– Наполеон! – крикнул мальчик, когда собака выскользнула из его рук и снова плюхнулась в воду. От удара поднялся вихрь серебряных брызг, лилии в пруду колыхнулись волнами, а на берег выбросило несколько золотистых рыбок. – Наполеон! – снова выкрикнул мальчик, но в следующую минуту, словно забыв о собаке, стал собирать рыбок, чтобы выпустить их обратно в пруд.
Доминик был в полной безопасности, и это несколько успокоило Зака, который испытывал страшную тревогу. Может, и с Эммануэль все в порядке, подумал он и на секунду закрыл глаза, мысленно благодаря Бога.
– Могу я взять вашу лошадь?
Открыв глаза, Зак увидел стройного молодого улыбающегося негра в синей рабочей одежде и соломенной шляпе.
– Да, спасибо. – Выпрыгнув из седла, Зак похлопал гнедую по потной шее.
– Позаботься о ней, хорошо? Я ее почти загнал.
– Конь отдохнет, не беспокойтесь.
– Майор! – увидел Зака Доминик. Он бежал по дорожке, и поблескивающие белые раковины похрустывали под его ногами. Одной рукой мальчик прижимал к боку мокрую, тяжело дышащую собаку. – Что вы здесь делаете?
Вечер только начинался, но вечерний бриз уже заставлял шуметь широкие листья дубов и разносил сладковатый аромат лимонов, роз и жасмина. Солнце освещало покрытые декоративной штукатуркой стены дома и широкие, слегка изъеденные временем ступеньки лестницы, которая вела в переднюю галерею, где были видны кресла-качалки и открытые двойные двери. Какое-то мгновение Зак стоял на месте, очарованный тихой красотой и идиллической безмятежностью открывшегося ему зрелища. На секунду он усомнился в своих предположениях. Как человек, живущий в таком мирном месте, мог совершить целую серию убийств?
– Твоя мама в доме? – спросил Доминик.
– Нет. – Мальчик отрицательно покачал головой. Он тяжело дышал и жадно хватал ртом воздух. – Она и дедушка отправились на пирогах плавать по озеру. Моя мама очень хорошо ловит рыбу. – Он хлопнул рукой по мокрой собаке. – Я бы поехал вместе с ними, но Наполеон куда-то запропастился.
– Теперь ты его нашел.
– Он забрался в стойло в старых конюшнях. – Доминик наградил собаку еще одним шлепком.
Что-то шевельнулось на широкой галерее дома. Зак увидел в тени женщину в поблескивающем черном атласном платье, которая двинулась вперед. Без сомнения, это была Мари-Тереза де Бове – высокая, стройная, безукоризненно одетая. И смертельно опасная.
– Ты не посмотришь, Доминик, хорошо ли слуга позаботился о моей лошади? – попросил Зак.
– Конечно, месье, – произнес мальчик. Отпустив собаку, он побежал мимо дома.
– Майор Купер, – произнесла Мари-Тереза де Бове, подходя к одной из круглых колонн второго этажа. – Что-то случилось?
– Да, мадам. – Зак стал медленно подниматься по деревянным ступенькам, не сводя глаз с ее лица. – Кто-то хотел меня убить. Мне это очень не понравилось.
Седые брови дамы удивленно поднялись, но было в этом что-то неискреннее, фальшивое.
– Кто бы это мог быть, месье?
– Вы. – Зак остановился на верхних ступеньках. – Прошлым воскресеньем. На Конго-сквер.
– Извините, майор. Но я ни разу не была там.
– Вы правы. Но восемь чернокожих и мальчик-мулат, которые напали на меня, были наняты вами.
Дама чуть подняла голову, но ее лицо осталось спокойным и слегка презрительным.
– Это они сказали вам, эти чернокожие? И вы им поверили?
У Зака, конечно, не было доказательств, и Мари-Тереза отлично знала это. Даже если бы негры признали свою вину, то это ничего бы не значило против слова белокожей дамы, к тому же принадлежавшей к семейству де Бове.
– Скажите мне, мадам, – произнес Зак, останавливаясь у перил рядом с ней и глядя на обширные плантации сахарного тростника за садом, – знает ли ваш муж, что вы убили вашего сына?
– Я никого не убивала, майор.
– За вас это делали другие.
– Мой сын погиб от рук янки, – произнесла дама все тем же ровным голосом. – Может, он прожил недостойную, даже отвратительную жизнь, но умер геройской смертью.
Повернув голову, Зак бросил на нее пристальный взгляд.
– Именно поэтому вы и предали его? Чтобы он с честью погиб на войне, а не позорил бы семью своим нестандартным поведением?
Дама заметно разволновалась и вдохнула глубже. Было видно, как раздулись ее ноздри, а черное кружево колыхнулось на шее. Заку внезапно пришло на ум – как цинично с ее стороны носить траурное платье по сыну, погибшему из-за нее.
– Думаете, я не горевала, когда умер Филипп? – спросила Мари-Тереза дрожащим голосом. – У меня было четверо сыновей, а теперь нет никого. Все, что осталось, – это маленький мальчик, которого я даже не воспитываю.
– У вас есть муж.
На лице Мари-Терезы появилась улыбка, но она не прибавила теплоты ее холодным серым глазам.
– Допустим, майор, что это я сообщила о Филиппе вашим властям. За это вы хотите меня арестовать?
– Почему же? За вами целая череда убийств. От ваших рук погибли Генри Сантер, Клер Ла Туш и Чарлз Ярдли.
Дама отрицательно покачала головой, улыбка, словно нарисованная, не сходила с ее губ.
– Я повторяю, майор, что не причастна к этому. Хотя, не буду лгать, я не очень сожалею о смерти этих людей. Они достойны такой участи. Та же Клер Ла Туш родилась в благородной семье и воспитывалась как леди, но у нее оказались инстинкты уличной кошки.
– Однако ее семья так скорбит по ней, – негромко произнес Зак.
– Только потому, что они не знают, кем она была. Поверьте, если бы они узнали, они были бы рады от нее избавиться.
– А Чарлз Ярдли?
– Мир без него стал чище. Он такой же, как и мой сын, – сухо ответила дама.
– Но он работал доктором и был предан своему ремеслу. Как и Генри Сантер. – Зак с силой оттолкнулся от перил. – Вы стремились, чтобы о тайной жизни вашего сына никто не узнал, и поэтому убили этих людей. Но то, что вы хотели скрыть, все равно выплыло наружу.
Дама стояла неподвижно и молча смотрела на него, высоко подняв голову.
– Вы напрасно считаете меня глупой, майор, и не верите мне, – надменно произнесла Мари-Тереза.
И вдруг Зак со всей ясностью осознал свою ошибку.
Он вспомнил, как Эммануэль рассказывала ему, что Доминик научился стрелять из арбалета у деда. А мальчик гордо говорил Заку: «Мой дедушка знает много такого, что вы не знаете, о заливах и болотах и обо всех здешних животных и растениях».
И тот же Доминик упомянул: «Она и дедушка плавали на пироге из протоки».
Теперь он был уверен, что Мари де Бове сообщила о своем сыне властям, но не убивала Генри Сантера, Клер Ла Туш или Чарлза Ярдли. И не она пыталась погубить Эммануэль.
Зак с силой сжал плечо пожилой дамы:
– Где они? Куда Жан-Ламбер отвез вашу невестку?
Мари-Тереза по-прежнему сохраняла самообладание.
– Вы опоздали, майор.
Зак с силой толкнул ее и почти выкрикнул хриплым и злым голосом:
– Жан-Ламбер не знает, что это вы выдали Филиппа? Он думает, что его предала Эммануэль. Он узнал о ссоре в больнице и теперь проклинает ее за смерть Филиппа. Он ненавидел их всех и потому начал убивать, одного за другим. Не для того, чтобы они молчали, а для того, чтобы их наказать. И вы… вы позволили ему это сделать.
