Пильняк Борис. Повесть Петербургская

Пильняк Борис
Повесть Петербургская

   Пильняк Борис
   Повесть Петербургская
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   СТОЛЕТИЯ ложатся степенно колодами. Столетий колоды годы инкрустируют, чтоб тасовать годы векам - китайскими картами. - "Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает, из чего они сделаны." - Как же столетьям склоняться - перед столетьями? - они знают, из чего они слиты: не даром по мастям подбираются стили лет. "Третий император династии Да-Мин, Юн-Ло, прошол здесь, отправляясь на войну с монголами приверженцами династии Юан,изгнанными из Китая его отцом Хун-Ву, - она высечена на глыбах белого мрамора: Юн-Ло оправдал-ли годы свои сей надписью, ибо больше ничего от него не осталось? - И там же в тринадцатый день второй лунм, в тысяча шестьсот девяносто шестом году, по европейскому летосчислению, прошол Император Конси, чтоб уморить голодом в Шамо и лошадей и солдат. Шамо значит тоже что Гоби: Шамо - есть Гоби, пустыня. И поелику на белой мраморной глыбе есть надпись, истории сохранено имя деревни - Суде-тоу. - В Судетоу ррдилась его мать, и ей не коверкали ног с восьми лет, как аристократам, ибо она была плебейка.
   Столетья ложатся степенно, - колодами; - какая гадалка с Коломны в Санкт-Питер-Вурге кидает картами так, что история повторяется, - что столетий колоды - годы повторяют раз, и два?! - Две тысячи лет назад, за два столетья до европейской эры, император Ши-Хоан-Ти, династии Цин, отгородил Империю Середины от мира - Великой Китайской стеной, иа тысячу ли, - Ши-Хоан-Ти, коий сверг все чины и регалии, всех князей, нанеся сим "смертельный удар феодализму" и став - богдыханом, как царь Петр в династии Романовых, "прорубил окно" и стал: Императором, лишь, - не успев состариться до Богдыхана.
   Первый Петр в династии Романовых и первый император Российской Равнины, Петр Алексеевич сын-Романов, однажды, в парадизе своем Санкт-Питер-Бурхе, пропьянствовав день у сенатора Шафырова в "замке" на Кайвусари-Фомином острову, направлялся в ботике по реке Неве на Перузину-остров, в трактир Австерию, дабы допьянствовать ночь. Ладожские льды к сему времени прошли, навигация открылась и император узрел непорядок: не смотря на тихий простор реки, на белесую ночь и на белесые звезды в небе, баканы на реке-Неве не были зажжены и на Васильевой острову не горел маяк. Петр сидел у кормы, пьяно молчал и пьяно воскрикнул, наполняясь злобой и буем:
   - Каковы циркумстанции . . . Каковы циркумстанции, - а?.. Ка-ко-вы циркумстанции! ..
   На Неве-реке было весьма тихо и пустынно, и сенатор Шафыров прежде чем взглянуть в бабьи глаза императора, окинул мышиным взором окрестность. Рыгнул пьяным кулем корпуса своего: - Ваше величество, служить готов . . . - Ка-ковы циркумстанции!.. Паки и паки даны суть указы коммуникации устройства, - и паки и паки на маяке и на баканах огня не зрю, вопреки регламенту, коим указано с правой стороны красные огни жечь, а с левой.- зеленые, для указания форватера! Шафыров сказал: - - Ваше величество, поелику ночи суть светлые и звезды на небесах . . .
   Император отвечал: - Ваше сиятельство!. . Поелику небесные светила зажжены суть Господом Богом, служат Богу и посему человекам не подвластны. И sondern. Како огни на маяке зажжены суть рукою человека, посему - служат оные человеку!. . Каковы циркумстанции?!.
   Первый Император Петр Алексеевич с пьяным Шафыровым, кулем свалившимся в бот, так и не доплыл до Австерии в ту ночь, "хотя," как говорят моряки, на боте - по баканам, выколачивая на баканах дубинкою своей со спин баканщиков красные и зеленые огни, выколотил буем в себе хмель. И он был прав, император Петр, поелику огни зажженные рукою человека имеют человеческий смысл, как водители, - ибо на рассвете в ту ночь на Санкт-Питер-Бург наполз студенный туман и заволок - и звезды, и огни на бакаках, но могли наползти только облака, заморосить дождем, тогда исчезли бы звезды и остались бы одни огни, зажженные рукою человеков. Конфуций сказал еще: " - "Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает, из чего они сделаны."
