Страница:
– Игратос изменился, – прошептал Мерантос, и все мое возмущение куда-то подевалось.
«Это правда?» – спросил я у Хранителя, и он – о чудо! – услышал.
«Правда. Что-то в нем изменилось...» – ответил задумчиво.
Я чувствовал любопытство Хранителя и легкую досаду, будто перед ним была довольно простая головоломка, а он никак не мог ее решить.
«И что же?»
«Не вижу. Ресурсов твоего организма не хватает для глубокого сканирования. – В ответе явно проскальзывало раздражение. – Я даже мыслей его прочитать не могу».
«Что, совсем не можешь?» – не поверил я.
«Ну почти...»
Старый хитрец.
Знаю я таких: считают себя нищими, если у них доллара до миллиона не хватает.
«И что там за этим “почти”?» – получить ответ мне было крайне необходимо.
Мало ли, что там сделали с парнем, вдруг он стал каким-нибудь чудовищем. Я еще не привык общаться с оборотнями, а тут, пожалуйста: оборотень-маньяк, да еще неизвестно с каким уклоном.
«Все не так страшно, как ты себе напридумывал, – успокоил Хранитель. Он конечно же в курсе всех моих мыслей. – Просто Игратос перестал себя ненавидеть».
«И все?!» – Признаться, такое объяснение меня не очень устраивало.
«А этого не мало. – И Хранитель решил обрадовать меня напоследок: – И он теперь умирает не от яда тхархи».
«А от чего же он умирает?!»
«От старости. Как и все вы», – засмеялся мой веселый сосед.
Нет, общение с ним пагубно влияет на мои мозги! Поговорить, что ли, с кем-нибудь другим? Хотя бы с Мерантосом...
И я быстро открыл рот, пока меня не отвлекли от дельной мысли:
– Мерантос, я не успел тебя спросить, – начал я, не слишком задумываясь, о чем буду говорить. – Как ты убедил Игратоса пойти лечиться? Просто приказал?
Мужик посмотрел на меня так, что мне стало неуютно под его долгим, внимательным взглядом. Может быть, это была и не такая уж хорошая идея, разговаривать с ним в этом месте и в это время. Но мысль немного запоздала – поздно ловить выпущенную пулю.
– Нет, не приказал. Я только сказал ему, почему его жизнь теперь важнее моей.
Я ничего не понял из этого ответа. Наверное, мое непонимание было очень заметным, если Мерантос шевельнул глыбой плеча и добавил еще несколько слов:
– Он узнал, что его жизнь уже не только его. И теперь Игратос постарается выжить.
– Выжить, и?.. – Я все еще ничего не понимал.
– Только выжить. Больше ничего. Это все, что я могу сказать. – Мерантос отвернулся, устало опустил плечи.
А ведь мужик здорово вымотался, дошло вдруг до меня. И он совсем не такой железный, каким хочет казаться. А я еще жалуюсь на груз ответственности, когда рядом человек или т'анг (делаю поправку специально для Хранителя), который реально и физически трудится. Ведь в этом хромоногом мальчике килограммов двести, не меньше – поднимал, помню. И кому из нас легче?
«Не хочешь поменяться?» – предложил Хранитель.
«Нет. У меня неподходящая для тяжелоатлета комплекция».
«Ты прав, Крис. Тогда не ной и молча неси свой груз. Тебя этому учили, и у тебя неплохо получается. Конечно, можешь пожалеть себя немного, если очень хочется, но только в свободное время, когда никто не увидит. Не надо позорить нас».
Вот так мы и общались с Хранителем, пока Игратос хромал в нашу сторону.
Цветок засыпал. Сияние медленно гасло, торжественная мелодия становилась все тише. Ухо уже не улавливало ее, остался только звук, похожий на дыхание спящего.
Осторожно, чтобы не потревожить покой этого места, мы вышли наружу и в полном молчании спустились по серпантину тропинки.
Странно, но ни разу за время спуска у меня не возникло мысли, что кто-то из нас может поскользнуться, упасть и увлечь за собой других. Мыслей не было вообще. Голова казалась звеняще пустой, как после очень тяжелой работы. Едва мы отошли от «заборчика», как ноги отказались мне служить. Кажется, я уснул раньше, чем успел лечь. Такого со мной давно уже не было. А может быть, никогда. Что-то я не помню, чтобы когда-нибудь так уставал.
Мне приснился сон. И в этом сне я был оборотнем. Охотился на улицах какого-то города. Удачно охотился: моей добычей стали двое. Кажется, обычные люди. Первый боялся меня и убегал. Второй тоже боялся. Я чувствовал это не только носом. Трудно объяснить, но я-оборотень понимал если не мысли, то уж точно настроение. Знал, что второй боится, но бежать не станет. Он охотник и попытается убить меня. Но ему не повезло: он меня ранил, легко, по касательной, а я его схарчил. Потом вернулся домой, лег спать. Как это странно – спать во сне. И не в каком-то логове, а в обычной квартире многоэтажного дома. Даже этаж запомнил – второй – и раскрытое окно. В него я всегда возвращался после ночных прогулок.
Во сне я лег спать, и мне приснилось, что я просыпаюсь. Но просыпаюсь человеком, который не знает, что он оборотень. Днем человек, а ночью зверь – такое вот разделение. Единственное неудобство: трудно просыпаться по утрам. И вдруг я-человек превратился в зверя! Днем превратился! Точнее, утром. И очень испугался. Вот-вот зайдет мама, а я в таком виде. Не знаю, чего я боялся больше: того, что я – зверь, или того, что мама увидит меня зверем. А потом дверь открылась, и я прыгнул. Прыгнул и проснулся.
На этот раз проснулся по-настоящему. Даже за щеку себя укусил изнутри. Чтобы убедиться. Глупая, конечно, проверка, но надежная. Вряд ли такое может присниться. А сон любопытный. Обычно я редко вижу сны, особенно такие подробные. Вот посмотрел на ночь фильм про оборотней, и приснилось, что сам такой же. Только люди в фильме превращались не в волков, а в медведей и в пантер. Но это уже на совести режиссера. Чем-то не угодили ему волки. А мне вот все равно: что волк, что большая кошка – зверь, он и есть зверь. Опасная, конечно, тварь, но человек куда опаснее.
И все-таки с моим сном было что-то не так. Сказать такое вслух язык не повернется, но, кажется, этот сон уже кто-то смотрел до меня. Понимаю, что глупость, что быть такого не может, но чувство такое... как с новой книгой. И корешок у нее крепкий, и страницы пахнут краской, а вот открывается она на самых интересных сценах, и всё тут. Но с книгой понятно: есть такие умельцы, что прочитают, а книга как новая. Был у меня такой знакомый, продавал эти самые книги. Даже брался за них в перчатках. А вот сон... тут логического объяснения нет, только чувство.
