Страница:
кто-то меня ударил, я упал вверх лицом и вижу рыжую морду, как сковорода
раскаленная и длинный штык-нож, нацеленный на меня. Я со страху закрыл глаза
и видимо ждал конца жизни. Тут же почувствовал, как штык шаркнул, у меня
подмышкой, что-то свалилось на меня тяжелое и сильно забрызгало чем-то
горячим лицо, шею и даже глаза. Я подумал, помню, что вот и все, я готов, но
почему мысли работают, не пойму. Открыл глаза и вижу: "Передо мной стоит
наш, на петлице четыре треугольника, без шапки и шинели, с ручным пулеметом
в руках и спрашивает: "Ты жив? А я отвечаю: "Не знаю?". Тут он меня схватил
за шкирку и поставил на ноги. Оказывается, он увидел шуцкоровца около меня
и, подскочив, с размаху ударил прикладом по башке. Фашист не успел проколоть
меня, упал от удара старшины, облил меня кровью своей, а штык воткнулся не в
тело, а подмышку, прихватив с собой мою плащ палатку. Разве это не везение
мне? С этим старшиной потом и с другими ребятами мы вышли из окружения. Он
оказался из полка "дикой дивизии".
Иногда солдаты, охотники и разные путешественники в разгаре бесед,
обменов мнениями и даже, в так называемых, художественных писанинах, романах
и рассказах в печатном виде, как "Дон Кихот", или просто балагуры, говорят,
что они ничего никогда не боялись, и не было у них страха, они всегда
владели собой и всегда выходили победителями. Я в такие рассказы не верю,
особенно, когда они поплевывают и, как положено, смотрят по сторонам, никому
не заглядывая в глаза. Прямо скажу: "Боятся все, все имеют страх и особенно,
когда грозит смерть, увечье или еще какая-либо серьезная неприятность".
Будучи не трусливым человеком, вообще, я не раз ловил себя на мысли,
граничащей со страхом, если хотите, с трусостью. Как, например, не струхнуть
вот в таких ситуациях, которых у меня в жизни было не так уж мало.
При форсировании поперек озера в Карелии (в длину оно тянется на
десятки километров) мне дали длинные сапоги, которые рассчитаны были для
передвижения в воде, как по земле, передвигая ноги взад-вперед. На заднике
сапог приспособлены вроде поплавков, и когда ноги двигаешь назад, эти плавки
отталкиваются, и ты как пешком движешься вперед, как бы просто шагаешь. Но
мне не повезло: эти "бродни" (длинные резиновые сапоги с натяжкой до груди)
оказались лопнувшими еще при хранении, и вода постепенно заполнила их все.
Осталось совсем немного, и я бы ушел на дно Черного озера. Тут я закричал от
страха и умолял недалеко плывущих ребят на резиновых лодках и плотах из
жердей спасти меня. Сначала они ухмылялись, а позже, когда я стал, уже
поплевывать воду и почти плача просить их, они догадались и вытащили меня,
белого от страха, на свой плот. Когда меня вытряхнули из этих сапог прямо на
ходу, не только я, но и они поняли, что если бы не помогли, не выручили
меня, то я бы утонул. Страх, который мною овладел тогда, не скажешь, что не
струсил.
В 1942 году, когда я был уже артразведчиком, за мной закрепили коня по
кличке Орлик. Раньше на нем ездил комиссар бригады, но видимо напоил в
горячем состоянии и посадил на передние ноги. Орлик не мог бежать рысью, все
скакал мелким галопом, не выдерживали передние ноги. Красоту Орлика можно
увидать только на картинке: "Белый-белый, шею и голову держит, как лебедь;
белый, высокий, с коротким туловищем; смотрели на него и любовались все, кто
видел Орлика".
Однажды, что бывало часто, мне как разведчику дивизиона поручили вести
пакет в штаб бригады в село Лехта. Это километров десять от наших
артдивизионских позиций и землянок. Я, как и положено, приняв пакет, вскочил
на седло и помчался-поскакал сначала по тропинке, потом по старой
проселочной дороге, ни о чем не думая и не остерегаясь фашистских
лазутчиков. Подъезжая к настилу через болото, а это поперечный настил метров
400-500 почти по открытому месту, услышал гул мотора самолета. Не успел я
вернуться назад в лесок или проскочить болото, летчик видимо заметил белого
коня, всадника и решил, развлекаясь, ликвидировать его. На противном болоте
белеет всадник-мишень, и никто не может помешать фашисту, развлекаясь,
уничтожить его, расстрелять или напугать. Самолет с черным крестом пикирует
один раз, дает очередь из крупнокалиберного пулемета. Не попадает. Пули
шарахнули по настилу. Орлик с испугу скачет, фашист разворачивается и дает
очередь сзади. Снова мимо нас с конем. Я не жив, не мертв, не знаю, что
делать, полностью надеясь на Орлика, а сам думаю: "Этот фашист нас не
выпустит, тем более, что они часто гонялись за собакой на чистом месте, не
говоря о нашем одиночном солдате". Мысли вертелись всякие, но действий
никаких не предпринимал. Можно было соскочить, лечь за кочку, а коня пусть
гоняет. Убьет, так и ладно, спишут. Но нечего не предпринимал, так как был в
страхе. В это время фашист в третий раз развернулся и пошел в пике спереди.
Самолет, чуть не задевал меня, как мне казалось, зарычала очередная очередь
и я пришел в себя спустя несколько минут. Открыв глаза, увидел: Орлик бьет
ногами и головой по бревнам настила, а я метрах в десяти от Орлика между
кочек в болотной грязи. Пошевелив конечностями, потряс головой и понял, что
жив. Самолет улетел. Я вылез из болота, подошел к Орлику и увидел: Орлик
делал последние судорожные движения, на груди, на красивой груди - три
полосы обгоревшего испеченного мяса, откуда просачивается кровь. Я сел около
Орлика, обессилено почти заплакал, в горле такой комок горечи встал, что
дышать было нечем. Сидел долго, а потом снял седло и пошел вперед. На другой
стороне болота стояли наши бригадные разведчики - разведрота бригады, где
было много знакомых. Они меня встретили и спрашивают: "Это за тобой фашист
гонялся? Коня комиссара бригады угробил?". А потом подошел капитан
Коновалов, (комроты 199 батальона) и говорит ухмыляясь: "Ну что, Саша, в
штаны не напустил? Я видел, как он за тобой гонялся! Возьми у нас коня, на
обратном пути вернешь!" Да, был страх, но мне опять повезло. Я жив.
В мае 1942 года, когда мы на седьмые сутки вышли из окружения из-под
Кестинги, от нашего 199-го батальона из более 600 человек вышло всего 24
гаврика. Я, свалившись с ног обессиленный, как все другие, лег в чей-то
окопчик, затащил на окоп котел чугунный наверно литров на сто и заснул.
