Страница:
Оберст Карнап подал плечами.
– Вайс нихт, бригадир. Каждый дополнительный час дает Фалькенбергу возможность хорошо закрепиться, а мы потеряли слишком много часов.
– Это не Фалькенберг, – поправил фон Меллентин. – Он сейчас осаждает крепость у брода Доак. Мы получили сообщение ее коменданта. Большая часть сил Фалькенберга должна быть далеко на западе.
Он снова повернулся к картам, настолько подробным и полным, насколько это возможно без близкого непосредственного наблюдения.
Словно прочитав его мысли, Карнап спросил:
– Выслать разведчиков, бригадир?
Фон Меллентин смотрел на карту так, словно она могла еще что-то сообщить ему, но она не сообщала.
– Нет. Двигаем все силы, – принял он неожиданное решение. – Пинайте задницы, но колоть их не надо.
– Яволь. – Карнап негромко заговорил в коммуникатор. Потом снова посмотрел на командира. – Мой долг указать на риск, бригадир. Если у них есть артиллерия, мы понесем тяжелые потери.
– Знаю. Но если мы не прорвемся сейчас, можем не успеть освободить крепость. Если крепость Доак будет взята, война наполовину проиграна. Лучше тяжелые потери сейчас, чем долгая война потом. Я сам поведу атакующих. Вы останетесь в командной машине.
– Яволь, бригадир.
Фон Меллентин выбрался из тяжелой бронированной командной машины и пересел в средний танк. Он занял место в орудийной башне и негромко приказал водителю:
– Вперед.
Броня смела пехотные заслоны, словно их и не было. Танки фон Меллентина и сопровождающая их пехота прекрасно координировали свои действия, подавляя всякое сопротивление. Колонна быстро продвигалась вперед, чтобы рассечь силы противника на дезорганизованные фрагменты, с которыми справится пехота Конфедерации.
Фон Меллентин по частям громил блокирующего проход противника, его бригада все дальше углублялась в проход. Все шло слишком легко, и ему казалось, что он понимает, почему.
Вспотевшие танкисты подошли к неправильному хребту на самой верхней точке прохода. И неожиданно на них обрушился огонь легкой артиллерии и мортир. Танки продолжали движение, но пехота залегла. Танки и пехоту на мгновение разъединили, и в этот миг передовые танки уперлись в минное поле.
Бригадир фон Меллентин начинал тревожиться. Логика подсказывала ему, что минное поле не может быть ни плотным, ни протяженным, и если он пройдет его, то доберется до незащищенных тылов противника. Когда танки поработают над штабами и складами, пехота Конфедерации займет проход, а его бригада сможет вырваться на простор за ним.
Но… если у защитников транспорт организован лучше, чем считает Генеральный штаб, и впереди тысячи мин, тогда он обречет свои танки на гибель.
– Оценка, – потребовал он. Экран в его танке, повторяющий тот, что в командном пункте, на мгновение потемнел, появились обновленные данные. Танки фон Меллентина остановились, а пехота прижата к земле и несет потери. – Рекомендации?
– Выслать разведку, – послышался голос оберста Карнапа.
Фон Меллентин на мгновение задумался. Компромиссы на войне часто бывают хуже любых действий. Небольшой отряд можно потерять, ничего не достигнув. Разъединенные силы можно разбить по отдельности. У него всего несколько мгновений, чтобы принять решение.
– Вперед, – приказал он.
Они достигли самого узкого места прохода. Танки сгрудились еще теснее; они, до сих пор избегавшие мест, на которых может сосредоточить огонь артиллерия, теперь вынуждены были двигаться по подозрительным участкам. Бригадир фон Меллентин стиснул зубы.
Артиллерийский залп был превосходно рассчитан. У бригады осталось меньше четверти минуты после того, как радары предупредили о приближении снарядов. И тут снаряды начали рваться между танками, уничтожая остатки пехоты. Затем радары показали приближение новых снарядов, и на экранах все расплылось.
– Йа, это тоже, – пробормотал фон Меллентин. На его противоартиллерийских экранах была видна какая-то плотная липкая масса.
Защитники пустили в ход «мякину» – сотни тысяч крошечных металлических осколков, которые медленно опускались на землю. Теперь ни одна сторона не могла воспользоваться радаром, чтобы нацелить огонь, но танки фон Меллентина находились под визуальным контролем, в то время как батареи противника так и не были обнаружены.
Последовал еще один точно нацеленный залп.
– Чертовски хорошая стрельба, – прокричал фон Меллентин своему водителю. Между первым и последним разрывом залпа прошло не больше пяти секунд.
Бригаду рвали на куски. Передовые группы попали на новое минное поле. Пехота защитников небольшими группами укрывалась в траншеях и ямах, и сопровождающие танки солдаты справились бы с ней в считанные мгновения, если бы могли продвинуться вперед, но пехота была отрезана заградительным огнем: снаряды рвались за танками и между ними.
Не было ни пространства для маневра, ни поддержки пехоты – классический кошмар командира бронетанковых соединений. Местность, и так сильно пересеченная, покрылась ямами и канавами. По танкам продолжалась стрельба из противотанковых орудий. Пока поражений немного, но каждый поврежденный танк тут же разбивали на куски, а стрелять в ответ не в кого. Передовые танки находились под непрерывным огнем, и продвижение замедлилось.
Противник продолжал вести сильный огонь. Надолго ли их хватит? Если у них кончатся снаряды, все изменится. Фон Меллентин колебался. Вокруг его танков по-прежнему бушевал ад.
Сомнения подрывали его решимость. Генеральный штаб Конфедерации сообщил, что ему противостоит один Легион Фалькенберга, но штаб в прошлом не раз ошибался. Те, кто противостоит ему, захватили Асторию, не дав коменданту даже сообщить о нападении. И почти в тот же момент над Алланспортом был сбит спутник-наблюдатель. Все крепости по течению Колумбии были захвачены за несколько часов. Даже Фалькенберг не мог проделать это всего с одним полком!
Кто ему противостоит? Если организованный противник с запасом снарядов, позволяющим вести огонь часами, а не минутами, бригада погибла. Его бригада, лучшее бронетанковое соединение в мире, погибнет из-за плохой разведки этих проклятых колонистов!
– Отозвать части. Сосредоточиться у пункта Хильденбрандт. – Получив приказ, танки начали отходить, спасая прижатую к земле пехоту и прикрывая ее отступление. Когда бригада сосредоточилась к востоку от прохода, выяснилось, что фон Меллентин потерял восемь танков, и он сомневался, что хоть один их них удастся вернуть.
XIX
Почетный караул стоял у командной машины с оружием наизготовку. Фалькенберг ответил на приветствие и быстро прошел в штабной бункер.
