Страница:
Кончает апостол, по обыкновению своему, нравственными указаниями. Культ христианина есть культ разума, без иной жертвы, кроме жертвы самого себя. Каждый должен приносить Богу жертву чистую, достойную быть благосклонно принятой. Дух церкви должен быть скромный, согласный, дружный; все дары и виды деятельности внутренне связаны между собой. В одном теле много членов, но не у всех членов одно и то же тело; и все члены друг в друге нуждаются. Пророки, диаконы, проповедники, учителя, благотворители, начальники, исполняющие дела милосердия, все одинаково нужны, лишь бы они вносили в исполнение своих обязанностей простоту, усердие, радость, которых требуют эти обязанности, Любовь непритворная, братство, почтительность и предупредительность, усердие, пыл, радушие, надежда, приветливость, терпение, согласие, кротость, прощение обид, любовь к ближнему, стремление принимать участие в нуждах святых, благословение гонителей, радость с радующимися и плач с плачущими, одоление зла не злом, а добром, - вот нравственность, отчасти заимствованная у древних еврейских книг, которую, после Иисуса, проповедует Павел. По-видимому, в то время, когда он писал это послание, различные церкви, особенно римская, насчитывали в лоне своем либо последователей Иуды Гавлонита, отрицавших законность налогов и проповедовавших бунт против римских властей, либо эвионитов, безусловно противопоставлявших царствие Мессии царствию Сатаны, и отожествлявшие с последним настоящий мир. Павел отвечает им, как истый ученик Иисуса:
"Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению; а противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее; ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отомститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите; ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь". Это писалось в четвертый год царствования Нерона. Этот государь еще не подавал никакого повода проклинать его. Правление его до той поры было лучшим, какое только переживалось со смерти Августа. В то время, когда Павел, с большим здравым смыслом, защищал против еврейской теократии налоги, Нерон смягчал строгость последних и старался даже осуществить в этом направлении самые радикальные реформы. Христианам в то время нельзя было на него пожаловаться, и вполне понятно, что в такое время, когда римская власть скорее содействовала, чем мешала делу Павла, последний старался предупредить крамольные движения, которые могли все погубить и к которым римские евреи были очень склонны. Такие бунты, аресты и казни, являвшиеся следствием их, ставили новую секту в крайне неблагоприятное положение, и из-за них ее адептов смешивали с ворами и нарушителями общественного порядка. Павел обладал слишком большим тактом, чтобы быть возбудителем волнений; он хотел, чтобы имя христианина носилось с достоинством, чтобы христианин был человек порядка, чтобы у него не было недоразумений с полицией и чтобы он в глазах язычников пользовался доброй славой. Вот отчего он написал эту страничку, одинаково странную и со стороны еврея, и со стороны христианина. К тому же там с редкой наивностью проглядывает все, что было в возникающем христианстве опасного для политики. Теория божественности всякой установленной власти ясно представлена. Нерон провозглашен апостолом Павлом служителем Божьим, представителем божественной власти! Христианин, когда он получит возможность свободно исповедывать свою религию, будет слепым подданным, но никоим образом не гражданином. Я не хочу высказывать этим никакого осуждения; никогда нельзя выдающимся образом делать одновременно два дела; политика не заключает в себе всего, и слава христианства именно в том, что оно сумело вне ее создать целый мир. Но вот какие опасности связаны с безусловными теориями! "Служитель Божий", одобрения которого должны искать все честные люди, меч которого грозен только злым, через несколько лет превратился в апокалиптического зверя, в Антихриста, гонителя святых.
Странное состояние умов, общераспространенное убеждение, что близок конец мира, объясняют, впрочем, это высокомерное равнодушие: "Наступил уже час пробудиться нам от сна. Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света. Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти".
Борьба Павла с его противниками, в большей или меньшей мере эвионитами, возобновляется в той части послания, которая касается воздержания от мяса и соблюдения неомений, шабаша и других дней. Эвионизм, главным центром которого уже тогда был Рим, крепко держался за эти внешние обрядности, которые, по правде сказать, представляли собой лишь продолжение эссенийства. Были щепетильные люди-аскеты, которые не только соблюдали указания закона насчет мяса, но еще более того, налагали на себя воздержание от всего, кроме зелени, и не пили вина. Нужно вспомнить, что христиане набирались из людей очень благочестивых, и, как таковых, крайне склонных к набожным обрядностям. Делаясь христианами, эти люди оставались верными своим старым привычкам, или скорее даже и принятие христианства было для них только лишним актом набожности (religio). Павел и в этом новом послании не отступает от превосходных наставлений и правил, начертанных им уже коринфянам. Сами по себе эти обряды совершенно суетны. Но важнее всего не соблазнять слабых духом, не смущать их, не рассуждать с ними. Пусть тот, чье сознание светло, не презирает того, кто слабодушен. Пусть богобоязненный не позволяет себе судить того, взгляды которого шире. Пусть каждый поступает по собственному разумению; добро то, что считаем добром перед Богом. Как решиться осудить брата своего? Всех нас будет судить Христос; каждый будет отвечать только сам за себя. Различие в мясе неосновательно; все чисто. Важно же не вводить в соблазн брата своего. Если, вкушая дозволенное мясо, ты огорчаешь брата своего, берегись; не губи из-за вопроса о мясе души, за которую умер Христос. Царство Божие - не пища и питие, а праведность, мир, радость и созидание.
