Страница:
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Не сейчас и не здесь, — быстро возразила Галка.
— Хорошо, — согласился он. — Тогда после спектакля поедем сразу ко мне.
— Нет. У меня есть дело в городе.
— Галя! — он заглянул ей в глаза. — Можешь рассчитывать на меня…
Она улыбнулась и поправила кружевное жабо его костюма
— Спасибо, Сережа.
В дверь протиснулся помощник режиссера.
— Галина Алексеевна, Сергей Павлович — на выход. Начинаем!
Галка еще успела заглянуть в зал. Среди публики было много солдат и матросов, но первые ряды партера и бельэтажа занимали офицеры. В глубине директорской ложи она различила сухощавую фигуру Рейнгардта. Адмирал разговаривал с высоким моряком, лицо которого Галка не могла разглядеть. Только когда началась увертюра и Рейнгардт со своим собеседником сели в кресла, девушка узнала дель Сарто. И хотя в тот день Галка меньше всего думала о том, как пройдет спектакль, присутствие в зале дель Сарто несколько смутило ее. Невольно краснея, она представила, с каким недоумением встретит он по явление на сцене вычурного, безжизненного Канио—Кулагина, и ей стало неловко за Сергея, а потом почему-то и за себя. И если до поднятия занавеса у нее еще была надежда, что на этот раз Сергей откажется от своей нарочито скованной манеры игры, которая сбивала ее, да и других артистов, то уже первый его выход рассеял эту надежду. Кулагин остался верен себе: он пел, а в необходимых случаях делал то или иное движение в сторону своих партнеров, но при этом выражение его ярко нагримированного лица почти не менялось. Это была какая-то пародия на игру. Галка вначале злилась, а потом махнула рукой — черт с ним, со спектаклем. Стоит ли переживать еще из-за этого! И без того ее нервы напряжены до предела — чего стоил только один трюк с истерикой на антресолях. А встреча с Хюбе в фойе? А записка? Она ни на минуту не забывала о ней.
В паузе между выходами Галка попросила у Семенцова сигарету и спички. Семенцов знал, что Галка не курит, но просьба не удивила его.
— С таким партнером, — он кивнул в сторону Кулагина, без всяких эмоций певшего в тот момент известную арию, — не только закуришь, запьешь, пожалуй.
Галка пробормотала что-то невнятное и незаметно спрятала сигарету и спички за вырез платья.
Перед заключительной сценой в зале началось какое-то движение. Вглядевшись в полумрак партера, Галка заметила, что многие офицеры пробираются к выходу. Директорская ложа была пуста. Рейнгардт и дель Сарто покинули театр, не дождавшись конца спектакля.
Галка ожидала скандала. Однако и на этот раз все обошлось благополучно. Оставшаяся в зале публика даже аплодировала артистам, правда, не с большим энтузиазмом, но все же… Логунов ограничился очередными упреками по адресу Кулагина и пространными рассуждениями об актерском мастерстве, сборах и неблаговидных финансовых перспективах. В заключение он доверительно сообщил, что в порту объявлена тревога и что только этим объясняется преждевременный уход Рейнгардта со спектакля.
Автобус, который должен был отвезти их в город, запаздывал. Но, возможно, артистов задерживали умышленно — в порту царило какое-то тревожное оживление: урчали моторы покинувших стоянки сторожевых кораблей, перекликались свистки аварийных буксиров, мимо клуба к пристаням промчались санитарные автомобили.
Никто толком не знал, что произошло. Но Галке было не до этого. Она нервничала. Сообщенное в записке время встречи с посланцем портовой организации неумолимо приближалось. Если бы можно, она ушла бы из клуба пешком, но об этом нечего было и думать — одну ее просто не выпустят из порта. Она не могла себе простить, что из лишней осторожности отказалась от предложенной адъютантом Рейнгардта машины. Беспокоило ее и другое — из головы не выходили слова, сказанные Хюбе в фойе перед началом спектакля. Что имел в виду гестаповец? Необходимо принять меры предосторожности. Но время шло, а она вынуждена была сидеть сложа руки в артистической убор, ной и с притворным вниманием слушать разглагольствования Логунова о «новом» искусстве. Когда наконец подали автобус до условленного в записке часа оставалось пятьдесят минут.
Галка понимала, что теперь все будет зависеть от ее расторопности и… выдержки. Она не могла терять больше ни одной минуты, а вместе с гем должна была делать вид, что ей некуда спешить.
Пока автобус натужно полз вверх по крутому Баркасному спуску, она до мельчайших деталей обдумала каждый предстоящий ей шаг.
На Пушкинской улице Галка попросила шофера затормозить и, обернувшись к Сергею, сказала:
— Сойдем здесь.
Прошедший недавно короткий грозовой дождь остудил нагретый солнцем асфальт, заполнил выбоины тротуаров хлюпающей под ногами водой, смыл запорошенные пылью густые кроны каштанов Легкий ветерок стряхивал с деревьев на прохожих крупные капли.
Сергей нечаянно ступил в лужу, и разлетевшиеся веером брызги облепили Галкины ноги, осыпали юбку.
— Нельзя ли поосторожнее, — сердито сказала она, отряхивая юбку.
— Это я… Прости, пожалуйста. — Сергей полез в карман за носовым платком. — На вот, вытри.
В сущности, ничего особенного не произошло: оступился человек и смутился, огорченный своей неловкостью. В другое время Галка, возможно, только улыбнулась бы, глядя на его виноватое лицо, ставшее сразу каким-то совсем мальчишеским. И сейчас в груди вдруг поднялась, хлестнула в сердце и разлилась по всему телу горячая хмельная волна незнакомого ей чувства, и, чтобы заглушить его, она рассердилась. Но в следующее мгновение Галка поняла, что ей уже не отмахнуться, не уйти от него; что не сейчас — вдруг, — а уже много дней назад нежданно-негаданно родилось это новое и, по правде говоря, пугающее ее чувство.
На углу Пушкинской и Садовой улиц возле неказистого кинотеатра, где ежедневно с утра крутили немецкую хронику, Галка остановилась и повернулась к Сергею. «Почему он?» — мысленно спрашивала она себя, глядя в его зеленоватые, слегка прищуренные глаза. Почему он, а не Сашка Болбат и даже не тот отчаянный парень-связной, который обнимал ее на улице возле явочной квартиры?..