– Внимание! – скомандовал главный старшина Кальвин.
– Продолжайте, джентльмены. Майор Севедж, вам будет приятно узнать, что я привел с собой полковую артиллерию. Мы высадились вчера. Тяжело пришлось?
– Да, Джон Кристиан, – мрачно ответил Джереми Севедж. – Если бы бой затянулся еще на час, у нас бы все кончилось. Мисс Хортон, можете расслабиться: полковник разрешил продолжать.
– Кто его знает, – фыркнула Гленда Руфь. Она покосилась на почетный караул и неодобрительно нахмурилась. – Не хотелось быть расстрелянной за несоблюдение устава.
Офицеры и солдаты на командном пункте напряглись, но ничего не произошло. Фалькенберг повернулся к майору Севеджу.
– Каковы потери, майор?
– Тяжелые, сэр. Во втором батальоне осталось 283 боеспособных.
Лицо Фалькенберга оставалось бесстрастным.
– А сколько ходячих раненых?
– Сэр, это с учетом ходячих раненых.
– Понятно. – Потери в шестьдесят пять процентов, не считая ходячих раненых. – В третьем?
– Я не смог набрать для почетного караула капралов из двух рот. Уцелевшие заняты различными обязанностями в штабе.
– Кто же удерживает позицию, Джерри? – спросил Фалькенберг.
– Нерегулярные и те, кто остались от второго батальона, полковник. Мы рады вас видеть, знаете ли.
Гленда Руфь Хортон пережила миг внутренней борьбы. Что бы она ни думала об этих бессмысленных военных ритуалах, которым так привержен Фалькенберг, честность требовала, чтобы она что-нибудь сказала.
– Полковник, должна извиниться перед вами. Простите за то, что подумала, будто ваши люди не будут сражаться под Асторией.
– Вопрос в том, мисс Хортон: будут ли сражаться ваши? У меня две батареи полковой артиллерии, но на самой позиции я больше ничего не могу добавить. Мои войска осаждают брод Доак, моя кавалерия и первый батальон – у Высокого Брода, и полк будет так разбросан еще много дней. Вы хотите сказать, что ваши ранчеро не могут воевать так же хорошо, как мои наемники?
Она с несчастным видом кивнула.
– Полковник, мы никогда не выдержали бы эту атаку. Центурион второго батальона рассказал мне, что перед самым концом сражения многие мортиры обслуживались только одним человеком. Наши люди не выстояли бы.
На лице Фалькенберга проступило облегчение.
– Значит центурион Брайант жив?
– Ну… да.
– Значит, жив и 42-й. – И Фалькенберг, довольный, кивнул.
– Но мы не сможем остановить новую атаку этим вооружением! – возразила Гленда Руфь.
– Может, это и не понадобится, – ответил Фалькенберг. – Мисс Хортон, бьюсь об заклад, что фон Меллентин не станет рисковать своими танками, пока пехота не очистит эту нору. С его точки зрения, он сунулся – столкнулся с чем-то таким, что не смог преодолеть. Он не знает, как близок был к победе.
А тем временем благодаря вашим усилиям по организации транспорта мы получили боеприпасы для артиллерии. Посмотрим, что можно будет сделать с тем, чем мы располагаем.
Три часа спустя они подняли головы от карт.
– Вот оно, – сказал Фалькенберг.
– Да. – Гленда Руфь осмотрела позиции войск. – Ключ ко всему – эти передовые патрули, – осторожно сказала она.
– Конечно. – Он потянулся за своей полевой сумкой. – Хотите выпить?
– Сейчас? – А почему бы нет? – Спасибо, хочу. – Он плеснул в две чашки из офицерской столовой немного виски и одну протянул ей. – Но не могу задерживаться надолго, – добавила она.
Он пожал плечами и поднял свой стакан.
– За старательного врага. Но не слишком старательного, – сказал он.
Гленда Руфь немного поколебалась, потом выпила.
– Для вас это игра, верно?
– Может быть. А для вас?
– Я ее ненавижу. Все это ненавижу. Я не хотела начинать новое восстание. – Она содрогнулась. – С меня хватит убийств, и раненых, и горящих домов…
– Тогда почему вы здесь? – спросил он. В его голосе не было насмешки – и не было презрения. Вопрос искренний.
– Друзья попросили возглавить их, и я не могла им отказать.
– Хорошая причина, – сказал Фалькенберг.
– Спасибо. – Она допила виски. – Теперь мне пора. Надо надевать броню.
– Разумная мера, хотя бункер достаточно прочен.
– Я не останусь в бункере, полковник. Я отправляюсь в патруль со своими ранчеро.
Фалькенберг критически разглядывал ее.
– Не думаю, что это разумно, мисс Хортон. Личная храбрость – прекрасная черта командира, но…
– Знаю. – Она улыбнулась уголками губ. – Ее не нужно демонстрировать, потому что она предполагается, верно? Но не у нас. Я не могу приказывать ранчеро, и у меня нет многолетних традиций, чтобы удерживать их… ведь такова причина всех этих церемоний, верно? – удивленно спросила она.
Фалькенберг не обратил внимания на ее вопрос:
– Дело в том, что ваши люди идут за вами. Сомневаюсь, чтобы они сражались так же решительно за меня, если бы вас убили.
– Это неважно, полковник. Поверьте, я не хочу вести этот патруль, но если я не поведу первый, других может не быть. Мы не привыкли к удержанию позиций, и нужно что-то делать, чтобы сохранить сплоченность моих войск.
– И вы хотите сыграть на чувстве стыда.
Она пожала плечами.
– Если пойду я, пойдут и они.
– Я пошлю с вами центуриона и солдат из охраны штаба.
– Нет. Отправьте со мной столько же ваших людей, сколько с любым другим патрулем. – Она на мгновение покачнулась. Подействовали одновременно отсутствие сна, выпитый виски и узелок страха внутри. Девушка ухватилась за край стола, и Фалькенберг внимательно посмотрел на нее.
– Черт возьми, – сказала она. Потом чуть улыбнулась. – Джон Кристиан Фалькенберг, разве вы не понимаете, что так нужно?
Он кивнул.
– Но мне это все равно не нравится. Хорошо. Через тридцать пять минут последние инструкции моего главного старшины. Удачи, мисс Хортон.
– Спасибо. – Она поколебалась, но сказать больше было нечего.
Патруль неслышно двигался через низкий кустарник. Что-то пролетело мимо ее лица. «Белка-летяга», – подумала она. На Новом Вашингтоне много парящих животных.