Только теперь старая дама вышла из себя. Ее лицо перекосилось, сразу став уродливым.
– В том, что произошло, – с ненавистью произнесла Мари-Тереза, – больше всего виновата она. Эммануэль была дочерью бедного доктора, и, тем не менее, я разрешила сыну на ней жениться. Я надеялась, что она сможет его направлять, как я на протяжении многих лет своего мужа. О, да, – произнесла она, видя изумление на лице Зака, – у его отца были те же наклонности, но я сумела побороть их.
– Где они? – «Не может быть, чтобы было уже поздно. Не может быть, не может быть…»
– Вы думаете, я когда-нибудь рыбачила в протоках? Откуда я знаю?
– Доминик, – внезапно вспомнил Зак и повернулся в том направлении, откуда теплый бриз доносил лай собаки.
– Не хотите же вы вовлечь во все это ребенка? – запротестовала Мари-Тереза, шагнув вперед, чтобы попытаться его остановить. Но Зак уже бежал вниз по ступенькам.
– Вы опоздали, майор, – произнесла Мари-Тереза, подходя к лестнице, когда Зак уже бежал по дорожке. – Слишком поздно.
Глава 34
Глава 35
Эпилог
От автора
Доминик был в полной безопасности, и это несколько успокоило Зака, который испытывал страшную тревогу. Может, и с Эммануэль все в порядке, подумал он и на секунду закрыл глаза, мысленно благодаря Бога.
– Могу я взять вашу лошадь?
Открыв глаза, Зак увидел стройного молодого улыбающегося негра в синей рабочей одежде и соломенной шляпе.
– Да, спасибо. – Выпрыгнув из седла, Зак похлопал гнедую по потной шее.
– Позаботься о ней, хорошо? Я ее почти загнал.
– Конь отдохнет, не беспокойтесь.
– Майор! – увидел Зака Доминик. Он бежал по дорожке, и поблескивающие белые раковины похрустывали под его ногами. Одной рукой мальчик прижимал к боку мокрую, тяжело дышащую собаку. – Что вы здесь делаете?
Вечер только начинался, но вечерний бриз уже заставлял шуметь широкие листья дубов и разносил сладковатый аромат лимонов, роз и жасмина. Солнце освещало покрытые декоративной штукатуркой стены дома и широкие, слегка изъеденные временем ступеньки лестницы, которая вела в переднюю галерею, где были видны кресла-качалки и открытые двойные двери. Какое-то мгновение Зак стоял на месте, очарованный тихой красотой и идиллической безмятежностью открывшегося ему зрелища. На секунду он усомнился в своих предположениях. Как человек, живущий в таком мирном месте, мог совершить целую серию убийств?
– Твоя мама в доме? – спросил Доминик.
– Нет. – Мальчик отрицательно покачал головой. Он тяжело дышал и жадно хватал ртом воздух. – Она и дедушка отправились на пирогах плавать по озеру. Моя мама очень хорошо ловит рыбу. – Он хлопнул рукой по мокрой собаке. – Я бы поехал вместе с ними, но Наполеон куда-то запропастился.
– Теперь ты его нашел.
– Он забрался в стойло в старых конюшнях. – Доминик наградил собаку еще одним шлепком.
Что-то шевельнулось на широкой галерее дома. Зак увидел в тени женщину в поблескивающем черном атласном платье, которая двинулась вперед. Без сомнения, это была Мари-Тереза де Бове – высокая, стройная, безукоризненно одетая. И смертельно опасная.
– Ты не посмотришь, Доминик, хорошо ли слуга позаботился о моей лошади? – попросил Зак.
– Конечно, месье, – произнес мальчик. Отпустив собаку, он побежал мимо дома.
– Майор Купер, – произнесла Мари-Тереза де Бове, подходя к одной из круглых колонн второго этажа. – Что-то случилось?
– Да, мадам. – Зак стал медленно подниматься по деревянным ступенькам, не сводя глаз с ее лица. – Кто-то хотел меня убить. Мне это очень не понравилось.
Седые брови дамы удивленно поднялись, но было в этом что-то неискреннее, фальшивое.
– Кто бы это мог быть, месье?
– Вы. – Зак остановился на верхних ступеньках. – Прошлым воскресеньем. На Конго-сквер.
– Извините, майор. Но я ни разу не была там.
– Вы правы. Но восемь чернокожих и мальчик-мулат, которые напали на меня, были наняты вами.
Дама чуть подняла голову, но ее лицо осталось спокойным и слегка презрительным.
– Это они сказали вам, эти чернокожие? И вы им поверили?
У Зака, конечно, не было доказательств, и Мари-Тереза отлично знала это. Даже если бы негры признали свою вину, то это ничего бы не значило против слова белокожей дамы, к тому же принадлежавшей к семейству де Бове.
– Скажите мне, мадам, – произнес Зак, останавливаясь у перил рядом с ней и глядя на обширные плантации сахарного тростника за садом, – знает ли ваш муж, что вы убили вашего сына?
– Я никого не убивала, майор.
– За вас это делали другие.
– Мой сын погиб от рук янки, – произнесла дама все тем же ровным голосом. – Может, он прожил недостойную, даже отвратительную жизнь, но умер геройской смертью.
Повернув голову, Зак бросил на нее пристальный взгляд.
– Именно поэтому вы и предали его? Чтобы он с честью погиб на войне, а не позорил бы семью своим нестандартным поведением?
Дама заметно разволновалась и вдохнула глубже. Было видно, как раздулись ее ноздри, а черное кружево колыхнулось на шее. Заку внезапно пришло на ум – как цинично с ее стороны носить траурное платье по сыну, погибшему из-за нее.
– Думаете, я не горевала, когда умер Филипп? – спросила Мари-Тереза дрожащим голосом. – У меня было четверо сыновей, а теперь нет никого. Все, что осталось, – это маленький мальчик, которого я даже не воспитываю.
– У вас есть муж.
На лице Мари-Терезы появилась улыбка, но она не прибавила теплоты ее холодным серым глазам.
– Допустим, майор, что это я сообщила о Филиппе вашим властям. За это вы хотите меня арестовать?
– Почему же? За вами целая череда убийств. От ваших рук погибли Генри Сантер, Клер Ла Туш и Чарлз Ярдли.
Дама отрицательно покачала головой, улыбка, словно нарисованная, не сходила с ее губ.
– Я повторяю, майор, что не причастна к этому. Хотя, не буду лгать, я не очень сожалею о смерти этих людей. Они достойны такой участи. Та же Клер Ла Туш родилась в благородной семье и воспитывалась как леди, но у нее оказались инстинкты уличной кошки.
– Однако ее семья так скорбит по ней, – негромко произнес Зак.
– Только потому, что они не знают, кем она была. Поверьте, если бы они узнали, они были бы рады от нее избавиться.
– А Чарлз Ярдли?
– Мир без него стал чище. Он такой же, как и мой сын, – сухо ответила дама.
– Но он работал доктором и был предан своему ремеслу. Как и Генри Сантер. – Зак с силой оттолкнулся от перил. – Вы стремились, чтобы о тайной жизни вашего сына никто не узнал, и поэтому убили этих людей. Но то, что вы хотели скрыть, все равно выплыло наружу.
Дама стояла неподвижно и молча смотрела на него, высоко подняв голову.
– Вы напрасно считаете меня глупой, майор, и не верите мне, – надменно произнесла Мари-Тереза.
И вдруг Зак со всей ясностью осознал свою ошибку.
Он вспомнил, как Эммануэль рассказывала ему, что Доминик научился стрелять из арбалета у деда. А мальчик гордо говорил Заку: «Мой дедушка знает много такого, что вы не знаете, о заливах и болотах и обо всех здешних животных и растениях».
И тот же Доминик упомянул: «Она и дедушка плавали на пироге из протоки».