Она смотрела на Сергея, не таясь, внимательно и пытливо.
Он по-своему понял ее взгляд.
— Можешь мне верить.
Но Сергей мог не говорить ей это. Она знала, что ему можно верить, иначе бы не было этого неуемного, отдающего в виски тревожного и радостного стука в груди!
— Пойдем в кино, — громко сказала Галка, а тихо, чтобы слышал только он, добавила: — Надо проверить, не увязался ли кто за нами.
Сергей понимающе кивнул.
На Галкином месте трудно было придумать более удачный, а главное — более быстрый способ проверки «тыла». В театре кинохроники не было перерыва между сеансами, а потому зрители могли в любое время входить в узкий и длинный, похожий на госпитальный коридор зрительный зал и в любое время выходить из него, но уже в другую дверь в противоположном конце Выход был удобен еще и тем, что он через подъезд жилого дома вел на Садовую улицу, тогда как вход в кинотеатр был с Пушкинской. Галке некогда, да и незачем было рассказывать обо всем Сергею; она только шепнула, когда они вошли в полутемный зал, дрожащий от грохота ползущих через экран танков:
— Стой здесь и смотри, не пойдет ли кто за мной. Я иду сразу на выход. Буду ждать тебя в подъезде.
Вглядываясь в ряды кресел, будто отыскивая свободное место, Галка неторопливо прошла через весь зал, но, едва поравнявшись с выходом, быстро юркнула за дверь
В подъезде дома, к которому примыкал кинотеатр, была лестница, ведущая на верхние этажи. На площадке второго этажа Галка, не подходя к перилам, остановилась, достала из сумочки пудреницу и зеркало. Делая вид, что пудрится, она слегка повернула зеркало вниз и одновременно вбок так, чтобы ей был виден весь подъезд.
Следующие пять минут показались ей вечностью. За это время из кинотеатра вышло несколько человек, но Сергея среди них не было. Звеня пустыми бидонами, на лестницу поднялись две женщины. Одна из них — маленькая худенькая старушка в выцветшем ситцевом платке, — проходя мимо, смерила Галку пристальным колючим взглядом.
— Видала кралю? — услышала девушка ее скрипучий голос.
— Наверно, лейтенанта немецкого, что квартирует у Зворыкиных, поджидает, — отозвалась ее соседка.
Женщины уже скрылись за поворотом лестничной клетки, но Галка расслышала, как маленькая старушка сказала зло:
— И носит же земля, прости господи, таких потаскух.
Галка вспыхнула и до боли прикусила губу, но в это время увидела выходящего из кинотеатра Сергея. Она подождала, пока он поравняется с лестницей, и сбежала вниз.
— Идем, — быстро беря его под руку, сказала она.
На улице Сергей шепнул ей:
— Все в порядке.
Галка благодарно сжала его руку.
— А теперь иди домой, — сказала она. — Я постараюсь вечером зайти к тебе.
— Почему — «постараюсь»? Ты обещала. Нам надо поговорить.
— Не все зависит от меня, Сережа, — невесело улыбнулась Галка.
— А завтра?
Галка промолчала. Какое-то тревожное предчувствие неожиданно сжало ее сердце.
— Ты придешь завтра? — настаивал Сергей.
— Если я не приду сегодня вечером, не жди меня и завтра, и послезавтра не жди.
— Галя! — он взволнованно посмотрел на нее. — Я пойду с тобой.
— Нет, Сережа, дальше я пойду одна.
Было три минуты четвертого, когда Галка, сделав большой крюк, повернула на свою — Красноармейскую улицу. Встреча с посланцем портовой организации была назначена у общежития мореходного училища, расположенного по соседству с домом Ортынских. Эго место, видимо, было выбрано не случайно, как не случайно среди рабочих, сгружавших сегодня декорации, оказался человек, знавший, что, кроме спектакля, привело в порт молодую примадонну городского театра.
Галка не сомневалась в достоверности полученной записки — слишком много было известно ее автору: имя связной, явка в сапожной мастерской, пароль… Девушка сразу же отбросила мысль о провокации.
Подходя к общежитию мореходки, Галка достала из сумочки выпрошенные у Семенцова сигарету и спички и осторожно закурила, стараясь не вдыхать дым.
На ее счастье, улица в тот час была почти безлюдна — солнце после дождя пекло особенно немилосердно, и редкие, разморенные жарой прохожие спешили укрыться в тени. Со двора 21-го дома, сгорбившись под тяжестью коромысла с ведрами, вышла босоногая девчонка лет четырнадцати. Не обратив на Галку внимания, она перешла через дорогу и исчезла за дверью грязно-серого одноэтажного дома. Возле общежития немец-шофер сосредоточенно копался в моторе грузовика. Навстречу Галке, отдуваясь, шла не по возрасту расфранченная толстуха со свертками в обеих руках. Неумело опираясь на костыли, проковылял инвалид в старой, грубо заплатанной гимнастерке. Девушка бросила на него выжидающий взгляд, но инвалид даже не посмотрел на нее. «Не он!» — поняла Галка и замедлила шаги. Неужели она опоздала? Ведь только пять минут четвертого Она уже миновала общежитие, когда шофер стоящего у бровки тротуара грузовика — немолодой немец с ефрейторскими погонами и нашивкой за ранение — окликнул ее.
— Я очень извиняюсь, фрейлейн, — с сильным баварским акцентом произнес он. — Но у меня испортилась зажигалка. Я прошу дать мне прикурить.
Большими заскорузлыми пальцами он неуверенно мял дешевую сигару. Галка поперхнулась дымом и остановилась, словно натолкнулась на невидимое препятствие. Она оторопело смотрела на немца. Мимо, скрипя шинами, проехал камуфлированный лимузин, обдав их гарью выхлопных газов. И тогда Галка почти машинально достала из сумки и протянула немцу коробок спичек. Он зажег спичку и, пряча в огрубелых ладонях огонь, прикурил. На его руке она заметила обручальное кольцо. Истертое и потускневшее, оно, видимо, было надето много лет назад и с тех пор не снималось. Кольцо успело прочно врасти в палец и даже цветом своим слилось с кожей рук — желто-серой от въевшихся в поры крупинок металла и машинного масла.
— Данке шен, — сказал он, возвращая спички. Его рука со старомодным кольцом слегка дрожала.
