– Ну и хлам, – прбормотал Имп себе под нос.
   Глод сдул пыль с крумгорна, поднес его к губам и извлек звук – как будто привидение переело бобов.
   – Я думаю, в нем сдохла мышь, – заявил он, вглядываясь в глубину.
   – С ним было все в порядке до того, как ты принялся дуть в него, – отрезала старуха.
   На другом конце лавки с грохотом обрушились цимбалы.
   – Извиняюсь, – сказал Лайас.
   Глод поднял крышку инструмента, совершенно незнакомого Импу, обнаружив ряд клавиш. Гном пробежался по ним своими толстыми короткими пальцами, произведя последовательность печальных, тонких звуков.
   – Что это такое? – прошептал Имп.
   – Клавесин, – ответил Глод.
   – Годится на что-нибудь?
   – Не думаю.
   Имп выпрямился. У него возникло чувство, что за ним наблюдают. За ним наблюдала старуха, но был еще кто-то кроме нее…
   – Это бесполлезно. Тут ничего нет, – громко произнес он.
   – Эй, что это такое? – спросил гном.
   – Я сказалл – здесь ничего…
   – Я что-то слышал.
   – Что?
   – Вот, вот опять…
   Позади них раздался грохот и серия глухих ударов – Лайас освобождал двойной бас из под груды старых пюпитров, пытаясь при этом избежать острых углов.
   – Был такой странный звук, пока ты говорил, – сказал Глод. – Ну-ка скажи что-нибудь.
   Имп заколебался, как это всегда происходит с людьми, всю жизнь чешущими языками, когда их просят «что-нибудь сказать».
   – Имп? – сказал он.
   УУММ, Уумм, уумм…
   – Это идет от…
   УААА, Уааа, уааа…
   Глод отвалил в сторону груду старых нот. Под ней обнаружилось музыкальное кладбище, включающее в себя освежеванный барабан, набор ланкрских волынок без труб и маракас, которым, возможно, пользовался танцор Дзен-фламенко. И что-то еще.
   Гном вытащил это наружу. Оно смутно напоминало гитару, обработанную тупым каменным зубилом.
   Несмотря на то, что гномы, как правило, не играют на струнных инструментах, Глод узнавал гитару с первого взгляда. Они напоминали формой женщин – если вы считаете, что женщины лишены ног и у них очень длинная шея и множество ушей.
   – Имп? – сказал он.
   – Да?
   Уауауауауммм… Звук казался острым, как пила, и окаймленным бахромой. На инструмент были натянуты двенадцать струн, а корпус цельнодеревянным, безо всяких пустот, так что, казалось, нужен был только для того, чтоб было на что их натянуть.
   – Оно отзывается на твой голос, – сказал гном.
   – Как это?
   Аамм эоу…
   Глод прижал струны рукой, а другой подал знак подойти поближе.
   – Это, верно, из-за соседства Университета, – прошептал он. – Он источает магию, это широко известный факт. Или какой-то волшебник заложил ее. Дареной крысе в зубы не смотрят. Ты умеешь играть на гитаре?
   Имп побледнел.
   – Ты имеешь в виду как… как фоллк-музыкант?
   Он взял инструмент.
   Фолк-музыка не приветствовалась в Лламедосе и исполнение ее сурово пресекалось; считалось, что если некто напоил коня и собирается приобнять жену, то он вправе расчитывать, что его дальнейшие шаги не будут запротоколированы и впоследствии исполнены под музыку. Гитары же отвергались из-за их, ну… чрезмерной простоты.
   Он взял аккорд. Возник звук, подобного которому он не слышал никогда в жизни: резонанс и необычные отголоски, которые будто бы уносились прочь, пропадали в руинах инструментов и возвращались, обогащенные новыми гармониками.
   От этого звука зазудел его спинной хребет.
   Но вы не сможете быть даже самым распоследним музыкантом на свете, если у вас нет инструмента.
   – Отлично, – сказал Глод. Он повернулся к старухе.
   – Вы же не назовете это музыкальным инструментом, не так ли? – вопросил он. – Взгляните на него – от него тут не больше половины.
