Страница:
Я промолчала и, наверное, улыбнулась. Кажется, в этот момент я поняла, что жалею не о той боли, которую мне причинил инкуб, а о той, которую причинила сестра Клер.
Сестра Клер де Сазильи. Я почти забыла о ней, так как не чувствовала последствий ее побоев, пока длился рассказ о событиях в К***, а затем меня так ошеломило все, что… Alors, теперь я снова увидела и даже ощутила мои синяки — правда, раны затянулись, но болезненность все равно осталась, это чувствовалось даже при легком нажатии; я вспомнила и о крови, запекшейся в ушных раковинах, а раздувшаяся губа снова заболела там, где была рассечена. Когда эта боль, хоть и не очень сильная, вернулась — пускай она казалась мне теперь совсем слабой, — мною опять овладел гнев, дикая темная ярость. Что же до той, другой боли, о которой упомянул отец Луи, ее можно было легко стерпеть.
— О да, — согласился он, — смакуй, наслаждайся ею. Радуйся ей, пока она не пройдет.
— Смотри! — позвала Мадлен, и я подошла к ним, стоявшим у окна; стекла его были покрыты тончайшим слоем инея, который казался искрящимся налетом алмазной пыли. Сквозь него виднелось побледневшее безоблачное небо. Внизу я не заметила никого. Но обратила внимание на первые лучики солнца и произнесла страшное слово: «Рассвет».
На галерее, за той дверью, через которую я пришла в малую библиотеку, послышались какие-то негромкие скребущие звуки. А может, они доносились из коридора? Интересно, Мадлен и кюре тоже услышали их? Я взглянула на отца Луи, и тот со вздохом ответил:
— Да, я знаю. Крадутся, как мыши в ночи. — И он присел на край стола, положив ногу на ногу, скрестив руки на широкой груди. Пожав плечами, он словно хотел сказать: увы… Но вместо этого спросил: — Скажи нам, пока приходится ждать, ты знаешь, кто мы?
— Ждать чего? — не удержалась я от вопроса. Меня била дрожь. Я была без одежды, замерзла и не сомневалась, что через час или меньше меня ждет смерть. Мне пришло в голову, что надо попытаться открыть двери и, если получится, попробовать убежать.
Мадлен и Луи оценивающе осмотрели меня с ног до головы. Я не почувствовала стыда и не съежилась под их взглядами. Это удивило меня. До сих пор удивляет.
Мадлен отошла от окна и сразу же очутилась рядом — меня вновь посетила мысль, что она передвигается с быстротою луча света; в руках у нее было рваное розовое платье, и, хотя оно оказалось до ужаса заляпанным кровью, я обрадовалась, почувствовав на плечах согревающее прикосновение ткани. В следующее мгновение я увидела, как Мадлен сидит на столе, подобрав под себя ноги, рядом со священником. Тот снова задал прежний вопрос:
— Ты знаешь, кто мы?
— Я знаю, кем вы были , — сказала я шепотом, потому что горло мое все еще побаливало от использования не по назначению.
— О, это прекрасно, — заметил отец Луи. — Но знаешь ли ты, кем, или чем , являемся мы сейчас?
Я смогла ответить лишь быстрым кивком, ибо какие слова могла я подобрать в то утро, чтобы объяснить, чему выучилась за прошедшую ночь? Доверься и научись.
— Прекрасно, — согласился священник, — мы вернемся к этому позже. Однако скажи, известно ли тебе, кто ты?
Я назвала свое полное имя.
— Ну да, конечно, — произнес отец Луи таким тоном, словно совсем не придал значения моим словам, и посмотрел на Мадлен. — Только я имел в виду совсем другое… Как бы получше выразиться… Можешь ли ты сказать нам, кем ты на самом деле являешься?
Странные слова, услышанные ночью, вновь пронеслись у меня в голове. Ты женщина, но ты и мужчина. Однако я не могла повторить их. Неужели такое бывает? Но разве не знала я теперь, что это правда? Так кем же я, в конце концов, была, и кто я есть?
(Конечно, конечно , существуют слова, позволяющие описать, кто я, описать мою сущность , если угодно, мою физиологию. Но я предпочитаю не пользоваться ими, ибо, несмотря на присущую им латинскую элегантность, они уродливы, а я совсем не уродлива. Теперь я это хорошо знаю, и потому те слова не подходят ко мне.)
Я не ответила ничего. Когда же отец Луи снова начал свое «Ты женщина…», его прервал голос, которого прежде я никогда не слышала. Он прозвучал позади меня, рядом с дверью, ведущей на галерею.
— Ты, милочка, — сказал этот голос, явно принадлежавший женщине, таким теплым, нежным и медоточивым он мне показался, — обыкновенная ведьма. А ты, топ pretre , мог бы не мучить ее вопросами.
Я испытывала огромное желание обернуться на звук дивного голоса и чувствовала, что не могу противиться, но какая-то сила заставила меня замереть на месте.
Отец Луи расшаркался и принес неискренние, скудные извинения. Мне? Или все-таки Себастьяне? (Ведь именно так звали ту, которая должна была вот-вот подойти.) Хотя… это было уже не слишком-то важно. И лишь после этого я обернулась и увидела ее, стоящую рядом с распахнутой теперь дверью на галерею. Я не слышала, как ее открывали, а ведь тюремщики мои, помнится, уходя, ее как следует заперли: я слышала бряцание цепей. Несомненно, вошедшей не было в библиотеке ночью; она явно не скрывалась там среди теней, из которых вышли кюре и Мадлен. Но тогда как проникла она в библиотеку?
— Милочка, ты слышишь меня? — обратилась дама ко мне. — Ты слышала, что я сказала?
Я ответила кивком, и та повторила:
— Ты ведьма.
Я не возразила. Как будто не расслышала ее слов. И лишь во все глаза смотрела на представшее передо мной… видение.
Прекрасная дама, высокая и стройная. Уже не молодая. Синева полупрозрачных одежд ее соперничала с ярким голубым цветом глаз. Ах, какие необыкновенные глаза!
— Азур, — представилась та, — Себастьяна д'Азур .
Азур… так на многих языках зовется лазурь; от глаз ее и впрямь исходило чистое, лазоревое сияние. Так могут светиться море или сапфиры. Длинные черные волосы ее были заплетены в лежащую на плече тугую косу. Кожа ее… мне еще не доводилось видеть, чтобы у кого-нибудь она была столь же белой. Почти мертвенно-бледной. Но я знала, что женщина эта живая. Нужно ли говорить, какое я почувствовала облегчение!
