Пристли Джон Бойнтон. Герой-чудотворец

   — Послушай, приятель, — Чарли наклонился к дворецкому, обращаясь к нему как мужчина к мужчине, — к чему эта игра?
   — Игра? — Голос Ирвинга звучал обиженно.
   — Да. Ты знаешь, о чем я говорю. К чему эта игра?
   — Не знаю, сэр, — ответил Ирвинг своим официальным голосом. Секунду он рассматривал Чарли, сохраняя всё то же деревянное выражение лица, и вдруг многозначительно ухмыльнулся. Прежде чем Чарли успел сказать хоть слово, он исчез. Через несколько минут слуга принес поднос с закусками. Он молчал, Чарли тоже, размышляя над тем, что могла значить улыбка дворецкого.
   Прошло полчаса, прежде чем появилась леди Каттерберд.
   — Как вам нравится моя маленькая пещера? — воскликнула она, влетая в комнату. — Очень милая, правда? И такая интимная! Она у меня специально для самых близких друзей!
   Чарли было не совсем понятно, как это он за такое короткое время стал ее близким другом, но он промолчал. Эта женщина обладала одним положительным качеством: она сама поддерживала разговор и, казалось, даже не нуждалась в ответах на свои вопросы.
   — А теперь давайте устраиваться поудобнее, — продолжала она. — Идите сюда и садитесь вот здесь. Сейчас мы поболтаем по-настоящему.
   Она усадила Чарли рядом с собой. На тахте свободно могли разместиться десять человек, но оказалось, что Чарли сидел так близко от нее, что ощущал тепло ее толстого горячего бедра. Он вежливо отодвинулся, но это не помогло, леди Каттерберд, очевидно, обладала способностью перемещаться, не делая никакого видимого движения. И ее рука опять лежала на его руке.
   — Так чудесно, — щебетала она, — встретиться с человеком, который действительно совершил что-то большое, с человеком, который молод и чист, с сильным и храбрым человеком. Ведь вы, наверное, сильный? И она сжала его руку и вздохнула. Стойте, сейчас я вспомню, да вы, кажется, даже не женаты, правда? Я где-то читала об этом. Ах, ваша невеста так должна гордиться вами! Я бы гордилась, поверьте мне.
   — У меня нет невесты, — сказал Чарли.
   — У вас нет невесты? Как трудно, наверное, одному в этом незнакомом городе, когда о вас так много говорят и столько славы, а вам даже не с кем поделиться, потому что вы одиноки.
   Чарли не очень смело признался, что ему было не особенно весело в Лондоне, и тотчас же почувствовал, что она придвинулась еще ближе. «Это уж черт знает что, — сказал он себе. — Где ее муж? А может, у нее нет мужа?»
   — Вы, конечно, никогда не подумаете, что я всегда ужасно одинока, потому что видели меня среди всех этих людей. Но это так. Мне понятны ваши чувства. Я понимаю вас и жалею, хотя я знаю сотни людей, — можно сказать, я знаю всех. — Она положила руку ему на колено. — Почему все мы всегда одиноки? — Голос ее стал тише, и она еще ниже наклонилась к нему. Атмосфера накалилась на двадцать градусов. Чарли задыхался под тяжестью леди Каттерберд. Ему было очень стыдно. Увиливать было невозможно: надо было соглашаться на дальнейшее, чем бы оно ни было, или просто оттолкнуть ее и положить всему конец.
   — Хватит! — возмущенно крикнул он через две минуты. — С меня довольно. — Резким движением он освободился от нее и свободно вздохнул.
   Никогда в жизни он не видел, чтобы кто-нибудь мог так мгновенно стать другим человеком.
   — Что это такое! — крикнула она, быстро вскочив и глядя на него. — Как вы смеете так говорить со мной! Лицо ее стало багровым. — Вы грубое животное! — Беря всё выше и выше ноты, она подняла ужасный крик, бросая ему оскорбления за оскорблением.
   Дверь отворилась. На пороге стоял небольшого роста пожилой мужчина. Она сразу же перестала кричать.
   — Что случилось? — совершенно спокойно спросил мужчина.
   — Эдуард, — задыхаясь, сказала она, — этот человек оскорбил меня. Меня никогда так не оскорбляли. Вышвырни его вон.
