Страница:
Поблагодарив слугу, Хантер поспешил наверх, по коридору до последней двери, постучал.
– Войдите, – негромко ответил женский голос.
Хантер открыл дверь и вошел. Аннабель сидела на диване, обитом голубым бархатом; на ней был длинный пеньюар из серебристо-серого атласа, распущенные волосы свободно ниспадали на плечи.
Взглянув на нее, Хантер натужно сглотнул.
– Мне очень жаль, что вы заболели, Аннабель.
Хозяйка рассеянно погладила мягкую обивку дивана.
– Не хотелось тревожить вас в столь поздний час, но у меня так сильно билось сердце, что я испугалась.
– Ваша тревога естественна.
Хантер присел рядом с ней на диван. К тому времени, когда он повернулся, Аннабель уже распахнула пеньюар. Под ним на ней оказалась только полупрозрачная кружевная рубашка, едва прикрывающая полную грудь. Наклоняясь к пациентке, Хантер почувствовал, что теперь уже его собственное сердце забилось в ускоренном ритме. Когда он хотел убрать стетоскоп, Аннабель накрыла его руку своей.
– Хантер, – прошептала она.
Он резко вскочил.
– По-моему, с вашим сердцем все в порядке, я должен идти.
– Ах, Хантер, мне так одиноко, прошу вас, останьтесь хоть на несколько минут. Давайте выпьем по рюмочке бренди.
– Простите, не могу.
Хантер схватил саквояж и опрометью выбежал из дома.
Оставшись одна, Аннабель улыбнулась. Да, он ушел, но в следующий раз все будет по-другому. Она легла в постель и закрыла глаза, мысленно планируя очередной визит.
Через три недели Хантера снова вызвали вечером в особняк Томпсонов. Дверь открыла сама Аннабель. Ни слова не говоря, они вместе прошли в просторную библиотеку. Аннабель налила себе и гостю по рюмке бренди. Они сидели, взявшись за руки, не спеша попивали бренди и непринужденно беседовали. Когда Хантер собрался уходить, Аннабель проводила его до парадной двери, подняла голову и выжидательно посмотрела на него. Хантер улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
– Спасибо за прекрасный вечер. Я никогда вам этого не говорил, но не будь я женат… – Он оборвал себя на полуслове, быстро сбежал по ступеням и вскочил на коня. Аннабель проводила его взглядом. На ее лице играла довольная улыбка.
Хантер зашел в детскую и увидел Кэтлин, склонившуюся над кроваткой сына.
– Дорогая, у меня для тебя новости. Как ты знаешь, я давно пытаюсь найти средство от желтой лихорадки.
– Неужели наметился прогресс?
– Ну, лекарства я пока не нашел, но в конце месяца в Новом Орлеане состоится семинар, на котором соберутся многие выдающиеся врачи. Мне оказали большую честь, попросив сделать доклад о моих исследованиях.
– Это же чудесно! Я тобой горжусь!
Польщенный ее похвалой, Хантер заулыбался и продолжил:
– А почему бы нам не поехать в Новый Орлеан вместе? Нам обоим не помешал бы небольшой отпуск.
Кэтлин нахмурилась.
– Я не могу оставить Скотта.
– Прошу тебя, Кэтлин, соглашайся, ты даже не представляешь, как это для меня важно…
– Нет, нет и еще раз нет! Поезжай один, надеюсь, ты прекрасно проведешь время.
– Я так и сделаю, – холодно бросил он и вышел из детской.
На следующий день Хантер не пошел домой, а направился к особняку Аннабель. Увидев его в окно, Аннабель поспешила навстречу.
– Какой приятный сюрприз!
– Я хочу вас кое о чем попросить, – без предисловий начал Хантер.
– Вы знаете, что я все для вас сделаю.
– Давайте встретимся в Новом Орлеане. Я поеду туда на семинар, но у меня останется уйма свободного времени. Я хочу провести его с вами, дорогая.
– О Хантер! – выдохнула женщина. – Вы знаете мой ответ. Конечно, я приеду!
– Расходы я беру на себя. Я остановлюсь в отеле «Креол», а вы закажите себе номер в каком-нибудь приличном отеле поблизости.
– Не могу дождаться этого дня! Когда вы отплываете?
– Двадцать второго июля.
– Тогда я возьму себе билет на пароход на двадцать первое.
В первый вечер пребывания в Новом Орлеане Хантер должен был обедать с другими врачами. Зная, что в отеле «Сент-Чарльз» его ждет прекрасная Аннабель, он был рассеян и с нетерпением ждал конца мероприятия. И вот в половине двенадцатого Хантер с бешено бьющимся сердцем стоял под дверью номера люкс на четвертом этаже. На его стук дверь открыла сама Аннабель. Она выглядела, как всегда, прекрасно. Несколько минут они просто молча стояли друг против друга. Затем Хантер медленно снял сюртук, шагнул к Аннабель и привлек ее к себе.
– Как вы прекрасны, – прошептал он, нежно припадая к ее губам.
Аннабель улыбнулась, но ответить не успела: Хантер снова поцеловал ее, на этот раз более настойчиво. Он вынул из ее прически шпильки и слегка отстранился, чтобы полюбоваться, как ее темные волосы рассыпаются по плечам, потом привлек к себе еще теснее и стал целовать со все нарастающей страстью.
Глядя в ее улыбающееся красивое лицо, он прошептал:
– Ах, Аннабель, я так давно вас хочу…
Он прижался губами к ее шее. Аннабель с готовностью принимала его ласки и жаждала большего. Подняв голову, он увидел, что она начала расстегивать на нем рубашку. Хантер молча наблюдал за ней и улыбался. Вздохнув, Аннабель положила руки ему на грудь. Хантер снова впился в ее губы жадным поцелуем.
– Снимите платье, – прошептал он.
– Да, дорогой, да, да! – Аннабель немного отстранилась. – Мне нужно пройти в соседнюю комнату и надеть что-нибудь другое. Я вернусь через пять минут.
– Надеюсь, пять минут я выдержу, – хрипло прошептал он.
Пока Аннабель переодевалась, в дверь гостиной постучали. Хантер вздрогнул от неожиданности.
До него донесся ее голос:
– Дорогой, откройте, хорошо? Это сюрприз, я заказала для нас поздний ужин в номер: шампанское, устрицы и все такое.
– Как мило с вашей стороны, – улыбнулся Хантер.
Официант вкатил столик на колесиках и поставил у открытого окна. Заперев за ним дверь, Хантер вернулся к столу. В центре возвышалась ваза с красными розами, в серебряном ведерке охлаждалась бутылка шампанского. Сервировка была рассчитана на двоих. Глядя на золотые приборы, Хантер почувствовал легкую тошноту. Приборы с фирменным знаком отеля подавались только в особых случаях. Такими пользовались они с Кэтлин, когда проводили здесь медовый месяц. Вспомнив о тех днях любви и счастья. Хантер вздохнул, страсть, пылавшая в нем всего минуту назад, угасла. Он вдруг понял, что не может этого сделать. Он любит свою жену, и у него не может быть никакой другой женщины.
