Страница:
Седьмое июля, восемь часов утра:
Моя дорогая!
Я только что разговаривал по телефону с чиновником из полицейского управления (беседу организовал мой дорогой кузен-детектив Арманд). Кажется, полиция получила указания держать Джорджа под арестом, пока не прояснятся все детали этого неприятного дела. Газеты обсасывают сию историю.
Восьмое июля,шесть часов вечера:
Моя дорогая!
Думаю, наш план удался. Джордж и Ив останутся в великолепном Брюсселе. Каждый занят своим делом. А я собираюсь сегодня вылететь в Париж. Я говорил с руководством банка. Эти бедные банкиры — отнюдь не голливудские киномагнаты. Сейчас, когда Ив занят спасением своей продовольственной компании, а несчастный Джордж надолго застрял в Брюсселе, пришло время купить права. Все документы прилагаются. Пожалуйста, проверь и ответь по факсу.
О, моя дорогая, еще один момент. Пожалуйста, не жди меня в Барселоне, потому что мне надо навестить в Париже свою хорошенькую и драгоценную кузину Съюзанн. Пообещай, что после моего возвращения из Парижа мы отметим наше сотрудничество. До свидания, моя малышка.
ГЛАВА 17
Через три дня в телефонной трубке раздался радостный голос графа:
— Встретимся сегодня в десять вечера в джаз-клубе «Дракон», mi rubia. Помнишь, мы собирались отпраздновать?
— Si.
Действительно, я обещала праздничный ужин и была уверена, что граф не утратил своего вкуса. Он занял столик для двоих у стены. Акустические колонки угрожали нас оглушить. На площадке для танцев интернациональная компания напоминала обезумевшую толпу нью-йоркского метро в час «пик». Плечистый бармен разливал за стойкой пиво. «Если хотите заказать билет, звоните в авиакомпанию», — крикнул он сквозь шум в телефонную трубку.
— Выпьем немного и уйдем, — граф поприветствовал меня поцелуем. — Я запланировал сегодня весьма оригинальную вечеринку. В мастерской одного очень модного художника. Он — необычный человек и автор необычных работ. Он поклоняется дьяволу.
— Поклоняется дьяволу? — слегка встревожилась я.
— О, ничего серьезного. Просто игра, абсолютно безопасная. На самом деле сатанизм — интересная религия. Тебя заинтригует, обещаю. Куда занятнее, чем в любом переполненном барселонском баре или клубе в субботний вечер во время олимпиады.
Пожалуй, он прав, везде сейчас душно, многолюдно. К тому же, как всякого кинематографиста, меня всегда интересует новое. Как знать — такая сцена может пригодиться в будущем.
Мы припарковались на узкой улице, поставив машину колесами на тротуар. По сторонам возвышались каменные здания Баррио Готике Оставшуюся часть нашего интригующего путешествия мы проделали пешком. Шагали по блестящим камням мостовой, залитой лунным светом.
— Ты не представляешь, какой очаровательный сад с лилиями находится за этой дверью, — произнес граф перед вырезанной в стене каменного здания узкой кроличьей норой Алисы.
— Нет, представляю.
Я протиснулась внутрь. И оказалась в мастерской Карлоса! Могла бы догадаться.
Карлос в черной майке встретил нас у двери. Его студия была освещена черными свечами; по увешанным картинами стенам и мансарде двигались тени. Казалось, полная луна находится в самой мастерской.
Карлос поклонился графу.
— О, граф из Марбеллы! Ваш кузен Мигель Антонио сказал, что вы, возможно, придете сегодня. Добро пожаловать!
Карлос никоим образом не признавал факт нашего знакомства. Я молчала. Мы оказались перед гостями, облаченными в черные одежды и сидевшими кружком под лунным светом.
Я ахнула. В центре круга, под луной, на мраморном пьедестале лежали обнаженные молодые женщины, похожие на близнецов.
— Алтарь, — шепнул граф. — Сатанисты кладут женщин на алтарь, потому что считают их прирожденными пассивными медиумами.
Когда Карлос приблизился к алтарю в плаще фуксинового цвета, участники церемонии встали. Он потряс колокольчиком и вошел внутрь круга.
Да здравствует Сатана, — запел он вместе с гостями. — Да здравствует Сатана. Пусть явятся Абаддон, Молох, Нергал, Пан, Дембала, Вили.
— Они вызывают своих чертей, — объяснил граф.
— О Боже!
— Тсс, здесь так не говорят! — предупредил граф, восхищаясь мрачным спектаклем. — Они лишь приглашают чертей принять участие в их торжествах.
— Да здравствует Сатана, — голоса звучали все громче и эмоциональней. — Открой шире врата ада. О, принцы ада, явитесь. Люцифер, Велиал, Левианта. Да здравствует Сатана.
— О Боже, — снова вырвалось у меня.
— Тсс, я же просил, — граф зажал мне рот рукой. — Не волнуйся так сильно. Видишь, никто не появляется.
Поющие принялись сбрасывать с себя амулеты. Женщины раздевались и оставались нагими.
— Nopeai babajehi ds berina val ooaoner, vouuple canisa.
— Что они поют? — шепотом спросила я.
— Это энохский язык — древний язык подобных ритуалов, моя дорогая. Эта песня заряжает их сексуальной энергией, которая, в свою очередь, порождает биохимическую энергию, чтобы встретить и принять Сатану.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, моя дорогая! Сатанизм оправдывает алчность, гордость, зависть, злобу, чревоугодие и похоть. Только здесь человек отбрасывает чувство вины, присутствующее в других религиях, следует своим природным инстинктам.
— О, — промолвила я, потрясенная познаниями графа в области темных сторон жизни.
— Карлос — первосвященник этой церемонии. Сейчас ты кое-что увидишь, следи за ним.
Карлос открыл большие холсты, стоявшие у краев алтаря. Абстрактные пастели смешались с лунным светом; светящиеся лавандовые и голубые краски струились по полотнам, точно вода. Внезапно алтарь ожил, близнецы с остекленевшими глазами корчились на мраморном пьедестале. Священник поднял серебряный потир и вылил им на грудь красную жидкость. Я почувствовала запах крови, меня замутило. Участники ритуала окружили алтарь. Мы с графом посторонились. Мужчины в черном и обнаженные женщины по очереди макали руки в кровь, находившуюся в потире, и рисовали полосы на бюстах и бедрах корчившихся близнецов.