Спали мы более двух суток и проснулись от гула бомбовых ударов немцев. Более
десяти бомбардировщиков бомбили нашу сопку, где стоял какой-то
артиллерийский полк. Самолеты крутились кругом, и бросали свой смертоносный
груз так, что земля ходуном ходила. Я выглянул из-под котла и такой меня
страх взял, что весь затрясся, так как земля кругом черная, испахана, лес
переломан в бурелом, кругом стон, а самолеты чуть деревья не задевают,
крутятся почти надо мной. Я под котлом лежал и трясся до тех пор, пока не
ушли фашисты, а когда вышел и встретил живых ребят, у меня зуб на зуб не
попадал. Почему-то все были настолько белые и тоже тряслись, даже цигарку
еле заворачивали. Вот это был страх и не только мой, но и ребят. Из наших
выходцев из окружения пятерых ранило и одного убило, а из артполка мало, что
осталось, одни воронки да развороченные лафеты и стволы пушек, где лежали и
артиллеристы. С того дня в ходе всей войны при виде самолетов с крестами
меня бросало в дрожь, и я всегда старался спуститься, как можно ниже в окоп
и не смотреть на этих смертников, хотя знал, что они летят высоко, бомбить
будут где-то далеко в тылу.
Мне известно, что каждый боится и имеет страх, но это приходит
по-разному. У нас, например, был командир батареи Авдеев, у которого перед
боем, если особенно встреча с танками, всегда болели зубы и он их "лечил"
спиртом. У Пети Шлемова, моего старого друга, всегда живот крутил, но в
туалет не ходил. У Мити Чуракова перед каждым боем, до его начала, всегда
глаза моргали, и лишь в ходе боя он мог овладеть собой, успокоиться, когда
наши снаряды попадали уже в цель и шла пехота вперед. Он на наблюдательном
пункте в это время всегда говорил: "Саша, будь у стереотрубы, у меня глаза
моргают, как сибирячке подмигивают!"
Любой фронтовик, если он действительно видел врага и смотрел смерти в
глаза, скажет, что страх есть у каждого перед боем. Важно не это. Важно,
чтобы страх не перешел в панику в мозгах. Когда уже паника в мозгах у
отдельных, то может "заразить" других и тогда считай, что все пропало,
перебьют всех. А это уже трусость. Так вот, не верьте тем, кто считает, что
он никогда ничего не боялся и страшился!
В солдатской жизни, даже на войне, даже в бою бывали такие случаи,
когда одни смеются над другими и даже в том случае, если он ранен или даже
погиб. Помнятся такие смешные и жуткие случаи. Как-то мы, батальон,
вернулись из тыла финнов и остановились в бывшем лагерном поселке, где жили
строители железной дороги, выходящей с Архангельской области на железную
дорогу Мурманск-Ленинград. Бараки-землянки нам после морозов показались
раем. После хорошего ужина мы в тепле хорошо заснули, кроме дозорных. Ночью
налетели несколько самолетов и стали бомбить этот поселок. Большого ущерба
не нанесли, ранили лишь одного солдата и то доской. Но как улетели самолеты,
слышим: крик-стон около дощатого туалета. Подошли. Смотрим: в дерьме без
штанов орет солдат и умоляет, чтоб его вытащили из этой ямы. Когда его
привели в порядок, стали спрашивать: "Как же ты, Хамид, попал в это дерьмо?"
Он, смущаясь, говорит: "До налета пошел в туалет. Сижу. Вижу огоньки
самолета, и что-то от него оторвалось. Это "черное" прямо летит и падает на
меня. Я смотрю и все задом, задом наклоняюсь назад. Не удержался, упал. В
это время бомба или мина взорвалась недалеко от ямы туалета. Я испугался и
орал, что было силы". Он рассказывает, чуть не плача с испугу и со стыда, а
мы как жеребцы смеялись. Долго еще смеялись по этому случаю и иногда
приводили, как анекдот в веселые минуты.
Когда мы готовились к наступлению в Карелии, бригада проходила учебные
тактические занятия по форсированию водных преград. Командование нашло для
этих занятий длинное и широкое озеро, а в Карелии их тысячи. Подняв по
тревоге батальоны и дивизионы, мы целую ночь полубегом добирались до
указанного места, где предложили подготовить подручные средства для
переправы. Кто делал плот, кто бону из бревен, сваленных в лесу самими же. А
мне и некоторым другим дали большие сапоги-комбинезоны. Одели и рассказали,
что в этом комбинезоне можно как бы идти в воде, так как на заднике сапог
есть поплавки-крылышки, которые когда толкаешь ноги назад, то они
открываются и тело толкают вперед. Прошла артподготовки, и пошли все в воду:
плоты, плотики, боны, лодки и мы зашагали в воду. Прошли метров сто, и меня
стало тянуть вниз, вода дошла до горла. Я стал кричать от страха и просить
ребят с плотов вытащить меня на плот, но они смеялись и гребли дальше, но
когда я уже бултыхался, махал руками и орал неимоверно, ребята с другого
батальона вытащили меня на свой плот. С меня из-под комбинезона из
нескольких мест пошла вода. Оказывается, эти резиновые костюмы при лежании
на складах настолько пролежали, что в лопнувших изгибах продырявились и по
ним вода пошла внутрь. Я конечно был в таком состоянии и почти плакал от
страха, а ребята смеются: "Саша хотел пешком перейти, как Иисус Христос".
Когда я рассказал своим ребятам, тоже у них смеху было много, издевались
надо мной. Дело дошло до командования, и говорят, интенданта перевели в
другую часть. В таком же положении оказался еще один солдат, но он уже в
конце переправы и доплыл с трудом пополам до нужного берега.
При наступлении на Питхарактском направлении мы втроем: я, Митя Чураков
и Петя Шлемов с рацией как-то оторвались от своих и оказались на опушке
соснового леса, где было с десяток ям, где делали древесный уголь. С опушки
леса на большой поляне мы заметили несколько самолетов, бензовозов, наших и
немецких, которые суетились около этой техники. Митя сказал, что это
аэродром и просил срочно связаться с дивизионом, чтобы передать координаты и
дать пару залпов из пушек и даже попросить минометчиков пострелять. Бился,
бился Петя, но не поймал наших и решил открытым текстом искать штаб
артиллерии бригады. Не знаем, кто нас поймал или нет, но спустя некоторое
время сзади недалеко заскрипели "катюши", их чушки летели прямо над нами,
летели как огнетушители и, начиная от нашей опушки вся поляна заполыхала
огнем, в том числе и наша опушка леса. Один снаряд видимо упал близко, от
которого стабилизатор шарахнул прямо в нашу угольную яму. Огонь быстро
распространялся на нас, мы быстро побежали назад, на дорогу у озера. Вышли,
сели у канавы, а тут по дороге пошли машины-амфибии и, смотря на нас,
смеялись и показывали пальцем. После них прибежал помкомвзвода Иванов, чуть
не плачет, что они нас потеряли и говорит: "Командующий попросил дивизион
реактивных минометов дать один залп по вашим координатам, и мы очень
боялись, что вы попали под огонь. На вас же лица нет. Что, попали под огонь?