Аннабель вернулась в гостиную в откровенном серебристо-сером неглиже. Прекрасная, манящая, страстная, она ждала его.
Хантер грустно посмотрел на нее:
– Аннабель, боюсь, я обошелся с вами ужасно несправедливо.
Глава 17
Глава 18
– Войдите, – негромко ответил женский голос.
Хантер открыл дверь и вошел. Аннабель сидела на диване, обитом голубым бархатом; на ней был длинный пеньюар из серебристо-серого атласа, распущенные волосы свободно ниспадали на плечи.
Взглянув на нее, Хантер натужно сглотнул.
– Мне очень жаль, что вы заболели, Аннабель.
Хозяйка рассеянно погладила мягкую обивку дивана.
– Не хотелось тревожить вас в столь поздний час, но у меня так сильно билось сердце, что я испугалась.
– Ваша тревога естественна.
Хантер присел рядом с ней на диван. К тому времени, когда он повернулся, Аннабель уже распахнула пеньюар. Под ним на ней оказалась только полупрозрачная кружевная рубашка, едва прикрывающая полную грудь. Наклоняясь к пациентке, Хантер почувствовал, что теперь уже его собственное сердце забилось в ускоренном ритме. Когда он хотел убрать стетоскоп, Аннабель накрыла его руку своей.
– Хантер, – прошептала она.
Он резко вскочил.
– По-моему, с вашим сердцем все в порядке, я должен идти.
– Ах, Хантер, мне так одиноко, прошу вас, останьтесь хоть на несколько минут. Давайте выпьем по рюмочке бренди.
– Простите, не могу.
Хантер схватил саквояж и опрометью выбежал из дома.
Оставшись одна, Аннабель улыбнулась. Да, он ушел, но в следующий раз все будет по-другому. Она легла в постель и закрыла глаза, мысленно планируя очередной визит.
Через три недели Хантера снова вызвали вечером в особняк Томпсонов. Дверь открыла сама Аннабель. Ни слова не говоря, они вместе прошли в просторную библиотеку. Аннабель налила себе и гостю по рюмке бренди. Они сидели, взявшись за руки, не спеша попивали бренди и непринужденно беседовали. Когда Хантер собрался уходить, Аннабель проводила его до парадной двери, подняла голову и выжидательно посмотрела на него. Хантер улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
– Спасибо за прекрасный вечер. Я никогда вам этого не говорил, но не будь я женат… – Он оборвал себя на полуслове, быстро сбежал по ступеням и вскочил на коня. Аннабель проводила его взглядом. На ее лице играла довольная улыбка.
Хантер зашел в детскую и увидел Кэтлин, склонившуюся над кроваткой сына.
– Дорогая, у меня для тебя новости. Как ты знаешь, я давно пытаюсь найти средство от желтой лихорадки.
– Неужели наметился прогресс?
– Ну, лекарства я пока не нашел, но в конце месяца в Новом Орлеане состоится семинар, на котором соберутся многие выдающиеся врачи. Мне оказали большую честь, попросив сделать доклад о моих исследованиях.
– Это же чудесно! Я тобой горжусь!
Польщенный ее похвалой, Хантер заулыбался и продолжил:
– А почему бы нам не поехать в Новый Орлеан вместе? Нам обоим не помешал бы небольшой отпуск.
Кэтлин нахмурилась.
– Я не могу оставить Скотта.
– Прошу тебя, Кэтлин, соглашайся, ты даже не представляешь, как это для меня важно…
– Нет, нет и еще раз нет! Поезжай один, надеюсь, ты прекрасно проведешь время.
– Я так и сделаю, – холодно бросил он и вышел из детской.
На следующий день Хантер не пошел домой, а направился к особняку Аннабель. Увидев его в окно, Аннабель поспешила навстречу.
– Какой приятный сюрприз!
– Я хочу вас кое о чем попросить, – без предисловий начал Хантер.
– Вы знаете, что я все для вас сделаю.
– Давайте встретимся в Новом Орлеане. Я поеду туда на семинар, но у меня останется уйма свободного времени. Я хочу провести его с вами, дорогая.
– О Хантер! – выдохнула женщина. – Вы знаете мой ответ. Конечно, я приеду!
– Расходы я беру на себя. Я остановлюсь в отеле «Креол», а вы закажите себе номер в каком-нибудь приличном отеле поблизости.
– Не могу дождаться этого дня! Когда вы отплываете?
– Двадцать второго июля.
– Тогда я возьму себе билет на пароход на двадцать первое.
В первый вечер пребывания в Новом Орлеане Хантер должен был обедать с другими врачами. Зная, что в отеле «Сент-Чарльз» его ждет прекрасная Аннабель, он был рассеян и с нетерпением ждал конца мероприятия. И вот в половине двенадцатого Хантер с бешено бьющимся сердцем стоял под дверью номера люкс на четвертом этаже. На его стук дверь открыла сама Аннабель. Она выглядела, как всегда, прекрасно. Несколько минут они просто молча стояли друг против друга. Затем Хантер медленно снял сюртук, шагнул к Аннабель и привлек ее к себе.
– Как вы прекрасны, – прошептал он, нежно припадая к ее губам.
Аннабель улыбнулась, но ответить не успела: Хантер снова поцеловал ее, на этот раз более настойчиво. Он вынул из ее прически шпильки и слегка отстранился, чтобы полюбоваться, как ее темные волосы рассыпаются по плечам, потом привлек к себе еще теснее и стал целовать со все нарастающей страстью.
Глядя в ее улыбающееся красивое лицо, он прошептал:
– Ах, Аннабель, я так давно вас хочу…
Он прижался губами к ее шее. Аннабель с готовностью принимала его ласки и жаждала большего. Подняв голову, он увидел, что она начала расстегивать на нем рубашку. Хантер молча наблюдал за ней и улыбался. Вздохнув, Аннабель положила руки ему на грудь. Хантер снова впился в ее губы жадным поцелуем.
– Снимите платье, – прошептал он.
– Да, дорогой, да, да! – Аннабель немного отстранилась. – Мне нужно пройти в соседнюю комнату и надеть что-нибудь другое. Я вернусь через пять минут.
– Надеюсь, пять минут я выдержу, – хрипло прошептал он.
Пока Аннабель переодевалась, в дверь гостиной постучали. Хантер вздрогнул от неожиданности.
До него донесся ее голос:
– Дорогой, откройте, хорошо? Это сюрприз, я заказала для нас поздний ужин в номер: шампанское, устрицы и все такое.