Теперь он был уверен, что Мари де Бове сообщила о своем сыне властям, но не убивала Генри Сантера, Клер Ла Туш или Чарлза Ярдли. И не она пыталась погубить Эммануэль.
Зак с силой сжал плечо пожилой дамы:
– Где они? Куда Жан-Ламбер отвез вашу невестку?
Мари-Тереза по-прежнему сохраняла самообладание.
– Вы опоздали, майор.
Зак с силой толкнул ее и почти выкрикнул хриплым и злым голосом:
– Жан-Ламбер не знает, что это вы выдали Филиппа? Он думает, что его предала Эммануэль. Он узнал о ссоре в больнице и теперь проклинает ее за смерть Филиппа. Он ненавидел их всех и потому начал убивать, одного за другим. Не для того, чтобы они молчали, а для того, чтобы их наказать. И вы… вы позволили ему это сделать.
Только теперь старая дама вышла из себя. Ее лицо перекосилось, сразу став уродливым.
– В том, что произошло, – с ненавистью произнесла Мари-Тереза, – больше всего виновата она. Эммануэль была дочерью бедного доктора, и, тем не менее, я разрешила сыну на ней жениться. Я надеялась, что она сможет его направлять, как я на протяжении многих лет своего мужа. О, да, – произнесла она, видя изумление на лице Зака, – у его отца были те же наклонности, но я сумела побороть их.
– Где они? – «Не может быть, чтобы было уже поздно. Не может быть, не может быть…»
– Вы думаете, я когда-нибудь рыбачила в протоках? Откуда я знаю?
– Доминик, – внезапно вспомнил Зак и повернулся в том направлении, откуда теплый бриз доносил лай собаки.
– Не хотите же вы вовлечь во все это ребенка? – запротестовала Мари-Тереза, шагнув вперед, чтобы попытаться его остановить. Но Зак уже бежал вниз по ступенькам.
– Вы опоздали, майор, – произнесла Мари-Тереза, подходя к лестнице, когда Зак уже бежал по дорожке. – Слишком поздно.
Глава 34
Эммануэль всегда любила ловить рыбу в Бо-Ла. Существовало предположение, что когда-то могучая Миссисипи протекала именно здесь на своем пути к океану. Но с тех пор река уже давно изменила русло, а ее ответвление превратилось в тихое живописное озеро, которое питалось водами многочисленных болот и речушек Байу-Креве, расположенных между океанским побережьем и Билокси.
Эммануэль и Жан-Ламбер в последние годы бывали здесь часто, ловя окуней из старой пироги. В прошлом Эммануэль всегда ощущала здесь успокоение и безмятежность, но на этот раз чувство тревоги не покидало ее. Вновь и вновь она смотрела на высокий, покрытый ползучими растениями кипарис, за которым на восток тянулись почти непроходимые заросли. Где-то здесь был похоронен Филипп, хотя найти его могилу не представлялось возможным, поскольку она не была ничем отмечена.
– Я тоже часто думаю об этом, – произнес Жан-Ламбер, проследив, куда направлен взгляд Эммануэль. – Его не следует оставлять там одного.
Эммануэль быстро пожала скрюченную руку старика, как бы разделяя его горе.
– Когда война окончится, мы пошлем туда людей, чтобы разыскать могилу.
– Тогда будет слишком поздно, – произнес Жан-Ламбер, и она знала, что он прав. Всего за одно жаркое влажное лето место захоронения зарастет. А через два-три года уже никто не найдет его следов.
На краю болота показалась тонкая и изящная цапля, белая как снег. Птица взмыла вверх, и Эммануэль, наблюдая за ней, подняла голову и прищурилась от лучей жаркого полуденного солнца. Она думала о том, что все-таки не зря приехала в Бо-Ла – здесь она сможет наконец спокойно поразмышлять о своей жизни, взвесить все обстоятельства.
– Почему ты сделала это, Эммануэль? – негромко спросил Жан-Ламбер. – Почему ты рассказала о нем янки?
Эммануэль опустила взгляд на печальное, сосредоточенное лицо старика и вдруг почувствовала странный холодок, который заставил сжаться сердце и словно остановил кровь в венах.
– Вы ошибаетесь, папа.
Жан-Ламбер вздохнул.
– Тогда это была Клер. – Отложив удочку, он взялся за весло и начал грести, направляя пирогу подальше от прибрежного мелководья. – Филипп рассказал мне, что случилось в тот день в больнице. – Казалось, все внимание старого больного человека занимает работа веслом. – Там были ты, Клер и этот англичанин. После этого Филипп решил поступить в армию. – Внезапно он бросил на нее быстрый взгляд. – Ты знала о том, что после перевозки золота конфедератов в Билокси он хотел участвовать в боях и мечтал погибнуть? Ему надоело жить во лжи, выдавать себя за того, кем он на самом деле не был. – Старик помолчал, и какое-то время был слышен только шум листьев кипариса под ветром и плеск волн, ударяющих в узкий нос пироги. – Это был единственный оставшийся в живых мой сын.
Эммануэль внимательно посмотрела на такое знакомое, дорогое лицо сидящего перед ней человека.
– Папа, – медленно произнесла она, все еще не желая верить в свою догадку. – Это ты убил всех этих людей?
– Сантер погиб по ошибке, – ответил Жан-Ламбер таким спокойным голосом, словно они обсуждали, какие сосиски выбрать. – Ты оступилась, и стрела попала в него. В самом деле жаль.
– Папа, – снова произнесла Эммануэль, но на этот раз ее голос был тверже и увереннее. – Я не выдавала Филиппа.
Жан-Ламбер пожал плечами:
– Это не играет роли. Вы все трое виновны. Это из-за вас Филипп покинул Новый Орлеан и был убит.
Эммануэль молча посмотрела на отделяющую их от берега воду. Еще ни разу они не заплывали так далеко.
– Куда мы направляемся? – спросила она, стараясь не выдать дрожью в голосе свой страх.
– Озеро довольно глубоко на середине. Ты это знала?
Она бросила быстрый взгляд на берег, где, откинувшись спиной на дуб, сидел Батист. Казалось, он спал, надвинув шляпу на лицо. Эммануэль уже собиралась окликнуть его, когда Жан-Ламбер произнес:
– Он тебе не поможет.
И тут она поняла, как он, вернее, они совершали убийство.
– Те двое чернокожих рабочих, которых видел сторож на кладбище, – сказала она, – были ты и Батист?
На лице старика появилась слабая улыбка. В его чертах не было ничего негритянского, но годы поездки верхом по тростниковым полям покрыли его лицо и руки загаром, который был не у всякого квартерона.
– Никто не обращает внимания на негров, – произнес Жан-Ламбер, чуть поблескивая голубыми глазами. – Все, что мне было нужно, – это немного старой одежды и широкополая шляпа, которая закрывала лицо. Сторож посмотрел лишь на Батиста и не стал приглядываться ко мне.
– А Чарлз Ярдли? Ты приказал Батисту его убить?
– Батист следил за ним и положил опиум в бренди, чтобы он крепче заснул. А я задушил его подушкой. Батист в этом не участвовал.
Жан-Ламбер сжал губы, из чего Эммануэль решила, что старику очень не хотелось прибегать к помощи Батиста. Но почему этот высокий чернокожий не пытался остановить своего господина?
– Я бы вообще не использовал Батиста, – сказал Жан-Ламбер, – но я не способен сделать все сам.
Эммануэль оглянулась на неподвижную фигуру, терпеливо и преданно ожидающую на берегу. Батисту было нетрудно проникнуть в комнату Филиппа, похитить набор для убийства вампиров, а потом вернуть его на место.
– Впрочем, в случае с Клер мне его помощь не понадобилась, – чуть ли не с гордостью сказал Жан-Ламбер. – Она пришла ко мне, жалуясь на головную боль и на то, как трудно достать настойку опия. Клер знала, что я могу ей помочь. На случай, если бы она заметила странный вкус, я бы сказал ей, что добавил немного растений.