   — Конечно, дорогая, — ответил мужчина. Он, несомненно, был ее мужем, сэром Эдуардом Каттерберд. Он строго посмотрел на Чарли. — Идемте.
   — Хорошо, но сначала выслушайте… — начал было Чарли.
   — Ни слова больше. Сюда.
   — Эдуард, мне надо отдохнуть. Я пойду к себе, — хныкала она у мужа за спиной.
   — Конечно, дорогая. Сюда, — сэр Эдуард торопливо повел Чарли по коридору и спустился с ним по той же широкой лестнице. Внизу сэр Эдуард вместо того, чтобы указать Чарли на дверь, повел его влево по коридору и привел в небольшую комнату в задней части дома. Она была уставлена кожаной мебелью, загромождена книгами, наполнена табачным дымом.
   — Садитесь, — коротко пригласил сэр Эдуард. — Курите. Пейте. — Он был небольшого роста, но чувствовалось, что он привык распоряжаться. Лицо его было морщинистое и коричневое, нос хорошо очерчен, а глаза, крошечные и блестящие, напоминали глаза властной мыши.
   — Хорошо, но сначала я хочу объяснить вам… — начал было опять Чарли.
   — Что у вас сегодня был довольно необычный вечер, — спокойно закончил хозяин дома. — Если бы я не знал этого, вы бы не были сейчас здесь. Раз или два подобное уже случалось, должен признаться, как это ни неприятно мне. Поэтому, если вы не против, давайте оставим эту тему. Лучше выпьем виски с содой. Если хотите, я могу вам предложить хороший эль.
   — Что ж, думаю, пиво будет лучше всего, спасибо. — Чарли вытер лоб. За последние десять минут приключений было слишком много. Он всё еще тяжело дышал, как будто пробежал целую милю. Он был рад посидеть и передохнуть, пока сэр Эдуард отдавал приказания о выпивке.
   — Одно непонятно мне, — сказал сэр Эдуард после того, как они выпили, — как вы вообще попали сюда. Я почти уже привык видеть в этом доме молодых людей, но все они не похожи на вас, мой друг. Могу похвастаться, я разбираюсь в людях. Во всяком случае когда-то разбирался. Если бы меня спросили, кто вы, я бы ответил, что вы — рабочий с севера Средней Англии. Так? Нет, Шерлок Холмс ко мне не имеет никакого отношения. Просто мне приходилось много сталкиваться с разными людьми. Я впервые — и мне это приятно — встречаю такого человека, как вы. Но я до сих пор так и не знаю, как вы оказались здесь.
   Чарли коротко и торопливо рассказал.
   — А, тогда понятно. Вы из коллекции знаменитостей моей жены. Как вам нравится быть знаменитостью, государственным человеком?
   — Пока трудно сказать, — осторожно ответил Чарли. — Вся история началась в прошлый вторник ночью. Пока похоже, что всё это — чушь. Слишком много шума и разговоров из-за ничего. Только запомните, всё это начала газета, не я. С самого начала.
   — Понимаю. Именно газеты создают сейчас репутацию людям. Поэтому люди никогда не бывают тем, кем их изображают. Газеты делают что-то из ничего. Создать такую репутацию проще, чем действительно заслужить, благодаря опыту и знаниям, репутацию хорошего специалиста в определенных кругах, или в каком-то городе, или среди тех, с кем сталкиваешься по работе. Те, кого газеты возносят до небес, похожи на воздушные шары с нарисованными на них лицами. — Он набил и раскурил короткую черную трубку, и скоро его глаза замерцали сквозь клубы дыма.
   — Пожалуй, так оно и есть, — медленно и задумчиво сказал Чарли. — Хотя я не очень-то верю в репутацию а каком-нибудь городе. Я давно заметил, что того, кого похвалят в газетах, и дома больше замечают. Спорю на что хотите, что если бы я сейчас приехал в Бендворс, — я там родился, — или Аттертон — там я работаю, — там обо мне за две минуты наговорили бы больше, чем раньше за два года.
   Сэр Эдуард кивнул.