— По-моему, это надо заснять, — серьезным тоном предложил граф.
— Кажется, у меня уже была такая возможность, к счастью, я потеряла сознание.
На небе по-прежнему сияла луна.
Сатанисты развязали близнецам ноги; женщины с остекленевшими глазами дотрагивались большими пальцами ног до половых органов каждого, кто опускал руки в потир. Когда участники церемонии закончили разрисовывать тела, обе женщины уже находились в глубоком трансе. Сатанисты надели свои одежды и вернулись на прежние места; Карлос положил на алтарь какую-то черную тряпичную сумку. Одна из сатанистов вынул из украшенного драгоценными камнями ящика длинный меч и вонзил его в тряпку. Внутри что-то взорвалось.
— Да здравствует Сатана! Да здравствует Сатана! — громче прежнего зазвучали голоса.
— Да здравствует Сатана! — присоединился к ним граф; толкнув меня в бок, он приказывал мне сделать то же самое.
Я подавила очередное: «О Боже».
Первосвященник Карлос казался огромным. В черном плаще, стоя у алтаря, он читал текст с клочков бумаги в деревянной тарелочке.
— Это просьбы членов кружка, — шепнул граф. — Первосвященник является посредником между паствой й Сатаной.
— Пожалуйста, уйдем отсюда, — взмолилась я. — Мы уже насмотрелись.
— О нет, — граф разочарованно поглядел на меня. — Церемония почти закончилась, давай послушаем, что они просят.
— Убей моего врага, — читал Карлос. — Убей, подвергни пыткам, убей, уничтожь.
— Какое однообразие, — невозмутимо заметил граф.
— Это ужасно, пожалуйста, уйдем, — умоляла я.
Зазвучал гонг, и в круг вошел обнаженный мужчина. Он нарисовал на залитом лунным светом холсте два полумесяца, пентаграмму и круг. Затем к алтарю приблизилась женщина; Карлос протянул ей украшенную драгоценными камнями шкатулку, она вынула оттуда несколько тонких длинных игл.
— Да здравствуют Лилит и Гекат, — пропела женщина, опускаясь на колени перед близнецами.
Сатанисты в экстазе наблюдали, как она втыкала иглы в плоть спящих молодых женщин — в их лица, руки.
— О Боже, это ужасно, — я не сдержалась и вскочила, чтобы помешать.
— Не впадай в истерику. — Граф схватил меня за руку и заставил сесть. — Это всего лишь древняя акупунктура. Завтра, когда эти девушки вернутся на работу, они ничего не вспомнят. Днем это обычные, нормальные люди. Карлос — превосходный, весьма уважаемый художник.
Этих одурманенных девушек используют в качестве живых кукол, и она втыкает в них иголки, чтобы отомстить врагам, перечисленным на тех клочках бумаги.
Я снова вскочила и бросилась вперед.
И в этот момент раздался грохот. Что-то тяжелое упало в темноту с застекленной мансарды. Все посмотрели наверх; внезапно послышался пронзительный крик, и чья-то фигура в черном бросилась сквозь стеклянную стену. Куски стекла посыпались на землю.
— Хватит! — Я потянула графа. — Я ухожу. С меня достаточно!
— Не глупи, — произнес за спиной граф. — Моя дорогая, это просто астральный полет. Только и всего.
Но я уже выскочила в сад с лилиями и, повернувшись, осмелилась посмотреть на распластанное кровоточащее тело, которое должно было лежать на земле. Но его там не оказалось, и стеклянная стена была абсолютно целой. Из залитой лунным светом студии не доносилось ни единого звука. Неужели все это лишь галлюцинации?
— Встретимся сегодня в десять вечера в джаз-клубе «Дракон», mi rubia. Помнишь, мы собирались отпраздновать?
— Si.
Действительно, я обещала праздничный ужин и была уверена, что граф не утратил своего вкуса. Он занял столик для двоих у стены. Акустические колонки угрожали нас оглушить. На площадке для танцев интернациональная компания напоминала обезумевшую толпу нью-йоркского метро в час «пик». Плечистый бармен разливал за стойкой пиво. «Если хотите заказать билет, звоните в авиакомпанию», — крикнул он сквозь шум в телефонную трубку.
— Выпьем немного и уйдем, — граф поприветствовал меня поцелуем. — Я запланировал сегодня весьма оригинальную вечеринку. В мастерской одного очень модного художника. Он — необычный человек и автор необычных работ. Он поклоняется дьяволу.
— Поклоняется дьяволу? — слегка встревожилась я.
— О, ничего серьезного. Просто игра, абсолютно безопасная. На самом деле сатанизм — интересная религия. Тебя заинтригует, обещаю. Куда занятнее, чем в любом переполненном барселонском баре или клубе в субботний вечер во время олимпиады.
Пожалуй, он прав, везде сейчас душно, многолюдно. К тому же, как всякого кинематографиста, меня всегда интересует новое. Как знать — такая сцена может пригодиться в будущем.
Мы припарковались на узкой улице, поставив машину колесами на тротуар. По сторонам возвышались каменные здания Баррио Готике Оставшуюся часть нашего интригующего путешествия мы проделали пешком. Шагали по блестящим камням мостовой, залитой лунным светом.
— Ты не представляешь, какой очаровательный сад с лилиями находится за этой дверью, — произнес граф перед вырезанной в стене каменного здания узкой кроличьей норой Алисы.
— Нет, представляю.
Я протиснулась внутрь. И оказалась в мастерской Карлоса! Могла бы догадаться.
Карлос в черной майке встретил нас у двери. Его студия была освещена черными свечами; по увешанным картинами стенам и мансарде двигались тени. Казалось, полная луна находится в самой мастерской.
Карлос поклонился графу.
— О, граф из Марбеллы! Ваш кузен Мигель Антонио сказал, что вы, возможно, придете сегодня. Добро пожаловать!
Карлос никоим образом не признавал факт нашего знакомства. Я молчала. Мы оказались перед гостями, облаченными в черные одежды и сидевшими кружком под лунным светом.
Я ахнула. В центре круга, под луной, на мраморном пьедестале лежали обнаженные молодые женщины, похожие на близнецов.
— Алтарь, — шепнул граф. — Сатанисты кладут женщин на алтарь, потому что считают их прирожденными пассивными медиумами.
Когда Карлос приблизился к алтарю в плаще фуксинового цвета, участники церемонии встали. Он потряс колокольчиком и вошел внутрь круга.