Она, то есть Себастьяна д'Азур, двинулась в мою сторону. Она шла нарочито медленно и, подойдя, коснулась своего плеча, чтобы расстегнуть застежку на украшенной драгоценным рубином броши, которая удерживала на ней одно из ее шелково-атласных одеяний. Она сняла с меня розовое платье, сказав, кажется, будто оно нужно, чтобы «осуществить задуманное». Затем отступила на шаг, смерила взглядом мою наготу, однако ничего не сказала при этом. Опять подошла и укутала меня своим шелковым плащом, синим, как небо. Руки ее при этом обвились вокруг меня… Ах, какой божественный трепет я испытала, когда ощутила тепло их, столь непохожее на ледяное прикосновение инкуба, от которого веяло холодом смерти. Она была так близко, что я смогла бы расслышать самый тихий шепот ее, и вот, набросив на меня плащ, она действительно прошептала:
— He из-за твоей наготы, а потому, что тебе холодно. — И она завязала плащ узлом на моем плече.
Я спросила ее, кто она.
Но вместо нее поспешила ответить Мадлен:
— Знай, что она единственная, кто в силах спасти тебя, и не задавай вопросов.
Себастьяна взглянула на Мадлен (как мне почудилось, не совсем дружелюбно) и проговорила:
— Да, я одна только могу спасти ее, но и она одна в силах спасти тебя … Так что попридержи язык, Мадлен, и, если хочешь, проглоти его.
Последние слова прозвучали, пожалуй, слишком жестоко. Я не имела представления, о чем говорит Себастьяна. Мне нужно спасать Мадлен?
Должно быть, удивление отразилось на лице моем, потому что Себастьяна сказала:
— Всему свое время, дорогая; придет срок, и ты все узнаешь. — Она подошла к окну. — Но вот как раз времени-то нам, боюсь, и не хватает. Потому что рассвет…
— Рассвет , — заявила мне Мадлен, ужасно заторопившись, — застанет тебя мертвой, если не сделаешь все, как тебе велят!
(Я знаю теперь, что Мадлен тогда вовсе не угрожала мне, — просто она пребывала в ужасном волнении и боялась, что нам, то есть им , не удастся довести до конца задуманный план.)
Себастьяна повернулась к окну спиной. Улыбнувшись мне, она проследовала туда, где рядом со священником сидело привидение девушки, и проговорила, глядя с неодобрением на запачканные кровью поверхность стола и каменный пол:
— Мадлен, как-нибудь останови или вытри эту… эту проклятую кровь. А то выглядит просто ужасно.
Отец Луи не смог удержаться от смеха. Мадлен отвела глаза и попыталась более не встречаться с Себастьяной взглядом, в то время как отец Луи напомнил решившей заняться воспитанием призраков даме, что Мадлен, увы, ничего не может поделать со своим кровотечением, да и убирать кровь не имеет смысла: нужно лишь подождать семь часов, и та исчезнет сама собой.
— Ну да, знаю, — отозвалась Себастьяна, — но мне всегда казалось, что ждать семь часов слишком утомительно.
Мадлен выскользнула из-за спины инкуба. Мне даже почти удалось проследить за ее стремительным перемещением к окну.
— Что ж, — вздохнула Себастьяна, — хотелось бы иметь семь часов, чтобы как следует организовать побег из этой тюрьмы, но у нас их нет.
И я поняла, что она смотрит не на Мадлен, а на светлеющее небо за ее спиной, ибо лучи солнца, которое вот-вот должно было взойти, уже начали освещать и дальние, затененные прежде, углы библиотеки. Себастьяна прошлась из угла в угол, и эти слабые лучики пронзили ее одежды; сквозь тонкую, ставшую почти невидимой ткань я увидела ее фигуру, по существу, обнаженной. Священник сидел на столе, словно петух на насесте. Наконец Себастьяна спросила:
— А ты все сделала, как мы договорились, Мадлен?
— Все… Разумеется, все .
— Хорошо. Тогда остается лишь ждать…
В этот момент мы все посмотрели в сторону коридора, ибо оттуда донесся шум голосов. Было трудно сказать, сколько их. Но один голос я различила — то была сестра Клер де Сазильи.
Я отскочила от двери, поближе к Себастьяне.
— Да, это они. Идут. — И Себастьяна одарила меня улыбкой. — Очень, очень хорошо.
— Но сестра Клер, она… — пролепетала я и запнулась.
— Да, хороша, нечего сказать. — И Себастьяна, расправив плечи, повернулась к главной двери, чтобы встретить врага лицом к лицу.
— Они приближаются, — запаниковала я, — разве не лучше нам убежать и…
— Конечно, нет, дорогая, — отмела мою идею Себастьяна.
Мой взгляд, как затравленный, метался по библиотеке, перескакивая с одного на другое; он останавливался то на главной двери, все еще запертой и, без сомнения, снаружи заложенной на засов, то на Мадлен и Луи, стоящих в последней оставшейся в библиотеке полутени, то на открытом окне, то на двери, ведущей на галерею. Куда спрятаться? Куда убежать? Почему никого не тревожит приход сестры Клер с мэром и остальными? Ах, как они спокойны!
— А может, нам хотя бы…
— Ты в безопасности, дорогая, — успокоила меня Себастьяна. Затем она подняла руку — я стояла так близко, что мне потребовалось сделать всего полшажка, чтобы та опустилась мне на плечо. Дама повернула голову и поцеловала меня в лоб. — Да, у нас совсем мало времени, и многое предстоит успеть сделать, но… но ты в безопасности. — Прикосновение Себастьяны было приятным: она была теплая, живая ; и это напомнило мне, что остальные двое давно умерли.
Я прильнула к ней. Ощутила успокаивающую тяжесть ее груди, изгиб ее бедер. Руки мои висели как плети: я не решалась дотронуться ими до Себастьяны, и все же как я упивалась ее теплом, погрузившись в негу и безопасность ее объятий!
Я взглянула на ее прекрасное лицо. На нем виднелись приметы возраста: неглубокие складки у губ, тонкая паутинка едва заметных морщинок, а на щеках — румяна. Еще я заметила, что она подкрашивает губы. Ресницы ее были длинные, черные и такие прямые, что это делало взгляд спокойным, легким и непринужденным… Эти глаза… Еще я обратила внимание на запах духов, но что это за духи? Лимонная вода? Липа? Нет, все не то. Розы. Ах, ну конечно, розы… Вне всяких сомнений. Одна роза даже у нее в волосах, прикреплена к одной из прядей в самом начале косы — собственно, просто воткнута в нее. Совсем свежая. С красными лепестками. Коралловые гребни в волосах тоже красные. А на длинных, низко свисающих серебряных серьгах — красные рубины, и в них играет свет загорающегося дня.
Она сделала шаг вперед, и я осталась стоять в одиночестве.
— Но… но… — пробормотала я, указывая на главную дверь библиотеки.
Себастьяна ничего не ответила; вместо этого она проследовала к столу, на котором стояло пустое блюдо, совсем недавно полное всякой снедью — жареными голубями и прочим. Она указала на букву «S» посреди блюда длинным и тонким пальцем с ногтем, покрытым красным лаком, затем облизнула кончик и проговорила:
— А вкусно было, ведь правда?