   – Гллод, я не думаю… – начал Имп. Струны у него под рукой затрепетали.
   Старуха посмотрела на эту штуковину.
   – Десять долларов, – сказала она.
   – Десять долларов? Десять долларов? – воскликнул Глод. – Да это не стоит и двух!
   – Стоит, – сказала старуха. Она оживилась самым неприятным образом, как будто предвкушая схватку, в которой ничьим карманам пощады не будет.
   – К тому же она старая, – сказал Глод.
   – Антикварная.
   – Вы слышали этот звук? Совершенно гиблый.
   – Сочный. В наши дни уже не встретишь подобного мастерства.
   – Только потому, что сейчас научились этого избегать!
   Имп еще раз присмотрелся к штуковине. Струны резонировали сами по себе. Они слегка отблескивали синим и смазывались, как будто никогда не прекращали вибрировать.
   Он поднес ее к губам и прошептал:
   – Имп.
   Струны умммнули.
   Теперь он разглядел пометку мелом. Мел почти стерся, так что единственное, что можно было понять – это пометка. Просто меловой штрих.
   Глода несло. Гномы считаются самыми энергичными дельцами, уступая в проницательности и наглости только маленьким пожилым леди.
   Имп попытался сосредоточится на происходящем.
   – Итак, – говорил Глод. – Мы догорились?
   – Договорились, – отвечала маленькая пожилая леди. – И не пытайтесь плевать себе на руку, пока я не пожму ее. Подобное поведение негигиенично.
   Глод повернулся к Импу.
   – Думаю, я провернул дело просто замечательно, – сказал он.
   – Хорошо. Посллушай, это очень…
   – Есть двенадцать долларов?
   – Что?
   – Что-то вроде утешительного приза, я думаю.
   Глухой удар донесся сзади. Катя перед собой здоровенный барабан и удерживая локтем стопку тарелок, появился Лайас.
   – Я же говорилл, что у меня нет денег! – прошипел Имп.
   – Да, но… слушай, люди всегда говорят, что у них нет денег. Это разумно. Ты же не будешь ходить повсюду и говорить, что у тебя полно денег. Значит, ты имел в виду, что у тебя их на самом деле нет?
   – Нет!
   – Даже каких-то двенадцати долларов?
   – Нет!
   Лайас свалил барабан, тарелки и пачку нот на стойку.
   – Сколько за все? – спросил он.
   – Пятнадцать долларов, – ответила старуха.
   Лайас вздохнул и выпрямился. На секунду взгляд его приобрел отсутствующее выражение; затем он треснул себя по челюсти, залез пальцем в рот, пошарился там и извлек…
   Имп вытаращил глаза.
   – Так, дай-ка взглянуть, – сказал Глод. Он выхватил что-то из пальцев Лайаса и внимательно рассмотрел.
   – Эй! Здесь как минимум пятьдесят карат! – воскликнул он.
   – Я не возьму это, – заявила старуха. – Это побывало во рту у тролля.
   – Яйца же вы едите, – сказал Глод. – Так или иначе, всякий знает, что у троллей алмазные зубы.
   Старуха взяла алмаз и исследовала его в свете свечи.
   – Если я отнесу его к одному из ювелиров на Улицу Совершенства, – сказал гном, – он скажет, что этот камушек стоит две тысячи.
   – Ну а я скажу тебе прямо здесь, что он стоит пятнадцать, – ответила старуха.
   Алмаз магическим образом преобразил ее. Она одарила их лучезарной улыбкой.
   – А почему мы просто не забрали все это у нее? – спросил Глод, когда они оказались снаружи.
   – Потому что она бедная беззащитная старая женщина, – сказал Имп.
   – Точно!
   Глод посмотрел вверх на Лайаса.
   – Так у тебя полный рот этого добра?
   – Угу.
   – Слушай, я тут задолжал своему домовладельцу за два месяца и…
   – И думать забудь, – сказал тролль ровным голосом.
   Дверь за ними захлопнулась.