– Как мило с вашей стороны, – улыбнулся Хантер.
Официант вкатил столик на колесиках и поставил у открытого окна. Заперев за ним дверь, Хантер вернулся к столу. В центре возвышалась ваза с красными розами, в серебряном ведерке охлаждалась бутылка шампанского. Сервировка была рассчитана на двоих. Глядя на золотые приборы, Хантер почувствовал легкую тошноту. Приборы с фирменным знаком отеля подавались только в особых случаях. Такими пользовались они с Кэтлин, когда проводили здесь медовый месяц. Вспомнив о тех днях любви и счастья. Хантер вздохнул, страсть, пылавшая в нем всего минуту назад, угасла. Он вдруг понял, что не может этого сделать. Он любит свою жену, и у него не может быть никакой другой женщины.
Аннабель вернулась в гостиную в откровенном серебристо-сером неглиже. Прекрасная, манящая, страстная, она ждала его.
Хантер грустно посмотрел на нее:
– Аннабель, боюсь, я обошелся с вами ужасно несправедливо.
Глава 17
Доусон лежал на спине, заложив руки за голову. Он устал, день выдался напряженный. Красивая девушка, которая теперь спала в комнате напротив, просидела с ним на веранде допоздна. Вопросов она задавала мало, зато о своей жизни рассказала даже больше, чем ему хотелось знать.
Когда они сидели на веранде, Доусон спросил:
– Твоя мать не будет волноваться, что ты не пришла ночевать? Может, надо сообщить ей, где ты?
– Она и не подумает волноваться, я много раз не приходила домой ночевать.
– Не продолжай, я понял. Отныне все будет по-другому, я не хочу, чтобы ты возвращалась в таверну, и я…
– О, я поняла! Вы хотите оставить меня для себя?
– Нет.
– Тогда я ничего не понимаю. Зачем вы меня сюда привезли?
– Дорогая моя, я взял тебя с собой потому, что хочу дать тебе возможность изменить жизнь к лучшему.
– Но вы купили мне красивые платья, даже духи… Наверняка вы рассчитываете получить что-то взамен.
– Да, я намереваюсь научить тебя кое-чему.
– О, я уже все знаю о…
– Нет! – рявкнул Доусон. – Ты меня не поняла! Я собираюсь обучить тебя хорошим манерам, музыке, искусству, литературе. Словом, если ты мне позволишь, я сделаю из тебя леди.
Мария молча выслушала его, а потом спросила:
– Почему вы так добры ко мне?
– Знаешь, Мария, я родился примерно в таких же условиях, что и ты, но мужчине легче пробиться наверх. Моя мать была хорошим человеком, но умерла в нищете, потому что некому было ей помочь.
– А как же ваш отец?
– Мой отец умер, когда ей было восемнадцать лет, и она осталась одна с ребенком на руках. Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое.
– Но как вы хотите этого добиться? Вы что, женитесь на мне?
– Нет, моя дорогая. – Доусон рассмеялся. – А теперь тебе пора в постель. Как ты думаешь, ты сможешь раздеться самостоятельно?
На этот раз рассмеялась Мария:
– Я с трехлетнего возраста одеваюсь и раздеваюсь сама.
Доусон не спал, думая о Марии и о том, как нелегко ей жилось. Его размышления прервал негромкий стук в дверь.
– Войдите!
Дверь приоткрылась, и в комнату вошла Мария. Она была в новой белой ночной рубашке, отделанной кружевами по вороту и манжетам. Черные волосы свободно рассыпались по плечам и спине.
– В чем дело? – спросил Доусон.
– Мне так одиноко, можно я посплю здесь? Я никогда в жизни не спала одна в кровати и уж тем более в комнате.
Доусон взял ее за руку.
– Дорогая моя, молодой девушке полагается спать одной. Я думал, тебе понравится иметь в своем распоряжении целую комнату.
– Мне понравилось, но я боюсь. Можно, я лягу с вами?
– Нет! Запомни: отныне ты не спишь с мужчинами!
Мария загрустила.
– Значит, я вам не нравлюсь, иначе вы занялись бы со мной любовью.
Доусон заставил ее посмотреть ему в глаза.
– Ты мне нравишься, даже очень, но я тебя не люблю. А теперь возвращайся в свою комнату и больше не приходи. Договорились?
Мария кивнула и вдруг, наклонившись к Доусону, поцеловала его в щеку.
– Если передумаете…
– Марш отсюда! – скомандовал он.
Следующие два месяца были для Доусона приятными: он с удовольствием наблюдал, как маленькая грязная девчонка, которую он подобрал в таверне, превращается в благовоспитанную молодую леди. Доусон перестал быть мрачным, меньше пил, чаще смеялся. Каждый вечер он переодевался к обеду и настаивал, чтобы Мария делала то же самое. После обеда они шли в библиотеку выпить кофе и пропустить по рюмочке бренди. Доусон рассказывал Марии о живописи, музыке, иногда задавал ей вопросы. Постепенно обстановка менялась с официальной на более непринужденную.
– Я больше не могу ходить в этом ужасном корсете! – заявляла Мария. – В нем невозможно дышать! А эти кринолины и обручи – до чего же в них неудобно сидеть!
Доусон расхохотался:
– Дорогая моя, на сегодня мучений достаточно. Пойди переоденься в ночную рубашку, и мы еще немного почитаем.
Марии не требовалось повторять дважды. Пробормотав: «Спасибо, Доусон», – она спешила в свою комнату.
В особенно теплые вечера они выходили на берег – Мария босая, в белой ночной рубашке, Доусон – по пояс обнаженный. Он показывал своей любознательной ученице звезды или рассказывал ей об Америке и других странах, совмещая рассказ с уроком географии.
Доусон купил Марии покладистую лошадку, которую она окрестила Золотым Блеском, и красивую амазонку. Черная шерстяная юбка, короткий жакетик-болеро, белая блузка с рюшами очень шли ей, ветер развевал красный шелковый шейный платок, черная фетровая шляпка, щегольски сдвинутая набок, была завязана под подбородком красной лентой. Доусон подсадил Марию в седло, сел на своего черного жеребца, и они вместе поскакали вдоль берега. В считанные недели Мария научилась отлично ездить верхом. Порой она бросала Доусону вызов, и они скакали наперегонки. Нередко он давал ей возможность победить только ради того, чтобы лишний раз услышать ее звонкий счастливый смех.
Как-то раз Доусон спросил Марию, о чем она мечтает.
– Я хочу выйти замуж за красивого матадора! Но это запасной вариант.
– А какой же главный? – с улыбкой поинтересовался он.
– Ты. Мне бы хотелось стать твоей женой. Разве я не превратилась в настоящую леди, как ты и хотел? Разве я не красива? Разве у меня не хорошие манеры – благодаря тебе?
