Она знала – граф был невероятный трус.
   В коридоре Софья, действительно, встретилась с лакеем. Он шел сказать, что лошади поданы.
   Вся мужская графская челядь заглядывалась на красивую, дородную «жидовку», как называли Софью в доме, но никто не смел приставать к ней.
   Буфетчик, первый рискнувший сунуться к Софье с нежностями, жестоко поплатился за это: он отлетел в сторону и с такой силой шлепнулся на поднос, где стояла дюжина хрустальных рюмок, что от всего хрусталя остались одни битые черепки.
 
   – Сашенька, уж верно фейерверк начался, – сказала Софья, целуя Возницына. – Пойдем, родной, посмотрим!
   Она встала с постели и, прильнув к замерзшему стеклу крохотного окна, старалась увидеть отблеск праздничных огней у зимнего дворца.
   Возницын неохотно поднялся и молча начал натягивать сапоги.
   Ему никуда не хотелось уходить из теплой, уютной горницы, не хотелось расставаться с Софьей. Каждое их свидание омрачалось тем, что Софья вынуждена была спешить, боясь опоздать к Шереметьевым. То, что какие-то люди мешают им быть вместе, мешают их любви, – всегда злило Возницына. Он знал, что и Софье так же нелегко уходить из этой горницы. Нелегко возвращаться в графский дом и становиться холопкой.
   И он с раздражением застучал каблуком об пол, надевая неподатливый сапог.
   Софья сразу поняла, что переживает Саша. Она подбежала к нему, обняла.
   – Не сердись, мой дорогой! Вот устроим все – тогда никто нас не разлучит!
   И опять им трудно было оторваться друг от друга.
   – Ну итти, так итти! – сказал наконец Возницын, отпуская Софью.
   Он засветил свечу и приоткрыв дверь в сени, позвал.
   – Афонька!
   – Есть! – откликнулось на хозяйской половине.
   Стукнула дверь и через секунду, дыша в лицо Возницыну чесноком и луком, стоял расторопный Афонька.
   – Чего изволите, Александр Артемьич?
   – Я пойду ко дворцу. Смотри, чтобы кто-либо к нам не забрался. Не смей никуда уходить из дому. А то, я знаю, ты побежишь поглядеть на огни…
   – Я уж ходил, батюшка барич, пока вы отдыхали! – весело улыбаясь, ответил Афонька: – Все видел. До чего красиво!
   – Афанасий, а фейерверк уже начался? – спросила Софья.
   – Нет, Софья Васильевна, только люминация. И такие огни…
   – Ну ладно, ладно! – перебил Афоньку Возницын, захлопывая дверь. – Его только тронь, – до завтра не остановишь! – сказал повеселевший Возницын.
   Он снял с вешалки короткий полушубок, надел вместо треуголки круглую с россомашьей опушкой шапку.
   – Мы будем точно посадский с женой, – шутливо говорил он, задувая свечу.
   Софья ухватилась за его руку, и они вышли из избы.
   Была тихая, морозная ночь.
   Переведенские слободы, где жил работный люд, стояли темным-темны. Но слева, по направлению к Березовому острову и крепости, все небо было залито заревом, точно где-то за Невой полыхал огромный костер.
   Эти отблески огней невольно заставили Возницына и Софью ускорить шаги.
   – Смотри, смотри, как красиво! – сказала Софья, когда они вышли на Большую Перспективную.
   Впереди, украшенное сотнями плошек, возвышалось каменное Адмиралтейство. В огнях сиял дом Полициймейстерской канцелярии, бывший дом Лефорта и триумфальная арка, поставленная за Зеленым мостом к приезду Анны Иоанновны в Санкт-Питербурх. В ее рамке, на большом транспаранте, освещенном лампами, стоял портрет императрицы.
   – Саша, ты ее видел. Она похожа здесь? – тихо спросила Софья, указывая на Анну Иоанновну.
   – Разве только по величине – такая же несуразная туша, как здесь.
   Софья засмеялась, прижавшись к его плечу.