   – Эй, не унывайте! – сказал Глод. – Завтра я устрою нам ангажемент. Не беспокойтесь. Я знаю всех в этом городе. Трое нас… это группа!
   – Мы ведь даже не репетировалли вместе, – заметил Имп.
   – Мы будем репетировать прямо по ходу дела, – заявил Глод. – Добро пожаловать в мир профессионалов!
 
   Сьюзан не слишком хорошо знала историю. Она всегда казалось ей исключительно скучным предметом. Снова и снова какие-то скучные личности совершали одни и те же глупости.
   В чем смысл? Один король в точности похож на всех остальных.
   Класс изучал какую-то революцию, в течении которой некие крестьяне выказывали желание перестать быть крестьянами и, поскольку победили аристократы, они очень быстро перестали быть крестьянами. Стоило ли учиться читать и копаться в источниках, чтобы узнать – что стоят серпы и вилы против арбалетов и мечей?
   Она скрепя сердце дослушала до середины, а потом скука взяла свое, она достала книгу и отключилась от окружающего мира.
   – ПИСК!
   Сьюзан оглянулась. На полу у ее стола маячила маленькая фигурка. Она была черезвычайно похожа на крысиный скелет в черном одеянии и с крохотной косой в лапах.
   Сьюзан уставилась в книгу. Таких вещей не существует. Она вполне уверена в этом.
   – ПИСК!
   Сьюзан опять взглянула вниз. Видение все еще было тут. Вчера на ужин были тосты с сыром. Книги предупреждают нас, что следует ожидать подобного после сытного ужина.
   – Тебя нет, – сказала она. – Ты просто кусок сыра.
   – ПИСК?
   Убедившись, что оно привлекло внимание Сьюзан, создание извлекло маленькие песочные часы на серебряной цепочке и настоятельно указало на них. Вопреки всем рациональным соображениям, Сьюзан наклонилась и подставила ладонь. Существо вскарабкалось на нее – ноги у него были как шпильки – и выжидательно уставилось на нее. Сьюзан подняла его на уровень глаз. Все в порядке, это, вероятно, просто плод ее воображения. Ей следует отнестись к этому серьезно.
   – Я надеюсь, ты не будешь говорить ничего вроде «О, мои лапки и усики!», не так ли? – спросила она тихо. – Потому что если ты это скажешь, я пойду и сброшу тебя в уборную.
   Крыса помотала черепом.
   – А ты настоящая?
   – ПИСК. ПИСКПИСКПИСКПИСК…
   – Послушай, я не понимаю, – сказала Сьюзан терпеливо. – Я не говорю по-грызуньи. Из современных языков у нас только клатчский и я знаю, как сказать «Верблюд мой тетушки пропал в миражах». И если ты воображаемый, то попытайся стать более… привлекательным.
   Скелет, даже такой маленький, трудно назвать привлекательным объектом, даже если он выражает сочувствие и улыбается. Однако ей казалось… нет, она вспомнила… память подсказала ей, что этот не только реален, но и на ее стороне. Это была непривычно. Ее сторону обыкновенно принимала только она сама.
   Крыса напоследок глянула на Сьюзан, а потом, в одно движение, схватила маленькую косу зубами, сиганула с ладони на пол и поспешила прочь, лавирую между парт.
   – И ничего не сказал про лапки и усики, – заметила Сьюзан. – Неправильный какой-то, в любом случае.
   Крысиный скелет шагнул в стену.
   Сьюзан вернулась к книге и яростно проштудировала Парадок Делимости Ноксиуса, который доказывал невозможность падения бревна.
 
   Они репетировали всю ночь в необычайно аккуратных меблированных комнатах Глода, которые располагались за кожевенной фабрикой на Дороге Федры и были надежно укрыты от любопытных ушей Гильдии Музыкантов. Комнаты были весело раскрашены, отдраены и сияли чистотой. Вам не найти тараканов, крыс или каких угодно паразитов в гномьем жилище. Во всяком случае, если у хозяев есть сковородка.
   Имп и Глод сидели и смотрели, как тролль Лайас молотит по своим камням.