Я подтвердила это кивком.
— «S» означает Себастьяна, — догадалась я.
— Разумеется, — сказала она и присела на край стола.
Итак, тарелка принадлежит ей. Так же, как и помеченные экслибрисом с буквой «S» книги, которые я читала ночью.
Шум в коридоре все приближался; конечно, там находилась сестра Клер, но с кем? Себастьяна, которая была почти такого же высокого роста, как я, слегка повернула голову и каким-то образом заставила меня посмотреть ей в глаза. Она стояла в нескольких шагах от меня, и в библиотеке было еще не слишком светло, но я, несомненно, видела ее глаза…
О, эти глаза! Как раз в тот миг она впервые показала мне l’oeil de crapaud (жабий глаз) — глаз ведьмы. И я увидела, что совершенно так же, как и у Малуэнды, зрачки этих голубых глаз…
Attendons. [43] He все сразу. Клянусь, я еще расскажу о глазах. Но не теперь. Пока я разглядывала эти диковинные глаза с их меняющими очертания зрачками, я услышала голоса — теперь уже у самой двери, всего в нескольких шагах от нее!.. Хотя, по правде сказать, то был один-единственный голос, один нескончаемый поток молитв и ругательств. Непостижимо. Кто мог так напугать сестру Клер? И тут я расслышала среди ее криков два слова, произнесенные на латыни.
— Dis Pater , — повторяла монахиня снова и снова. — Отец ночи.
Она говорила эти слова не с какой-то целью, а по некой причине, то есть для кого-то, а скорей для себя, причем в чьем-то присутствии. Монахиня была не одна. Я слышала и мужской голос. Но чей? Послышались звяканье разрываемой цепи и стук вынимаемого из гнезда засова. Дверь распахнулась настежь, и перед нами предстала полуодетая сестра Клер де Сазильи, бьющаяся, словно в капкане, в объятиях вошедшего с ней человека.
То был настоящий великан. Высокий, белокурый, широкоплечий, с огромными мускулистыми руками, которыми, похоже, он смог бы обхватить двух таких монахинь. Он заполнил собой весь дверной проем. Затем, подобно тому как дитя запускает волчок, он закружил сестру Клер, и та, вертясь вокруг своей оси, пролетела почти через всю библиотеку и упала у ног Себастьяны. Великан втянул голову в плечи и перешагнул через порог, затем провел рукой по золотистым кудрям, свисавшим до самых плеч, и зло прошипел:
— Проклятая ведьма! — После чего так пнул ногой разорванную цепь, что та отлетела к монахине. (Как он ее разорвал, не имею понятия.) — Она укусила меня! — пожаловался он и закатал широкий рукав просторной рубахи, чтобы показать следы, оставленные ее зубами на широком запястье.
Себастьяна ничего не ответила, но, похоже, уголки рта ее слегка дрогнули. Что касается отца Луи, он захохотал во все горло. Тогда вошедший с грохотом захлопнул за собой дверь.
— Спокойно! — упрекнула его Себастьяна. — Они и так придут достаточно скоро; можно не привлекать их сюда таким шумом.
— Во всем виновата эта визгливая… тварь! — проговорил мужчина, после чего наклонился над сестрой Клер, подобрал с пола цепь и принялся наматывать на кулак. При этом он продолжал метать полные ярости взгляды в монахиню, которая по-прежнему выкрикивала свою литанию, состоявшую из молитв и проклятий.
— Давай, давай, лопочи, зловредная тварь, христолюбивая шлюха!
Мужчина был примерно того же возраста, что и Себастьяна, — или чуть-чуть помоложе. И поразительно сильный: когда он поигрывал цепью, его мускулы двигались под кожей, словно змеи в мешке. Похоже, он и впрямь способен был стереть ржавые звенья в порошок. Еще мне показалось, что он в любой момент готов ударить монахиню этим орудием. Одним ударом он проломил бы ей череп и… Но все, что он сделал — это передразнил сестру Клер, прохныкав:
— «Dis Pater! Сатана!» Валяй дальше. Но предупреждаю: лесть не поможет. — Его широкий полногубый рот скривился в усмешке, а массивный подбородок, покрытый густой щетиною, угрожающе заходил ходуном. Взгляд его зеленых глаз был холоден.
Я смотрела на него с немым восхищением, сама еще не отдавая себе в том отчета. Он повернулся в мою сторону и в первый раз взглянул на меня. Он воспринял мое присутствие как нечто должное, выражение лица его не изменилось. Я почувствовала, как у меня екнуло сердце. Мне было трудно перевести дыхание: я просто не могла сделать это. Наконец, к моему счастью, он отвел взгляд. Вновь обращаясь к Себастьяне, он решительно произнес:
— Разреши мне убить ее. Здесь и сейчас.
На мгновение мне показалось, что он имеет в виду меня, что я… но нет, он, конечно, имел в виду сестру Клер.
Себастьяна повела глазами (ах, эти глаза!) и вздохнула:
— Терпение, друг мой, терпение! — Затем она постаралась успокоить его, спросив: — Разве наш план не обещает нам лучшей забавы, чем простое, обыкновенное убийство?
— О, как хотелось бы мне расправиться с ней сейчас! — С этими словами мужчина опустился на одно колено (его черные кожаные сапоги были очень высокими, выше колен, и доходили до самых бедер; было даже трудно сказать, где заканчиваются мягкие голенища, а где начинается черное трико) и ухватил сестру Клер за волосы. Он занес руку, демонстрируя намерение нанести удар обернутым цепью кулаком. — Ах, — произнес он мечтательно, — хотя бы один удар в лицо, разом проламывающий обе скулы. А может, сперва только оглушить? Проявить, так сказать, милосердие… А еще хорошо бы откручивать ей голову, пока череп не отделится от хребта. Хрясть! — И он засмеялся сестре Клер в лицо. Ее лицо… На нем застыла маска ужаса. Так выглядит человек, умерший от страха. Он наклонился к ней еще ниже, и губы его почти коснулись ее губ, когда он прошептал: — Я мог бы лишить тебя жизни бессчетным количеством способов, — после чего оттолкнул ее, и та упала, при этом затылок ее ударился о каменную плиту пола с громким треском, а великан добавил: — Но я тебя не убью.