«Да зачем тебе нужно это объяснение?! Тоже мне, Крис Тангер – великий толкователь снов! Проснулся? Вставай! Тебя ждут!»
«Кто?»
«Оборотни тебя ждут, кто же еще?»
Хранитель, как всегда, шутит. Любит он пошутить по утрам. Вот уж кто просыпается с хорошим настроением, даже завидно! Открыл глаза. Заметил камни под рукой. Потрогал их пальцем. Холодные и твердые. Чуть дальше увидел ноги. Очень большие. Посмотрел на их хозяина – Мерантос. Оборотень. Вот и не верь после этого в сны.
Окончательно проснулся я от голоса Игратоса. Мои внутренние часы все еще не работали. В обычных я бы сменил батарейку или просто потряс их, прежде чем выбросить. А что делают при поломке внутренних часов? Спрашивать Хранителя не хотелось. Я догадывался, какой совет он может дать. Все-таки мы с ним немного похожи, а стучать головой в ближайшую стену мне совсем не хотелось. Да и где гарантия, что это поможет? Ничего, обойдусь как-нибудь без часов, жил же без них раньше.
Я был так озабочен своей маленькой проблемой, что пропустил почти все, о чем там говорил Игратос. Только широко распахнутые глаза Симорли заставили меня прислушаться.
– ...не помню. Потом камень проглотил мою ногу выше колена. Вместе с ногой он проглотил и мою боль. Потом боль вернулась, но ее стало меньше. И я смог вытащить ногу. Камень отпустил меня, и я ушел.
Голос у Игратоса усталый, монотонный, а бас не уступает папочкиному.
– И это все? – спросил Симорли.
– Все.
Слишком быстрый и категоричный ответ. Я не поверил ему, по глазам Симорли понял, что он тоже не верит. «Но если человек врет, значит, это ему для чего-то нужно». Не помню, какой умник сказал такое, но Игратос явно что-то скрывал. Каждый человек имеет право на свои маленькие тайны. И я не имею ничего против, пока эти «маленькие тайны» не начинают угрожать моей жизни.
«Из-за этого ты и ложишься спать спиной к стенке», – с насмешкой сказал Хранитель.
«Привычка», – машинально отозвался я и только тогда заметил, что действительно лежу, прижавшись спиной к «заборчику».
Не помню, когда возвращался к нему, и как укладывался – тоже не помню. Вот что значит сила привычки! Срабатывает даже тогда, когда других сил уже не осталось.
«Эти предосторожности здесь совсем не нужны. В этом месте вам ничего не угрожает».
Конечно, сообщение Хранителя немного запоздало, но и за это спасибо. Все-таки приятно, когда о тебе заботятся, хоть я никогда не надеюсь на других.
«Привычка, – машинально повторил я. – Когда перестану заботиться о своей безопасности...»
«Можешь не продолжать, – прервал меня Хранитель. – Я уже тысячу раз слышал, как заканчивается твоя присказка: “...то проснусь мертвым”. Надо же такое придумать... к твоему сведению, мертвые не спят».
«А откуда у тебя эти сведения? Мертвые сообщили или из собственного опыта?» – зло пошутил я.
Ненавижу, когда меня будят и не кормят завтраком. Хотя мой желудок не отказался бы от обеда и ужина в придачу. Но, похоже, эту проблему тоже придется решать мне. Не думаю, что кто-то другой сможет здесь найти что-нибудь съедобное, если не считать едой одного из нас.
«Иногда ты бываешь удивительно догадливым».
«И к чему эти комплименты?» – насторожился я.
«А почему ты решил, что это похвала?» – спросил Хранитель, в точности копируя мой тон, и я ничего не придумал в ответ.
Признаться, общение с таким собеседником здорово утомляет, особенно на пустой желудок. Единственное, что пришло в голову, – вода притупляет голод, и желательно быстрее добраться до нее.
Когда я поделился своей идеей с остальными, они без возражений выстроились в привычный походный порядок: Симорли, Игратос, а Мерантос прикрывает тылы.
Я скоро озверею от таких исполнительных парней!
37
38
39
«Это правда?» – спросил я у Хранителя, и он – о чудо! – услышал.
«Правда. Что-то в нем изменилось...» – ответил задумчиво.
Я чувствовал любопытство Хранителя и легкую досаду, будто перед ним была довольно простая головоломка, а он никак не мог ее решить.
«И что же?»
«Не вижу. Ресурсов твоего организма не хватает для глубокого сканирования. – В ответе явно проскальзывало раздражение. – Я даже мыслей его прочитать не могу».
«Что, совсем не можешь?» – не поверил я.
«Ну почти...»
Старый хитрец.
Знаю я таких: считают себя нищими, если у них доллара до миллиона не хватает.
«И что там за этим “почти”?» – получить ответ мне было крайне необходимо.
Мало ли, что там сделали с парнем, вдруг он стал каким-нибудь чудовищем. Я еще не привык общаться с оборотнями, а тут, пожалуйста: оборотень-маньяк, да еще неизвестно с каким уклоном.
«Все не так страшно, как ты себе напридумывал, – успокоил Хранитель. Он конечно же в курсе всех моих мыслей. – Просто Игратос перестал себя ненавидеть».
«И все?!» – Признаться, такое объяснение меня не очень устраивало.
«А этого не мало. – И Хранитель решил обрадовать меня напоследок: – И он теперь умирает не от яда тхархи».
«А от чего же он умирает?!»
«От старости. Как и все вы», – засмеялся мой веселый сосед.
Нет, общение с ним пагубно влияет на мои мозги! Поговорить, что ли, с кем-нибудь другим? Хотя бы с Мерантосом...
И я быстро открыл рот, пока меня не отвлекли от дельной мысли:
– Мерантос, я не успел тебя спросить, – начал я, не слишком задумываясь, о чем буду говорить. – Как ты убедил Игратоса пойти лечиться? Просто приказал?
Мужик посмотрел на меня так, что мне стало неуютно под его долгим, внимательным взглядом. Может быть, это была и не такая уж хорошая идея, разговаривать с ним в этом месте и в это время. Но мысль немного запоздала – поздно ловить выпущенную пулю.
– Нет, не приказал. Я только сказал ему, почему его жизнь теперь важнее моей.
Я ничего не понял из этого ответа. Наверное, мое непонимание было очень заметным, если Мерантос шевельнул глыбой плеча и добавил еще несколько слов:
– Он узнал, что его жизнь уже не только его. И теперь Игратос постарается выжить.
– Выжить, и?.. – Я все еще ничего не понимал.
– Только выжить. Больше ничего. Это все, что я могу сказать. – Мерантос отвернулся, устало опустил плечи.