И Галка поняла, что он действительно немецкий солдат, не переодетый, а настоящий немец. Но она поверила ему, поверила его рукам. Такие руки не могли лгать.
Галка, не глядя, положила спички в сумочку. Она уже знала, что немец вернул ей другую коробку: у той, которую она ему дала, была продавлена крышка, а эта, возвращенная им, была целой.
Она уже прошла несколько шагов, как ее вдруг охватило почти непреодолимое желание оглянуться и еще раз посмотреть на немца — запомнить его лицо, лицо человека, посмевшего нарушить присягу фюреру, но пронесшего через ад фашизма, через черные годы поражений, террора и националистического дурмана верность другой присяге — священной присяге своему классу, своей партии — партии расстрелянных, замученных в застенках, заживо сожженных, но не покорившихся Гитлеру людей, — партии Тельмана.
И все же Галка не оглянулась, она только крепче сжала в руке свою сумочку, в которой лежал с виду ничем не примечательный коробок спичек…
За ее спиной, хрипло ворча, разворачивался грузовик.
Ему с противоположного конца улицы откликнулся другой такой же ворчливый, но более мягкий и приглушенный звук: от Приморского бульвара навстречу Галке медленно катил камуфлированный лимузин.
Девушка уже поравнялась с оградой своего дома, когда лимузин, тормозя, неприятно — так, что мурашки забегали по спине, — скрипнул шинами, и Галка узнала этот заляпанный большими желтыми кляксами маскировки «хорьх». Несколько минут назад, когда она стояла с немцем-шофером, этот самый «хорьх» проехал мимо них к Приморскому бульвару. Теперь он возвращался назад.
Еще не делая выводов, только мельком заметив, что в машине сидят гестаповцы, Галка метнулась к калитке и толкнула ее. Калитка не поддалась. «Бабушка ушла. Она в это время за хлебом ходит», — подумала девушка и прислушалась к удалявшемуся ворчанию грузовика. «Скорее. Скорее. Ну, газани же и сразу — за поворот», — мысленно просила она, слыша, как, скрипнув шинами, тронулся с места и, набирая скорость, рванулся вслед за грузовиком пятнистый «хорьх». И почти тотчас же позади нее раздались шаги — неторопливые, уверенные. Галка просунула руку между железными прутьями калитки, нащупывая щеколду, хотя понимала, что это теперь не имеет смысла. Звук шагов приближался. Ближе, ближе, ближе! Вот уже совсем рядом. Человек остановился за ее спиной, а щеколда все не поддавалась.
— Вам помочь? — насмешливо спросил знакомый голос.
Галка не ответила — ей наконец удалось отодвинуть щеколду. Она толкнула калитку и, не оглядываясь, шагнула в палисадник.
— А вы не очень любезная хозяйка, — входя следом за нею, сказал Хюбе.
Галка поняла, что это конец. Но все же она решила сделать последнюю попытку.
— Ах, это вы, господин штурмбаннфюрер! — поворачиваясь к гестаповцу, сказала она. — А я приняла вас за уличного донжуана.
— Не надо, — поморщился Хюбе. — У вас сейчас плохо получается. Как говорят режиссеры, вы вышли из образа. Это не упрек. Я понимаю, любому самообладанию есть предел. Но как бы то ни было, пора опускать занавес, Галина Алексеевна.
— Я вас не понимаю…
Галка еще крепче сжала сумочку и сделала шаг назад, мысленно прикидывая расстояние до забора в глубине сада. «Метров, сто, если не больше. Далеко. Половину этого расстояния придется бежать по открытому месту. Но за домом в саду будет уже легче. А там забор — можно перемахнуть».
Но Хюбе опередил ее. Он зашел сбоку, отрезая Галке дорогу в сад и тесня ее к калитке.
— Галина Алексеевна, — он говорил не повышая голоса, — не делайте глупостей. Я считаю вас умной женщиной и верю, что мы найдем общий язык. Мне не хотелось бы применять к вам физическое воздействие. Ни сейчас, ни в дальнейшем. Не упрямьтесь.
Неожиданным рывком он выхватил у нее сумочку и негромко рассмеялся.
— Ну, вот и все. Будем считать, что сумку и ее содержимое вы передали мне добровольно.
Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Галка бросилась на Хюбе. Гестаповец, продолжая смеяться, спрятал сумку за спину, словно хотел подразнить девушку, но одновременно перехватил ее правую руку. Галка вскрикнула от боли.
— Я же просил вас, Галина Алексеевна, не делать этой глупости, — уже серьезно сказал Хюбе. — Успокойтесь и станьте, пожалуйста, здесь, у калитки, лицом ко мне. Вот так…
Следя за каждым Галкиным движением, он открыл сумку, не ища, извлек из нее спичечный коробок.
— Это была одна из ваших ошибок, — сказал он, подбрасывая коробок на ладони. — Вы же не курите, Галина Алексеевна, и спички в вашей сумочке сразу бросаются в глаза.
Он, не открывая, положил коробок в карман и самодовольно улыбнулся.
— Надеюсь, вам будет интересно узнать и о другой своей ошибке. — Хюбе выжидающе посмотрел на Галку, но так как девушка молчала, продолжал: — Записки, подобные той, что вы получили сегодня, следует сжигать, а не рвать на мелкие клочки. Ведь клочки можно собрать, если даже они разбросаны по всему коридору. Как видите, Галина Алексеевна, я не собираюсь хитрить. Лично я против вас ничего не имею. Я готов даже пойти на то, чтобы не арестовывать вас. Я понимаю, что связная знает немного. Но много я и не требую. Наша беседа происходит без свидетелей и может окончиться здесь, у этой калитки. Все останется между нами. Ваши друзья узнают — и я позабочусь о том, — что полиция безопасности перехватила эстафету у шофера. Да, да. Вы будете ни при чем. Подумайте об этом.
Но Галка думала только о том, что в этом страшном провале виновата она одна, что она не оправдала доверия Гордеева, что из-за ее небрежности до командования Красной Армии не дойдут важные сведения, что гестаповцы, перехватив эти сведения, легко установят круг людей, добывших их, что из-за нее будет схвачен, и, верно, уже схвачен немецкий коммунист — немолодой ефрейтор с нашивкой за ранение и большими огрубевшими руками рабочего-металлиста. И еще она подумала, что лучше сейчас умереть — сделать так, чтобы гестаповец выстрелил в нее. Но гут же, вытесняя эту мысль, в висках забилась другая: «Надо любой ценой отобрать у Хюбе эстафету и уничтожить ее. Это спасет товарищей из порта — тех, кто занимался сбором сведений. Хотя бы их».