   – Нет, взаправду – похожа?
   – Ничего похожего. Тут лицо гладкое, чистое, а на самом деле у нее – смуглое и рябое. И нос нарисовали иной – поменьше. Одним словом, – сказал оглядываясь Возницын, – не завидую я Бирону: две жены у него, а одна другой краше…
   Они замолчали – проходили мимо Гостиного двора. Гостиный двор был темен. Его высокий, обитый железом шпиц, терялся в черном небе. На углу Гостиного двора стоял в бараньем тулупе ночной сторож, а рядом с ним в васильковой шинели с алыми обшлагами – полицейский солдат.
   – И откудова столько этих нищих нашло? Вчера за ночь караул семерых подобрал с отмороженным руками и ногами, – говорил полицейский солдат.
   – Разве ж это нищие? Это хрестьяне с покормежными. Нонче недород много где был – вот и идут люди по белу свету хлеба искать.
   Возницын и Софья вышли на Адмиралтейский луг.
   Возницын осторожно вел Софью, держась поближе к адмиралтейскому валу, он боялся, как бы на них не налетел сзади какой либо пьяный ямщик – весь луг чернел санями. Ржали не стоявшие на месте жеребцы, переругивались ямщики, распутывая сбившиеся вместе запряжки цугом.
   Нескладный зимний дворец был весь залит светом. Из дворца доносились приглушенные звуки оркестра.
   В некотором отдалении от дворца, у самого берега Невы, шумел, топал от холода, «подлый» народ. Тут были дворовые девушки в накинутых на плечи полушубках (прибежали на минутку, а мерзнут – целый час), чей-то лакей в ливрее, матрос с серьгой в ухе, какие-то мужики и бабы в нагольных тулупах, нищий на костылях, просящий – «подайте ради праздничка…».
   Все они глядели на ярко освещенные окна дворца, в которых мелькали голые плечи нарядных дам, пудреные парики, расшитые золотом розовые, блакитные, оранжевые кафтаны, носились с блюдами наряженные в лакейскую ливрею гвардейские солдаты.
   – Вот бы нам, Петруха, тое блюдо сюда!..
   – А щей пустых не хочешь? У хозяйки еще оставши – придешь – лопай…
   – И неужто все это золото?
   – Манька, глянь: в зеленом какая толстая…
   – Озябла я! Да скоро ли они, окаянные, огни пущать будут?
   Возницын и Софья протискивались сквозь гущу народа поближе к берегу – против дворца, на середине Невы, смутно вырисовывались силуэты деревьев, какие-то постройки.
   Не успели Возницын и Софья подойти к Неве, как с Петропавловской крепости ударила пушка. Затем откуда-то с Невы, из темноты, грянула невидимая музыка – трубы и литавры.
   Толпа хлынула, было, на лед, но на самой кромке льда, с фузеями в руках – топали промерзшие насквозь, злые солдаты напольного Ингерманландского пехотного полка. Они не пускали никого на реку.
   – Отходи, отходи! – замахивались они фузеями.
   Наставляли багинеты. Девки, увидев багинеты, кричали и пятились назад. Кто-то из дворовых огрызался:
   – Эй-ты, железный нос! Полегче!
   – Почему они не пускают? – спросила Софья.
   – А чтоб не покалечило кого. Мой хозяин Парфен рассказывал: в позапрошлом году, весной в день коронации, построили они здесь на лугу, леса. А с залива хватил ветерок. Как дунул, – опрокинул леса. Восемьдесят человек покалечило. Кроме того, на островке там много пороху. Мало ли что может случиться. А русский человек, известно, глазами не верит – все попробовать руками хочется!..
   Музыка затихла.
   – Смотри, Сашенька! – воскликнула Софья.
   Вверх, в черное, непроглядное небо, с треском взлетела тысяча разноцветных ракет – точно светящийся дождь обрушился на Петров город.
   В толпе заахали, задирая вверх головы.
   Не успели погаснуть ракеты, как на льду разом вспыхнуло множество огней и осветило все то, что ранее только смутно намечалось.