А ведь мужик здорово вымотался, дошло вдруг до меня. И он совсем не такой железный, каким хочет казаться. А я еще жалуюсь на груз ответственности, когда рядом человек или т'анг (делаю поправку специально для Хранителя), который реально и физически трудится. Ведь в этом хромоногом мальчике килограммов двести, не меньше – поднимал, помню. И кому из нас легче?
«Не хочешь поменяться?» – предложил Хранитель.
«Нет. У меня неподходящая для тяжелоатлета комплекция».
«Ты прав, Крис. Тогда не ной и молча неси свой груз. Тебя этому учили, и у тебя неплохо получается. Конечно, можешь пожалеть себя немного, если очень хочется, но только в свободное время, когда никто не увидит. Не надо позорить нас».
Вот так мы и общались с Хранителем, пока Игратос хромал в нашу сторону.
Цветок засыпал. Сияние медленно гасло, торжественная мелодия становилась все тише. Ухо уже не улавливало ее, остался только звук, похожий на дыхание спящего.
Осторожно, чтобы не потревожить покой этого места, мы вышли наружу и в полном молчании спустились по серпантину тропинки.
Странно, но ни разу за время спуска у меня не возникло мысли, что кто-то из нас может поскользнуться, упасть и увлечь за собой других. Мыслей не было вообще. Голова казалась звеняще пустой, как после очень тяжелой работы. Едва мы отошли от «заборчика», как ноги отказались мне служить. Кажется, я уснул раньше, чем успел лечь. Такого со мной давно уже не было. А может быть, никогда. Что-то я не помню, чтобы когда-нибудь так уставал.
Мне приснился сон. И в этом сне я был оборотнем. Охотился на улицах какого-то города. Удачно охотился: моей добычей стали двое. Кажется, обычные люди. Первый боялся меня и убегал. Второй тоже боялся. Я чувствовал это не только носом. Трудно объяснить, но я-оборотень понимал если не мысли, то уж точно настроение. Знал, что второй боится, но бежать не станет. Он охотник и попытается убить меня. Но ему не повезло: он меня ранил, легко, по касательной, а я его схарчил. Потом вернулся домой, лег спать. Как это странно – спать во сне. И не в каком-то логове, а в обычной квартире многоэтажного дома. Даже этаж запомнил – второй – и раскрытое окно. В него я всегда возвращался после ночных прогулок.
Во сне я лег спать, и мне приснилось, что я просыпаюсь. Но просыпаюсь человеком, который не знает, что он оборотень. Днем человек, а ночью зверь – такое вот разделение. Единственное неудобство: трудно просыпаться по утрам. И вдруг я-человек превратился в зверя! Днем превратился! Точнее, утром. И очень испугался. Вот-вот зайдет мама, а я в таком виде. Не знаю, чего я боялся больше: того, что я – зверь, или того, что мама увидит меня зверем. А потом дверь открылась, и я прыгнул. Прыгнул и проснулся.
На этот раз проснулся по-настоящему. Даже за щеку себя укусил изнутри. Чтобы убедиться. Глупая, конечно, проверка, но надежная. Вряд ли такое может присниться. А сон любопытный. Обычно я редко вижу сны, особенно такие подробные. Вот посмотрел на ночь фильм про оборотней, и приснилось, что сам такой же. Только люди в фильме превращались не в волков, а в медведей и в пантер. Но это уже на совести режиссера. Чем-то не угодили ему волки. А мне вот все равно: что волк, что большая кошка – зверь, он и есть зверь. Опасная, конечно, тварь, но человек куда опаснее.
И все-таки с моим сном было что-то не так. Сказать такое вслух язык не повернется, но, кажется, этот сон уже кто-то смотрел до меня. Понимаю, что глупость, что быть такого не может, но чувство такое... как с новой книгой. И корешок у нее крепкий, и страницы пахнут краской, а вот открывается она на самых интересных сценах, и всё тут. Но с книгой понятно: есть такие умельцы, что прочитают, а книга как новая. Был у меня такой знакомый, продавал эти самые книги. Даже брался за них в перчатках. А вот сон... тут логического объяснения нет, только чувство.
«Да зачем тебе нужно это объяснение?! Тоже мне, Крис Тангер – великий толкователь снов! Проснулся? Вставай! Тебя ждут!»
«Кто?»
«Оборотни тебя ждут, кто же еще?»
Хранитель, как всегда, шутит. Любит он пошутить по утрам. Вот уж кто просыпается с хорошим настроением, даже завидно! Открыл глаза. Заметил камни под рукой. Потрогал их пальцем. Холодные и твердые. Чуть дальше увидел ноги. Очень большие. Посмотрел на их хозяина – Мерантос. Оборотень. Вот и не верь после этого в сны.
Окончательно проснулся я от голоса Игратоса. Мои внутренние часы все еще не работали. В обычных я бы сменил батарейку или просто потряс их, прежде чем выбросить. А что делают при поломке внутренних часов? Спрашивать Хранителя не хотелось. Я догадывался, какой совет он может дать. Все-таки мы с ним немного похожи, а стучать головой в ближайшую стену мне совсем не хотелось. Да и где гарантия, что это поможет? Ничего, обойдусь как-нибудь без часов, жил же без них раньше.
Я был так озабочен своей маленькой проблемой, что пропустил почти все, о чем там говорил Игратос. Только широко распахнутые глаза Симорли заставили меня прислушаться.
– ...не помню. Потом камень проглотил мою ногу выше колена. Вместе с ногой он проглотил и мою боль. Потом боль вернулась, но ее стало меньше. И я смог вытащить ногу. Камень отпустил меня, и я ушел.
Голос у Игратоса усталый, монотонный, а бас не уступает папочкиному.
– И это все? – спросил Симорли.
– Все.
Слишком быстрый и категоричный ответ. Я не поверил ему, по глазам Симорли понял, что он тоже не верит. «Но если человек врет, значит, это ему для чего-то нужно». Не помню, какой умник сказал такое, но Игратос явно что-то скрывал. Каждый человек имеет право на свои маленькие тайны. И я не имею ничего против, пока эти «маленькие тайны» не начинают угрожать моей жизни.
«Из-за этого ты и ложишься спать спиной к стенке», – с насмешкой сказал Хранитель.
«Привычка», – машинально отозвался я и только тогда заметил, что действительно лежу, прижавшись спиной к «заборчику».
Не помню, когда возвращался к нему, и как укладывался – тоже не помню. Вот что значит сила привычки! Срабатывает даже тогда, когда других сил уже не осталось.
«Эти предосторожности здесь совсем не нужны. В этом месте вам ничего не угрожает».
