Страница:
Я хотела ответить и не смогла — в горле застрял комок, который невозможно было проглотить.
— Не плачь! — сказал он. — Я люблю тебя, — он улыбнулся и озорно подмигнул мне. — То есть я хочу сказать, что люблю тебя так же сильно, как любой гомик может любить лесбиянку.
Глава 2
Глава 3
Глава 4
— Не плачь! — сказал он. — Я люблю тебя, — он улыбнулся и озорно подмигнул мне. — То есть я хочу сказать, что люблю тебя так же сильно, как любой гомик может любить лесбиянку.
Глава 2
Я немного набралась, немного забалдела от травки, и в голове что-то приятно гудело, отчего мне казалось, что я летаю.
Я откинулась на кушетке и посмотрела на Гая — он лежал на полу у моих ног.
— А почему это ты не встаешь с полу? — спросила я.
Он перевернулся на бок и протянув руку, взял у меня окурок с травкой.
— Не уверен, что в состоянии это сделать, — проговорил он внятно и затянулся.
— А ты попробуй. Я помогу.
— Зачем? Мне здесь удобно, я блаженствую! И никуда отсюда не упаду...
— Ладно. Так о чем мы говорили?
— Не помню.
— О пьесе. У тебя появилась какая-то идея отиосительно пьесы — что там нужно переделать.
— Я не могу даже думать об этом. Мне слишком хорошо.
Я посмотрела на окно. Ночное небо над Центральным парком — единственное, что я видела с кушетки, — было светлым от отраженных огней, — Как ты думаешь, самолет уже взлетел?
— А сколько времени?
— Почти полночь.
— Улетел... — махнул он рукой. Я поднялась на ноги и пошла к окну.
Подняла руку и помахала небесам.
— До свидания, Уолтер, счастливо, Уолтер! — и опять заплакала. — Счастливого тебе полета, — пробубнила я сквозь слезы.
Гай с трудом взгромоздился на ноги и побрел, шатаясь, по комнате, потом подошел ко мне.
— Эй, мы же отмеча-аем! Празднуем. Не плачь!
— А я ничего не могу с собой поделать. Пойми — я одна на свете...
— Ты вовсе не одна, — сказал он и положил руку мне на плечо. — Я рядом.
— Спасибо. Очень мило...
Он отвел меня обратно к кушетке.
— Еще бокальчик шампанского?
Я сделала глоток и вдруг почувствовала, что мне неприятно пить.
Возбуждение кончилось. Настроение стремительно падало.
Я поставила бокал на столик для коктейлей — вокруг стеклянной ножки возник крохотный влажный кружок на полированной поверхности. Я уставилась на него. Прежде я немедленно вытерла бы столик и поставила бокалы на серебряный поднос, специально купленный Уолтером для этих целей — он терпеть не мог винных и алкогольных пятен на тщательно подобранной им старинной мебели.
А сейчас мне было наплевать.
— Думаю, что мне пора спать, — заявила я.
— Еще не вечер! — запротестовал Гай.
— Я устала, как собака, — сказала я. — День был безумно длинным.
Бесконечным. Утром я была в Мексике, в суде — он начинался в восемь тридцать. К одиннадцати я уже сидела в самолете. Потом... За два дня ни минуты отдыха.
— Что ты сделала с обручальным кольцом? — неожиданно спросил он.
— Ничего. Ношу... — и я протянула руку. На пальце поблескивало кольцо.
— Это нехорошо. Тебе надо от него избавиться.
— Почему?
— Дурная примета. Ты не почувствуешь себя свободной, пока не избавишься от него, — он щелкнул пальцами. — Придумал! В Рено, напротив суда, есть небольшой мост. Когда женщины выходят после развода, они идут на мост и бросают кольца в реку. И мы поступили так же.
— Но мы не в Рено, — сказала я с остатками пьяной рассудительности.
— Не имеет значения — я знаю подходящее место. Только надень пальто.
Через несколько минут мы уже спустились и ловили такси.
— Озеро в Центральном парке, — сказал Гай таксисту, забираясь в машину. — Причал рядом с лодочной станцией.
— Вы не сумасшедший, мистер? — спросил таксист. — По ночам они там не дают лодки.
— Вези, мой добрый возничий! — патетически воскликнул Гай и с видом лорда неопределенно помахал в воздухе рукой. Он откинулся на сиденье, когда таксист с места набрал скорость, описал большую дугу и въехал на территорию Парка со стороны авеню Америкас. Сунул руку в карман, достал еще один косячок и тут же прикурил. Выдохнул дым и удовлетворенно затих.
Но в этот момент таксист внезапно притормозил и оглянулся на нас без всякой улыбки.
— Вы бы лучше прекратили курить, мистер, — сказал он. — Вы что, хотите, чтобы нас замели?
Гай расплылся в улыбке, протянул самокрутку шоферу и сказал с нетрезвым радушием:
— Расслабься, парень... прибалдей... Получай свой кайф от жизни.
Шофер послушно взял косячок, сделал лару основательных затяжек и вернул Гаю.
— Неплохая травка, мистер. Неужели тут достали?
— Привез лично сам из Калифорнии на прошлой неделе. Разве здесь достанешь такое отличное дерьмо? — и он сунул косячок мне. — Дерни и ты, беби.
Я затянулась. Снова стало легче. Уолтер никогда не одобрял курение всевозможных травок, разве что иногда, когда мы оставались совсем одни. Но мне никогда не удавалось забалдеть сильнее, чем ему с помощью виски.
Машина остановилась, и шофер сказал:
— Вот мы и приехали, мистер.
— Не выключай счетчик, — приказал Гай, открывая дверь. — Мы вернемся через минуту, не больше, — и дал ему остатки косячка. — На, — сокращает ожидание. Мы — туда и обратно...
Таксист одной т"укой взял бычок, а в другой я заметила у него монтировку — видимо, он поднял ее с полу кабины.
— Ладно, идите. И да поможет Господь легавому или ненормальному, если они сунутся ко мне.
Мы прошли по дорожке к пристани и, выйдя на дос-чатый помост, облокотились на перила, глядя на воду. Было совершенно тихо — ни ветерка, вода лежала неподвижно — ни морщинки, ничего...
— Сними кольцо, — скомандовал Гай. Оно не слезало-Видимо, отекли пальцы. Я посмотрела беспомощно на Гая.
— Что же теперь делать?
— Предоставь мне! — изрек он, приложил руки ладонями ко рту и закричал шоферу:
— Эй, у тебя есть напильник? Шофер тут же закричал в ответ:
— Вы полагаете, что у меня кузнечная — мастерская на колесах, а не такси?
Гай торжественно объявил мне:
— Такси нынче уже не те, что бывали o" старые времена!
Он взял мою руку и повел в темноту. Мы спустились с причала, прошли по мокрой, пружинистой траве к самой воде, и он приказал:
— Опусти руку в воду.