Великан выпрямился, и я обратила внимание, что он на целую голову выше меня. Я не могла отвести от него взгляд. Кто он? Ему явно знакомы и Себастьяна, и тихо стоящие в полутемном углу призраки. Сколько еще спасителей должно подойти? Ну что ж, какими бы странными ни казались они, теперь я знала, что это мои неведомые друзья, пришедшие меня выручать. Ты в безопасности… Но постепенно мысли мои улетучились, осталось лишь немое восхищение этим мужчиной. Какие сила и красота! Отец Луи был красив — и в жизни, и после, — но существо это казалось совсем другим, в нем было больше от зверя , нежели от человека. Дубленая кожа его стала бронзовой от загара, но все равно сквозь нее проступал румянец: было видно, что из-за крайнего возбуждения кровь прилила к его бычьей шее и щекам. Совсем недавно он испытал приступ гнева и только теперь начал успокаиваться. Одновременно я чувствовала и страх, и благоговение. Сестра Клер лежала у его ног, и его мысли были как на ладони.
— Достаточно, Асмодей. — Себастьяна прошла к нему и положила руку на высившееся, точно утес, плечо, дабы успокоить этого человека и переменить ход его мыслей; то был жест не сестры и не любовницы (или то и другое вместе?), и я опять задала себе вопрос: кто такие мои спасители, кем являются они друг для друга? — У тебя все с собой? — спросила его Себастьяна. — Иглы и остальное?
Асмодей кивнул, не сводя глаз с монахини, боясь, как бы та не уползла от него, так что ему пришлось поставить ногу ей на лодыжку и тем пригвоздить к полу. Сестра Клер завизжала, и гигант наклонился, намереваясь успокоить ее ударом обернутого цепью кулака.
— Нет, нет, — возразила Себастьяна. — Возьми себя в руки… Послушай, а у тебя есть?..
— Конечно, есть, — ответил великан. — Целая коробка.
Он приподнял рубаху, и я увидела, что у него за пояс заткнут довольно толстый сверток. Прямоугольный, обернутый черным бархатом. Асмодей вытащил его и вручил Себастьяне. Он взглянул на нее, затем на меня (ах, что сделалось с моим сердцем!) и, вздохнув, отошел к окну.
— Конечно, конечно, — промолвила Себастьяна, что должно было означать: конечно, пойди успокойся.
Хотя мучитель покинул ее, сестра Клер понимала, что ей лучше не двигаться. Она лежала на полу и вопила. Рубаха из старой мешковины задралась до пояса, обнажив срамные места, равно как и похожие на крупные стежки шрамы по краям живота.
Мадлен поспешила напомнить, что время уходит. Она сказала, что все уже собираются внизу, они наверняка слышали шум борьбы между Асмодеем и сестрой Клер, звон цепей и грохот хлопнувшей двери.
— Они приписывают все это нашествию демонов .
— Хоть в этом они правы, — отозвался священник.
Асмодей обернулся, чтобы взглянуть на Мадлен, которая пододвинулась ближе к отцу Луи.
— Да свершится так! — произнес он торжественно. — Пускай приходят, чтобы умереть один за другим! И если вся кровь их прольется, мне и того будет мало!
— Моп Dieu! — воскликнула Себастьяна. — Какая драма! — Ее внимание было поглощено содержимым извлеченного из свертка футляра. — Ты возвращаешь меня в лучшие дни итальянской оперы!
Отец Луи подстрекательски рассмеялся, и это разволновало Асмодея еще больше.
— Я не люблю, когда она , — и он указал на Мадлен, — говорит, что мне делать, когда…
— Не кипятись, дружище, — прервал его отец Луи. — Она лишь сказала, что следует поторопиться, раз мы решили, что эту ведьму нужно спасать.
— Эту ведьму нужно спасать , — эхом отозвалась Мадлен. То был призыв, и она повторила его дважды.
Я догадалась, что она имеет в виду меня. Ведь это я была той ведьмой, которую предстояло спасти. Я заключила это не из недавних слов Себастьяны, а скорей из того, что именно я нуждалась в помощи. Причем не терпящей отлагательства.
Тогда мне и в голову не пришло поинтересоваться, какую роль сыграла Мадлен в событиях того утра. Лишь позже узнала я, что, пока наше внимание было поглощено схваткой Асмодея с монахиней, Мадлен потихоньку покинула нас и, незримая, унеслась в монастырские коридоры и кельи, после чего возвратилась, прежде чем мы успели заметить ее отсутствие. Затем она проделывала это снова и снова, но уже докладывала о том, что творится в монастыре.
— Хорошо. Пора начинать, — решила Себастьяна.
— Начинать что? — спросила я.
— Т-с-с, милочка. Делай, как я скажу, и не задавай вопросов.
Себастьяна подала мне знак забраться на стол, я повиновалась. И, лежа на нем, наблюдала за тем, что делают мои спасители.
Отец Луи расчистил на столе вокруг меня место, сложив помеченные буквой «S» книги на подоконник, убрал подальше блюдо и серебряные приборы, а затем взял в руки разорванное платье, заляпанное вином и кровью. Мадлен взяла оставленный мне селянами черствый хлеб, размочила его в вине и, отщипывая кусочки, скормила Малуэнде, которая то и дело принималась шипеть на сестру Клер из дальнего, наиболее темного угла библиотеки. (Невероятно, однако наперсница моя действительно вернулась. Теперь я не сомневалась, что именно она закусила ночью потревожившей меня крысою.) Как мне ее не хватало! Она сидела теперь в углу, по-видимому, в полном здравии, ушки ее по-прежнему были отрезаны, однако полет из окна библиотеки, по всей видимости, ничуть ей не повредил. Я почувствовала такое облегчение, когда вновь увидела свою кошку, такое облегчение!
Пока Себастьяна была занята содержимым бархатного футляра, Асмодей вновь приблизился к сестре Клер и склонился над ней. Я наблюдала за этим со стола. Мне показалось, что он опять хочет ударить ее. Судя по тому, что сестра Клер попыталась по-крабьи отползти от него, она ожидала того же. Асмодей настиг ее одним прыжком. Он, словно башня, возвышался над съежившейся монахиней, чья ветхая рубаха, задравшись, обнажила теперь большую часть ее тела. Тогда я и увидела те следы, которые оставили на нем когти моей наперсницы, — должно быть, при борьбе с Асмодеем раны открылись и опять начали кровоточить. Сестра Клер молилась. Обращаясь к Богу вслух, она вопрошала Его, зачем Он явил ей Сатану, — на что Асмодей отвечал:
— Да ты ничего еще и не видела, та chere[44], — и одним сильным рывком содрал с нее рубаху. Затем он сорвал и власяницу, которую монахиня втайне носила под рубахой, и я увидела новые шрамы, страшные свидетельства пустосвятства, темные и гноящиеся, крест-накрест опоясывающие ее чресла: то были следы от шипов на черенках роз, вшитых ею в рубаху для достижения большей святости, которые во сне царапали ей кожу, глубоко в нее вонзаясь. — Вот оно что, — проговорил Асмодей, словно сделав открытие. — Похоже, добрая сестрица имеет пристрастие к боли. Очень интересно. — Он наклонился, вновь поднял с пола все ту же цепь и, сунув ее под нос монахине, сказал: — Кажется, сегодня тебе повезет, святенькая моя. — И он ковырнул пальцем темный шрам на ее боку, что заставило сестру Клер поморщиться.