Конечно, сообщение Хранителя немного запоздало, но и за это спасибо. Все-таки приятно, когда о тебе заботятся, хоть я никогда не надеюсь на других.
«Привычка, – машинально повторил я. – Когда перестану заботиться о своей безопасности...»
«Можешь не продолжать, – прервал меня Хранитель. – Я уже тысячу раз слышал, как заканчивается твоя присказка: “...то проснусь мертвым”. Надо же такое придумать... к твоему сведению, мертвые не спят».
«А откуда у тебя эти сведения? Мертвые сообщили или из собственного опыта?» – зло пошутил я.
Ненавижу, когда меня будят и не кормят завтраком. Хотя мой желудок не отказался бы от обеда и ужина в придачу. Но, похоже, эту проблему тоже придется решать мне. Не думаю, что кто-то другой сможет здесь найти что-нибудь съедобное, если не считать едой одного из нас.
«Иногда ты бываешь удивительно догадливым».
«И к чему эти комплименты?» – насторожился я.
«А почему ты решил, что это похвала?» – спросил Хранитель, в точности копируя мой тон, и я ничего не придумал в ответ.
Признаться, общение с таким собеседником здорово утомляет, особенно на пустой желудок. Единственное, что пришло в голову, – вода притупляет голод, и желательно быстрее добраться до нее.
Когда я поделился своей идеей с остальными, они без возражений выстроились в привычный походный порядок: Симорли, Игратос, а Мерантос прикрывает тылы.
Я скоро озверею от таких исполнительных парней!
37
Игратос. Воин из клана Медведей
Что я могу рассказать об этом месте? Почти ничего. Говорить, как песнопевец, я не умею.
Храм Жизни и Радости – одно из названий этого места. Многое я там увидел – не глазами, во сне, но понял мало, а рассказать могу еще меньше.
Это были странные сны. Чужаки – не т'анги – что-то делали, что-то строили. Очень большое, непонятное. Прокладывали дороги в разных местах, теперь эти дороги называют проклятыми; строили мост через реку и еще один мост в горах, над широким и глубоким провалом. Таких гор нет в наших местах, нет и такого разлома, с темно-красными и сверкающе-желтыми полосами камней. Еще был праздник – много огней, цветов, смеха и незнакомых мне танцев; огни на деревьях (таких деревьев я тоже не знаю) собирались в какие-то узоры, огни в руках и на одежде танцоров, высоко над головой тоже огни, но не звезды! На огни над головой смотрят, машут им руками... Еще одна стая чужаков. Они стоят на краю обрыва, а далеко внизу блестит вода... много воды... больше, чем в озере. Один чужак прыгает с обрыва (в воду?) и летит, раскинув руки. А те, что остались наверху, разговаривают, смеются, бьют ладонь об ладонь. (Зачем?) Чужак-летун вытянул руки впереди себя и падает в воду вниз головой. Но скоро его голова появляется из воды. А его лицо... Это какая-то неправильная вода! Она не выжгла ему глаза, не испортила шкуру на лице. Чужак улыбается. (Ему нравится в воде?) Он машет рукой тем, наверху, приближается к берегу, выходит... живой. Живой! Вода не убила его! Тело чужака блестит от воды и солнца. Он не похож на мужей нашего клана. У него короткие руки и безволосая кожа. (Тот чужак, что увел нас от хостов, немного похож на него, но у нашего хоть есть волосы на теле.) Еще один с обрыва прыгает в воду. Все повторяется – полет, улыбка, взмах руки, мокрое тело. Этот чужак – самка. Она похожа и непохожа на т'ангай нашего клана. Потом эти двое стали играть на берегу, как играют самец и самка, когда нравятся друг другу. Я и сам так играл, только не так долго, и моя самка не прыгала в воду.
Я видел еще сны, яркие, живые. Были в них другие места, другие чужаки, другие самцы и самки, что веселились и радовались жизни... Я смотрел на них и очень старался (очень!) не думать о смерти. Наставник сказал, что я должен жить, и сказал почему. У меня больше нет права на смерть. Моя жизнь теперь уже не моя. Я старался не думать о том, что опозорил себя и наставника, о позоре, который не смогу искупить; старался не думать о том, что наставник молча принял из-за меня и не стал мстить за неуважение. Тогда я еще не знал, что он делает это ради меня. Я думал, что наставник стал слабым и глупым, что он не достоин называться воином и больше не может требовать от меня подчинения. Я ошибся тогда. Очень сильно ошибся. И так трудно снова захотеть жить, когда внутри уже почти умер. Но я старался. Очень старался. И у меня получилось.
Камень подо мной вдруг стал теплым и прозрачным, а моя нога попала внутрь него, как рыбешка кири, что может вмерзнуть в лед и спать, пока лед снова не станет водой. Я смотрел на свою ногу так, будто ничего интереснее не видел. Нога провалилась в камень намного выше раны, что я получил где-то в пустыне. После ямы я потерял счет дням и ночам, все перепуталось, только боль оставалась со мной постоянно. И вдруг боль исчезла, впервые за много дней и ночей. Я мог спокойно лежать и думать. Никого не было рядом, никто не мешал, не отвлекал, все остались где-то далеко. Не помню, о чем были эти мысли, я все забыл, когда возвращался к тем, кто меня ждал. Наставник и отец, еще был воин из клана Котов, идущий со мной по одной тропе, еще был чужак, что вел нас этой тропой, остальные... их не было, они не ждали меня. Не знаю, куда они делись и когда.
Потом мы долго отдыхали. Я спал и не видел снов. Или забыл их. А когда я проснулся, ко мне вернулись силы и... боль. Не такая боль, как раньше, тень той прежней боли. Еще проснулся голод. Нет – ГОЛОД. Таким голодным я не был уже очень давно.
Едва я пошевелился, и воин-Кот открыл такие же голодные глаза. Но я не заметил в них злости и отвращения, какими обмениваются при встрече самцы разных кланов. Кот смотрел на меня спокойно и почти дружески, а еще... Наверное, я ошибся – ему не за что меня уважать. Когда он заговорил со мной, я стал отвечать. Отвечал, как мог. Вот только мог я совсем немного. Трудно рассказать о том, чего не понимаешь. Какой храм внутри? Красивый, но говорить о красоте храма должен песнопевец, а не я. С таким делом мне не справиться. Рассказать о своих снах? Почему-то мне кажется, что храм показал бы Коту что-нибудь другое или совсем ничего. Когда вожак приказал идти к воде, я охотно подчинился и прекратил разговор.
Вожак.
Я впервые так назвал чужака. Только теперь я поверил наставнику: мягкотелый больше всех нас достоин быть вожаком.
Когда слишком близко подходишь к миру мертвых, то начинаешь по-другому видеть мир живых.