Я присела, вытянула руку, но дотянуться до воды н^ смогла и посмотрела на него растерянно.
— Никак не дотянусь, — сказала я, словно просила прощения — и все это совершенно серьезно.
— Дай мне вторую руку, я подержу тебя! — распорядился он с той же серьезностью.
Я подчинилась. Он крепко ухватил меня за руку, и я наклонилась к воде.
— О'кей? — спросил он.
— О'кей, — деловито ответила я и почувствовала, что вода такая холодная, что пальцы начали неметь. — Вода просто замораживает.
— Великолепно! Именно то, что нужно! — заявил он и отпустил мою руку...
У берега было неглубоко, и когда я выпрямилась, вода почти достигала колен. Я ужасно замерзла, промокла и чувствовала себя более чем неуютно.
Он протянул мне руку, я ухватилась за нее и выбралась на берег.
Весь обратный путь к машине он виновато извинялся. А я была так зла, что даже не могла слова сказать.
Таксист уставился на нас, и когда Гай открыл дверцу, сказал:
— В таком виде я вас в машину не впущу.
— Тут у меня есть десять долларов сверх счетчика, — сообщил ему Гай.
— А еще косячок найдется с калифорнийской травкой?
— Найдется.
— Тогда десять баксов и травка, — сказал таксист.
— О'кей!
Мы наконец влезли в машину и с ревом мотора покинули лодочную станцию.
— Нам надо поскорее уезжать, — пояснил шофер. — Если вас тут засекут, то потащат в участок за купание в озере.
Гай снял пиджак и набросил мне на плечи. И тут я увидела, что обручальное кольцо все еще на моем пальце, и на меня буквально накатил приступ нелепого смеха. Я хохотала так, что слезы покатились из глаз.
Гай не понимал ничего.
— Не вижу причин для веселья, — буркнуд он" — Ты можешь схватить воспаление легких.
Его тон и то, что он сказал, только подлил" масла в огонь моего истерического смеха.
— Мы... вы... ведь собирались бросить в воду обручальное кольцо, а вовсе не меня!
Дома я сразу же поднялась в спальню, сбросила мокрую одежду и спустилась вниз, закутанная в тяжелый теплый махровый купальный халат. Он сидел на краешке кушетки. Завидев меня, поднялся и обеспокоенно спросил:
— Как ты — все в порядке?
— Прекрасно! — ответила я и посмотрела на бар. — Сандвичи остались?
Купание всегда возбуждает во мне дикий аппетит.
— Осталось более чем достаточно. Я приготовлю кофе.
Мы оба заметно протрезвели.
— Я ужасно виноват, — сказал он наконец.
— Не суетись, — ответила я. — Последних два часа я наслаждалась каждой минутой, ей-Богу! Если бы ты не пришел, я б, наверное, провела ночь в тоске и мрачных мыслях, без сна, испытывая жалость к самой себе, что всегда отвратительно.
— Вот и хорошо, — улыбнулся он и стал пить кофе. Сделав несколько глотков, задумчиво посмотрел на меня.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
— О тебе. О том, как все должно теперь измениться.
Я напряглась и молча ждала продолжения.
— Изменения в твоей жизни неизбежны. Надеюсь, ты и сама отдаешь себе в этом отчет?
— Догадываюсь — так будет точнее. Но не совсем представляю, в чем они выразятся.
— Для начала, и это первое, — ты уже не миссис Уолтер Торнтон — отныне и вовеки. И это сразу же многое меняет. Двери уже не будут открываться перед тобой так легко.
Я кивнула.
— Я до известной степени готова к этому. Я частенько думала: люди принимают меня и идут навстречу мне потому, что я им интересна или же только видят во мне жену Уолтера Торнтона?
— Скорее всего, и потому и поэтому, — сказал он дипломатично. — Но не забывай, что хорошо относиться к жене Торнтона в нашем кругу еще и выгодно.
— Но я та же самая, ничего во мне не изменилось, — неуверенно сказала я. — И у меня остались все те способности, которые все видели, когда я была его женой.
— Согласен.
— Ты что-то пытаешься мне сказать и юлишь. Говори.
Он не ответил.
И тут в глубине сознания стала смутно вырисовы-ваться одна мысль. Я интуитивно почувствовала, что мысль эта не так уж и далека от истины. Но я не сразу спросила его — так ли это.
— Фэннон по-прежнему считает мою пьесу интересной. Насколько мне известно, он приобретает на нее права, — сказала я очень осторожно.
— Да, он по-прежнему считает твою пьесу интересной, но он не собирается приобретать на нее права до тех пор, пока не увидит переработанный вариант.
Я молча обдумывала услышанное — в начале этой недели Фэннон крутился вокруг меня и чуть ли не силой пытался всучить мне чек. Так, значит, за один день буквально все изменилось. О разводе он мог прочитать в утренних газетах — они успели с информацией...
— Получается, что он считал — именно Уолтер будет переписывать пьесу за меня? — спросила я.
— Не совсем так, конечно, но... Скорее всего, он полагал, что Уолтер всегда окажется рядом в случае, если что-то нужно будет основательно переделать.
Я почувствовала, как во мне поднимается возмущение.
— Вот же дерьмо! Теперь он не получит ньесу, даже если всерьез захочет.
— Ты дослушай меня, дослушай, потому что я твой друг и я тебя искренне люблю. И кроме того, я верю в тебя — так уж получилось, да. Итак, урок номер один. Фэннон на сегодня лучший театральный продюсер в городе, и если он все же захочет получить твою пьесу, ты отдашь ее.
— Он грязный, сальный старикашка! Каждый раз, когда я с ним разговариваю, он раздевает меня глазами, и так, что я чувствую себя вываленной в грязи!
— А это уже урок номер два. Ты занялась делом, которым заправляют сальные, грязные старикашки и гомики. И с ними придется уживаться.
— Может быть, есть кто-то, кто находится между этими двумя малопривлекательными группами дельцов от искусства? — спросила я.
— Между ними находится тихий городишко Порт-Клер.
— Спасибо, знаю.
— Тогда ты должна понять и то, о чем я тебе толкую. Нью-Йорк — Великий Город! Бо-оль-шой И если ты добилась чего-то здесь, это означает, что ты добилась успеха во всем мире!
— Я начинаю бояться! — хихикнула я. — Хотя, если говорить откровенно, я понимаю, что Уолтер умудрялся каким-то образом делать так, что асе, вроде, казалось легким и простым.
Он взял меня за руку.
— А вот бояться не надо. Ты отлично справишься. У тебя есть талант.
Тебе нужно только научиться бороться.
— Если бы я знала — как, — сказала я. — Мне никогда раньше не приходилось делать это. Я ведь прямо из родительского дома попала в налаженный дом Уолтера. Маленькой девочкой... А он не хотел, чтобы я выросла.