Сестра Клер де Сазильи. Я почти забыла о ней, так как не чувствовала последствий ее побоев, пока длился рассказ о событиях в К***, а затем меня так ошеломило все, что… Alors, теперь я снова увидела и даже ощутила мои синяки — правда, раны затянулись, но болезненность все равно осталась, это чувствовалось даже при легком нажатии; я вспомнила и о крови, запекшейся в ушных раковинах, а раздувшаяся губа снова заболела там, где была рассечена. Когда эта боль, хоть и не очень сильная, вернулась — пускай она казалась мне теперь совсем слабой, — мною опять овладел гнев, дикая темная ярость. Что же до той, другой боли, о которой упомянул отец Луи, ее можно было легко стерпеть.
— О да, — согласился он, — смакуй, наслаждайся ею. Радуйся ей, пока она не пройдет.
— Смотри! — позвала Мадлен, и я подошла к ним, стоявшим у окна; стекла его были покрыты тончайшим слоем инея, который казался искрящимся налетом алмазной пыли. Сквозь него виднелось побледневшее безоблачное небо. Внизу я не заметила никого. Но обратила внимание на первые лучики солнца и произнесла страшное слово: «Рассвет».
На галерее, за той дверью, через которую я пришла в малую библиотеку, послышались какие-то негромкие скребущие звуки. А может, они доносились из коридора? Интересно, Мадлен и кюре тоже услышали их? Я взглянула на отца Луи, и тот со вздохом ответил:
— Да, я знаю. Крадутся, как мыши в ночи. — И он присел на край стола, положив ногу на ногу, скрестив руки на широкой груди. Пожав плечами, он словно хотел сказать: увы… Но вместо этого спросил: — Скажи нам, пока приходится ждать, ты знаешь, кто мы?
— Ждать чего? — не удержалась я от вопроса. Меня била дрожь. Я была без одежды, замерзла и не сомневалась, что через час или меньше меня ждет смерть. Мне пришло в голову, что надо попытаться открыть двери и, если получится, попробовать убежать.
Мадлен и Луи оценивающе осмотрели меня с ног до головы. Я не почувствовала стыда и не съежилась под их взглядами. Это удивило меня. До сих пор удивляет.
Мадлен отошла от окна и сразу же очутилась рядом — меня вновь посетила мысль, что она передвигается с быстротою луча света; в руках у нее было рваное розовое платье, и, хотя оно оказалось до ужаса заляпанным кровью, я обрадовалась, почувствовав на плечах согревающее прикосновение ткани. В следующее мгновение я увидела, как Мадлен сидит на столе, подобрав под себя ноги, рядом со священником. Тот снова задал прежний вопрос:
— Ты знаешь, кто мы?
— Я знаю, кем вы были , — сказала я шепотом, потому что горло мое все еще побаливало от использования не по назначению.
— О, это прекрасно, — заметил отец Луи. — Но знаешь ли ты, кем, или чем , являемся мы сейчас?
Я смогла ответить лишь быстрым кивком, ибо какие слова могла я подобрать в то утро, чтобы объяснить, чему выучилась за прошедшую ночь? Доверься и научись.
— Прекрасно, — согласился священник, — мы вернемся к этому позже. Однако скажи, известно ли тебе, кто ты?
Я назвала свое полное имя.
— Ну да, конечно, — произнес отец Луи таким тоном, словно совсем не придал значения моим словам, и посмотрел на Мадлен. — Только я имел в виду совсем другое… Как бы получше выразиться… Можешь ли ты сказать нам, кем ты на самом деле являешься?
Странные слова, услышанные ночью, вновь пронеслись у меня в голове. Ты женщина, но ты и мужчина. Однако я не могла повторить их. Неужели такое бывает? Но разве не знала я теперь, что это правда? Так кем же я, в конце концов, была, и кто я есть?
(Конечно, конечно , существуют слова, позволяющие описать, кто я, описать мою сущность , если угодно, мою физиологию. Но я предпочитаю не пользоваться ими, ибо, несмотря на присущую им латинскую элегантность, они уродливы, а я совсем не уродлива. Теперь я это хорошо знаю, и потому те слова не подходят ко мне.)
Я не ответила ничего. Когда же отец Луи снова начал свое «Ты женщина…», его прервал голос, которого прежде я никогда не слышала. Он прозвучал позади меня, рядом с дверью, ведущей на галерею.
— Ты, милочка, — сказал этот голос, явно принадлежавший женщине, таким теплым, нежным и медоточивым он мне показался, — обыкновенная ведьма. А ты, топ pretre , мог бы не мучить ее вопросами.
Я испытывала огромное желание обернуться на звук дивного голоса и чувствовала, что не могу противиться, но какая-то сила заставила меня замереть на месте.
Отец Луи расшаркался и принес неискренние, скудные извинения. Мне? Или все-таки Себастьяне? (Ведь именно так звали ту, которая должна была вот-вот подойти.) Хотя… это было уже не слишком-то важно. И лишь после этого я обернулась и увидела ее, стоящую рядом с распахнутой теперь дверью на галерею. Я не слышала, как ее открывали, а ведь тюремщики мои, помнится, уходя, ее как следует заперли: я слышала бряцание цепей. Несомненно, вошедшей не было в библиотеке ночью; она явно не скрывалась там среди теней, из которых вышли кюре и Мадлен. Но тогда как проникла она в библиотеку?
— Милочка, ты слышишь меня? — обратилась дама ко мне. — Ты слышала, что я сказала?
Я ответила кивком, и та повторила:
— Ты ведьма.
Я не возразила. Как будто не расслышала ее слов. И лишь во все глаза смотрела на представшее передо мной… видение.
Прекрасная дама, высокая и стройная. Уже не молодая. Синева полупрозрачных одежд ее соперничала с ярким голубым цветом глаз. Ах, какие необыкновенные глаза!
— Азур, — представилась та, — Себастьяна д'Азур .
Азур… так на многих языках зовется лазурь; от глаз ее и впрямь исходило чистое, лазоревое сияние. Так могут светиться море или сапфиры. Длинные черные волосы ее были заплетены в лежащую на плече тугую косу. Кожа ее… мне еще не доводилось видеть, чтобы у кого-нибудь она была столь же белой. Почти мертвенно-бледной. Но я знала, что женщина эта живая. Нужно ли говорить, какое я почувствовала облегчение!