Не ведаю, какие еще испытания пошлет мне Прародитель, но я знаю (или это храм шепнул мне), что наша жизнь похожа на бег по бесконечной дороге, что мы живы, пока движемся по ней. Вожак знает эту истину и когда-то давно пытался рассказать мне, только я не понял его, не захотел слушать. Я и теперь мало еще понимаю, но сходить с дороги больше не хочу, и пусть она ведет меня, куда ведет. Тот, кто остается на обочине, теряет право на жизнь. Один раз я уже свернул с дороги. И тогда прежний Игратос умер, а в храме Жизни родился новый.
Что я могу рассказать об этом месте? Почти ничего. Говорить, как песнопевец, я не умею.
Храм Жизни и Радости – одно из названий этого места. Многое я там увидел – не глазами, во сне, но понял мало, а рассказать могу еще меньше.
Это были странные сны. Чужаки – не т'анги – что-то делали, что-то строили. Очень большое, непонятное. Прокладывали дороги в разных местах, теперь эти дороги называют проклятыми; строили мост через реку и еще один мост в горах, над широким и глубоким провалом. Таких гор нет в наших местах, нет и такого разлома, с темно-красными и сверкающе-желтыми полосами камней. Еще был праздник – много огней, цветов, смеха и незнакомых мне танцев; огни на деревьях (таких деревьев я тоже не знаю) собирались в какие-то узоры, огни в руках и на одежде танцоров, высоко над головой тоже огни, но не звезды! На огни над головой смотрят, машут им руками... Еще одна стая чужаков. Они стоят на краю обрыва, а далеко внизу блестит вода... много воды... больше, чем в озере. Один чужак прыгает с обрыва (в воду?) и летит, раскинув руки. А те, что остались наверху, разговаривают, смеются, бьют ладонь об ладонь. (Зачем?) Чужак-летун вытянул руки впереди себя и падает в воду вниз головой. Но скоро его голова появляется из воды. А его лицо... Это какая-то неправильная вода! Она не выжгла ему глаза, не испортила шкуру на лице. Чужак улыбается. (Ему нравится в воде?) Он машет рукой тем, наверху, приближается к берегу, выходит... живой. Живой! Вода не убила его! Тело чужака блестит от воды и солнца. Он не похож на мужей нашего клана. У него короткие руки и безволосая кожа. (Тот чужак, что увел нас от хостов, немного похож на него, но у нашего хоть есть волосы на теле.) Еще один с обрыва прыгает в воду. Все повторяется – полет, улыбка, взмах руки, мокрое тело. Этот чужак – самка. Она похожа и непохожа на т'ангай нашего клана. Потом эти двое стали играть на берегу, как играют самец и самка, когда нравятся друг другу. Я и сам так играл, только не так долго, и моя самка не прыгала в воду.
Я видел еще сны, яркие, живые. Были в них другие места, другие чужаки, другие самцы и самки, что веселились и радовались жизни... Я смотрел на них и очень старался (очень!) не думать о смерти. Наставник сказал, что я должен жить, и сказал почему. У меня больше нет права на смерть. Моя жизнь теперь уже не моя. Я старался не думать о том, что опозорил себя и наставника, о позоре, который не смогу искупить; старался не думать о том, что наставник молча принял из-за меня и не стал мстить за неуважение. Тогда я еще не знал, что он делает это ради меня. Я думал, что наставник стал слабым и глупым, что он не достоин называться воином и больше не может требовать от меня подчинения. Я ошибся тогда. Очень сильно ошибся. И так трудно снова захотеть жить, когда внутри уже почти умер. Но я старался. Очень старался. И у меня получилось.
Камень подо мной вдруг стал теплым и прозрачным, а моя нога попала внутрь него, как рыбешка кири, что может вмерзнуть в лед и спать, пока лед снова не станет водой. Я смотрел на свою ногу так, будто ничего интереснее не видел. Нога провалилась в камень намного выше раны, что я получил где-то в пустыне. После ямы я потерял счет дням и ночам, все перепуталось, только боль оставалась со мной постоянно. И вдруг боль исчезла, впервые за много дней и ночей. Я мог спокойно лежать и думать. Никого не было рядом, никто не мешал, не отвлекал, все остались где-то далеко. Не помню, о чем были эти мысли, я все забыл, когда возвращался к тем, кто меня ждал. Наставник и отец, еще был воин из клана Котов, идущий со мной по одной тропе, еще был чужак, что вел нас этой тропой, остальные... их не было, они не ждали меня. Не знаю, куда они делись и когда.
Потом мы долго отдыхали. Я спал и не видел снов. Или забыл их. А когда я проснулся, ко мне вернулись силы и... боль. Не такая боль, как раньше, тень той прежней боли. Еще проснулся голод. Нет – ГОЛОД. Таким голодным я не был уже очень давно.
Едва я пошевелился, и воин-Кот открыл такие же голодные глаза. Но я не заметил в них злости и отвращения, какими обмениваются при встрече самцы разных кланов. Кот смотрел на меня спокойно и почти дружески, а еще... Наверное, я ошибся – ему не за что меня уважать. Когда он заговорил со мной, я стал отвечать. Отвечал, как мог. Вот только мог я совсем немного. Трудно рассказать о том, чего не понимаешь. Какой храм внутри? Красивый, но говорить о красоте храма должен песнопевец, а не я. С таким делом мне не справиться. Рассказать о своих снах? Почему-то мне кажется, что храм показал бы Коту что-нибудь другое или совсем ничего. Когда вожак приказал идти к воде, я охотно подчинился и прекратил разговор.
Вожак.
Я впервые так назвал чужака. Только теперь я поверил наставнику: мягкотелый больше всех нас достоин быть вожаком.
Когда слишком близко подходишь к миру мертвых, то начинаешь по-другому видеть мир живых.
Не ведаю, какие еще испытания пошлет мне Прародитель, но я знаю (или это храм шепнул мне), что наша жизнь похожа на бег по бесконечной дороге, что мы живы, пока движемся по ней. Вожак знает эту истину и когда-то давно пытался рассказать мне, только я не понял его, не захотел слушать. Я и теперь мало еще понимаю, но сходить с дороги больше не хочу, и пусть она ведет меня, куда ведет. Тот, кто остается на обочине, теряет право на жизнь. Один раз я уже свернул с дороги. И тогда прежний Игратос умер, а в храме Жизни родился новый.
38
Мерантос. Воин из клана Медведей
Игратос изменился.
Я сказал это вожаку тогда, в том странном месте, и говорю это себе теперь, пока Игратос разговаривает с воином-Котом. Я слушаю молодого и едва его узнаю. Я ждал, что он изменится, когда узнает о решении старейшин, но не думал, что изменится так сильно. Исчез нетерпеливый, упрямый и самоуверенный воин, а вместо него появился кто-то другой. И тот, кто появился, казался много старше моего Игратоса, спокойнее и молчаливее.