   Две шеренги зеленых пальм вели к великолепной беседке, с мраморными колоннами, увитыми розами. На беседке горели цифры: 1735.
   Это зрелище длилось несколько минут. Затем снова разом погасли все огни. И кругом стало еще темнее, чем было до сих пор.
   – Вот, Кузьма, пудиков с сотню сала уже и сожгли! – громко сказал кто-то возле них.
   – Тише ты, преображенцы тут! – зашипел другой голос.
   – А что – тише? Темно: не увидят! – спокойно отвечал тот же.
   – Ну тебя, с тобой беду наживешь!..
   И какая-то фигура в малахае, задев Софью плечом, шмыгнула в сторону.
   – Полегче, медведь! – вспылил Возницын.
   – Не стоит, не тронь! – Софья дернула за рукав Возницына.
   С крепости снова раздался выстрел – сигнал к началу второго плана.
   Как и в первый раз, загремели, залились трубы, ударили литавры. И снова ярким огнем вспыхнул островок на льду.
   Сейчас на нем ярко пылали две высокие пирамиды красных огней. Среди пирамид, на постаменте, украшенном золотыми мечами, шлемами, латами, сиял освещенный белыми и синими огнями огромный глобус. На нем был изображен хищный двуглавый орел со щитом на груди. На щите сверкали огненные буквы «А. И.»
   В одной лапе орел держал обвитый лаврами меч. Внизу была надпись.
 
   «Щит другам, страх неприятелям».
 
   Софья смотрела, как завороженная, на островок. А Возницын оглянулся – он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
   В нескольких шагах от них стоял, в полушубке черноусый грек Галатьянов, тот, который тогда в Астрахани оклеветал Софью и за которым безуспешно гнался Возницын.
   Галатьянов смотрел на Софью и Возницына, насмешливо улыбаясь.
   Возницын рванулся, было, к нему, но сдержался.
   И в это время, как раз, снова потух весь пылающий тысячами огней, островок.
   Снова стало темно.
   – Что ты, Сашенька? Куда ты хотел итти? – спросила Софья, прижимаясь к нему и заглядывая ему в глаза.
   – Ничего, я так – намерз на одном месте, – ответил Возницын, а сам все вглядывался в темноту.
   Его слова потонули в страшном треске. Казалось, что непроглядное, черное небо разрывается на части. Со всех сторон вверх летели сотни разноцветных гранат. Звезды, венцы, солнца – кружились в воздухе. Зеленые, желтые, красные, фиолетовые – сыпались сверху ракеты. Зигзагами чертили темноту ночи яркие швермеры.
   Возницын не смотрел вверх – он смотрел туда, где стоял Галатьянов.
   Галатьянова на том месте уже не было.

V

   Все разговоры разом умолкли: в людскую, в сопровождении барской барыни, вошла сама графиня.
   Когда при дворе начиналась полоса балов и приемов, графиня носила пудреный парик и робу с «шлепом», пила кофе и танцевала менуэт. Но в дни передышки, как сейчас, когда Святки прошли, а до очередного торжества (восшествия на престол) осталось больше недели и все рады были посидеть дома, графиня охотно пила сбитенек, носила простой опашень, повязывала лысеющую голову платком и приходила в людскую посмотреть, как девки щиплют перья для пуховиков или моют белье.
   Это было ей ближе и понятнее, чем какой-нибудь контраданс.
   Конечно, в людской графиня долго не задерживалась. Но ее приход, большею частью, кончался чьими-либо слезами: графиня была придирчива и раздражительна.
   Увидев графиню, девушки еще ниже нагнулись над лоханями.
   Графиня, не обращая внимания на растекшиеся по полу мыльные лужи, медленно шла мимо девушек. Смотрела сквозь облака пара, как они работают.
   – Фенька, ты как выкручиваешь? Что у тебя силы нет? Небось, жрешь ровно плотник – за семерых, а крутишь точно столетний дед у запани! Крути мне хорошо, стерва!