   Каменная стена идет по холмам, чтоб потеряться вправо и влево из глаза. Время уже разворотило каменную стену, здесь шли и Ши-Хоан-Ти, и Юн-Ло, и Тамерлан, и многие, и под стеною, где всегда взблескивали ящерки, растет белая крапива рами. Камни, небо, пустыня, на запад - Китай, на восток - Монголия, страна Тимуров. Разве он знал тогда, что вон там, за Гоби, за Алатау, за Туркестаном - вторая есть Империя Середины ?. . У речонки Сай-хе, в лессе, изрытом людьми, как ласточками, и пропахшем человеческой грязью и потом, он родился и жил. Над головой на лессе его отцы сеяли гоакин и сарго, трудясь муравьями - на полях, которые можно прикрыть каждое одной циновкой, - и он, мальчик с женской походкой, выбираясь из мрака лессовых жилищ, бегал с камышовой корзинкой к стене, к Великим воротам, где по Аргали-дзян шли караваны в Ургу, и там подбирал верблюжий, лошадиный и человечий назем, чтобы сносить его к отцам в поле удобрять землю под гаоляном: - оттуда, от ворот в стене, уже развалившихся, виден был вдали город Душикоу в каменных башнях, тоже уже развалившихся, и мальчик, отдыхая, потихоньку ото всех, стрекаясь крапивой, ловил ящерок, священных животных, и давил им серебряные их животики, чтоб увидеть, как кишечки поползут изо рта. Отцы приходили с полей к ночи, когда было также темно, как в лессе, - мальчик научился к тому времени есть уже палочками, а не руками, он уже не ходил совершенно голым, - но он еще боялся пещеры, вон той "к западу в лессе, куда ходил его отец размышлять в обществе предков о трудах, лучшей смерти и сарго, где хозяйничала старуха и где стояли идолы. Это была ночь, и мальчик спал в углу на циновке, покрытый прокисшим ватным одеялом. Мальчик - за все свое детство - не видел - ни одного дерева, - ибо он жил за стеной, уже в Монголии, стране Тамерланов. Мальчик не знал, из чего делаются идолы.
   Потом мальчик узнал, почему нельзя давить животиков ящеркам. Мальчик узнал, что значит труд отцов, что значит руками вспахать землю, руками принести с Аргели-дзян назем, руками охолить каждый куст кукурузы и гаоляна, чтобы не умереть с голода и жить в лессе, - и он научился трудиться. Он узнал о ян и ин, о Двух Силах, - мир, как его отцы, стал перед ним в воле Лао-дзы, для него некогда строилась Великая Стена, ибо Лао-дзы сказал о Тао, Великом Равнодействующем. У отрока осталась, как на всю жизнь, женская походка, но у него потускнели глаза и стали походить на стершийся сачок, китайскую монету. Отрок, узнавший, что "мир не есть настоящее бытие", все-же знал, как сеять сарго, томящее тело, - и он одолел "Четыре щу и пять цзанов", томящих ум. Он изучил "Фонтан знаний и реку, вытекающую из него." Он истолковал восемь гуа, образуемых четырьмя прямыми длинными и восемью короткими, где открывается истинный смысл пассивного ин, что "человек есть продукт природы и потому не должен нарушать ее законов", и он, как все, кончил Ши-Цзином, книгою од. - И, все же, Душикоу глядит в Монголию, как Монголия всматривается, усмехаясь Гоби, в Душикоу.