Игратос мало говорил в этом походе и с этими попутчиками, но я помню его по другим походам и с другой стаей. Там, где нельзя было говорить словами, он обходился пальцами или мыслями, а его Дверь Тишины не закрывалась даже во сне. В самом начале этот поход тоже был похож на те: я не знал покоя ни днем, ни ночью от беззвучной болтовни молодого. Походка Охотника, запах Зовущей, рост воина-Кота, речь вожака, жара и песок – все казалось ему подходящим для насмешки или осуждения. Потом между нами выросла стена из непонимания, злых слов, обиды и долгого молчания.
Обида и непонимание ушли, одни слова сменились другими, а молчание так и осталось. Это не было молчанием ледяной, промерзшей вершины, где нет ничего живого. И гнетущей тишиной, что появляется перед камнепадом, это тоже не было. Больше всего молчание Игратоса стало похоже на спокойное горное озеро, где глубоко в темной воде прячется что-то живое. Но что это – неведомо. Может быть, маленькая, не больше пальца кири, не умирающая во льду, или олистор, способный проглотить неосторожного охотника и тех, кто попытается его спасти.
Игратос изменился. Он так не похож на себя прежнего, как спелый арис не похож на зеленый. Зеленый арис едят совсем мелкие детеныши, когда его собирают едят воины и охотники, когда нет другой еды и питья. У зеленого ариса сочная мякоть с кисло-сладким вкусом и плотная кожица. Он легкий и небольшой – намного меньше моего кулака, долго хранится, и его берут с собой туда, где мало воды. Почему-то раньше, когда я собирал его на склонах, арис казался мне очень большим и вкусным.
И только в теплый сезон арис не опасен.
После первых холодов он становится совсем маленьким, как кири, и таким же желто-коричневым. Плотная жесткая мякоть уже не спасает от жажды, зимой этого и не надо, но воин, что держит во рту арис, не чувствует голода день, два, иногда больше. Спелый арис берут в дальний поход, он всегда выручит, если охота будет совсем плохой. Но после холодов арис становится опасным. Когда его мякоть отходит от косточки, та начинает трескаться. Косточку надо сразу же выплюнуть и только потом жевать мякоть. Из треснувшей косточки растет ариссар. А растет он очень быстро! Я видел, как умирали глупцы, уснувшие с арисом во рту. Не самая легкая смерть и не самая достойная. Но косточка ариса может развязать язык упрямому пленнику. Или росток ариссара. Утром он тоньше и ниже пальца, а на закате уже выше воина и толще его руки. Я больше нигде не видел такой травы. Думаю, она растет только в наших горах.
Ну вот, я опять думаю о горах! В последние дни я часто вспоминаю родные места. Они уже сниться мне начали. Вот и в этот раз, когда мы ушли из храма, мне снилось, что я ем арисы, сочные, недоспелые арисы, ем и не могу наесться.
Когда Игратос зашевелился, я тут же проснулся. Ни одного ариса возле меня не было, и пить хотелось еще сильнее, чем перед сном. Я лежал, думал о воде и слушал, как молодой разговаривает с воином-Котом. Но они тут же забыли о разговоре ради похода к воде. Я тоже присоединился к ним. Если вожак зовет в поход... да и съеденные во сне арисы не прогнали мою жажду.
Вожак шел уверенно, словно видел реку за стенами города. Или чуял воду. Я не чуял ее, но не все т'анги умеют это.
Мы шли мимо стен из цветного камня, мимо арок, мимо маленьких пустых площадей, мимо чего-то непонятного из камня. Так мы дошли до площади, где посреди квадратной ямы стоял ярко-красный столб. Яма была большой, почти на половину площади. Нам пришлось идти под стенами. Я не мастер камня, но даже я понял, что эти стены строили из какого-то редкого камня, такого в наших горах нет.
– Раньше это был фонтан Солнечной Воды. И все, кто хотел, могли пить или купаться здесь. Или просто смотреть на блики огня в воде. Огонь на воде – это очень красиво... было. – Вожак замолчал так же внезапно, как и заговорил.
А мне почему-то подумалось, что он видел этот фонтан, полный воды и огненных бликов, видел сам, своими глазами видел, а не пересказывал с чужих слов. Еще мне показалось, что вожаку больно из-за того, каким сделался тайный город.
Удивительно, что я стал думать о таком. Для меня все здесь было чужим, непонятным и... опасным, хотя город давно уже пустой. А может, из-за пустоты и тишины мне и не нравилось здесь. Все-таки мы последние живые в забытом и заброшенном городе. Его стены помнят многих и многое. Только Прародитель знает, кто бродил здесь до нас. Появись тут какая-нибудь тварь из пустыни, я бы обрадовался и ей. Четырех воинов мало, чтобы вернуть жизнь в такой большой город.
Но я поторопился, желая встречи с кем-нибудь живым. Радости не было совсем, когда я понял, что за нами следят. Кто-то прятался в сплетении арок и столбов, что непонятно как удерживались на краю большой круглой ямы. Кто-то следил за нами из засады, и от чужого взгляда мне хотелось рычать и сражаться. Я почти задохнулся и только тогда вспомнил, что не могу измениться в ошейнике. Игратос и воин-Кот тоже держались за свои ошейники, задыхаясь и дрожа всем телом. Только вожак спокойно шел вперед, будто не чуял опасности, а то, что мы отстали, не встревожило его.
– Привет, – сказал он, стоя возле ямы. – Ты здесь одна? Хочешь пойти с нами?
Я не сразу увидел, с кем он говорит. Слезы мешали смотреть. Вместе с болью и кашлем они пришли после неудавшегося изменения. Когда я снова смог видеть, рядом с вожаком уже стояла Ипша.
ИПША.
Вот уж без кого я не скучал. Прародитель подготовил нам еще одно испытание: Ипша стала Зовущей.
Плохо, когда в маленькой стае есть Зовущая. Воины быстро забывают про поход и порядок и становятся самцами, ожидающими Зова. Но когда в стае появляется еще одна Зовущая, то кто-то уходит в мир мертвых. Прародитель хранил меня от таких походов. До этого, последнего, но теперь... Даже думать не хочу, что будет, когда Ипша-Зовущая встретит Зовущую из клана Кугаров. Если нам повезет, мы с Игратосом будем далеко и не увидим этой встречи.
А вот вожак радовался Ипше. Еще с первой встречи она почему-то нравилась ему. И он разговаривал с Ипшей так, будто она была из его клана, будто они давно не виделись и вдруг встретились далеко от родных мест.
Ипша пошла с нами.