   – Ну, что скажете? – спросил тот, закончив.
   – Это все, что ты можешь? – осведомился Имп наконец.
   – Это же камни, – пояснил тролль терпеливо. – Все, что ты можешь из них извлечь – боп, боп, боп.
   – Хмм. Могу я попробовать? – спросил Глод.
   Он уселся перед россыпью камней и какое-то время внимательно их рассматривал. Затем он переложил некоторые из них, достал пару молотков из ящика с инструментами и постучал ими на пробу.
   – А теперь давайте посмотрим… – сказал он.
   Бамбам бамБАМ.
   Струны гитары рядом с Импом загудели.
   – Без Майки, – сказал Глод.
   – Что? – спросил Имп.
   – Просто маленькая музыкальная бессмыслица, – сказал Глод. – Как «Стрижка и бритье, два пенса».
   – Прошу прощения?
   Бам бам а бамбам, бамБАМ.
   – Два пенса – неплохая плата за стрижку и бритье, – заявил Лайас.
   Имп испытывал к камням сложные чувства. Ударные тоже не приветствовались в Лламедосе. Барды говорили, что кто угодно сможет колошматить палками по камням и выдолбленным бревнам. Это не музыка. А кроме того – тут они понижали голоса – в этом есть что-то животное.
   Гитара загудела. Она как будто подхватывала звук.
   У Импа вдруг возникло ощущение, что с ударными можно сделать много интересного.
   – Можно мне попробовать? – спросил он.
   Он взял молотки. Гитара издала несколько едва ощутимых звуков.
   Сорок пять секунд спустя он опустил молотки. Эхо смолкло.
   – А зачем ты треснул меня по шлему в самом конце? – осторожно поинтересовался Глод.
   – Извини, – сказал Имп. – Я немного отвлекся. Мне показалось, что ты – тарелка.
   – Это… необычно… – сказал тролль.
   – Музыка… в камнях, – сказал Имп. – Ты просто доллжен помочь ей выйти наружу. Музыка вообще содержится во всем, надо только знать, как искать.
   – Можно мне попробовать этот рифф? – спросил тролль. Он взял молотки и прошаркал на свое место среди камней.
   А бам боп а ри боп а бим бам бум.
   – Что ты с ними сделал? – спросил он. – Они зазвучали… неистово.
   – Неплохо звучит, – сказал Глод. – Очень даже неплохо.
   Этой ночью Имп спал, заклинившись между крошечной кроваткой гнома и громоздящимся Лайасом. Он улегся и вскоре захрапел. Струны гитары рядом с ним сладко пели. Убаюканный этими почти неслышными звуками, он совершенно забыл об арфе.
 
   Сьюзан проснулась. Кто-то дергал ее за ухо. Она открыла глаза.
   – ПИСК?
   – О, нет…
   Она села в постели. Остальные девочки спали. Окно было распахнуто, поскольку в школе приветствовался свежий воздух. Он был доступен в любых количествах и совершенно бесплатно.
   Крысиный скелет заскочил на подоконник и, убедившись, что она наблюдает за ним, спрыгнул в ночь.
   Насколько Сьюзан могла понять, мир предлагал ей два варианта, на выбор. Она могла остаться в постели или последовать за крысой. Что было бы, безусловно, исключительно глупым поступком. Слащавые персонажи книжек часто поступают именно так и заканчивают в каком-то идиотском мире, населенном гоблинами и говорящими животными с задержками в развитии. И это, как правило, такие слабые, плаксивые девочки. Они позволяют проделывать с собой что угодно, не придпринимая ни малейшей попытки дать отпор. Они просто плывут по течению, произнося фразы типа «Господи храни», в то время как любое разумное человеческое существо быстро организовало бы все как надо.
   Тем не менее, когда обо всем этом думаешь в таком вот разрезе, оно представляется довольно соблазнительным. О мире сделано слишком много поверхностных суждений. Сьюзан всегда говорила себе, что задача таких людей, как она (если такие, конечно, существуют) – привести все в порядок. Натягивая платье и перелезая через подоконник, она до последнего момента была уверена, что сейчас вернется в постель.