Ученики Павла несколько дней занимались переписыванием этого манифеста для разных церквей. Послание к Македонским церквам написал Тертий. Македонцы, сопровождавшие Павла, и коринфяне, имевшие связи с церквами севера Греции, воспользовались случаем, чтобы послать привет знакомым братьям. Послание к эфесянам содержало поименные поклоны Павла почти всем христианам этой обширной церкви. Так как между Коринфом и Македонией с одной стороны и Эфесом с другой сношений было мало, апостол не говорит ничего Эфесянам об окружавших его людях; но он усердно поручает их заботам Фиву, Кенхрейскую диакониссу, которая, вероятно, отнесла им письмо. Эта бедная женщина отправилась в суровое зимнее путешествие через Архипелаг без всяких других средств, кроме рекомендации Павла. Эфесскую церковь он просил принять ее достойным святых образом и позаботиться обо всем необходимом для нее. Павел, вероятно, несколько тревожился об интригах иудео-христианской партии в Эфесе, ибо в конце послания он собственноручно приписал:
"Умоляю вас, братия, остерегайтесь производящих разделения и соблазна, вопреки учению, которому вы научились, и уклоняйтесь от них; ибо такие люди служат не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву, и ласкательством и красноречием обольщают сердца простодушных. Ваша покорность вере всем известна; посему я радуюсь за вас, но желаю, чтобы вы были мудры на добро и просты на зло. Бог же мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре". Как мы видели, Павел, составляя это послание, собирался послать его римской церкви. Последняя со времени эдикта Клавдия восстановилась и о ней слышно было много хорошего. Она была немногочисленна и вообще состояла из эвионитов и иудео-христиан; были в ней однако и прозелиты и обращенные язычники. Мысль обратиться с догматическим трактатом к церкви, не им основанной, была смела и совершенно не отвечала обычаю Павла. Он очень беспокоился, чтобы его шаг не был сочтен вторжением; он старательно избегал всего, что могло напоминать тон учителя, говорящего с властным авторитетом; он не послал личных поклонов. При этих предосторожностях он читал, что признанный уже за ним титул апостола язычников давал ему право обращаться к церкви, которой он никогда не видал. Его занимало важное положение Рима, как столицы империи, уже несколько лет он собирался туда пойти. He имея пока возможности осуществить это намерение, он пожелал показать свое расположение этой славной церкви, содержавшей разряд верных, которых он считал себя как бы пастырем, и возвестить ей благую весть скорого своего прибытия. Составление и рассылка так наз. послания "к Римлянам" заняли большую часть тех трех зимних месяцев, которые Павел провел на этот раз в Коринфе. В известном смысле это были дни его жизни, употребленные наилучшим образом. Произведение это стало впоследствии изложением догматического христианства, объявлением богословием войны философии, капитальной причиной, склонившей целый разряд суровых умов принять христианство, как способ вознестись над разумом, провозглашая божественность и веродостойность нелепого. Оправдание следствие приложения заслуг Христа; волей и действиями нашими руководит Бог. В этом низвержение разума, который, по существу пелагейский, имеет основным догматом свободу и личную ценность заслуг. А между тем учение Павла, противное всякому человеческому смыслу, было в истинном смысле освободительным и благотворным. Оно отделило христианство от иудейства; оно отделило протестантство от католичества. Набожные обрядности, внушающие ханже, что он спасается ими, имеют два недостатка: во-первых, они убивают нравственность, уверяя набожного человека в том, что есть верный и удобный способ войти в рай помимо Бога. Самый жесткий сердцем еврей, злой и эгоистичный ростовщик воображал, что соблюдением Закона он заставляет Бога спасти его. Католик времен Людовика XI представлял себе, что обеднями можно дойти до Бога также, как бы через судебного пристава, так что какой-нибудь дурной человек, нелюбимый Богом, мог наверняка выиграть царство Божие, и Бог обязан был допустить его к себе. Апостол Павел энергически восстал против такого нечестия, к каковому еврейство привел талмудизм, а христианство католицизм средних веков. По взгляду Павла, оправдание дается не делами, а верой; спасает вера в Иисуса. Вот отчего это учение, по внешности такое нелиберальное, сходилось с учениями всех реформаторов, было рычагом, которым Уиклеф, Ян Гус, Лютер, Кальвин, Сен-Сиран подняли вековую традицию рутины, пошлого доверия к священнику и к некоторого рода внешней праведности - не связанной с душевными движениями.
Другой недостаток обрядностей - то, что они склоняют к щепетильности. Обрядности, если предполагают за ними самостоятельную, ex opere operato, ценность, независимо от состояния души, открывают простор всем тонкостям хитроумной казуистики. Дело закона становится рецептом, удачное действие которого зависит от точного испытания его. И здесь талмудизм и католичество сошлись. Еврейских ханжей времен Иисуса и апостола Павла пугала возможность не исполнить вполне всего Закона, оказаться нерадивым. Было общепринято, что самый святой человек грешит, что невозможно не нарушить долга. Доходили почти до сожаления о том, что Бог дал Закон, раз это приводило только к нарушениям его; признавались в той странной мысли, что Бог отлично мог установить все эти правила только для того, чтобы заставить грешить и всех сделать грешниками. Иисус, по мысли его учеников, пришел сделать более легким доступ в царство Божие, который фарисеи сделали таким трудным, расширить врата иудейства, так сильно суженные. По крайней мере Павел не представляет себе иной возможности уничтожить грех, как уничтожив Закон. Рассуждение его имеет нечто общее с умозаключениями пробабилистов; умножать обязанности, значит умножать и нарушения их; освободить совесть, расширить ее до последней возможности, значит предупреждать проступки, ибо никто не нарушает правила, которое не считает для себя обязательным.