– Все верно, малышка, но я не могу на тебе жениться. Я люблю другую женщину.
– Тогда почему ты на ней не женился?
– Она уже замужем.
– Неужели она вышла за другого, когда могла выйти за тебя? – изумилась Мария. – По-моему, она сделала большую глупость.
Доусон вздохнул.
– Если кто и совершил глупость, так это я. Но я постараюсь, чтобы ты вышла замуж за красивого матадора.
– Правда? – радостно воскликнула Мария. – Но как?
– Недели через две-три я повезу тебя в Мадрид. Ты очень красива, Мария; стоит матадору тебя увидеть, как он непременно влюбится.
– Спасибо! – На радостях она бросилась ему на шею и расцеловала.
Не реже раза в неделю Доусон и Мария навещали семейство Джонсов. В таких случаях Долорес заранее пекла пироги и печенье, готовила окорок. Доусон привозил детям не только еду, но и одежду, книги, игрушки. Он помогал семье Марии и деньгами. Его любимцем был трехлетний Арто. Когда Доусон приходил, Арто не отставал от него ни на шаг. Малыш боготворил высокого темноволосого мужчину, засыпавшего его подарками. Часто, глядя на очаровательное смуглое личико, Доусон втайне желал, чтобы мальчик был его сыном. В такие минуты он с грустью думал о Кэтлин. У них могли бы быть дети – смуглые темноволосые сыновья и очаровательные светловолосые дочери. Могли быть – но их не будет.
Как-то ночью после очередного посещения Джонсов Доусон долго не мог заснуть. Встав с постели, он вышел на берег, разделся и вошел в воду. Отплыв от берега ярдов на пятьдесят, он перевернулся на спину и вдруг увидел Марию. Заметив его, она радостно помахала рукой, потом безо всякого стеснения стянула через голову ночную рубашку и бросила на песок. Глядя, как ее прекрасное смуглое тело поблескивает в лунном свете, Доусон решил, что пора найти ей мужа. Продолжать прежнюю жизнь становится опасным, Мария слишком молода и красива, ему может не хватить выдержки.
– Я и не знал, что ты умеешь плавать, – сказал он, когда она подплыла ближе.
– Мне показалось, что ты не собираешься учить меня плавать, поэтому решила научиться сама. – Мария обвила руками его шею. – Я обожаю плавать, но когда ты рядом, это еще приятнее.
Обнаженное женское тело оказалось в опасной близости от его собственного, поэтому Доусон крикнул:
– Плывем наперегонки до камней!
Мария приняла вызов и поплыла рядом с ним. Забыв о своей наготе, они резвились и играли в воде, как дельфин и русалка. Доплыв до выступающих из воды камней, они ухватились руками за них.
– Ну что, пожалуй, тут я тебя и оставлю, – пошутил Доусон.
– Нет уж, это ты тут останешься, – парировала Мария.
Через некоторое время он сказал:
– Мы отплыли довольно далеко от берега, пора возвращаться.
На полпути к берегу Мария выбилась из сил. Чувствуя, что неотвратимо погружается под воду, она запаниковала.
– Доусон, я тону!
– Нет, малышка, ты не утонешь. Ложись на спину и расслабься.
Мария сделала как он велел, и он поплыл к берегу, увлекая ее за собой.
– Спасибо, Доусон, ты меня спас, – прошептала Мария, когда они достигли берега и уже можно было нащупать ногами дно.
– Не за что, – ответил он. – А теперь я хочу, чтобы ты вышла из воды, надела ночную рубашку и вернулась в свою постель.
Выждав, как ему показалось, достаточно долго, Доусон повернулся лицом к берегу. Девушка шла вдоль кромки воды, держа ночную рубашку в руках. Доусон невольно проводил ее взглядом.
Позже он, утомленный ночным заплывом, крепко спал в своей кровати и вдруг коснулся чьего-то теплого тела. Доусон резко отпрянул и услышал страстный шепот:
– Доусон, о Доусон…
– Боже правый, что ты здесь делаешь?
– Я не могла уснуть, – прошептала Мария.
– Мария, я же говорил, что тебе нечего делать в моей постели! И куда подевалась твоя ночная рубашка?
– Но ведь на тебе тоже ничего не надето!
Доусон густо покраснел, радуясь, что в темноте этого не видно.
– Пожалуй, нам пора ехать в Мадрид.
На следующий день они отбыли в Мадрид. За месяц Мария успела познакомиться с несколькими матадорами и через полгода сделала выбор. Венчание состоялось в старинной католической церкви. На праздничном банкете Мария подошла к Доусону и поцеловала его в щеку.
– Спасибо за все. Я буду по тебе очень скучать. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Скажи, чем ты теперь займешься?
– Меня вдруг одолела ностальгия, я возвращаюсь в Америку.
Когда они сидели на веранде, Доусон спросил:
– Твоя мать не будет волноваться, что ты не пришла ночевать? Может, надо сообщить ей, где ты?
– Она и не подумает волноваться, я много раз не приходила домой ночевать.
– Не продолжай, я понял. Отныне все будет по-другому, я не хочу, чтобы ты возвращалась в таверну, и я…
– О, я поняла! Вы хотите оставить меня для себя?
– Нет.
– Тогда я ничего не понимаю. Зачем вы меня сюда привезли?
– Дорогая моя, я взял тебя с собой потому, что хочу дать тебе возможность изменить жизнь к лучшему.
– Но вы купили мне красивые платья, даже духи… Наверняка вы рассчитываете получить что-то взамен.
– Да, я намереваюсь научить тебя кое-чему.
– О, я уже все знаю о…
– Нет! – рявкнул Доусон. – Ты меня не поняла! Я собираюсь обучить тебя хорошим манерам, музыке, искусству, литературе. Словом, если ты мне позволишь, я сделаю из тебя леди.
Мария молча выслушала его, а потом спросила:
– Почему вы так добры ко мне?
– Знаешь, Мария, я родился примерно в таких же условиях, что и ты, но мужчине легче пробиться наверх. Моя мать была хорошим человеком, но умерла в нищете, потому что некому было ей помочь.
– А как же ваш отец?
– Мой отец умер, когда ей было восемнадцать лет, и она осталась одна с ребенком на руках. Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое.
– Но как вы хотите этого добиться? Вы что, женитесь на мне?
– Нет, моя дорогая. – Доусон рассмеялся. – А теперь тебе пора в постель. Как ты думаешь, ты сможешь раздеться самостоятельно?
На этот раз рассмеялась Мария:
– Я с трехлетнего возраста одеваюсь и раздеваюсь сама.
Доусон не спал, думая о Марии и о том, как нелегко ей жилось. Его размышления прервал негромкий стук в дверь.
– Войдите!