   Крыса тонкой тенью скользила через залитый лунным светом газон. Сьюзан бросилась за ней. Та привела ее к конюшням, где и растворилась в тени. Через некоторое время, в течение которого Сьюзан слегка мерзла и в гораздо большей степени ощущала себя идиоткой, крыса вернулась, таща предмет гораздо больший ее самой. Он походил на сверток старого тряпья. Затем крысиный скелет отошел на несколько шагов, разбежался и дал свертку хорошего пинка.
   – Ну ладно, ладно!
   Сверток открыл глаз, который принялся дико вращаться, пока не сфокусировался на Сьюзан.
   – Я предупреждаю тебя, – сказал сверток. – Я не произношу слов на Н.
   – Извините? – сказала Сьюзан.
   Сверток разернулся, поднялся, шатаясь, на ноги и расправил неопрятные крылья. Крыса перестала его пинать.
   – Я же ворон, так? – сообщил он. – Одна из немногих говорящих птиц. Первое, что люди говорят, это – о, ты же ворон, давай, скажи то слово на Н… Если бы я получал пенни за каждый раз, я бы…
   – ПИСК.
   – Ну ладно, ладно, – ворон взъерошил перья. – Вот эта штука – это Смерть Крыс. Заметила у него косу, клобук, да? Смерть Крыс. Очень важная персона в крысином мире.
   Смерть Крыс отвесил поклон.
   – Проводит много времени под амбарами и везде, где люди рассыпают отруби со стрихнином, – сказал ворон. – Очень добросовестный.
   – ПИСК.
   – Ну хорошо. А что ему надо от меня? – спросила Сьюзан. – Я-то ведь не крыса.
   – Весьма проницательное замечание, – сказал ворон. – Слушай, я ведь не напрашивался. Вот только что дремал на своем черепе, а в следующую минуту он хватает меня за ногу… Быть вороном, как я это называю… Я ведь настоящая оккультная птица…
   – Прошу прощения, – сказала Сьюзан. – Я знаю, что это такой сон, но все же хочется в нем разобраться. Ты сказал… дремал на своем черепе?
   – О, ну конечно не мой собственный череп! – сказал ворон. – Кого-то другого.
   – Чей же?
   Глаза ворона дико завращались. Он никак не мог управиться с ними, так чтобы они смотрели в одну точку. Сьюзан с трудом подавила желание повращаться вместе с ними.
   – Слушай, откуда мне знать? Он попал ко мне без наклейки, – сказал он. – Просто череп и все. Послушай… Я работаю с волшебником, так? Внизу, в городе. Сижу целый день на этом черепе и говорю людям «карр».
   – Зачем?
   – Затем что ворон, сидящий на черепе и говорящий «карр» – это значительная часть волшебнического modus operandi, так же как здоровенные капающие канделябры и древнее чучело крокодила, свисающее с потолка. Разве ты этого не знала? Я полагал, что об этом знает всякий, кто знает все обо всем. Затем, что настоящий волшебник может обойтись даже без зеленого бурлящего варева в бутылках, но без ворона, который сидит на черепе и говорит «карр»…
   – ПИСК.
   – Послушай, ты собираешься вести диалог с людьми, – сказал ворон устало. Один глаз он направил на Сьюзан. – Он не отличается утонченным умом, вот этот вот. Крысы не склонны пускаться в философские рассуждения после смерти. Так или иначе, а я единственое говорящее существо в окрестностях, которое он знает.
   – Люди говорящие, – сказала Сьюзан.
   – О, это так, – сказал ворон. – Но ключевое свойство людей – ты можешь назвать это решающей особенностью – состоит в том, что они не склонны вскакивать среди ночи только потому, что крысиному скелету срочно понадобился переводчик. Кроме того, люди его вообще не видят.
   – Я его вижу, – заметила Сьюзан.
   – Ах! Я уверен, чты ты уже постигла всю соль этого дела, уловила самую его суть, – сказал ворон. – Проникла в сокровенные глубины, можно сказать.