Жан-Ламбер всегда интересовался растениями. Здесь, в Бо-Ла, у него был садик, где он выращивал наперстянку, розмарин, белену и пижму. Как она могла забыть об этом?
– Так это ты нанял бродягу, чтобы он меня убил? – спросила Эммануэль, глядя, как старик глубоко погружает весло в темную воду. – Почему бы не попытаться просто застрелить меня? Или отравить, как Клер?
Жан-Ламбер покачал головой:
– После роковой ошибки с Сантером я боялся промахнуться еще раз. И не мог использовать яд, поскольку с тобой был Доминик.
Доминик, подумала Эммануэль, и от страха, ужаса и отчаяния у нее сжалось сердце. Мальчик ждет, когда она вернется домой.
Высоко над озером летел сокол. Воздух был наполнен жужжанием насекомых, которые, казалось, о чем-то предупреждали ее. Совсем скоро пирога выберется на середину озера.
– Что ты задумал, папа?
– Мы потонем, моя девочка. Вместе. Здесь.
– Папа… – Эммануэль наклонилась вперед, пристально вглядываясь в старое лицо, которое ей когда-то было так дорого. Сердце в груди билось с такой силой, что Эммануэль задыхалась.
– Подумай о Доминике. Что будет с ним?
– Ему трудно потерять нас обоих. Но у него все же есть Мари-Тереза. Она любит его больше, чем своих сыновей. Мари-Тереза даже пыталась убить этого майора северян, поскольку боялась, что ты выйдешь за него замуж и заберешь Доминика.
– Папа, послушай меня. – Они были уже совсем близко от середины озера. Филипп говорил ей, что здесь есть опасные течения, которые могут увлечь и понести, словно пробку. Когда-то очень давно, в безмятежные дни их первого совместного лета, Филипп научил ее плавать, но сейчас мысль о том, что она окажется в воде, привела ее в ужас.
– Папа, – произнесла она снова, с силой ухватившись руками за край пироги, – ты бы никогда не сделал этого до своей болезни. Ты ведь всегда был добрым и мягким. Пожалуйста, одумайся.
– Мне говорили, что когда человек тонет, он умирает легко, если не борется, а просто погружается в воду. – Жан-Ламбер смотрел уже не на нее, а на кипарисы и ивы, росшие на краю болот, среди которых погиб Филипп. И она поняла, что старик приготовился к смерти и если она не начнет немедленно действовать, то он утянет ее за собой в воду.
Эммануэль с силой навалилась на край пироги. Увидев встревоженное лицо Жана-Ламбера и услышав его вскрик, она перевалилась за борт и погрузилась в воду. Высокая темная волна тут же накрыла ее с головой, закрывая солнце и небо и лишая воздуха.
Эммануэль и Жан-Ламбер в последние годы бывали здесь часто, ловя окуней из старой пироги. В прошлом Эммануэль всегда ощущала здесь успокоение и безмятежность, но на этот раз чувство тревоги не покидало ее. Вновь и вновь она смотрела на высокий, покрытый ползучими растениями кипарис, за которым на восток тянулись почти непроходимые заросли. Где-то здесь был похоронен Филипп, хотя найти его могилу не представлялось возможным, поскольку она не была ничем отмечена.
– Я тоже часто думаю об этом, – произнес Жан-Ламбер, проследив, куда направлен взгляд Эммануэль. – Его не следует оставлять там одного.
Эммануэль быстро пожала скрюченную руку старика, как бы разделяя его горе.
– Когда война окончится, мы пошлем туда людей, чтобы разыскать могилу.
– Тогда будет слишком поздно, – произнес Жан-Ламбер, и она знала, что он прав. Всего за одно жаркое влажное лето место захоронения зарастет. А через два-три года уже никто не найдет его следов.
На краю болота показалась тонкая и изящная цапля, белая как снег. Птица взмыла вверх, и Эммануэль, наблюдая за ней, подняла голову и прищурилась от лучей жаркого полуденного солнца. Она думала о том, что все-таки не зря приехала в Бо-Ла – здесь она сможет наконец спокойно поразмышлять о своей жизни, взвесить все обстоятельства.
– Почему ты сделала это, Эммануэль? – негромко спросил Жан-Ламбер. – Почему ты рассказала о нем янки?
Эммануэль опустила взгляд на печальное, сосредоточенное лицо старика и вдруг почувствовала странный холодок, который заставил сжаться сердце и словно остановил кровь в венах.
– Вы ошибаетесь, папа.
Жан-Ламбер вздохнул.
– Тогда это была Клер. – Отложив удочку, он взялся за весло и начал грести, направляя пирогу подальше от прибрежного мелководья. – Филипп рассказал мне, что случилось в тот день в больнице. – Казалось, все внимание старого больного человека занимает работа веслом. – Там были ты, Клер и этот англичанин. После этого Филипп решил поступить в армию. – Внезапно он бросил на нее быстрый взгляд. – Ты знала о том, что после перевозки золота конфедератов в Билокси он хотел участвовать в боях и мечтал погибнуть? Ему надоело жить во лжи, выдавать себя за того, кем он на самом деле не был. – Старик помолчал, и какое-то время был слышен только шум листьев кипариса под ветром и плеск волн, ударяющих в узкий нос пироги. – Это был единственный оставшийся в живых мой сын.
Эммануэль внимательно посмотрела на такое знакомое, дорогое лицо сидящего перед ней человека.
– Папа, – медленно произнесла она, все еще не желая верить в свою догадку. – Это ты убил всех этих людей?
– Сантер погиб по ошибке, – ответил Жан-Ламбер таким спокойным голосом, словно они обсуждали, какие сосиски выбрать. – Ты оступилась, и стрела попала в него. В самом деле жаль.
– Папа, – снова произнесла Эммануэль, но на этот раз ее голос был тверже и увереннее. – Я не выдавала Филиппа.
Жан-Ламбер пожал плечами:
– Это не играет роли. Вы все трое виновны. Это из-за вас Филипп покинул Новый Орлеан и был убит.
Эммануэль молча посмотрела на отделяющую их от берега воду. Еще ни разу они не заплывали так далеко.
– Куда мы направляемся? – спросила она, стараясь не выдать дрожью в голосе свой страх.
– Озеро довольно глубоко на середине. Ты это знала?
Она бросила быстрый взгляд на берег, где, откинувшись спиной на дуб, сидел Батист. Казалось, он спал, надвинув шляпу на лицо. Эммануэль уже собиралась окликнуть его, когда Жан-Ламбер произнес:
– Он тебе не поможет.
И тут она поняла, как он, вернее, они совершали убийство.
– Те двое чернокожих рабочих, которых видел сторож на кладбище, – сказала она, – были ты и Батист?
На лице старика появилась слабая улыбка. В его чертах не было ничего негритянского, но годы поездки верхом по тростниковым полям покрыли его лицо и руки загаром, который был не у всякого квартерона.
– Никто не обращает внимания на негров, – произнес Жан-Ламбер, чуть поблескивая голубыми глазами. – Все, что мне было нужно, – это немного старой одежды и широкополая шляпа, которая закрывала лицо. Сторож посмотрел лишь на Батиста и не стал приглядываться ко мне.
– А Чарлз Ярдли? Ты приказал Батисту его убить?
– Батист следил за ним и положил опиум в бренди, чтобы он крепче заснул. А я задушил его подушкой. Батист в этом не участвовал.
Жан-Ламбер сжал губы, из чего Эммануэль решила, что старику очень не хотелось прибегать к помощи Батиста. Но почему этот высокий чернокожий не пытался остановить своего господина?
– Я бы вообще не использовал Батиста, – сказал Жан-Ламбер, – но я не способен сделать все сам.
Эммануэль оглянулась на неподвижную фигуру, терпеливо и преданно ожидающую на берегу. Батисту было нетрудно проникнуть в комнату Филиппа, похитить набор для убийства вампиров, а потом вернуть его на место.