   — Вполне справедливо. Но я подразумеваю нечто иное, когда говорю о репутации в каком-нибудь городе, — не разговоры. Мне не хотелось бы утомлять вас всем этим, но сегодня мне хочется поговорить. Как вы смотрите на это? Я теперь не очень часто испытываю желание поговорить, но, полагаю, что ряд обстоятельств, — он криво усмехнулся, — сделали нас очень близкими знакомыми. Я могу беседовать с человеком, который трудится своими руками, кто действительно работает, но разговаривать с этими модниками, которых мне приходится встречать в моем доме и провожать из него, я не в состоянии.
   — Некоторых я сегодня видел на вечере. Странная публика.
   — Да. Большинство из них только и делают, что, как осы, летают вокруг горшка с медом. Мед поставляю я. Наше общество кишит паразитами. Думаю, что так и должно быть. Так было, так и будет. Часть из них содержу я. Не то, чтобы они мне нужны, нет, они нужны жене. Понимаете, когда-то я был очень увлечен ею. У каждого свои вкусы. Так вот, мы не всегда были сэр Эдуард и леди Каттерберд и не жили так, как сейчас. Я по профессии инженер-строитель и очень хороший инженер-строитель. У меня в определенных кругах до сих пор сохранилась солидная репутация, о которой мы сейчас говорили. И я этого не забываю. Но, кроме того, я умею делать деньги. Возможно, что и вы тоже умеете делать деньги, кто знает?
   — Как вам сказать, я могу вложить во что-нибудь пару фунтов не хуже другого. Вы об этом говорите?
   — Не совсем, хотя, пожалуй, и это относится к тому же.
   — Другими делами с деньгами я не занимался.
   — Не считайте, что вам не повезло, если вы занимались только этим. Когда я говорю, что умею делать деньги, я хочу сказать, что умею пускать их в оборот. Я тот, кого некоторые идиоты называют прирожденным финансистом. В действительности же я не разбираюсь в финансах, очень мало людей разбираются в них — вообще я сомневаюсь, что в них кто-то разбирается, — но мне удаются кое-какие манипуляции с деньгами. Я узнал это совершенно случайно и очень скоро, прежде чем догадался, куда я иду, перестал быть инженером-строителем, хотя у меня всё еще работали инженеры-строители, да и работают и сейчас, и стал дельцом. Вы когда-нибудь задумывались над вопросом: у кого обычно есть деньги?
   — Нет, — откровенно ответил Чарли. — Там, где я живу, больше тех, у кого денег нет. Да и здесь таких тоже хватает.
   — Чтобы иметь большие деньги, надо быть умным и удачливым карточным игроком или финансовым махинатором. Большие деньги не заработаешь, оперируя чем-то вещественным или занимаясь умственным трудом, их можно заработать только пуская в оборот деньги, игрой или ростовщичеством.
   — Что же, и это неплохо!
   — Нет, очень плохо.
   — Э, нет! Вот что я вам скажу, — заявил Чарли, уже совершенно не боясь маленького человека, — если вы думаете, что я пожалею вас за то, что вы делаете большие деньги, вы ошибаетесь. Если вам не нравится иметь кучу денег, отделайтесь от них. Я знаю многих, кто был бы рад иметь хоть немного их.
   — Дайте мне, мой друг, досказать. Над ростовщичеством, игрой, над всем тем, что связано с денежными махинациями, тяготеет проклятье. Не замечали?
   — Нет, не замечал.
   — А это так. Только имея дело с действительно существующими вещами, человек нормален. Я был нормален, пока работал инженером-строителем. Теперь дело другое. Я даже не уверен, что во всем этом доме осталось хоть что-нибудь нормальное. Когда-то моя жена была женщиной большого ума и широкого сердца, — возможно, она и сейчас такая же, и всё это спрятано у нее в глубине, — но атмосфера финансовых комбинаций отравила ее. Стоит только заняться деланьем денег и ничем больше, а только деньгами, и всё настоящее исчезает из жизни бесследно. — Маленькие глаза блеснули опять. — Мы отстоим всего на одну ступень от бедняг, которые заселяют сумасшедшие дома, которые воображают себя Юлиями Цезарями и Наполеонами и целый день отдают приказания несуществующим армиям. Разница лишь в том, что, когда ты наслаждаешься в Сити своим сумасшествием, в твой обман посвящено большее число людей. Помешательство это продолжается не дольше обычного. Оно было бы еще короче, если бы у людей был здравый смысл. Тогда бы я строил плотины, акведуки и жил бы по-человечески.