Да здравствует Сатана, — запел он вместе с гостями. — Да здравствует Сатана. Пусть явятся Абаддон, Молох, Нергал, Пан, Дембала, Вили.
— Они вызывают своих чертей, — объяснил граф.
— О Боже!
— Тсс, здесь так не говорят! — предупредил граф, восхищаясь мрачным спектаклем. — Они лишь приглашают чертей принять участие в их торжествах.
— Да здравствует Сатана, — голоса звучали все громче и эмоциональней. — Открой шире врата ада. О, принцы ада, явитесь. Люцифер, Велиал, Левианта. Да здравствует Сатана.
— О Боже, — снова вырвалось у меня.
— Тсс, я же просил, — граф зажал мне рот рукой. — Не волнуйся так сильно. Видишь, никто не появляется.
Поющие принялись сбрасывать с себя амулеты. Женщины раздевались и оставались нагими.
— Nopeai babajehi ds berina val ooaoner, vouuple canisa.
— Что они поют? — шепотом спросила я.
— Это энохский язык — древний язык подобных ритуалов, моя дорогая. Эта песня заряжает их сексуальной энергией, которая, в свою очередь, порождает биохимическую энергию, чтобы встретить и принять Сатану.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, моя дорогая! Сатанизм оправдывает алчность, гордость, зависть, злобу, чревоугодие и похоть. Только здесь человек отбрасывает чувство вины, присутствующее в других религиях, следует своим природным инстинктам.
— О, — промолвила я, потрясенная познаниями графа в области темных сторон жизни.
— Карлос — первосвященник этой церемонии. Сейчас ты кое-что увидишь, следи за ним.
Карлос открыл большие холсты, стоявшие у краев алтаря. Абстрактные пастели смешались с лунным светом; светящиеся лавандовые и голубые краски струились по полотнам, точно вода. Внезапно алтарь ожил, близнецы с остекленевшими глазами корчились на мраморном пьедестале. Священник поднял серебряный потир и вылил им на грудь красную жидкость. Я почувствовала запах крови, меня замутило. Участники ритуала окружили алтарь. Мы с графом посторонились. Мужчины в черном и обнаженные женщины по очереди макали руки в кровь, находившуюся в потире, и рисовали полосы на бюстах и бедрах корчившихся близнецов.
— По-моему, это надо заснять, — серьезным тоном предложил граф.
— Кажется, у меня уже была такая возможность, к счастью, я потеряла сознание.
На небе по-прежнему сияла луна.
Сатанисты развязали близнецам ноги; женщины с остекленевшими глазами дотрагивались большими пальцами ног до половых органов каждого, кто опускал руки в потир. Когда участники церемонии закончили разрисовывать тела, обе женщины уже находились в глубоком трансе. Сатанисты надели свои одежды и вернулись на прежние места; Карлос положил на алтарь какую-то черную тряпичную сумку. Одна из сатанистов вынул из украшенного драгоценными камнями ящика длинный меч и вонзил его в тряпку. Внутри что-то взорвалось.
— Да здравствует Сатана! Да здравствует Сатана! — громче прежнего зазвучали голоса.
— Да здравствует Сатана! — присоединился к ним граф; толкнув меня в бок, он приказывал мне сделать то же самое.
Я подавила очередное: «О Боже».
Первосвященник Карлос казался огромным. В черном плаще, стоя у алтаря, он читал текст с клочков бумаги в деревянной тарелочке.
— Это просьбы членов кружка, — шепнул граф. — Первосвященник является посредником между паствой й Сатаной.
— Пожалуйста, уйдем отсюда, — взмолилась я. — Мы уже насмотрелись.
— О нет, — граф разочарованно поглядел на меня. — Церемония почти закончилась, давай послушаем, что они просят.
— Убей моего врага, — читал Карлос. — Убей, подвергни пыткам, убей, уничтожь.
— Какое однообразие, — невозмутимо заметил граф.
— Это ужасно, пожалуйста, уйдем, — умоляла я.
Зазвучал гонг, и в круг вошел обнаженный мужчина. Он нарисовал на залитом лунным светом холсте два полумесяца, пентаграмму и круг. Затем к алтарю приблизилась женщина; Карлос протянул ей украшенную драгоценными камнями шкатулку, она вынула оттуда несколько тонких длинных игл.
— Да здравствуют Лилит и Гекат, — пропела женщина, опускаясь на колени перед близнецами.
Сатанисты в экстазе наблюдали, как она втыкала иглы в плоть спящих молодых женщин — в их лица, руки.
— О Боже, это ужасно, — я не сдержалась и вскочила, чтобы помешать.
— Не впадай в истерику. — Граф схватил меня за руку и заставил сесть. — Это всего лишь древняя акупунктура. Завтра, когда эти девушки вернутся на работу, они ничего не вспомнят. Днем это обычные, нормальные люди. Карлос — превосходный, весьма уважаемый художник.
Этих одурманенных девушек используют в качестве живых кукол, и она втыкает в них иголки, чтобы отомстить врагам, перечисленным на тех клочках бумаги.
Я снова вскочила и бросилась вперед.
И в этот момент раздался грохот. Что-то тяжелое упало в темноту с застекленной мансарды. Все посмотрели наверх; внезапно послышался пронзительный крик, и чья-то фигура в черном бросилась сквозь стеклянную стену. Куски стекла посыпались на землю.
— Хватит! — Я потянула графа. — Я ухожу. С меня достаточно!
— Не глупи, — произнес за спиной граф. — Моя дорогая, это просто астральный полет. Только и всего.
Но я уже выскочила в сад с лилиями и, повернувшись, осмелилась посмотреть на распластанное кровоточащее тело, которое должно было лежать на земле. Но его там не оказалось, и стеклянная стена была абсолютно целой. Из залитой лунным светом студии не доносилось ни единого звука. Неужели все это лишь галлюцинации?
ГЛАВА 18
Сиюминутные финансовые проблемы отступили, но нам пришлось мириться со значительно меньшим бюджетом.
— Нельзя терять ни минуты, — сказала я съемочной группе. — Сейчас надо заснять натуральную подготовку к олимпиаде, потому что имитация всего этого в мадридской киностудии потребует больших расходов.