— Ну, в этом всегда заключалась одна из стоящих перед Уолтером проблем, — заметил Гай. — Он вечно пытается переписать жизнь так, как он переписывает свои пьесы, если ему что-то не понравилось. Но в реальной жизни многое от него ускользало, и он никак не мог понять, что же происходит и почему. Именно так. А ты выросла, несмотря ни на что.
Правильно я говорю?
— Сейчас я вовсе не так уверена, что выросла.
— Во всяком случае, я так считаю! — провозгласил он и поднялся на ноги. — Уже три часа утра. Пожалуй, пора дать тебе немного поспать.
Я проводила его до двери.
— Приходи ко мне в офис во вторник, в десять утра. Мы поработаем над пьесой, И я угощу тебя ленчем.
— Спасибо, Гай, но не надо угощать меня ленчем — наверное, у тебя есть дела поважнее.
— И урок номер три: когда режиссер или продюсер приглашает тебя на ленч, ты говоришь: «Да, сэр!».
— Да, сэр.
Он рассмеялся и поцеловал меня в щеку.
Я закрыла за ним дверь, вернулась в комнату, огляделась — необъяснимым образом она вдруг показалась мне совершенно незнакомой, чужой.
И вдруг я отчетливо поняла почему.
Я больше здесь не жила.
Я откинулась на кушетке и посмотрела на Гая — он лежал на полу у моих ног.
— А почему это ты не встаешь с полу? — спросила я.
Он перевернулся на бок и протянув руку, взял у меня окурок с травкой.
— Не уверен, что в состоянии это сделать, — проговорил он внятно и затянулся.
— А ты попробуй. Я помогу.
— Зачем? Мне здесь удобно, я блаженствую! И никуда отсюда не упаду...
— Ладно. Так о чем мы говорили?
— Не помню.
— О пьесе. У тебя появилась какая-то идея отиосительно пьесы — что там нужно переделать.
— Я не могу даже думать об этом. Мне слишком хорошо.
Я посмотрела на окно. Ночное небо над Центральным парком — единственное, что я видела с кушетки, — было светлым от отраженных огней, — Как ты думаешь, самолет уже взлетел?
— А сколько времени?
— Почти полночь.
— Улетел... — махнул он рукой. Я поднялась на ноги и пошла к окну.
Подняла руку и помахала небесам.
— До свидания, Уолтер, счастливо, Уолтер! — и опять заплакала. — Счастливого тебе полета, — пробубнила я сквозь слезы.
Гай с трудом взгромоздился на ноги и побрел, шатаясь, по комнате, потом подошел ко мне.
— Эй, мы же отмеча-аем! Празднуем. Не плачь!
— А я ничего не могу с собой поделать. Пойми — я одна на свете...
— Ты вовсе не одна, — сказал он и положил руку мне на плечо. — Я рядом.
— Спасибо. Очень мило...
Он отвел меня обратно к кушетке.
— Еще бокальчик шампанского?
Я сделала глоток и вдруг почувствовала, что мне неприятно пить.
Возбуждение кончилось. Настроение стремительно падало.
Я поставила бокал на столик для коктейлей — вокруг стеклянной ножки возник крохотный влажный кружок на полированной поверхности. Я уставилась на него. Прежде я немедленно вытерла бы столик и поставила бокалы на серебряный поднос, специально купленный Уолтером для этих целей — он терпеть не мог винных и алкогольных пятен на тщательно подобранной им старинной мебели.
А сейчас мне было наплевать.
— Думаю, что мне пора спать, — заявила я.
— Еще не вечер! — запротестовал Гай.
— Я устала, как собака, — сказала я. — День был безумно длинным.
Бесконечным. Утром я была в Мексике, в суде — он начинался в восемь тридцать. К одиннадцати я уже сидела в самолете. Потом... За два дня ни минуты отдыха.
— Что ты сделала с обручальным кольцом? — неожиданно спросил он.
— Ничего. Ношу... — и я протянула руку. На пальце поблескивало кольцо.
— Это нехорошо. Тебе надо от него избавиться.
— Почему?
— Дурная примета. Ты не почувствуешь себя свободной, пока не избавишься от него, — он щелкнул пальцами. — Придумал! В Рено, напротив суда, есть небольшой мост. Когда женщины выходят после развода, они идут на мост и бросают кольца в реку. И мы поступили так же.
— Но мы не в Рено, — сказала я с остатками пьяной рассудительности.
— Не имеет значения — я знаю подходящее место. Только надень пальто.
Через несколько минут мы уже спустились и ловили такси.
— Озеро в Центральном парке, — сказал Гай таксисту, забираясь в машину. — Причал рядом с лодочной станцией.
— Вы не сумасшедший, мистер? — спросил таксист. — По ночам они там не дают лодки.
— Вези, мой добрый возничий! — патетически воскликнул Гай и с видом лорда неопределенно помахал в воздухе рукой. Он откинулся на сиденье, когда таксист с места набрал скорость, описал большую дугу и въехал на территорию Парка со стороны авеню Америкас. Сунул руку в карман, достал еще один косячок и тут же прикурил. Выдохнул дым и удовлетворенно затих.
Но в этот момент таксист внезапно притормозил и оглянулся на нас без всякой улыбки.
— Вы бы лучше прекратили курить, мистер, — сказал он. — Вы что, хотите, чтобы нас замели?
Гай расплылся в улыбке, протянул самокрутку шоферу и сказал с нетрезвым радушием:
— Расслабься, парень... прибалдей... Получай свой кайф от жизни.
Шофер послушно взял косячок, сделал лару основательных затяжек и вернул Гаю.
— Неплохая травка, мистер. Неужели тут достали?
— Привез лично сам из Калифорнии на прошлой неделе. Разве здесь достанешь такое отличное дерьмо? — и он сунул косячок мне. — Дерни и ты, беби.
Я затянулась. Снова стало легче. Уолтер никогда не одобрял курение всевозможных травок, разве что иногда, когда мы оставались совсем одни. Но мне никогда не удавалось забалдеть сильнее, чем ему с помощью виски.
Машина остановилась, и шофер сказал:
— Вот мы и приехали, мистер.
— Не выключай счетчик, — приказал Гай, открывая дверь. — Мы вернемся через минуту, не больше, — и дал ему остатки косячка. — На, — сокращает ожидание. Мы — туда и обратно...
Таксист одной т"укой взял бычок, а в другой я заметила у него монтировку — видимо, он поднял ее с полу кабины.
— Ладно, идите. И да поможет Господь легавому или ненормальному, если они сунутся ко мне.
Мы прошли по дорожке к пристани и, выйдя на дос-чатый помост, облокотились на перила, глядя на воду. Было совершенно тихо — ни ветерка, вода лежала неподвижно — ни морщинки, ничего...