   — Но вы можете бросить всё это. Разве нет?
   — Конечно, могу. Есть три пути. Суд по делам банкротства, тюрьма и смерть. Хотя нет, есть еще и четвертый — сумасшедший дом.
   — Это вы зря! — Чарли сейчас был не на шутку потревожен этими дикими и непонятными рассуждениями и блестящими глазами. Может, он сумасшедший? Может, все в этом доме посходили с ума?
   — Мне совсем не нужна ваша жалость, молодой человек. Я рассказываю вам всё это для того, чтобы вы поняли, почему вам пришлось провести такой странный вечер. Дело не в нас, людях, люди здесь ни при чем. Дело в другом. Виновата, может быть, во всем наша оскорбленная натура, а может, в наших душах надлом или какая-то двойственность, или, может быть, над нами тяготеет проклятие — может быть, что-то такое вот и побеждает в нас человеческое. Мы стали полусумасшедшими. Мы пытаемся спрятаться от себя. Одно убежище — вы видели сами — там, наверху, у меня — другое, свое. Такой вот разговор с вами ни с того ни с сего — тоже убежище. — Он замолчал и пристально посмотрел на Чарли. — Полагаю, вы в скором времени вернетесь к своей работе?
   — Вряд ли у меня теперь есть работа, — ответил Чарли. — Управляющему не понравилась вся эта история, вряд ли он примет меня обратно. Кроме того, им пришлось нанять кого-нибудь, пока меня там нет. Но я думаю, что чем-то скоро надо будет заняться. Работать я умею. Я — слесарь-механик, но мне приходилось заниматься и многим другим. Может, вы сможете на каком-нибудь вашем заводе найти для меня работу?
   — Конечно, могу. Даже очень просто, если, конечно, вы ничего не имеете против того, чтобы уволили какого-нибудь рабочего, может, человека старше вас, с семьей, и дали его работу вам.
   — Нет, так не пойдет, — решительно запротестовал Чарли. — Теперь я понимаю. Я не подумал, когда спрашивал. Забудем об этом.
   — Зачем же забывать, приходите ко мне, когда вам надоест быть одним из героев, изобретенных «Дейли трибюн». Может быть, я найду для вас работу. Вы знакомы с мистером Хэчландом, владельцем вашей газеты?
   — Вчера познакомился. Что-то он не очень понравился мне.
   — Он уже полусумасшедший, — спокойно сказал сэр Эдуард. — Один из нас. Вот так-то, а вы говорите… Между прочим, если надумаете прийти ко мне, смотрите, что бы вас не видела леди Каттерберд. Лучше всего приходите в контору. По некоторым соображениям я не буду провожать вас до дверей, но, думаю, вы не заблудитесь. Желаю успехов.
   Чарли, не задерживаясь ни на минуту, торопливо вышел из кабинета. У дверей его уже ждал высокий слуга с его шляпой. Чарли схватил шляпу, пробормотал что-то в благодарность и не перевел дыхания, пока не очутился в темном сквере.
   И тогда, остановившись, чтобы получше насладиться, он глубоко и свободно вздохнул.