Мои сладостные фантазии насчет огромных трейлеров с кинооборудованием улетучились; нашей группе — Жозе, Свену, Пасо и некоторым другим — предстояло обойтись самым скромным съемочным, осветительным и звукозаписывающим оборудованием, максимально используя естественные условия. И все же мы отвоевали права на фильм. Не сомневаюсь, у нас все получится. В конце концов, как сказал граф, кто способен лучше меня снять малобюджетный фильм? Мы обосновались в маленьком неказистом офисе на Ла Рамбла де лас Флорас и приступили к работе.
В течение первой недели пришлось лихорадочно снимать бегунов, гимнастов, дискоболов, велосипедистов, пловцов, новый олимпийский Колизей. Жозе и Свена очаровала молодая шведская бегунья, и они захотели отснять побольше материала с ее участием. Каждое утро, стоило только солнцу подняться, она уже бежала по побережью под присмотром тренера, своего отца; правда, тот ехал за ней на джипе. К концу недели появилась масса материала. В субботу вечером мы собрались в просмотровом зале взглянуть на свою работу.
Свен поставил пленку со скандинавской бегуньей, и даже он, спокойный и невозмутимый, пришел в неописуемый восторг. Жозе буквально прыгал от радости.
— Великолепно, Свен. Великолепно! Смотри, Элизабет, как освещают ее лучи восходящего солнца. Ангел, залитый светом. Почти белые волосы. А какие краски на небе! Свен, ты просто гений.
Он обнял Свена.
— Si, Свен, ты — гений.
Я тоже обняла невозмутимого Свена, глядя на длинноногую девушку на экране. Вот на руках и груди выступили капельки пота, затем — морские брызги из-под ног. Замедленный кадр — пенящийся от набежавших волн берег — стал настоящим произведением искусства.
Камера заработала в нормальном режиме, девушка увеличила скорость, выбрасывая вперед светящиеся ноги.
— Смотрите, какое воодушевление, — кивнул Жозе. — Сейчас пойдет крупный план.
На экране появилось лицо молодой бегуньи. Девушку подталкивал не Бог, а страх! В кадре показался отец на джипе. Я почувствовала, как ее страх передается мне.
— Остановите, — закричала я, удивив Жозе и Свена. — Остановите, остановите!
Свен тут же прекратил просмотр и включил свет.
— Элизабет, что случилось? — Жозе оказался так же не готов к моей внезапной истерии, как и я сама. — Ты же знаешь, что можно вырезать крупный план при монтаже. Когда девушка так сосредоточена, она уже не такая хорошенькая. Впрочем, ничего удивительного. Для спортсменов это характерно. Ладно, не будем использовать крупный план. Нет причин для беспокойства.
Но я все еще дрожала — девушка заразила меня страхом, пробудила память. Жозе и Свен Удивленно распахнули глаза… «Осторожно, Элизабет, — приказала я себе, — или мир узнает… Что с тобой? Девушка всего лишь бежит по берегу. Только бежит по берегу». Мне удалось взять себя в руки, нацепить обычную улыбку. Я стиснула руки… Улыбайся сквозь слезы, улыбайся…
— Извини, Жозе, вероятно, сказывается усталость…
— Что ж, давайте сделаем перерыв, а затем досмотрим остальное.
— Si, Элизабет. — Жозе по-прежнему выглядел ошеломленным. — Конечно, усталость. Мы пока пообедаем, а ты отдохнешь.
Жозе встал, Свен последовал за ним.
Стоило мужчинам удалиться, как я вскочила и перемотала пленку до кадра крупным планом. Остановила мотор и всмотрелась. Страха, который я прежде видела, не было. Жозе прав, это обычное лицо спортсмена, насилующего себя ради физического совершенства, заставляющего сердце разрываться ради шестидесяти секунд славы. Мне захотелось посмотреть то место, где появляется отец в джипе. Их напряжение оказалось совершенно нормальным, даже прекрасным. Восхитительная спортсменка и преданный тренер. Как я могла спроецировать на них свои собственные мучения?
Надо сосредоточиться на следующих кадрах. Но было слишком поздно. То, что я старалась забыть, уже заполнило мое сознание.
… темная комната отца… черная… я вижу лишь приоткрытую дверь… ощущаю его тяжесть… пытаюсь выбраться, уползти, как жалкий червяк, спешащий зарыться в землю, прежде чем его убьют… я чувствую, как он вспотел… задыхаюсь… мои крики падают в темноту… я пытаюсь сдержаться, но они звучат снова… нет, нет, пожалуйста, не кричи… я сейчас умру, да, я хочу умереть… пожалуйста, позволь мне умереть, пожалуйста, позволь мне умереть… И вдруг — сладостное чудо… Я прячусь в тайнике своей души, рядом с источником прекрасного мягкого света… сказочный замок вспыхивает за спиной лавандовыми и розовыми тонами. Бетти — знаменитая балерина, исполняющая партию Авроры в «Спящей красавице»… начинается адажио роз… на мне накрахмаленная белая пачка, я беру по розе у каждого из трех величественных поклонников, по очереди поднимаю цветки вверх, балансируя на пуантах… мой последний арабеск должен длиться вечно… надо сконцентрироваться… сконцентрироваться… потому что только эти восхитительные секунды идеального равновесия способны оправдать мое существование в течение еще одной ночи, Утром я проснусь в своей постели, и все прочее окажется сном… если удастся удержать равновесие, я погружусь в небытие под его тяжелое дыхание и свои крики, пытка будет продолжаться бесконечно…
— Элизабет, — взмолилась я вслух под эхо детского крика в пустом просмотровом зале. — Пора забыть прошлое, забыть Бетти, потому что она умерла. Ты — взрослая женщина, ты живешь настоящим. Реализуешь себя с помощью этого фильма. «Фирензе» застал тебя врасплох. Никто не ожидал подобного успеха. Но ты боролась за фильм об олимпиаде. Вот твое настоящее. Он принадлежит тебе. А еще Жозе, Свену и Пасо. Тебе не изменить происшедшего. Разве стоит губить настоящее, оплакивая прошлое?
Меня знобило; подожду, пока руки снова обретут твердость и можно будет поставить новую пленку. Наконец я уселась на последний ряд и начала просмотр. Бегуны-олимпийцы в замедленном темпе бегут по той самой дорожке, на которой вскоре пожертвуют всем ради единого мига — предела мечтаний своих одиноких тренировок. Я видела велосипедистов, почти прижимавшихся к трассе на крутых виражах, юных девочек, крутившихся на брусьях, желтые грузовики, доставлявшие препятствия на стадион, прыгунов с шестом в дюйме над планкой, молившихся о том, чтобы в решающий момент повторить успех для своей страны. Пошел материал с бегунами-марафонцами в олимпийской деревне. Они бежали по улицам в сопровождении детей; маленькие олимпийские братья и сестры размахивали флажками и игрушечными факелами. Я рассмеялась проделкам американских пловцов, захваченных общей эйфорией, молодых гордых спортсменов, заснятых позже тем же вечером.
