Писемский Алексей Феофилактович. Мещане

______________
* господин граф! (франц.).

Граф последовал за нею.
- Madame! - начал он своим трагическим тоном. - Я потерял было дочь, но
теперь нашел ее; она больна и умирает... Нанять мне ей квартиру не на что...
я нищий... Я молю вас дать моей дочери помещение в вашей больнице. Александр
Иванович Бегушев, благодетель нашей семьи, заплатит за все!
- Ах, cher comte*, стоило ли так беспокоиться и просить меня; я сейчас
же напишу предписание смотрителю! - проговорила попечительша и, написав
предписание на бланке, отнесла его к мужу своему скрепить подписью. Ветхий
деньми попечитель начал вараксать по бумаге пером и вместо букв ставить
какие-то палочки и каракульки, которые попечительша своей рукой переделала в
нужные буквы и, прибавив на верху предписания: к немедленному и точному
исполнению, передала его графу. Она давно уже и с большим успехом заправляла
всей больницей.
______________
* дорогой граф (франц.).

Вооружившись этой бумагой, граф Хвостиков прибыл в приют немощствующих
с большим апломбом. Он велел позвать к себе смотрителя, заметил ему, что тот
чересчур долго не являлся, и, наконец, объявив, что он граф Хвостиков, отдал
предписание попечителя.
Такой прием графа и самая бумага сильно пугнули смотрителя: он
немедленно очистил лучшую комнату, согнал до пяти сиделок, которые раздели и
уложили больную в постель. А о том, чем, собственно, дочь больна и в какой
мере опасна ее болезнь, граф даже забыл и спросить уже вызванного с квартиры
и осмотревшего ее дежурного врача; но как бы то ни было, граф, полагая, что
им исполнено все, что надлежало, и очень обрадованный, что дочь начала
немного дремать, поцеловал ее, перекрестил и уехал.
Чтобы вознаградить себя за свои родительские труды, он завернул в
первый попавшийся ему на пути хороший ресторан, где наскочил на совсем
пьяного Янсутского.
Граф первоначально не поклонился ему и скромно спросил себе заурядный
обед с полбутылкой красного вина, но Янсутский, надоевший своей болтовней
всей прислуге, сам подошел к графу.
- Что вы на меня дуетесь?.. За что?.. - сказал он.
- Вы знаете, за что!.. - отвечал ему с ударением Хвостиков.
- Э, поверьте, на свете все трын-трава! - произнес Янсутский,
усаживаясь около графа. - Выпьемте лучше!.. Шампанского!.. - крикнул он.
Граф, подобно генералу Трахову, очень любил шампанское и не мог от него
отказаться; усталый и мучимый жаждой, он с величайшим наслаждением выпил
стакан шампанского, два, три.
- А где Лиза теперь? - спросил вдруг Янсутский, наклоняясь немного к
графу.
- Она в больнице и умирает, - отвечал тот мрачным голосом.
- Эх, обидно, черт возьми! - воскликнул Янсутский и схватил себя за
небольшое число оставшихся волос на голове. - Отдайте мне ее опять - она у
меня опять будет здорова, - прибавил он.
- Ни за что, никогда!.. - сказал решительно и с благородством граф. -
Теперь уже я ее никуда от себя не пущу.
- Глупо!.. Очень глупо... Я сам, впрочем, скоро в трубу вылечу, если не
устрою одной штуки; что ж, ничего! Пожито: хоть и спинушке больно, но
погулено довольно! - говорил несвязно Янсутский. - Пойдемте на бильярде
играть! - предложил он потом.
Граф мастерски играл на бильярде, о чем Янсутский в опьянении забыл.
- Но по какой цепе мы будем играть? - спросил Хвостиков невинным
голосом.
- По три рубля за партию! - отвечал Янсутский с обычным ему форсом.
Граф согласился, думая про себя: "Я тебя, каналья, обработаю порядком
за все твои гадости и мерзости, которые ты делал против меня!"