 
   В субботу утром он встретился в отеле с Идой Чэтвик. Поговорить им не удалось, не было времени. Иду эскортировал тщательно одетый молодой человек. Ида прямо сияла, и Чарли сказал себе, что она парит высоко-высоко, в тех высотах, куда ему никогда не подняться, и с горечью решил, что ему надо перестать думать о ней. Но, к сожалению, он не мог не думать о ней. Когда-нибудь он не без гордости скажет, что был знаком с ней, и ему, конечно, не поверят. Но пока что даже просто думать о ней было горько. Чарли встречался с девушками, особенно долго с Дейзи Холстед, но ни о ком из них он так много не думал. И чувства его к Дейзи Холстед были совсем не такими, как к этой девушке. Да и сами они, Ида и Дейзи, были так непохожи. От Иды ты раз, два — и в нокауте. Дело не в том, как она выглядит, отметил он сам себе, нет, в ней есть что-то такое, отчего тебя так и тянет к ней. Сейчас, наверное, подумал он, к ней уже липнут дюжины. Такие, до которых ему далеко. Он решил поговорить с ней еще раз, пока она не унеслась в высшие сферы, в которых вращаются кинозвезды, элегантные дамы и подобные им красавицы. Он не знал, где и как ему удастся поговорить с ней, но надеялся, что ему удастся сделать это. Устроить такую встречу он не сумел. Как и многие его дела, как всё это приключение, встречу с ней ему устроили другие. Тут уж действительно была рука судьбы, она для него никогда не была простой метафорой, а существовала, как действующая сила. На этот раз судьба воплотилась в специальную вечернюю радиопередачу для Англии под названием «Сюрпризы». Би-Би-Си транслировала «Сюрпризы» в 21:20. Чарли и мистер Кинни были частью «сюрпризов». В самом начале десятого лифт поднял их на тот этаж радиоцентра, где их ждал микрофон. При одной только мысли, где ты находишься и что тебя ожидает, пересыхало во рту, колотилось сердце и сладко захватывало дух. Даже мистер Кинни казался слегка взволнованным. Их повели по коридору. Он напоминал коридор тех необыкновенных домов, какие можно, видеть в кино и нигде больше. Где-то играл джаз, и это вдруг заставило Чарли с ужасом осознать, что он — часть радиопрограммы и что очень скоро миллионы радиослушателей будут слушать хриплый и обрывающийся голос, который издаст его пересохший, как пустыня, рот. Затем их пригласили в комнату, которая так же, как и коридор, могла существовать только в кино, но не в действительной жизни. Удивительно светлая ультрасовременная комната, казалось, ожидала, когда в нее придут наслаждаться покоем и комфортом представители новой расы людей. Над ее дверью была целая система зловещих световых сигналов, на стене — недружелюбные электрочасы, на столе — микрофон. Словом, это была радиостудия.
   На несколько минут их оставили вдвоем.
   — Вот и добрались, — сказал мистер Кинни не обычным своим густым и приятным басом, а каким-то слабым надтреснутым голосом. — Здорово они это организовали, а? — Он засуетился, шурша листками с отпечатанным на машинке текстом.
   — Вообще да, но у меня душа в пятки уходит, — пробормотал Чарли.
   — Вот ваше выступление, — мистер Кинни передал Чарли листок. — Ничего нового. «Рад, что выполнил свой долг» и так далее. Просмотрите.
   — Да, придется, — с горечью ответил Чарли.
   За дверью послышался шорох. Чарли показалось, что через крохотный глазок в двери кто-то заглянул в комнату. В следующую секунду в студии оказалась мисс Ида Чэтвик, некогда проживавшая в Пондерслее. Ее сопровождали исключительно вежливый молодой человек во фраке и мистер Грегори из «Морнинг пикчерал». Чарли уставился на нее, а она улыбнулась ему, как старому другу.
   — Вы тоже выступаете? — спросил он.
   — Да. Просто ужасно. Я знаю, я, наверное, умру. Вы волнуетесь?
   — Кто, я? Кажется, волнуюсь.
   — Нисколько не заметно. Честное слово, не заметно.
   — И о вас этого не скажешь, — твердо заявил Чарли. — Как будто вы всю жизнь выступали по радио. Такой у вас вид.
   — Я этого не чувствую. Я просто дрожу. Вот посмотрите. — И она вытянула перед собой руки.
   Чарли неожиданно для себя, видимо, потому, что оба они были в таком отчаянном положении, крепко пожал ей руку. Рука, казалось, была рада этому пожатию. Во всяком случае, владелец ее не был против.
   — Я чувствую себя немного увереннее, потому что вы здесь, — шепнула она. Чарли обрадовался этому. — Что вы должны делать? Что-нибудь читать?
   — И больше ничего, — храбро ответил он. — Пустяки. Я уже один раз читал, когда снимался в кино. Вам дали ваше выступление?
   Да, ей дали ее выступление, и она принялась так пристально изучать напечатанные на машинке строчки, как будто они были написаны на незнакомом ей языке.
   — Порядок следующий, — сказал молодой человек во фраке. — Я расскажу о том, что мы здесь делаем, затем выступит мистер Грегори. Он потом пригласит мисс Чэтвик. Потом я приглашу мистера Кинни, он выступит и пригласит мистера Хэббла. Понятно?