Вернулись Жозе со Свеном и с облегчением нашли прежнюю Элизабет. Напряженная неделя утомила меня… Пусть думают, что мой срыв обусловлен чисто женским. Просмотр продолжался.
— Смотрите, — я остановила пленку на исключительно удачном кадре, — вот мой любимец легкоатлет, он всегда приземляется с очаровательной улыбкой на лице.
— А здесь, — Жозе кивнул налево, — кажется, это твой американский комментатор, лыжник, освещавший зимние игры во Франции?
— Верно, верно. — Мои глаза выхватили из толпы Стивена Брендона. — Загадочный Брендон.
— Ты хорошо его знаешь? — Жозе обернулся. — Странно, что он наблюдает за тренировкой пловцов, однако смотрит куда-то вправо.
— Он — странный человек.
— Да, смотрит вправо, не на пловцов. — Глаза Жозе следили за стоявшим в толпе Стивеном. — Элизабет, кажется, на тебя.
— Не думаю, — возразила я. — Уверяю вас, женщин там хватало. Бассейн… купальники… Ну, понимаете.
Я пыталась обернуть в шутку свой интерес r Стивену. На сегодня уже достаточно бурь, мне не хотелось вспоминать, как он заставил ждать себя в «Авенида Палас».
— Он все еще смотрит вправо, — не успокаивался Жозе. — Элизабет, уверен, там стояла именно ты.
— Да не было меня в том месте. Он просто смотрит куда-то вправо.
Жозе остановил кадр.
— Но почему его взгляд полон любви?
Это было уже чересчур. Стивен даже не потрудился поздороваться со мной.
— Жозе, тебе всюду мерещится любовь, — выпалила я.
— Это делает меня счастливым, — радостно заявил он.
— Но в конце концов, — оборвала я, — даже для тебя любовь может обернуться унижением.
— Нельзя терять ни минуты, — сказала я съемочной группе. — Сейчас надо заснять натуральную подготовку к олимпиаде, потому что имитация всего этого в мадридской киностудии потребует больших расходов.
Мои сладостные фантазии насчет огромных трейлеров с кинооборудованием улетучились; нашей группе — Жозе, Свену, Пасо и некоторым другим — предстояло обойтись самым скромным съемочным, осветительным и звукозаписывающим оборудованием, максимально используя естественные условия. И все же мы отвоевали права на фильм. Не сомневаюсь, у нас все получится. В конце концов, как сказал граф, кто способен лучше меня снять малобюджетный фильм? Мы обосновались в маленьком неказистом офисе на Ла Рамбла де лас Флорас и приступили к работе.
В течение первой недели пришлось лихорадочно снимать бегунов, гимнастов, дискоболов, велосипедистов, пловцов, новый олимпийский Колизей. Жозе и Свена очаровала молодая шведская бегунья, и они захотели отснять побольше материала с ее участием. Каждое утро, стоило только солнцу подняться, она уже бежала по побережью под присмотром тренера, своего отца; правда, тот ехал за ней на джипе. К концу недели появилась масса материала. В субботу вечером мы собрались в просмотровом зале взглянуть на свою работу.
Свен поставил пленку со скандинавской бегуньей, и даже он, спокойный и невозмутимый, пришел в неописуемый восторг. Жозе буквально прыгал от радости.
— Великолепно, Свен. Великолепно! Смотри, Элизабет, как освещают ее лучи восходящего солнца. Ангел, залитый светом. Почти белые волосы. А какие краски на небе! Свен, ты просто гений.
Он обнял Свена.
— Si, Свен, ты — гений.
Я тоже обняла невозмутимого Свена, глядя на длинноногую девушку на экране. Вот на руках и груди выступили капельки пота, затем — морские брызги из-под ног. Замедленный кадр — пенящийся от набежавших волн берег — стал настоящим произведением искусства.
Камера заработала в нормальном режиме, девушка увеличила скорость, выбрасывая вперед светящиеся ноги.
— Смотрите, какое воодушевление, — кивнул Жозе. — Сейчас пойдет крупный план.
На экране появилось лицо молодой бегуньи. Девушку подталкивал не Бог, а страх! В кадре показался отец на джипе. Я почувствовала, как ее страх передается мне.
— Остановите, — закричала я, удивив Жозе и Свена. — Остановите, остановите!
Свен тут же прекратил просмотр и включил свет.
— Элизабет, что случилось? — Жозе оказался так же не готов к моей внезапной истерии, как и я сама. — Ты же знаешь, что можно вырезать крупный план при монтаже. Когда девушка так сосредоточена, она уже не такая хорошенькая. Впрочем, ничего удивительного. Для спортсменов это характерно. Ладно, не будем использовать крупный план. Нет причин для беспокойства.
Но я все еще дрожала — девушка заразила меня страхом, пробудила память. Жозе и Свен Удивленно распахнули глаза… «Осторожно, Элизабет, — приказала я себе, — или мир узнает… Что с тобой? Девушка всего лишь бежит по берегу. Только бежит по берегу». Мне удалось взять себя в руки, нацепить обычную улыбку. Я стиснула руки… Улыбайся сквозь слезы, улыбайся…
— Извини, Жозе, вероятно, сказывается усталость…
— Что ж, давайте сделаем перерыв, а затем досмотрим остальное.
— Si, Элизабет. — Жозе по-прежнему выглядел ошеломленным. — Конечно, усталость. Мы пока пообедаем, а ты отдохнешь.
Жозе встал, Свен последовал за ним.
Стоило мужчинам удалиться, как я вскочила и перемотала пленку до кадра крупным планом. Остановила мотор и всмотрелась. Страха, который я прежде видела, не было. Жозе прав, это обычное лицо спортсмена, насилующего себя ради физического совершенства, заставляющего сердце разрываться ради шестидесяти секунд славы. Мне захотелось посмотреть то место, где появляется отец в джипе. Их напряжение оказалось совершенно нормальным, даже прекрасным. Восхитительная спортсменка и преданный тренер. Как я могла спроецировать на них свои собственные мучения?