Великая мука для щепетильных - сомнение; кто их избавляет от последнего, тот всемогущ над ними. Одним из обычнейших взглядов набожных пиетистских сект в Англии является понимание Иисуса как того, кто облегчает совесть, укрепляет виновного, успокаивает грешную душу, избавляет мысль от зла. Подавленный чувством греха и погибели, Павел тоже находит себе покой только в Иисусе. Все до последнего люди грешны из-за происхождения своего от Адама. Еврейство, через свои жертвы за грехи, установило как бы представление об открытом счете между человеком и Богом, о долге и списании его; представление довольно неправильное, ибо грех возвратить нельзя, а можно только исправить его; раз преступление совершено, оно так и останется до скончания веков; только совесть, совершившая его, может опять подняться и совершить совершенно противоположные дела. Власть отпускать грехи была одна из тех, которые, по мнению христиан, Иисус дал своим ученикам. He было в церкви власти драгоценнее этой. Совершение греха, угрызения совести стали поводом к принятию христианства, "Возвещается вам прощение грехов и во всем, в чем вы не могли оправдаться по Закону Моисееву" - что может быть соблазнительнее для еврея? Одной из причин, утвердивших, как говорят, Константина в христианстве, была вера в то, что одни христиане обладают властью искупления, могущей успокоить душу отца, убившего своего сына. Милосердый Иисус, всепрощающий, отдающий даже некоторое предпочтение согрешившим, явился в этом смущенном мире великим миротворцем духа. Стали говорить себе, что хорошо согрешить, что всякое отпущение дается по милости, что только вера может оправдать.
Такое недоразумение объясняется одной особенностью семитических наречий, которая извиняет эту несовершенную психологию. Форма хифил в одно и то же время имеет и действительное значение, т. ч. хаздик одинаково значит и "делать праведным", и "объявлять праведным, и отпускать кому-нибудь проступок, совершенный им, и объявлять, что он и не совершал его. Из-за этой особенности "оправданным" является не только тот, кому проступок прощен, но и тот, кто успокоен в собственных глазах, кому уже нечего думать о грехах, которые он мог содеять, о правилах, которые он по незнанию своему мог нарушить.
Когда Павел отослал свое грозное послание, он почти определил уже день своего отъезда. Его обуревала самая тяжелая тревога; он предчувствовал важные несчастья, и часто прилагал к себе стихи псалма: "За тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание". Очень точные и слишком хорошо оправдавшийся сведения указывали ему на опасность, которым ему предстояло подвергнуться со стороны иудейских евреев. Он неуверен был даже в расположении иерусалимской церкви. Столько раз приходилось ему видеть, что в этой церкви царят мелочные предрассудки, что он опасался дурного приема, который, в виду числа верующих, сопровождавших его и еще не особенно крепких, произвел бы гибельное впечатление. Он непрестанно приглашал верных молиться Богу за то, чтобы приношение его было бы принято милостиво святыми. Вводить таким образом в непосредственное соприкосновение робких неофитов-провинциалов со столичной аристократией было крайне смелой мыслью. Руководимый своей удивительной прямотой, Павел тем не менее, упорствовал в своем намерении. Он считал себя связанным приказом св. Духа. Особенно он напирал на то, что он идет в Иерусалим послужить святым; он изображал себя диаконом иерусалимских бедных. Главнейшие его ученики и депутаты, везшие приношения своих церквей, находились около него, готовые к отбытию Это были, напомним, Сопатр из Верии, Аристарх и Секунд из Фессалоники, Гай из Дервии, Тихик и Трофим Эфесские и, наконец, Тимофей.
В то время, когда Павел собрался сесть на корабль, идущий в Сирию, правота его опасений подтвердилась. Открыт был между евреями заговор, имевший целью похитить или убить его во время путешествия. Дабы обмануть эти планы, Павел не задумываясь изменил маршрут. Решено было опять пройти через Македонию; отъезд произошел около апреля 58 г.
Так окончилась третья миссия, которая, в мыслях Павла, заканчивала первую часть его апостольских планов. Все восточные провинции римской империи, от крайних границ ее к востоку до Иллирии, все, исключая Египет, слышали благовествование. Ни разу апостол не отступил от своего правила проповедовать только в тех странах, которые еще не слышали имени Христа, т. е. где другие апостолы не проходили; все дело его было самостоятельным и принадлежало исключительно ему одному. Полем третьей миссии были те же страны, что и во второй; Павел несколько вертелся в одном кругу и начинал чувствовать тесноту. Ему хотелось теперь скорее осуществить вторую часть своих планов, т. е. возвестить имя Иисусово западному миру, чтобы можно было сказать, что тайна, скрытая во веки веков, стала известной всем народам.
В Риме он был опережен, да к тому же сторонники обрезания составляли большинство в этой церкви. Он хотел появиться в столице империи только в качестве всемирного пастыря языческих церквей, чтобы укрепить в вере обращенных язычников, а не в качестве основателя. Он хотел лишь посетить ее, насладиться некоторое время обществом верных, отдохнуть и поучиться среди них, потом, по обычаю своему, взять новых спутников и пойти с ними в дальнейший путь. За Римом взоры его обращались к Испании. В последнюю в то время еще не переселялись еврейские эмигранты; стало быть, апостол на этот раз хотел отступить от своей привычки идти по следам синагог и предшествовавших еврейских учреждений. Но Испания считалась границей запада: точно так же, как Павел, из того, что он был в Ахайи и Македонии, считает себя вправе вывести, что он доходил до Иллирии, точно также он в мыслях своих считает, что когда он побывает в Испании, можно будет правдиво сказать, что имя Иисусово возвещено до пределов земли и что проповедь Евангелия вполне закончена Мы увидим как обстоятельства, не зависевшие от воли Павла, помешали ему осуществить вторую часть постановленной им себе великой задачи. Ему было 45-48 лет; он наверное нашел бы и время и силы совершить в латинском мире одну или две таких миссии, какие он так удачно провел в греческом мире; но роковое путешествие в Иерусалим погубило все его планы. Павел чувствовал опасности? связанные с этим путешествием; да и все вокруг него понимали их. Однако, он не мог отказаться от намерения, которому придавал столько значения. Иерусалим должен был погубить Павла. Для возникающего христианства было одним из самых неблагоприятных условий, что столицей его являлся очаг такого ярого фанатизма. Событие, через десять лет долженствовавшее до основания уничтожить иерусалимскую церковь, оказало христианству величайшую услугу, какая только была оказана ему на всем протяжении долгой его истории. Вопрос жизни и смерти заключался в том, освободится или нет нарождающаяся секта от еврейства. А если бы иерусалимские святые, группировавшиеся вокруг храма, навсегда остались аристократией и, так сказать, "римским двором" христианства, этот великий разрыв не произошел бы; секта Иисуса, подобно Иоанновой, угасла бы в неизвестности, и христиане потонули бы среди еврейских сектантов первого и второго веков.