— Сними кольцо, — скомандовал Гай. Оно не слезало-Видимо, отекли пальцы. Я посмотрела беспомощно на Гая.
— Что же теперь делать?
— Предоставь мне! — изрек он, приложил руки ладонями ко рту и закричал шоферу:
— Эй, у тебя есть напильник? Шофер тут же закричал в ответ:
— Вы полагаете, что у меня кузнечная — мастерская на колесах, а не такси?
Гай торжественно объявил мне:
— Такси нынче уже не те, что бывали o" старые времена!
Он взял мою руку и повел в темноту. Мы спустились с причала, прошли по мокрой, пружинистой траве к самой воде, и он приказал:
— Опусти руку в воду.
Я присела, вытянула руку, но дотянуться до воды н^ смогла и посмотрела на него растерянно.
— Никак не дотянусь, — сказала я, словно просила прощения — и все это совершенно серьезно.
— Дай мне вторую руку, я подержу тебя! — распорядился он с той же серьезностью.
Я подчинилась. Он крепко ухватил меня за руку, и я наклонилась к воде.
— О'кей? — спросил он.
— О'кей, — деловито ответила я и почувствовала, что вода такая холодная, что пальцы начали неметь. — Вода просто замораживает.
— Великолепно! Именно то, что нужно! — заявил он и отпустил мою руку...
У берега было неглубоко, и когда я выпрямилась, вода почти достигала колен. Я ужасно замерзла, промокла и чувствовала себя более чем неуютно.
Он протянул мне руку, я ухватилась за нее и выбралась на берег.
Весь обратный путь к машине он виновато извинялся. А я была так зла, что даже не могла слова сказать.
Таксист уставился на нас, и когда Гай открыл дверцу, сказал:
— В таком виде я вас в машину не впущу.
— Тут у меня есть десять долларов сверх счетчика, — сообщил ему Гай.
— А еще косячок найдется с калифорнийской травкой?
— Найдется.
— Тогда десять баксов и травка, — сказал таксист.
— О'кей!
Мы наконец влезли в машину и с ревом мотора покинули лодочную станцию.
— Нам надо поскорее уезжать, — пояснил шофер. — Если вас тут засекут, то потащат в участок за купание в озере.
Гай снял пиджак и набросил мне на плечи. И тут я увидела, что обручальное кольцо все еще на моем пальце, и на меня буквально накатил приступ нелепого смеха. Я хохотала так, что слезы покатились из глаз.
Гай не понимал ничего.
— Не вижу причин для веселья, — буркнуд он" — Ты можешь схватить воспаление легких.
Его тон и то, что он сказал, только подлил" масла в огонь моего истерического смеха.
— Мы... вы... ведь собирались бросить в воду обручальное кольцо, а вовсе не меня!
Дома я сразу же поднялась в спальню, сбросила мокрую одежду и спустилась вниз, закутанная в тяжелый теплый махровый купальный халат. Он сидел на краешке кушетки. Завидев меня, поднялся и обеспокоенно спросил:
— Как ты — все в порядке?
— Прекрасно! — ответила я и посмотрела на бар. — Сандвичи остались?
Купание всегда возбуждает во мне дикий аппетит.
— Осталось более чем достаточно. Я приготовлю кофе.
Мы оба заметно протрезвели.
— Я ужасно виноват, — сказал он наконец.
— Не суетись, — ответила я. — Последних два часа я наслаждалась каждой минутой, ей-Богу! Если бы ты не пришел, я б, наверное, провела ночь в тоске и мрачных мыслях, без сна, испытывая жалость к самой себе, что всегда отвратительно.
— Вот и хорошо, — улыбнулся он и стал пить кофе. Сделав несколько глотков, задумчиво посмотрел на меня.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
— О тебе. О том, как все должно теперь измениться.
Я напряглась и молча ждала продолжения.
— Изменения в твоей жизни неизбежны. Надеюсь, ты и сама отдаешь себе в этом отчет?
— Догадываюсь — так будет точнее. Но не совсем представляю, в чем они выразятся.
— Для начала, и это первое, — ты уже не миссис Уолтер Торнтон — отныне и вовеки. И это сразу же многое меняет. Двери уже не будут открываться перед тобой так легко.
Я кивнула.
— Я до известной степени готова к этому. Я частенько думала: люди принимают меня и идут навстречу мне потому, что я им интересна или же только видят во мне жену Уолтера Торнтона?
— Скорее всего, и потому и поэтому, — сказал он дипломатично. — Но не забывай, что хорошо относиться к жене Торнтона в нашем кругу еще и выгодно.
— Но я та же самая, ничего во мне не изменилось, — неуверенно сказала я. — И у меня остались все те способности, которые все видели, когда я была его женой.
— Согласен.
— Ты что-то пытаешься мне сказать и юлишь. Говори.
Он не ответил.
И тут в глубине сознания стала смутно вырисовы-ваться одна мысль. Я интуитивно почувствовала, что мысль эта не так уж и далека от истины. Но я не сразу спросила его — так ли это.
— Фэннон по-прежнему считает мою пьесу интересной. Насколько мне известно, он приобретает на нее права, — сказала я очень осторожно.
— Да, он по-прежнему считает твою пьесу интересной, но он не собирается приобретать на нее права до тех пор, пока не увидит переработанный вариант.
Я молча обдумывала услышанное — в начале этой недели Фэннон крутился вокруг меня и чуть ли не силой пытался всучить мне чек. Так, значит, за один день буквально все изменилось. О разводе он мог прочитать в утренних газетах — они успели с информацией...
— Получается, что он считал — именно Уолтер будет переписывать пьесу за меня? — спросила я.
— Не совсем так, конечно, но... Скорее всего, он полагал, что Уолтер всегда окажется рядом в случае, если что-то нужно будет основательно переделать.
Я почувствовала, как во мне поднимается возмущение.
— Вот же дерьмо! Теперь он не получит ньесу, даже если всерьез захочет.
— Ты дослушай меня, дослушай, потому что я твой друг и я тебя искренне люблю. И кроме того, я верю в тебя — так уж получилось, да. Итак, урок номер один. Фэннон на сегодня лучший театральный продюсер в городе, и если он все же захочет получить твою пьесу, ты отдашь ее.
— Он грязный, сальный старикашка! Каждый раз, когда я с ним разговариваю, он раздевает меня глазами, и так, что я чувствую себя вываленной в грязи!
— А это уже урок номер два. Ты занялась делом, которым заправляют сальные, грязные старикашки и гомики. И с ними придется уживаться.
— Может быть, есть кто-то, кто находится между этими двумя малопривлекательными группами дельцов от искусства? — спросила я.
— Между ними находится тихий городишко Порт-Клер.
— Спасибо, знаю.
— Тогда ты должна понять и то, о чем я тебе толкую. Нью-Йорк — Великий Город! Бо-оль-шой И если ты добилась чего-то здесь, это означает, что ты добилась успеха во всем мире!