Надо сосредоточиться на следующих кадрах. Но было слишком поздно. То, что я старалась забыть, уже заполнило мое сознание.
… темная комната отца… черная… я вижу лишь приоткрытую дверь… ощущаю его тяжесть… пытаюсь выбраться, уползти, как жалкий червяк, спешащий зарыться в землю, прежде чем его убьют… я чувствую, как он вспотел… задыхаюсь… мои крики падают в темноту… я пытаюсь сдержаться, но они звучат снова… нет, нет, пожалуйста, не кричи… я сейчас умру, да, я хочу умереть… пожалуйста, позволь мне умереть, пожалуйста, позволь мне умереть… И вдруг — сладостное чудо… Я прячусь в тайнике своей души, рядом с источником прекрасного мягкого света… сказочный замок вспыхивает за спиной лавандовыми и розовыми тонами. Бетти — знаменитая балерина, исполняющая партию Авроры в «Спящей красавице»… начинается адажио роз… на мне накрахмаленная белая пачка, я беру по розе у каждого из трех величественных поклонников, по очереди поднимаю цветки вверх, балансируя на пуантах… мой последний арабеск должен длиться вечно… надо сконцентрироваться… сконцентрироваться… потому что только эти восхитительные секунды идеального равновесия способны оправдать мое существование в течение еще одной ночи, Утром я проснусь в своей постели, и все прочее окажется сном… если удастся удержать равновесие, я погружусь в небытие под его тяжелое дыхание и свои крики, пытка будет продолжаться бесконечно…
— Элизабет, — взмолилась я вслух под эхо детского крика в пустом просмотровом зале. — Пора забыть прошлое, забыть Бетти, потому что она умерла. Ты — взрослая женщина, ты живешь настоящим. Реализуешь себя с помощью этого фильма. «Фирензе» застал тебя врасплох. Никто не ожидал подобного успеха. Но ты боролась за фильм об олимпиаде. Вот твое настоящее. Он принадлежит тебе. А еще Жозе, Свену и Пасо. Тебе не изменить происшедшего. Разве стоит губить настоящее, оплакивая прошлое?
Меня знобило; подожду, пока руки снова обретут твердость и можно будет поставить новую пленку. Наконец я уселась на последний ряд и начала просмотр. Бегуны-олимпийцы в замедленном темпе бегут по той самой дорожке, на которой вскоре пожертвуют всем ради единого мига — предела мечтаний своих одиноких тренировок. Я видела велосипедистов, почти прижимавшихся к трассе на крутых виражах, юных девочек, крутившихся на брусьях, желтые грузовики, доставлявшие препятствия на стадион, прыгунов с шестом в дюйме над планкой, молившихся о том, чтобы в решающий момент повторить успех для своей страны. Пошел материал с бегунами-марафонцами в олимпийской деревне. Они бежали по улицам в сопровождении детей; маленькие олимпийские братья и сестры размахивали флажками и игрушечными факелами. Я рассмеялась проделкам американских пловцов, захваченных общей эйфорией, молодых гордых спортсменов, заснятых позже тем же вечером.
Вернулись Жозе со Свеном и с облегчением нашли прежнюю Элизабет. Напряженная неделя утомила меня… Пусть думают, что мой срыв обусловлен чисто женским. Просмотр продолжался.
— Смотрите, — я остановила пленку на исключительно удачном кадре, — вот мой любимец легкоатлет, он всегда приземляется с очаровательной улыбкой на лице.
— А здесь, — Жозе кивнул налево, — кажется, это твой американский комментатор, лыжник, освещавший зимние игры во Франции?
— Верно, верно. — Мои глаза выхватили из толпы Стивена Брендона. — Загадочный Брендон.
— Ты хорошо его знаешь? — Жозе обернулся. — Странно, что он наблюдает за тренировкой пловцов, однако смотрит куда-то вправо.
— Он — странный человек.
— Да, смотрит вправо, не на пловцов. — Глаза Жозе следили за стоявшим в толпе Стивеном. — Элизабет, кажется, на тебя.
— Не думаю, — возразила я. — Уверяю вас, женщин там хватало. Бассейн… купальники… Ну, понимаете.
Я пыталась обернуть в шутку свой интерес r Стивену. На сегодня уже достаточно бурь, мне не хотелось вспоминать, как он заставил ждать себя в «Авенида Палас».
— Он все еще смотрит вправо, — не успокаивался Жозе. — Элизабет, уверен, там стояла именно ты.
— Да не было меня в том месте. Он просто смотрит куда-то вправо.
Жозе остановил кадр.
— Но почему его взгляд полон любви?
Это было уже чересчур. Стивен даже не потрудился поздороваться со мной.
— Жозе, тебе всюду мерещится любовь, — выпалила я.
— Это делает меня счастливым, — радостно заявил он.
— Но в конце концов, — оборвала я, — даже для тебя любовь может обернуться унижением.
ГЛАВА 19
В понедельник утром мы вернулись к бассейну, чтобы еще раз заснять тренировку пловцов. В толпе зрителей я заметила Стивена Брендона. Почему он до сих пор в Барселоне? Я старалась не смотреть на него… на загорелое, здоровое лицо, голубые глаза, лукавую улыбку. Нет, только не сейчас. Как я могла? Только не Стивен. Не этот преуспевающий мужчина, великолепный спортсмен, прототип американского мужа, о котором грезит каждая американская девушка. Уже одно это отталкивало меня. «Привязанность», — произнес он в самолете, а через три часа оказался в кафе с той немкой… кем бы она ни была… не отвечал на звонки, не явился на свидание в «Авенида Палас»…
— Привет, Элизабет, как дела? — раздался за спины поставленный журналистский голос Стивена.
— О, это вы, — ответила я, наблюдая за съемкой. — Мне казалось, вы давно уже улетели в Лос-Анджелес.
— Знаете, — улыбнулся он, — я так увлекся происходящим, что согласился поработать здесь как минимум еще неделю. Но хватит обо мне. Я слышал, ваш фильм отменен?
— Мой фильм снимается, и я здесь.
— Очень рад, потому что…
— Что произошло в «Авенида Палас»? — я с ходу спросила о главном.
— О, в тот день! Очень сожалею. Я оставил вам сообщение, разве вы не получили? Позвольте объясниться. Не дай вам Бог оказаться на пыльной испанской дороге без запасного колеса. Мы прошли много миль! Слава Богу, попался фермер с маленьким грузовичком, довез нас до населенного пункта, который он назвал городом, и какой-то парень продал нам колесо за сумму, во много раз большую стоимости аренды автомобиля. Это еще пустяк… Я бы заплатил больше, чтобы нас отвезли назад. Мы всю дорогу катили колесо!