Глава 18. Возвращение Павла в Иерусалим
Итак, Павел и депутаты церквей отправились из Кенхр, неся с собой сбор верных в пользу бедных Иерусалима, и направились в Македонию. Это было как бы первое паломничество в святую землю, первое путешествие благочестивых обращенных к колыбели их веры. По-видимому, корабль, в течение части пути, был нанят на их средства и повиновался их приказаниям, но представлял он, должно быть, простую барку с палубой. Делали они 15-20 миль в день, каждый вечер делали остановку и проводили ночь на островах или в гаванях, которыми усеяно побережье; ночевали в постоялых дворах возле берега. Там часто бывало много народа, и в том числе добрые люди, недалекие от царствия Божия. Однако, барку, с загнутыми кормой и носом, вытаскивали на песок или оставляли на якоре где-нибудь в безопасном месте. Неизвестно, пристал ли апостол на этот раз к Фессалонике; вероятно, нет: это был бы большой крюк. В Неаполисе Павлу захотелось посетить Филиппийскую церковь, недалеко оттуда. Он послал всех своих спутников вперед и велел им ожидать его в Троаде. Сам он пошел в Филиппы, отпраздновал там пасху и провел в отдыхе, с самыми любимыми для него в мире людьми, те семь дней, в которые ели опресноки. В Филиппах Павел нашел ученика, который во время второй его миссии руководил его первыми шагами в Македонии, по всей вероятности, ни кого иного, как Луку. Он снова взял его с собой и таким образом приобщил к путешествию рассказчика, которому предстояло передать нам воспоминания о нем с бесконечным очарованием и правдивостью. Когда дни опресноков окончились, Павел и Лука опять сели на корабль в Неаполисе. Ветры, вероятно, были противны им, ибо им понадобилось пять дней на переезд из Неаполиса в Троаду. Там ждала их вся апостольская группа полностью. В Троаде, как мы уже сказали, была церковь; апостол провел с нею 7 дней и очень утешил ее. Всеобщее волнение увеличилось от одного случая. Канун отъезда был воскресение; ученики, по обычаю, собрались вечером, чтобы вместе преломить хлеб. Комната, где они находились, была одна из тех высоких горниц, которые так приятны на востоке, особенно в приморских гаванях. Собрание было многочисленное и торжественное. Павел продолжал повсюду видеть знамения предстоящих ему испытаний; он непрестанно возвращался в беседе к своему близкому концу, и объявлял присутствовавшим, что он навсегда прощается с ними. Был май месяц; окно было открыто, и много ламп освещало комнату. Павел весь вечер говорил с неутомимым рвением; в полночь он еще говорил, и хлеб еще не преломили, как вдруг поднялся крик ужаса. Отрок, по имени Евтихий, сидевший на краю окна, погрузился в глубокий сон и упал из окна с третьего этажа на землю. Его поднимают, считают его мертвым. Павел, убежденный в своей чудотворной власти, без колебаний делает то, что сделал, говорят, Елисей: он простерся на юноше, лежавшем в обмороке, положил грудь свою на его грудь, руки свои на его руки, и через минуту с уверенностью заявил, что оплакиваемый еще жив. Действительно, юноша только оглушен был падением; он вскоре пришел в себя. Велика была радость, и все сочли это чудом. Поднялись в верхнюю горницу, преломили хлеб, и Павел продолжал беседу до зари.
Несколько часов спустя корабль поставил паруса. Только депутаты и ученики сели на него; Павел предпочел пешком, или, по крайней мере, сухим путем совершить путь из Троады в Ассос (около восьми миль). Решено было встретиться в Ассосе, так и случилось. С этого времени Павел и спутники его уже не расставались. В первый день совершили путь из Ассоса в Митилену, где сделали стоянку; во второй день поплыли по проливу, разделяющему Хиос от полуострова Клазомен; на третий пристали к Самосу; но, по неизвестной нам причине, Павел и его спутники предпочли отправиться провести ночь на Трогильскую стоянку, под стрелой соседнего мыса, у подножья горы Микале. Таким образом они прошли мимо Эфеса, не приставая к нему. Так пожелал апостол: он боялся, чтобы дружба Эфесских верных не задержала его, чтобы сам он не оказался не в состоянии оторваться от любимого города; а он сильно хотел отпраздновать в Иерусалиме Пятидесятницу, и так как с Пасхи прошло уже 23 или 24 дня, времени терять было нечего. На следующий день краткий морской переход привел группу верных из Трогила в один из портов Милета. Тут Павел почувствовал сильную досаду о том, что он, не подав признака жизни, проехал мимо своей любимой эфесской общины. Он послал одного из своих спутников предупредить ее, что он находится в нескольких милях от нее, и пригласить к нему старейшин или надзирателей. Те поспешили придти, и когда они собрались, Павел обратился к ним с трогательной речью, сводом и последним словом его апостольской жизни : "Вы знаете, как я с первого дня, в который пришел в Асию, все время был с вами, работая Господу со всяким смиренномудрием и многими слезами, среди искушения, приключавшихся мне по злоумышлениям Иудеев; как я не пропустил ничего полезного, о чем вам не проповедовал бы и чему не учил бы вас всенародно и по домам, возвещая иудеям и эллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ныне я, по влечению Духа, иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, говоря, что узы и скорби ждут меня. Но я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса, проповедать Евангелие благодати Божией. И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя Царствие Божие. Посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех; ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию. Итак внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями, пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею. Ибо я знаю, что по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою. Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас. И ныне предаю вас, братия, Богу и слову благодати Его, могущему назидать вас более и дать вам наследие со всеми освященными. Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: "блаженнее давать, нежели принимать".
"Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению; а противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее; ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отомститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите; ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь". Это писалось в четвертый год царствования Нерона. Этот государь еще не подавал никакого повода проклинать его. Правление его до той поры было лучшим, какое только переживалось со смерти Августа. В то время, когда Павел, с большим здравым смыслом, защищал против еврейской теократии налоги, Нерон смягчал строгость последних и старался даже осуществить в этом направлении самые радикальные реформы. Христианам в то время нельзя было на него пожаловаться, и вполне понятно, что в такое время, когда римская власть скорее содействовала, чем мешала делу Павла, последний старался предупредить крамольные движения, которые могли все погубить и к которым римские евреи были очень склонны. Такие бунты, аресты и казни, являвшиеся следствием их, ставили новую секту в крайне неблагоприятное положение, и из-за них ее адептов смешивали с ворами и нарушителями общественного порядка. Павел обладал слишком большим тактом, чтобы быть возбудителем волнений; он хотел, чтобы имя христианина носилось с достоинством, чтобы христианин был человек порядка, чтобы у него не было недоразумений с полицией и чтобы он в глазах язычников пользовался доброй славой. Вот отчего он написал эту страничку, одинаково странную и со стороны еврея, и со стороны христианина. К тому же там с редкой наивностью проглядывает все, что было в возникающем христианстве опасного для политики. Теория божественности всякой установленной власти ясно представлена. Нерон провозглашен апостолом Павлом служителем Божьим, представителем божественной власти! Христианин, когда он получит возможность свободно исповедывать свою религию, будет слепым подданным, но никоим образом не гражданином. Я не хочу высказывать этим никакого осуждения; никогда нельзя выдающимся образом делать одновременно два дела; политика не заключает в себе всего, и слава христианства именно в том, что оно сумело вне ее создать целый мир. Но вот какие опасности связаны с безусловными теориями! "Служитель Божий", одобрения которого должны искать все честные люди, меч которого грозен только злым, через несколько лет превратился в апокалиптического зверя, в Антихриста, гонителя святых.
Странное состояние умов, общераспространенное убеждение, что близок конец мира, объясняют, впрочем, это высокомерное равнодушие: "Наступил уже час пробудиться нам от сна. Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света. Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти".
Борьба Павла с его противниками, в большей или меньшей мере эвионитами, возобновляется в той части послания, которая касается воздержания от мяса и соблюдения неомений, шабаша и других дней. Эвионизм, главным центром которого уже тогда был Рим, крепко держался за эти внешние обрядности, которые, по правде сказать, представляли собой лишь продолжение эссенийства. Были щепетильные люди-аскеты, которые не только соблюдали указания закона насчет мяса, но еще более того, налагали на себя воздержание от всего, кроме зелени, и не пили вина. Нужно вспомнить, что христиане набирались из людей очень благочестивых, и, как таковых, крайне склонных к набожным обрядностям. Делаясь христианами, эти люди оставались верными своим старым привычкам, или скорее даже и принятие христианства было для них только лишним актом набожности (religio). Павел и в этом новом послании не отступает от превосходных наставлений и правил, начертанных им уже коринфянам. Сами по себе эти обряды совершенно суетны. Но важнее всего не соблазнять слабых духом, не смущать их, не рассуждать с ними. Пусть тот, чье сознание светло, не презирает того, кто слабодушен. Пусть богобоязненный не позволяет себе судить того, взгляды которого шире. Пусть каждый поступает по собственному разумению; добро то, что считаем добром перед Богом. Как решиться осудить брата своего? Всех нас будет судить Христос; каждый будет отвечать только сам за себя. Различие в мясе неосновательно; все чисто. Важно же не вводить в соблазн брата своего. Если, вкушая дозволенное мясо, ты огорчаешь брата своего, берегись; не губи из-за вопроса о мясе души, за которую умер Христос. Царство Божие - не пища и питие, а праведность, мир, радость и созидание.