На невысоком холме пахло взрывчаткой после канонады последнего боя. Ночь кромешно черная. Только на западном горизонте тускло-красно светится Франклин, но так слабо, что его скорее чувствуешь, чем видишь. Мимо пронеслась летучая лиса, метнулась за насекомым и с криком исчезла в ночи.
Десяток ранчеро двигался цепочкой. За ними шла манипула связи, настроившись на волну 42-го. Гленда подумала: «А что солдаты станут делать со своим оборудованием, когда начнется бой?» – и пожалела, что не спросила заранее. Замыкающим в цепочке шел сержант Хруска, которого в последнюю минуту прислал главный старшина Кальвин. Гленда Руфь ему обрадовалась, хотя одновременно испытала чувство вины.
«Это глупо, – сказала она себе. – Так думают мужчины. Я не должна так думать. Я ничего не собираюсь доказывать».
Ранчеро несли ружья. Три солдата Фалькенберга тоже. Двое других несли оборудование связи, а сержант Хруска – ручной пулемет. Казалось, ничтожная горстка собирается соперничать с горцами с Завета.
Они миновали последние посты нервничающих ранчеро и двинулись по долине между холмами. В тишине ночи Гленда Руфь чувствовала свое полное одиночество. «Чувствуют ли остальные то же самое. Ранчеро – несомненно. Они боятся. А наемники? – подумала она. – Во всяком случае они не одни. У них есть товарищи, с которыми они делят еду и бункеры. И пока жив хоть один из людей Фалькенберга, есть кому позаботиться о павших. Они заботятся друг о друге, – продолжала размышлять девушка. – Главный старшина Кальвин, с его грубоватой реакций на сообщения о потерях. «Ба, еще один солдат», – сказал он, когда ему доложили о гибели товарища в бою с танками. Мужчины!»
Она попыталась представить себе образ мыслей солдата-наемника, но это оказалось невозможно. Они слишком чужды ей.
А Фалькенберг такой же, как все остальные?
Они удалились от последних постов примерно на километр, когда она отыскала узкую расщелину метра в два глубиной. Та змеилась вниз по холму параллельно позициям, и любой нападающий мог воспользоваться ею. Гленда Руфь знаком приказала занять расщелину.
Труднее всего оказалось ждать. Ранчеро постоянно передвигались, и ей приходилось ползком перемещаться по расщелине, призывая их к тишине. В мучительном ожидании тянулись часы. Девушка взглянула на часы, чтобы определить, сколько времени прошло с того момента, как она посмотрела в прошлый раз, и решила больше не смотреть целых пятнадцать минут.
Когда ей показалось, что четверть часа уже миновала, она подождала еще десять минут, потом посмотрела и увидела, что прошло всего лишь одиннадцать минут. Гленда Руфь отвернулась и стала смотреть в ночь; перед ней возникали какие-то фигуры, которые не могли быть реальными. Она смотрела на них с отвращением.
Почему я все время думаю о Фалькенберге? И почему называю его по имени?
Ее преследовал и виденный о нем сон. В звездном свете она почти видела эти миниатюрные фигуры. В ее ушах звучали бесстрастные приказы Фалькенберга: «Этого убить. Этого отправить в шахты». «Он способен на это, – подумала Гленда. – Он…»
К миниатюрам присоединились большие фигуры в боевой броне. И неожиданно она поняла, что они реальны. В лощине под ней неподвижно стояли два человека.
Она коснулась сержанта Хруски и показала. Солдат внимательно вгляделся и кивнул. У них на глазах к первой паре разведчиков присоединились новые, и вскоре в складке холма метрах в двухстах от них собралось не менее пятидесяти солдат. Слишком далеко, чтобы эффективно использовать оружие взвода, и Хруска пополз по расщелине, шепотом приказывая лежать и молчать.
Группа продолжала расти. Она не видит их всех, но поскольку насчитала не меньше ста, перед ней не меньше роты.
Это страшные горцы?
Пришли незваные воспоминания о смерти отца, но она отогнала их.
Это всего лишь наемники, но они сражаются ради славы, и почему-то это вселяет ужас.
Спустя долгое время противник начал приближаться.
Солдаты двигались буквой V, острием нацеленной почти точно на позицию Гленды Руфь. И то, что девушка увидела, заставило ее ахнуть.
В четырехстах метрах левее двойной цепочкой перемещалась еще одна рота. Солдаты молча и быстро поднимались на холм, и передовые уже миновали ее позицию. Она лихорадочно повернулась направо – и увидела в километре еще одну роту. Прямо на нее перевернутой буквой М двигался целый батальон горцев, и та группа, что перед ней, служила соединительной линией наступающих колонн. Через несколько минут противник будет на оборонительных позициях ранчеро.
Она ждала, пока группа горцев не оказалась в десяти метрах от нее. И тогда выкрикнула приказ:
– Всем встать! Огонь!
Из обоих концов ее части расщелины заговорили автоматы наемников, к ним присоединились ружья ранчеро. Группу срезали всю до единого человека, и сержант Хруска приказал перенести огонь на главную колонну, а Гленда Руфь закричала в свой коммуникатор:
– Огневая позиция. Огонь по квадрату Дядя четыре.
Мгновение задержки показалось ей годами.
– Огонь по квадрату Дядя четыре. – Еще одна пауза. – Готово, – ответил бесстрастный голос. Ей показалось, что говорит сам Фалькенберг, но она была слишком занята, чтобы думать об этом.
– Докладываю, – сказала она. – По крайней мере один батальон легкой пехоты в атакующем строю поднимается на холм 905 вдоль хребтов Дядя и Зебра.
– Они сдвигаются влево. – Подняв голову, девушка увидела Хруску. Унтер-офицер указал на роту прямо перед ней. Небольшими группами та забирала влево. Солдаты прижимались к земле и видны были лишь на секунды.
– Переведите несколько человек в тот конец расщелины, – приказала Гленда. Слишком поздно менять направление огня. Все равно, если горцы поднимутся на вершину холма, ранчеро их не сдержать. Девушка затаила дыхание и ждала.
Послышался свист приближающихся снарядов, и ночь осветилась ярким пламенем разрывов. Осколочные снаряды падали на левом фланге наступающего противника.
– Продолжайте! – крикнула Гленда Руфь в коммуникатор. – По цели!
– Понятно. Готово.
Теперь она была уверена, что на том конце Фалькенберг. И по-кошачьи улыбнулась в темноте. «Что это полковник принял на себя обязанности телефониста? Беспокоится о ней?» Она едва не рассмеялась при этой мысли. «Разумеется, беспокоится: без нее ему не справиться с ее ранчеро».