Она, то есть Себастьяна д'Азур, двинулась в мою сторону. Она шла нарочито медленно и, подойдя, коснулась своего плеча, чтобы расстегнуть застежку на украшенной драгоценным рубином броши, которая удерживала на ней одно из ее шелково-атласных одеяний. Она сняла с меня розовое платье, сказав, кажется, будто оно нужно, чтобы «осуществить задуманное». Затем отступила на шаг, смерила взглядом мою наготу, однако ничего не сказала при этом. Опять подошла и укутала меня своим шелковым плащом, синим, как небо. Руки ее при этом обвились вокруг меня… Ах, какой божественный трепет я испытала, когда ощутила тепло их, столь непохожее на ледяное прикосновение инкуба, от которого веяло холодом смерти. Она была так близко, что я смогла бы расслышать самый тихий шепот ее, и вот, набросив на меня плащ, она действительно прошептала:
— He из-за твоей наготы, а потому, что тебе холодно. — И она завязала плащ узлом на моем плече.
Я спросила ее, кто она.
Но вместо нее поспешила ответить Мадлен:
— Знай, что она единственная, кто в силах спасти тебя, и не задавай вопросов.
Себастьяна взглянула на Мадлен (как мне почудилось, не совсем дружелюбно) и проговорила:
— Да, я одна только могу спасти ее, но и она одна в силах спасти тебя … Так что попридержи язык, Мадлен, и, если хочешь, проглоти его.
Последние слова прозвучали, пожалуй, слишком жестоко. Я не имела представления, о чем говорит Себастьяна. Мне нужно спасать Мадлен?
Должно быть, удивление отразилось на лице моем, потому что Себастьяна сказала:
— Всему свое время, дорогая; придет срок, и ты все узнаешь. — Она подошла к окну. — Но вот как раз времени-то нам, боюсь, и не хватает. Потому что рассвет…
— Рассвет , — заявила мне Мадлен, ужасно заторопившись, — застанет тебя мертвой, если не сделаешь все, как тебе велят!
(Я знаю теперь, что Мадлен тогда вовсе не угрожала мне, — просто она пребывала в ужасном волнении и боялась, что нам, то есть им , не удастся довести до конца задуманный план.)
Себастьяна повернулась к окну спиной. Улыбнувшись мне, она проследовала туда, где рядом со священником сидело привидение девушки, и проговорила, глядя с неодобрением на запачканные кровью поверхность стола и каменный пол:
— Мадлен, как-нибудь останови или вытри эту… эту проклятую кровь. А то выглядит просто ужасно.
Отец Луи не смог удержаться от смеха. Мадлен отвела глаза и попыталась более не встречаться с Себастьяной взглядом, в то время как отец Луи напомнил решившей заняться воспитанием призраков даме, что Мадлен, увы, ничего не может поделать со своим кровотечением, да и убирать кровь не имеет смысла: нужно лишь подождать семь часов, и та исчезнет сама собой.
— Ну да, знаю, — отозвалась Себастьяна, — но мне всегда казалось, что ждать семь часов слишком утомительно.
Мадлен выскользнула из-за спины инкуба. Мне даже почти удалось проследить за ее стремительным перемещением к окну.
— Что ж, — вздохнула Себастьяна, — хотелось бы иметь семь часов, чтобы как следует организовать побег из этой тюрьмы, но у нас их нет.
И я поняла, что она смотрит не на Мадлен, а на светлеющее небо за ее спиной, ибо лучи солнца, которое вот-вот должно было взойти, уже начали освещать и дальние, затененные прежде, углы библиотеки. Себастьяна прошлась из угла в угол, и эти слабые лучики пронзили ее одежды; сквозь тонкую, ставшую почти невидимой ткань я увидела ее фигуру, по существу, обнаженной. Священник сидел на столе, словно петух на насесте. Наконец Себастьяна спросила:
— А ты все сделала, как мы договорились, Мадлен?
— Все… Разумеется, все .
— Хорошо. Тогда остается лишь ждать…
В этот момент мы все посмотрели в сторону коридора, ибо оттуда донесся шум голосов. Было трудно сказать, сколько их. Но один голос я различила — то была сестра Клер де Сазильи.
Я отскочила от двери, поближе к Себастьяне.
— Да, это они. Идут. — И Себастьяна одарила меня улыбкой. — Очень, очень хорошо.
— Но сестра Клер, она… — пролепетала я и запнулась.
— Да, хороша, нечего сказать. — И Себастьяна, расправив плечи, повернулась к главной двери, чтобы встретить врага лицом к лицу.
— Они приближаются, — запаниковала я, — разве не лучше нам убежать и…
— Конечно, нет, дорогая, — отмела мою идею Себастьяна.
Мой взгляд, как затравленный, метался по библиотеке, перескакивая с одного на другое; он останавливался то на главной двери, все еще запертой и, без сомнения, снаружи заложенной на засов, то на Мадлен и Луи, стоящих в последней оставшейся в библиотеке полутени, то на открытом окне, то на двери, ведущей на галерею. Куда спрятаться? Куда убежать? Почему никого не тревожит приход сестры Клер с мэром и остальными? Ах, как они спокойны!
— А может, нам хотя бы…
— Ты в безопасности, дорогая, — успокоила меня Себастьяна. Затем она подняла руку — я стояла так близко, что мне потребовалось сделать всего полшажка, чтобы та опустилась мне на плечо. Дама повернула голову и поцеловала меня в лоб. — Да, у нас совсем мало времени, и многое предстоит успеть сделать, но… но ты в безопасности. — Прикосновение Себастьяны было приятным: она была теплая, живая ; и это напомнило мне, что остальные двое давно умерли.
Я прильнула к ней. Ощутила успокаивающую тяжесть ее груди, изгиб ее бедер. Руки мои висели как плети: я не решалась дотронуться ими до Себастьяны, и все же как я упивалась ее теплом, погрузившись в негу и безопасность ее объятий!
Я взглянула на ее прекрасное лицо. На нем виднелись приметы возраста: неглубокие складки у губ, тонкая паутинка едва заметных морщинок, а на щеках — румяна. Еще я заметила, что она подкрашивает губы. Ресницы ее были длинные, черные и такие прямые, что это делало взгляд спокойным, легким и непринужденным… Эти глаза… Еще я обратила внимание на запах духов, но что это за духи? Лимонная вода? Липа? Нет, все не то. Розы. Ах, ну конечно, розы… Вне всяких сомнений. Одна роза даже у нее в волосах, прикреплена к одной из прядей в самом начале косы — собственно, просто воткнута в нее. Совсем свежая. С красными лепестками. Коралловые гребни в волосах тоже красные. А на длинных, низко свисающих серебряных серьгах — красные рубины, и в них играет свет загорающегося дня.
Она сделала шаг вперед, и я осталась стоять в одиночестве.
— Но… но… — пробормотала я, указывая на главную дверь библиотеки.
Себастьяна ничего не ответила; вместо этого она проследовала к столу, на котором стояло пустое блюдо, совсем недавно полное всякой снедью — жареными голубями и прочим. Она указала на букву «S» посреди блюда длинным и тонким пальцем с ногтем, покрытым красным лаком, затем облизнула кончик и проговорила:
— А вкусно было, ведь правда?
