Страница:
Присутствующие разражаются дружным смехом. Граф Осада кисло усмехается.
– А что, господа, не сложить ли нам всем вместе стихотворение или какую-нибудь надпись в память о сегодняшнем дне, когда под одной крышей собрались все выдающиеся люди страны? – граф Фудзисава, сияющий благодушием и довольством, вошел в комнату.
– Превосходная идея, сейчас я распоряжусь, чтобы принесли тушь! – поднялся с подушки хозяин, барон Хияма.
Граф Нандзё разгладил усы и рассмеялся.
– Это уж слишком жестоко со стороны Фудзисава-сан. Как видно, ему хочется меня помучить. Хорошо, я приму участие в сочинении стихов, но за это пусть Фудзисава-сан со мной станцует… Ладно?
– Но я совершенно бездарен по части плясок…
– Неправда, неправда! Может ли быть, чтобы Фудзисава-сан, положивший начало балам и танцам, не умел сплясать народную пляску? Играй же, Бинта! В политике я, так же как и граф Фудзисава, целиком придерживаюсь принципов европеизации, но что касается искусства и женщин, то здесь я полностью разделяю теорию «сохранения национальных особенностей».
– Хорошо, в таком случае спляшите сперва вы сами.
– Без сямисэна я не могу.
– Да зачем тебе сямисэн? – захохотал граф Кавабата, собирая фигуры «го». – Господа, Нандзё-сан так пляшет, что ничего не поймешь – руками всплеснет два раза, а ногой притопнет три – ни складу у него, ни ладу.
Все равно никакой сямисэн не поможет такой пляске!
– Кавабата-кун, будет ехидничать! Ладно, придётся плясать без аккомпанемента. Ну, я начинаю! Тэрадзима, Бинта, подпевайте, слышите? Ну! Тра-ля-ля!..
– Ах, господин, осторожней! Сейчас мы уберем посуду!
Три гейши поспешно отодвигают чарки с вином.
В это время в зал вошла дочь хозяина. «Отец!» – подозвала она барона Хияма и что-то прошептала ему на ухо.
– О, вот как? Проводи его сюда!
– Кто это приехал, Хияма-сан? – тотчас же осведомился граф Нандзё, – острый слух не изменял ему, даже когда он был пьян.
– Приехал Хигаси! – барон Хияма бросил взгляд на графа Фудзисава.
– А-а, наконец-то изволил пожаловать! Все немного притихли; вскоре послышались шаги – запоздавший гость поднимался по лестнице.
3
4
5
6
7
– А что, господа, не сложить ли нам всем вместе стихотворение или какую-нибудь надпись в память о сегодняшнем дне, когда под одной крышей собрались все выдающиеся люди страны? – граф Фудзисава, сияющий благодушием и довольством, вошел в комнату.
– Превосходная идея, сейчас я распоряжусь, чтобы принесли тушь! – поднялся с подушки хозяин, барон Хияма.
Граф Нандзё разгладил усы и рассмеялся.
– Это уж слишком жестоко со стороны Фудзисава-сан. Как видно, ему хочется меня помучить. Хорошо, я приму участие в сочинении стихов, но за это пусть Фудзисава-сан со мной станцует… Ладно?
– Но я совершенно бездарен по части плясок…
– Неправда, неправда! Может ли быть, чтобы Фудзисава-сан, положивший начало балам и танцам, не умел сплясать народную пляску? Играй же, Бинта! В политике я, так же как и граф Фудзисава, целиком придерживаюсь принципов европеизации, но что касается искусства и женщин, то здесь я полностью разделяю теорию «сохранения национальных особенностей».
– Хорошо, в таком случае спляшите сперва вы сами.
– Без сямисэна я не могу.
– Да зачем тебе сямисэн? – захохотал граф Кавабата, собирая фигуры «го». – Господа, Нандзё-сан так пляшет, что ничего не поймешь – руками всплеснет два раза, а ногой притопнет три – ни складу у него, ни ладу.
Все равно никакой сямисэн не поможет такой пляске!
– Кавабата-кун, будет ехидничать! Ладно, придётся плясать без аккомпанемента. Ну, я начинаю! Тэрадзима, Бинта, подпевайте, слышите? Ну! Тра-ля-ля!..
– Ах, господин, осторожней! Сейчас мы уберем посуду!
Три гейши поспешно отодвигают чарки с вином.
В это время в зал вошла дочь хозяина. «Отец!» – подозвала она барона Хияма и что-то прошептала ему на ухо.
– О, вот как? Проводи его сюда!
– Кто это приехал, Хияма-сан? – тотчас же осведомился граф Нандзё, – острый слух не изменял ему, даже когда он был пьян.