– Впрочем, в случае с Клер мне его помощь не понадобилась, – чуть ли не с гордостью сказал Жан-Ламбер. – Она пришла ко мне, жалуясь на головную боль и на то, как трудно достать настойку опия. Клер знала, что я могу ей помочь. На случай, если бы она заметила странный вкус, я бы сказал ей, что добавил немного растений.
Жан-Ламбер всегда интересовался растениями. Здесь, в Бо-Ла, у него был садик, где он выращивал наперстянку, розмарин, белену и пижму. Как она могла забыть об этом?
– Так это ты нанял бродягу, чтобы он меня убил? – спросила Эммануэль, глядя, как старик глубоко погружает весло в темную воду. – Почему бы не попытаться просто застрелить меня? Или отравить, как Клер?
Жан-Ламбер покачал головой:
– После роковой ошибки с Сантером я боялся промахнуться еще раз. И не мог использовать яд, поскольку с тобой был Доминик.
Доминик, подумала Эммануэль, и от страха, ужаса и отчаяния у нее сжалось сердце. Мальчик ждет, когда она вернется домой.
Высоко над озером летел сокол. Воздух был наполнен жужжанием насекомых, которые, казалось, о чем-то предупреждали ее. Совсем скоро пирога выберется на середину озера.
– Что ты задумал, папа?
– Мы потонем, моя девочка. Вместе. Здесь.
– Папа… – Эммануэль наклонилась вперед, пристально вглядываясь в старое лицо, которое ей когда-то было так дорого. Сердце в груди билось с такой силой, что Эммануэль задыхалась.
– Подумай о Доминике. Что будет с ним?
– Ему трудно потерять нас обоих. Но у него все же есть Мари-Тереза. Она любит его больше, чем своих сыновей. Мари-Тереза даже пыталась убить этого майора северян, поскольку боялась, что ты выйдешь за него замуж и заберешь Доминика.
– Папа, послушай меня. – Они были уже совсем близко от середины озера. Филипп говорил ей, что здесь есть опасные течения, которые могут увлечь и понести, словно пробку. Когда-то очень давно, в безмятежные дни их первого совместного лета, Филипп научил ее плавать, но сейчас мысль о том, что она окажется в воде, привела ее в ужас.
– Папа, – произнесла она снова, с силой ухватившись руками за край пироги, – ты бы никогда не сделал этого до своей болезни. Ты ведь всегда был добрым и мягким. Пожалуйста, одумайся.
– Мне говорили, что когда человек тонет, он умирает легко, если не борется, а просто погружается в воду. – Жан-Ламбер смотрел уже не на нее, а на кипарисы и ивы, росшие на краю болот, среди которых погиб Филипп. И она поняла, что старик приготовился к смерти и если она не начнет немедленно действовать, то он утянет ее за собой в воду.
Эммануэль с силой навалилась на край пироги. Увидев встревоженное лицо Жана-Ламбера и услышав его вскрик, она перевалилась за борт и погрузилась в воду. Высокая темная волна тут же накрыла ее с головой, закрывая солнце и небо и лишая воздуха.
Глава 35
Зак Купер поднялся на гребень, который когда-то был берегом реки. Этот изогнутый участок с редкими дубами и ореховыми деревьями креолы называли Шеньер. Доминик сказал, что именно здесь пролегает самый короткий путь к той части озера, где Жан-Ламбер ловит с пироги больших жирных окуней.
Зак галопом гнал свою гнедую по узкой, едва заметной тропинке, не обращая внимания на ветки, которые хлестали его по лицу. Далеко впереди через просвет в высокой стене покрытых мхом кипарисов была видна широкая гладь сверкающей на солнце воды. Время от времени Зак подстегивал лошадь, заставляя ее бежать быстрее. Когда он стал спускаться к берегу, ее копыта оставляли глубокие следы на влажной и рыхлой земле. Теперь Зак уже видел вдали Эммануэль и отца ее погибшего мужа; их пирога, низко погрузившись в воду, находилась очень далеко от берега.
– Эммануэль! – вскрикнул Зак и направил гнедую прямо в озеро. Фыркая, лошадь погрузилась в воду, подняв фонтан брызг. Он услышал крик Жан-Ламбера, увидел, как перевалилась через борт Эммануэль. А через мгновение на середине озера было видно только дно перевернутой лодки и расходящиеся кругами широкие волны.
Эммануэль была удивлена тем, какой холодной оказалась вода. Открыв глаза, она увидела, что широкие юбки ее траурного платья выполняют роль буя, словно выталкивая ее вверх. Эммануэль вынырнула на поверхность и стала жадно глотать воздух, бешено колотя руками по воде. Кулаком она случайно ударила по веслу и, схватившись за него, огляделась, стараясь определить, где находится берег. Наконец она заметила возвышающиеся над водой зеленые деревья и, продолжая держаться за весло, поплыла.
Эммануэль знала, что у нее в запасе всего минута или две – дальше юбки пропитаются водой и потянут ее вниз. Ее охватил панический страх. Эммануэль начала усиленно работать ногами – и тут почувствовала, как кто-то схватил ее за колено. Она резко повернулась и увидела Жан-Ламбера. Сначала Эммануэль подумала, что он схватил ее, пытаясь спастись. Но, заметив на его лице улыбку, она поняла, что он желает умереть вместе с ней и поэтому тянет ее на дно.
Сжав весло, Эммануэль ударила им по лицу старика с такой силой, что волна словно прошла по всему ее телу до самых плеч. Жан-Ламбер отпустил ее, но плыть вперед не удавалось, потому что юбки стали уже тяжелыми. Эммануэль сильнее заработала ногами, стараясь держать голову выше уровня воды, и жадно глотая воздух. Но намокшая одежда тянула ее вниз, и она ушла с головой под воду. Эммануэль снова попыталась выбраться на поверхность, к воздуху. Но она была уже не способна видеть небо – только слабый свет, который мерцал над головой среди окружающей тьмы.
И тут она почувствовала, как кто-то сильный обхватил ее. Эммануэль начала бороться, думая, что ее опять тянет Жан-Ламбер. Но в ответ она услышала недовольное бурчание, после которого голос с явным северным акцентом произнес:
– Попробуй сделать это еще раз – и я снова брошу тебя в озеро.
Эммануэль закрыла глаза, потому что это был голос, который она любила. Он обещал спасение.
Доминику сказали, что пирога перевернулась, и его дедушка утонул. В какой-то мере это было правдой. Но Эммануэль решила, что когда-нибудь она обязательно объяснит сыну все, поскольку ложь и тайны могут привести к опасным последствиям.
Тело Жан-Ламбера удалось найти и вытащить – вместе с мертвым чернокожим слугой Батистом. То ли он пытался спасти Жан-Ламбера, то ли захотел разделить с ним его судьбу – Эммануэль не знала.
Вечером, когда Эммануэль вместе с Роуз упаковывала чемоданы, в дверях появилась Мари-Тереза.
– Ты разрешишь мне видеться с внуком? – спросила она.
– Время от времени, – ответила Эммануэль, поднимая взгляд. – Но лучше нечасто.
Какое-то время женщины молча смотрели друг на друга. Эммануэль подумала: «Ты была частью моей жизни на протяжении более чем двенадцати лет. Ты мать моего покойного мужа, бабка моего сына, но я до сих пор не понимаю тебя». Эта надменная леди была причиной смерти своего сына, хотела убить человека, которого любила Эммануэль, и не воспротивилась, когда Жан-Ламбер решил погубить саму Эммануэль. И, тем не менее, глядя в ее бледное лицо, Эммануэль чувствовала только жалость и какую-то неприятную неловкость.
А потом они покинули Бо-Ла. Зак Купер держал вожжи, Эммануэль же смотрела на высокий старый дом, на широких верхних ступенях которого стояла Мари-Тереза.