— Я начинаю бояться! — хихикнула я. — Хотя, если говорить откровенно, я понимаю, что Уолтер умудрялся каким-то образом делать так, что асе, вроде, казалось легким и простым.
Он взял меня за руку.
— А вот бояться не надо. Ты отлично справишься. У тебя есть талант.
Тебе нужно только научиться бороться.
— Если бы я знала — как, — сказала я. — Мне никогда раньше не приходилось делать это. Я ведь прямо из родительского дома попала в налаженный дом Уолтера. Маленькой девочкой... А он не хотел, чтобы я выросла.
— Ну, в этом всегда заключалась одна из стоящих перед Уолтером проблем, — заметил Гай. — Он вечно пытается переписать жизнь так, как он переписывает свои пьесы, если ему что-то не понравилось. Но в реальной жизни многое от него ускользало, и он никак не мог понять, что же происходит и почему. Именно так. А ты выросла, несмотря ни на что.
Правильно я говорю?
— Сейчас я вовсе не так уверена, что выросла.
— Во всяком случае, я так считаю! — провозгласил он и поднялся на ноги. — Уже три часа утра. Пожалуй, пора дать тебе немного поспать.
Я проводила его до двери.
— Приходи ко мне в офис во вторник, в десять утра. Мы поработаем над пьесой, И я угощу тебя ленчем.
— Спасибо, Гай, но не надо угощать меня ленчем — наверное, у тебя есть дела поважнее.
— И урок номер три: когда режиссер или продюсер приглашает тебя на ленч, ты говоришь: «Да, сэр!».
— Да, сэр.
Он рассмеялся и поцеловал меня в щеку.
Я закрыла за ним дверь, вернулась в комнату, огляделась — необъяснимым образом она вдруг показалась мне совершенно незнакомой, чужой.
И вдруг я отчетливо поняла почему.
Я больше здесь не жила.
Глава 3
Автомашина отца стояла у самой двери, поэтому мне пришлось "становиться, не доезжая до поворота к нашему старому дому. Я выключила мотор, и в этот момент из дома вышел мой брат и быстро пошел к моей машине.
В первый момент трудно было даже поверить, что это Бобби. Он вымахал за шесть футов, да еще серо-голубая форма военно-воздушных сил делала его и выше ростом, и старше на вид, чем его двадцать лет.
Он обошел машину и открыл дверцу.
— Священная корова! — воскликнул он, перегнулся, заглянул в машину и так и впился глазами в отделанную деревом панель управления «ягуара» последней модели.
— Ты бы мог вначале сказать сестре «хэлло».
— Сестра, она всегда сестра. А новая машина — это радость без конца, — сказал он, целуя меня в обе щеки.
— Почему ты в форме? Или учебный центр военной подготовки студентов
перебазировался в наш дом? Вместе с тобой?
— Не-а! — ответил он. — Я зачислен в этот центр и уже заканчиваю подготовку. Кроме того, я подумал, что пока буду доучиваться в своем колледже, война может кончиться без меня. Тогда я решил — почему бы и нет?
И вот я подал рапорт. Словом, в понедельник я уезжаю на авиабазу в Сан-Антонио, — выпалил он одним духом.
— А что сказала мама? — спросила я.
— Ты же знаешь... — он скривился. — Скандалила и плакала.
— На этот раз я ее не осуждаю — она была права, — сказала я, вышла из машины и открыла багажник. Он достал мой небольшой чемодан.
— Ради всего святого, не начинай и ты! — взмолился он. — Мать выдала мне более чем достаточно.
Я захлопнула с силой багажник и пошла за ним по дорожке к дому.
— Нам нечего делать во Вьетнаме, — сказала я ему в спину. — У нас там нет никаких дел. Мы там ничего не забыли. Но до тех пор, пока наши медноголовые будут находить парней вроде тебя, война продолжится.
— Слушай, ты стала походить на всех этих нью-йорских комми.
— Не будь дерьмом, Бобби, ты же отлично знаешь, что я просто не хочу даже думать о том, что мой маленький брат поедет подставлять свою голову под выстрелы в эти идиотские джунгли.
— Вот о чем бы уж не стал беспокоиться" сестричка, — сказал он. — Президент утверждает, что к Рождеству все будет кончена, а мне еще корпеть в военной училище два года, так что скорее всего я упущу этот шанс в любом случае.
Он остановился перед крыльцом, оглянулся ва машину и сказал:
— А я не знал, что у тебя такая новая машина.
— Ей уже скоро год.
— А выглядит как новенькая.
— Не люблю да и не умею особенно ездить на машине в городе.
— Какие обводы... — вздохнул он. — Дорогая?
— Пять тысяч. Он свистнул-Твоя или Уолтера?
— Моя. Заплатила из своих собственных денег. Уолтер считает, что ничего, кроме кадиллака, не стоит покупать.
— Значит, она у тебя и останется?
— Конечно.
Он впервые с момента встречи посмотрел мне в глаза.
— Мне очень жаль, что у тебя так получилось — развод и все такое.
Уолтер мне нравился. Я выдержала его взгляд.
— Мне тоже нравился. Но у нас ничего не получилось. И развод оказался наилучшим выходом для нас обоих.
Он открыл передо мною дверь.
— Собираешься куда-нибудь вечером пойти? Я сразу же сообразила, к чему он клонит.
— Хочешь попросить машину?
— У меня сегодня несколько свиданий, что-то вроде отвальной.
Я отдала ему ключи.
— Только смотри, будь осторожен: машина — зверь.
Он ухмыльнулся, и на мгновение я узнала в нем маленького мальчика из нашего детства, которого всегда вспоминала.
— Спасибо, сестренка. Я поведу ее, словно коляску с младенцем.
Мать до окончания обеда помалкивала, во всяком случае, не взялась за меня всерьез. Но когда со стола все было убрано, она прошла вслед за мной на веранду.
Я закурила, и некоторое время она молчала. По лицу было видно, что она категорически не одобряет мое курение, но пока сдерживается.
— У тебя уже готова квартира? — наконец спросила она.
— Да. Перебираюсь в понедельник.
— Надеюсь, дом в безопасном месте, — я каждый день читаю в газетах о всяких кошмарных случаях.
— В безопасном.
— А швейцар есть?
— Нет. Дома со швейцарами для меня слишком дороги. Не могу позволить себе такую роскошь.
— Удивляюсь, что Уолтер позволил тебе.
— Мы развелись, и это все его теперь не касается.
— Я уверена, что он выделил бы тебе больше денег, если бы ты только прямо сказала ему об этом.
Вот теперь стало ясно, к чему она завела весь разговор.
— Почему бы тебе не спросить меня прямо и откровенно о том, что у тебя на уме, мать? Ты хочешь выяснить, сколько денег выделил мне Уолтер?