– Приехал Хигаси! – барон Хияма бросил взгляд на графа Фудзисава.
– А-а, наконец-то изволил пожаловать! Все немного притихли; вскоре послышались шаги – запоздавший гость поднимался по лестнице.
3
Вслед за хозяином, встретившим гостя у самой лестницы, в зал вошел старый Хигаси; оглядев собравшихся сквозь темные очки, он молча поклонился.
Все взгляды обратились на нового гостя. На нем были те же хакама и хаори, в которых он появился на концерте в Ююкан'е, только вместо стеганного на вате кимоно теперь на нем было легкое летнее, да вместо повязки, закрывавшей глаз, появились темные очки, еще резче оттенявшие седину волос и усов.
– О Хигаси-кун! Давненько не виделись! Я слыхал, вы были больны. В самом деле, вы как будто немного осунулись. Господа, позвольте представить вам Хигаси-кун! – граф Фудзисава, самовольно присвоив себе функции хозяина, взял на себя труд отрекомендовать гостя.
Старый Хигаси поклонился еще раз и сел на кожаную подушку, которую пододвинула ему одна из гейш. Общая беседа на короткое время прервалась; некоторые кланялись в ответ на поклон старика, другие ограничились тем, что внимательно его разглядывали. Виконт Хара и виконт Угаи, не обращая ни малейшего внимания на появление нового лица, по-прежнему не отрывали глаз от игральной доски.
– Вы – Хигаси-сан? Разрешите представиться – дурная башка по имени Нандзё… Прошу вашего снисхождения! – подошел к Хигаси граф Нандзё, бесцеремонно приветствуя гостя.
Барышня Кинуко подала старому Хигаси чашку чая.
– Кинуко, быстро, ужин для Хигаси-кун!
– Нет, Хияма-кун, не беспокойся, пожалуйста.
Я только-только после болезни, чувствую себя еще не совсем здоровым. По правде говоря, мне и выходить-то не следовало… Да не хотелось нарушать слово, вот я и заехал на минутку, хоть и с опозданием… Так что уж извини…
– Хигаси-кун, по одной-то выпить можно! – граф Фудзисава указал на чарку. Подошла гейша, чтобы налить сакэ.
Старый Хигаси отрицательно покачал головой.
– Прошу меня извинить. Врачи не разрешают мне пить.
– Да, как твое здоровье? Глаза как? – спросил Хияма, словно стараясь прийти на выручку гостю.
– Сказали определенно, что левый глаз спасти не удастся.
– Ай-ай-ай! Вот это плохо!
– Да, я очень удивился, когда увидел в клубе, что у Хигаси-кун перевязана голова! – вставил граф Нандзё. – Тэрадзима, помнишь? Он выглядел точь-в-точь, как артист в гриме мстителя!
Старый Хигаси промолчал, пристально разглядывая сквозь черные очки порозовевшее от вина лицо графа Нандзё.
– Ничего, Хигаси-кун, возможно ваша болезнь как раз сулит вам удачу. Недаром и Масамунэ Датэ[130] и Гамбетта были кривые на один глаз. Кто знает, может быть ваша болезнь поможет вам прославиться! – страсть графа Фудзисава к выдающимся личностям проявляется по малейшему поводу.
– Ну что же, Нандзё-сан? Что же пляска? Или представление уже окончено? – граф Кавабата, ненадолго покинувший комнату, вновь опускается на свое место, комкая в руках носовой платок.
– Пляска отложена по случаю прибытия почетного гостя…
Граф Фудзисава окликнул Кавабата, тот встал и пересел поближе к старому Хигаси.
– Разрешите представиться. Мы встречаемся впервые, но ваше имя я слышал еще двадцать лет назад. В год реставрации я служил по морскому ведомству и потому так и не имел чести скрестить с вами оружие, но мне передавали, как доблестно вы сражались в Коею… Об этом мне рассказывал Омура.
Сухопарое, долговязое тело старика задрожало так сильно, что это было заметно со стороны, и кровь бросилась ему в лицо, когда воскресли забытые треволнения далекого прошлого.
– Говорят, с тех пор вы безвыездно жили в Коею… – продолжал Кавабата. – Простите за нескромный вопрос, но сколько же вам сейчас лет?
– Хигаси-кун на девять лет старше меня, значит – ему пятьдесят семь… – отозвался барон Хияма, оглядываясь на старого Хигаси.
– Выглядит он значительно старше… – тихо проговорил граф Фудзисава.
– Наверное, это оттого, что приходилось питаться одной пшеничной похлебкой да бататом… – усмехнулся старый Хигаси. Перед ним только что поставили черный лакированный поднос с закусками.