Ну ладно. Идите, умойтесь". А мы шевельнуться не смеем с испугу. Иванов стал
смеяться, а нам хоть плачь. Когда подъехали в штаб артиллерии, Минаев
спрашивает: "Вы почему дали координаты те, где вы сами находились? Мы
думали, что вас взяли в плен или еще что-либо. А Чураков ответил: "А почему
дивизионы не отвечали? "Катюши" били хорошо!".
В Карелии и на других фронтах действовало много отдельных батальонов,
которых гоняли туда, где было трудно, то есть закрыть какую-нибудь "дырку",
особенно в 1941-1942 годах при отступлении. Наш 199 отдельный лыжный
батальон, прибывший на фронт в декабре 1941 года, был придан одной дивизии
на Масельском направлении. С эшелона сразу на лыжи и погнали куда-то вдоль
фронта, откуда были слышны не только артиллерийские и минометные стрельбы и
канонады, но и ружейно-пулеметная перестрелка с левой стороны маршрута. В
очень морозный ясный день по лесу мы добрались до соснового бора у
большущего озера. Говорили, что на той стороне фашисты. С трудом сделали
окопчики и полуземлянки для штаба, так как земля была настолько замерзшая и
еще каменистая, что из-под кирки и лома летели искры. Через неделю в декабре
еще решили разведать ту сторону озера. С нами за Сегозеро должны были пойти
тоже в разведку не меньше пяти человек, с которыми мы должны встретиться
где-то в середине озера Сегозеро. Они пойдут влево, а мы вправо. Нас было
пятеро и каждому задача была поставлена особо: Мастеннин (карел) - слушать и
понять разговор, если там финны; при необходимости разговаривать с
дозорными, оглушить их и с Алехиным (грузчик с Оби) тащить, так как они
самые здоровые и сильные мужики; Чураков и Шлемов (оба жуликоватые) работать
ножом втихую, если наскочим на их дозор; а меня взяли, как самого маленького
и хорошего лыжника для того, чтобы в случае необходимости на самой большой
скорости вернуться к своим и сообщить, что завязан бой и вести своих на
выручку. Задача была одна: пройти незаметно вдоль берега, узнать, где есть
фашисты, запомнить и если удастся - случайно взять языка, как подарок к
новому году и первая боевая операция нашего батальона.
Сначала все шло хорошо. Длинной зимней ночью мы почти перешли озеро. В
пути встречались с разведкой соседней дивизии. Разошлись, как было
предусмотрено. Видели огоньки, искры с труб землянок или палаток немцев, все
старались запомнить. И вдруг во второй половине пути заметили камышовые
острова, идущих трех фашистов с камышового островка озера к лесу. Это было
уже под утро. Мастеннин, как старший и карел положил нас в камыши и говорит:
"Слышно было плохо, но по разговору понял, что они отлежали ночь, на день
идут в землянки, а вечером должны прийти снова на ночной дозор. Нам придется
весь день сидеть здесь в камышах, а когда придут, попробуем взять одного.
Сейчас пошевелитесь, на спирту будем греться. День не длинный. Должны
выдержать".
Лежа в камышах, мы поели мерзлую колбаску, сожгли баночки сухого спирта
по половинке, потом к концу дня с маленькой пургой Мастеннин снова предложил
собраться в кучу и поставил задачу: "Около их места до озера есть камыши.
Туда пойдут Чураков и Шлемов, мы с Алехиным будем метрах в десяти вон в тех
камышах, а Саша останется здесь, готовый к стрельбе, и в случае неудачи -
срочно на лыжи и к своим, аллюром в три креста".
Начало темнеть. С лесного мыса спустились 2 лыжника, и пошли прямо на
нас. Метрах в десяти прошли мимо нас на свои места. Пулемет тащили на
лодочке специальной белой и у обоих были еще автоматы. Расположились. Слышны
разговоры. Прошло наверное, с полчаса, а третьего нет. Мастеннин дает сигнал
свистом ветерка, и Митя с Шлемовым, а в это же время Мастеннин и Алехин
соскакивают, одним броском и там. Митя Чураков одним ударом ножа накрыл
одного, а Шлемов прикладом по шее другого. Алехин веревкой заматывает
второго, сует в рот его же рукавицу и сваливает на их белую лодку. С
пулемета взяли затвор, забросили ленту, автоматы на плечи и ушли. При таком
холоде сразу стало тепло. Через полтора или два часа, наверное, там, где мы
были, полетели вверх тусклые ракеты, видимо пришла смена - а там труп и
пустой ручной пулемет. Не снижая темпа хода, мы к утру добрались до своих
берегов и перепотевшие, уставшие свалились у береговых камышей. Фашист стал
брыкаться, что-то мычать и Мастеннин вынул кляп изо рта. Подошел командир
роты Михайлов и помначштаба Карабинков. "Ну, молодцы! Хоть на сутки
опоздали, - сказал Карабинков". Михайлов хотел что-то сказать, но онемел,
глядя на фашиста, который наклонил голову, и укусил петлицу своего френча.
Сразу изо рта и носа пошла пена, глаза выкатились, и он свалился на лед. Мы,
конечно, все встали и онемели. В это время появляется комбат Жатько И.Р. и
удивленно смотрит на нас всех и говорит: "Зачем тащили мертвого? Из-за этого
опоздали на сутки!" Но Карабинков ему объяснил, что привезли живого, а тут
вот открыли рот, и он видимо проглотил яд-капсулу. Так нам фортуна изменила
в конце операции. Жатько, конечно, поругал нас, но когда в штабе отметили
места, где что видели, сказал: "Задание выполнили, но не полностью. Первый
блин получился комом. Соседи тоже попали под засаду".
Обычно в газетах всегда писали про удачные операции, взятие языка или
разгром какого-либо гарнизона немцев, но было не меньше провалов. В 1943
году, когда я уже был разведчиком отдельного артдивизиона после разгрома
нашей бригады и особенно 199 батальона, мы стояли в с. Лехта, вернее около
Лехты в лесу, в нескольких километрах. Бригада часто посылала в тыл
противника за языком или разгромить какой-либо гарнизон немцев.
Летом снарядили группу - человек восемьдесят, чтобы у речки Чирка-кэм
пошурудить противника, то есть разгромить один гарнизон и взять языка, если
удастся. Разведчиков собирали со всех батальонов, в том числе и от нашего
дивизиона взяли троих. Меня отправили по причине того, что я не поехал в
артучилище в Благовещенск, фактически самовольно вернулся со штаба фронта.