Захваченная этой мыслью, Галка уже ни о чем другом не думала. Она понимала, что у нее почти нет шансов на успех, но это не остановило ее.
Слегка наклонившись, она с неожиданной силой оттолкнулась от калитки и рванулась вперед, норовя ударить Хюбе головой в лицо. Рывок был так силен и стремителен, что, если бы удар достиг цели, гестаповцу пришлось бы плохо. Но Хюбе ловко отпрянул в сторону, успев подставить девушке ногу. С размаху Галка грохнулась на посыпанную крупным гравием дорожку и растянулась во весь рост. Оглушенная падением, она только потом почувствовала тупую, ноющую боль в коленке, а первые несколько секунд неподвижно лежала, уткнувшись в нагретый солнцем гравий. Но и потом, уже придя в себя, Галка не подняла головы. Она не хотела, чтобы Хюбе видел, как она плачет. Галка не всхлипывала, не вздрагивала телом, как это делают иные женщины, она плакала беззвучно, сжав зубы и закрыв глаза. Она плакала потому, что была бессильна что-либо предпринять, и еще потому, что в эту минуту ненавидела себя ничуть не меньше, чем стоящего рядом гестаповца.
Галка почувствовала, что ее голова отрывается от земли и запрокидывается назад, но только когда увидела наклонившееся к ней чисто выбритое лицо Хюбе, она поняла, что тот приподнял ее за волосы. И хотя ей было больно, — она не встала. Тогда Хюбе, не отпуская ее, присел на корточки и сказал, стараясь не повышать голоса, но ежесекундно сбиваясь на шипящий фальцет:
— Я не буду сдирать с тебя кожу, тебя даже не будут бить. Я только отправлю тебя в публичный дом, нет — в казарму штрафной роты. Я прикажу заснять тебя на срамные открытки и эти открытки распространить по городу. Но все это будет потом, а сперва мы сообщим в печати, что ты выдала группу подпольщиков. Вчера мы арестовали в порту несколько человек, оказавшихся партизанскими агентами. Их выдачу мы припишем тебе.
Галка рванулась из последних сил, но Хюбе крепко держал ее за волосы.
Она не сразу поняла, что произошло потом. Скрипнула калитка, Хюбе обернулся через плечо и, отпустив девушку, быстро выпрямился. Галка видела, как гестаповец рванул из кобуры пистолет и как тут же, нелепо взмахнув рукой, выронил оружие. Одновременно она услышала странный клокочущий хрип и заметила, что Хюбе валится навзничь. В ту же секунду Галка не раздумывая вскочила на ноги и кошкой метнулась к нему. Но только когда коробок с эстафетой снова очутился у нее, она посмотрела в лицо гестаповца. После всего, что произошло с ней, казалось бы, уже ничто не могло взволновать ее, и все же, взглянув на лежащего Хюбе, Галка вздрогнула: над самой кромкой воротника эсэсовского серо-зеленого мундира торчала рукоять ножа. Хюбе был мертв.
Торопливый хруст гравия заставил ее оглянуться. Она увидела подбегавшего дель Сарто. Итальянец был без фуражки, в расстегнутой форменной тужурке.
— Скорее в дом! Ко мне в комнату, — быстро проговорил он.
Все еще не веря в свое спасение, намертво зажав в кулаке драгоценный ко робок, Галка молча повиновалась: прихрамывая — болело расшибленное колено, — сделала несколько шагов по направлению к дому. Дель Сарто догнал ее и, прежде чем Она успела возразить, легко поднял на руки.
— Не надо. Я сама дойду.
— И собаки по вашему следу приведут полицию в мою комнату? — не опуская ее, сказал дель Сарто. — Нет уж, благодарю.
Галка виновато улыбнулась. Только теперь она поняла, что спасена, что произошло чудо, о котором она даже не могла мечтать. Но то, что ее спасителем оказался дель Сарто, не удивило Галку Девушка уже давно подозревала, что итальянский капитан первого ранга вовсе не тот человек, за которого себя выдает. Теперь же она уверилась в этом. Она вспомнила ночной Соборный переулок, яростную схватку в греческой кофейне, силуэт беглеца, мелькнувший в проломе стены, и его преследователя, упавшего с ножом в горле…
Дель Сарто с Галкой на руках почти бегом поднялся по лестнице, толкнул дверь, внес девушку в свою комнату и осторожно, словно она была серьезно ранена, опустил на широкий, покрытый большим ковром диван. Затем, ни слова не говоря, вытащил из кармана плоский браунинг и шагнул к открытому окну. Девушка удивленно посмотрела на него, но он знаком приказал ей молчать и, подняв пистолет, три раза подряд выстрелил в окно.
— Сидите тихо, — бросил он Галке и выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь. Его шаги быстро простучали по лестнице, и через несколько секунд в палисаднике перед домом — там, где лежал убитый Хюбе — прогремели еще два выстрела. Затем стало так тихо, что Галка услышала, как внизу в столовой неторопливо перезванивают большие стенные часы.
Этот, знакомый с детства мерный перезвон, помог ей окончательно прийти в себя, собрать разбежавшиеся мысли. Она наконец поняла замысел дель Сарто, но поняла и то, что смерть Хюбе не избавила ее от опасности — камуфлированный лимузин должен был вернуться с минуты на минуту. Однако не встревожилась: то ли все силы были уже исчерпаны, то ли она полностью положилась на дель Сарто. Осторожно обтерев носовым платком расшибленное колено, она поудобнее уселась на диване и принялась разглядывать комнату.
Яркие ковры, глубокие кресла, причудливый письменный столик с инкрустированными гнутыми ножками, бархатные портьеры, дорогие безделушки подавляли своей роскошью. Все это было незнакомое, чужое, и только старый, обитый медью сундук по-прежнему стоял на своем месте в углу. Тяжелый и грубоватый, он, казалось, не замечал всего этого сонма кричаще-красивых вещей.
Внизу под окном раздались голоса. Галка прислушалась. Говорили по-немецки, но она узнала голос дель Сарто.