   Маленькая, болезненная Фенька стояла в самом укромном месте – в дальнем углу. До нее было трудно добраться.
   У всех проворнее заработали руки, захлюпала, зачмокала в лоханях вода: за спиной, готовая вот-вот обрушиться, шла гроза.
   – Дунька, а ты чего так трешь? Порвать хочешь? – накинулась графиня на широкоплечую, мясистую девку, стоявшую с краю.
   Графиня вырвала у нее из рук мокрую наволочку, распялила ее: в одном месте были чуть оторваны кружева.
   – Говорю: не три, медведь! Ишь, порвала!
   – Это было, матушка-барыня… – неосторожно вырвалось у Дуньки.
   Она не докончила – мокрая наволочка больно ожгла ее по лицу. Раз и другой. Через лоб, курносый нос и толстую щеку побежала, вздулась (от пуговиц) красная полоса.
   – Будешь знать, как стирать! Ты не портомоя! Не мешок, не хрящевые порты стираешь! – кричала разгневанная графиня, швыряя в лохань наволочку.
   Подруги с жалостью и страхом искоса взглядывали на Дуньку. У каждой тревожно билось сердце: пронесет или нет?
   – А кто у тебя занавески стирает? Кому дала? – обернулась к барской барыне графиня.
   – Софья, ваша светлость…
   – И от моих и от графских покоев она?
   – Из графских мы не снимали – они, ведь, только перед Святками стираны.
   – Дура старая! Тебе что – мыла, аль холопских рук жалко? – рассвирепела графиня. – Вымыть сейчас же!
   – Стеша, ступай сними! – тронула за плечо ближайшую девушку сконфуженная барская барыня.
   – Ты сегодня, Акулина, совсем из ума выжила, как я погляжу! Кого ты шлешь? – кричала графиня.
   – Стешу, ваша светлость… – заикнулась барская барыня.
   – Замолчи, когда с тобой говорят! Ворона! Сте-ешу, – передразнила она. – Да Стеша твоя разобьет что-либо! Ты еще портомою в графские покои послала б! Где Софья?
   Графиня разглядывала сквозь облака пара стирающих сенных девушек и прачек.
   Софья, которая вместе с остальными «верховыми» стирала лучшее графское белье, откликнулась из угла:
   – Я здесь, ваша светлость.
   – Ступай, принеси из комнаты графа зеленые шелковые занавески и выстирай сама!
   – Слушаю!
   Софья вытерла о фартук мокрые руки и вышла из людской. Последние дни в графском доме были для нее мучительны. В ту новогоднюю ночь, возвращаясь после фейерверка домой, Софья застала у черного крыльца графского дома целую ярмарку: это из подмосковной привезли к праздникам припасы.
   Вместе с припасами приехал из Москвы новый домоуправитель. Его порекомендовала графине келарша Асклиада – так рассказывала барская барыня, которая была недовольна тем, что и над ней появляется новое начало.
   Сенные девушки, помогавшие Акулине Панкратьевне принимать припасы, успели разглядеть домоуправителя. Ложась спать, они судачили между собой о нем:
   – Хорошо говорит по-русски, а какой-то вроде цыгана, – сказала Дунька.
   – А он – пригожий, черноусый! – хвалила маленькая Фенька.
   – Девоньки, а что я приметила, – смеялась хитрая Стеша: – У него белки, как у коня – желтоватые… Ей-богу!
   У Софьи мелькнула нелепая, вздорная мысль:
   – А не Галатьянов ли это?
   Но она тотчас же прогнала ее. Откуда было взяться греку, если он остался в Астрахани.
   На утро, когда они чуть поднялись, в их комнату вошла барская барыня и с ней новый домоуправитель.
   Софья чуть не вскрикнула – это был Галатьянов.
   Восемь лет прошло с их последней встречи в Астрахани, но она сразу узнала его. Галатьянов ничуть не постарел. Только немного серебрились виски.