– Ну, господа, давайте же выпьем! Ничего, ничего, сакэ можно пить здесь, а у Одани ограничимся прохладительным, вот весь хмель и пройдет… Виконт Угаи, виконт Хара! Что, если вы отложите ваш поединок? – призывает хозяин.
– Оставь их, ты же знаешь, когда люди так увлеклись, они глухи и слепы. Господа, давайте выпьем! Хигаси-кун, от одной чарки, пожалуй, беды не будет, а?
Снова пошли в ход чарки. Повеяло прохладой, на кончики бамбука, растущего под окнами, упали лучи вечернего солнца.
Все взгляды обратились на нового гостя. На нем были те же хакама и хаори, в которых он появился на концерте в Ююкан'е, только вместо стеганного на вате кимоно теперь на нем было легкое летнее, да вместо повязки, закрывавшей глаз, появились темные очки, еще резче оттенявшие седину волос и усов.
– О Хигаси-кун! Давненько не виделись! Я слыхал, вы были больны. В самом деле, вы как будто немного осунулись. Господа, позвольте представить вам Хигаси-кун! – граф Фудзисава, самовольно присвоив себе функции хозяина, взял на себя труд отрекомендовать гостя.
Старый Хигаси поклонился еще раз и сел на кожаную подушку, которую пододвинула ему одна из гейш. Общая беседа на короткое время прервалась; некоторые кланялись в ответ на поклон старика, другие ограничились тем, что внимательно его разглядывали. Виконт Хара и виконт Угаи, не обращая ни малейшего внимания на появление нового лица, по-прежнему не отрывали глаз от игральной доски.
– Вы – Хигаси-сан? Разрешите представиться – дурная башка по имени Нандзё… Прошу вашего снисхождения! – подошел к Хигаси граф Нандзё, бесцеремонно приветствуя гостя.
Барышня Кинуко подала старому Хигаси чашку чая.
– Кинуко, быстро, ужин для Хигаси-кун!
– Нет, Хияма-кун, не беспокойся, пожалуйста.
Я только-только после болезни, чувствую себя еще не совсем здоровым. По правде говоря, мне и выходить-то не следовало… Да не хотелось нарушать слово, вот я и заехал на минутку, хоть и с опозданием… Так что уж извини…
– Хигаси-кун, по одной-то выпить можно! – граф Фудзисава указал на чарку. Подошла гейша, чтобы налить сакэ.
Старый Хигаси отрицательно покачал головой.
– Прошу меня извинить. Врачи не разрешают мне пить.
– Да, как твое здоровье? Глаза как? – спросил Хияма, словно стараясь прийти на выручку гостю.
– Сказали определенно, что левый глаз спасти не удастся.
– Ай-ай-ай! Вот это плохо!
– Да, я очень удивился, когда увидел в клубе, что у Хигаси-кун перевязана голова! – вставил граф Нандзё. – Тэрадзима, помнишь? Он выглядел точь-в-точь, как артист в гриме мстителя!
Старый Хигаси промолчал, пристально разглядывая сквозь черные очки порозовевшее от вина лицо графа Нандзё.
– Ничего, Хигаси-кун, возможно ваша болезнь как раз сулит вам удачу. Недаром и Масамунэ Датэ[130] и Гамбетта были кривые на один глаз. Кто знает, может быть ваша болезнь поможет вам прославиться! – страсть графа Фудзисава к выдающимся личностям проявляется по малейшему поводу.
– Ну что же, Нандзё-сан? Что же пляска? Или представление уже окончено? – граф Кавабата, ненадолго покинувший комнату, вновь опускается на свое место, комкая в руках носовой платок.
– Пляска отложена по случаю прибытия почетного гостя…
Граф Фудзисава окликнул Кавабата, тот встал и пересел поближе к старому Хигаси.
– Разрешите представиться. Мы встречаемся впервые, но ваше имя я слышал еще двадцать лет назад. В год реставрации я служил по морскому ведомству и потому так и не имел чести скрестить с вами оружие, но мне передавали, как доблестно вы сражались в Коею… Об этом мне рассказывал Омура.
Сухопарое, долговязое тело старика задрожало так сильно, что это было заметно со стороны, и кровь бросилась ему в лицо, когда воскресли забытые треволнения далекого прошлого.
– Говорят, с тех пор вы безвыездно жили в Коею… – продолжал Кавабата. – Простите за нескромный вопрос, но сколько же вам сейчас лет?
– Хигаси-кун на девять лет старше меня, значит – ему пятьдесят семь… – отозвался барон Хияма, оглядываясь на старого Хигаси.