Шли мы несколько суток. Сплошной линии фронта в Карелии не было и мы
шли между фашистскими гарнизонами, кривляя и желая, чтобы не нарваться на
них. Шли больше всего ночами, хотя день мало отличался от ночи. На шестые
или седьмые сутки, во время привала- дневки заметили, что в сосновом бору
много ворон. Проверили, и оказалось, что там лежат наши солдаты, вернее их
кости несколько десятков в белых маскхалатах. Командир группы, капитан,
позже сообщил, что это были разведчики нашей бригады, которые зимой еще
ходили по нашему же заданию и вообще не вернулись, потерялись без вести. Мы,
конечно, собрали их, вырыли неглубокую яму и зарыли. Прощаясь с братской
могилой, обещали отомстить.
Когда дошли до исходных позиций, опять привал-дневка до начала боя.
Вечером бесшумно подошли - подползли к берегу реки Чирка-кэм и стали
наблюдать. Ребята на нашей стороне с высокими берегами даже круче, а на той
стороне в ложбинке расположен гарнизон. Видны землянки, около них ходят
фашисты, говорят и смеются громко, берут с реки воду, умываются и
брызгаются. Сама река очень быстрая, но видать не глубокая. Во многих местах
торчат не большие камни и под водой с высоты хорошо видно дно - галька. За
землянками и одного круглого домика лес и ничего больше не видно. Значит, мы
должны ночью перейти речку, напасть на них, уничтожить, что можем и взять
языка. Очевидно, у всех мысли работали в этом направлении или даже заметили
свои цели-землянки и как к ней подойти, куда бросить гранату и с какой
стороны ждать врага, чтобы оборониться.
Начало темнеть. Село солнце. И вдруг на нашей стороне одиночный
винтовочный выстрел, хотя до начала операции еще оставалось несколько часов.
Конечно, все испугались. На той стороне паника и стали с землянок
выскакивать солдаты и стрелять в нашем направлении. Капитан дает команду -
немедленно, бегом назад, откуда пришли. Мы бежали почти без отдыха до той
братской могилы, где стали выяснять: "Кто стрелял? Узнали, что один
разведчик с батальона взял СВТ, что не разрешалось, так как СВТ иногда от
удара стреляет сам, и СВТ, стукнувшись об пень, сам выстрелил. Но сгоряча
расправиться с этим солдатом не удалось, так как сзади были слышны собаки,
которые, преследуя нас шли по нашим следам. Группа быстро собралась и в
несколько дней добрались до лесной избушки около поселка Тунгуда, где мы
оставляли запас продовольствия. Собак больше не было слышно. После суточного
отдыха и нервотрепки мы вернулись "домой", не выполнив поставленную задачу,
а солдата из батальона по имени Хазим, говорят, передали в военный трибунал,
а капитану Максимову, руководителю группы, сняли одну звездочку и дали
взвод. Вроде бы было все рассчитано, каждый уже знал - с какой стороны они
врываются, какую землянку штурмуют и с какой стороны, и добрались до цели
так близко (на расстоянии ширины речки) и незаметно, гарнизон был виден, как
на ладони, но... Один случайный выстрел Хазима все испортил, и операция
сорвана, сам пострадал, капитана подвел и нас опозорил. Обсуждая эту
"осечку" некоторые командиры и даже солдаты потом уже говорили, что надо
было завязать бой, спуститься с берега и разгромить гарнизон. А более
рассудительные говорили, что капитан прав. Идти на рожон под автоматы и
пулеметный огонь, то есть на осиное гнездо, уже разбуженное - это гибель
десятков солдат или даже всех нас. Капитан рассчитывал на внезапность и в
полночную панику в стане врага. Тогда был бы успех.
В войну много было неудач. О них знают все, кто воевал. Горячие головы
иногда гробили много солдатских и своих жизней, что можно было не допускать.
Чем иным можно объяснить такой факт, когда лейтенант Карабинков пошел на
кукушку со снайперской винтовкой с пистолетом ТТ. Увидели место, где сидит
кукушка и решил с ТТ убить на расстоянии около двухсот метров. Конечно,
кукушка победила. Пуля попала прямо в переносицу. Так бесславно погиб в
первом наступательном бою под горой Наттавара помначштаба 199 батальона
лейтенант Карабинков.
Правда, за него отомстил сам комбат Жатько, который все время носил
винтовку. Когда сообщили ему о гибели Карабинкова, он сам решил подползти, и
из-за большого пенька первым выстрелом свалил кукушку. После этого батальон
поднялся в атаку, и через полчаса выбил фашистов с горы Наттавара, что
находится около д. Окунева Губа под Кестингой. Под горой Наттавара в болоте
лежали мы ночь и полдня, а после взятия горы (высота 217) за другую половину
дня заняли несколько починков, Окуневу Губу с большими складами и пошли по
дороге на Кестингу. Вот что значит захватить инициативу и не допускать
глупостей, горячности и не нужной прыти в делах боевых.
В декабре 1941 года наш 199 батальон был поднят по тревоге и в полном
боевом, только без оружия, ночью направлен своим ходом на лыжах в город
Молотовск, который находился от расположения запасного полка в 10 км. Позади
в темноте остались так называемые казармы, а фактически двухэтажная средняя
школа в селе Рикасиха. Ранним утром в Молотовске нас погнали в баню, хотя
еще не успели отдохнуть. Самой примечательной в Молотовске нам показалась
баня: красивое здание, отличная и жаркая парилка, чистота и порядок, не то,
что город. Я впервые увидел там, а очевидно и не только я, море с далеким
кораблем. После бани все старое летнее обмундирование заменили на новое
зимнее. Получили полушубки, валенки, шапки, подшлемники, каски, рукавицы
шубные, портянки зимние, шаровары ватные и простые гимнастерки. Вечером в
тот же день начали погрузку в вагоны. Нам пришлось хорошо вычистить грязные
вагоны, сделать сплошные двухэтажные нары, поставили в середине буржуйку,
кое-кому удалось найти и затащить в вагон сено, солому или стружки, сделали
как бы матрац. В эту же ночь эшелон потащили куда-то и пошли разговоры в
вагоне: "Где-то отступают. Нас гонят заткнуть дыру". И верно, на одной
остановке нам дали оружие, патроны, гранаты, медальоны. На взвод дали один
ручной пулемет, три автомата ППД (Пистолет - пулемет Дегтярева). Медальоны
приказали быстро заполнить самим.