— Тебе не никакой необходимости сообщать мне об этом. Это не мое дело.
— А я не собираюсь скрывать. Он не выделил мне ничего.
— Ничего? — повторила мать, и в голосе ее отчетливо послышалось недоверие. — Как он смог поступить так с тобой? Мне кажется, что это просто ужасно!
— Это я так поступила. Я отказалась от его денег. Мне ничего не нужно от него.
— Но ты же говорила мне, какую солидную сумму он платит своей первой жене. Так почему же. ты не получила ничего?
— Я сказала — я ничего от него не хочу, мать!
— Но ты была его женой шесть лет! — запротестовала она. — Как же ты собираешься теперь жить?
— Я буду работать, мать. И у меня закончена пьеса, которую, вероятно, поставят. Кроме того, у меня приглашения на несколько ролей в разных обозрениях и шоу.
— А вдруг ничего не реализуется? Что ты будешь делать?
— У меня есть небольшие сбережения. Уолтер никогда не позволял мне тратить из моих денег ни пенса. Так что все так и лежит в банке.
Она молчала, ожидая продолжения.
— Ты бы хотела услышать, сколько?
— Тебе нет никакой необходимости сообщать мне и об этом, — повторила она свою фразу, но при этом поглядела на меня выжидательно. — Все это меня не...
— Я знаю, мать, что все это тебя не касается, — сказала я с неприкрытым сарказмом в голосе. — Но я скажу тебе тем не менее: у меня на сегодня одиннадцать тысяч долларов.
— Всего-навсего? Мне казалось, что ты получала семьсот пятьдесят долларов в неделю, пока шла пьеса, и ты была занята в ней. Что ты сделала со всеми этими деньгами?
— Большую часть съели налоги. У Уолтера самый высокий процент, а мы с ним не разделяли доходы. Кроме того, машина. Платья, Наконец, мебель в новой квартире.
— Может быть, тебе следовало бы продать машину. С моей точки зрения, в городе машина вообще не нужна. Особенно такая дорогая, как эта.
— Но она мне нравится, мать. Если бы не нравилась" я бы ее не купила.
— Я думаю, что было бы лучше, если бы ты советовалась со мной и отцом перед тем, как что-то сделать.
Я промолчала.
— Уолтер хороший человек и был тебе хорошим мужем. Ты не должна была покидать его.
— Я обнаружила, что не люблю его больше, мать. Зная это, оставаться с ним, мне кажется, по крайней мерг нечестно.
— Ты влюбилась еще в кого-то другого?
— Нет.
— В таком случае ты не должна была уходить от него, — сказала она, подчеркивая каждое слово. — Ты не имеешь права разбивать счастливый брак из-за каких-то фанаберии.
— Никакие это не фанаберии, мама, — стала я объяснять терпеливо матери. — Просто я убедилась, что если бы я не ушла, мы бы расстались с кровью и болью, ненавидя друг друга. А так мы остались друзьями.
— Брось, я никогда не смогу понять тебя, Джери-Ли. Ты хотя бы знаешь, чего ищешь в жизни?
— Да. Себя.
На этот раз а ее озадаченности не было ни капли притворства:
— Это не ответ! Разве это ответ?
Я устала и пошла спать рано. Но как только я улеглась в свою старую постель, я почувствовала, что сна нет ни в одном глазу. Выбралась из постели, уселась у окна с сигаретой. В голове ни одной мысли. Я помню себя сидящей у этого самого окна и глядящей на эту самую улицу с тех пор, как стала ходить.
И сразу же перед моими глазами возникла картина: крохотная девочка сидит на верхних ступеньках лестницы и плачет. Это я — маленькая девочка... Но сегодня-то я ведь уже не та маленькая девочка, так почему же я плачу?
В дверь осторожно постучали.
— Ты еще не спишь, девочка? — послышался тихий голос отца.
Я открыла дверь. Его лицо, освещенное боковым светом из холла, показалось мне более осунувшимся и еще более морщинистым, чем было раньше.
— Не спится? — спросил он. Я молча кивнула.
— Может, я приготовлю тебе горячего молока?
— Все будет в порядке, па.
— Надеюсь, мама не очень разволновала тебя. Понимаешь, она очень о тебе беспокоится и переживает...
— Я знаю. Нет, дело не в ней.
— На нее свалилось столько забот — она все время крутит это в голове... А больше всего она переживает из-за того, что Бобби пошел в армию. Гораздо больше, чем она пытается показать.
— А теперь еще и я. Мой развод не принес ей облегчения.
— Ты за нас не волнуйся, мы справимся... Главное, чтобы оба вы были в порядке. — Он поколебался, но потом все же сказал:
— Ты же знаешь, что если тебе хоть что-то понадобится — что бы это ни было, тебе достаточно просто позвонить нам.
Я поцеловала его в щеку.
Он погладил меня по голове.
— И мне не нравится, когда тебе причиняют боль.
— Я сама во всем виновата, — сказала я. — И я сама должна со всем разобраться и справиться. Но теперь, когда у меня появился шанс, надеюсь, все пойдет хорошо. Он долго и внимательно на меня смотрел, потом сказал:
— Уверен, что так и будет. — И добавил:
— Просто тебе не нужен еще один отец.
Я была настолько удивлена его словами, что он прочитал это в моих глазах и не дал мне возможности заговорить.
— Мы оба с Уолтером столкнулись с одной и той же проблемой: ни я, ни он не захотели поверить в то, что ты выросла, стала взрослой. — Внезапная улыбка согрела его морщинистое лицо. — Я понял это в тот самый момент, когда увидел тебя в заглавной роли в его пьесе. Он бы хотел сохранить тебя такой — девочкой — навсегда и ни о чем лучшем не мечтал. Но разница между пьесой и жизнью в том, что жизнь меняется, а события в пьесе — нет.
Девушка в пьесе и сегодня все та же, какой была пять лет назад. А ты уже совсем другая.
Я чувствовала, как по моим щекам бегут слезы. Он обнял меня и прижал мою голову к груди. В его голосе появилась задумчивая интонация:
— Не следует так расстраиваться и чувствовать себя виноватой, Джери-Ли. Все могло бы оказаться гораздо хуже. Некоторые люди так и не взрослеют всю жизнь.
В первый момент трудно было даже поверить, что это Бобби. Он вымахал за шесть футов, да еще серо-голубая форма военно-воздушных сил делала его и выше ростом, и старше на вид, чем его двадцать лет.
Он обошел машину и открыл дверцу.
— Священная корова! — воскликнул он, перегнулся, заглянул в машину и так и впился глазами в отделанную деревом панель управления «ягуара» последней модели.
— Ты бы мог вначале сказать сестре «хэлло».
— Сестра, она всегда сестра. А новая машина — это радость без конца, — сказал он, целуя меня в обе щеки.
— Почему ты в форме? Или учебный центр военной подготовки студентов
перебазировался в наш дом? Вместе с тобой?