Вершина холма взорвалась пламенем. К артиллерии присоединились мортиры и гранаты, громя левую колонну нападающих. Гленда Руфь оценила ситуацию на правом фланге. Колонна атакующих в пятистах метрах от нее не пострадала и продолжала подниматься к вершине хребта. Будет очень близко.
Девушка позволила артиллерии бить по цели еще пять минут, а ее солдаты тем временем сдерживали роту прямо перед собой, потом снова вышла на связь. Правая колонна почти достигла вершины, и Гленда Руфь подумала, не слишком ли долго ждала.
– Огневая позиция. Огонь по квадрату Зебра девять.
– Зебра девять, – ответил лишенный эмоций голос. Короткая пауза, затем: – Готово.
Почти сразу огонь по левому флангу прекратился, а две минуты спустя разрывы появились в пятистах метрах справа.
– Нас обходят с фланга, мисс, – доложил сержант Хруска. Гленда была так занята корректировкой огня справа, что забыла от том, что двадцать ее человек ведут бой с более чем сотней противников. – Нам отходить? – спросил Хруска.
Она пыталась думать, но в шуме и смятении это было невозможно. Колонна атакующих продолжала продвигаться вперед, а ее группа единственная могла наблюдать картину нападения целиком. Имел значение каждый разрыв.
– Нет. Будем держаться здесь.
– Хорошо, мисс. – Сержант, казалось, наслаждался боем. Он отполз, продолжая руководить автоматным и ружейным огнем. «Сколько мы продержимся?» – подумала Гленда Руфь.
Она позволила артиллерии целых двадцать минут бить по правому флангу. К этому времени горцы почти окружили ее и готовы были напасть с тыла. Молясь про себя, она снова взяла радио.
– Огневая позиция. Огонь из всех орудий по квадрату Джек пять – но ради Бога не переходите дальше. Мы в квадрате Джек шесть.
– Огонь по квадрату Джек пять, – немедленно подтвердил голос. Последовала пауза. – Готово. – Более прекрасных слов она никогда не слышала.
Оставалось ждать. Горцы поднялись в атаку. Дикие звуки заполнили ночь. «БОЖЕ, ВОЛЫНКИ!» – подумала она. Но звуки волынок тут же заглушил грохот разрывов. Гленда Руфь бросилась на дно расщелины, успев заметить, что все остальные в ее группе сделали то же самое.
Мир взорвался оглушительным грохотом. Миллионы крошечных осколков на огромной скорости заполнили ночь смертью. Гленда Руфь осторожно приподняла небольшой перископ и огляделась.
Рота горцев исчезла. Снаряды рвались среди мертвецов, подбрасывая их, разрывая на части снова и снова. Гленда с трудом сглотнула и посмотрела по сторонам. Левая колонна перестроилась и снова пошла в атаку на вершину.
– Огонь по квадрату Дядя четыре, – негромко сказала девушка.
– Повторите.
– ОГОНЬ ДЯДЯ ЧЕТЫРЕ!
– Дядя четыре. Готово.
Как только разрывы впереди прекратились, ее люди поднялись со дна и снова начали стрелять, но звуки боя стали удаляться.
– У нас кончаются боеприпасы, мисс, – доложил Хруска. – Могу я взять ваш запасной магазин?
И Гленда неожиданно поняла, что не сделала ни одного выстрела.
Ночь продолжалась. Как только противник поднимался в новую атаку, его безжалостно срезала артиллерия. Однажды Гленда запросила заградительный огонь вокруг своей позиции – к этому времени у ее людей было по три патрона, а у автоматчиков патронов совсем не осталось. Ровный голос просто ответил:
– Готово.
За час до рассвета на холме ничто не двигалось.
XX
Над голыми холмами прохода пронеслись медные звуки военной трубы. Хребты к востоку от позиций Фалькенберга лежали мертвыми, листва с деревьев срезана осколками, почва покрыта воронками, частично похоронившими погибших. В проходе дул резкий холодный ветер, но он не мог развеять запахов пороха и смерти.
Вновь прозвучала труба. В бинокль Фалькенберг увидел троих офицеров-горцев с белым флагом. Им навстречу был отправлен энсин, и молодой офицер вернулся с майором горцев с повязкой на глазах.
– Майор Макрей, четвертый пехотный полк Завета, – представился офицер после того, как с него сняли повязку. Он заморгал от яркого света в бункере. – Вы, должно быть, полковник Фалькенберг?
– Да. Чем могу быть полезен, майор?
– Предлагаю заключить перемирие, чтобы похоронить погибших. На двадцать часов, полковник, если вы согласны.
– Нет. Четыре дня и ночи – 160 часов, майор, – ответил Фалькенберг.
– Сто шестьдесят часов, полковник? – Плотный горец подозрительно посмотрел на Фалькенберга. – Вам нужно время, чтобы укрепить оборону?
– Может быть. Но двадцати часов недостаточно для перевозки раненых. Я верну вам всех ваших – под честное слово, разумеется. Не секрет, что мне недостает медикаментов, да и собственные врачи о них лучше позаботятся.
На лице горца ничего не отразилось, но он задумался.
– Вы не скажете мне, сколько их? – Он еще немного помолчал и очень быстро заговорил: – Время, назначенное вами, я имею право принять, полковник. – Он протянул ребристый чемоданчик. – Мои полномочия и инструкции. Бой был кровавый, полковник. Сколько моих парней вы убили?
Фалькенберг и Гленда Руфь переглянулись. Между теми, кто побывал в бою, устанавливается связь; она может возникнуть и с противником. Офицер Завета стоял молча, не желая продолжать разговор, но в глазах его была мольба.
– Мы насчитали 409 тел, майор, – мягко сказала Гленда. – И… – она взглянула на Фалькенберга, тот кивнул, – …и подобрали 370 раненых.
Обычное соотношение в бою: четверо раненых на одного убитого; атака вывела из строя почти тысячу шестьсот солдат с Завета. В конце боя горцы теряли людей в попытках забрать своих мертвых и раненых.
– Меньше четырехсот человек, – печально сказал майор. Он вытянулся по стойке смирно. – Прикажите получше осмотреть поле боя, полковник. Там еще много моих парней. – Отдал честь и подождал, пока ему снова не завязали глаза. – Благодарю вас, полковник.
Когда офицера-наемника увели, Фалькенберг с печальной улыбкой взглянул на Гленду Руфь.
– Если бы я попытался подкупить его деньгами, он набросился бы на меня, но когда я предложил вернуть его людей… – Он печально покачал головой.
– Они на самом деле сдались? – спросила Гленда Руфь.
– Да. Перемирие с ними покончило. Их единственным шансом было попытаться прорваться до того, как мы подвезем боеприпасы и резервы, и они это знают.
– Но почему? Во время прошлой революции они наводили ужас, а теперь… почему?