Нет! Не с нами! Ипша пошла рядом с вожаком, и воину-Коту очень не понравилась такая соседка. Он немного отстал, чтобы быть от нее подальше.
Раньше Игратос решил бы, что молодой Кот испугался, и не стал бы молчать об этом. Он сказал бы мне, Коту и всем в нашей стае. Но теперь молодой промолчал даже мыслями, будто не заметил, что Кот сильно отстал от вожака.
В последние дни Игратос много молчал: то закрывал свою боль от меня, хоть на меня и падала ее тень, то прятал обиду, то... После храма Жизни он по-прежнему много молчит. Тогда я еще не знал, что это стало его привычкой, что через несколько сезонов его так и назовут – Игратос Молчаливый. А еще он продолжает хромать; не так сильно, как раньше, но все же хромает. Внутренний огонь уже не сжигает его тело, и нога перестала казаться распухшей и неповоротливой. Пока он не отстает от остальных и после отдыха еще ни разу не подтягивал ногу рукой.
Но идти к реке долго...
Игратос изменился.
Я сказал это вожаку тогда, в том странном месте, и говорю это себе теперь, пока Игратос разговаривает с воином-Котом. Я слушаю молодого и едва его узнаю. Я ждал, что он изменится, когда узнает о решении старейшин, но не думал, что изменится так сильно. Исчез нетерпеливый, упрямый и самоуверенный воин, а вместо него появился кто-то другой. И тот, кто появился, казался много старше моего Игратоса, спокойнее и молчаливее.
Игратос мало говорил в этом походе и с этими попутчиками, но я помню его по другим походам и с другой стаей. Там, где нельзя было говорить словами, он обходился пальцами или мыслями, а его Дверь Тишины не закрывалась даже во сне. В самом начале этот поход тоже был похож на те: я не знал покоя ни днем, ни ночью от беззвучной болтовни молодого. Походка Охотника, запах Зовущей, рост воина-Кота, речь вожака, жара и песок – все казалось ему подходящим для насмешки или осуждения. Потом между нами выросла стена из непонимания, злых слов, обиды и долгого молчания.
Обида и непонимание ушли, одни слова сменились другими, а молчание так и осталось. Это не было молчанием ледяной, промерзшей вершины, где нет ничего живого. И гнетущей тишиной, что появляется перед камнепадом, это тоже не было. Больше всего молчание Игратоса стало похоже на спокойное горное озеро, где глубоко в темной воде прячется что-то живое. Но что это – неведомо. Может быть, маленькая, не больше пальца кири, не умирающая во льду, или олистор, способный проглотить неосторожного охотника и тех, кто попытается его спасти.
Игратос изменился. Он так не похож на себя прежнего, как спелый арис не похож на зеленый. Зеленый арис едят совсем мелкие детеныши, когда его собирают едят воины и охотники, когда нет другой еды и питья. У зеленого ариса сочная мякоть с кисло-сладким вкусом и плотная кожица. Он легкий и небольшой – намного меньше моего кулака, долго хранится, и его берут с собой туда, где мало воды. Почему-то раньше, когда я собирал его на склонах, арис казался мне очень большим и вкусным.
И только в теплый сезон арис не опасен.
После первых холодов он становится совсем маленьким, как кири, и таким же желто-коричневым. Плотная жесткая мякоть уже не спасает от жажды, зимой этого и не надо, но воин, что держит во рту арис, не чувствует голода день, два, иногда больше. Спелый арис берут в дальний поход, он всегда выручит, если охота будет совсем плохой. Но после холодов арис становится опасным. Когда его мякоть отходит от косточки, та начинает трескаться. Косточку надо сразу же выплюнуть и только потом жевать мякоть. Из треснувшей косточки растет ариссар. А растет он очень быстро! Я видел, как умирали глупцы, уснувшие с арисом во рту. Не самая легкая смерть и не самая достойная. Но косточка ариса может развязать язык упрямому пленнику. Или росток ариссара. Утром он тоньше и ниже пальца, а на закате уже выше воина и толще его руки. Я больше нигде не видел такой травы. Думаю, она растет только в наших горах.
Ну вот, я опять думаю о горах! В последние дни я часто вспоминаю родные места. Они уже сниться мне начали. Вот и в этот раз, когда мы ушли из храма, мне снилось, что я ем арисы, сочные, недоспелые арисы, ем и не могу наесться.
Когда Игратос зашевелился, я тут же проснулся. Ни одного ариса возле меня не было, и пить хотелось еще сильнее, чем перед сном. Я лежал, думал о воде и слушал, как молодой разговаривает с воином-Котом. Но они тут же забыли о разговоре ради похода к воде. Я тоже присоединился к ним. Если вожак зовет в поход... да и съеденные во сне арисы не прогнали мою жажду.
Вожак шел уверенно, словно видел реку за стенами города. Или чуял воду. Я не чуял ее, но не все т'анги умеют это.
Мы шли мимо стен из цветного камня, мимо арок, мимо маленьких пустых площадей, мимо чего-то непонятного из камня. Так мы дошли до площади, где посреди квадратной ямы стоял ярко-красный столб. Яма была большой, почти на половину площади. Нам пришлось идти под стенами. Я не мастер камня, но даже я понял, что эти стены строили из какого-то редкого камня, такого в наших горах нет.
– Раньше это был фонтан Солнечной Воды. И все, кто хотел, могли пить или купаться здесь. Или просто смотреть на блики огня в воде. Огонь на воде – это очень красиво... было. – Вожак замолчал так же внезапно, как и заговорил.
А мне почему-то подумалось, что он видел этот фонтан, полный воды и огненных бликов, видел сам, своими глазами видел, а не пересказывал с чужих слов. Еще мне показалось, что вожаку больно из-за того, каким сделался тайный город.
Удивительно, что я стал думать о таком. Для меня все здесь было чужим, непонятным и... опасным, хотя город давно уже пустой. А может, из-за пустоты и тишины мне и не нравилось здесь. Все-таки мы последние живые в забытом и заброшенном городе. Его стены помнят многих и многое. Только Прародитель знает, кто бродил здесь до нас. Появись тут какая-нибудь тварь из пустыни, я бы обрадовался и ей. Четырех воинов мало, чтобы вернуть жизнь в такой большой город.
Но я поторопился, желая встречи с кем-нибудь живым. Радости не было совсем, когда я понял, что за нами следят. Кто-то прятался в сплетении арок и столбов, что непонятно как удерживались на краю большой круглой ямы. Кто-то следил за нами из засады, и от чужого взгляда мне хотелось рычать и сражаться. Я почти задохнулся и только тогда вспомнил, что не могу измениться в ошейнике. Игратос и воин-Кот тоже держались за свои ошейники, задыхаясь и дрожа всем телом. Только вожак спокойно шел вперед, будто не чуял опасности, а то, что мы отстали, не встревожило его.