После Молотовска нас накормили кашей перловой и супом из концентрата, а
вместо хлеба уже дали по сухарику. Через несколько суток тоже ночью эшелон
встал в лесу, и велели срочно выгрузиться. За пару часов мы были уже на
лыжах, а с левой стороны хорошо был слышен бой: автоматные и пулеметные
раскаленная и длинный штык-нож, нацеленный на меня. Я со страху закрыл глаза
и видимо ждал конца жизни. Тут же почувствовал, как штык шаркнул, у меня
подмышкой, что-то свалилось на меня тяжелое и сильно забрызгало чем-то
горячим лицо, шею и даже глаза. Я подумал, помню, что вот и все, я готов, но
почему мысли работают, не пойму. Открыл глаза и вижу: "Передо мной стоит
наш, на петлице четыре треугольника, без шапки и шинели, с ручным пулеметом
в руках и спрашивает: "Ты жив? А я отвечаю: "Не знаю?". Тут он меня схватил
за шкирку и поставил на ноги. Оказывается, он увидел шуцкоровца около меня
и, подскочив, с размаху ударил прикладом по башке. Фашист не успел проколоть
меня, упал от удара старшины, облил меня кровью своей, а штык воткнулся не в
тело, а подмышку, прихватив с собой мою плащ палатку. Разве это не везение
мне? С этим старшиной потом и с другими ребятами мы вышли из окружения. Он
оказался из полка "дикой дивизии".
Иногда солдаты, охотники и разные путешественники в разгаре бесед,
обменов мнениями и даже, в так называемых, художественных писанинах, романах
и рассказах в печатном виде, как "Дон Кихот", или просто балагуры, говорят,
что они ничего никогда не боялись, и не было у них страха, они всегда
владели собой и всегда выходили победителями. Я в такие рассказы не верю,
особенно, когда они поплевывают и, как положено, смотрят по сторонам, никому
не заглядывая в глаза. Прямо скажу: "Боятся все, все имеют страх и особенно,
когда грозит смерть, увечье или еще какая-либо серьезная неприятность".
Будучи не трусливым человеком, вообще, я не раз ловил себя на мысли,
граничащей со страхом, если хотите, с трусостью. Как, например, не струхнуть
вот в таких ситуациях, которых у меня в жизни было не так уж мало.
При форсировании поперек озера в Карелии (в длину оно тянется на
десятки километров) мне дали длинные сапоги, которые рассчитаны были для
передвижения в воде, как по земле, передвигая ноги взад-вперед. На заднике
сапог приспособлены вроде поплавков, и когда ноги двигаешь назад, эти плавки
отталкиваются, и ты как пешком движешься вперед, как бы просто шагаешь. Но
мне не повезло: эти "бродни" (длинные резиновые сапоги с натяжкой до груди)
оказались лопнувшими еще при хранении, и вода постепенно заполнила их все.
Осталось совсем немного, и я бы ушел на дно Черного озера. Тут я закричал от
страха и умолял недалеко плывущих ребят на резиновых лодках и плотах из
жердей спасти меня. Сначала они ухмылялись, а позже, когда я стал, уже
поплевывать воду и почти плача просить их, они догадались и вытащили меня,
белого от страха, на свой плот. Когда меня вытряхнули из этих сапог прямо на
ходу, не только я, но и они поняли, что если бы не помогли, не выручили
меня, то я бы утонул. Страх, который мною овладел тогда, не скажешь, что не
струсил.
В 1942 году, когда я был уже артразведчиком, за мной закрепили коня по
кличке Орлик. Раньше на нем ездил комиссар бригады, но видимо напоил в
горячем состоянии и посадил на передние ноги. Орлик не мог бежать рысью, все
скакал мелким галопом, не выдерживали передние ноги. Красоту Орлика можно
увидать только на картинке: "Белый-белый, шею и голову держит, как лебедь;
белый, высокий, с коротким туловищем; смотрели на него и любовались все, кто
видел Орлика".
Однажды, что бывало часто, мне как разведчику дивизиона поручили вести
пакет в штаб бригады в село Лехта. Это километров десять от наших
артдивизионских позиций и землянок. Я, как и положено, приняв пакет, вскочил
на седло и помчался-поскакал сначала по тропинке, потом по старой
проселочной дороге, ни о чем не думая и не остерегаясь фашистских
лазутчиков. Подъезжая к настилу через болото, а это поперечный настил метров
400-500 почти по открытому месту, услышал гул мотора самолета. Не успел я
вернуться назад в лесок или проскочить болото, летчик видимо заметил белого
коня, всадника и решил, развлекаясь, ликвидировать его. На противном болоте
белеет всадник-мишень, и никто не может помешать фашисту, развлекаясь,
уничтожить его, расстрелять или напугать. Самолет с черным крестом пикирует
один раз, дает очередь из крупнокалиберного пулемета. Не попадает. Пули
шарахнули по настилу. Орлик с испугу скачет, фашист разворачивается и дает
очередь сзади. Снова мимо нас с конем. Я не жив, не мертв, не знаю, что
делать, полностью надеясь на Орлика, а сам думаю: "Этот фашист нас не
выпустит, тем более, что они часто гонялись за собакой на чистом месте, не
говоря о нашем одиночном солдате". Мысли вертелись всякие, но действий
никаких не предпринимал. Можно было соскочить, лечь за кочку, а коня пусть
гоняет. Убьет, так и ладно, спишут. Но нечего не предпринимал, так как был в
страхе. В это время фашист в третий раз развернулся и пошел в пике спереди.
Самолет, чуть не задевал меня, как мне казалось, зарычала очередная очередь
и я пришел в себя спустя несколько минут. Открыв глаза, увидел: Орлик бьет
ногами и головой по бревнам настила, а я метрах в десяти от Орлика между
кочек в болотной грязи. Пошевелив конечностями, потряс головой и понял, что
жив. Самолет улетел. Я вылез из болота, подошел к Орлику и увидел: Орлик
делал последние судорожные движения, на груди, на красивой груди - три
полосы обгоревшего испеченного мяса, откуда просачивается кровь. Я сел около
Орлика, обессилено почти заплакал, в горле такой комок горечи встал, что
дышать было нечем. Сидел долго, а потом снял седло и пошел вперед. На другой
стороне болота стояли наши бригадные разведчики - разведрота бригады, где
было много знакомых. Они меня встретили и спрашивают: "Это за тобой фашист
гонялся? Коня комиссара бригады угробил?". А потом подошел капитан
Коновалов, (комроты 199 батальона) и говорит ухмыляясь: "Ну что, Саша, в
штаны не напустил? Я видел, как он за тобой гонялся! Возьми у нас коня, на
обратном пути вернешь!" Да, был страх, но мне опять повезло. Я жив.
В мае 1942 года, когда мы на седьмые сутки вышли из окружения из-под
Кестинги, от нашего 199-го батальона из более 600 человек вышло всего 24
гаврика. Я, свалившись с ног обессиленный, как все другие, лег в чей-то
окопчик, затащил на окоп котел чугунный наверно литров на сто и заснул.