Дверь приоткрылась, и в комнату вошла Мария. Она была в новой белой ночной рубашке, отделанной кружевами по вороту и манжетам. Черные волосы свободно рассыпались по плечам и спине.
– В чем дело? – спросил Доусон.
– Мне так одиноко, можно я посплю здесь? Я никогда в жизни не спала одна в кровати и уж тем более в комнате.
Доусон взял ее за руку.
– Дорогая моя, молодой девушке полагается спать одной. Я думал, тебе понравится иметь в своем распоряжении целую комнату.
– Мне понравилось, но я боюсь. Можно, я лягу с вами?
– Нет! Запомни: отныне ты не спишь с мужчинами!
Мария загрустила.
– Значит, я вам не нравлюсь, иначе вы занялись бы со мной любовью.
Доусон заставил ее посмотреть ему в глаза.
– Ты мне нравишься, даже очень, но я тебя не люблю. А теперь возвращайся в свою комнату и больше не приходи. Договорились?
Мария кивнула и вдруг, наклонившись к Доусону, поцеловала его в щеку.
– Если передумаете…
– Марш отсюда! – скомандовал он.
Следующие два месяца были для Доусона приятными: он с удовольствием наблюдал, как маленькая грязная девчонка, которую он подобрал в таверне, превращается в благовоспитанную молодую леди. Доусон перестал быть мрачным, меньше пил, чаще смеялся. Каждый вечер он переодевался к обеду и настаивал, чтобы Мария делала то же самое. После обеда они шли в библиотеку выпить кофе и пропустить по рюмочке бренди. Доусон рассказывал Марии о живописи, музыке, иногда задавал ей вопросы. Постепенно обстановка менялась с официальной на более непринужденную.
– Я больше не могу ходить в этом ужасном корсете! – заявляла Мария. – В нем невозможно дышать! А эти кринолины и обручи – до чего же в них неудобно сидеть!
Доусон расхохотался:
– Дорогая моя, на сегодня мучений достаточно. Пойди переоденься в ночную рубашку, и мы еще немного почитаем.
Марии не требовалось повторять дважды. Пробормотав: «Спасибо, Доусон», – она спешила в свою комнату.
В особенно теплые вечера они выходили на берег – Мария босая, в белой ночной рубашке, Доусон – по пояс обнаженный. Он показывал своей любознательной ученице звезды или рассказывал ей об Америке и других странах, совмещая рассказ с уроком географии.
Доусон купил Марии покладистую лошадку, которую она окрестила Золотым Блеском, и красивую амазонку. Черная шерстяная юбка, короткий жакетик-болеро, белая блузка с рюшами очень шли ей, ветер развевал красный шелковый шейный платок, черная фетровая шляпка, щегольски сдвинутая набок, была завязана под подбородком красной лентой. Доусон подсадил Марию в седло, сел на своего черного жеребца, и они вместе поскакали вдоль берега. В считанные недели Мария научилась отлично ездить верхом. Порой она бросала Доусону вызов, и они скакали наперегонки. Нередко он давал ей возможность победить только ради того, чтобы лишний раз услышать ее звонкий счастливый смех.
Как-то раз Доусон спросил Марию, о чем она мечтает.
– Я хочу выйти замуж за красивого матадора! Но это запасной вариант.
– А какой же главный? – с улыбкой поинтересовался он.
– Ты. Мне бы хотелось стать твоей женой. Разве я не превратилась в настоящую леди, как ты и хотел? Разве я не красива? Разве у меня не хорошие манеры – благодаря тебе?
– Все верно, малышка, но я не могу на тебе жениться. Я люблю другую женщину.
– Тогда почему ты на ней не женился?
– Она уже замужем.
– Неужели она вышла за другого, когда могла выйти за тебя? – изумилась Мария. – По-моему, она сделала большую глупость.
Доусон вздохнул.
– Если кто и совершил глупость, так это я. Но я постараюсь, чтобы ты вышла замуж за красивого матадора.
– Правда? – радостно воскликнула Мария. – Но как?
– Недели через две-три я повезу тебя в Мадрид. Ты очень красива, Мария; стоит матадору тебя увидеть, как он непременно влюбится.
– Спасибо! – На радостях она бросилась ему на шею и расцеловала.
Не реже раза в неделю Доусон и Мария навещали семейство Джонсов. В таких случаях Долорес заранее пекла пироги и печенье, готовила окорок. Доусон привозил детям не только еду, но и одежду, книги, игрушки. Он помогал семье Марии и деньгами. Его любимцем был трехлетний Арто. Когда Доусон приходил, Арто не отставал от него ни на шаг. Малыш боготворил высокого темноволосого мужчину, засыпавшего его подарками. Часто, глядя на очаровательное смуглое личико, Доусон втайне желал, чтобы мальчик был его сыном. В такие минуты он с грустью думал о Кэтлин. У них могли бы быть дети – смуглые темноволосые сыновья и очаровательные светловолосые дочери. Могли быть – но их не будет.
Как-то ночью после очередного посещения Джонсов Доусон долго не мог заснуть. Встав с постели, он вышел на берег, разделся и вошел в воду. Отплыв от берега ярдов на пятьдесят, он перевернулся на спину и вдруг увидел Марию. Заметив его, она радостно помахала рукой, потом безо всякого стеснения стянула через голову ночную рубашку и бросила на песок. Глядя, как ее прекрасное смуглое тело поблескивает в лунном свете, Доусон решил, что пора найти ей мужа. Продолжать прежнюю жизнь становится опасным, Мария слишком молода и красива, ему может не хватить выдержки.
– Я и не знал, что ты умеешь плавать, – сказал он, когда она подплыла ближе.
– Мне показалось, что ты не собираешься учить меня плавать, поэтому решила научиться сама. – Мария обвила руками его шею. – Я обожаю плавать, но когда ты рядом, это еще приятнее.
Обнаженное женское тело оказалось в опасной близости от его собственного, поэтому Доусон крикнул:
– Плывем наперегонки до камней!
Мария приняла вызов и поплыла рядом с ним. Забыв о своей наготе, они резвились и играли в воде, как дельфин и русалка. Доплыв до выступающих из воды камней, они ухватились руками за них.
– Ну что, пожалуй, тут я тебя и оставлю, – пошутил Доусон.
– Нет уж, это ты тут останешься, – парировала Мария.
Через некоторое время он сказал:
– Мы отплыли довольно далеко от берега, пора возвращаться.
На полпути к берегу Мария выбилась из сил. Чувствуя, что неотвратимо погружается под воду, она запаниковала.
– Доусон, я тону!
– Нет, малышка, ты не утонешь. Ложись на спину и расслабься.
Мария сделала как он велел, и он поплыл к берегу, увлекая ее за собой.
– Спасибо, Доусон, ты меня спас, – прошептала Мария, когда они достигли берега и уже можно было нащупать ногами дно.