   - Кто знает, что было бы? Столетья ложатся степенно, колодами: столетий колоды годы повторяют и раз, и два, ибо история - повторяется. Великая китайская стена стояла две тысячи лет, - кто знает все пути - всех, и то почему ссудила судьба жить этому человеку вот теперь? - Это там, в лессовой деревне - в лессовую деревню приходили из Юн-чжоу, из Цупуни, даже из Пекина нище-богатые люди, ничего не имеющие, чтобы иметь все, - чтобы говорить о И-хэ-да-цюан - о Хун-Ден-Чжао, о Ша-Гуй, - о "Правде и Согласии Большого Кулака", о "Красном Фонаре", об уничтожении дьяволов, о том, чтоб восхищаться тем, что сарго уже столько-то стоит, а труд дешев, что в Пекине - заморские дьяволы - янгуйцзы, как дома, - о том, что императрица (тс! тсс!.. шш!..) императрица Цсы-Си - продана - бедная супруга - императрица...- Они зажигали красные фонари в пещерах, и отец не уходил к предкам. Они сидели у фонаря и казалось, что зубы у них больше чем следует и подвешены. Они уходили с песнями и отец каждый раз брал его за руку, чтобы сказать, как зарубить: - "об этом никто не знает"!
   - но в ночи звенела боевая песнь уходящих:
   Тен-да-тен-мынь-кай! Ди-да-ди-мынь-кай 1..
   Кто знал там в лессовой деревне имена - доктора Сун-Ятцана и начальника Нуй-гэ-Юан-Ши-Кая? - И был день, когда все узнали, что уже нет императрицы Цсы-Си в Империи Середины, и не будет Пу-И, - что трехлетний Хуан-Чжан-Пу-И должен отречься. В тот день никто не пошол в поле, в тот день остановились караваны на Аргали-дзян, - в тот день все было новым, как праздник, и только стена и ящерки под ней были прежними, - в тот день. А потом, и ночами и в дни шли люди с красными фонарями и с лицами, как плакаты, с винтовками, саблями, даже с луками, - толпами и одиночками и военными отрядами через каменную стену в ворота в Шунь-Тянь-Фу, то есть Пекин. С ними ушол отец, взяв саблю с драконами у ручки, - саблю предка, которая всегда висела в кумирне. Тогда, правда, стал дорог сарго и не хватало чаю, запертого югом, и кто-то ночью вытоптал все поле. И тогда вернулся к своим предкам - отец, его голову носили на колу, а тело сквозь задний проход и то место, где была голова, было проткнуто пикой, двое несли концы пики на плечах, и казалось, что отец ползает в воздухе, как ползал, когда обирал гаолян, - и его долго носили по Аргали-дзян и по кислым улицам Душикоу, В те дни многих чтили такой смертью, и родственники тогда должны были бежать куда глаза глядят, скрываемые теми, которые вчера помогали таскать отца. Люди с лицами, как плакаты, уже с обрезанными косами, шли и шли в ворота. Кто-то, какие-то поставили над стеной две пушки и стреляли целый день в Душикоу и в лесс, - шалый снаряд ударил в плотину на речке Сой-Хе и труды многих лет погибли в час, тогда идущие бросились умирать к этим пушкам, и колы с разинутыми ртами мертвых голов повисли надолго в сыром полумраке ворот. И тогда настала великая ночь Крови и Смерти - девятнадцатая ночь Шестой луны, и пришла последняя весть: трехлетний Хуан-Чжан - желтейший повелитель-Пу-И, - отрекся. Тогда люди пошли - из ворот.
   Он - имя его Ли-ян - ведь он же был в Душикоу и в Пекине, это он ничего не понимал, обыватель. - И тогда он бежал сотни ли, через Монголию Тимуров, на Ургу, на Кяхту, чтобы спутать в памяти Владивосток, Порт-Саид, океаны. Он проходил мимо белых мраморных глыб, где высечено о том, что "Третий император династии Да-Мин, Юн-Ло, прошол здесь, отправляясь на войну с монголами, приверженцами династии Юан," - о том, что здесь умирали солдаты и лошади императора Конси. Но он не знал этого, он думал лишь тогда о том, что отсюда, из деревни Судетоу - его мать: его мать здесь ловила ящерок маленькой, - его мать, которую он бросил, как все, как женщину. И вместе с ним шли десятки других, потерявших, бросивших - и отцов, и матерей, и братьев, и отечество.
   "Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает из чего они сделаны."