– Вайс нихт, бригадир. Каждый дополнительный час дает Фалькенбергу возможность хорошо закрепиться, а мы потеряли слишком много часов.
– Это не Фалькенберг, – поправил фон Меллентин. – Он сейчас осаждает крепость у брода Доак. Мы получили сообщение ее коменданта. Большая часть сил Фалькенберга должна быть далеко на западе.
Он снова повернулся к картам, настолько подробным и полным, насколько это возможно без близкого непосредственного наблюдения.
Словно прочитав его мысли, Карнап спросил:
– Выслать разведчиков, бригадир?
Фон Меллентин смотрел на карту так, словно она могла еще что-то сообщить ему, но она не сообщала.
– Нет. Двигаем все силы, – принял он неожиданное решение. – Пинайте задницы, но колоть их не надо.
– Яволь. – Карнап негромко заговорил в коммуникатор. Потом снова посмотрел на командира. – Мой долг указать на риск, бригадир. Если у них есть артиллерия, мы понесем тяжелые потери.
– Знаю. Но если мы не прорвемся сейчас, можем не успеть освободить крепость. Если крепость Доак будет взята, война наполовину проиграна. Лучше тяжелые потери сейчас, чем долгая война потом. Я сам поведу атакующих. Вы останетесь в командной машине.
– Яволь, бригадир.
Фон Меллентин выбрался из тяжелой бронированной командной машины и пересел в средний танк. Он занял место в орудийной башне и негромко приказал водителю:
– Вперед.
Броня смела пехотные заслоны, словно их и не было. Танки фон Меллентина и сопровождающая их пехота прекрасно координировали свои действия, подавляя всякое сопротивление. Колонна быстро продвигалась вперед, чтобы рассечь силы противника на дезорганизованные фрагменты, с которыми справится пехота Конфедерации.
Фон Меллентин по частям громил блокирующего проход противника, его бригада все дальше углублялась в проход. Все шло слишком легко, и ему казалось, что он понимает, почему.
Вспотевшие танкисты подошли к неправильному хребту на самой верхней точке прохода. И неожиданно на них обрушился огонь легкой артиллерии и мортир. Танки продолжали движение, но пехота залегла. Танки и пехоту на мгновение разъединили, и в этот миг передовые танки уперлись в минное поле.
Бригадир фон Меллентин начинал тревожиться. Логика подсказывала ему, что минное поле не может быть ни плотным, ни протяженным, и если он пройдет его, то доберется до незащищенных тылов противника. Когда танки поработают над штабами и складами, пехота Конфедерации займет проход, а его бригада сможет вырваться на простор за ним.
Но… если у защитников транспорт организован лучше, чем считает Генеральный штаб, и впереди тысячи мин, тогда он обречет свои танки на гибель.
– Оценка, – потребовал он. Экран в его танке, повторяющий тот, что в командном пункте, на мгновение потемнел, появились обновленные данные. Танки фон Меллентина остановились, а пехота прижата к земле и несет потери. – Рекомендации?
– Выслать разведку, – послышался голос оберста Карнапа.
Фон Меллентин на мгновение задумался. Компромиссы на войне часто бывают хуже любых действий. Небольшой отряд можно потерять, ничего не достигнув. Разъединенные силы можно разбить по отдельности. У него всего несколько мгновений, чтобы принять решение.
– Вперед, – приказал он.
Они достигли самого узкого места прохода. Танки сгрудились еще теснее; они, до сих пор избегавшие мест, на которых может сосредоточить огонь артиллерия, теперь вынуждены были двигаться по подозрительным участкам. Бригадир фон Меллентин стиснул зубы.
Артиллерийский залп был превосходно рассчитан. У бригады осталось меньше четверти минуты после того, как радары предупредили о приближении снарядов. И тут снаряды начали рваться между танками, уничтожая остатки пехоты. Затем радары показали приближение новых снарядов, и на экранах все расплылось.
– Йа, это тоже, – пробормотал фон Меллентин. На его противоартиллерийских экранах была видна какая-то плотная липкая масса.
Защитники пустили в ход «мякину» – сотни тысяч крошечных металлических осколков, которые медленно опускались на землю. Теперь ни одна сторона не могла воспользоваться радаром, чтобы нацелить огонь, но танки фон Меллентина находились под визуальным контролем, в то время как батареи противника так и не были обнаружены.
Последовал еще один точно нацеленный залп.
– Чертовски хорошая стрельба, – прокричал фон Меллентин своему водителю. Между первым и последним разрывом залпа прошло не больше пяти секунд.
Бригаду рвали на куски. Передовые группы попали на новое минное поле. Пехота защитников небольшими группами укрывалась в траншеях и ямах, и сопровождающие танки солдаты справились бы с ней в считанные мгновения, если бы могли продвинуться вперед, но пехота была отрезана заградительным огнем: снаряды рвались за танками и между ними.
Не было ни пространства для маневра, ни поддержки пехоты – классический кошмар командира бронетанковых соединений. Местность, и так сильно пересеченная, покрылась ямами и канавами. По танкам продолжалась стрельба из противотанковых орудий. Пока поражений немного, но каждый поврежденный танк тут же разбивали на куски, а стрелять в ответ не в кого. Передовые танки находились под непрерывным огнем, и продвижение замедлилось.
Противник продолжал вести сильный огонь. Надолго ли их хватит? Если у них кончатся снаряды, все изменится. Фон Меллентин колебался. Вокруг его танков по-прежнему бушевал ад.
Сомнения подрывали его решимость. Генеральный штаб Конфедерации сообщил, что ему противостоит один Легион Фалькенберга, но штаб в прошлом не раз ошибался. Те, кто противостоит ему, захватили Асторию, не дав коменданту даже сообщить о нападении. И почти в тот же момент над Алланспортом был сбит спутник-наблюдатель. Все крепости по течению Колумбии были захвачены за несколько часов. Даже Фалькенберг не мог проделать это всего с одним полком!
Кто ему противостоит? Если организованный противник с запасом снарядов, позволяющим вести огонь часами, а не минутами, бригада погибла. Его бригада, лучшее бронетанковое соединение в мире, погибнет из-за плохой разведки этих проклятых колонистов!
– Отозвать части. Сосредоточиться у пункта Хильденбрандт. – Получив приказ, танки начали отходить, спасая прижатую к земле пехоту и прикрывая ее отступление. Когда бригада сосредоточилась к востоку от прохода, выяснилось, что фон Меллентин потерял восемь танков, и он сомневался, что хоть один их них удастся вернуть.
XIX
Почетный караул стоял у командной машины с оружием наизготовку. Фалькенберг ответил на приветствие и быстро прошел в штабной бункер.