Пока таким образом опечаленный отец проводил свое время, Бегушев ожидал
его с лихорадочным нетерпением; наконец, часу в девятом уже, он, благодаря
лунному свету, увидел въезжавшую на двор свою карету. Бегушев сначала
обрадовался, полагая, что возвратился граф, но когда карета, не
останавливаясь у крыльца, проехала к сараю, Бегушев не мог понять этого и в
одном сюртуке выскочил на мороз.
- Где же граф? - крикнул он кучеру.
- В гостинице у Тверских ворот остались, - ответил тот.
- А больная, за которой я его послал?
- Больную-с отвезли в больницу.
И кучер назвал больницу.
- Хорошо там ее поместили? - расспрашивал Бегушев, не чувствовавший
даже холода.
- Граф сказывал, что хорошо, и сначала велел было мне дожидаться у
гостиницы, а опосля вышли и сказали, чтоб я ехал домой.
- Он пьян, конечно?
Кучер усмехнулся.
- Должно быть, маненько выпивши, - ответил он.
- О скотина, о мерзавец!.. - восклицал Бегушев.
В это время нежданно-негаданно предстала пред ним жидовка.
- Ваше превосходительство, - заговорила она, рыдая, - вы изволили мне
сказать, что все заплатите, а мне ничего не заплатили и даму эту увезли.
- Как не заплатили? - спросил Бегушев.
- Что вы говорите: "не заплатили"? Вам при мне отдали пятьдесят
рублей!.. - уличил жидовку кучер.
- Разве пятьдесят рублей она мне должна? Ты пуще это знаешь... Я пойду
теперь к губернатору, приведу к нему детей моих и скажу: "Возьмите их у
меня! Мне кормить их нечем!.. Меня ограбили!.."
При словах "к губернатору" и "ограбили" Бегушев окончательно вышел из
себя.
- Вон отсюда! - крикнул он так, что жидовка от страха присела на месте.
- Вон! - крикнул еще громче Бегушев.
Жидовка благим матом побежала со двора.
Возвратясь в комнаты, Бегушев тем же раздраженным голосом приказал
лакеям, чтобы они не пускали к нему графа Хвостикова, когда он вернется
домой, и пусть бы он на глаза к нему не показывался, пока он сам не позовет
его.


Глава VII

Граф Хвостиков воротился домой не очень поздно. С ним случилась ужасная
неприятность: он подрался с Янсутским! Произошло это следующим образом:
Янсутский проигрывал сряду все партии, так что граф Хвостиков, наконец,
усовестился и, объявив, что ему крайняя необходимость ехать в одно место,
просил Петра Евстигнеевича расплатиться с ним.
- Сколько же вам следует? - спросил тот насмешливо.
- Сосчитать легко!.. Сколько мы партий сыграли? - спросил Хвостиков
маркера.
- Тридцать шесть партий, - отвечал тот.
Янсутский вынул бумажник и, точнейшим образом отсчитав восемнадцать
рублей, подал их графу, проговоря:
- По полтиннику за партию, будет с вас!
Хвостиков таким образом очутился совершенно в таком же положении, в
какое поставлена была им самим поутру жидовка: "В нюже меру мерите,
возмерится и вам"{285}.
- Но мы играли по три рубля партию... Я уж не говорю, что некоторые шли
на контро, - скромно заметил он вначале.
- А вы смеете играть с пьяным?.. Смеете? Вы знаете, что вас в Титовку
за это посадят! - сказал Янсутский и хотел было уйти.
Граф более не выдержал.
- Подлец! - крикнул он ему.
В ответ на это Янсутский ничего не сказал, а, быстро повернувшись
назад, подошел к графу и дал ему пощечину. Тот, в свою очередь, обезумел от
гнева: с замечательною для семидесятилетнего почти старика силою он выхватил
у близстоящего маркера тяжеловесный кий, ударил им Янсутского по голове,
сшиб его этим ударом с ног, затем стал пихать его ногами, плевать ему в
лицо. Вся злость, накопившаяся издавна в душе графа против Янсутского,
вылилась в эту минуту. Маркеры и сбежавшиеся лакеи едва растащили их, и
Янсутского, как более почетного посетителя и много тратившего у них денег,
они отправили с знакомым извозчиком домой, а графа, вздумавшего было
доказывать, что он прав, вывели не совсем вежливо и просили больше не
посещать их отеля. Дома графа, как мы знаем, тоже ожидало не совсем приятное
известие. Прокофий, всегда его терпеть не могший и почти вслух называвший
"пришлой собакой", нарочно сам ему отворил на этот раз дверь и сказал, что
Александр Иванович не приказал графу являться к себе на глаза.