   Когда Акулина Панкратьевна назвала Софью, Галатьянов широко открыл глаза и слегка улыбнулся одними губами. Но не сказал, что знает Софью.
   Все дни он, казалось, не замечал Софьи. Но даже, не глядя на Галатьянова, Софья всегда чувствовала на себе его взгляд.
   Когда сегодня утром барская барыня роздала всем белье для стирки и Софья шла к себе, чтобы взять свое и вместе заодно выстирать, в коридоре ее остановил домоуправитель. Он позвал Софью к себе в каморку и, с улыбкой протягивая сверток грязного, заношенного белья, сказал ей, подчеркнуто обращаясь на ты:
   – Возьми! Ради старого знакомства вымоешь!
   Софье можно было бы сказать, что она не портомоя, что «верховые» девушки стирают лишь на их светлость. Наконец, она могла бы пожаловаться барской барыне. Та охотно доложила бы графине, чтобы насолить своему сопернику. Но Софья решила пока не обострять отношений. Она видела, что Галатьянов только и ждет того, как бы покруче разделаться с ней.
   Софья спокойно взяла белье – мыть сама она и не думала: Софья рассчитывала подсунуть узелок какой-нибудь прачке, стиравшей черное белье.
   В графских комнатах Софья застала лишь одного графа. Когда она неслышно (полы были устланы коврами) вошла к нему в комнату, граф у маленького шкалика опохмелялся гданской водкой. Услышав позади себя шаги, граф испуганно захлопнул шкапик и обернулся. Он боялся, что его за этим недозволенным занятием застала жена. Но вместо жены оказалась Софья. Граф был рад вдвойне.
   – Ах, это ты, плутовка! Вот я тебе сейчас покажу, как пугать барина! – сказал он, подбегая к Софье. – Ты чего сюда пришла? – наступал на нее граф, тыча пальцем в мягкие софьины бока.
   Софья, посмеиваясь, пятилась к окнам.
   – Графиня велела снять занавески – вымыть надо.
   – А я не дам! Вот поцелуй, тогда пущу! – говорил граф, загораживая Софье дорогу к окнам.
   Софья улыбалась, глядя на расшалившегося старика.
   – И охота ж вам меня целовать? Я только что от лохани…
   – Ничего, чернавочка, ничего! Я один разок поцелую…
   – Нет, нет! Нельзя! – отмахивалась Софья.
   Граф, не слушая, подступал все ближе и ближе.
   – Слышите – графиня идет! – прибегла к своей постоянной уловке Софья.
   Граф повернул голову и прислушался, а сам косил глазом на Софью.
   В комнатах было тихо.
   Софья хотела воспользоваться тем, что он отвлекся и сделала шаг к окну, но граф растопырил руки.
   – Не уйдешь, голубушка!
   Софья боялась долго задерживаться в барских комнатах: графиня любила, чтобы ее приказания исполнялись быстро и точно. Задержка не сулила Софье ничего хорошего.
   «Вот, старый хрыч, пристал! Из-за него мне достанется от графини!»
   Софья покосилась на окна – не видит ли кто-нибудь и, улыбаясь, сказала:
   – Ну что с вами поделаешь! Целуйте, да поскорее!
   И она подставила ему свою румяную щеку.
   Граф чмокнул в щеку и хотел, было, обнять Софью, но она вырвалась и подбежала к окну.
   Софья принялась снимать занавески.
   Граф увивался вокруг нее, лез всюду со своими руками, и Софья раза два легонько шлепнула даже по графским пальцам.
   Наконец, занавески были сняты. Софья хотела ускользнуть от графа, но напрасно. Он обхватил ее и пытался поцеловать в губы. Софья увертывалась и как-то невзначай глянула в зеркало, висевшее против двери.
   Из соседней комнаты на них глядело перекошенное злобой лицо графини.
   – Пустите! – испуганно сказала Софья и оттолкнула графа.
   Граф отпустил Софью и обернулся.
   – Негодяй! – завизжала графиня, кидаясь к мужу.