– Выглядит он значительно старше… – тихо проговорил граф Фудзисава.
– Наверное, это оттого, что приходилось питаться одной пшеничной похлебкой да бататом… – усмехнулся старый Хигаси. Перед ним только что поставили черный лакированный поднос с закусками.
– Ну, господа, давайте же выпьем! Ничего, ничего, сакэ можно пить здесь, а у Одани ограничимся прохладительным, вот весь хмель и пройдет… Виконт Угаи, виконт Хара! Что, если вы отложите ваш поединок? – призывает хозяин.
– Оставь их, ты же знаешь, когда люди так увлеклись, они глухи и слепы. Господа, давайте выпьем! Хигаси-кун, от одной чарки, пожалуй, беды не будет, а?
Снова пошли в ход чарки. Повеяло прохладой, на кончики бамбука, растущего под окнами, упали лучи вечернего солнца.
4
Беседа снова коснулась давнишних событий тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Посыпались анекдоты, острые, как лезвие бритвы, рассказы о столкновениях и разногласиях, казавшихся теперь не заслуживающими даже улыбки ребенка, воспоминания о подвигах, признания в ошибках, все говорили, перебивая друг друга, и каждый спешил вставить свое слово. В зале царило всеобщее оживление.
Граф Фудзисава бросил на поднос звякнувшие стеклянные хаси,[131] с помощью которых он расправлялся с лежавшей перед ним на блюде рыбой, залпом осушил чарку сакэ, налитую гейшей, и, разгладив жидкие усы, окинул собравшихся торжествующим взглядом.
– Да, господа, в замечательное время мы живем!
Поистине, нам посчастливилось! Мне кажется, что даже великие мужи годов Гэнкн-Тэнсё и те были бы рады отдать все свое состояние, лишь бы жить в нынешнюю эпоху. В самом деле, попробуйте оглянуться назад, вспомните, что было в Японии сорок лет назад – право, кажется, будто видишь чудесный сон!
– Да, действительно похоже на сон. Но если уж зашла речь о снах, то, признаюсь, мне до сих пор снится, будто я делаю харакири в замке Горёкаку… – усмехнулся барон Хияма, разглаживая красивые усы.
– Было время, когда мы враждовали между собой, а теперь сидим под одной крышей и вместе поднимаем чарки с вином… Навряд ли среди нас найдется хоть один человек, чья жизнь в те дни не висела на волоске… Возьмите Нандзё-кун – ведь он едва спасся от меча Тэрадая… Или Киноснта, который, можно сказать, стоял уже одной ногой в могиле; а сейчас они здоровы, веселы и служат на благо императору и отчизне. Или взять Хияма и Сираи – сейчас они дружны, словно родные братья, а ведь когда-то стреляли друг в друга! Да и Хигаси-кун тоже, наверное, не мало удивился бы, скажи ему кто-нибудь в ту пору, что через двадцать лет он будет сидеть с нами за чаркою сакэ! – граф Фудзисава весело засмеялся и поднял чарку.
Старый Хигаси по-прежнему молча сидел в конце зала.
– Ничего, не скажешь, между старыми временами, когда страна была разделена на триста отдельных княжеств, и нынешней эпохой, когда уже подготовлена конституция и не сегодня-завтра соберется парламент, – гигантская пропасть! Пожалуй, даже на вращающейся сцене в театре Синтоми невозможны такие головокружительные перемены! – улыбнулся Сугимото, взглядывая на Отохая.
– Безусловно! И как прекрасно, что мы, заблуждавшиеся в ту пору, можем теперь наравне со всеми принимать участие в жизни… Вот почему я всегда стараюсь помнить о прошлом, о том времени, когда я находился в числе отверженных!
– Правильно, Отохая! Если бы люди помнили о прошлом, все нынешние ссоры и разногласия наполовину исчезли бы! – вставляет граф Сираи.
Граф Фудзисава тотчас же подхватывает его слова.
– Да, самое опасное – это раздоры, возникающие из-за несогласия во мнениях. Сколько людей погибло из-за этого во время реставрации, да и после! Недавно я перечитывал письма наших учителей – Окубо и Кидо,[132] и невольно прослезился. Многое из того, что удалось бы без труда уладить при искреннем, откровенном отношении друг к другу, привело к поистине прискорбным последствиям! Жаль, очень жаль!
Граф Нандзё молчал, одну за другой осушая чарки с сакэ.