- Как не являться? - спросил тот, будучи удивлен и встревожен таким
приказанием.
- Так: сидите там у себя наверху! - дополнил Прокофий.
Граф пожал плечами и, делать нечего, покорился молча своей участи.
Кроме всех этих оскорбительных в нравственном смысле сюрпризов, он
чувствовал довольно сильную физическую боль в левой щеке от удара Янсутского
и поламыванье в плечах от толчков, которыми будто бы нечаянно при
выпроваживании наградили его трактирные служители.
Поутру, впрочем, Бегушев смиловался над графом и позвал его к себе.
Хвостиков очень этому обрадовался, и его смущало одно, - что под левым
глазом у него выступил большой синяк; тщетно затирал он его помадой, мелом,
пудрой - синяк виднелся.
Бегушев встретил графа сурово.
- Что вы, человек или камень бесчувственный? - отрезал он ему прямо.
- До сих пор был человеком, - отвечал Хвостиков уклончиво.
- То-то до сих пор, а теперь перестали: у вас дочь умирает, а вы где-то
в кабаке пьянствуете, - продолжал Бегушев.
Граф сделал вид, что этими последними словами очень обиделся.
- Я был не в кабаке, а в одном из лучших отелей, где бываете и вы, и
Елизавета Николаевна вовсе не опасно больна: я говорил об ее болезни с
докторами; они меня заверили, что она скоро должна поправиться.
- Вы не лжете это? - спросил его Бегушев.
- Можете думать, что я лгу или не лгу, - это как вам угодно, - отвечал
граф тем же обиженным тоном: он сообразил уж, из какой причины проистекало
такое живое участие Бегушева к болезни Елизаветы Николаевны, и внутренне
чрезвычайно этому обрадовался, ожидая, что если случится то, что он
предполагал, так он заставит своего патрона гораздо почтительней с ним
обходиться.
- Это что у вас за украшение? - продолжал между тем Бегушев, заметивший
у графа синяк под глазом.
- На бильярде играл и на кий нечаянно наткнулся! - придумал тот.
- Странная неосторожность!.. - произнес, усмехаясь, Бегушев. - Но когда
в больницу приезжает главный доктор? - присовокупил он.
- В двенадцать часов, я об этом спрашивал даже, - солгал еще раз граф.
Бегушев посмотрел на часы свои и велел закладывать карету.
- Вы заедете к Лизе? - спросил его граф.
- Да!
- Она вам будет очень рада!..
Бегушев на это промолчал.
- А вам, Александр Иванович, так на меня сердиться грех; я слишком
несчастлив и достоин сожаления! - проговорил с чувством граф.
- Что вы несчастливы, я согласен; но чтобы стоили сожаления, - это под
сомнением! - объяснил ему Бегушев.
- Стою!.. - повторил граф и величественной походкой ушел к себе.
Ровно в двенадцать часов Бегушев приехал в ту больницу, где помещена
была Елизавета Николаевна. Его повели по длинному коридору в приемную
комнату. Первое, что он встретил, это фельдшера, который нес таз с кровавой
водой и с плавающим в оной только что, вероятно, отрезанным пальцем
человеческим... Из некоторых палат, сквозь не совсем притворенные двери,
слышались стоны; воздух, как ни чисто содержалось здание, все-таки был
больничный. В домовой церкви, вход в которую был из того же коридора,
происходило заунывное отпевание двух - трех покойников... Бегушев давно не
бывал в госпиталях, и все это ужасно его коробило; он дал себе слово, что
как только Меровой будет немного получше, перевезти ее в свой дом, что бы по
этому поводу ни заговорили! В приемной комнате Бегушев заявил желание видеть
старшего врача и подал при этом свою карточку. Кто был старший врач, он не
знал и рассчитывал на одно, что тот должен быть опытней молодых ординаторов.
