Но инженер не кончил, отвернулся к стене, поднял воротник пальто, не отвечал: инженеру нельзя было корчиться. Никто не говорил. Тогда в углу стал перебирать стекляшки - завыл, как собака при луне, - запел боевую песнь китаец:
   Тен-да-тен мык кай!
   Ди-да-ди мык кай.
   Жо-сюэ тен тень куй!
   Во цин ши-фу кай.
   В волчок прошептал китаец-страж: - Ни гуй син? - твое дорогое имя?
   На столе в камере на ночь остались шахматы, слепленные из хлебного мякиша. Ночью китаец с'ел шахматы, слепленные из хлебного мякиша. - А у дворцов на Зимней Канавке из зеленой воды в ту ночь выплывали - в тумане, окутавшем перспективы проспектов - двенадцать дебелых сестер лихорадок, Катерины, Анны, Лизаветы, Александры, Марии - императрицы - что-бы поплыть на Неву-реку, как Иртыш-река, к Петропавловской крепости, травку рвать там на границе, цынгу разбрасывать, слушать давний спор Алексея с Петром, стон поэта Рылеева, марши Николая Палкина, - поозерные сказки выведывать, - чтоб смотреть, как на Неве-реке справа красные горят коммуникационные огни, слева - белые, - чтоб увидеть там в тумане -- сквозь туман - из тумана восставшую Великую Каменную Стену, поставленную императором Ши-Хоон-Ти за два столетия до Европейской эры.
   - Во гуй син? - твое дорогое имя? - прошептал волчок.
   - Во-син ли Ян.
   Был час, когда приходили, чтоб вызывать. Китаец подошол к Людоговскому, присел рядом на нарах на корточки, в полумраке выползла конская челюсть, усмехнулась, скорчилась:
   "Кюс-но?.."
   Двенадцать сестер лихорадок плыли по Неве, туман пополз в оконца. Тогда загремел замок, чтоб прижать каждого к нарам, притиснуть в тоске; - "вот, ведь я же лежу, я лежу на нарах, я сплю, зачем? - Я-же сплю, - я-ааа!.. за что?"
   - Красноармеец Лиянов.
   " . . . Вот, ведь я-же лежу, на нарах, я сплю, -не я, не я-аааа, - не меня!"
   Красноармеец ушол. Загремел замок, снизив своды, стиснув камеру. - Можно закурить, чтоб не задохнуться. - Хинки-бы, хины, - туман, лихорадка. - Невидно - Невы дно глубоко, где двенадцать сестер. Красноармеец Ляонов - "кюс-но!" тю-тю!.. - "Столетия ложатся степеннно колодами. Столетий колоды годы повторяют и раз и два, чтоб тасовать годы векам - китайскими картами. Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает, из чего они сделаны. - Как-же годам склоняться - перед годами? - они знают, из чего они слиты: не даром по мастям подбирают стили лет." "Петр - есть камень, и заштатный город Санкт-Питер-Бург - есть Святой- Камень-Город. Но Санкт-Питер-Бург - есть три,и посему - есть фикция: перспективы проспектов Санкт-Питер-Бурга были к тому, чтоб там, в концах срываться с проспектов - в метафизику.
   "(ни) (ты) (один) (еси) (продавец) (Петр)..." "Хинки-бы, хинки! Кюс-но!.."
   Тогда загремел замок, чтоб прижать каждого к нарам, притиснуть в тоске: ''"вот, ведь я же лежу, я лежу на нарах, я сплю, зачем? - Я же сплю, - яааа! Зачем?"
   - Инженер Людоговский, Смир- нов, - Петров...
   ... "Ведь я же лежу, на нарах, я сплю, -не я, не яаааа, - не меняа!.."
   Коридоры, приступки, ступень. Мрак. Электрическая лампа. Мрак. Электрическая лампа. Плеск воды, приступочки, ступеньки. - Свет, подвал - и: два китайца: - ах, какие косые глаза! - и кто так провел по лицу, чтоб вдавить лицо внутрь, раздавив переносицу, лицо, как плакат, с приставными зубами? - а походка - у китайцев - женская... Инженеру нельзя было корчиться...
   - Ага!..
   И все. Последняя мысль - последняя функция коры большого мозга - через несколько недель - была - нечеловеческою мыслью
   - ибо фосфор омылил кору большого мозга, в мутной воде - в зеленой воде в проточной воде. Туманы, - хинки бы, хины!
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ПОСЛЕДНЯЯ, ибо Санкт-Питер-Бург - есть - три
   МАЛЬЧИК - за все свое детство - не видел ни одного дерева, ибо он жил за стеной, уже в Монголии, Стране Тамерланов. В Санкт-Питер-бурге, там, где столпились улицы из городков московской губернии, - Рузская, Московская, Серпуховская,-на русской, на vосковской стороне, в переулочке, на перекресточке - у дома в два этажа, у нежилого, у покинутого,-сквозь разбитые окна в магазине внизу - видно было открытую внутреннюю дверь в пустырь за домом, - там срублены были тощие топольки.Китаец - своими руками - спилил, выкорчевал тощие топольки. Китаец - своими руками - выбрал все камни и камешки. Дом покинули русские, по русски загадив: китаец - своими руками собрал весь человеческий помет, с полов, с подоконников, из печей, из водопроводных раковин, из коридоров, - чтобы удобрить землю. Там, кругом пустыря были кирпичные брандмауэры, на одном из брандмауэров росла бузина. Все камни, жестянки, обрезки железа, стекло китаец сложил квадратами под брандмауэром, - китаец нарыл грядки и на грядках посадил - кукурузу, просо и картошку. - Был серый - финляндский - поозерный - денек. Китаец встал с жолтой зарей - и весь день, за весь день, - каждый кусочек, каждую былинку, отрогал, охолил своими руками.И весь день китаец пел боевую, бунтовщическую китайскую русскому уху звенящую тоской невероятной - песню:
   Тен-да-тен мынь кай1 Ди-да-ди мынь кай! Жо сюэ тен шень куй.- Во цин ши-фу лай!