   Он зажмурил глаза и трусливо поднял руки к лицу, но это не спасло от возмездия: тяжелая графинина длань звонко шлепнулась о графскую щеку.
   – Старый блудник! – кричала она.
   Софья, не раздумывая, проворно шмыгнула мимо графини в дверь.
   Графиня хотела схватить ее за косу, но не успела. Софья бежала изо всех сил.
   – Запорю! На конюшню! – вопила взбешенная графиня, кидаясь вслед за Софьей.
   Выскочив из графининой спальни, Софья придержала дверь. Напрасно графиня рвала ручку двери – Софья успела закрыть дверь на ключ и сунула ключ в карман. Ход из барских комнат был один. Графиня барабанила в дверь кулаками:
   – Воровка, отопри!
   Но Софьи уже и след простыл.
   Она промчалась к себе в комнату, схватила шубейку и платок и опрометью кинулась вон.
   В людской оживленно обсуждали происшедшее, кляли барыню и разглядывали, как графиня изуродовала лицо бедной Дуньки. Дунька сморкалась и плакала.
   На Софью никто не обратил внимания.
   Но, сбегая с крыльца, Софья столкнулась с Галатьяновым.
   – Ты куда это? – остановил он Софью.
   – Графиня послала в аптеку, – не задумываясь, ответила Софья.
   Она то шла, то бежала.
   На углу оглянулась, не гонятся ли за ней. Но погони не было.
   Софья бежала к Переведенским слободам, к Возницыну. Саша должен был укрыть ее где-нибудь, а завтра отправить в Москву.
   О квартире Возницына знала одна барская барыня.
   Вот уже – Зеленый мост, вот – Переведенские слободы и знакомый маленький домик. Софья вбежала в сени и рванула дверь. Дверь была на замке.
   Софья глянула к хозяевам.
   – Тетенька, а где ваши постояльцы? – спросила она у жены Парфена, которая знала Софью.
   – Только что ушли в байню, – ответила старуха.
   Софье нельзя было терять ни минуты. Она побежала к Гостиному двору, чтобы с каким-либо крестьянином доехать хоть до первой деревни.
   На рынке стояло несколько порожних саней. Возле них толкались мужики в каких-то нерусских колпаках.
   Софья шла к ним – хотела попросить подвезти ее. Но в это время один из мужиков сказал, кивая в сторону:
   – И когда они наговорятся! Скоро ль поедем?
   – Значит, подводы не ямские, а чьи-то еще, – подумала Софья. Она глянула в ту сторону, куда показывал, ямщик. У стены лабаза стояли двое – молодой чернявый мужчина в коротком полушубке и старик в длиннополой шубе и бобровой шапке.
   Старик что-то неторопливо говорил. Молодой быстро отвечал.
   Софья издали разобрала – они говорили по-еврейски. Софья медленно прошла мимо них, чтобы послушать, о чем они говорят.
   Из обрывков разговора было понятно – старик уезжал в Смоленск и давал поручения молодому.
   У Софьи защемило сердце: укатить в Смоленск! Пусть же тогда графиня и Галатьянов ищут ее! Саша освободится от армии, приедет туда и все будет хорошо.
   Софья прошла до забора и повернула обратно.
   Евреи попрощались. Молодой быстро пошел к воротам, старик неспеша направился к подводам.
   Софья нагнала старика и прерывающимся от волнения голосом сказала по-еврейски:
   – Спасите меня, ребе!
   Старик удивленно обернулся.
   – Что такое? Чего вы хотите?
   – Спасите меня! Я должна уехать отсюда…
   – Отойдем в сторонку, – спокойно сказал евреи и сделал несколько шагов назад.
   – Что с вами?
   Софья рассказала, что она – еврейка, крепостная графа Шереметьева, что ей здесь нет житья от графини и ее домоуправителя и что если Софья сейчас не уедет из Питербурха, то ей останется кинуться в прорубь.
   Старик молча жевал губами, что-то обдумывая.
   – А вещи где?
   – Не успела взять…
   Старик неодобрительно покачал головой.
   – Нечего делать, поедем.