На приглашение его старший врач скоро вошел. Оказалось, что это был
Перехватов, на днях только возведенный в эту должность. Он был в форменном
вицмундире и с Владимиром на шее. Конечно, в Москве было немного таких
заклятых врагов, как Бегушев и Перехватов, но при встрече они нисколько не
обнаружили того и даже начали разговаривать сначала почти дружелюбно.
- Извините, что я обеспокоил вас, но я интересуюсь тут одной больной -
Елизаветою Николаевной Меровой, - начал первый Бегушев.
- Она принята, и ей уж оказана первая медицинская помощь, - отвечал
Перехватов и из своей дорогой сигарочницы предложил Бегушеву сигару. Тот
отказался и вместе с тем спросил доктора:
- Вы ее исследовали?
- Конечно!.. Впрочем, вы нашим исследованиям не верите! - слегка
кольнул его Перехватов.
- Не совсем верю, хотя убежден, что скорое приближение смерти вы можете
предугадать; что такое у Меровой - чахотка?
Перехватов пожал плечами.
- Пока можно только сказать, что сильное затемнение дыхания и сердце,
кажется, не совсем в порядке.
- И что же, все это опасно?
- Нет, - протянул с важностью Перехватов, - аневризм в настоящее время,
конечно, уж из ста человек у двух - у трех есть, а затемнение дыхания часто
бывает от простого катара в легких.
- Кто ее, собственно, будет пользовать? - допытывался Бегушев.
- Ординатор палаты и специалист по грудным болезням, - объяснил
Перехватов.
"Слава богу, что не ты!" - порадовался Бегушев.
- А вы по каким болезням специалист? - спросил он.
- Я по нервным и женским болезням, - отвечал Перехватов.
- Гм... гм!.. - произнес Бегушев не без значения. Перехватов подметил
это.
- Я никак не ожидал, что вы будете принимать такое живое участие в
madame Меровой, - поставил он ему, в свою очередь, шпильку.
- Ее отец у меня живет, - отвечал немного смутившийся Бегушев и, чтобы
не остаться у доктора в долгу, присовокупил: - А вашей супруги как здоровье?
- Она здорова! - сказал он притворно-равнодушным тоном и поспешил
прибавить: - Вы желаете видеть больную?
- Прошу вас разрешить мне это! - проговорил Бегушев.
Перехватов сам его повел к Елизавете Николаевне.
Бегушев глаз с него не спускал и очень хорошо видел, как Перехватов
умышленно держал голову выше обыкновенного, как он наслаждался тем, что
сторожа и фельдшера при его проходе по коридору вытягивались в струнку, а
сиделки робко прижимались к стене.
"Этакое пошлейшее ничтожество!" - шептал мысленно Бегушев.
- Madame Мерова помещается в этой отдельной комнате, - сказал, наконец,
Перехватов, показывая на одну из дверей.
Бегушев вошел в эту дверь. Доктор не последовал за ним.
- Ах, это вы, Александр Иванович! - произнесла Елизавета Николаевна
как-то стыдливо.
Бегушеву она показалась посвежей, и в лице ее не было тупого
отчаяния...
- Спали ночь? - сказал он, садясь около ее кровати.
- Спала отлично! - отвечала Мерова.
- А кушать хочется? - спрашивал Бегушев.
- Не знаю! - произнесла Мерова.
- Но подумайте... Вам, может быть, в воображении что-нибудь улыбнется,
и я сейчас же пришлю вам!
Мерова подумала.
- Нет, ничего не хочу; вы лучше посидите у меня, это мне лучше всякой
пищи.
- Я буду сидеть у вас, сколько вы позволите!
- Вы знаете, сегодня ко мне входил Перехватов, очень любезно и
внимательно расспрашивал меня.
- Он тут старшим доктором, - объяснил ей Бегушев.
- Зачем же отец поместил меня к нему? Он, пожалуй, уморит меня!