Я подтвердила это кивком.
— «S» означает Себастьяна, — догадалась я.
— Разумеется, — сказала она и присела на край стола.
Итак, тарелка принадлежит ей. Так же, как и помеченные экслибрисом с буквой «S» книги, которые я читала ночью.
Шум в коридоре все приближался; конечно, там находилась сестра Клер, но с кем? Себастьяна, которая была почти такого же высокого роста, как я, слегка повернула голову и каким-то образом заставила меня посмотреть ей в глаза. Она стояла в нескольких шагах от меня, и в библиотеке было еще не слишком светло, но я, несомненно, видела ее глаза…
О, эти глаза! Как раз в тот миг она впервые показала мне l’oeil de crapaud (жабий глаз) — глаз ведьмы. И я увидела, что совершенно так же, как и у Малуэнды, зрачки этих голубых глаз…
Attendons. [43] He все сразу. Клянусь, я еще расскажу о глазах. Но не теперь. Пока я разглядывала эти диковинные глаза с их меняющими очертания зрачками, я услышала голоса — теперь уже у самой двери, всего в нескольких шагах от нее!.. Хотя, по правде сказать, то был один-единственный голос, один нескончаемый поток молитв и ругательств. Непостижимо. Кто мог так напугать сестру Клер? И тут я расслышала среди ее криков два слова, произнесенные на латыни.
— Dis Pater , — повторяла монахиня снова и снова. — Отец ночи.
Она говорила эти слова не с какой-то целью, а по некой причине, то есть для кого-то, а скорей для себя, причем в чьем-то присутствии. Монахиня была не одна. Я слышала и мужской голос. Но чей? Послышались звяканье разрываемой цепи и стук вынимаемого из гнезда засова. Дверь распахнулась настежь, и перед нами предстала полуодетая сестра Клер де Сазильи, бьющаяся, словно в капкане, в объятиях вошедшего с ней человека.
То был настоящий великан. Высокий, белокурый, широкоплечий, с огромными мускулистыми руками, которыми, похоже, он смог бы обхватить двух таких монахинь. Он заполнил собой весь дверной проем. Затем, подобно тому как дитя запускает волчок, он закружил сестру Клер, и та, вертясь вокруг своей оси, пролетела почти через всю библиотеку и упала у ног Себастьяны. Великан втянул голову в плечи и перешагнул через порог, затем провел рукой по золотистым кудрям, свисавшим до самых плеч, и зло прошипел:
— Проклятая ведьма! — После чего так пнул ногой разорванную цепь, что та отлетела к монахине. (Как он ее разорвал, не имею понятия.) — Она укусила меня! — пожаловался он и закатал широкий рукав просторной рубахи, чтобы показать следы, оставленные ее зубами на широком запястье.
Себастьяна ничего не ответила, но, похоже, уголки рта ее слегка дрогнули. Что касается отца Луи, он захохотал во все горло. Тогда вошедший с грохотом захлопнул за собой дверь.
— Спокойно! — упрекнула его Себастьяна. — Они и так придут достаточно скоро; можно не привлекать их сюда таким шумом.
— Во всем виновата эта визгливая… тварь! — проговорил мужчина, после чего наклонился над сестрой Клер, подобрал с пола цепь и принялся наматывать на кулак. При этом он продолжал метать полные ярости взгляды в монахиню, которая по-прежнему выкрикивала свою литанию, состоявшую из молитв и проклятий.
— Давай, давай, лопочи, зловредная тварь, христолюбивая шлюха!
Мужчина был примерно того же возраста, что и Себастьяна, — или чуть-чуть помоложе. И поразительно сильный: когда он поигрывал цепью, его мускулы двигались под кожей, словно змеи в мешке. Похоже, он и впрямь способен был стереть ржавые звенья в порошок. Еще мне показалось, что он в любой момент готов ударить монахиню этим орудием. Одним ударом он проломил бы ей череп и… Но все, что он сделал — это передразнил сестру Клер, прохныкав:
— «Dis Pater! Сатана!» Валяй дальше. Но предупреждаю: лесть не поможет. — Его широкий полногубый рот скривился в усмешке, а массивный подбородок, покрытый густой щетиною, угрожающе заходил ходуном. Взгляд его зеленых глаз был холоден.
Я смотрела на него с немым восхищением, сама еще не отдавая себе в том отчета. Он повернулся в мою сторону и в первый раз взглянул на меня. Он воспринял мое присутствие как нечто должное, выражение лица его не изменилось. Я почувствовала, как у меня екнуло сердце. Мне было трудно перевести дыхание: я просто не могла сделать это. Наконец, к моему счастью, он отвел взгляд. Вновь обращаясь к Себастьяне, он решительно произнес:
— Разреши мне убить ее. Здесь и сейчас.
На мгновение мне показалось, что он имеет в виду меня, что я… но нет, он, конечно, имел в виду сестру Клер.
Себастьяна повела глазами (ах, эти глаза!) и вздохнула:
— Терпение, друг мой, терпение! — Затем она постаралась успокоить его, спросив: — Разве наш план не обещает нам лучшей забавы, чем простое, обыкновенное убийство?
— О, как хотелось бы мне расправиться с ней сейчас! — С этими словами мужчина опустился на одно колено (его черные кожаные сапоги были очень высокими, выше колен, и доходили до самых бедер; было даже трудно сказать, где заканчиваются мягкие голенища, а где начинается черное трико) и ухватил сестру Клер за волосы. Он занес руку, демонстрируя намерение нанести удар обернутым цепью кулаком. — Ах, — произнес он мечтательно, — хотя бы один удар в лицо, разом проламывающий обе скулы. А может, сперва только оглушить? Проявить, так сказать, милосердие… А еще хорошо бы откручивать ей голову, пока череп не отделится от хребта. Хрясть! — И он засмеялся сестре Клер в лицо. Ее лицо… На нем застыла маска ужаса. Так выглядит человек, умерший от страха. Он наклонился к ней еще ниже, и губы его почти коснулись ее губ, когда он прошептал: — Я мог бы лишить тебя жизни бессчетным количеством способов, — после чего оттолкнул ее, и та упала, при этом затылок ее ударился о каменную плиту пола с громким треском, а великан добавил: — Но я тебя не убью.
Великан выпрямился, и я обратила внимание, что он на целую голову выше меня. Я не могла отвести от него взгляд. Кто он? Ему явно знакомы и Себастьяна, и тихо стоящие в полутемном углу призраки. Сколько еще спасителей должно подойти? Ну что ж, какими бы странными ни казались они, теперь я знала, что это мои неведомые друзья, пришедшие меня выручать. Ты в безопасности… Но постепенно мысли мои улетучились, осталось лишь немое восхищение этим мужчиной. Какие сила и красота! Отец Луи был красив — и в жизни, и после, — но существо это казалось совсем другим, в нем было больше от зверя , нежели от человека. Дубленая кожа его стала бронзовой от загара, но все равно сквозь нее проступал румянец: было видно, что из-за крайнего возбуждения кровь прилила к его бычьей шее и щекам. Совсем недавно он испытал приступ гнева и только теперь начал успокаиваться. Одновременно я чувствовала и страх, и благоговение. Сестра Клер лежала у его ног, и его мысли были как на ладони.