– За примером далеко ходить не надо, – продолжал граф Фудзисава. – Даже в наше время, в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, эти разногласия, к несчастью, по-прежнему имеют место. Вот почему в одной из своих недавних речей я говорил, что мы должны быть особенно внимательны при назначении людей на государственные посты, что нужно подбирать на высокие должности действительно благородных, доблестных мужей, а в противном случае результаты получаются поистине плачевные: вверху нарушается спокойствие императора, внизу – страдает честь его усердных слуг. В последнее время усилились нападки на Сацума, и Тёсю, непрерывно раздаются обвинения в том, что страной будто бы управляет «клановая клика»! Какое безрассудство! Всеми своими помыслами я стремлюсь только к выполнению священной воли императора, к достижению процветания Японии! Пусть меня простят за нескромность, но совесть моя чиста. Я не из тех, кто позволяет опутать себя клановой или еще какой-нибудь клике. Да разве возможно, чтобы человек, горящий желанием служить императору и заложить основы невиданной на востоке конституционной державы, мог быть настолько неразумен, чтобы допустить что-либо подобное? Моя цель – управлять государством сообща с народом. Скромное желание мое состоит в том, чтобы никто из способных, одаренных людей не остался бы в стороне. Хияма-кун тоже разделяет мои взгляды… Поэтому он и постарался пригласить сегодня почтившего нас своим присутствием Хигаси-кун.
В зале воцарилась тишина. Слышался только стук костяшек «го», переставляемых виконтом Хара и виконтом Угаи, которые все еще оспаривали друг у друга победу в дальнем углу комнаты.
– Хигаси-кун, как вы смотрите на то, чтобы поработать с нами вместе? Или, может быть, пост губернатора кажется вам слишком незначительным? Со времен эры Камбун[133] губернатор являлся подлинной опорой государства. Покойный Окубо придавал огромное значение роли губернатора. Как бы превосходно ни был налажен центральный аппарат, но без полноценных людей на местах, в провинции, конституционное правление тоже теряет весь свой смысл. В настоящее время мы усиленно заняты проверкой системы местного самоуправления – этим хлопотливым делом как раз занимается граф Осада, – но каждому ясно, что без людей на местах – таких людей, которые действительно возглавили бы провинции и стали бы там старшими начальниками в полном смысле этого слова, – все наши усилия будут напоминать лодку, лишенную руля… Губернатор – это представитель императора, опора правительства, отец и мать для народа… Итак, Хигаси-кун, слово за вами! – и граф Фудзисава в упор посмотрел на старого Хигаси.
Все, начиная с Сугимото и Тобоку и кончая гейшами, с изумлением уставились в конец зала, где сидел старый Хигаси. Да кто же он такой, что первое лицо в Японии, сам граф Фудэисава обращался к нему со столь приветливыми речами?
Граф Фудзисава бросил на поднос звякнувшие стеклянные хаси,[131] с помощью которых он расправлялся с лежавшей перед ним на блюде рыбой, залпом осушил чарку сакэ, налитую гейшей, и, разгладив жидкие усы, окинул собравшихся торжествующим взглядом.
– Да, господа, в замечательное время мы живем!
Поистине, нам посчастливилось! Мне кажется, что даже великие мужи годов Гэнкн-Тэнсё и те были бы рады отдать все свое состояние, лишь бы жить в нынешнюю эпоху. В самом деле, попробуйте оглянуться назад, вспомните, что было в Японии сорок лет назад – право, кажется, будто видишь чудесный сон!
– Да, действительно похоже на сон. Но если уж зашла речь о снах, то, признаюсь, мне до сих пор снится, будто я делаю харакири в замке Горёкаку… – усмехнулся барон Хияма, разглаживая красивые усы.
– Было время, когда мы враждовали между собой, а теперь сидим под одной крышей и вместе поднимаем чарки с вином… Навряд ли среди нас найдется хоть один человек, чья жизнь в те дни не висела на волоске… Возьмите Нандзё-кун – ведь он едва спасся от меча Тэрадая… Или Киноснта, который, можно сказать, стоял уже одной ногой в могиле; а сейчас они здоровы, веселы и служат на благо императору и отчизне. Или взять Хияма и Сираи – сейчас они дружны, словно родные братья, а ведь когда-то стреляли друг в друга! Да и Хигаси-кун тоже, наверное, не мало удивился бы, скажи ему кто-нибудь в ту пору, что через двадцать лет он будет сидеть с нами за чаркою сакэ! – граф Фудзисава весело засмеялся и поднял чарку.
Старый Хигаси по-прежнему молча сидел в конце зала.
– Ничего, не скажешь, между старыми временами, когда страна была разделена на триста отдельных княжеств, и нынешней эпохой, когда уже подготовлена конституция и не сегодня-завтра соберется парламент, – гигантская пропасть! Пожалуй, даже на вращающейся сцене в театре Синтоми невозможны такие головокружительные перемены! – улыбнулся Сугимото, взглядывая на Отохая.