- Вас будет лечить не он, а другой.
- Ах, это старичок, который был у меня уж два раза; он добрый, должно
быть... Я спросила Перехватова о жене его, и он сказал, что Домна Осиповна
по-прежнему меня любит.
Бегушев на это промолчал.
- Как вы почувствуете себя хоть немного крепче, я перевезу вас к вашему
отцу в мой дом.
Мерова нахмурилась.
- Мне это страшно, Александр Иванович.
- Почему? - спросил он.
- Ах, потому что... Вы не знаете, что во мне происходит... Вы никогда
не понимали меня.
- Чего не понимал? - повторил Бегушев, начинавший приходить в смущение.
- Того, что я давно вас люблю! - воскликнула Мерова.
Бегушев поник головой.
- Люблю с тех пор, как увидела вас в первый раз в театре; но вы тогда
любили Домну Осиповну, а я и не знаю хорошенько, что все это время делала...
Не сердитесь на меня, душенька, за мое признание... Мне недолго осталось
жить на свете.
"Что это, кокетство или правда?" - мелькнуло в голове Бегушева, и
сердце его, с одной стороны, замирало в восторге, а с другой - исполнилось
страхом каких-то еще новых страданий; но, как бы то ни было, возвратить
Елизавету Николаевну к жизни стало пламенным его желанием.
- Вы не волнуйтесь; все устроится хорошо!.. Укрепитесь настолько, чтобы
переехать ко мне, а там мы поедем с вами в теплый климат... солнце, море,
спокойная жизнь...
Елизавета Николаевна слушала Бегушева с жадным вниманием.
- Значит, вам жаль меня? - проговорила она.
- Более, чем жаль, и я устрою вашу судьбу прочно и серьезно, - сказал
Бегушев.
Лицо Меровой окончательно просияло.
- Да, да! - подтвердила она радостным голосом. - Я знаю, какой вы
добрый!.. Ну, поцелуйте меня.
Бегушев поцеловал ее. Она на этот раз прилипла своими губами к его
губам и долго-долго тянула поцелуй, потом опустилась на подушки, глаза у ней
почти совсем закатились под верхние веки. Бегушеву она показалась в эти
минуты очаровательно хороша!
- Вот дайте мне этих капель, что на столе стоят... Доктор велел мне их
принимать, когда я очень взволнуюсь.
Бегушев дрожащей рукой накапал в рюмку показанное на сигнатурке число
капель и подал их Меровой.
- Вы уезжайте, друг мой, от меня, - начала она, жадно выпив капли. - Вы
слишком много принесли мне счастья: я непременно хочу выздороветь - для себя
и для вас. Господи, хоть бы один день еще прожить такого счастья...
Вошедшая сиделка прервала их объяснение.
- Прощайте, мне сейчас мушку будут ставить! - продолжала Мерова заметно
ослабнувшим голосом и вместе с тем улыбаясь.
Бегушев сначала повиновался было и вышел; но, будучи не из таких
характеров, чтобы терпеливо ждать чего-нибудь, он не мог удержаться и снова
возвратился к Меровой.
- Елизавета Николаевна, есть у вас силы сегодня же переехать в мой дом?
Там уход будет лучше за вами, - проговорил он с поспешностью.
- Есть, - отвечала та и, махнув рукой стоявшей около нее сиделке,
сказала, что она не будет ставить мушки.
- В таком случае я сейчас распоряжусь, - подхватил Бегушев и, выйдя в
коридор, прямо встретился с проходящим важно Перехватовым.
- Я Мерову перевожу к себе и желал бы пригласить навещать ее того
доктора, который начал ее лечение, - сказал он ему.
- Tout de suite!* - отвечал с несколько злой усмешкой Перехватов, а
затем громко и строго сказал следовавшему за ним фельдшеру: - Позвать сюда
ординатора шестой палаты!
______________
* Сейчас! (франц.).

Ординатор пришел. По его скромной и умной физиономии Бегушев заключил,
что он не шарлатан. Ординатор действительно был не шарлатан, а вымятый и
опытный больничный врач, и между тем, несмотря на двадцатипятилетнюю службу,
его не сделали старшим врачом - за то только, что он не имел той холопской
представительности, которой награжден был от природы Перехватов.