— Достаточно, Асмодей. — Себастьяна прошла к нему и положила руку на высившееся, точно утес, плечо, дабы успокоить этого человека и переменить ход его мыслей; то был жест не сестры и не любовницы (или то и другое вместе?), и я опять задала себе вопрос: кто такие мои спасители, кем являются они друг для друга? — У тебя все с собой? — спросила его Себастьяна. — Иглы и остальное?
Асмодей кивнул, не сводя глаз с монахини, боясь, как бы та не уползла от него, так что ему пришлось поставить ногу ей на лодыжку и тем пригвоздить к полу. Сестра Клер завизжала, и гигант наклонился, намереваясь успокоить ее ударом обернутого цепью кулака.
— Нет, нет, — возразила Себастьяна. — Возьми себя в руки… Послушай, а у тебя есть?..
— Конечно, есть, — ответил великан. — Целая коробка.
Он приподнял рубаху, и я увидела, что у него за пояс заткнут довольно толстый сверток. Прямоугольный, обернутый черным бархатом. Асмодей вытащил его и вручил Себастьяне. Он взглянул на нее, затем на меня (ах, что сделалось с моим сердцем!) и, вздохнув, отошел к окну.
— Конечно, конечно, — промолвила Себастьяна, что должно было означать: конечно, пойди успокойся.
Хотя мучитель покинул ее, сестра Клер понимала, что ей лучше не двигаться. Она лежала на полу и вопила. Рубаха из старой мешковины задралась до пояса, обнажив срамные места, равно как и похожие на крупные стежки шрамы по краям живота.
Мадлен поспешила напомнить, что время уходит. Она сказала, что все уже собираются внизу, они наверняка слышали шум борьбы между Асмодеем и сестрой Клер, звон цепей и грохот хлопнувшей двери.
— Они приписывают все это нашествию демонов .
— Хоть в этом они правы, — отозвался священник.
Асмодей обернулся, чтобы взглянуть на Мадлен, которая пододвинулась ближе к отцу Луи.
— Да свершится так! — произнес он торжественно. — Пускай приходят, чтобы умереть один за другим! И если вся кровь их прольется, мне и того будет мало!
— Моп Dieu! — воскликнула Себастьяна. — Какая драма! — Ее внимание было поглощено содержимым извлеченного из свертка футляра. — Ты возвращаешь меня в лучшие дни итальянской оперы!
Отец Луи подстрекательски рассмеялся, и это разволновало Асмодея еще больше.
— Я не люблю, когда она , — и он указал на Мадлен, — говорит, что мне делать, когда…
— Не кипятись, дружище, — прервал его отец Луи. — Она лишь сказала, что следует поторопиться, раз мы решили, что эту ведьму нужно спасать.
— Эту ведьму нужно спасать , — эхом отозвалась Мадлен. То был призыв, и она повторила его дважды.
Я догадалась, что она имеет в виду меня. Ведь это я была той ведьмой, которую предстояло спасти. Я заключила это не из недавних слов Себастьяны, а скорей из того, что именно я нуждалась в помощи. Причем не терпящей отлагательства.
Тогда мне и в голову не пришло поинтересоваться, какую роль сыграла Мадлен в событиях того утра. Лишь позже узнала я, что, пока наше внимание было поглощено схваткой Асмодея с монахиней, Мадлен потихоньку покинула нас и, незримая, унеслась в монастырские коридоры и кельи, после чего возвратилась, прежде чем мы успели заметить ее отсутствие. Затем она проделывала это снова и снова, но уже докладывала о том, что творится в монастыре.
— Хорошо. Пора начинать, — решила Себастьяна.
— Начинать что? — спросила я.
— Т-с-с, милочка. Делай, как я скажу, и не задавай вопросов.
Себастьяна подала мне знак забраться на стол, я повиновалась. И, лежа на нем, наблюдала за тем, что делают мои спасители.
Отец Луи расчистил на столе вокруг меня место, сложив помеченные буквой «S» книги на подоконник, убрал подальше блюдо и серебряные приборы, а затем взял в руки разорванное платье, заляпанное вином и кровью. Мадлен взяла оставленный мне селянами черствый хлеб, размочила его в вине и, отщипывая кусочки, скормила Малуэнде, которая то и дело принималась шипеть на сестру Клер из дальнего, наиболее темного угла библиотеки. (Невероятно, однако наперсница моя действительно вернулась. Теперь я не сомневалась, что именно она закусила ночью потревожившей меня крысою.) Как мне ее не хватало! Она сидела теперь в углу, по-видимому, в полном здравии, ушки ее по-прежнему были отрезаны, однако полет из окна библиотеки, по всей видимости, ничуть ей не повредил. Я почувствовала такое облегчение, когда вновь увидела свою кошку, такое облегчение!
Пока Себастьяна была занята содержимым бархатного футляра, Асмодей вновь приблизился к сестре Клер и склонился над ней. Я наблюдала за этим со стола. Мне показалось, что он опять хочет ударить ее. Судя по тому, что сестра Клер попыталась по-крабьи отползти от него, она ожидала того же. Асмодей настиг ее одним прыжком. Он, словно башня, возвышался над съежившейся монахиней, чья ветхая рубаха, задравшись, обнажила теперь большую часть ее тела. Тогда я и увидела те следы, которые оставили на нем когти моей наперсницы, — должно быть, при борьбе с Асмодеем раны открылись и опять начали кровоточить. Сестра Клер молилась. Обращаясь к Богу вслух, она вопрошала Его, зачем Он явил ей Сатану, — на что Асмодей отвечал:
— Да ты ничего еще и не видела, та chere[44], — и одним сильным рывком содрал с нее рубаху. Затем он сорвал и власяницу, которую монахиня втайне носила под рубахой, и я увидела новые шрамы, страшные свидетельства пустосвятства, темные и гноящиеся, крест-накрест опоясывающие ее чресла: то были следы от шипов на черенках роз, вшитых ею в рубаху для достижения большей святости, которые во сне царапали ей кожу, глубоко в нее вонзаясь. — Вот оно что, — проговорил Асмодей, словно сделав открытие. — Похоже, добрая сестрица имеет пристрастие к боли. Очень интересно. — Он наклонился, вновь поднял с пола все ту же цепь и, сунув ее под нос монахине, сказал: — Кажется, сегодня тебе повезет, святенькая моя. — И он ковырнул пальцем темный шрам на ее боку, что заставило сестру Клер поморщиться.