   Красный сигнал, как какой-то чудовищный глаз, начал подмигивать над дверью. Молодой человек сказал «сейчас начинаем» и нажал на столе кнопку. Красный глаз пристально уставился на них. «Мы все здесь, — как бы говорил он, — нас миллионы, поэтому ни шепота, ни кашля, ни малейшей ошибки».
   — Говорит Лондон. Продолжаем нашу радиопередачу для Англии, — сказал микрофону небрежно, как своему старому приятелю, молодой человек.
   Чарли и девушка переглянулись. Чарли постарался улыбнуться, а девушка, с трудом проглотив слюну, изобразила на лице жалкую тень ответной улыбки. Обращаясь к миллионам слушатели, словно все они были его юные племянники, а сам он — их добрый и заботливый дядюшка, диктор рассказал им о том маленьком и приятном сюрпризе, который для них был приготовлен. Затем мистер Грегори, превратившись от волнения в мрачного и желчного субъекта, рассказал о конкурсе красоты, голосом палача прочел о нем несколько шуток и пригласил мисс Чэтвик к микрофону, словно приказал ей взойти на гильотину. Девушка встала, и Чарли увидел, как дрожит в ее руке листок. Беспокоясь о ней, и испытывая к ней безграничную нежность, он совершенно забыл о своих страхах. Никакая девушка никогда не заставляла его так беспокоиться. Справившись со своим выступлением, Ила улыбнулась Чарли в благодарность за его волнение. Мистер Кинни, очевидно, решив выпалить всё одним духом, грохотал в микрофон, отчего, наверное, во всех тридцати графствах дрожали громкоговорители.
   — А сейчас скажет вам несколько слов сам Чарли Хэббл. И, между прочим, он говорит, что готов остаться один на один с десятком пожаров, но не с микрофоном, — закончил диктор.
   «А что если бы подойти сейчас и сказать им: — Слушайте вы, дураки. Я вам скажу правду, — мелькнула в голове Чарли дикая мысль. — Что было бы? Да, что было бы тогда?» Но он уже стоял у микрофона и всматривался в листок, который ему заготовили в «Дейли трибюн». Может ли он говорить? Нет, голос пропал. Так или иначе, а какие-то звуки выдавить надо.
   — Я только хотел сказать, — начал он и прочитал листок до конца — без ошибок и без какой-либо выразительности.
   Дело было сделано. Диктор опять нажал кнопку. Красный глаз погас. Миллионы слушателей покинули комнату. Всё. Конец.
   Все радостно заговорили. Чарли и Ида, оказавшись почему-то рядом, переживали всё с самого начала.
   — Это не так страшно, особенно когда уже начнешь читать, правда? — сияя, возбужденно спрашивала она. — Ждать куда страшнее. Поэтому я так за вас переживала. Как вы думаете, меня хорошо было слышно?
   И оба обменялись взаимными уверениями и комплиментами.
   Потом Чарли спросил:
   — А как ваши дела?
   — О! Я чудесно провожу время! А вы? Сегодня я снималась в кино. Ничего важного, было просто маленькое испытание. В понедельник у меня опять съемка. Она будет лучше, чем первая. Я так волновалась в киностудии, но там все были удивительно милые люди. Я сейчас поеду смотреть новый фильм, который они недавно сняли. Да, прямо сейчас. Я получаю ужасно много писем, и у меня много новых вещей. Кое-что я купила, другое мне подарили. Всё так чудесно, что иногда кажется, что если так будет и дальше, я просто умру. Вы понимаете меня? Вы ведь то же переживаете, что и я, правда? А вы не боитесь всё время, что может случиться что-то, и всё испортится? Мне теперь не так страшно, как было раньше, но я всё-таки боюсь. А вы? Правда, странно, что мы встретились в таком месте? Мы встречаемся с вами в таких необычных местах, правда?
   — Да. Но я думаю, что больше в них нам уже не придется встречаться, — сказал он.
   — Почему? Разве вы уезжаете?
   В голосе ее слышалось огорчение. Конечно, наслаждаясь всеми этими радостями и почти не зная Чарли, она не могла огорчаться, но притворство говорило о великодушии.