Спали мы более двух суток и проснулись от гула бомбовых ударов немцев. Более
десяти бомбардировщиков бомбили нашу сопку, где стоял какой-то
артиллерийский полк. Самолеты крутились кругом, и бросали свой смертоносный
груз так, что земля ходуном ходила. Я выглянул из-под котла и такой меня
страх взял, что весь затрясся, так как земля кругом черная, испахана, лес
переломан в бурелом, кругом стон, а самолеты чуть деревья не задевают,
крутятся почти надо мной. Я под котлом лежал и трясся до тех пор, пока не
ушли фашисты, а когда вышел и встретил живых ребят, у меня зуб на зуб не
попадал. Почему-то все были настолько белые и тоже тряслись, даже цигарку
еле заворачивали. Вот это был страх и не только мой, но и ребят. Из наших
выходцев из окружения пятерых ранило и одного убило, а из артполка мало, что
осталось, одни воронки да развороченные лафеты и стволы пушек, где лежали и
артиллеристы. С того дня в ходе всей войны при виде самолетов с крестами
меня бросало в дрожь, и я всегда старался спуститься, как можно ниже в окоп
и не смотреть на этих смертников, хотя знал, что они летят высоко, бомбить
будут где-то далеко в тылу.
Мне известно, что каждый боится и имеет страх, но это приходит
по-разному. У нас, например, был командир батареи Авдеев, у которого перед
боем, если особенно встреча с танками, всегда болели зубы и он их "лечил"
спиртом. У Пети Шлемова, моего старого друга, всегда живот крутил, но в
туалет не ходил. У Мити Чуракова перед каждым боем, до его начала, всегда
глаза моргали, и лишь в ходе боя он мог овладеть собой, успокоиться, когда
наши снаряды попадали уже в цель и шла пехота вперед. Он на наблюдательном
пункте в это время всегда говорил: "Саша, будь у стереотрубы, у меня глаза
моргают, как сибирячке подмигивают!"
Любой фронтовик, если он действительно видел врага и смотрел смерти в
глаза, скажет, что страх есть у каждого перед боем. Важно не это. Важно,
чтобы страх не перешел в панику в мозгах. Когда уже паника в мозгах у
отдельных, то может "заразить" других и тогда считай, что все пропало,
перебьют всех. А это уже трусость. Так вот, не верьте тем, кто считает, что
он никогда ничего не боялся и страшился!
В солдатской жизни, даже на войне, даже в бою бывали такие случаи,
когда одни смеются над другими и даже в том случае, если он ранен или даже
погиб. Помнятся такие смешные и жуткие случаи. Как-то мы, батальон,
вернулись из тыла финнов и остановились в бывшем лагерном поселке, где жили
строители железной дороги, выходящей с Архангельской области на железную
дорогу Мурманск-Ленинград. Бараки-землянки нам после морозов показались
раем. После хорошего ужина мы в тепле хорошо заснули, кроме дозорных. Ночью
налетели несколько самолетов и стали бомбить этот поселок. Большого ущерба
не нанесли, ранили лишь одного солдата и то доской. Но как улетели самолеты,
слышим: крик-стон около дощатого туалета. Подошли. Смотрим: в дерьме без
штанов орет солдат и умоляет, чтоб его вытащили из этой ямы. Когда его
привели в порядок, стали спрашивать: "Как же ты, Хамид, попал в это дерьмо?"
Он, смущаясь, говорит: "До налета пошел в туалет. Сижу. Вижу огоньки
самолета, и что-то от него оторвалось. Это "черное" прямо летит и падает на
меня. Я смотрю и все задом, задом наклоняюсь назад. Не удержался, упал. В
это время бомба или мина взорвалась недалеко от ямы туалета. Я испугался и
орал, что было силы". Он рассказывает, чуть не плача с испугу и со стыда, а
мы как жеребцы смеялись. Долго еще смеялись по этому случаю и иногда
приводили, как анекдот в веселые минуты.
Когда мы готовились к наступлению в Карелии, бригада проходила учебные
тактические занятия по форсированию водных преград. Командование нашло для
этих занятий длинное и широкое озеро, а в Карелии их тысячи. Подняв по
тревоге батальоны и дивизионы, мы целую ночь полубегом добирались до
указанного места, где предложили подготовить подручные средства для
переправы. Кто делал плот, кто бону из бревен, сваленных в лесу самими же. А
мне и некоторым другим дали большие сапоги-комбинезоны. Одели и рассказали,
что в этом комбинезоне можно как бы идти в воде, так как на заднике сапог
есть поплавки-крылышки, которые когда толкаешь ноги назад, то они
открываются и тело толкают вперед. Прошла артподготовки, и пошли все в воду:
плоты, плотики, боны, лодки и мы зашагали в воду. Прошли метров сто, и меня
стало тянуть вниз, вода дошла до горла. Я стал кричать от страха и просить
ребят с плотов вытащить меня на плот, но они смеялись и гребли дальше, но
когда я уже бултыхался, махал руками и орал неимоверно, ребята с другого
батальона вытащили меня на свой плот. С меня из-под комбинезона из
нескольких мест пошла вода. Оказывается, эти резиновые костюмы при лежании
на складах настолько пролежали, что в лопнувших изгибах продырявились и по
ним вода пошла внутрь. Я конечно был в таком состоянии и почти плакал от
страха, а ребята смеются: "Саша хотел пешком перейти, как Иисус Христос".
Когда я рассказал своим ребятам, тоже у них смеху было много, издевались
надо мной. Дело дошло до командования, и говорят, интенданта перевели в
другую часть. В таком же положении оказался еще один солдат, но он уже в
конце переправы и доплыл с трудом пополам до нужного берега.
При наступлении на Питхарактском направлении мы втроем: я, Митя Чураков
и Петя Шлемов с рацией как-то оторвались от своих и оказались на опушке
соснового леса, где было с десяток ям, где делали древесный уголь. С опушки
леса на большой поляне мы заметили несколько самолетов, бензовозов, наших и
немецких, которые суетились около этой техники. Митя сказал, что это
аэродром и просил срочно связаться с дивизионом, чтобы передать координаты и
дать пару залпов из пушек и даже попросить минометчиков пострелять. Бился,
бился Петя, но не поймал наших и решил открытым текстом искать штаб
артиллерии бригады. Не знаем, кто нас поймал или нет, но спустя некоторое
время сзади недалеко заскрипели "катюши", их чушки летели прямо над нами,
летели как огнетушители и, начиная от нашей опушки вся поляна заполыхала
огнем, в том числе и наша опушка леса. Один снаряд видимо упал близко, от
которого стабилизатор шарахнул прямо в нашу угольную яму. Огонь быстро
распространялся на нас, мы быстро побежали назад, на дорогу у озера. Вышли,
сели у канавы, а тут по дороге пошли машины-амфибии и, смотря на нас,
смеялись и показывали пальцем. После них прибежал помкомвзвода Иванов, чуть
не плачет, что они нас потеряли и говорит: "Командующий попросил дивизион
реактивных минометов дать один залп по вашим координатам, и мы очень
боялись, что вы попали под огонь. На вас же лица нет. Что, попали под огонь?