– Внимание! – скомандовал главный старшина Кальвин.
– Продолжайте, джентльмены. Майор Севедж, вам будет приятно узнать, что я привел с собой полковую артиллерию. Мы высадились вчера. Тяжело пришлось?
– Да, Джон Кристиан, – мрачно ответил Джереми Севедж. – Если бы бой затянулся еще на час, у нас бы все кончилось. Мисс Хортон, можете расслабиться: полковник разрешил продолжать.
– Кто его знает, – фыркнула Гленда Руфь. Она покосилась на почетный караул и неодобрительно нахмурилась. – Не хотелось быть расстрелянной за несоблюдение устава.
Офицеры и солдаты на командном пункте напряглись, но ничего не произошло. Фалькенберг повернулся к майору Севеджу.
– Каковы потери, майор?
– Тяжелые, сэр. Во втором батальоне осталось 283 боеспособных.
Лицо Фалькенберга оставалось бесстрастным.
– А сколько ходячих раненых?
– Сэр, это с учетом ходячих раненых.
– Понятно. – Потери в шестьдесят пять процентов, не считая ходячих раненых. – В третьем?
– Я не смог набрать для почетного караула капралов из двух рот. Уцелевшие заняты различными обязанностями в штабе.
– Кто же удерживает позицию, Джерри? – спросил Фалькенберг.
– Нерегулярные и те, кто остались от второго батальона, полковник. Мы рады вас видеть, знаете ли.
Гленда Руфь Хортон пережила миг внутренней борьбы. Что бы она ни думала об этих бессмысленных военных ритуалах, которым так привержен Фалькенберг, честность требовала, чтобы она что-нибудь сказала.
– Полковник, должна извиниться перед вами. Простите за то, что подумала, будто ваши люди не будут сражаться под Асторией.
– Вопрос в том, мисс Хортон: будут ли сражаться ваши? У меня две батареи полковой артиллерии, но на самой позиции я больше ничего не могу добавить. Мои войска осаждают брод Доак, моя кавалерия и первый батальон – у Высокого Брода, и полк будет так разбросан еще много дней. Вы хотите сказать, что ваши ранчеро не могут воевать так же хорошо, как мои наемники?
Она с несчастным видом кивнула.
– Полковник, мы никогда не выдержали бы эту атаку. Центурион второго батальона рассказал мне, что перед самым концом сражения многие мортиры обслуживались только одним человеком. Наши люди не выстояли бы.
На лице Фалькенберга проступило облегчение.
– Значит центурион Брайант жив?
– Ну… да.
– Значит, жив и 42-й. – И Фалькенберг, довольный, кивнул.
– Но мы не сможем остановить новую атаку этим вооружением! – возразила Гленда Руфь.
– Может, это и не понадобится, – ответил Фалькенберг. – Мисс Хортон, бьюсь об заклад, что фон Меллентин не станет рисковать своими танками, пока пехота не очистит эту нору. С его точки зрения, он сунулся – столкнулся с чем-то таким, что не смог преодолеть. Он не знает, как близок был к победе.
А тем временем благодаря вашим усилиям по организации транспорта мы получили боеприпасы для артиллерии. Посмотрим, что можно будет сделать с тем, чем мы располагаем.
Три часа спустя они подняли головы от карт.
– Вот оно, – сказал Фалькенберг.
– Да. – Гленда Руфь осмотрела позиции войск. – Ключ ко всему – эти передовые патрули, – осторожно сказала она.
– Конечно. – Он потянулся за своей полевой сумкой. – Хотите выпить?
– Сейчас? – А почему бы нет? – Спасибо, хочу. – Он плеснул в две чашки из офицерской столовой немного виски и одну протянул ей. – Но не могу задерживаться надолго, – добавила она.
Он пожал плечами и поднял свой стакан.
– За старательного врага. Но не слишком старательного, – сказал он.
Гленда Руфь немного поколебалась, потом выпила.
– Для вас это игра, верно?
– Может быть. А для вас?
– Я ее ненавижу. Все это ненавижу. Я не хотела начинать новое восстание. – Она содрогнулась. – С меня хватит убийств, и раненых, и горящих домов…
– Тогда почему вы здесь? – спросил он. В его голосе не было насмешки – и не было презрения. Вопрос искренний.
– Друзья попросили возглавить их, и я не могла им отказать.
– Хорошая причина, – сказал Фалькенберг.
– Спасибо. – Она допила виски. – Теперь мне пора. Надо надевать броню.
– Разумная мера, хотя бункер достаточно прочен.
– Я не останусь в бункере, полковник. Я отправляюсь в патруль со своими ранчеро.
Фалькенберг критически разглядывал ее.
– Не думаю, что это разумно, мисс Хортон. Личная храбрость – прекрасная черта командира, но…
– Знаю. – Она улыбнулась уголками губ. – Ее не нужно демонстрировать, потому что она предполагается, верно? Но не у нас. Я не могу приказывать ранчеро, и у меня нет многолетних традиций, чтобы удерживать их… ведь такова причина всех этих церемоний, верно? – удивленно спросила она.
Фалькенберг не обратил внимания на ее вопрос:
– Дело в том, что ваши люди идут за вами. Сомневаюсь, чтобы они сражались так же решительно за меня, если бы вас убили.
– Это неважно, полковник. Поверьте, я не хочу вести этот патруль, но если я не поведу первый, других может не быть. Мы не привыкли к удержанию позиций, и нужно что-то делать, чтобы сохранить сплоченность моих войск.
– И вы хотите сыграть на чувстве стыда.
Она пожала плечами.
– Если пойду я, пойдут и они.
– Я пошлю с вами центуриона и солдат из охраны штаба.
– Нет. Отправьте со мной столько же ваших людей, сколько с любым другим патрулем. – Она на мгновение покачнулась. Подействовали одновременно отсутствие сна, выпитый виски и узелок страха внутри. Девушка ухватилась за край стола, и Фалькенберг внимательно посмотрел на нее.
– Черт возьми, – сказала она. Потом чуть улыбнулась. – Джон Кристиан Фалькенберг, разве вы не понимаете, что так нужно?
Он кивнул.
– Но мне это все равно не нравится. Хорошо. Через тридцать пять минут последние инструкции моего главного старшины. Удачи, мисс Хортон.
– Спасибо. – Она поколебалась, но сказать больше было нечего.
Патруль неслышно двигался через низкий кустарник. Что-то пролетело мимо ее лица. «Белка-летяга», – подумала она. На Новом Вашингтоне много парящих животных.