– Не за что, – ответил он. – А теперь я хочу, чтобы ты вышла из воды, надела ночную рубашку и вернулась в свою постель.
Выждав, как ему показалось, достаточно долго, Доусон повернулся лицом к берегу. Девушка шла вдоль кромки воды, держа ночную рубашку в руках. Доусон невольно проводил ее взглядом.
Позже он, утомленный ночным заплывом, крепко спал в своей кровати и вдруг коснулся чьего-то теплого тела. Доусон резко отпрянул и услышал страстный шепот:
– Доусон, о Доусон…
– Боже правый, что ты здесь делаешь?
– Я не могла уснуть, – прошептала Мария.
– Мария, я же говорил, что тебе нечего делать в моей постели! И куда подевалась твоя ночная рубашка?
– Но ведь на тебе тоже ничего не надето!
Доусон густо покраснел, радуясь, что в темноте этого не видно.
– Пожалуй, нам пора ехать в Мадрид.
На следующий день они отбыли в Мадрид. За месяц Мария успела познакомиться с несколькими матадорами и через полгода сделала выбор. Венчание состоялось в старинной католической церкви. На праздничном банкете Мария подошла к Доусону и поцеловала его в щеку.
– Спасибо за все. Я буду по тебе очень скучать. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Скажи, чем ты теперь займешься?
– Меня вдруг одолела ностальгия, я возвращаюсь в Америку.
Глава 18
Одиннадцатого августа Скотту Александеру исполнялось три года. Этот день был также последним днем их пребывания в Новом Орлеане в гостях у семьи Ховардов. Утром Кэтлин решила в последний раз съездить в город за покупками. Скотт очень просил взять его с собой, и она согласилась.
Скотту эти походы представлялись чем-то вроде путешествия в сказочную страну. При виде прилавков, уставленных яркими игрушками, у мальчика загорелись глаза. Сияя от восторга, он показывал пальчиком то на одну, то на другую. Кэтлин мысленно взяла себе на заметку игрушки, заинтересовавшие сына больше других. Когда они вышли из магазина, не купив ни одного из выставленных там сокровищ, Скотт не заплакал, но было видно, что он очень разочарован.
Улыбнувшись, Кэтлин сказала:
– Не расстраивайся, сегодня тебе подарят много замечательных подарков. А сейчас будь умницей, иди с Ханной, мне нужно заняться кое-какими делами. – Подмигнув Ханне, она добавила: – Встретимся через час в кафе перед отелем «Сент-Чарльз».
Как только нянька и мальчик ушли, Кэтлин поспешила вернуться в магазин. Закончив с покупками, она пошла в сторону отеля, села за столик и заказала лимонад. Настроение у нее было хорошее, она предавалась приятным раздумьям.
– Кэтлин, – произнес у нее над ухом бархатный баритон.
Никакой другой голос не мог произносить ее имя вот так – будто лаская, ни от какого другого голоса по ее телу не распространялось легкое покалывание. Кэтлин медленно повернулась на звук этого завораживающего голоса. Доусон стоял совсем близко. Он оказался еще выше, чем ей помнилось. На нем были черные брюки и жемчужно-серый сюртук, прекрасно гармонировавший с белоснежной рубашкой и шелковым шейным платком. Смуглое лицо стало еще темнее, в глазах горел огонь, густые волосы отливали синевой. Кэтлин хватило одного короткого взгляда на это красивое лицо, чтобы вся боль и тоска, которые, как ей казалось, остались в прошлом, вернулись. «Я все еще его люблю, – поняла она, – люблю безрассудно, безоглядно, так, как не любила никого на свете».
Выйдя из отеля, Доусон направился к ресторану и тут увидел ее. Женщина была в легком розовом платье с глубоким вырезом, ее белокурые волосы были уложены в аккуратную прическу, открывая взгляду лебединую шею и молочно-белые плечи. Лица Доусон не видел, но наклон головы и весь ее облик были слишком знакомы. Несколько минут он стоял, не смея пошевелиться. Боясь, что, если он подойдет ближе, Кэтлин в гневе бросится от него, он решил пока не обнаруживать свое присутствие. Однако он чувствовал, что должен посмотреть ей в лицо, – пусть даже это продлится всего секунду. Он подошел ближе и тихо окликнул ее. В первый момент Кэтлин не оглянулась, и сердце Доусона застучало, как молот. Она узнала его голос и сейчас убежит. Но вот их взгляды встретились. Кэтлин улыбнулась, и гнетущее чувство одиночества, которое он ощущал все проведенные без нее годы, вмиг исчезло. Выражение ее глаз придало ему храбрости.
– Можно к тебе присоединиться?
Она ответила не колеблясь:
– Конечно! Садись, пожалуйста.
Доусон отодвинул стул и сел за столик напротив нее. Каждому хотелось коснуться другого, но ни он, ни она не решились.
Кэтлин первой прервала затянувшееся молчание:
– Ты хорошо выглядишь.
– Спасибо, ты тоже. Стала еще красивее – если такое вообще возможно.
– Ты живешь в Новом Орлеане? А я думала, ты в Европе.
– Был. Вчера вечером вернулся из Испании. А почему ты оказалась в городе?
– Я… то есть мы приехали в гости к родственникам матери.
– Мы? – переспросил Доусон. – Ты приехала с мужем?
– Нет. К сожалению, Хантеру пришлось остаться в Натчезе.
– Не одна же ты живешь в этом старом порочном городе?
– Нет, конечно, – быстро, слишком быстро, ответила Кэтлин. – Со мной родители и мой… – Она замолчала, потому что его внимание вдруг переключилось на что-то у нее за спиной. Кэтлин оглянулась. К их столику шли Ханна со Скоттом.
– Мама! – закричал мальчик. – А я ел шоколад!
– Вижу, – улыбнулась Кэтлин, – только мне кажется, что большую часть ты пронес мимо рта.
Доусон не отрываясь смотрел на мальчика.
– Хочешь посидеть у меня на коленях? – спросил он.
– Не надо, – поспешила ответить Кэтлин, – он тебя испачкает.
Но мальчик уже проворно вскарабкался на колени к незнакомцу. Доусон всмотрелся в черные глаза, сверкающие на смуглом личике.
– Скажи, Скотт, сколько тебе лет?
Мальчик оттопырил три пальца.
– Сегодня у меня день рождения, – гордо сообщил он, – и вечером я получу много-много подарков!
Доусон рассмеялся:
– Представь себе, у меня сегодня тоже день рождения!
– А вы получили подарки? – невинно поинтересовался малыш.
– Получил, сынок. Я получил такой подарок, о котором мог только мечтать.
Кэтлин вспыхнула и, скрывая смущение, строго сказала сыну:
– Скотти, слезай, нам пора домой.
– Ну еще минутку, – попросил Доусон. Он достал из кармана золотую двадцатидолларовую монету.