   — Нет, я пока еще не думаю уезжать. Не знаю даже, что буду делать. Но, знаете, вряд ли… вряд ли нам придется вот так встретиться еще раз, — закончил он робко.
   — А я думаю, что мы еще встретимся.
   — Правда?
   — Правда. А вы?
   — Может быть.
   — Ведь это очень хорошо увидеться с кем-то, кто приехал почти оттуда, откуда ты сам, кто… кто не лондонец. Я, как только увидела вас здесь, почувствовала себя увереннее. Но знаете, мне нравится ни от кого не зависеть. Я всегда так хотела этого.
   — Знаю, — ответил он немного угрюмо.
   — Я не хочу, чтобы надоеды из Пондерслея совали свой нос в мою жизнь. А вы — вы совсем не такой. Вы потом видели эту леди? Как же ее фамилия?..
   — Да, вчера. Я был у нее на вечере.
   — Меня она, конечно, не пригласит. Ну и пусть. Она, наверное, была просто ужасна.
   — О, да!
   — Вы еще видите ту рыжую горничную в отеле, ту, которая собирается замуж за полисмена?
   — Да. Каждый раз она мне рассказывает что-нибудь о нем.
   — Она мне нравится. Это она мне рассказала о вас.
   — Ну и что она вам рассказала?
   — Ничего особенного. Просто она сказала, что вы тоже живете в отеле. — Девушка посмотрела по сторонам. — Ой, мне надо торопиться. Куда я положила сумочку?
   — Вот она.
   — Спасибо вам большое. Она внимательно посмотрела ему в лицо, улыбнулась и намеренно, так, как говорят в Пондерслее, сказала: — Счастливо.
   — Счастливо, Ида.
   — Счастливо, Ча-а-арли. — Она засмеялась и выбежала из комнаты.
   — Ничего девочка, — сказал мистер Кинни, когда она ушла, — ничего, даже если принять во внимание, что она получила премию «Морнинг пикчерал» за красоту. Хороша, ничего не скажешь. Хороша, пока на ней не женится слепой глупец.
   — На что вы намекаете? — с вызовом спросил Чарли.

 
   На следующий вечер, в воскресенье, Куинз Холл был наполнен теми странными и непонятными нашими соотечественниками, которые любят посещать митинги. О предстоящем митинге говорилось немного, но было достаточно заметки в субботнем номере «Дейли трибюн» и статьи Кинни в воскресном выпуске «Санди курир», чтобы привести сюда людей. Сэр Грегори Хэчланд, зная, что в ораторы он не годится, не собирался выступать за дело «Лиги имперских йоменов», но позаботился о том, чтобы за председательским столом сидели люди, которые умели говорить с трибуны. Председательствовать на митинге должен был старый лорд Кирфадден. Казалось, этот человек большую часть своей жизни провел на самых различных собраниях. Он был прирожденным председателем: природа наделила его внушительной внешностью бело-розовой лошади, которую загнали в черный костюм и очень высокий воротник и обучили нескольким словам, оптимистическим, хотя и туманным убеждениям и достаточным чутьем, чтобы знать, когда следует пользоваться маленьким деревянным председательским молотком. Главным оратором был лорд Блэнкирон, мощный бастион, защищающий государство, суровый повелитель, один из немногих действительно сильных людей, сохранившихся среди представителей нашей вырождающейся расы. Его светлость никогда не терпела иностранцев, особенно азиатов, которых он считал чуть выше обезьян. Тем более странным казалось то, что большую часть своей сознательной жизни он проводил среди этих полулюдей и любил вставлять в свою речь их обезьяньи слова. К тому же у него самого был характер азиата: он обожал пышные атрибуты власти и, как настоящий дикий горец, был без ума от насилия. Он чувствовал себя дома там, где в людей стреляют. Несколько раз стреляли в него самого, но он был только доволен этим и лишь просил потом, чтобы в тех, кто стреляли в него, стреляли еще больше, ставили бы их к стенке дюжинами. «Лига имперских йоменов» предполагала новшества в форме и парадах и отлично оправдывала использование оружия во всех частях света, и лорд Бланкирон с энтузиазмом приветствовал план ее создания.