На ночь они остановились в старой гостинице неподалеку от Байу-Креве. После того как все уснули, Эммануэль и Зак вышли на широкую галерею, окружавшую верхний этаж. Вечер был прохладным; теплый, пахнущий жасмином ветер с реки усиливался – по всей видимости, собирался дождь. Стоя у перил, Эммануэль могла видеть только маленький краешек озера.
– Я по-прежнему не могу поверить, что Жан-Ламбер убил всех этих людей, – произнесла она, прижавшись к груди Зака. – Наверное, это результат перенесенного им инсульта. – Майор взял ее руки в свои и обнял. – Жан-Ламбер, которого я знала и любила, никогда бы не сделал ничего подобного.
– Ха! – произнес Зак. Она почувствовала его дыхание у своего уха. – А как ты будешь оправдывать его жену?
Эммануэль повернулась и пристально взглянула в еле видимое в темноте лицо.
– Что ты хочешь с ней сделать?
– Ничего. С точки зрения правительства Соединенных Штатов она является героиней. В конце концов, благодаря ее информации были захвачены пять тысяч долларов золота конфедератов.
– Но она пыталась тебя убить.
– У меня нет доказательств.
Эммануэль прижалась щекой к его груди и обняла за талию. Она ощутила, как бьется его сердце – сильно и ровно.
– Жан-Ламбер знал, что она хотела тебя убить. Но он не догадывался о том, что именно она предала Филиппа.
Зак погладил ее волосы.
– Это ужасно, – мягко произнес он, – когда женщина ставит репутацию семьи выше любви к своему ребенку.
– Для Мари-Терезы внешнее благополучие всегда было важнее всего. Но я никогда не подозревала, что она может зайти настолько далеко.
Зак осторожно положил руку на ее плечо.
– Что ты теперь будешь делать?
На лице Эммануэль появилась печальная улыбка.
– Вернусь обратно в Париж, чтобы получить диплом доктора.
– А потом?
– Приеду сюда. Все, чем владел Жан-Ламбер, сейчас принадлежит Доминику. Кроме того, Новый Орлеан – это мой дом.
– Но тебе здесь не разрешат практику.
– Нужно бороться. Кто-то должен быть первым, чтобы заставить их изменить мнение.
Наступила тишина, нарушаемая только стрекотом кузнечиков и шумом дубовых листьев под порывами теплого ночного ветра.
– Мой французский не очень хорош, – произнес Зак через какое-то время странно охрипшим голосом, – но я подучу его. Война не может продолжаться бесконечно.
Откинув голову, Эммануэль посмотрела в его лицо. На какое-то мгновение она затаила дыхание.
– Ты хочешь переехать в Париж, а потом ради меня вернуться сюда, чтобы жить здесь?
– Да, – просто сказал Зак. На секунду на его щеке заходил желвак. – Я люблю тебя, Эммануэль, и клянусь…
– Не надо. – Она приложила пальцы к его губам. – Скажи мне, какое свое качество, о котором ты никогда мне не говорил, ты считаешь самым худшим?
У него от удивления округлились глаза, затем он нахмурился, словно обдумывая ее слова.
– Помнишь, я рассказывал тебе, что мой отец – морской капитан? – сказал он, наконец. Она чувствовала пальцами движение его губ. – Но, ты не знаешь, что моя семья владеет корабельной компанией.
– Разве это плохо?
Он поцеловал ее пальцы.
– Ее основал мой прапрадедушка. Он сделал состояние на перевозке рабов из Африки на Карибские острова.
– Этот грех лежит на нем, а не на тебе.
– Но я думаю, что ты должна знать об этом до того, как выйдешь за меня замуж.
Она покачала головой.
– Ты не спросил о моей самой худшей черте.
В уголках его глаз появились морщинки, словно от улыбки.
– Ладно. И что это?
– Я лгала тебе, – произнесла Эммануэль, обнимая его за шею.
– И много раз. – Он обнял ее за талию. – В чем конкретно ты хочешь признаться?
– Когда я сказала, что не люблю тебя, я была неискренней. Я не могу жить без тебя.
Зак наклонился к ней и чуть слышно прошептал в ухо:
– Это все, о чем я мог только мечтать.
Он поцеловал ее в губы так мягко и нежно, что у нее на глазах выступили слезы.
Зак галопом гнал свою гнедую по узкой, едва заметной тропинке, не обращая внимания на ветки, которые хлестали его по лицу. Далеко впереди через просвет в высокой стене покрытых мхом кипарисов была видна широкая гладь сверкающей на солнце воды. Время от времени Зак подстегивал лошадь, заставляя ее бежать быстрее. Когда он стал спускаться к берегу, ее копыта оставляли глубокие следы на влажной и рыхлой земле. Теперь Зак уже видел вдали Эммануэль и отца ее погибшего мужа; их пирога, низко погрузившись в воду, находилась очень далеко от берега.
– Эммануэль! – вскрикнул Зак и направил гнедую прямо в озеро. Фыркая, лошадь погрузилась в воду, подняв фонтан брызг. Он услышал крик Жан-Ламбера, увидел, как перевалилась через борт Эммануэль. А через мгновение на середине озера было видно только дно перевернутой лодки и расходящиеся кругами широкие волны.
Эммануэль была удивлена тем, какой холодной оказалась вода. Открыв глаза, она увидела, что широкие юбки ее траурного платья выполняют роль буя, словно выталкивая ее вверх. Эммануэль вынырнула на поверхность и стала жадно глотать воздух, бешено колотя руками по воде. Кулаком она случайно ударила по веслу и, схватившись за него, огляделась, стараясь определить, где находится берег. Наконец она заметила возвышающиеся над водой зеленые деревья и, продолжая держаться за весло, поплыла.
Эммануэль знала, что у нее в запасе всего минута или две – дальше юбки пропитаются водой и потянут ее вниз. Ее охватил панический страх. Эммануэль начала усиленно работать ногами – и тут почувствовала, как кто-то схватил ее за колено. Она резко повернулась и увидела Жан-Ламбера. Сначала Эммануэль подумала, что он схватил ее, пытаясь спастись. Но, заметив на его лице улыбку, она поняла, что он желает умереть вместе с ней и поэтому тянет ее на дно.
Сжав весло, Эммануэль ударила им по лицу старика с такой силой, что волна словно прошла по всему ее телу до самых плеч. Жан-Ламбер отпустил ее, но плыть вперед не удавалось, потому что юбки стали уже тяжелыми. Эммануэль сильнее заработала ногами, стараясь держать голову выше уровня воды, и жадно глотая воздух. Но намокшая одежда тянула ее вниз, и она ушла с головой под воду. Эммануэль снова попыталась выбраться на поверхность, к воздуху. Но она была уже не способна видеть небо – только слабый свет, который мерцал над головой среди окружающей тьмы.
И тут она почувствовала, как кто-то сильный обхватил ее. Эммануэль начала бороться, думая, что ее опять тянет Жан-Ламбер. Но в ответ она услышала недовольное бурчание, после которого голос с явным северным акцентом произнес:
– Попробуй сделать это еще раз – и я снова брошу тебя в озеро.
Эммануэль закрыла глаза, потому что это был голос, который она любила. Он обещал спасение.
Доминику сказали, что пирога перевернулась, и его дедушка утонул. В какой-то мере это было правдой. Но Эммануэль решила, что когда-нибудь она обязательно объяснит сыну все, поскольку ложь и тайны могут привести к опасным последствиям.
Тело Жан-Ламбера удалось найти и вытащить – вместе с мертвым чернокожим слугой Батистом. То ли он пытался спасти Жан-Ламбера, то ли захотел разделить с ним его судьбу – Эммануэль не знала.
Вечером, когда Эммануэль вместе с Роуз упаковывала чемоданы, в дверях появилась Мари-Тереза.
– Ты разрешишь мне видеться с внуком? – спросила она.