На невысоком холме пахло взрывчаткой после канонады последнего боя. Ночь кромешно черная. Только на западном горизонте тускло-красно светится Франклин, но так слабо, что его скорее чувствуешь, чем видишь. Мимо пронеслась летучая лиса, метнулась за насекомым и с криком исчезла в ночи.
Десяток ранчеро двигался цепочкой. За ними шла манипула связи, настроившись на волну 42-го. Гленда подумала: «А что солдаты станут делать со своим оборудованием, когда начнется бой?» – и пожалела, что не спросила заранее. Замыкающим в цепочке шел сержант Хруска, которого в последнюю минуту прислал главный старшина Кальвин. Гленда Руфь ему обрадовалась, хотя одновременно испытала чувство вины.
«Это глупо, – сказала она себе. – Так думают мужчины. Я не должна так думать. Я ничего не собираюсь доказывать».
Ранчеро несли ружья. Три солдата Фалькенберга тоже. Двое других несли оборудование связи, а сержант Хруска – ручной пулемет. Казалось, ничтожная горстка собирается соперничать с горцами с Завета.
Они миновали последние посты нервничающих ранчеро и двинулись по долине между холмами. В тишине ночи Гленда Руфь чувствовала свое полное одиночество. «Чувствуют ли остальные то же самое. Ранчеро – несомненно. Они боятся. А наемники? – подумала она. – Во всяком случае они не одни. У них есть товарищи, с которыми они делят еду и бункеры. И пока жив хоть один из людей Фалькенберга, есть кому позаботиться о павших. Они заботятся друг о друге, – продолжала размышлять девушка. – Главный старшина Кальвин, с его грубоватой реакций на сообщения о потерях. «Ба, еще один солдат», – сказал он, когда ему доложили о гибели товарища в бою с танками. Мужчины!»
Она попыталась представить себе образ мыслей солдата-наемника, но это оказалось невозможно. Они слишком чужды ей.
А Фалькенберг такой же, как все остальные?
Они удалились от последних постов примерно на километр, когда она отыскала узкую расщелину метра в два глубиной. Та змеилась вниз по холму параллельно позициям, и любой нападающий мог воспользоваться ею. Гленда Руфь знаком приказала занять расщелину.
Труднее всего оказалось ждать. Ранчеро постоянно передвигались, и ей приходилось ползком перемещаться по расщелине, призывая их к тишине. В мучительном ожидании тянулись часы. Девушка взглянула на часы, чтобы определить, сколько времени прошло с того момента, как она посмотрела в прошлый раз, и решила больше не смотреть целых пятнадцать минут.
Когда ей показалось, что четверть часа уже миновала, она подождала еще десять минут, потом посмотрела и увидела, что прошло всего лишь одиннадцать минут. Гленда Руфь отвернулась и стала смотреть в ночь; перед ней возникали какие-то фигуры, которые не могли быть реальными. Она смотрела на них с отвращением.
Почему я все время думаю о Фалькенберге? И почему называю его по имени?
Ее преследовал и виденный о нем сон. В звездном свете она почти видела эти миниатюрные фигуры. В ее ушах звучали бесстрастные приказы Фалькенберга: «Этого убить. Этого отправить в шахты». «Он способен на это, – подумала Гленда. – Он…»
К миниатюрам присоединились большие фигуры в боевой броне. И неожиданно она поняла, что они реальны. В лощине под ней неподвижно стояли два человека.
Она коснулась сержанта Хруски и показала. Солдат внимательно вгляделся и кивнул. У них на глазах к первой паре разведчиков присоединились новые, и вскоре в складке холма метрах в двухстах от них собралось не менее пятидесяти солдат. Слишком далеко, чтобы эффективно использовать оружие взвода, и Хруска пополз по расщелине, шепотом приказывая лежать и молчать.
Группа продолжала расти. Она не видит их всех, но поскольку насчитала не меньше ста, перед ней не меньше роты.
Это страшные горцы?
Пришли незваные воспоминания о смерти отца, но она отогнала их.
Это всего лишь наемники, но они сражаются ради славы, и почему-то это вселяет ужас.
Спустя долгое время противник начал приближаться.
Солдаты двигались буквой V, острием нацеленной почти точно на позицию Гленды Руфь. И то, что девушка увидела, заставило ее ахнуть.
В четырехстах метрах левее двойной цепочкой перемещалась еще одна рота. Солдаты молча и быстро поднимались на холм, и передовые уже миновали ее позицию. Она лихорадочно повернулась направо – и увидела в километре еще одну роту. Прямо на нее перевернутой буквой М двигался целый батальон горцев, и та группа, что перед ней, служила соединительной линией наступающих колонн. Через несколько минут противник будет на оборонительных позициях ранчеро.
Она ждала, пока группа горцев не оказалась в десяти метрах от нее. И тогда выкрикнула приказ:
– Всем встать! Огонь!
Из обоих концов ее части расщелины заговорили автоматы наемников, к ним присоединились ружья ранчеро. Группу срезали всю до единого человека, и сержант Хруска приказал перенести огонь на главную колонну, а Гленда Руфь закричала в свой коммуникатор:
– Огневая позиция. Огонь по квадрату Дядя четыре.
Мгновение задержки показалось ей годами.
– Огонь по квадрату Дядя четыре. – Еще одна пауза. – Готово, – ответил бесстрастный голос. Ей показалось, что говорит сам Фалькенберг, но она была слишком занята, чтобы думать об этом.
– Докладываю, – сказала она. – По крайней мере один батальон легкой пехоты в атакующем строю поднимается на холм 905 вдоль хребтов Дядя и Зебра.
– Они сдвигаются влево. – Подняв голову, девушка увидела Хруску. Унтер-офицер указал на роту прямо перед ней. Небольшими группами та забирала влево. Солдаты прижимались к земле и видны были лишь на секунды.
– Переведите несколько человек в тот конец расщелины, – приказала Гленда. Слишком поздно менять направление огня. Все равно, если горцы поднимутся на вершину холма, ранчеро их не сдержать. Девушка затаила дыхание и ждала.
Послышался свист приближающихся снарядов, и ночь осветилась ярким пламенем разрывов. Осколочные снаряды падали на левом фланге наступающего противника.
– Продолжайте! – крикнула Гленда Руфь в коммуникатор. – По цели!
– Понятно. Готово.
Теперь она была уверена, что на том конце Фалькенберг. И по-кошачьи улыбнулась в темноте. «Что это полковник принял на себя обязанности телефониста? Беспокоится о ней?» Она едва не рассмеялась при этой мысли. «Разумеется, беспокоится: без нее ему не справиться с ее ранчеро».
Вершина холма взорвалась пламенем. К артиллерии присоединились мортиры и гранаты, громя левую колонну нападающих. Гленда Руфь оценила ситуацию на правом фланге. Колонна атакующих в пятистах метрах от нее не пострадала и продолжала подниматься к вершине хребта. Будет очень близко.