   – Послушай, – сказала Сьюзан. – Я бы хотела, чтоб ты знал – я не верю в то, что все это вообще происходит. Я не верю, что здесь есть Смерть Крыс с косой и в клобуке.
   – Он стоит прямо перед тобой.
   – Это еще не повод в него верить.
   – Я могу заметить, что ты получила действительно первоклассное образование, – сказал ворон кисло.
   Сьюзан пригляделась к Смерти Крыс. В глубине его глазниц тлел голубой огонь.
   – ПИСК.
   – Суть дела в том, – сказал ворон, – что он опять исчез… Твой… дед.
   – Дедушка Лезек? Как он мог опять исчезнуть? Он же умер!
   – Твой… э-э… другой дед… – объяснил ворон.
   – У меня никогда не…
   Из самой глубины ее сознание начали проявляться картины… Что-то, связанное лошадью… и еще комната, наполненная шепотами… и ванна, которая казалось встроенной во что-то. И пшеничные поля.
   – Вот что получается, когда люди дают своим детям образование, – заметил ворон. – Вместо того, чтобы просто рассказать им обо всем.
   – Я думала, что другой мой дедушка тоже был… мертвый, – сказала Сьюзан.
   – ПИСК.
   – Крыса говорит, что ты должна отправиться с ней. Это очень важно.
   Образ мисс Буттс, подобный Валькирии, возник перед Сьюзан. Это уж полная глупость.
   – О, нет… Сейчас уже, должно быть, за полночь. А у нас завтра экзамен по географии.
   Ворон от изумления раскрыл клюв.
   – Да ты просто не могла такого сказать, – заявил он.
   – Ты на самом деле ожидаешь, что я буду выслушивать указания от… костяной крысы и говорящего ворона? Я ухожу!
   – Нет, ты не уйдешь, – сказал ворон. – Потому что если ты уйдешь сейчас, тебе никогда не понять сути вещей. Ты просто получишь образование.
   – У меня нет времени! – завопила Сьюзан.
   – А, время, – сказал ворон. – Время – это в основном привычка. Время – не фундаментальное свойство мира для тебя.
   – Как…
   – А, ты хочешь разобраться в этом, да? Хочешь?
   – ПИСК.
   Ворон взволнованно запрыгал.
   – Давай я скажу ей? Можно мне сказать? – запричитал он.
   Он навел оба глаза на Сьюзан.
   – Твой дедушка… это… твой дедушка – …смы смы смы СМЫ… СМЕ…
   – ПИСК!
   – Она же все равно об этом узнает рано или поздно! – воскликнул ворон.
   – Смешной? Мой дедушка смешной? – спросила Сьюзан. – И вы притащили меня сюда посреди ночи, чтобы поговорить на тему юмора?
   – Я не сказал – смешной, я говорил, что твой дедушка… сми сми сми СМЕ… С…
   – ПИСК!
   – Ну хорошо! Делайте, что хотите!
   Сьюзан бросилась назад, оставив их препираться. Она подобрала полы ночной рубашки и побежала прочь со двора и дальше, через сырые газоны. Окно было по прежнему открыто. Ей удалось, вскарабкавшись на подоконник нижнего этажа, схватиться за раму, подтянутся и проникнуть в спальню. Она бросилась в постель и с головой залезла под одеяло…
   Чуть погодя она подумала, что ее реакция была не слишком-то умной. Однако, так или иначе, переиграть не было возможности.
   Она заснула и видела во сне лошадей, кареты и часы без стрелок.
 
   – Тебе не кажется, что мы могли провернуть это дело получше?
   – ПИСК? «Смы смы смы СМЫ» ПИСК?
   – А ты ожидал, что я просто возьму и брякну: «Твой дедушка Смерть»? Вот так вот, да? У тебя нет чувства уместности. Людям нужен драматизм.
   – ПИСК, – указал Смерть Крыс.
   – Крысы – это другое дело.
   – ПИСК.