Ну ладно. Идите, умойтесь". А мы шевельнуться не смеем с испугу. Иванов стал
смеяться, а нам хоть плачь. Когда подъехали в штаб артиллерии, Минаев
спрашивает: "Вы почему дали координаты те, где вы сами находились? Мы
думали, что вас взяли в плен или еще что-либо. А Чураков ответил: "А почему
дивизионы не отвечали? "Катюши" били хорошо!".
В Карелии и на других фронтах действовало много отдельных батальонов,
которых гоняли туда, где было трудно, то есть закрыть какую-нибудь "дырку",
особенно в 1941-1942 годах при отступлении. Наш 199 отдельный лыжный
батальон, прибывший на фронт в декабре 1941 года, был придан одной дивизии
на Масельском направлении. С эшелона сразу на лыжи и погнали куда-то вдоль
фронта, откуда были слышны не только артиллерийские и минометные стрельбы и
канонады, но и ружейно-пулеметная перестрелка с левой стороны маршрута. В
очень морозный ясный день по лесу мы добрались до соснового бора у
большущего озера. Говорили, что на той стороне фашисты. С трудом сделали
окопчики и полуземлянки для штаба, так как земля была настолько замерзшая и
еще каменистая, что из-под кирки и лома летели искры. Через неделю в декабре
еще решили разведать ту сторону озера. С нами за Сегозеро должны были пойти
тоже в разведку не меньше пяти человек, с которыми мы должны встретиться
где-то в середине озера Сегозеро. Они пойдут влево, а мы вправо. Нас было
пятеро и каждому задача была поставлена особо: Мастеннин (карел) - слушать и
понять разговор, если там финны; при необходимости разговаривать с
дозорными, оглушить их и с Алехиным (грузчик с Оби) тащить, так как они
самые здоровые и сильные мужики; Чураков и Шлемов (оба жуликоватые) работать
ножом втихую, если наскочим на их дозор; а меня взяли, как самого маленького
и хорошего лыжника для того, чтобы в случае необходимости на самой большой
скорости вернуться к своим и сообщить, что завязан бой и вести своих на
выручку. Задача была одна: пройти незаметно вдоль берега, узнать, где есть
фашисты, запомнить и если удастся - случайно взять языка, как подарок к
новому году и первая боевая операция нашего батальона.
Сначала все шло хорошо. Длинной зимней ночью мы почти перешли озеро. В
пути встречались с разведкой соседней дивизии. Разошлись, как было
предусмотрено. Видели огоньки, искры с труб землянок или палаток немцев, все
старались запомнить. И вдруг во второй половине пути заметили камышовые
острова, идущих трех фашистов с камышового островка озера к лесу. Это было
уже под утро. Мастеннин, как старший и карел положил нас в камыши и говорит:
"Слышно было плохо, но по разговору понял, что они отлежали ночь, на день
идут в землянки, а вечером должны прийти снова на ночной дозор. Нам придется
весь день сидеть здесь в камышах, а когда придут, попробуем взять одного.
Сейчас пошевелитесь, на спирту будем греться. День не длинный. Должны
выдержать".
Лежа в камышах, мы поели мерзлую колбаску, сожгли баночки сухого спирта
по половинке, потом к концу дня с маленькой пургой Мастеннин снова предложил
собраться в кучу и поставил задачу: "Около их места до озера есть камыши.
Туда пойдут Чураков и Шлемов, мы с Алехиным будем метрах в десяти вон в тех
камышах, а Саша останется здесь, готовый к стрельбе, и в случае неудачи -
срочно на лыжи и к своим, аллюром в три креста".
Начало темнеть. С лесного мыса спустились 2 лыжника, и пошли прямо на
нас. Метрах в десяти прошли мимо нас на свои места. Пулемет тащили на
лодочке специальной белой и у обоих были еще автоматы. Расположились. Слышны
разговоры. Прошло наверное, с полчаса, а третьего нет. Мастеннин дает сигнал
свистом ветерка, и Митя с Шлемовым, а в это же время Мастеннин и Алехин
соскакивают, одним броском и там. Митя Чураков одним ударом ножа накрыл
одного, а Шлемов прикладом по шее другого. Алехин веревкой заматывает
второго, сует в рот его же рукавицу и сваливает на их белую лодку. С
пулемета взяли затвор, забросили ленту, автоматы на плечи и ушли. При таком
холоде сразу стало тепло. Через полтора или два часа, наверное, там, где мы
были, полетели вверх тусклые ракеты, видимо пришла смена - а там труп и
пустой ручной пулемет. Не снижая темпа хода, мы к утру добрались до своих
берегов и перепотевшие, уставшие свалились у береговых камышей. Фашист стал
брыкаться, что-то мычать и Мастеннин вынул кляп изо рта. Подошел командир
роты Михайлов и помначштаба Карабинков. "Ну, молодцы! Хоть на сутки
опоздали, - сказал Карабинков". Михайлов хотел что-то сказать, но онемел,
глядя на фашиста, который наклонил голову, и укусил петлицу своего френча.
Сразу изо рта и носа пошла пена, глаза выкатились, и он свалился на лед. Мы,
конечно, все встали и онемели. В это время появляется комбат Жатько И.Р. и
удивленно смотрит на нас всех и говорит: "Зачем тащили мертвого? Из-за этого
опоздали на сутки!" Но Карабинков ему объяснил, что привезли живого, а тут
вот открыли рот, и он видимо проглотил яд-капсулу. Так нам фортуна изменила
в конце операции. Жатько, конечно, поругал нас, но когда в штабе отметили
места, где что видели, сказал: "Задание выполнили, но не полностью. Первый
блин получился комом. Соседи тоже попали под засаду".
Обычно в газетах всегда писали про удачные операции, взятие языка или
разгром какого-либо гарнизона немцев, но было не меньше провалов. В 1943
году, когда я уже был разведчиком отдельного артдивизиона после разгрома
нашей бригады и особенно 199 батальона, мы стояли в с. Лехта, вернее около
Лехты в лесу, в нескольких километрах. Бригада часто посылала в тыл
противника за языком или разгромить какой-либо гарнизон немцев.
Летом снарядили группу - человек восемьдесят, чтобы у речки Чирка-кэм
пошурудить противника, то есть разгромить один гарнизон и взять языка, если
удастся. Разведчиков собирали со всех батальонов, в том числе и от нашего
дивизиона взяли троих. Меня отправили по причине того, что я не поехал в
артучилище в Благовещенск, фактически самовольно вернулся со штаба фронта.