— Не-а! — ответил он. — Я зачислен в этот центр и уже заканчиваю подготовку. Кроме того, я подумал, что пока буду доучиваться в своем колледже, война может кончиться без меня. Тогда я решил — почему бы и нет?
И вот я подал рапорт. Словом, в понедельник я уезжаю на авиабазу в Сан-Антонио, — выпалил он одним духом.
— А что сказала мама? — спросила я.
— Ты же знаешь... — он скривился. — Скандалила и плакала.
— На этот раз я ее не осуждаю — она была права, — сказала я, вышла из машины и открыла багажник. Он достал мой небольшой чемодан.
— Ради всего святого, не начинай и ты! — взмолился он. — Мать выдала мне более чем достаточно.
Я захлопнула с силой багажник и пошла за ним по дорожке к дому.
— Нам нечего делать во Вьетнаме, — сказала я ему в спину. — У нас там нет никаких дел. Мы там ничего не забыли. Но до тех пор, пока наши медноголовые будут находить парней вроде тебя, война продолжится.
— Слушай, ты стала походить на всех этих нью-йорских комми.
— Не будь дерьмом, Бобби, ты же отлично знаешь, что я просто не хочу даже думать о том, что мой маленький брат поедет подставлять свою голову под выстрелы в эти идиотские джунгли.
— Вот о чем бы уж не стал беспокоиться" сестричка, — сказал он. — Президент утверждает, что к Рождеству все будет кончена, а мне еще корпеть в военной училище два года, так что скорее всего я упущу этот шанс в любом случае.
Он остановился перед крыльцом, оглянулся ва машину и сказал:
— А я не знал, что у тебя такая новая машина.
— Ей уже скоро год.
— А выглядит как новенькая.
— Не люблю да и не умею особенно ездить на машине в городе.
— Какие обводы... — вздохнул он. — Дорогая?
— Пять тысяч. Он свистнул-Твоя или Уолтера?
— Моя. Заплатила из своих собственных денег. Уолтер считает, что ничего, кроме кадиллака, не стоит покупать.
— Значит, она у тебя и останется?
— Конечно.
Он впервые с момента встречи посмотрел мне в глаза.
— Мне очень жаль, что у тебя так получилось — развод и все такое.
Уолтер мне нравился. Я выдержала его взгляд.
— Мне тоже нравился. Но у нас ничего не получилось. И развод оказался наилучшим выходом для нас обоих.
Он открыл передо мною дверь.
— Собираешься куда-нибудь вечером пойти? Я сразу же сообразила, к чему он клонит.
— Хочешь попросить машину?
— У меня сегодня несколько свиданий, что-то вроде отвальной.
Я отдала ему ключи.
— Только смотри, будь осторожен: машина — зверь.
Он ухмыльнулся, и на мгновение я узнала в нем маленького мальчика из нашего детства, которого всегда вспоминала.
— Спасибо, сестренка. Я поведу ее, словно коляску с младенцем.
Мать до окончания обеда помалкивала, во всяком случае, не взялась за меня всерьез. Но когда со стола все было убрано, она прошла вслед за мной на веранду.
Я закурила, и некоторое время она молчала. По лицу было видно, что она категорически не одобряет мое курение, но пока сдерживается.
— У тебя уже готова квартира? — наконец спросила она.
— Да. Перебираюсь в понедельник.
— Надеюсь, дом в безопасном месте, — я каждый день читаю в газетах о всяких кошмарных случаях.
— В безопасном.
— А швейцар есть?
— Нет. Дома со швейцарами для меня слишком дороги. Не могу позволить себе такую роскошь.
— Удивляюсь, что Уолтер позволил тебе.
— Мы развелись, и это все его теперь не касается.
— Я уверена, что он выделил бы тебе больше денег, если бы ты только прямо сказала ему об этом.
Вот теперь стало ясно, к чему она завела весь разговор.
— Почему бы тебе не спросить меня прямо и откровенно о том, что у тебя на уме, мать? Ты хочешь выяснить, сколько денег выделил мне Уолтер?
— Тебе не никакой необходимости сообщать мне об этом. Это не мое дело.
— А я не собираюсь скрывать. Он не выделил мне ничего.
— Ничего? — повторила мать, и в голосе ее отчетливо послышалось недоверие. — Как он смог поступить так с тобой? Мне кажется, что это просто ужасно!
— Это я так поступила. Я отказалась от его денег. Мне ничего не нужно от него.
— Но ты же говорила мне, какую солидную сумму он платит своей первой жене. Так почему же. ты не получила ничего?
— Я сказала — я ничего от него не хочу, мать!
— Но ты была его женой шесть лет! — запротестовала она. — Как же ты собираешься теперь жить?
— Я буду работать, мать. И у меня закончена пьеса, которую, вероятно, поставят. Кроме того, у меня приглашения на несколько ролей в разных обозрениях и шоу.
— А вдруг ничего не реализуется? Что ты будешь делать?
— У меня есть небольшие сбережения. Уолтер никогда не позволял мне тратить из моих денег ни пенса. Так что все так и лежит в банке.
Она молчала, ожидая продолжения.
— Ты бы хотела услышать, сколько?
— Тебе нет никакой необходимости сообщать мне и об этом, — повторила она свою фразу, но при этом поглядела на меня выжидательно. — Все это меня не...
— Я знаю, мать, что все это тебя не касается, — сказала я с неприкрытым сарказмом в голосе. — Но я скажу тебе тем не менее: у меня на сегодня одиннадцать тысяч долларов.
— Всего-навсего? Мне казалось, что ты получала семьсот пятьдесят долларов в неделю, пока шла пьеса, и ты была занята в ней. Что ты сделала со всеми этими деньгами?
— Большую часть съели налоги. У Уолтера самый высокий процент, а мы с ним не разделяли доходы. Кроме того, машина. Платья, Наконец, мебель в новой квартире.
— Может быть, тебе следовало бы продать машину. С моей точки зрения, в городе машина вообще не нужна. Особенно такая дорогая, как эта.
— Но она мне нравится, мать. Если бы не нравилась" я бы ее не купила.
— Я думаю, что было бы лучше, если бы ты советовалась со мной и отцом перед тем, как что-то сделать.
Я промолчала.
— Уолтер хороший человек и был тебе хорошим мужем. Ты не должна была покидать его.
— Я обнаружила, что не люблю его больше, мать. Зная это, оставаться с ним, мне кажется, по крайней мерг нечестно.
— Ты влюбилась еще в кого-то другого?
— Нет.
— В таком случае ты не должна была уходить от него, — сказала она, подчеркивая каждое слово. — Ты не имеешь права разбивать счастливый брак из-за каких-то фанаберии.
— Никакие это не фанаберии, мама, — стала я объяснять терпеливо матери. — Просто я убедилась, что если бы я не ушла, мы бы расстались с кровью и болью, ненавидя друг друга. А так мы остались друзьями.