Мне не передали сообщения. Ни к чему упоминать и о моих оставшихся без ответа звонках.
— Похоже, вы заняты, не буду вас отвлекать. Послушайте… вы позволите позвонить вам позже?
Он был просто воплощением вежливости.
— Звоните, если хотите.
— Отлично! Я правда рад, что мы встретить. Поговорим позже!
Очень сомневаюсь, что он позвонит.
— Пикник в Монсерра, — пригласил меня по телефону Стивен. — Зеленые зубчатые горы, великолепная архитектура монастыря бенедиктинцев, уникальная Черная Мадонна. Вы знаете, что именно там происходит действие вагнеровской оперы «Парсифаль»? Думаю, эта прекрасная поездка займет минимум времени. Устроите себе великолепный отдых посреди рабочего дня. Мне известно, как рано встают кинематографисты — в отличие от нас, телевизионщиков. Я заеду за вами и быстро доставлю назад.
— Пикник — это замечательно, — пришлось согласиться мне. Пожалуй, встречусь со Стивеном один раз и, вероятно, смогу забыть всю эту историю.
—Договорились. Завтра в три. — Стивен, похоже, уверен, что поездка доставит массу удовольствия. — Я позабочусь о пище. Вам останется лишь обеспечить свое присутствие.
— Ладно. Я захвачу вина.
— Чудесно, — закончил он. — Жду с нетерпением.
***
Мы ехали в маленьком «фиате» среди отвесных вершин Монсерра, погода стояла великолепная. Стивен сосредоточенно маневрировал по серпантину. Я краем глаза изучала его профиль. Сложная трасса полностью поглотила его внимание, и недавняя бравада в стиле Ретта Батлера куда-то исчезла.
— Вы были правы, просто потрясающе, — заметила я, кивнув на изумительную зелень вокруг.
Стоило мне только раскрыть рот, как Стивен тотчас превратился в Пола Ньюмена, небрежно снял руку с руля, откинулся на спинку сиденья… Стал человеком, который часто носится на бешеной скорости в спортивных автомобилях, чувствует себя уверенно и на трассах посложнее, а сейчас проявляет некоторую осторожность исключительно ради меня.
— Доверьтесь мне, — откликнулся он.
Мы выбрались на поросшее травой плато. Остановились на обочине и вышли полюбоваться острыми изрезанными вершинами, видом города и порта… Забавно, как быстро исчезают люди, когда смотришь с высоты.
— Вчера в комнате прессы только о вас и говорили, — начал Стивен. — О том, как вы выкупили права и взялись за работу. Да, у вас характер. А стиль в кинобизнесе напоминает об Уолл-стрит.
—Такой же упорный труд плюс преданность делу необходимы и лыжнику-олимпийцу.
— Видимо, это справедливо для большинства лыжников. Но у меня все было не совсем так, хотя результаты почти те же. Я был просто мальчишкой-бунтарем, преданным только свободе.
— И что же заставило вас упорно тренироваться?
— Этого не было. Скоростной спуск оказался для меня естественным занятием. В Колорадо мы ежедневно катались на лыжах, но я не стремился к победе, как другие парни. Скорее был поэтом, хотел попасть на вершину, в небо, оказаться среди снегов. Там чувствовал себя свободным.
— Вы бы не попали в американскую национальную сборную только благодаря поэтическому восприятию мира и стремлению к свободе, что-то должно было измениться внутри.
— В общем, что-то, конечно, изменилось. В шестнадцать мой отец сказал, что я должен повзрослеть и подумать о деловой карьере.
— Вы не согласились?
— Нет! Мой отец был банкиром, влиятельным человеком. Чем сильнее он толкал меня в сторону Гарварда и летней работы в банке, тем сильнее я бунтовал. В те шестидесятые годы все пели о свободе, перспектива просидеть всюжизнь в банке ужасала меня. Я в основном про водил время на склонах, с моими оценками меня бы не приняли в престижный колледж.
— Неужели Гарвард так плох?
— Для меня — да! Он олицетворял мир отца я был готов на все, лишь бы избежать такой участи. Я задыхался, но отец не отпускал меня. Мне надо было превзойти всех, чтобы вырваться на свободу. Например, попасть в олимпийскую команду. В конце концов он удовлетворился, что я стал Молодым Почетным Гражданином, и оставил меня в покое.
— Что случилось с поэтом?
— Он по-прежнему жив. Значительно позже, после смерти отца, мне удалось опубликовать некоторые стихотворения, написанные на горе. Забавно — мне помогли спортивные успехи. Я зачастую думаю об авторах, которые не могут пробиться, и о том, как мне повезло…
Стивен замолчал.
— Не знаю, почему я рассказываю вам все это. Странно, но мне почему-то кажется, что могу-что между нами возникло какое-то понимание.
Ну вот, опять, подумала я, поняв, как заинтересовала меня его история. Эта старая формула «мы встречались где-то раньше среди вечности». Нет уж, увольте.
— Такое впечатление, что мы знаем друг друга лучше, чем это возможно в данных обстоительствах — продолжил он в соответствии со сценарием. — И в самолете что-то ощущалось. Верно?
Он повернулся ко мне.
— М-м-м, — все, что я могла ответить. Право, уж эти мне мужчины! Но он живет в Калифорнии. Я искала оправдание тому, что звучало, как заученная фраза. Кажется, калифорнийцы весьма откровенны и восприимчивы к космическим связям.
— Довольно обо мне. — Стивена, похоже, смутила собственная открытость. — Как вы попали в кинематограф?
— Сначала я стала балериной. Таков мой путь к свободе. Мне нравилось это занятие больше всего на свете, но к двадцати пяти годам тело подвело. Травмы. Я отчаянно пыталась восстановить форму, но не смогла. Надо было что-то делать, и мне повезло.
— Привет, Элизабет, как дела? — раздался за спины поставленный журналистский голос Стивена.
— О, это вы, — ответила я, наблюдая за съемкой. — Мне казалось, вы давно уже улетели в Лос-Анджелес.
— Знаете, — улыбнулся он, — я так увлекся происходящим, что согласился поработать здесь как минимум еще неделю. Но хватит обо мне. Я слышал, ваш фильм отменен?
— Мой фильм снимается, и я здесь.