— …Я увидел штурмбаннфюрера и внучку моей хозяйки, — рассказывал кому-то дель Сарто. — Они стояли в палисаднике у калитки. Мне показалось, что госпожа Кулагина чем-то взволнована. Стоя у окна, я не мог слышать, о чем они говорили, но видел, как штурмбаннфюрер отобрал у нее сумку.
— Она сопротивлялась?
— По-моему, нет. Но как раз в это время во двор ворвались двое мужчин и бросились на вашего шефа. Сообразив, что это нападение, я кинулся к столу, где лежал мой пистолет, но, к сожалению, все решилось быстрее, чем можно было предполагать. Когда я снова подбежал к окну, штурмбаннфюрер был уже мертв.
— Однако вы стреляли несколько раз.
— Да. Но это было уже тогда, когда те двое и Кулагина пробегали мимо дома. Я выстрелил им вслед и, кажется, ранил одного из мужчин.
— Следует ли понимать, что вы не хотели стрелять в женщину? — спросил высокий, срывающийся от возбуждения голос.
— На этот вопрос я не отвечу. Он просто глуп, — отрезал дель Сарто.
— Вы оскорбляете немецкую полицию! — взвизгнул голос.
— Нет, только одного из ее представителей, — спокойно возразил дель Сарто.
— Вы пожалеете об этом! — захлебывался голос — Возможно, в Италии принято так разговаривать с представителями власти, но здесь мы такого не потерпим. Вы еще узнаете, кто я!
— Я знаю. У русских есть очень выразительное слово — хам. Оно как нельзя лучше подходит к вам, господин гауптштурмфюрер. А теперь убирайтесь к чертовой матери! — гаркнул дель Сарто. — Объяснение по поводу случившегося я дам начальнику гарнизона.
— Не сейчас и не здесь, — быстро возразила Галка.
— Хорошо, — согласился он. — Тогда после спектакля поедем сразу ко мне.
— Нет. У меня есть дело в городе.
— Галя! — он заглянул ей в глаза. — Можешь рассчитывать на меня…
Она улыбнулась и поправила кружевное жабо его костюма
— Спасибо, Сережа.
В дверь протиснулся помощник режиссера.
— Галина Алексеевна, Сергей Павлович — на выход. Начинаем!
Галка еще успела заглянуть в зал. Среди публики было много солдат и матросов, но первые ряды партера и бельэтажа занимали офицеры. В глубине директорской ложи она различила сухощавую фигуру Рейнгардта. Адмирал разговаривал с высоким моряком, лицо которого Галка не могла разглядеть. Только когда началась увертюра и Рейнгардт со своим собеседником сели в кресла, девушка узнала дель Сарто. И хотя в тот день Галка меньше всего думала о том, как пройдет спектакль, присутствие в зале дель Сарто несколько смутило ее. Невольно краснея, она представила, с каким недоумением встретит он по явление на сцене вычурного, безжизненного Канио—Кулагина, и ей стало неловко за Сергея, а потом почему-то и за себя. И если до поднятия занавеса у нее еще была надежда, что на этот раз Сергей откажется от своей нарочито скованной манеры игры, которая сбивала ее, да и других артистов, то уже первый его выход рассеял эту надежду. Кулагин остался верен себе: он пел, а в необходимых случаях делал то или иное движение в сторону своих партнеров, но при этом выражение его ярко нагримированного лица почти не менялось. Это была какая-то пародия на игру. Галка вначале злилась, а потом махнула рукой — черт с ним, со спектаклем. Стоит ли переживать еще из-за этого! И без того ее нервы напряжены до предела — чего стоил только один трюк с истерикой на антресолях. А встреча с Хюбе в фойе? А записка? Она ни на минуту не забывала о ней.
В паузе между выходами Галка попросила у Семенцова сигарету и спички. Семенцов знал, что Галка не курит, но просьба не удивила его.
— С таким партнером, — он кивнул в сторону Кулагина, без всяких эмоций певшего в тот момент известную арию, — не только закуришь, запьешь, пожалуй.
Галка пробормотала что-то невнятное и незаметно спрятала сигарету и спички за вырез платья.
Перед заключительной сценой в зале началось какое-то движение. Вглядевшись в полумрак партера, Галка заметила, что многие офицеры пробираются к выходу. Директорская ложа была пуста. Рейнгардт и дель Сарто покинули театр, не дождавшись конца спектакля.
Галка ожидала скандала. Однако и на этот раз все обошлось благополучно. Оставшаяся в зале публика даже аплодировала артистам, правда, не с большим энтузиазмом, но все же… Логунов ограничился очередными упреками по адресу Кулагина и пространными рассуждениями об актерском мастерстве, сборах и неблаговидных финансовых перспективах. В заключение он доверительно сообщил, что в порту объявлена тревога и что только этим объясняется преждевременный уход Рейнгардта со спектакля.
Автобус, который должен был отвезти их в город, запаздывал. Но, возможно, артистов задерживали умышленно — в порту царило какое-то тревожное оживление: урчали моторы покинувших стоянки сторожевых кораблей, перекликались свистки аварийных буксиров, мимо клуба к пристаням промчались санитарные автомобили.
Никто толком не знал, что произошло. Но Галке было не до этого. Она нервничала. Сообщенное в записке время встречи с посланцем портовой организации неумолимо приближалось. Если бы можно, она ушла бы из клуба пешком, но об этом нечего было и думать — одну ее просто не выпустят из порта. Она не могла себе простить, что из лишней осторожности отказалась от предложенной адъютантом Рейнгардта машины. Беспокоило ее и другое — из головы не выходили слова, сказанные Хюбе в фойе перед началом спектакля. Что имел в виду гестаповец? Необходимо принять меры предосторожности. Но время шло, а она вынуждена была сидеть сложа руки в артистической убор, ной и с притворным вниманием слушать разглагольствования Логунова о «новом» искусстве. Когда наконец подали автобус до условленного в записке часа оставалось пятьдесят минут.
Галка понимала, что теперь все будет зависеть от ее расторопности и… выдержки. Она не могла терять больше ни одной минуты, а вместе с гем должна была делать вид, что ей некуда спешить.
Пока автобус натужно полз вверх по крутому Баркасному спуску, она до мельчайших деталей обдумала каждый предстоящий ей шаг.