– Время от времени, – ответила Эммануэль, поднимая взгляд. – Но лучше нечасто.
Какое-то время женщины молча смотрели друг на друга. Эммануэль подумала: «Ты была частью моей жизни на протяжении более чем двенадцати лет. Ты мать моего покойного мужа, бабка моего сына, но я до сих пор не понимаю тебя». Эта надменная леди была причиной смерти своего сына, хотела убить человека, которого любила Эммануэль, и не воспротивилась, когда Жан-Ламбер решил погубить саму Эммануэль. И, тем не менее, глядя в ее бледное лицо, Эммануэль чувствовала только жалость и какую-то неприятную неловкость.
А потом они покинули Бо-Ла. Зак Купер держал вожжи, Эммануэль же смотрела на высокий старый дом, на широких верхних ступенях которого стояла Мари-Тереза.
На ночь они остановились в старой гостинице неподалеку от Байу-Креве. После того как все уснули, Эммануэль и Зак вышли на широкую галерею, окружавшую верхний этаж. Вечер был прохладным; теплый, пахнущий жасмином ветер с реки усиливался – по всей видимости, собирался дождь. Стоя у перил, Эммануэль могла видеть только маленький краешек озера.
– Я по-прежнему не могу поверить, что Жан-Ламбер убил всех этих людей, – произнесла она, прижавшись к груди Зака. – Наверное, это результат перенесенного им инсульта. – Майор взял ее руки в свои и обнял. – Жан-Ламбер, которого я знала и любила, никогда бы не сделал ничего подобного.
– Ха! – произнес Зак. Она почувствовала его дыхание у своего уха. – А как ты будешь оправдывать его жену?
Эммануэль повернулась и пристально взглянула в еле видимое в темноте лицо.
– Что ты хочешь с ней сделать?
– Ничего. С точки зрения правительства Соединенных Штатов она является героиней. В конце концов, благодаря ее информации были захвачены пять тысяч долларов золота конфедератов.
– Но она пыталась тебя убить.
– У меня нет доказательств.
Эммануэль прижалась щекой к его груди и обняла за талию. Она ощутила, как бьется его сердце – сильно и ровно.
– Жан-Ламбер знал, что она хотела тебя убить. Но он не догадывался о том, что именно она предала Филиппа.
Зак погладил ее волосы.
– Это ужасно, – мягко произнес он, – когда женщина ставит репутацию семьи выше любви к своему ребенку.
– Для Мари-Терезы внешнее благополучие всегда было важнее всего. Но я никогда не подозревала, что она может зайти настолько далеко.
Зак осторожно положил руку на ее плечо.
– Что ты теперь будешь делать?
На лице Эммануэль появилась печальная улыбка.
– Вернусь обратно в Париж, чтобы получить диплом доктора.
– А потом?
– Приеду сюда. Все, чем владел Жан-Ламбер, сейчас принадлежит Доминику. Кроме того, Новый Орлеан – это мой дом.
– Но тебе здесь не разрешат практику.
– Нужно бороться. Кто-то должен быть первым, чтобы заставить их изменить мнение.
Наступила тишина, нарушаемая только стрекотом кузнечиков и шумом дубовых листьев под порывами теплого ночного ветра.
– Мой французский не очень хорош, – произнес Зак через какое-то время странно охрипшим голосом, – но я подучу его. Война не может продолжаться бесконечно.
Откинув голову, Эммануэль посмотрела в его лицо. На какое-то мгновение она затаила дыхание.
– Ты хочешь переехать в Париж, а потом ради меня вернуться сюда, чтобы жить здесь?
– Да, – просто сказал Зак. На секунду на его щеке заходил желвак. – Я люблю тебя, Эммануэль, и клянусь…
– Не надо. – Она приложила пальцы к его губам. – Скажи мне, какое свое качество, о котором ты никогда мне не говорил, ты считаешь самым худшим?
У него от удивления округлились глаза, затем он нахмурился, словно обдумывая ее слова.
– Помнишь, я рассказывал тебе, что мой отец – морской капитан? – сказал он, наконец. Она чувствовала пальцами движение его губ. – Но, ты не знаешь, что моя семья владеет корабельной компанией.
– Разве это плохо?
Он поцеловал ее пальцы.
– Ее основал мой прапрадедушка. Он сделал состояние на перевозке рабов из Африки на Карибские острова.
– Этот грех лежит на нем, а не на тебе.
– Но я думаю, что ты должна знать об этом до того, как выйдешь за меня замуж.
Она покачала головой.
– Ты не спросил о моей самой худшей черте.
В уголках его глаз появились морщинки, словно от улыбки.
– Ладно. И что это?
– Я лгала тебе, – произнесла Эммануэль, обнимая его за шею.
– И много раз. – Он обнял ее за талию. – В чем конкретно ты хочешь признаться?
– Когда я сказала, что не люблю тебя, я была неискренней. Я не могу жить без тебя.
Зак наклонился к ней и чуть слышно прошептал в ухо:
– Это все, о чем я мог только мечтать.
Он поцеловал ее в губы так мягко и нежно, что у нее на глазах выступили слезы.
Эпилог
Ступеньки лестницы, ведущей на чердак дома на Сент-Чарлз-авеню, были узкими и спиралеобразными. Маленькая девочка смело шагала по ним. Резиновые подошвы ее шлепанцев чуть хлопали на изношенных, старых деревянных досках. Следом за ней шествовала бабушка, опираясь костлявой рукой на грубо оштукатуренную стену.
На верхних ступеньках девочка распахнула дверь и замерла на пороге, благоговейно глядя на кучу сломанных стульев, ламп без абажуров и старых кожаных чемоданов, с трудом различимых в неясном свете.
– Здесь, – произнесла бабушка, показывая подбородком на большой, обитый кожей верблюда чемодан в углублении стены. – Это ее.
Эммануэль – именно так звали девочку – пробежала по комнате и опустилась на колени перед сундуком, по крышке которого шли деревянные рейки.
– Похоже, в нем хранят сокровища. – Она подняла круглые от радости глаза. – Это раньше принадлежало пиратам?
– Нет. Только моей бабушке. – Путь наверх оказался труден для пожилой женщины, и она со вздохом опустилась на потрепанный стул из тростника. – Давай, открой его.
Малышка осторожно приподняла крышку, петельки скрипнули. Заглянув внутрь, девочка удивилась.
– Что это? – спросила она, поднимая черную кожаную сумку, рваную и треснувшую от времени, которая лежала на куче связанных лентами бумаг и выцветших фотографий.
Наклонившись вперед, женщина взяла сумку и улыбнулась:
– Это медицинская сумка моей бабушки. Она была одной из первых женщин, получивших разрешение работать доктором в штате Луизиана.
Девочка важно кивнула. Она слышала об этом много раз.
– Она попала в тюрьму за то, что была суф… суф…
– Суфражисткой. Она дожила до того времени, когда женщины получили избирательные права.
Эммануэль снова заглянула в сундук и на этот раз вынула большую, приклеенную к толстому картону фотографию.
– Посмотри, бабушка. Это можно повесить в передней. – Прищурившись, она повернулась, чтобы свет от покрытых пылью окон упал на выцветший снимок. – Кто эти люди?
Пожилая дама наклонилась.
– Мои бабушка и дедушка в старости. Думаю, это снимали в пятидесятую годовщину их свадьбы. Вокруг них дети, внуки и правнуки.
Восьмилетняя Эммануэль, которая была единственным ребенком, села на пол и в изумлении произнесла:
– Сколько же их?!
Бабушка улыбнулась:
– Они очень любили друг друга.
Эммануэль показала пальцем на худого человека с седой бородой, который стоял с самого краю, небрежно опираясь на костыль.
– А это кто?
– Антуан. Они звали его дядей, хотя на самом деле он был двоюродным братом первого мужа бабушки. Антуан потерял ногу на войне, но выжил.