Девушка позволила артиллерии бить по цели еще пять минут, а ее солдаты тем временем сдерживали роту прямо перед собой, потом снова вышла на связь. Правая колонна почти достигла вершины, и Гленда Руфь подумала, не слишком ли долго ждала.
– Огневая позиция. Огонь по квадрату Зебра девять.
– Зебра девять, – ответил лишенный эмоций голос. Короткая пауза, затем: – Готово.
Почти сразу огонь по левому флангу прекратился, а две минуты спустя разрывы появились в пятистах метрах справа.
– Нас обходят с фланга, мисс, – доложил сержант Хруска. Гленда была так занята корректировкой огня справа, что забыла от том, что двадцать ее человек ведут бой с более чем сотней противников. – Нам отходить? – спросил Хруска.
Она пыталась думать, но в шуме и смятении это было невозможно. Колонна атакующих продолжала продвигаться вперед, а ее группа единственная могла наблюдать картину нападения целиком. Имел значение каждый разрыв.
– Нет. Будем держаться здесь.
– Хорошо, мисс. – Сержант, казалось, наслаждался боем. Он отполз, продолжая руководить автоматным и ружейным огнем. «Сколько мы продержимся?» – подумала Гленда Руфь.
Она позволила артиллерии целых двадцать минут бить по правому флангу. К этому времени горцы почти окружили ее и готовы были напасть с тыла. Молясь про себя, она снова взяла радио.
– Огневая позиция. Огонь из всех орудий по квадрату Джек пять – но ради Бога не переходите дальше. Мы в квадрате Джек шесть.
– Огонь по квадрату Джек пять, – немедленно подтвердил голос. Последовала пауза. – Готово. – Более прекрасных слов она никогда не слышала.
Оставалось ждать. Горцы поднялись в атаку. Дикие звуки заполнили ночь. «БОЖЕ, ВОЛЫНКИ!» – подумала она. Но звуки волынок тут же заглушил грохот разрывов. Гленда Руфь бросилась на дно расщелины, успев заметить, что все остальные в ее группе сделали то же самое.
Мир взорвался оглушительным грохотом. Миллионы крошечных осколков на огромной скорости заполнили ночь смертью. Гленда Руфь осторожно приподняла небольшой перископ и огляделась.
Рота горцев исчезла. Снаряды рвались среди мертвецов, подбрасывая их, разрывая на части снова и снова. Гленда с трудом сглотнула и посмотрела по сторонам. Левая колонна перестроилась и снова пошла в атаку на вершину.
– Огонь по квадрату Дядя четыре, – негромко сказала девушка.
– Повторите.
– ОГОНЬ ДЯДЯ ЧЕТЫРЕ!
– Дядя четыре. Готово.
Как только разрывы впереди прекратились, ее люди поднялись со дна и снова начали стрелять, но звуки боя стали удаляться.
– У нас кончаются боеприпасы, мисс, – доложил Хруска. – Могу я взять ваш запасной магазин?
И Гленда неожиданно поняла, что не сделала ни одного выстрела.
Ночь продолжалась. Как только противник поднимался в новую атаку, его безжалостно срезала артиллерия. Однажды Гленда запросила заградительный огонь вокруг своей позиции – к этому времени у ее людей было по три патрона, а у автоматчиков патронов совсем не осталось. Ровный голос просто ответил:
– Готово.
За час до рассвета на холме ничто не двигалось.
XX
Над голыми холмами прохода пронеслись медные звуки военной трубы. Хребты к востоку от позиций Фалькенберга лежали мертвыми, листва с деревьев срезана осколками, почва покрыта воронками, частично похоронившими погибших. В проходе дул резкий холодный ветер, но он не мог развеять запахов пороха и смерти.
Вновь прозвучала труба. В бинокль Фалькенберг увидел троих офицеров-горцев с белым флагом. Им навстречу был отправлен энсин, и молодой офицер вернулся с майором горцев с повязкой на глазах.
– Майор Макрей, четвертый пехотный полк Завета, – представился офицер после того, как с него сняли повязку. Он заморгал от яркого света в бункере. – Вы, должно быть, полковник Фалькенберг?
– Да. Чем могу быть полезен, майор?
– Предлагаю заключить перемирие, чтобы похоронить погибших. На двадцать часов, полковник, если вы согласны.
– Нет. Четыре дня и ночи – 160 часов, майор, – ответил Фалькенберг.
– Сто шестьдесят часов, полковник? – Плотный горец подозрительно посмотрел на Фалькенберга. – Вам нужно время, чтобы укрепить оборону?
– Может быть. Но двадцати часов недостаточно для перевозки раненых. Я верну вам всех ваших – под честное слово, разумеется. Не секрет, что мне недостает медикаментов, да и собственные врачи о них лучше позаботятся.
На лице горца ничего не отразилось, но он задумался.
– Вы не скажете мне, сколько их? – Он еще немного помолчал и очень быстро заговорил: – Время, назначенное вами, я имею право принять, полковник. – Он протянул ребристый чемоданчик. – Мои полномочия и инструкции. Бой был кровавый, полковник. Сколько моих парней вы убили?
Фалькенберг и Гленда Руфь переглянулись. Между теми, кто побывал в бою, устанавливается связь; она может возникнуть и с противником. Офицер Завета стоял молча, не желая продолжать разговор, но в глазах его была мольба.
– Мы насчитали 409 тел, майор, – мягко сказала Гленда. – И… – она взглянула на Фалькенберга, тот кивнул, – …и подобрали 370 раненых.
Обычное соотношение в бою: четверо раненых на одного убитого; атака вывела из строя почти тысячу шестьсот солдат с Завета. В конце боя горцы теряли людей в попытках забрать своих мертвых и раненых.
– Меньше четырехсот человек, – печально сказал майор. Он вытянулся по стойке смирно. – Прикажите получше осмотреть поле боя, полковник. Там еще много моих парней. – Отдал честь и подождал, пока ему снова не завязали глаза. – Благодарю вас, полковник.
Когда офицера-наемника увели, Фалькенберг с печальной улыбкой взглянул на Гленду Руфь.
– Если бы я попытался подкупить его деньгами, он набросился бы на меня, но когда я предложил вернуть его людей… – Он печально покачал головой.
– Они на самом деле сдались? – спросила Гленда Руфь.
– Да. Перемирие с ними покончило. Их единственным шансом было попытаться прорваться до того, как мы подвезем боеприпасы и резервы, и они это знают.
– Но почему? Во время прошлой революции они наводили ужас, а теперь… почему?