На Пушкинской улице Галка попросила шофера затормозить и, обернувшись к Сергею, сказала:
— Сойдем здесь.
Прошедший недавно короткий грозовой дождь остудил нагретый солнцем асфальт, заполнил выбоины тротуаров хлюпающей под ногами водой, смыл запорошенные пылью густые кроны каштанов Легкий ветерок стряхивал с деревьев на прохожих крупные капли.
Сергей нечаянно ступил в лужу, и разлетевшиеся веером брызги облепили Галкины ноги, осыпали юбку.
— Нельзя ли поосторожнее, — сердито сказала она, отряхивая юбку.
— Это я… Прости, пожалуйста. — Сергей полез в карман за носовым платком. — На вот, вытри.
В сущности, ничего особенного не произошло: оступился человек и смутился, огорченный своей неловкостью. В другое время Галка, возможно, только улыбнулась бы, глядя на его виноватое лицо, ставшее сразу каким-то совсем мальчишеским. И сейчас в груди вдруг поднялась, хлестнула в сердце и разлилась по всему телу горячая хмельная волна незнакомого ей чувства, и, чтобы заглушить его, она рассердилась. Но в следующее мгновение Галка поняла, что ей уже не отмахнуться, не уйти от него; что не сейчас — вдруг, — а уже много дней назад нежданно-негаданно родилось это новое и, по правде говоря, пугающее ее чувство.
На углу Пушкинской и Садовой улиц возле неказистого кинотеатра, где ежедневно с утра крутили немецкую хронику, Галка остановилась и повернулась к Сергею. «Почему он?» — мысленно спрашивала она себя, глядя в его зеленоватые, слегка прищуренные глаза. Почему он, а не Сашка Болбат и даже не тот отчаянный парень-связной, который обнимал ее на улице возле явочной квартиры?..
Она смотрела на Сергея, не таясь, внимательно и пытливо.
Он по-своему понял ее взгляд.
— Можешь мне верить.
Но Сергей мог не говорить ей это. Она знала, что ему можно верить, иначе бы не было этого неуемного, отдающего в виски тревожного и радостного стука в груди!
— Пойдем в кино, — громко сказала Галка, а тихо, чтобы слышал только он, добавила: — Надо проверить, не увязался ли кто за нами.
Сергей понимающе кивнул.
На Галкином месте трудно было придумать более удачный, а главное — более быстрый способ проверки «тыла». В театре кинохроники не было перерыва между сеансами, а потому зрители могли в любое время входить в узкий и длинный, похожий на госпитальный коридор зрительный зал и в любое время выходить из него, но уже в другую дверь в противоположном конце Выход был удобен еще и тем, что он через подъезд жилого дома вел на Садовую улицу, тогда как вход в кинотеатр был с Пушкинской. Галке некогда, да и незачем было рассказывать обо всем Сергею; она только шепнула, когда они вошли в полутемный зал, дрожащий от грохота ползущих через экран танков:
— Стой здесь и смотри, не пойдет ли кто за мной. Я иду сразу на выход. Буду ждать тебя в подъезде.
Вглядываясь в ряды кресел, будто отыскивая свободное место, Галка неторопливо прошла через весь зал, но, едва поравнявшись с выходом, быстро юркнула за дверь
В подъезде дома, к которому примыкал кинотеатр, была лестница, ведущая на верхние этажи. На площадке второго этажа Галка, не подходя к перилам, остановилась, достала из сумочки пудреницу и зеркало. Делая вид, что пудрится, она слегка повернула зеркало вниз и одновременно вбок так, чтобы ей был виден весь подъезд.
Следующие пять минут показались ей вечностью. За это время из кинотеатра вышло несколько человек, но Сергея среди них не было. Звеня пустыми бидонами, на лестницу поднялись две женщины. Одна из них — маленькая худенькая старушка в выцветшем ситцевом платке, — проходя мимо, смерила Галку пристальным колючим взглядом.
— Видала кралю? — услышала девушка ее скрипучий голос.
— Наверно, лейтенанта немецкого, что квартирует у Зворыкиных, поджидает, — отозвалась ее соседка.
Женщины уже скрылись за поворотом лестничной клетки, но Галка расслышала, как маленькая старушка сказала зло:
— И носит же земля, прости господи, таких потаскух.
Галка вспыхнула и до боли прикусила губу, но в это время увидела выходящего из кинотеатра Сергея. Она подождала, пока он поравняется с лестницей, и сбежала вниз.
— Идем, — быстро беря его под руку, сказала она.
На улице Сергей шепнул ей:
— Все в порядке.
Галка благодарно сжала его руку.
— А теперь иди домой, — сказала она. — Я постараюсь вечером зайти к тебе.
— Почему — «постараюсь»? Ты обещала. Нам надо поговорить.
— Не все зависит от меня, Сережа, — невесело улыбнулась Галка.
— А завтра?
Галка промолчала. Какое-то тревожное предчувствие неожиданно сжало ее сердце.
— Ты придешь завтра? — настаивал Сергей.
— Если я не приду сегодня вечером, не жди меня и завтра, и послезавтра не жди.
— Галя! — он взволнованно посмотрел на нее. — Я пойду с тобой.
— Нет, Сережа, дальше я пойду одна.
Было три минуты четвертого, когда Галка, сделав большой крюк, повернула на свою — Красноармейскую улицу. Встреча с посланцем портовой организации была назначена у общежития мореходного училища, расположенного по соседству с домом Ортынских. Эго место, видимо, было выбрано не случайно, как не случайно среди рабочих, сгружавших сегодня декорации, оказался человек, знавший, что, кроме спектакля, привело в порт молодую примадонну городского театра.
Галка не сомневалась в достоверности полученной записки — слишком много было известно ее автору: имя связной, явка в сапожной мастерской, пароль… Девушка сразу же отбросила мысль о провокации.
Подходя к общежитию мореходки, Галка достала из сумочки выпрошенные у Семенцова сигарету и спички и осторожно закурила, стараясь не вдыхать дым.