— Брось, я никогда не смогу понять тебя, Джери-Ли. Ты хотя бы знаешь, чего ищешь в жизни?
— Да. Себя.
На этот раз а ее озадаченности не было ни капли притворства:
— Это не ответ! Разве это ответ?
Я устала и пошла спать рано. Но как только я улеглась в свою старую постель, я почувствовала, что сна нет ни в одном глазу. Выбралась из постели, уселась у окна с сигаретой. В голове ни одной мысли. Я помню себя сидящей у этого самого окна и глядящей на эту самую улицу с тех пор, как стала ходить.
И сразу же перед моими глазами возникла картина: крохотная девочка сидит на верхних ступеньках лестницы и плачет. Это я — маленькая девочка... Но сегодня-то я ведь уже не та маленькая девочка, так почему же я плачу?
В дверь осторожно постучали.
— Ты еще не спишь, девочка? — послышался тихий голос отца.
Я открыла дверь. Его лицо, освещенное боковым светом из холла, показалось мне более осунувшимся и еще более морщинистым, чем было раньше.
— Не спится? — спросил он. Я молча кивнула.
— Может, я приготовлю тебе горячего молока?
— Все будет в порядке, па.
— Надеюсь, мама не очень разволновала тебя. Понимаешь, она очень о тебе беспокоится и переживает...
— Я знаю. Нет, дело не в ней.
— На нее свалилось столько забот — она все время крутит это в голове... А больше всего она переживает из-за того, что Бобби пошел в армию. Гораздо больше, чем она пытается показать.
— А теперь еще и я. Мой развод не принес ей облегчения.
— Ты за нас не волнуйся, мы справимся... Главное, чтобы оба вы были в порядке. — Он поколебался, но потом все же сказал:
— Ты же знаешь, что если тебе хоть что-то понадобится — что бы это ни было, тебе достаточно просто позвонить нам.
Я поцеловала его в щеку.
Он погладил меня по голове.
— И мне не нравится, когда тебе причиняют боль.
— Я сама во всем виновата, — сказала я. — И я сама должна со всем разобраться и справиться. Но теперь, когда у меня появился шанс, надеюсь, все пойдет хорошо. Он долго и внимательно на меня смотрел, потом сказал:
— Уверен, что так и будет. — И добавил:
— Просто тебе не нужен еще один отец.
Я была настолько удивлена его словами, что он прочитал это в моих глазах и не дал мне возможности заговорить.
— Мы оба с Уолтером столкнулись с одной и той же проблемой: ни я, ни он не захотели поверить в то, что ты выросла, стала взрослой. — Внезапная улыбка согрела его морщинистое лицо. — Я понял это в тот самый момент, когда увидел тебя в заглавной роли в его пьесе. Он бы хотел сохранить тебя такой — девочкой — навсегда и ни о чем лучшем не мечтал. Но разница между пьесой и жизнью в том, что жизнь меняется, а события в пьесе — нет.
Девушка в пьесе и сегодня все та же, какой была пять лет назад. А ты уже совсем другая.
Я чувствовала, как по моим щекам бегут слезы. Он обнял меня и прижал мою голову к груди. В его голосе появилась задумчивая интонация:
— Не следует так расстраиваться и чувствовать себя виноватой, Джери-Ли. Все могло бы оказаться гораздо хуже. Некоторые люди так и не взрослеют всю жизнь.
Глава 4
Я смотрела, как мой отец спускается по лестнице в холл первого этажа.
Он скрылся в своей комнате. Я закурила сигарету, закрыла дверь и опять присела к окну.
Девушка в пьесе никогда не вырастет...
Когда-то я была девушкой в пьесе. Не осталась ли я ею? Может быть, мысль о том, что я повзрослела, выросла, — ошибочная, просто иллюзия?
Я до сих пор помню все до мельчайших подробностей, что произошло в тот день, на второй неделе, репетиций. Именно тогда началось мое взросление.
Я не хотела репетировать.
Я твердила, что я не актриса. Но Уолтер и Гай твердили обратное и давили на меня — давили непрерывно, так что я в конце концов сдалась.
Вначале я чувствовала себя отвратительно, все время не в своей тарелке — любитель среди профессионалов. Но постепенно я училась. Шаг за шагом. К концу первой недели они уже могли слышать меня, например, с балкона. И все были так заботливы, так внимательны, что я постепенно почувствовала себя как бы на своем месте — появилась уверенность. Вплоть до того дня, когда это вдруг свалилось на меня, как кирпич на голову.
«Красавчик» Дрейк вернулся из Голливуда в Нью-Йорк через пятнадцать лет после того, как он отправился туда сниматься. И его первая роль после возвращения была в нашей пьесе. Он был звездой и отлично знал это. И еще он был профессионалом и никому не позволял забыть это, особенно мне. Он знал все актерские штучки и приемчики. Например, половину времени моего пребывания на сцене я играла спиной к зрителям, как выяснилось после репетиции. Или оказывалась за его широкой спиной, так что меня никто не видел. Или застревала в одной стороне сцены, а он оказывался в другом конце и, захватив зрительское внимание, купался в нем.
Он скрылся в своей комнате. Я закурила сигарету, закрыла дверь и опять присела к окну.
Девушка в пьесе никогда не вырастет...
Когда-то я была девушкой в пьесе. Не осталась ли я ею? Может быть, мысль о том, что я повзрослела, выросла, — ошибочная, просто иллюзия?
Я до сих пор помню все до мельчайших подробностей, что произошло в тот день, на второй неделе, репетиций. Именно тогда началось мое взросление.
Я не хотела репетировать.
Я твердила, что я не актриса. Но Уолтер и Гай твердили обратное и давили на меня — давили непрерывно, так что я в конце концов сдалась.
Вначале я чувствовала себя отвратительно, все время не в своей тарелке — любитель среди профессионалов. Но постепенно я училась. Шаг за шагом. К концу первой недели они уже могли слышать меня, например, с балкона. И все были так заботливы, так внимательны, что я постепенно почувствовала себя как бы на своем месте — появилась уверенность. Вплоть до того дня, когда это вдруг свалилось на меня, как кирпич на голову.
«Красавчик» Дрейк вернулся из Голливуда в Нью-Йорк через пятнадцать лет после того, как он отправился туда сниматься. И его первая роль после возвращения была в нашей пьесе. Он был звездой и отлично знал это. И еще он был профессионалом и никому не позволял забыть это, особенно мне. Он знал все актерские штучки и приемчики. Например, половину времени моего пребывания на сцене я играла спиной к зрителям, как выяснилось после репетиции. Или оказывалась за его широкой спиной, так что меня никто не видел. Или застревала в одной стороне сцены, а он оказывался в другом конце и, захватив зрительское внимание, купался в нем.