Замолчав, пожилая женщина отложила в сторону связку старых писем с парижскими адресами и осторожно подняла выцветшую фетровую шляпу со страусовым пером и уже потускневшими золотистыми скрещенными саблями.
– Это кавалерийская шляпа моего деда, – с гордостью сказала она.
По всей видимости, Эммануэль кое о чем не рассказывали. Иначе бы она не изумилась:
– Он был янки?
– Да. Начальник военной полиции Батлера. – Женщине не требовалось разъяснять, кем был Батлер. Даже через сто лет после войны каждый школьник в Новом Орлеане знал эту фамилию. – После женитьбы на моей бабушке он вернулся в свой кавалерийский полк.
– И воевал на стороне Севера?
–. Но как только война окончилась, он приехал сюда, чтобы основать в Новом Орлеане отделение своей корабельной компании.
Какое-то время девочка молчала, разглядывая на фотографии гордую женщину, на плече которой лежала рука ее мужа.
– Я рада, что меня назвали в честь нее, – внезапно сказала Эммануэль. – Она выглядит…
Девочка помолчала, подбирая слова, чтобы описать эту волевую, вызывающую почтение женщину, урожденную Эммануэль Маре.
– Как она выглядит?
– Словно прожила счастливую жизнь. – Эммануэль подняла голову, на ее лбу от напряжения появилась морщинка. – Это так?
Ее бабушка рассмеялась:
– Да, я думаю, ты права.
На верхних ступеньках девочка распахнула дверь и замерла на пороге, благоговейно глядя на кучу сломанных стульев, ламп без абажуров и старых кожаных чемоданов, с трудом различимых в неясном свете.
– Здесь, – произнесла бабушка, показывая подбородком на большой, обитый кожей верблюда чемодан в углублении стены. – Это ее.
Эммануэль – именно так звали девочку – пробежала по комнате и опустилась на колени перед сундуком, по крышке которого шли деревянные рейки.
– Похоже, в нем хранят сокровища. – Она подняла круглые от радости глаза. – Это раньше принадлежало пиратам?
– Нет. Только моей бабушке. – Путь наверх оказался труден для пожилой женщины, и она со вздохом опустилась на потрепанный стул из тростника. – Давай, открой его.
Малышка осторожно приподняла крышку, петельки скрипнули. Заглянув внутрь, девочка удивилась.
– Что это? – спросила она, поднимая черную кожаную сумку, рваную и треснувшую от времени, которая лежала на куче связанных лентами бумаг и выцветших фотографий.
Наклонившись вперед, женщина взяла сумку и улыбнулась:
– Это медицинская сумка моей бабушки. Она была одной из первых женщин, получивших разрешение работать доктором в штате Луизиана.
Девочка важно кивнула. Она слышала об этом много раз.
– Она попала в тюрьму за то, что была суф… суф…
– Суфражисткой. Она дожила до того времени, когда женщины получили избирательные права.
Эммануэль снова заглянула в сундук и на этот раз вынула большую, приклеенную к толстому картону фотографию.
– Посмотри, бабушка. Это можно повесить в передней. – Прищурившись, она повернулась, чтобы свет от покрытых пылью окон упал на выцветший снимок. – Кто эти люди?
Пожилая дама наклонилась.
– Мои бабушка и дедушка в старости. Думаю, это снимали в пятидесятую годовщину их свадьбы. Вокруг них дети, внуки и правнуки.
Восьмилетняя Эммануэль, которая была единственным ребенком, села на пол и в изумлении произнесла:
– Сколько же их?!
Бабушка улыбнулась:
– Они очень любили друг друга.
Эммануэль показала пальцем на худого человека с седой бородой, который стоял с самого краю, небрежно опираясь на костыль.
– А это кто?
– Антуан. Они звали его дядей, хотя на самом деле он был двоюродным братом первого мужа бабушки. Антуан потерял ногу на войне, но выжил.
Замолчав, пожилая женщина отложила в сторону связку старых писем с парижскими адресами и осторожно подняла выцветшую фетровую шляпу со страусовым пером и уже потускневшими золотистыми скрещенными саблями.
– Это кавалерийская шляпа моего деда, – с гордостью сказала она.
По всей видимости, Эммануэль кое о чем не рассказывали. Иначе бы она не изумилась:
– Он был янки?
– Да. Начальник военной полиции Батлера. – Женщине не требовалось разъяснять, кем был Батлер. Даже через сто лет после войны каждый школьник в Новом Орлеане знал эту фамилию. – После женитьбы на моей бабушке он вернулся в свой кавалерийский полк.
– И воевал на стороне Севера?
–. Но как только война окончилась, он приехал сюда, чтобы основать в Новом Орлеане отделение своей корабельной компании.
Какое-то время девочка молчала, разглядывая на фотографии гордую женщину, на плече которой лежала рука ее мужа.
– Я рада, что меня назвали в честь нее, – внезапно сказала Эммануэль. – Она выглядит…
Девочка помолчала, подбирая слова, чтобы описать эту волевую, вызывающую почтение женщину, урожденную Эммануэль Маре.
– Как она выглядит?
– Словно прожила счастливую жизнь. – Эммануэль подняла голову, на ее лбу от напряжения появилась морщинка. – Это так?
Ее бабушка рассмеялась:
– Да, я думаю, ты права.
От автора
До начала XX века Новый Орлеан был одним из самых опасных мест в Северной Америке. Желтая лихорадка, тиф и малярия каждый год уносили жизни тысяч людей – и, видимо, именно по этой причине город был известен своими медицинскими учреждениями. Перед войной в Луизиане был даже переизбыток имеющих лицензию докторов.
Несмотря на нездоровый климат и тяжелые условия жизни, Новый Орлеан перед Гражданской войной был большим и процветающим городом, в котором сосуществовали различные культуры. Старая испанская и французская элита, эмигранты из Европы численность населения составляла 170 000 человек. Из них только 4169 человек имели в 1860 году рабов, и среди этих владельцев были креолы, янки, иммигранты и даже свободные цветные. Почти половина из 25 000 цветных горожан были свободными. Ирландских и немецких иммигрантов насчитывалось вдвое больше, чем чернокожих. Они были дешевой рабочей силой и работали в любых условиях, – достаточно вспомнить, что более восьми тысяч итальянцев и немцев погибли во время прокладки короткого шестимильного ответвления канала Нью-Бейсн.
Возможно, что именно постоянное присутствие смерти в сочетании с уникальной смесью культур придало Новому Орлеану его особенный дух. Когда генерал Батлер 1 мая 1862 года объявил себя хозяином города, он совершенно не представлял себе; как им следует управлять. Через восемь месяцев он был отозван и уезжал из города богатым человеком, но Новый Орлеан так и остался для него загадкой.
Несмотря на нездоровый климат и тяжелые условия жизни, Новый Орлеан перед Гражданской войной был большим и процветающим городом, в котором сосуществовали различные культуры. Старая испанская и французская элита, эмигранты из Европы численность населения составляла 170 000 человек. Из них только 4169 человек имели в 1860 году рабов, и среди этих владельцев были креолы, янки, иммигранты и даже свободные цветные. Почти половина из 25 000 цветных горожан были свободными. Ирландских и немецких иммигрантов насчитывалось вдвое больше, чем чернокожих. Они были дешевой рабочей силой и работали в любых условиях, – достаточно вспомнить, что более восьми тысяч итальянцев и немцев погибли во время прокладки короткого шестимильного ответвления канала Нью-Бейсн.
Возможно, что именно постоянное присутствие смерти в сочетании с уникальной смесью культур придало Новому Орлеану его особенный дух. Когда генерал Батлер 1 мая 1862 года объявил себя хозяином города, он совершенно не представлял себе; как им следует управлять. Через восемь месяцев он был отозван и уезжал из города богатым человеком, но Новый Орлеан так и остался для него загадкой.