– Безусловно! И как прекрасно, что мы, заблуждавшиеся в ту пору, можем теперь наравне со всеми принимать участие в жизни… Вот почему я всегда стараюсь помнить о прошлом, о том времени, когда я находился в числе отверженных!
– Правильно, Отохая! Если бы люди помнили о прошлом, все нынешние ссоры и разногласия наполовину исчезли бы! – вставляет граф Сираи.
Граф Фудзисава тотчас же подхватывает его слова.
– Да, самое опасное – это раздоры, возникающие из-за несогласия во мнениях. Сколько людей погибло из-за этого во время реставрации, да и после! Недавно я перечитывал письма наших учителей – Окубо и Кидо,[132] и невольно прослезился. Многое из того, что удалось бы без труда уладить при искреннем, откровенном отношении друг к другу, привело к поистине прискорбным последствиям! Жаль, очень жаль!
Граф Нандзё молчал, одну за другой осушая чарки с сакэ.
– За примером далеко ходить не надо, – продолжал граф Фудзисава. – Даже в наше время, в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, эти разногласия, к несчастью, по-прежнему имеют место. Вот почему в одной из своих недавних речей я говорил, что мы должны быть особенно внимательны при назначении людей на государственные посты, что нужно подбирать на высокие должности действительно благородных, доблестных мужей, а в противном случае результаты получаются поистине плачевные: вверху нарушается спокойствие императора, внизу – страдает честь его усердных слуг. В последнее время усилились нападки на Сацума, и Тёсю, непрерывно раздаются обвинения в том, что страной будто бы управляет «клановая клика»! Какое безрассудство! Всеми своими помыслами я стремлюсь только к выполнению священной воли императора, к достижению процветания Японии! Пусть меня простят за нескромность, но совесть моя чиста. Я не из тех, кто позволяет опутать себя клановой или еще какой-нибудь клике. Да разве возможно, чтобы человек, горящий желанием служить императору и заложить основы невиданной на востоке конституционной державы, мог быть настолько неразумен, чтобы допустить что-либо подобное? Моя цель – управлять государством сообща с народом. Скромное желание мое состоит в том, чтобы никто из способных, одаренных людей не остался бы в стороне. Хияма-кун тоже разделяет мои взгляды… Поэтому он и постарался пригласить сегодня почтившего нас своим присутствием Хигаси-кун.
В зале воцарилась тишина. Слышался только стук костяшек «го», переставляемых виконтом Хара и виконтом Угаи, которые все еще оспаривали друг у друга победу в дальнем углу комнаты.
– Хигаси-кун, как вы смотрите на то, чтобы поработать с нами вместе? Или, может быть, пост губернатора кажется вам слишком незначительным? Со времен эры Камбун[133] губернатор являлся подлинной опорой государства. Покойный Окубо придавал огромное значение роли губернатора. Как бы превосходно ни был налажен центральный аппарат, но без полноценных людей на местах, в провинции, конституционное правление тоже теряет весь свой смысл. В настоящее время мы усиленно заняты проверкой системы местного самоуправления – этим хлопотливым делом как раз занимается граф Осада, – но каждому ясно, что без людей на местах – таких людей, которые действительно возглавили бы провинции и стали бы там старшими начальниками в полном смысле этого слова, – все наши усилия будут напоминать лодку, лишенную руля… Губернатор – это представитель императора, опора правительства, отец и мать для народа… Итак, Хигаси-кун, слово за вами! – и граф Фудзисава в упор посмотрел на старого Хигаси.
Все, начиная с Сугимото и Тобоку и кончая гейшами, с изумлением уставились в конец зала, где сидел старый Хигаси. Да кто же он такой, что первое лицо в Японии, сам граф Фудэисава обращался к нему со столь приветливыми речами?
5
Подняв очки на лоб, старый Хигаси окинул собравшихся долгим взглядом.
– Ваша высокая любезность поистине безгранична, но Хигаси – дряхлый старик, неспособный находиться у вас на службе. Хияма-кун, благодарю тебя за внимание, но для Хигаси больше подходит по-прежнему жить крестьянином в деревне Фудзими. А вы, господа, продолжайте управлять государством… Скоро Хигаси вновь уедет за перевалы Коботокэ и Сасаго и будет себе подремывать у себя в деревне… – и он засмеялся.
Кое-кто из присутствующих вытаращил глаза от удивления.
Граф Фудзисава улыбнулся.