– Я не знал, что у тебя сегодня день рождения, поэтому не приготовил подарка. Купи себе что-нибудь сам.
Скотт посмотрел на мать:
– Мама, можно мне это взять?
– Ну конечно, – ответил за нее Доусон, – но только если ты поцелуешь меня на прощание.
Скотт охотно чмокнул его в губы и побежал к Ханне. Сходство этого восхитительного мальчика с ним самим не вызывало у Доусона сомнений. Он вопросительно посмотрел на Кэтлин.
Избегая встречаться с ним взглядом, она протянула ему руку:
– Рада была повидаться.
Доусон нежно пожал ее пальцы и произнес:
– Я остановился в четыреста двенадцатом номере. Один.
Кэтлин выдернула руку и, не сказав ни слова, ушла.
Доусон откинулся на спинку стула и стал смотреть ей вслед. Как же ему хотелось, чтобы она оглянулась! Он загадал: «Если Кэтлин оглянется, значит, она придет ко мне ночью. Господи, сделай так, чтобы она оглянулась!» И тут Кэтлин посмотрела на него и улыбнулась. Доусон вздохнул, его глаза радостно засияли. Кэтлин свернула за угол и скрылась из виду.
От поцелуя ребенка, о существовании которого он до сегодняшнего дня не подозревал, на губе остался липкий след. Доусон достал из кармана белоснежный носовой платок и почти нехотя стер шоколад.
Торжество по случаю дня рождения Скотта устроили на просторной лужайке. После обильного угощения перед ним поставили огромный торт с тремя свечами.
Кэтлин подошла к сыну, который приготовился их задувать, и сказала:
– Загадай желание.
Мальчик прильнул к матери и заглянул ей в глаза.
– Я хочу, чтобы папочка был здесь!
– Я тоже этого хочу, дорогой.
Гора подарков привела мальчика в неописуемый восторг. Когда три часа спустя Ханна увела пребывающего в радостно-возбужденном состоянии Скотта, он стал просить, чтобы ему разрешили еще поиграть с новыми игрушками. Однако стоило ей уложить его в постель, как он мгновенно заснул.
Вскоре Кэтлин зашла пожелать сыну спокойной ночи, а Ханна стала собирать его одежду. Из кармана штанишек что-то выпало. Это оказалась двадцатидолларовая монета, подаренная Доусоном. Ханна задумалась. В тысячный раз она спрашивала себя, правильно ли поступила, не рассказав Кэтлин о подслушанном ею разговоре.
– Слишком поздно, – пробормотала она тихо, вышла из детской и направилась в спальню Кэтлин. Войдя, Ханна молча протянула ей золотой. Кэтлин прижала монету к груди. Ханна немного постояла, глядя на свою питомицу, потом понимающе покачала головой и принесла из гардеробной голубое муслиновое платье.
– Жарко сегодня, правда, золотко? По-моему, вам надо съездить на прогулку, чтобы лучше спалось.
Поняв, что нянька прочла ее мысли, Кэтлин бросилась ей на шею.
– Ты одна меня понимаешь!
– Ну-ну, детка. – Ханна обняла Кэтлин большими пухлыми руками. – Я знаю, как моей девочке плохо. Что за беда, если вы с ним ненадолго встретитесь?
Нянька помогла ей одеться и причесаться. Наконец Кэтлин благополучно сидела в коляске. Забившись поглубже, она улыбалась, чувствуя себя провинившейся школьницей.
Когда она тихо постучалась в четыреста двенадцатый номер, ее колотила дрожь. Из-за двери послышался ровный голос:
– Входи, не заперто.
В номере царил полумрак. Доусон смотрел прямо на Кэтлин, застывшее лицо выражало мрачную решимость. Сейчас на нем были только коричневые брюки и белая рубашка, расстегнутая до пояса. Он принял ванну и недавно побрился, как будто ожидал ее прихода. От его чувственной улыбки, так хорошо знакомой Кэтлин, ее сердце радостно забилось. Они молча обнялись, и их губы слились в страстном поцелуе. Каждый стремился заново открыть другого. Дрожащие от нетерпения руки жадно ощупывали любимое лицо, шарили по телу. Когда первое потрясение прошло, к Кэтлин вернулся дар речи.
Скотту эти походы представлялись чем-то вроде путешествия в сказочную страну. При виде прилавков, уставленных яркими игрушками, у мальчика загорелись глаза. Сияя от восторга, он показывал пальчиком то на одну, то на другую. Кэтлин мысленно взяла себе на заметку игрушки, заинтересовавшие сына больше других. Когда они вышли из магазина, не купив ни одного из выставленных там сокровищ, Скотт не заплакал, но было видно, что он очень разочарован.
Улыбнувшись, Кэтлин сказала:
– Не расстраивайся, сегодня тебе подарят много замечательных подарков. А сейчас будь умницей, иди с Ханной, мне нужно заняться кое-какими делами. – Подмигнув Ханне, она добавила: – Встретимся через час в кафе перед отелем «Сент-Чарльз».
Как только нянька и мальчик ушли, Кэтлин поспешила вернуться в магазин. Закончив с покупками, она пошла в сторону отеля, села за столик и заказала лимонад. Настроение у нее было хорошее, она предавалась приятным раздумьям.
– Кэтлин, – произнес у нее над ухом бархатный баритон.
Никакой другой голос не мог произносить ее имя вот так – будто лаская, ни от какого другого голоса по ее телу не распространялось легкое покалывание. Кэтлин медленно повернулась на звук этого завораживающего голоса. Доусон стоял совсем близко. Он оказался еще выше, чем ей помнилось. На нем были черные брюки и жемчужно-серый сюртук, прекрасно гармонировавший с белоснежной рубашкой и шелковым шейным платком. Смуглое лицо стало еще темнее, в глазах горел огонь, густые волосы отливали синевой. Кэтлин хватило одного короткого взгляда на это красивое лицо, чтобы вся боль и тоска, которые, как ей казалось, остались в прошлом, вернулись. «Я все еще его люблю, – поняла она, – люблю безрассудно, безоглядно, так, как не любила никого на свете».
Выйдя из отеля, Доусон направился к ресторану и тут увидел ее. Женщина была в легком розовом платье с глубоким вырезом, ее белокурые волосы были уложены в аккуратную прическу, открывая взгляду лебединую шею и молочно-белые плечи. Лица Доусон не видел, но наклон головы и весь ее облик были слишком знакомы. Несколько минут он стоял, не смея пошевелиться. Боясь, что, если он подойдет ближе, Кэтлин в гневе бросится от него, он решил пока не обнаруживать свое присутствие. Однако он чувствовал, что должен посмотреть ей в лицо, – пусть даже это продлится всего секунду. Он подошел ближе и тихо окликнул ее. В первый момент Кэтлин не оглянулась, и сердце Доусона застучало, как молот. Она узнала его голос и сейчас убежит. Но вот их взгляды встретились. Кэтлин улыбнулась, и гнетущее чувство одиночества, которое он ощущал все проведенные без нее годы, вмиг исчезло. Выражение ее глаз придало ему храбрости.