Ученики Павла несколько дней занимались переписыванием этого манифеста для разных церквей. Послание к Македонским церквам написал Тертий. Македонцы, сопровождавшие Павла, и коринфяне, имевшие связи с церквами севера Греции, воспользовались случаем, чтобы послать привет знакомым братьям. Послание к эфесянам содержало поименные поклоны Павла почти всем христианам этой обширной церкви. Так как между Коринфом и Македонией с одной стороны и Эфесом с другой сношений было мало, апостол не говорит ничего Эфесянам об окружавших его людях; но он усердно поручает их заботам Фиву, Кенхрейскую диакониссу, которая, вероятно, отнесла им письмо. Эта бедная женщина отправилась в суровое зимнее путешествие через Архипелаг без всяких других средств, кроме рекомендации Павла. Эфесскую церковь он просил принять ее достойным святых образом и позаботиться обо всем необходимом для нее. Павел, вероятно, несколько тревожился об интригах иудео-христианской партии в Эфесе, ибо в конце послания он собственноручно приписал:
"Умоляю вас, братия, остерегайтесь производящих разделения и соблазна, вопреки учению, которому вы научились, и уклоняйтесь от них; ибо такие люди служат не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву, и ласкательством и красноречием обольщают сердца простодушных. Ваша покорность вере всем известна; посему я радуюсь за вас, но желаю, чтобы вы были мудры на добро и просты на зло. Бог же мира сокрушит сатану под ногами вашими вскоре". Как мы видели, Павел, составляя это послание, собирался послать его римской церкви. Последняя со времени эдикта Клавдия восстановилась и о ней слышно было много хорошего. Она была немногочисленна и вообще состояла из эвионитов и иудео-христиан; были в ней однако и прозелиты и обращенные язычники. Мысль обратиться с догматическим трактатом к церкви, не им основанной, была смела и совершенно не отвечала обычаю Павла. Он очень беспокоился, чтобы его шаг не был сочтен вторжением; он старательно избегал всего, что могло напоминать тон учителя, говорящего с властным авторитетом; он не послал личных поклонов. При этих предосторожностях он читал, что признанный уже за ним титул апостола язычников давал ему право обращаться к церкви, которой он никогда не видал. Его занимало важное положение Рима, как столицы империи, уже несколько лет он собирался туда пойти. He имея пока возможности осуществить это намерение, он пожелал показать свое расположение этой славной церкви, содержавшей разряд верных, которых он считал себя как бы пастырем, и возвестить ей благую весть скорого своего прибытия. Составление и рассылка так наз. послания "к Римлянам" заняли большую часть тех трех зимних месяцев, которые Павел провел на этот раз в Коринфе. В известном смысле это были дни его жизни, употребленные наилучшим образом. Произведение это стало впоследствии изложением догматического христианства, объявлением богословием войны философии, капитальной причиной, склонившей целый разряд суровых умов принять христианство, как способ вознестись над разумом, провозглашая божественность и веродостойность нелепого. Оправдание следствие приложения заслуг Христа; волей и действиями нашими руководит Бог. В этом низвержение разума, который, по существу пелагейский, имеет основным догматом свободу и личную ценность заслуг. А между тем учение Павла, противное всякому человеческому смыслу, было в истинном смысле освободительным и благотворным. Оно отделило христианство от иудейства; оно отделило протестантство от католичества. Набожные обрядности, внушающие ханже, что он спасается ими, имеют два недостатка: во-первых, они убивают нравственность, уверяя набожного человека в том, что есть верный и удобный способ войти в рай помимо Бога. Самый жесткий сердцем еврей, злой и эгоистичный ростовщик воображал, что соблюдением Закона он заставляет Бога спасти его. Католик времен Людовика XI представлял себе, что обеднями можно дойти до Бога также, как бы через судебного пристава, так что какой-нибудь дурной человек, нелюбимый Богом, мог наверняка выиграть царство Божие, и Бог обязан был допустить его к себе. Апостол Павел энергически восстал против такого нечестия, к каковому еврейство привел талмудизм, а христианство католицизм средних веков. По взгляду Павла, оправдание дается не делами, а верой; спасает вера в Иисуса. Вот отчего это учение, по внешности такое нелиберальное, сходилось с учениями всех реформаторов, было рычагом, которым Уиклеф, Ян Гус, Лютер, Кальвин, Сен-Сиран подняли вековую традицию рутины, пошлого доверия к священнику и к некоторого рода внешней праведности - не связанной с душевными движениями.
Другой недостаток обрядностей - то, что они склоняют к щепетильности. Обрядности, если предполагают за ними самостоятельную, ex opere operato, ценность, независимо от состояния души, открывают простор всем тонкостям хитроумной казуистики. Дело закона становится рецептом, удачное действие которого зависит от точного испытания его. И здесь талмудизм и католичество сошлись. Еврейских ханжей времен Иисуса и апостола Павла пугала возможность не исполнить вполне всего Закона, оказаться нерадивым. Было общепринято, что самый святой человек грешит, что невозможно не нарушить долга. Доходили почти до сожаления о том, что Бог дал Закон, раз это приводило только к нарушениям его; признавались в той странной мысли, что Бог отлично мог установить все эти правила только для того, чтобы заставить грешить и всех сделать грешниками. Иисус, по мысли его учеников, пришел сделать более легким доступ в царство Божие, который фарисеи сделали таким трудным, расширить врата иудейства, так сильно суженные. По крайней мере Павел не представляет себе иной возможности уничтожить грех, как уничтожив Закон. Рассуждение его имеет нечто общее с умозаключениями пробабилистов; умножать обязанности, значит умножать и нарушения их; освободить совесть, расширить ее до последней возможности, значит предупреждать проступки, ибо никто не нарушает правила, которое не считает для себя обязательным.
Великая мука для щепетильных - сомнение; кто их избавляет от последнего, тот всемогущ над ними. Одним из обычнейших взглядов набожных пиетистских сект в Англии является понимание Иисуса как того, кто облегчает совесть, укрепляет виновного, успокаивает грешную душу, избавляет мысль от зла. Подавленный чувством греха и погибели, Павел тоже находит себе покой только в Иисусе. Все до последнего люди грешны из-за происхождения своего от Адама. Еврейство, через свои жертвы за грехи, установило как бы представление об открытом счете между человеком и Богом, о долге и списании его; представление довольно неправильное, ибо грех возвратить нельзя, а можно только исправить его; раз преступление совершено, оно так и останется до скончания веков; только совесть, совершившая его, может опять подняться и совершить совершенно противоположные дела. Власть отпускать грехи была одна из тех, которые, по мнению христиан, Иисус дал своим ученикам. He было в церкви власти драгоценнее этой. Совершение греха, угрызения совести стали поводом к принятию христианства, "Возвещается вам прощение грехов и во всем, в чем вы не могли оправдаться по Закону Моисееву" - что может быть соблазнительнее для еврея? Одной из причин, утвердивших, как говорят, Константина в христианстве, была вера в то, что одни христиане обладают властью искупления, могущей успокоить душу отца, убившего своего сына. Милосердый Иисус, всепрощающий, отдающий даже некоторое предпочтение согрешившим, явился в этом смущенном мире великим миротворцем духа. Стали говорить себе, что хорошо согрешить, что всякое отпущение дается по милости, что только вера может оправдать.