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   Ты еси Петр, и на камени сем созижду церковь мою." Петр - есть камень и заштатный град Санкт-Питер-Бург - есть Святой - Камень - Город. Но определение, должно быть только в одном слове: Санкт-Питер-Бурх определяют три слова - Святой-камень-город, - нет одного определения, - и Санкт-Питер-бург посему есть фикция. Но - на Неве-реке, пустынной, как Иртыш, все-же лежал город, поистине гранитный. Каменный город - и заштатный, и потому уже, что каменный и заштатный, - не русский, конечно, ибо все русские заштатные города рыхлы, как бабы, засорены были подсолнечной шелухой, пахнули селедочным хвостом, в скамьях с пестрыми юбками баб, рыхлых, как заштаты, и все заштаты умирали навозной смертью. Перспективы проспектов Санкт-Питербурга были к тому, чтоб там, в концах, срываться с проспектов в метафизику. - И в тот день, в обыкновенный - финляндский - денек, на Неве-реке, пустынной как этот финляндский денек и как Иртыш, долго гудел один - единственный катерок, отбрасывая эхо от дворцов, от Биржи и Петропавловки, много эхо, как всегда в Поозерьи, - и тогда с Троицкого моста в перспективы проспектов ушол автомобиль, чтоб кроить перспективы, чтоб начать рабочий день человека и чтоб сорваться в конец - в концах проспектов - в метафизику. - Есть поэзия камня и тишины. Финляндские дни одевают гранит мхом, зеленая травка пробила гранит: на Невском проспекте в торцах зеленая травка поросла. Дворцы стали тогда мертвецами-музеями, - и разве не памятник, как Петру у Адмиралтейства, памятник заштатов - дом, развалившийся на Гончарной. Поистине есть красота в умирании, и прекрасен - гранитный - был город, в пустынном граните, в мостах, в перспективах, в развалинах, в бурьяне заштатов, в безлюдьи, в гулких эхо на пустынной - поозерной - реке, в обыкновенных - не русских - финляндских днях. А там, где столпились улицы из городков Московской губернии, на русской, на московской стороне, в переулочке, на перекресточке - у дома в два этажа все окна выбиты были, нежилой дом, покинутый, магазин был внизу, и видно было сквозь окна открытую внутреннюю дверь в пустырь за домом, в магазине паутина повисла, кирпичи валялись и стекла...
   "Ты еси Петр, и на камени сем созижду церковь мою."
   По Великой Европейско - Российской равнине прекрасная прошла революция, метель метельная вылущила ветрами мертвое все, - умирать неживому. Сказания русских сектантов сбылись, - первый император российской равнины основал себе парадиз на гиблых болотах - Санкт-Питер-Бурх, - последний император сдал императорский - гиблых болот - Санкт-Питер-Бург - мужичей Москве; слово моск-ва значит: темные воды, - темные воды всегда буйны. Питербургу остаться сорваться с прямолинейной - проспекта - в туман метафизик, в болотную гарь. Тот же финляндский денек обещал быть к ночи - туманною ночью, уничтожить прямолинейность проспектов, затуманить туманом. И автомобилью в тот день кроить улицы, избыть день человека - петербуржца - Ивана Ивановича Иванова, как многие в России. Иван Иванович был братом. Иван Иванович был интеллигентом: он был про-фессо-ром. Автомобиль скидывал мысли Ивана Ивановича - в Смольном, на Невском, в Гороховую, - автомобиль-каретка-Бразье, где Иван Иванович сидел в углу - в зеркалах - на подушках - с портфелем. Автомобиль вновь ушол в пустыню Невы, как Иртыш, в простор Троицкого моста, чтоб свернуть на под'емный мост же - Петропавловской крепости, в Петропавловскую крепость, чтобы погаснуть там у собора, у штаба. На соборе, у шпица реял монах. Тогда выстрелила на бастионе пушка, - указать час, - перекинуться мячиком эха дворцам с бастионами. И Иван Иванович долго сидел в кабинете конторы на задворках - вот, в кабинете с деревянными стульями и столом под клеенкой, и к нему приводили людей из бастионов и равелинов - во имя их совестей: двум человекам стать друг против друга с двумя правдами, с тем, чтобы одному человеку и одной правде вернуться в равелин. Из штаба пришол китаец-красноармеец, которого привел тоже китаец-красноармеец, и долго ждал своей очереди китаец-красноармеец, потому-что не было переводчика, а в бумагах значились пустяки, что у него, красноармейца такого-то стрелкового полка, найдены были при обыске и отобраны английские