- Господин Бегушев, хороший знакомый госпожи Меровой, желает ее взять к
себе... Распорядитесь, чтобы она покойно и тепло одетою была перевезена! -
приказал ему его юный начальник.
Ординатор в знак повиновения склонил перед ним голову.
Перехватов с прежнею важностью пошел далее.
- Я просил бы вас сегодня же перевезти ко мне госпожу Мерову в дом... Я
пришлю за ней карету и теплую одежду, а также и вас прошу приезжать к ней.
- Но ей только что поставили мушку! - возразил доктор.
- Она еще не ставила ее... Можете ли, доктор, вы это сделать и у меня
продолжать пользовать госпожу Мерову?
- Я освобожусь из больницы не ранее четырех часов, а после этого могу
перевезти.
- В четыре часа поэтому я могу прислать за вами карету?
- В четыре! - разрешил ему доктор.
Бегушев полетел из больницы на всех рысях на Кузнецкий мост, где в
магазине готового женского белья и платьев накупил того и другого; зашел тут
же в английский магазин, отобрал шерстяных чулок, плед и кончил тем, что
приторговал у Мичинера меховой женский салоп, строго наказав везде, чтобы
все эти вещи немедленно были доставлены к нему. Возвратясь домой, Бегушев
свою ленивую и распущенную прислугу пришпорил и поднял на ноги; прежде всего
он позвал Минодору и велел ей с помощью мужа, лакеев и судомоек старательно
прибрать отделение его покойной матери, как самое удобное для помещения
больной. В отделении этом он сам осмотрел все щелочки в окнах, что не дует
ли где-нибудь, осмотрел все вентиляторы, еще с болезни старухи там
понаделанные... Лакеи и Минодора сначала недоумевали, что такое барин
затевает; наконец это объяснилось, когда Бегушев объявил Минодоре, что
привезут больную, умирающую дочь графа Хвостикова и что она должна быть при
ней безотлучно!
Минодора хоть по наружности и приняла с покорностью приказание
Александра Ивановича, но была не очень довольна таким его распоряжением и,
придя в девичью, сказала мужу:
- У нас скоро новая жилица будет!.. Больная дочь графа!.. Барин
приказывает мне за ней ходить!
- За потаскушей-то этой? - заметил со злобою Прокофий.
- Кто знает, потаскуша она или нет, - посмягчила приговор мужа
Минодора.
- Как же не потаскуша: она вон жила с этим инженеришком, что к нам
ездил... В Петербурге, говорят, с Ефимом Федоровичем Тюменевым путалась!.. -
объяснял с той же злобой Прокофий.
Маремьяша, слышавшая разговор этот, не преминула пойти и слово в слово
передать его госпоже своей.
- Какую дочь графа?.. - спросила Аделаида Ивановна, не знавшая даже о
существовании Меровой.
- Да так, какую-то распутную! - отрезала Маремьяша.
- Ах, Маремьяша, как ты всегда гадко выражаешься! - почти прикрикнула
на нее Аделаида Ивановна.
- Как же мне еще выражаться! Вся прислуга здешняя говорит это! -
ответила Маремьяша грубым тоном.
Вскоре начали привозить вещи, купленные Бегушевым для Меровой. Минодора
принимала их и, несмотря на свою сдержанность, усмехалась и слегка
покачивала головою, а Маремьяша просто пришла в неистовство. Она опять вошла
к Аделаиде Ивановне и гневным голосом выпечатала:
- Вы мне говорить не приказываете, а Александр Иванович целое приданое
накупил...
- Кому приданое? - произнесла с удивлением Аделаида Ивановна,
начинавшая уже ничего не понимать.
- Этой дочке графа!.. Вам по пяти да по десяти рубликов выдает, а на
чужих ничего не жалеет.
- Ну, пожалуйста, прекрати твои рассуждения!.. Я не хочу их больше
слушать!
Но Маремьяша, уйдя в свою комнату, долго еще брюзжала.