Такое недоразумение объясняется одной особенностью семитических наречий, которая извиняет эту несовершенную психологию. Форма хифил в одно и то же время имеет и действительное значение, т. ч. хаздик одинаково значит и "делать праведным", и "объявлять праведным, и отпускать кому-нибудь проступок, совершенный им, и объявлять, что он и не совершал его. Из-за этой особенности "оправданным" является не только тот, кому проступок прощен, но и тот, кто успокоен в собственных глазах, кому уже нечего думать о грехах, которые он мог содеять, о правилах, которые он по незнанию своему мог нарушить.
Когда Павел отослал свое грозное послание, он почти определил уже день своего отъезда. Его обуревала самая тяжелая тревога; он предчувствовал важные несчастья, и часто прилагал к себе стихи псалма: "За тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание". Очень точные и слишком хорошо оправдавшийся сведения указывали ему на опасность, которым ему предстояло подвергнуться со стороны иудейских евреев. Он неуверен был даже в расположении иерусалимской церкви. Столько раз приходилось ему видеть, что в этой церкви царят мелочные предрассудки, что он опасался дурного приема, который, в виду числа верующих, сопровождавших его и еще не особенно крепких, произвел бы гибельное впечатление. Он непрестанно приглашал верных молиться Богу за то, чтобы приношение его было бы принято милостиво святыми. Вводить таким образом в непосредственное соприкосновение робких неофитов-провинциалов со столичной аристократией было крайне смелой мыслью. Руководимый своей удивительной прямотой, Павел тем не менее, упорствовал в своем намерении. Он считал себя связанным приказом св. Духа. Особенно он напирал на то, что он идет в Иерусалим послужить святым; он изображал себя диаконом иерусалимских бедных. Главнейшие его ученики и депутаты, везшие приношения своих церквей, находились около него, готовые к отбытию Это были, напомним, Сопатр из Верии, Аристарх и Секунд из Фессалоники, Гай из Дервии, Тихик и Трофим Эфесские и, наконец, Тимофей.
В то время, когда Павел собрался сесть на корабль, идущий в Сирию, правота его опасений подтвердилась. Открыт был между евреями заговор, имевший целью похитить или убить его во время путешествия. Дабы обмануть эти планы, Павел не задумываясь изменил маршрут. Решено было опять пройти через Македонию; отъезд произошел около апреля 58 г.
Так окончилась третья миссия, которая, в мыслях Павла, заканчивала первую часть его апостольских планов. Все восточные провинции римской империи, от крайних границ ее к востоку до Иллирии, все, исключая Египет, слышали благовествование. Ни разу апостол не отступил от своего правила проповедовать только в тех странах, которые еще не слышали имени Христа, т. е. где другие апостолы не проходили; все дело его было самостоятельным и принадлежало исключительно ему одному. Полем третьей миссии были те же страны, что и во второй; Павел несколько вертелся в одном кругу и начинал чувствовать тесноту. Ему хотелось теперь скорее осуществить вторую часть своих планов, т. е. возвестить имя Иисусово западному миру, чтобы можно было сказать, что тайна, скрытая во веки веков, стала известной всем народам.
В Риме он был опережен, да к тому же сторонники обрезания составляли большинство в этой церкви. Он хотел появиться в столице империи только в качестве всемирного пастыря языческих церквей, чтобы укрепить в вере обращенных язычников, а не в качестве основателя. Он хотел лишь посетить ее, насладиться некоторое время обществом верных, отдохнуть и поучиться среди них, потом, по обычаю своему, взять новых спутников и пойти с ними в дальнейший путь. За Римом взоры его обращались к Испании. В последнюю в то время еще не переселялись еврейские эмигранты; стало быть, апостол на этот раз хотел отступить от своей привычки идти по следам синагог и предшествовавших еврейских учреждений. Но Испания считалась границей запада: точно так же, как Павел, из того, что он был в Ахайи и Македонии, считает себя вправе вывести, что он доходил до Иллирии, точно также он в мыслях своих считает, что когда он побывает в Испании, можно будет правдиво сказать, что имя Иисусово возвещено до пределов земли и что проповедь Евангелия вполне закончена Мы увидим как обстоятельства, не зависевшие от воли Павла, помешали ему осуществить вторую часть постановленной им себе великой задачи. Ему было 45-48 лет; он наверное нашел бы и время и силы совершить в латинском мире одну или две таких миссии, какие он так удачно провел в греческом мире; но роковое путешествие в Иерусалим погубило все его планы. Павел чувствовал опасности? связанные с этим путешествием; да и все вокруг него понимали их. Однако, он не мог отказаться от намерения, которому придавал столько значения. Иерусалим должен был погубить Павла. Для возникающего христианства было одним из самых неблагоприятных условий, что столицей его являлся очаг такого ярого фанатизма. Событие, через десять лет долженствовавшее до основания уничтожить иерусалимскую церковь, оказало христианству величайшую услугу, какая только была оказана ему на всем протяжении долгой его истории. Вопрос жизни и смерти заключался в том, освободится или нет нарождающаяся секта от еврейства. А если бы иерусалимские святые, группировавшиеся вокруг храма, навсегда остались аристократией и, так сказать, "римским двором" христианства, этот великий разрыв не произошел бы; секта Иисуса, подобно Иоанновой, угасла бы в неизвестности, и христиане потонули бы среди еврейских сектантов первого и второго веков.