золотые монеты, - и мимо него проходили к столу - говорить или молчать у стола. - . . . В доме у инженера, в его кабинете за ширмой стояла кровать, - и некогда так-же стояла кровать у того-же инженера в Лондоне. Тогда в Лондоне был подпольный с'езд революционеров. И как тогда в Лондоне, встречаясь раз в год здесь в Санкт-Питер-Бурге, поздоровавшись, подошел потихоньку к кровати Иван Иванович и стал щупать - простыни. - Ты что? - спросил инженер. - Я смотрю, простыни не сырые-ли? Не простудись, голубчик. Они, инженер и Иван Иванович, знали друг друга с детства, с бабок в подлинно-заштатном городишке. У инженера корчили хари в кабинете китайские черти, кость, бронза и фарфор - твердым холодком корчили хари; и было в кабинете холодное венецианское окно, уходившее в белые ночи холодком белых стен кабинета. Инженеру - нельзя было горбиться. - В ту белую ночь у инженера была музыка, были музыканты и гости. Иван Иванович не выходил на люди, сторонился толпы, не любил людей, он сидел в кабинете, один в темноте. И инженер увидел, что Иван Иванович поражен музыкой, - поражен так, как могут поражаться, понимая, лишь избранные: в холодном кабинете, где черти корчили холодно хари, человеческая - настоящая - теплота села в кресло в углу, затомившись оттуда. Инженер тогда сгорбился у окна, в белой ночи, и Иван Иванович подошел и стал сзади, прислонившись к плечу инженера.
   Я себя чувствую - хозяином на земле, - сказал инженер. - А ты? Всё по прежнему,- гость?
   - Да-да, гость!
   - Петербург - новая архитектурная задача, город без крыш, с катками в верхних этажах... тишина, вымиранье... - Гость? в белую ночь и проспекты вглядывался инженер. - Я вчера ел хлеб из оленьего мха. - Гость? Метафизика?
   - Да, гость. Помнишь, в Брюгге, проселком мы шли. Мы тогда говорили - о мире. Я не поехал в Москву: кровь, копоть заводов, руки рабочих, - я провижу столетья! - и гость! . . - Иван Иванович крепко прижался к плечу инженера, инженер сквозь пиджак ощутил теплоту от дыхания. - Какой ты большой, Андрей . .. В Брюгге такая же тишина . .. Какая музыка!
   - Где?
   - Там вон, в гостиной, - пианино, Я не вижу реальностей.
   В ту ночь -- там, в туманных концах проспектов автомобиль сорвался с торцов, с реальностей перспектив - в туманность, в туман, - потому - что Санкт-Питер-Бург - есть таинственно - определяемое, то-есть фикция, то-есть туман, - и все-же есть камень. Инженер вышол к гостям и сказал:
   - Знаете, кто был сейчас у меня в кабинете, какой гость? - и помолчал. Иванов Иван, - и помолчал, выждав, как имя хлестнет по гостиной. - Музыку слушал, музыку знает, - гость на земле. - К инженеру подошла женщина, - оба склонились в амбразуре окна, - там внизу с торцов сорвалась каретка-Бразье, женщина коснулась нежно плечом плеча инженера, - такое древнее, такое прекрасное вино лучше которого - нет: - женщина. Китайские черти - кость, бронза и фарфор - корчили хари.
   В доме - дома - Иван Иванович Иванов - жил, как - таракан в щели. Он боялся пространства.
   Он любил книги, он читал лежа. Он не имел любимой женщины, он не стирал паутины. В маленькой комнатке были книги, и ширмы у кровати были из книг, и простыни на кровати были сухие. Автомобиль совался в туман. Двери были заперты и заставлены полками книг. В углу, на кровати, Иван Иванович - лежа - видел огромную шахматную доску: этой доски не было в действительности. - Мир, дым заводов, руки рабочих, кровь, милльоны людей, - красное пламя России, Европа, ставшая льдиной на бок в Атлантике, - Каменный гость, влезший - с громом - с конем - на доску: - на шахматной доске. Простыни - сухие, в комнате мрак, и тут в сухих простынях, в подушках - мысль: я! - я-ааа! Каменный гость - водкой: "Ваше превосходительство, Паки и паки Россия влачима есть на Голгофу. Каковы циркумстанции?.." Гость: "Никакой России, государь мой, никакого Санкт-Питер-Бурга, - мир." - Каменный гость: "Выпьем, ваше превосходительство, за художество. Не пьете?"- "Не пью." - "А за Алексеевский Петро-павловской крепости равелин, - паки не пьёшь?"- "Не пью." - "Понеже и так пьяно,ваше превосходительство, - так ли?- "Шутить изволите, государь мой, Алексеевский равелин -я,-я же!"- В сухих простынях, в жарких подушках, в углу - мысль: я-ааа!.. я-а - есть мир!