– Привет, – сказал он, стоя возле ямы. – Ты здесь одна? Хочешь пойти с нами?
Я не сразу увидел, с кем он говорит. Слезы мешали смотреть. Вместе с болью и кашлем они пришли после неудавшегося изменения. Когда я снова смог видеть, рядом с вожаком уже стояла Ипша.
ИПША.
Вот уж без кого я не скучал. Прародитель подготовил нам еще одно испытание: Ипша стала Зовущей.
Плохо, когда в маленькой стае есть Зовущая. Воины быстро забывают про поход и порядок и становятся самцами, ожидающими Зова. Но когда в стае появляется еще одна Зовущая, то кто-то уходит в мир мертвых. Прародитель хранил меня от таких походов. До этого, последнего, но теперь... Даже думать не хочу, что будет, когда Ипша-Зовущая встретит Зовущую из клана Кугаров. Если нам повезет, мы с Игратосом будем далеко и не увидим этой встречи.
А вот вожак радовался Ипше. Еще с первой встречи она почему-то нравилась ему. И он разговаривал с Ипшей так, будто она была из его клана, будто они давно не виделись и вдруг встретились далеко от родных мест.
Ипша пошла с нами.
Нет! Не с нами! Ипша пошла рядом с вожаком, и воину-Коту очень не понравилась такая соседка. Он немного отстал, чтобы быть от нее подальше.
Раньше Игратос решил бы, что молодой Кот испугался, и не стал бы молчать об этом. Он сказал бы мне, Коту и всем в нашей стае. Но теперь молодой промолчал даже мыслями, будто не заметил, что Кот сильно отстал от вожака.
В последние дни Игратос много молчал: то закрывал свою боль от меня, хоть на меня и падала ее тень, то прятал обиду, то... После храма Жизни он по-прежнему много молчит. Тогда я еще не знал, что это стало его привычкой, что через несколько сезонов его так и назовут – Игратос Молчаливый. А еще он продолжает хромать; не так сильно, как раньше, но все же хромает. Внутренний огонь уже не сжигает его тело, и нога перестала казаться распухшей и неповоротливой. Пока он не отстает от остальных и после отдыха еще ни разу не подтягивал ногу рукой.
Но идти к реке долго...
39
Игратос. Воин из клана Медведей
Ипша!
Страх, потом желание стать четырехлапым и бежать обрушились на меня. Желание было таким сильным, что я чуть не задохнулся в ошейнике. И только потом, когда я ослеп от слез и ослабел от неудавшегося изменения, я вспомнил, что так и не увидел Ипшу. Это не я испугался и захотел измениться, это был кто-то другой. Ничего удивительного, если бы это было желание Мерантоса – между учеником и наставником всегда есть связь, как и между сыновьями одного отца, но измениться хотел коротышка из клана Котов! Я услышал желание т'анга из чужого клана, а наставник учил, что такого не бывает, что для связи нужна общая кровь. «Кровь откликается на зов родной крови» – так и чарутти говорят, а они никогда не ошибаются. Или?.. Странно, что я вдруг засомневался в их непогрешимости. Если бы наставник узнал, о чем я думаю, он устроил бы мне трепку. Удивительно, что он все еще не устроил ее – не знает или откладывает наказание? А я почему-то совсем не страшусь этого наказания и неправильных мыслей о чарутти тоже не страшусь, хотя раньше обмочился бы от ужаса, если бы мудрый только косо глянул на меня.
В этом походе много странного и удивительного. Некоторые за всю жизнь столько не испытают, и подземного города не увидят, и с таким вожаком не разделят тропу. А я вот почувствовал страх коротышки, ну и что? Одной странностью больше, только и всего. Еще я узнал, что он злится на себя за этот страх, но не может подойти к вожаку, пока Ипша рядом. Ну и пусть боится, если ему страшно, или смеется, если смешно, а мне вот все едино.
Почему-то вспомнилось большое темное озеро, к которому меня приводил наставник. Давно это было, я тогда еще не носил воинский пояс. В озере плавало солнце, сначала одно, потом два, а вода все равно была холодной. И цветами вода не пахла, хоть в нее и смотрели ветки цветущей лойты.
Это был один из первых уроков моего наставника.
– Запомни, – сказал он мне тогда. – Многое можно увидеть в воде, но вода всегда останется водой.
Но я не понял его.
– А как же лед?
– Лед может блестеть, как солнце, но только солнце согреет тебя, а лед останется льдом.
Я так и не понял тогда наставника.
Ипша!
Страх, потом желание стать четырехлапым и бежать обрушились на меня. Желание было таким сильным, что я чуть не задохнулся в ошейнике. И только потом, когда я ослеп от слез и ослабел от неудавшегося изменения, я вспомнил, что так и не увидел Ипшу. Это не я испугался и захотел измениться, это был кто-то другой. Ничего удивительного, если бы это было желание Мерантоса – между учеником и наставником всегда есть связь, как и между сыновьями одного отца, но измениться хотел коротышка из клана Котов! Я услышал желание т'анга из чужого клана, а наставник учил, что такого не бывает, что для связи нужна общая кровь. «Кровь откликается на зов родной крови» – так и чарутти говорят, а они никогда не ошибаются. Или?.. Странно, что я вдруг засомневался в их непогрешимости. Если бы наставник узнал, о чем я думаю, он устроил бы мне трепку. Удивительно, что он все еще не устроил ее – не знает или откладывает наказание? А я почему-то совсем не страшусь этого наказания и неправильных мыслей о чарутти тоже не страшусь, хотя раньше обмочился бы от ужаса, если бы мудрый только косо глянул на меня.
В этом походе много странного и удивительного. Некоторые за всю жизнь столько не испытают, и подземного города не увидят, и с таким вожаком не разделят тропу. А я вот почувствовал страх коротышки, ну и что? Одной странностью больше, только и всего. Еще я узнал, что он злится на себя за этот страх, но не может подойти к вожаку, пока Ипша рядом. Ну и пусть боится, если ему страшно, или смеется, если смешно, а мне вот все едино.
Почему-то вспомнилось большое темное озеро, к которому меня приводил наставник. Давно это было, я тогда еще не носил воинский пояс. В озере плавало солнце, сначала одно, потом два, а вода все равно была холодной. И цветами вода не пахла, хоть в нее и смотрели ветки цветущей лойты.
Это был один из первых уроков моего наставника.
– Запомни, – сказал он мне тогда. – Многое можно увидеть в воде, но вода всегда останется водой.
Но я не понял его.
– А как же лед?
– Лед может блестеть, как солнце, но только солнце согреет тебя, а лед останется льдом.
Я так и не понял тогда наставника.