Слух о переезде Елизаветы Николаевны в дом к Александру Ивановичу
дошел, наконец, и до графа, спавшего крепчайшим сном после всех перенесенных
им накануне хлопот и неприятностей. Известие это до того было неожиданно для
него, что он сошел вниз узнать, вследствие чего произошла такая перемена.
- Вы Лизу, я слышал, перевозите к нам? - спросил он Бегушева, встретив
того в зале.
- Перевожу! - отвечал ему Бегушев коротко.
Граф на несколько мгновений позамялся, придумывая, как бы выразить ему
свою мысль, которая, собственно, состояла в том, что если Бегушев
предположил взять себе в дом Елизавету Николаевну, то должен был бы прежде
всего посоветоваться с ним, графом, но высказать это прямо он, конечно, не
решился и только бормотал:
- Вы, по крайней мере, позвольте мне рассказывать, что вы это делаете
для меня и по моей просьбе!
- Рассказывайте!.. Мне решительно все равно, - проговорил Бегушев и
явно рассмеялся.
Встретив такие сухие и насмешливые ответы, граф счел за лучшее плюнуть
на все, - пусть себе делают, как хотят, - и удрал из дому; но, имея синяк
под глазом, показаться в каком-нибудь порядочном месте он стыдился и прошел
в грязную и табачищем провонялую пивную, стал там пить пиво и толковать с
немецкими подмастерьями о политике.
Больную доктор привез в карете Бегушева часам к пяти; она была уже
одета в посланное к ней с кучером новое белье и платье и старательно
закутана в купленный для нее салоп. Доктор на руках внес ее в ее комнату,
уложил в постель и, растолковав Минодоре, как она должна поставить мушку,
обещался на другой день приехать часов в восемь утра. За все эти труды
доктора Бегушев заплатил ему сто рублей. Скромный ординатор смутился даже:
такой высокой платы он ни от кого еще не получал.
Добрая Аделаида Ивановна, услыхав, что больная так слаба, что ходить не
может, исполнилась жалостью и за обедом же сказала брату:
- А ты еще доброе дело делаешь: взял к себе больную дочь графа?
- Да! - отвечал тот.
- Ах, как бы я желала познакомиться с ней, - продолжала старушка, - и
даже сегодня, если только это не обеспокоит ее, сходила бы к ней.
- Можно и сегодня!.. Вероятно, она теперь отдохнула!.. - разрешил ей
Бегушев.
Аделаида Ивановна так спешила увидать поскорей Мерову, помимо чувства
сострадания, и по любопытству взглянуть своим глазом, что это за дама. Встав
из-за стола, она немедленно отправилась к больной, отрекомендовала себя
сестрой Александра Ивановича и просила полюбить ее.
Добрый вид старушки произвел приятное впечатление на Мерову.
- Вы, не правда ли, не очень больны и, верно, скоро выздоровеете? Что у
вас больше всего болит? - спрашивала ее Аделаида Ивановна ласковым-ласковым
голосом.
- Грудь! - отвечала Мерова.
- А если грудь, так ничего, - воскликнула старушка. - Я про себя вам
скажу: у меня постоянно прежде болела грудь, а вот видите, до каких лет я
дожила! - начисто уже выдумала Аделаида Ивановна; у нее никогда грудь не
баливала, но все это она, разумеется, говорила, чтобы успокоить больную.
- Вы замужняя или девица? - продолжала она занимать больную.
- Я вдова, - отвечала Мерова.
- Давно потеряли вашего супруга?
- Лет двенадцать!
- Не может быть!.. Вы так еще молоды; конечно, вы с ним недолго жили, и
какая, я думаю, это была для вас потеря! - То, что о Меровой говорила
прислуга, Аделаида Ивановна с первого же взгляда на нее отвергла. - Но где
же вы жили?.. Граф ни разу не говорил мне, что у него есть дочь, и такая еще
прелестная!
Мерова в самом деле очень понравилась Аделаиде Ивановне своей
наружностью.
- Я жила перед приездом сюда в Киеве, на юге! - отвечала Мерова, все