   И пошел к саням.
   – Михалка, дай вульфов кожух, – обратился он к мужику, стоявшему у ближайших саней.
   Через минуту подводы одна за другой выезжали из Гостиного двора. На передней, рядом со стариком, сидела Софья, укутанная в длиннополый кожух. Она спрятала лицо в высокий воротник и боязливо глядела по сторонам.
   Замелькали березки Большой Перспективной дороги. Улетела в сторону Переведенская слобода.
   Слезы навернулись у Софьи на глазах. Ей было тяжело расставаться с Сашей, уезжать, даже не предупредив его об этом. Но отступления не было.
   Все равно, рано или поздно, ей пришлось бы бежать от Шереметьевых: упрямая графиня никогда не продала бы ее Возницыну – зачем было ей это делать? Жизнь же в графском доме на положении сенной девушки давно стала Софье в тягость. Графиня относилась к Софье немного мягче, нежели к остальным «верховым» девушкам, и они начали уже перешептываться и неодобрительно поглядывать на Софью. Ко всему этому прибавилось еще одно: новый домоуправитель. От него можно было каждую минуту ждать какой-либо неприятности. Софья видела, что Галатьянов долго не выдержит, вновь начнет приставать к ней со своими нежностями.
   …Подъезжали к маленькому мосту через Фонтанку. Завидев подводы, из караульной избы, стоявшей у самого моста, вышел солдат проверять документы. Подводы остановились. Софья совсем закрыла лицо воротником кожуха.
   – От обер-гоф-фактора Липмана, в Смоленск четыре подводы, – сказал старик солдату и сунул ему полтину.
   Солдат зажал полтину в кулак и весело крикнул:
   – Проезжай!
   Питербурх остался позади.

VI

   Среди зимы, в самые тимофеевские морозы, неожиданно ударила оттепель.
   Целое утро лепил мокрый снег и закапало с крыш. А к полудню мокрый снег перешел в самый настоящий дождь. Дерновые крыши Переведенских слобод сразу оголились, стали грязно-бурыми. У дворов повытаяли занесенные снегом мусорные кучи. Чахлые березки Большой Перспективной дороги стояли какие-то ощипанные, неприглядные.
   Не верилось, что средина января. Больше походило на сырую, промозглую осень.
   Возницыну как-то в последнее время не везло: он так ждал медицинского осмотра в Военной Коллегии, надеялся на него, а вышло из рук вон плох. Доктор Энглерт, пузатый чорт, не соглашался с Герингом, который говорил, что у Возницына «повредилась кровь». Энглерт не хотел опорочивать мнение своего товарища и уклончиво отвечал, что о болезни Возницына «рассудить неможно», потому-де, что она – внутренняя и «никакими знаками не видимая». И настаивал на одном: фебрис.
   В этом пузатый Энглерт не ошибся: после большого перерыва к Возницыну два дня тому назад снова вернулась лихоманка. Она трясла его ежедневно. Возницын пожелтел, осунулся.
   Вместо долгожданного освобождения от воинской службы Возницына только отпустили в дом на год для поправки здоровья.
   Возницын злой возвращался к себе в Переведенские слободы. Он шел, не разбирая дороги, по самой середине улицы, ставшей за несколько часов непролазно-грязной. Он шел и думал о том, что сказать Софье. Последняя новость, безусловно, огорчит ее.
   Может быть, решиться и просто тюкнуть топором по пальцу, чтобы появилась настоящая причина уйти из службы. Но это делать было рискованно, особенно сейчас, после осмотра: указы строго карали за умышленное членовредительство.
   Кроме этой неприятности Возницына начинало беспокоить еще одно: он больше недели не видел Софьи. Когда в прошлый вторник они с Афонькой вернулись из бани, жена Парфена передала ему, что в их отсутствие прибегала Софья. После этого прошло уже шесть дней, а Софья не появлялась.
   Возницын торопился домой.
   – Софьи Васильевны не было? – спросил он у Афоньки, переступая порог своей горницы.