   "Ты еси - Петр."
   .. Китаец стоял в стороне, у китайца лицо, как у китайского чорта в кабинете инженера, в кабинете конторы были деревянные стулья и стол под клеенкой. Китаец прошел в сторону - женской по-ходкой, на нем была русская солдатская гимнастёрка без пояса. За решоткой окна стоял автомобиль. На лице у китайца были - только зубы, чужие, лошадиная челюсть, он ими усмехался: - кто поймет? - В конторе на окнах была паутина, стало-быть были и мухи. - К столу подходили. Подошол инженер: инженеру нельзя было горбиться.
   - "Я утверждаю, что в России с низов глубоко - национальное здоровье, необходимое движение, ничего общего не имеющее с европейским синдикалистическим. В России анархический бунт во имя бесгосударственности, против всякого государства. Я утверждаю, что Россия должна была - и изживает лихорадку петровщины, петербурговщины, лихорадку идеи, теории, математического католицизма. Я утверждаю большевизм, разиновщину, и отрицаю коммунизм. Я утверждаю, что в России победит - русское, стряхнув лихорадку петровщины. Алексеевский равелин. Инженер Андрей Людоговский." - Так было записано в протоколе.
   Иван Иванович сказал по английски:
   - Помнишь, Андрей, мы играли в бабки. Но я своего брата . . .
   И тогда на лице китайца - одни зубы - зубы совсем наружу, все лицо вопросом, с глаз спали сапеки, чтобы глаза- просили: - субординация спуталась. Китаец качался у стола справа налево и говорил - по английски, - все, сразу, что знал, много: - "Я хочу родину. Нуй-гэ Юан-Ши-Кай, - президент! Я хочу родину. На юге я дрался. Я хочу родину!" - Без субординации, в кабинете конторы разорвался кусок - горячего - человеческого.
   ... Китайца на шахматную доску! . . На набережных, в камнях трава поросла, финляндские дни одевают гранит мхами: дворцы стали тогда мертвецами-музеями. Петр Первый ушол от Адмиралтейства на Гончарную, где развалился дом: дом тогда придавил людей. Автомобиль - мостами, набережными, мост у Петропавловской крепости поднят, - автомобиль каретка-Бразье, простором Невы, как Иртыш, и поозерного неба-простором. В доме - дома - в окне - через окно - через крыши через Неву - на взморьи - в комнате - красная рана заката. Красная рана заката пожелтела померанцевыми корками, в желтухе-лихорадке. Ночью будут туманы. Желтуха? - китайца на шахматную доску! - Закат - умирал!.. Где-то далеко одинокий гудел катерок. Книги, книги, книги, - в померанцевых корках заката на полках и подушки не подсинила прачка. Ночью будет туман. У Ивана Ивановича не было женщины, - опять лихорадка. "Хина, кажется, жолтая - хинная корка?" Звонки.
   - "Принесите черного кофе, покрепче," - горничной: она горничная женщина: "надо, чтоб пришла ночью"...
   "Помнишь, Андрей, мы играли в бабки. Но я своего брата послал расстрелять, милый Андрей!" - "Петровщина Лихорадка, Санкт-питербурговщина? Большевик голову откусит, возьмет в рот и так: хак?!. - Нет большевика, нет никакой России, - дикари! Есть - мир!" -- Каменный гость: "Выпьем, ваше превосходительство, за художество. Ко-фий будете пить?" "Да, кофе." - "Понеже и так пьяно, ваше превосходительство так ли?" - "Утверждаю, что коммунизма в России нет, в России - большевики. Алексеевский равелин. Инженер Андрей Людоговский." - Каменный гость: "Брось, ваше превосходительство. Выпьем за художество! Плевать! Поелику пребываем мы в силе своей и воле." Гость: "Погодите, величество! Все есть - я! - слышишь, Андрей, все есть: я-ааа!.. милый, Андрей!