– Хигаси-кун, я просил бы взять ваш отказ обратно. Конечно, я не собираюсь уговаривать вас против воли, но вам, наверное, хорошо знакомо изречение: «Верный вассал служит государю не за страх, а за совесть».[134] Может быть, вам неприятно стать моим подчиненным? Но японское правительство – не правительство Фудзисава, это правительство императора. Оно выполняет волю императора и управляет его детьми – народом, и тут не может быть места сомнениям. В наш мудрый, просвещенный век, в эпоху, когда каждому способному, талантливому человеку надлежит по собственной инициативе отдавать всю свою энергию на благо отчизны, нельзя добровольно обрекать себя на затворничество в пещере… Не знаю, может быть, это и было уместно в древнем Китае, но в современной Японии, как хотите, такое поведение – не что иное, как отсталость, больше того – это, если хотите, каприз, наконец – леность. Ваши отговорки… Простите, но мне непонятно, что побуждает вас прибегать к ним?
– Нет, это не отговорки. Вспомните пословицу «Под маяком – темно!» Зачем вам вытаскивать из забвения дряхлого старика, отставшего от эпохи, насквозь прокоптившегося в деревенской глуши? И без меня, Фудзисава-сан, вы найдете здесь, в Токио, сколько угодно людей, достойных служить на государственной службе. Мне очень лестно, что, пренебрегая ими, вы обращаетесь ко мне, я поистине недостоин такого великодушия, но боюсь, уж не ошибаетесь ли вы во мне?
– Какая дерзость! – Сугимото с презрительной усмешкой посмотрел на решительное лицо старого Хигаси. Но граф Фудзисава был настроен все еще великодушно.
– Слова Хигаси-кун можно понять в таком смысле, будто я препятствую ему следовать по пути мудрых. Если он действительно так считает, то это большая ошибка с его стороны. Как я только что говорил, у меня самые чистые, благородные побуждения. Для меня не существует деления на правительство и народ. Впрочем, такие люди, как Цутия или Оида… – граф Фудзисава обвел взглядом присутствующих, – извращенно, предвзято толкуя все мои начинания и не понимая моих истинных побуждений, будоражат молодежь, сеют смуту и беспорядок! Такие люди действительно причиняют много неприятностей… Мои замыслы чисты, как небо в ясный день. Я готов в любое время разделить власть даже с ними – конечно, при условии, если наши взгляды и мысли будут совпадать… В древности Го-Вэй[135] сам рекомендовал себя яньскому князю, сравнивая себя при этом с костями павшей лошади. Если Хигаси-кун хочет следовать путем мудрых, то не лучше ли ему последовать примеру Го-Вэя? Прошу прощения за смелость, но я не откажусь выступить в роли Чжао-вана![136]
Подавленный гладкой, непринужденной речью Фудзисава, блестяще владеющего ораторским искусством, старый Хигаси некоторое время молчал в замешательстве.
– Не надо упорствовать. Поверьте, я не преследовал никаких скрытых целей, когда обратился к вам с предложением занять пост губернатора…
Старый Хигаси поднял голову.
– Нет, я отказываюсь, даже если бы вы предложили мне пост премьер-министра. Оставим этот разговор, господа, раз и навсегда оставим! Прошу вас впредь считать меня совершенно непригодным и бесполезным для вас человеком! – голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.
Приветливое, любезное лицо графа Фудзисава слегка омрачилось. Тень неудовольствия мелькнула в его взгляде.
– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?
– Ваша высокая любезность поистине безгранична, но Хигаси – дряхлый старик, неспособный находиться у вас на службе. Хияма-кун, благодарю тебя за внимание, но для Хигаси больше подходит по-прежнему жить крестьянином в деревне Фудзими. А вы, господа, продолжайте управлять государством… Скоро Хигаси вновь уедет за перевалы Коботокэ и Сасаго и будет себе подремывать у себя в деревне… – и он засмеялся.
Кое-кто из присутствующих вытаращил глаза от удивления.
Граф Фудзисава улыбнулся.
– Хигаси-кун, я просил бы взять ваш отказ обратно. Конечно, я не собираюсь уговаривать вас против воли, но вам, наверное, хорошо знакомо изречение: «Верный вассал служит государю не за страх, а за совесть».[134] Может быть, вам неприятно стать моим подчиненным? Но японское правительство – не правительство Фудзисава, это правительство императора. Оно выполняет волю императора и управляет его детьми – народом, и тут не может быть места сомнениям. В наш мудрый, просвещенный век, в эпоху, когда каждому способному, талантливому человеку надлежит по собственной инициативе отдавать всю свою энергию на благо отчизны, нельзя добровольно обрекать себя на затворничество в пещере… Не знаю, может быть, это и было уместно в древнем Китае, но в современной Японии, как хотите, такое поведение – не что иное, как отсталость, больше того – это, если хотите, каприз, наконец – леность. Ваши отговорки… Простите, но мне непонятно, что побуждает вас прибегать к ним?