– Можно к тебе присоединиться?
Она ответила не колеблясь:
– Конечно! Садись, пожалуйста.
Доусон отодвинул стул и сел за столик напротив нее. Каждому хотелось коснуться другого, но ни он, ни она не решились.
Кэтлин первой прервала затянувшееся молчание:
– Ты хорошо выглядишь.
– Спасибо, ты тоже. Стала еще красивее – если такое вообще возможно.
– Ты живешь в Новом Орлеане? А я думала, ты в Европе.
– Был. Вчера вечером вернулся из Испании. А почему ты оказалась в городе?
– Я… то есть мы приехали в гости к родственникам матери.
– Мы? – переспросил Доусон. – Ты приехала с мужем?
– Нет. К сожалению, Хантеру пришлось остаться в Натчезе.
– Не одна же ты живешь в этом старом порочном городе?
– Нет, конечно, – быстро, слишком быстро, ответила Кэтлин. – Со мной родители и мой… – Она замолчала, потому что его внимание вдруг переключилось на что-то у нее за спиной. Кэтлин оглянулась. К их столику шли Ханна со Скоттом.
– Мама! – закричал мальчик. – А я ел шоколад!
– Вижу, – улыбнулась Кэтлин, – только мне кажется, что большую часть ты пронес мимо рта.
Доусон не отрываясь смотрел на мальчика.
– Хочешь посидеть у меня на коленях? – спросил он.
– Не надо, – поспешила ответить Кэтлин, – он тебя испачкает.
Но мальчик уже проворно вскарабкался на колени к незнакомцу. Доусон всмотрелся в черные глаза, сверкающие на смуглом личике.
– Скажи, Скотт, сколько тебе лет?
Мальчик оттопырил три пальца.
– Сегодня у меня день рождения, – гордо сообщил он, – и вечером я получу много-много подарков!
Доусон рассмеялся:
– Представь себе, у меня сегодня тоже день рождения!
– А вы получили подарки? – невинно поинтересовался малыш.
– Получил, сынок. Я получил такой подарок, о котором мог только мечтать.
Кэтлин вспыхнула и, скрывая смущение, строго сказала сыну:
– Скотти, слезай, нам пора домой.
– Ну еще минутку, – попросил Доусон. Он достал из кармана золотую двадцатидолларовую монету.
– Я не знал, что у тебя сегодня день рождения, поэтому не приготовил подарка. Купи себе что-нибудь сам.
Скотт посмотрел на мать:
– Мама, можно мне это взять?
– Ну конечно, – ответил за нее Доусон, – но только если ты поцелуешь меня на прощание.
Скотт охотно чмокнул его в губы и побежал к Ханне. Сходство этого восхитительного мальчика с ним самим не вызывало у Доусона сомнений. Он вопросительно посмотрел на Кэтлин.
Избегая встречаться с ним взглядом, она протянула ему руку:
– Рада была повидаться.
Доусон нежно пожал ее пальцы и произнес:
– Я остановился в четыреста двенадцатом номере. Один.
Кэтлин выдернула руку и, не сказав ни слова, ушла.
Доусон откинулся на спинку стула и стал смотреть ей вслед. Как же ему хотелось, чтобы она оглянулась! Он загадал: «Если Кэтлин оглянется, значит, она придет ко мне ночью. Господи, сделай так, чтобы она оглянулась!» И тут Кэтлин посмотрела на него и улыбнулась. Доусон вздохнул, его глаза радостно засияли. Кэтлин свернула за угол и скрылась из виду.
От поцелуя ребенка, о существовании которого он до сегодняшнего дня не подозревал, на губе остался липкий след. Доусон достал из кармана белоснежный носовой платок и почти нехотя стер шоколад.
Торжество по случаю дня рождения Скотта устроили на просторной лужайке. После обильного угощения перед ним поставили огромный торт с тремя свечами.
Кэтлин подошла к сыну, который приготовился их задувать, и сказала:
– Загадай желание.
Мальчик прильнул к матери и заглянул ей в глаза.
– Я хочу, чтобы папочка был здесь!
– Я тоже этого хочу, дорогой.
Гора подарков привела мальчика в неописуемый восторг. Когда три часа спустя Ханна увела пребывающего в радостно-возбужденном состоянии Скотта, он стал просить, чтобы ему разрешили еще поиграть с новыми игрушками. Однако стоило ей уложить его в постель, как он мгновенно заснул.
Вскоре Кэтлин зашла пожелать сыну спокойной ночи, а Ханна стала собирать его одежду. Из кармана штанишек что-то выпало. Это оказалась двадцатидолларовая монета, подаренная Доусоном. Ханна задумалась. В тысячный раз она спрашивала себя, правильно ли поступила, не рассказав Кэтлин о подслушанном ею разговоре.
– Слишком поздно, – пробормотала она тихо, вышла из детской и направилась в спальню Кэтлин. Войдя, Ханна молча протянула ей золотой. Кэтлин прижала монету к груди. Ханна немного постояла, глядя на свою питомицу, потом понимающе покачала головой и принесла из гардеробной голубое муслиновое платье.
– Жарко сегодня, правда, золотко? По-моему, вам надо съездить на прогулку, чтобы лучше спалось.
Поняв, что нянька прочла ее мысли, Кэтлин бросилась ей на шею.
– Ты одна меня понимаешь!
– Ну-ну, детка. – Ханна обняла Кэтлин большими пухлыми руками. – Я знаю, как моей девочке плохо. Что за беда, если вы с ним ненадолго встретитесь?
Нянька помогла ей одеться и причесаться. Наконец Кэтлин благополучно сидела в коляске. Забившись поглубже, она улыбалась, чувствуя себя провинившейся школьницей.
Когда она тихо постучалась в четыреста двенадцатый номер, ее колотила дрожь. Из-за двери послышался ровный голос:
– Входи, не заперто.
В номере царил полумрак. Доусон смотрел прямо на Кэтлин, застывшее лицо выражало мрачную решимость. Сейчас на нем были только коричневые брюки и белая рубашка, расстегнутая до пояса. Он принял ванну и недавно побрился, как будто ожидал ее прихода. От его чувственной улыбки, так хорошо знакомой Кэтлин, ее сердце радостно забилось. Они молча обнялись, и их губы слились в страстном поцелуе. Каждый стремился заново открыть другого. Дрожащие от нетерпения руки жадно ощупывали любимое лицо, шарили по телу. Когда первое потрясение прошло, к Кэтлин вернулся дар речи.