   - Останьтесь, Лиза, на минуту.
   - Простыни, барин, я просушила.
   - Меня знобит, Лиза. Я одинок, Лиза, присядьте.
   - Ах, что вы, барин...
   - Присядьте, Лиза. Будем говорить.
   - Ах, что вы, барин1.. Я лучше попозже приду.
   - Присядьте, Лиза!
   "Помнишь, Андрей, мы играли в бабки... У меня два брата. Один расстрелян, а другой"... - Китаец полез по карте Европы, на четвереньках, красноармеец Лиянов, - почему у китайца нет косы? - Простыни - сухие, на шахматной доске мир, руки рабочих, дым заводов, Европа - льдиною на бок в Атлантике, никакого Санкт-Питер-Бурга, - китаец на четвереньках на льдине. - И никакой шахматной доски - Лизины волосы закрыли шахматную доску, а губы у Лизы - сжаты - брезгливо. - "Паки и паки влачимы будучи на Голгофу"!...
   - "Ты еси Петр и на камени сем я созижду церковь мою: - я - я-ааа."
   - "Ах, барин, скорее, пожалуйста."
   . . . Голубоватый, зеленый туман восставал над Невой и окутывал крепость. А над ним, над туманом - апельсиновой корки цвета - меркнул закат, и в тумане, в желтом закате плавал на шпице над крепостью - чорт-ангел-монах, похожий на чорную страшную птицу. Крепость в тумане уплыла.
   . . . В общей камере - одни лежали с газетами, одни - играли в шахматы из хлебного мякиша. Китаец с женской походкой и с ноздрями над лошадиной челюстью, как у проститутки, - с лицом в мертвой улыбке, подходил ко всем, останавливаясь томительно против каждого, долго молчал, улыбаясь, и говорил, не то спрашивая, не то утверждая: - "Кюс-но..." Все понимали, что это значит скучно... - У волчка стоял другой китаец, страж, - иногда этот шептал в волчок:
   - Ни ю цзы суй? Сколько лет ты считаешь себе?
   - Во эр ши ву. - Двадцать пять, - отвечал китаец из камеры. И страж тогда говорил по русски:
   - Сту-пай1 Нель-зя гово-ри1 - чтобы через пять минут прошептать вновь: Ни хао?.. - Ты здоров?..
   Инженер Людоговский - инженеру нельзя было горбиться - весь вечер играл в шахматы, у стола в скарбе чайников и железных кружек. Шахматы были слеплены из хлебного мякиша. Китайцу бесразлично было на чем сидеть, он любил сидеть в углу, на полу и там что-то петь, очень беспокоющее, однотонное, как вой собак от луны. - В час после поверки всегда приходили, чтобы вы-зы-вать.
   В этот час всегда говорили, никто не спал, но все ложились на нары, точно нары и сон - шанс, чтоб не вы-зва-ли ночью.
   Инженер Людоговский рассказал: После смерти жизнь не сразу замирает в организме. Каждый знает, что волосы и ногти растут у мертвецов втечение нескольких месяцев. Одной из последних замирает деятельность мозга. Мертвец четыре недели после смерти - видит и слышит и, быть-может, ощущает во рту привкус гнили... Он не может двинуться, не может сказать. Понемногу оживают нервы рук и ног - и тогда они вываливаются из сознания, из ощущений. Последним начинает гнить мозг, - и вот последний раз ушная барабанка восприняла звук, последний раз кора большого мозга ассоциировала мысль о смерти, о любви, о вечности, о боге (- больше ведь ни о чем нельзя тогда думать, перед вечностью, тогда ведь нет - человеческих - отношений), - и потускнела мысль - как давно уже потускнели, остеклянели глаза, став рыбьими, - потускнела, развалилась мысль, как развалился, сгнил мозг. Вот через глазные впадины вполз червь, тогда глаза исчезли навсегда. После смерти идет новая, страшная жизнь. Одним это - ужас, а мне... Любопытная мысль, Петербург...