – позабыв, что он не в Берлине, ответил автор книги, которой не суждено было появиться на свет. – Меня хорошо сориентировали в «Оберкомандо дер Вермахт». По личной просьбе самого рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса.
– И каковы же ориентиры?
– Видите ли, герр советский гауптман, азиатский вопрос встанет на повестку дня сразу после овладения Кавказом. Сначала мы возьмем Персию в железные тиски. С северо-востока – группа армий «А», с юга – африканская армия Роммеля, который освобождает сейчас от английского ига Египет.
– Роммель – освободитель?
– Безусловно. Как и фон Клейст на Кавказе… Кроме того: из Турции выступит экспедиционный корпус, который будет стоять наготове в назначенное время на персидско-турецкой границе. Мы разделаемся с Ближним Востоком молниеносно. На очереди – богатая Индия. Первым против нее вступит в действие армейское соединение «Ф» – моторизованный мобильный корпус под командованием генерала Фельми. Корпус снаряжен и обучен специально для действия в субтропических и экваториальных условиях, в горячей пустыне, холодных горах, тропической трясине и непроходимых джунглях. Формировался корпус в Греции. Там имеются соответствующие условия. И партизаны для тактических тренировок…
– Но вы понимаете, Шеер, что все перечисленное вами – лишь жалкая горстка против сотен миллионов людей? Да прибавьте к этому регулярные британские войска и французский иностранный легион, который дислоцируется в Сирии. Неужели они сложат оружие по взмаху волшебной палочки из «Оберкомандо дер Вермахт»?
– Британских и французских вояк вырежут сами азиаты. Произойдет восстание угнетенных, которое готовит «Абвер-Аусланд». Мы полагаемся на решительную и активную поддержку «пятых колонн», сформированных в отличие от европейских под националистическими или сепаратистскими лозунгами. Возьмем, например, кочевые и еще дикие племена вазири. Их предводитель Хаджи Мирза Хан мечтает о создании собственной державы вазиров под гуманным протекторатом Великогермании. Племена вазири под водительством «Факира из Ипи», такова агентурная кличка Хаджи Мирзы Хана, вооружены немецкими автоматами, пулеметами и легкими минометами, их без труда переносят на себе корабли пустыни – верблюды. Все вазири готовы восстать по первому сигналу. Так что с Ближним Востоком до самых границ жемчужины Британской империи мы покончим одним своим появлением. А когда корпус перейдет границу Индии, там восстанет так называемый индийский национальный дух во главе с врагом англичан и другом Великогермании, политическим деятелем Субхасом Чандра Босом. Вот каковы наши тщательно продуманные перспективы. Но сначала – Кавказ. Срок захвата – наступающий сентябрь. И сразу же – стремительный марш на Персию. Кавказская нефть обеспечит падение Индии. Собственно, – меланхолически подытожил неожиданно загрустивший Шеер, – именно поэтому тему моей исторической работы предварительно определили так: «Завоевание Индии на Кавказе». Но, к сожалению… – и он безнадежно махнул рукой, закрыл блокнот и аккуратно положил его на место, перед Калиной.
Калина даже с некоторым сочувствием глядел на внешне схожего с ним человека, хорошо понимая механику этих неожиданных, как смена погоды в горах, психологических перепадов; там то солнце, то дождь, здесь – то уверенность, то подавленность.
– Срок – сентябрь, – задумчиво проговорил генерал Роговцев, когда капитан Калина явился к нему с обязательным ежедневным рапортом. – На беду, немцы, как принято говорить, не выходят из графика. Пока что… Взгляни-ка, Костя, сюда, – он раздернул шторы из плотной, темной ткани, скрывавшие от постороннего взгляда огромную, густо помеченную флажками карту Кавказа, занимавшую почти всю стену. – Положение наше действительно тяжелое. Тебе, как «герру Шееру», знакомство с реальной обстановкой на фронте необходимо и очень важно. Противник наступает словно по расписанию, идет как поезда на железной дороге. Пока что…