– Нет, это не отговорки. Вспомните пословицу «Под маяком – темно!» Зачем вам вытаскивать из забвения дряхлого старика, отставшего от эпохи, насквозь прокоптившегося в деревенской глуши? И без меня, Фудзисава-сан, вы найдете здесь, в Токио, сколько угодно людей, достойных служить на государственной службе. Мне очень лестно, что, пренебрегая ими, вы обращаетесь ко мне, я поистине недостоин такого великодушия, но боюсь, уж не ошибаетесь ли вы во мне?
– Какая дерзость! – Сугимото с презрительной усмешкой посмотрел на решительное лицо старого Хигаси. Но граф Фудзисава был настроен все еще великодушно.
– Слова Хигаси-кун можно понять в таком смысле, будто я препятствую ему следовать по пути мудрых. Если он действительно так считает, то это большая ошибка с его стороны. Как я только что говорил, у меня самые чистые, благородные побуждения. Для меня не существует деления на правительство и народ. Впрочем, такие люди, как Цутия или Оида… – граф Фудзисава обвел взглядом присутствующих, – извращенно, предвзято толкуя все мои начинания и не понимая моих истинных побуждений, будоражат молодежь, сеют смуту и беспорядок! Такие люди действительно причиняют много неприятностей… Мои замыслы чисты, как небо в ясный день. Я готов в любое время разделить власть даже с ними – конечно, при условии, если наши взгляды и мысли будут совпадать… В древности Го-Вэй[135] сам рекомендовал себя яньскому князю, сравнивая себя при этом с костями павшей лошади. Если Хигаси-кун хочет следовать путем мудрых, то не лучше ли ему последовать примеру Го-Вэя? Прошу прощения за смелость, но я не откажусь выступить в роли Чжао-вана![136]
Подавленный гладкой, непринужденной речью Фудзисава, блестяще владеющего ораторским искусством, старый Хигаси некоторое время молчал в замешательстве.
– Не надо упорствовать. Поверьте, я не преследовал никаких скрытых целей, когда обратился к вам с предложением занять пост губернатора…
Старый Хигаси поднял голову.
– Нет, я отказываюсь, даже если бы вы предложили мне пост премьер-министра. Оставим этот разговор, господа, раз и навсегда оставим! Прошу вас впредь считать меня совершенно непригодным и бесполезным для вас человеком! – голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.
Приветливое, любезное лицо графа Фудзисава слегка омрачилось. Тень неудовольствия мелькнула в его взгляде.
– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?
6
Прошло уже больше месяца с тех пор, как старый Хи-гаси покинул свою убогую хижину в Коею и приехал в столицу. В течение первой недели жизни в Токио он посетил бывшего главу своего клана, побывал на могиле предков, отслужил службу за упокой души матери, жены и младших братьев; уделил время и для того, чтобы показаться врачам, побывал и с визитами: один раз у графа Фудзисава (незадолго до начала концерта в Ююкан'е), два раза – у барона Хияма. Встретился он и кое с кем из старых знакомых. Присутствовал и на собрании, где отмечалось двадцатилетие со дня роспуска отрядов «сёгитай», и украдкой вытер непрошеную слезу. Навестил и семью владельца японского магазина в Англии – Ги-хэя, опекавшего Сусуму.
Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.
За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.
В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.
Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.
Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.
Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..
Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.
Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…
В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.
Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.
За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.
В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.
Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.
Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.
Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..
Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.
Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…
В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.
7
Однако глубокое различие в убеждениях между ним и Хияма неизбежно должно было привести к взрыву, даже теперь, когда один старался сдержаться, а другой – соблюсти приличия, как подобает хозяину дома. И чем дольше они делали вид, что не замечают этого различия, тем сильнее должен был быть взрыв. За двадцать долгих лет старый Хигаси ни разу не имел случая открыто выразить свое негодование. В нынешний свой приезд, встречаясь с графом Фудзисава и с бароном Хияма, он сдерживал свое сердце, словно горячего скакуна, старался держать на привязи свой язык. Но сегодня вечером обстоятельства слишком властно побуждали его к откровенности; больше молчать он был не в силах. Необъяснимое волнение неудержимо поднималось из самой глубины его сердца. Заросшее седой щетиной лицо старого Хигаси постепенно налилось кровью, морщины на лбу прорезались резче, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи заострились. Глядя сверху вниз на графа Фудзисава, он два-три раза откашлялся, прежде чем ответить на его вопрос.