   песню, в которой говорилось о том, чтоб - "небо растворило небесные ворота,земля растворила земные ворота, чтобы постигнуть сонм небесных духов, ибо Кулак Правды и Согласия и Свет Красного Фонаря сметут одним помелом. И звезда Чжи-Ююй, обручившись со звездой Ню-су, помогут им, спасут и охранят от огня заморской пушки." - Был серый денек. Мальчишки соседних домов, которых китаец выжил из пустыря, где они играли в Юденича и в карточные бюро, забирались на брандмауэр, висли на нем ласточками в ряд и кричали:
   - Эй, ходя, косоглазый чорт! Кто тебе косу то обрил?
   - Вот, погоди, мы картошку то слимоним!
   Но китаец не слышал их, и в общем мальчишки больше наблюдали за человеком с женской походкой, трудившимся, как муравей на квадратном своем застенке, один, всем чужой, косоглазый.
   Был серый - финляндский - поозер-ный - денек. Жолтой, как хинная корка зарей, пришол он и чинною коркой ушол. Вечером китаец один лежал в уцелевшей комнатке внизу, на плите, прикрытый прокисшим одеялом, - в каморке пахло, как некогда пахнуло в лессе. Китаец лежал с открытыми глазами, с остекляневшим взором, корчась в онанизме. - Что думал китаец, кто знает? - И в притихшей белой ночи, где-то в соседнем, Можайском, переулке пиликала и пиликала гармоника, и женский голос пел:
   Когда бы имел златые горы
   И реки, полные вина . . .
   Все-б отдал за любовь, за взоры . ..
   .. . А если бы в тот вечер, - циркулем на треть земного шара - на треть земного шара шагнул на восток, через Туркестан, Алатау, Гоби, - то там, в Китае, в Пекине, (- Иван Иванович Иванов был братом!) - в Пекине, Китае . . .
   Белогвардеец, дворянин, офицер императорской армии, эмигрант Петр Иванович Иванов проходил воротами Гэ-тэ-мен, - в подземельи ворот, там, где ходят люди, было темно и сыро, - Петр Иванович свернул налево. По широким квадратам каменных плит, под высокими стенами древних укреплений у рва, наполненного зеленой водой, а потом по каменному мосту через канал, он пришол до Западных ворот Танг-пьен-мэн, там, по покатому склону дерновой тропинкой он поднялся на стену, на бастионы, в тишину и безлюдье над городом. - Какое странное зрелище для глаз европейца! - ведь европеец привык к квадратным громадам серых зданий, скованных квадратами проспектов. Солнце с темного и голубого неба, светя лучами, отбрасывало лиловые резкие тени от рвов, бастионов, от бананов, сверкало резко в лакированных черепицах крыш и рябило жолто-золо-тистым, ярко-голубым, красным, причудливым костром пагод, храмов, киосков, башен, спиралей портиков, срезанных там вдалеке мрачной, бурою линией стен и зеленой мутью канала: - там деловая толпа - люди - китайский город - купцов, продавцов, плебеев и нищих - гул толпы, крики мулов и ослов. - Здесь, на стене, над городом - безлюдье и тишина. Эмигрант, офицер, барин, в офицерской шинели с золотыми погонами (весь багаж) сел у глыбы гранита. Серая офицерская шинель с золотыми погонами - весь багаж офицера. Нету сапог. И лето. Сколько верст или ли (по китайски!) пройдено было. Офицер прислонился к гранитной глыбе, фуражку с белой кокардой надвинул поглубже, чтоб не рябило в глазах. Здесь, в безлюдьи, в солнце и в день - спал офицер, Петр Иванович Иванов.
   К вечеру, в заполдни, офицер шол в толпе между воротами Куанг-дзу и Ша-Ку. Крестьяне с мулов и ослов торговали мясом, дичью, луком, сарго, - и курили хрупкие трубки табака, мужчины и женщины, пока не пришел покупатель. Небрежной, неспешной походкой шли с веерами мужчины-джентельмены. Гул и шелест толпы уходил - в лиловатое небо. У павильона, где стояла охрана были врыты столбы с перекладинами, на столбах в бамбуковых клетках - в каждой клетке по голове - лежали головы мертвецов, глядевшие тусклыми, широко-раскрытыми глазами. Офицер остановился, чтоб посмотреть, что осталось от людей: рты были обезображены веселой гримасой, у всех одной и той же, а зубы - конвульсивно сжаты, - а с клеток капала, еще свежая кровь, - и офицер почувствовал,что его тошнит от запаха свежего мяса. Это было место политических казней. - Там, в конце, у ворот, у стены под каштанами сидели, стояли, лежали - нищие, прокаженные, фокусники, гипнотизеры, старики. Мимо шли и ехали на людях и лошадях лорды и лэди. Офицер стал к нищим и, полупротянув правую руку, запел по-русски:
   - Пода-айте милостинку Христа ра-ади!.. Белогвардеец, барин, офицер русской армии, эмигрант, брат, Петр Иванович Иванов.
   Россия, Коломна. Никола-на Посадьях, 20 сент. 1921 г.