На ее счастье, улица в тот час была почти безлюдна — солнце после дождя пекло особенно немилосердно, и редкие, разморенные жарой прохожие спешили укрыться в тени. Со двора 21-го дома, сгорбившись под тяжестью коромысла с ведрами, вышла босоногая девчонка лет четырнадцати. Не обратив на Галку внимания, она перешла через дорогу и исчезла за дверью грязно-серого одноэтажного дома. Возле общежития немец-шофер сосредоточенно копался в моторе грузовика. Навстречу Галке, отдуваясь, шла не по возрасту расфранченная толстуха со свертками в обеих руках. Неумело опираясь на костыли, проковылял инвалид в старой, грубо заплатанной гимнастерке. Девушка бросила на него выжидающий взгляд, но инвалид даже не посмотрел на нее. «Не он!» — поняла Галка и замедлила шаги. Неужели она опоздала? Ведь только пять минут четвертого Она уже миновала общежитие, когда шофер стоящего у бровки тротуара грузовика — немолодой немец с ефрейторскими погонами и нашивкой за ранение — окликнул ее.
— Я очень извиняюсь, фрейлейн, — с сильным баварским акцентом произнес он. — Но у меня испортилась зажигалка. Я прошу дать мне прикурить.
Большими заскорузлыми пальцами он неуверенно мял дешевую сигару. Галка поперхнулась дымом и остановилась, словно натолкнулась на невидимое препятствие. Она оторопело смотрела на немца. Мимо, скрипя шинами, проехал камуфлированный лимузин, обдав их гарью выхлопных газов. И тогда Галка почти машинально достала из сумки и протянула немцу коробок спичек. Он зажег спичку и, пряча в огрубелых ладонях огонь, прикурил. На его руке она заметила обручальное кольцо. Истертое и потускневшее, оно, видимо, было надето много лет назад и с тех пор не снималось. Кольцо успело прочно врасти в палец и даже цветом своим слилось с кожей рук — желто-серой от въевшихся в поры крупинок металла и машинного масла.
— Данке шен, — сказал он, возвращая спички. Его рука со старомодным кольцом слегка дрожала.
И Галка поняла, что он действительно немецкий солдат, не переодетый, а настоящий немец. Но она поверила ему, поверила его рукам. Такие руки не могли лгать.
Галка, не глядя, положила спички в сумочку. Она уже знала, что немец вернул ей другую коробку: у той, которую она ему дала, была продавлена крышка, а эта, возвращенная им, была целой.
Она уже прошла несколько шагов, как ее вдруг охватило почти непреодолимое желание оглянуться и еще раз посмотреть на немца — запомнить его лицо, лицо человека, посмевшего нарушить присягу фюреру, но пронесшего через ад фашизма, через черные годы поражений, террора и националистического дурмана верность другой присяге — священной присяге своему классу, своей партии — партии расстрелянных, замученных в застенках, заживо сожженных, но не покорившихся Гитлеру людей, — партии Тельмана.
И все же Галка не оглянулась, она только крепче сжала в руке свою сумочку, в которой лежал с виду ничем не примечательный коробок спичек…
За ее спиной, хрипло ворча, разворачивался грузовик.
Ему с противоположного конца улицы откликнулся другой такой же ворчливый, но более мягкий и приглушенный звук: от Приморского бульвара навстречу Галке медленно катил камуфлированный лимузин.
Девушка уже поравнялась с оградой своего дома, когда лимузин, тормозя, неприятно — так, что мурашки забегали по спине, — скрипнул шинами, и Галка узнала этот заляпанный большими желтыми кляксами маскировки «хорьх». Несколько минут назад, когда она стояла с немцем-шофером, этот самый «хорьх» проехал мимо них к Приморскому бульвару. Теперь он возвращался назад.
Еще не делая выводов, только мельком заметив, что в машине сидят гестаповцы, Галка метнулась к калитке и толкнула ее. Калитка не поддалась. «Бабушка ушла. Она в это время за хлебом ходит», — подумала девушка и прислушалась к удалявшемуся ворчанию грузовика. «Скорее. Скорее. Ну, газани же и сразу — за поворот», — мысленно просила она, слыша, как, скрипнув шинами, тронулся с места и, набирая скорость, рванулся вслед за грузовиком пятнистый «хорьх». И почти тотчас же позади нее раздались шаги — неторопливые, уверенные. Галка просунула руку между железными прутьями калитки, нащупывая щеколду, хотя понимала, что это теперь не имеет смысла. Звук шагов приближался. Ближе, ближе, ближе! Вот уже совсем рядом. Человек остановился за ее спиной, а щеколда все не поддавалась.
— Вам помочь? — насмешливо спросил знакомый голос.
Галка не ответила — ей наконец удалось отодвинуть щеколду. Она толкнула калитку и, не оглядываясь, шагнула в палисадник.
— А вы не очень любезная хозяйка, — входя следом за нею, сказал Хюбе.
Галка поняла, что это конец. Но все же она решила сделать последнюю попытку.
— Ах, это вы, господин штурмбаннфюрер! — поворачиваясь к гестаповцу, сказала она. — А я приняла вас за уличного донжуана.
— Не надо, — поморщился Хюбе. — У вас сейчас плохо получается. Как говорят режиссеры, вы вышли из образа. Это не упрек. Я понимаю, любому самообладанию есть предел. Но как бы то ни было, пора опускать занавес, Галина Алексеевна.
— Я вас не понимаю…
Галка еще крепче сжала сумочку и сделала шаг назад, мысленно прикидывая расстояние до забора в глубине сада. «Метров, сто, если не больше. Далеко. Половину этого расстояния придется бежать по открытому месту. Но за домом в саду будет уже легче. А там забор — можно перемахнуть».
Но Хюбе опередил ее. Он зашел сбоку, отрезая Галке дорогу в сад и тесня ее к калитке.
— Галина Алексеевна, — он говорил не повышая голоса, — не делайте глупостей. Я считаю вас умной женщиной и верю, что мы найдем общий язык. Мне не хотелось бы применять к вам физическое воздействие. Ни сейчас, ни в дальнейшем. Не упрямьтесь.
Неожиданным рывком он выхватил у нее сумочку и негромко рассмеялся.
— Ну, вот и все. Будем считать, что сумку и ее содержимое вы передали мне добровольно.
Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Галка бросилась на Хюбе. Гестаповец, продолжая смеяться, спрятал сумку за спину, словно хотел подразнить девушку, но одновременно перехватил ее правую руку. Галка вскрикнула от боли.