   – Полагаю, можно смело утверждать, что сейчас ночь, – заметил ворон. – Как ты знаешь, вороны не вполне ночные птицы. – Он поскреб клюв лапой. – Занимаешься ли ты только крысами, или же мыши, хомяки, ласки и прочие в этом духе также в твоей компетенции?
   – ПИСК.
   – Белки? Как насчет белок?
   – ПИСК.
   – Подумать только! Никогда этого не знал. Смерть Белок в том числе? Поразительно, как тебе удается поймать их в этих их крутящихся колесах?
   – ПИСК.
   – Только представьте себе!
 
   Есть дневные люди и ночные твари. При этом важно помнить, что ночные твари – это не просто дневные люди, которые задержались допоздна, поскольку решили, что от этого они будут выглядеть круче и интереснее. Для разделения потребуется гораздо больше, чем простое скрещение обильного макияжа со скверным цветом лица. Наследствнность может помочь, конечно же.
   Ворон вырос на постоянно осыпающейся, увитой плющом Башне Искусств, которая высится над Незримым Университетом в далеком Анк-Морпорке. Вороны умны от природы, а утечки магии, которая имеет свойство подчеркивать некоторые вещи, доделали остальное.
   У него не было имени. Как правило, животные этим не заморачиваются. Волшебник, который думал, что ворон принадлежит ему, называл его Сказал. Но только потому, что он не обладал чувством юмора и, как и большинство людей, лишенных чувства юмора, гордился своим чувством юмора, которого на самом деле у него не было. Ворон подлетел к дому волшебника, скользнул в открытое окно и занял свое место на черепе.
   – Бедный ребенок, – сказал он.
   – Уж такова твоя доля, – ответил череп.
   – Я не упрекаю ее за попытки стать нормальной. Принимая во внимание…
   – Именно, – согласился череп. – Доходишь до этого, когда становишься головой.
   Хозяин зернохранилища в Анк-Морпорке пошел на широкое применение самых суровых мер. Смерть Крыс слышал далекое тявканье терьеров. Ожидалась чертовски напряженная ночь. Было бы очень сложно описать процесс мышления Смерти Крыс, или хотя бы питать уверенность, что он у него есть. Он чувствовал, что зря впутал в это дело ворона, но ведь людям нужна чертова прорва слов.
   Крысы не заглядывают далеко вперед, разве что в самых общих чертах. В самых же общих чертах он был очень, очень обеспокоен. Он не учел образование.
 
   Следующее утро прошло для Сьюзан безо всяких проявлений потустороннего. География включала в себя флору Равнины Сто [3], главные статьи экспорта Равнины Сто [4]и фауну Равнины Сто [5]. Вы ухаватываете общий знаменатель, а дальше все просто. Девочки раскрашивали карты, используя массу зеленого. На обед были «Мертвецкие Пальчики» и пудинг «Глазные Яблоки», которые служили здоровой подпиткой для следующего занятия – Спорта.
   Это была вотчина Железной Лили, которая, по слухам, брилась и поднимала тяжести зубами и чьи громовые крики ободрения противоречили природе: «Покажите, что у вас есть яйца, вы, стадо вялого бабья!»
   Во время послеобеденных игр мисс Буттс и мисс Делкросс держали окна закрытыми. Мисс Буттс яростно читала логику, а мисс Делкросс, облаченная в тогу собственного изобретения, занималась ритмической гимнастикой.
   Сьюзан удивляла всех успехами в спорте. Точнее, в некоторых видах спорта. Хоккей, лакросс и лапта, например. В общем, любая игра, в которой ей в руки вкладывали палку того или иного типа и предлагали ею махать. Сьюзан предваряла удар таким оценивающим взглядом, что любого вратаря тут же оставляла надежда на его щитки и он бросался навзничь, а мяч, гудя, проносился над ним на уровне пояса.
   И с точки зрения Сьюзан, только проявлением человеческой глупости был тот факт, что ее никогда не брали в команду, несмотря на то что она явно была одним из лучших игроков школы. Даже прыщавых толстух брали охотнее, чем ее. Это было обескураживающе бессмысленно и приводило ее в ярость.