— Очень рад, потому что…
— Что произошло в «Авенида Палас»? — я с ходу спросила о главном.
— О, в тот день! Очень сожалею. Я оставил вам сообщение, разве вы не получили? Позвольте объясниться. Не дай вам Бог оказаться на пыльной испанской дороге без запасного колеса. Мы прошли много миль! Слава Богу, попался фермер с маленьким грузовичком, довез нас до населенного пункта, который он назвал городом, и какой-то парень продал нам колесо за сумму, во много раз большую стоимости аренды автомобиля. Это еще пустяк… Я бы заплатил больше, чтобы нас отвезли назад. Мы всю дорогу катили колесо!
Мне не передали сообщения. Ни к чему упоминать и о моих оставшихся без ответа звонках.
— Похоже, вы заняты, не буду вас отвлекать. Послушайте… вы позволите позвонить вам позже?
Он был просто воплощением вежливости.
— Звоните, если хотите.
— Отлично! Я правда рад, что мы встретить. Поговорим позже!
Очень сомневаюсь, что он позвонит.
— Пикник в Монсерра, — пригласил меня по телефону Стивен. — Зеленые зубчатые горы, великолепная архитектура монастыря бенедиктинцев, уникальная Черная Мадонна. Вы знаете, что именно там происходит действие вагнеровской оперы «Парсифаль»? Думаю, эта прекрасная поездка займет минимум времени. Устроите себе великолепный отдых посреди рабочего дня. Мне известно, как рано встают кинематографисты — в отличие от нас, телевизионщиков. Я заеду за вами и быстро доставлю назад.
— Пикник — это замечательно, — пришлось согласиться мне. Пожалуй, встречусь со Стивеном один раз и, вероятно, смогу забыть всю эту историю.
—Договорились. Завтра в три. — Стивен, похоже, уверен, что поездка доставит массу удовольствия. — Я позабочусь о пище. Вам останется лишь обеспечить свое присутствие.
— Ладно. Я захвачу вина.
— Чудесно, — закончил он. — Жду с нетерпением.
***
Мы ехали в маленьком «фиате» среди отвесных вершин Монсерра, погода стояла великолепная. Стивен сосредоточенно маневрировал по серпантину. Я краем глаза изучала его профиль. Сложная трасса полностью поглотила его внимание, и недавняя бравада в стиле Ретта Батлера куда-то исчезла.
— Вы были правы, просто потрясающе, — заметила я, кивнув на изумительную зелень вокруг.
Стоило мне только раскрыть рот, как Стивен тотчас превратился в Пола Ньюмена, небрежно снял руку с руля, откинулся на спинку сиденья… Стал человеком, который часто носится на бешеной скорости в спортивных автомобилях, чувствует себя уверенно и на трассах посложнее, а сейчас проявляет некоторую осторожность исключительно ради меня.
— Доверьтесь мне, — откликнулся он.
Мы выбрались на поросшее травой плато. Остановились на обочине и вышли полюбоваться острыми изрезанными вершинами, видом города и порта… Забавно, как быстро исчезают люди, когда смотришь с высоты.
— Вчера в комнате прессы только о вас и говорили, — начал Стивен. — О том, как вы выкупили права и взялись за работу. Да, у вас характер. А стиль в кинобизнесе напоминает об Уолл-стрит.
—Такой же упорный труд плюс преданность делу необходимы и лыжнику-олимпийцу.
— Видимо, это справедливо для большинства лыжников. Но у меня все было не совсем так, хотя результаты почти те же. Я был просто мальчишкой-бунтарем, преданным только свободе.
— И что же заставило вас упорно тренироваться?
— Этого не было. Скоростной спуск оказался для меня естественным занятием. В Колорадо мы ежедневно катались на лыжах, но я не стремился к победе, как другие парни. Скорее был поэтом, хотел попасть на вершину, в небо, оказаться среди снегов. Там чувствовал себя свободным.
— Вы бы не попали в американскую национальную сборную только благодаря поэтическому восприятию мира и стремлению к свободе, что-то должно было измениться внутри.
— В общем, что-то, конечно, изменилось. В шестнадцать мой отец сказал, что я должен повзрослеть и подумать о деловой карьере.
— Вы не согласились?
— Нет! Мой отец был банкиром, влиятельным человеком. Чем сильнее он толкал меня в сторону Гарварда и летней работы в банке, тем сильнее я бунтовал. В те шестидесятые годы все пели о свободе, перспектива просидеть всюжизнь в банке ужасала меня. Я в основном про водил время на склонах, с моими оценками меня бы не приняли в престижный колледж.
— Неужели Гарвард так плох?
— Для меня — да! Он олицетворял мир отца я был готов на все, лишь бы избежать такой участи. Я задыхался, но отец не отпускал меня. Мне надо было превзойти всех, чтобы вырваться на свободу. Например, попасть в олимпийскую команду. В конце концов он удовлетворился, что я стал Молодым Почетным Гражданином, и оставил меня в покое.
— Что случилось с поэтом?
— Он по-прежнему жив. Значительно позже, после смерти отца, мне удалось опубликовать некоторые стихотворения, написанные на горе. Забавно — мне помогли спортивные успехи. Я зачастую думаю об авторах, которые не могут пробиться, и о том, как мне повезло…
Стивен замолчал.
— Не знаю, почему я рассказываю вам все это. Странно, но мне почему-то кажется, что могу-что между нами возникло какое-то понимание.
Ну вот, опять, подумала я, поняв, как заинтересовала меня его история. Эта старая формула «мы встречались где-то раньше среди вечности». Нет уж, увольте.
— Такое впечатление, что мы знаем друг друга лучше, чем это возможно в данных обстоительствах — продолжил он в соответствии со сценарием. — И в самолете что-то ощущалось. Верно?
Он повернулся ко мне.
— М-м-м, — все, что я могла ответить. Право, уж эти мне мужчины! Но он живет в Калифорнии. Я искала оправдание тому, что звучало, как заученная фраза. Кажется, калифорнийцы весьма откровенны и восприимчивы к космическим связям.
— Довольно обо мне. — Стивена, похоже, смутила собственная открытость. — Как вы попали в кинематограф?
— Сначала я стала балериной. Таков мой путь к свободе. Мне нравилось это занятие больше всего на свете, но к двадцати пяти годам тело подвело. Травмы. Я отчаянно пыталась восстановить форму, но не смогла. Надо было что-то делать, и мне повезло.