Глава 18. Возвращение Павла в Иерусалим
Итак, Павел и депутаты церквей отправились из Кенхр, неся с собой сбор верных в пользу бедных Иерусалима, и направились в Македонию. Это было как бы первое паломничество в святую землю, первое путешествие благочестивых обращенных к колыбели их веры. По-видимому, корабль, в течение части пути, был нанят на их средства и повиновался их приказаниям, но представлял он, должно быть, простую барку с палубой. Делали они 15-20 миль в день, каждый вечер делали остановку и проводили ночь на островах или в гаванях, которыми усеяно побережье; ночевали в постоялых дворах возле берега. Там часто бывало много народа, и в том числе добрые люди, недалекие от царствия Божия. Однако, барку, с загнутыми кормой и носом, вытаскивали на песок или оставляли на якоре где-нибудь в безопасном месте. Неизвестно, пристал ли апостол на этот раз к Фессалонике; вероятно, нет: это был бы большой крюк. В Неаполисе Павлу захотелось посетить Филиппийскую церковь, недалеко оттуда. Он послал всех своих спутников вперед и велел им ожидать его в Троаде. Сам он пошел в Филиппы, отпраздновал там пасху и провел в отдыхе, с самыми любимыми для него в мире людьми, те семь дней, в которые ели опресноки. В Филиппах Павел нашел ученика, который во время второй его миссии руководил его первыми шагами в Македонии, по всей вероятности, ни кого иного, как Луку. Он снова взял его с собой и таким образом приобщил к путешествию рассказчика, которому предстояло передать нам воспоминания о нем с бесконечным очарованием и правдивостью. Когда дни опресноков окончились, Павел и Лука опять сели на корабль в Неаполисе. Ветры, вероятно, были противны им, ибо им понадобилось пять дней на переезд из Неаполиса в Троаду. Там ждала их вся апостольская группа полностью. В Троаде, как мы уже сказали, была церковь; апостол провел с нею 7 дней и очень утешил ее. Всеобщее волнение увеличилось от одного случая. Канун отъезда был воскресение; ученики, по обычаю, собрались вечером, чтобы вместе преломить хлеб. Комната, где они находились, была одна из тех высоких горниц, которые так приятны на востоке, особенно в приморских гаванях. Собрание было многочисленное и торжественное. Павел продолжал повсюду видеть знамения предстоящих ему испытаний; он непрестанно возвращался в беседе к своему близкому концу, и объявлял присутствовавшим, что он навсегда прощается с ними. Был май месяц; окно было открыто, и много ламп освещало комнату. Павел весь вечер говорил с неутомимым рвением; в полночь он еще говорил, и хлеб еще не преломили, как вдруг поднялся крик ужаса. Отрок, по имени Евтихий, сидевший на краю окна, погрузился в глубокий сон и упал из окна с третьего этажа на землю. Его поднимают, считают его мертвым. Павел, убежденный в своей чудотворной власти, без колебаний делает то, что сделал, говорят, Елисей: он простерся на юноше, лежавшем в обмороке, положил грудь свою на его грудь, руки свои на его руки, и через минуту с уверенностью заявил, что оплакиваемый еще жив. Действительно, юноша только оглушен был падением; он вскоре пришел в себя. Велика была радость, и все сочли это чудом. Поднялись в верхнюю горницу, преломили хлеб, и Павел продолжал беседу до зари.
Несколько часов спустя корабль поставил паруса. Только депутаты и ученики сели на него; Павел предпочел пешком, или, по крайней мере, сухим путем совершить путь из Троады в Ассос (около восьми миль). Решено было встретиться в Ассосе, так и случилось. С этого времени Павел и спутники его уже не расставались. В первый день совершили путь из Ассоса в Митилену, где сделали стоянку; во второй день поплыли по проливу, разделяющему Хиос от полуострова Клазомен; на третий пристали к Самосу; но, по неизвестной нам причине, Павел и его спутники предпочли отправиться провести ночь на Трогильскую стоянку, под стрелой соседнего мыса, у подножья горы Микале. Таким образом они прошли мимо Эфеса, не приставая к нему. Так пожелал апостол: он боялся, чтобы дружба Эфесских верных не задержала его, чтобы сам он не оказался не в состоянии оторваться от любимого города; а он сильно хотел отпраздновать в Иерусалиме Пятидесятницу, и так как с Пасхи прошло уже 23 или 24 дня, времени терять было нечего. На следующий день краткий морской переход привел группу верных из Трогила в один из портов Милета. Тут Павел почувствовал сильную досаду о том, что он, не подав признака жизни, проехал мимо своей любимой эфесской общины. Он послал одного из своих спутников предупредить ее, что он находится в нескольких милях от нее, и пригласить к нему старейшин или надзирателей. Те поспешили придти, и когда они собрались, Павел обратился к ним с трогательной речью, сводом и последним словом его апостольской жизни : "Вы знаете, как я с первого дня, в который пришел в Асию, все время был с вами, работая Господу со всяким смиренномудрием и многими слезами, среди искушения, приключавшихся мне по злоумышлениям Иудеев; как я не пропустил ничего полезного, о чем вам не проповедовал бы и чему не учил бы вас всенародно и по домам, возвещая иудеям и эллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ныне я, по влечению Духа, иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, говоря, что узы и скорби ждут меня. Но я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса, проповедать Евангелие благодати Божией. И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя Царствие Божие. Посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех; ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию. Итак внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями, пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею. Ибо я знаю, что по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою. Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас. И ныне предаю вас, братия, Богу и слову благодати Его, могущему назидать вас более и дать вам наследие со всеми освященными. Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: "блаженнее давать, нежели принимать".