Шли мы несколько суток. Сплошной линии фронта в Карелии не было и мы
шли между фашистскими гарнизонами, кривляя и желая, чтобы не нарваться на
них. Шли больше всего ночами, хотя день мало отличался от ночи. На шестые
или седьмые сутки, во время привала- дневки заметили, что в сосновом бору
много ворон. Проверили, и оказалось, что там лежат наши солдаты, вернее их
кости несколько десятков в белых маскхалатах. Командир группы, капитан,
позже сообщил, что это были разведчики нашей бригады, которые зимой еще
ходили по нашему же заданию и вообще не вернулись, потерялись без вести. Мы,
конечно, собрали их, вырыли неглубокую яму и зарыли. Прощаясь с братской
могилой, обещали отомстить.
Когда дошли до исходных позиций, опять привал-дневка до начала боя.
Вечером бесшумно подошли - подползли к берегу реки Чирка-кэм и стали
наблюдать. Ребята на нашей стороне с высокими берегами даже круче, а на той
стороне в ложбинке расположен гарнизон. Видны землянки, около них ходят
фашисты, говорят и смеются громко, берут с реки воду, умываются и
брызгаются. Сама река очень быстрая, но видать не глубокая. Во многих местах
торчат не большие камни и под водой с высоты хорошо видно дно - галька. За
землянками и одного круглого домика лес и ничего больше не видно. Значит, мы
должны ночью перейти речку, напасть на них, уничтожить, что можем и взять
языка. Очевидно, у всех мысли работали в этом направлении или даже заметили
свои цели-землянки и как к ней подойти, куда бросить гранату и с какой
стороны ждать врага, чтобы оборониться.
Начало темнеть. Село солнце. И вдруг на нашей стороне одиночный
винтовочный выстрел, хотя до начала операции еще оставалось несколько часов.
Конечно, все испугались. На той стороне паника и стали с землянок
выскакивать солдаты и стрелять в нашем направлении. Капитан дает команду -
немедленно, бегом назад, откуда пришли. Мы бежали почти без отдыха до той
братской могилы, где стали выяснять: "Кто стрелял? Узнали, что один
разведчик с батальона взял СВТ, что не разрешалось, так как СВТ иногда от
удара стреляет сам, и СВТ, стукнувшись об пень, сам выстрелил. Но сгоряча
расправиться с этим солдатом не удалось, так как сзади были слышны собаки,
которые, преследуя нас шли по нашим следам. Группа быстро собралась и в
несколько дней добрались до лесной избушки около поселка Тунгуда, где мы
оставляли запас продовольствия. Собак больше не было слышно. После суточного
отдыха и нервотрепки мы вернулись "домой", не выполнив поставленную задачу,
а солдата из батальона по имени Хазим, говорят, передали в военный трибунал,
а капитану Максимову, руководителю группы, сняли одну звездочку и дали
взвод. Вроде бы было все рассчитано, каждый уже знал - с какой стороны они
врываются, какую землянку штурмуют и с какой стороны, и добрались до цели
так близко (на расстоянии ширины речки) и незаметно, гарнизон был виден, как
на ладони, но... Один случайный выстрел Хазима все испортил, и операция
сорвана, сам пострадал, капитана подвел и нас опозорил. Обсуждая эту
"осечку" некоторые командиры и даже солдаты потом уже говорили, что надо
было завязать бой, спуститься с берега и разгромить гарнизон. А более
рассудительные говорили, что капитан прав. Идти на рожон под автоматы и
пулеметный огонь, то есть на осиное гнездо, уже разбуженное - это гибель
десятков солдат или даже всех нас. Капитан рассчитывал на внезапность и в
полночную панику в стане врага. Тогда был бы успех.
В войну много было неудач. О них знают все, кто воевал. Горячие головы
иногда гробили много солдатских и своих жизней, что можно было не допускать.
Чем иным можно объяснить такой факт, когда лейтенант Карабинков пошел на
кукушку со снайперской винтовкой с пистолетом ТТ. Увидели место, где сидит
кукушка и решил с ТТ убить на расстоянии около двухсот метров. Конечно,
кукушка победила. Пуля попала прямо в переносицу. Так бесславно погиб в
первом наступательном бою под горой Наттавара помначштаба 199 батальона
лейтенант Карабинков.
Правда, за него отомстил сам комбат Жатько, который все время носил
винтовку. Когда сообщили ему о гибели Карабинкова, он сам решил подползти, и
из-за большого пенька первым выстрелом свалил кукушку. После этого батальон
поднялся в атаку, и через полчаса выбил фашистов с горы Наттавара, что
находится около д. Окунева Губа под Кестингой. Под горой Наттавара в болоте
лежали мы ночь и полдня, а после взятия горы (высота 217) за другую половину
дня заняли несколько починков, Окуневу Губу с большими складами и пошли по
дороге на Кестингу. Вот что значит захватить инициативу и не допускать
глупостей, горячности и не нужной прыти в делах боевых.
В декабре 1941 года наш 199 батальон был поднят по тревоге и в полном
боевом, только без оружия, ночью направлен своим ходом на лыжах в город
Молотовск, который находился от расположения запасного полка в 10 км. Позади
в темноте остались так называемые казармы, а фактически двухэтажная средняя
школа в селе Рикасиха. Ранним утром в Молотовске нас погнали в баню, хотя
еще не успели отдохнуть. Самой примечательной в Молотовске нам показалась
баня: красивое здание, отличная и жаркая парилка, чистота и порядок, не то,
что город. Я впервые увидел там, а очевидно и не только я, море с далеким
кораблем. После бани все старое летнее обмундирование заменили на новое
зимнее. Получили полушубки, валенки, шапки, подшлемники, каски, рукавицы
шубные, портянки зимние, шаровары ватные и простые гимнастерки. Вечером в
тот же день начали погрузку в вагоны. Нам пришлось хорошо вычистить грязные
вагоны, сделать сплошные двухэтажные нары, поставили в середине буржуйку,
кое-кому удалось найти и затащить в вагон сено, солому или стружки, сделали
как бы матрац. В эту же ночь эшелон потащили куда-то и пошли разговоры в
вагоне: "Где-то отступают. Нас гонят заткнуть дыру". И верно, на одной
остановке нам дали оружие, патроны, гранаты, медальоны. На взвод дали один
ручной пулемет, три автомата ППД (Пистолет - пулемет Дегтярева). Медальоны
приказали быстро заполнить самим.
После Молотовска нас накормили кашей перловой и супом из концентрата, а
вместо хлеба уже дали по сухарику. Через несколько суток тоже ночью эшелон
встал в лесу, и велели срочно выгрузиться. За пару часов мы были уже на
лыжах, а с левой стороны хорошо был слышен бой: автоматные и пулеметные