— Я же просил вас, Галина Алексеевна, не делать этой глупости, — уже серьезно сказал Хюбе. — Успокойтесь и станьте, пожалуйста, здесь, у калитки, лицом ко мне. Вот так…
Следя за каждым Галкиным движением, он открыл сумку, не ища, извлек из нее спичечный коробок.
— Это была одна из ваших ошибок, — сказал он, подбрасывая коробок на ладони. — Вы же не курите, Галина Алексеевна, и спички в вашей сумочке сразу бросаются в глаза.
Он, не открывая, положил коробок в карман и самодовольно улыбнулся.
— Надеюсь, вам будет интересно узнать и о другой своей ошибке. — Хюбе выжидающе посмотрел на Галку, но так как девушка молчала, продолжал: — Записки, подобные той, что вы получили сегодня, следует сжигать, а не рвать на мелкие клочки. Ведь клочки можно собрать, если даже они разбросаны по всему коридору. Как видите, Галина Алексеевна, я не собираюсь хитрить. Лично я против вас ничего не имею. Я готов даже пойти на то, чтобы не арестовывать вас. Я понимаю, что связная знает немного. Но много я и не требую. Наша беседа происходит без свидетелей и может окончиться здесь, у этой калитки. Все останется между нами. Ваши друзья узнают — и я позабочусь о том, — что полиция безопасности перехватила эстафету у шофера. Да, да. Вы будете ни при чем. Подумайте об этом.
Но Галка думала только о том, что в этом страшном провале виновата она одна, что она не оправдала доверия Гордеева, что из-за ее небрежности до командования Красной Армии не дойдут важные сведения, что гестаповцы, перехватив эти сведения, легко установят круг людей, добывших их, что из-за нее будет схвачен, и, верно, уже схвачен немецкий коммунист — немолодой ефрейтор с нашивкой за ранение и большими огрубевшими руками рабочего-металлиста. И еще она подумала, что лучше сейчас умереть — сделать так, чтобы гестаповец выстрелил в нее. Но гут же, вытесняя эту мысль, в висках забилась другая: «Надо любой ценой отобрать у Хюбе эстафету и уничтожить ее. Это спасет товарищей из порта — тех, кто занимался сбором сведений. Хотя бы их».
Захваченная этой мыслью, Галка уже ни о чем другом не думала. Она понимала, что у нее почти нет шансов на успех, но это не остановило ее.
Слегка наклонившись, она с неожиданной силой оттолкнулась от калитки и рванулась вперед, норовя ударить Хюбе головой в лицо. Рывок был так силен и стремителен, что, если бы удар достиг цели, гестаповцу пришлось бы плохо. Но Хюбе ловко отпрянул в сторону, успев подставить девушке ногу. С размаху Галка грохнулась на посыпанную крупным гравием дорожку и растянулась во весь рост. Оглушенная падением, она только потом почувствовала тупую, ноющую боль в коленке, а первые несколько секунд неподвижно лежала, уткнувшись в нагретый солнцем гравий. Но и потом, уже придя в себя, Галка не подняла головы. Она не хотела, чтобы Хюбе видел, как она плачет. Галка не всхлипывала, не вздрагивала телом, как это делают иные женщины, она плакала беззвучно, сжав зубы и закрыв глаза. Она плакала потому, что была бессильна что-либо предпринять, и еще потому, что в эту минуту ненавидела себя ничуть не меньше, чем стоящего рядом гестаповца.
Галка почувствовала, что ее голова отрывается от земли и запрокидывается назад, но только когда увидела наклонившееся к ней чисто выбритое лицо Хюбе, она поняла, что тот приподнял ее за волосы. И хотя ей было больно, — она не встала. Тогда Хюбе, не отпуская ее, присел на корточки и сказал, стараясь не повышать голоса, но ежесекундно сбиваясь на шипящий фальцет:
— Я не буду сдирать с тебя кожу, тебя даже не будут бить. Я только отправлю тебя в публичный дом, нет — в казарму штрафной роты. Я прикажу заснять тебя на срамные открытки и эти открытки распространить по городу. Но все это будет потом, а сперва мы сообщим в печати, что ты выдала группу подпольщиков. Вчера мы арестовали в порту несколько человек, оказавшихся партизанскими агентами. Их выдачу мы припишем тебе.
Галка рванулась из последних сил, но Хюбе крепко держал ее за волосы.
Она не сразу поняла, что произошло потом. Скрипнула калитка, Хюбе обернулся через плечо и, отпустив девушку, быстро выпрямился. Галка видела, как гестаповец рванул из кобуры пистолет и как тут же, нелепо взмахнув рукой, выронил оружие. Одновременно она услышала странный клокочущий хрип и заметила, что Хюбе валится навзничь. В ту же секунду Галка не раздумывая вскочила на ноги и кошкой метнулась к нему. Но только когда коробок с эстафетой снова очутился у нее, она посмотрела в лицо гестаповца. После всего, что произошло с ней, казалось бы, уже ничто не могло взволновать ее, и все же, взглянув на лежащего Хюбе, Галка вздрогнула: над самой кромкой воротника эсэсовского серо-зеленого мундира торчала рукоять ножа. Хюбе был мертв.
Торопливый хруст гравия заставил ее оглянуться. Она увидела подбегавшего дель Сарто. Итальянец был без фуражки, в расстегнутой форменной тужурке.
— Скорее в дом! Ко мне в комнату, — быстро проговорил он.
Все еще не веря в свое спасение, намертво зажав в кулаке драгоценный ко робок, Галка молча повиновалась: прихрамывая — болело расшибленное колено, — сделала несколько шагов по направлению к дому. Дель Сарто догнал ее и, прежде чем Она успела возразить, легко поднял на руки.
— Не надо. Я сама дойду.
— И собаки по вашему следу приведут полицию в мою комнату? — не опуская ее, сказал дель Сарто. — Нет уж, благодарю.
Галка виновато улыбнулась. Только теперь она поняла, что спасена, что произошло чудо, о котором она даже не могла мечтать. Но то, что ее спасителем оказался дель Сарто, не удивило Галку Девушка уже давно подозревала, что итальянский капитан первого ранга вовсе не тот человек, за которого себя выдает. Теперь же она уверилась в этом. Она вспомнила ночной Соборный переулок, яростную схватку в греческой кофейне, силуэт беглеца, мелькнувший в проломе стены, и его преследователя, упавшего с ножом в горле…
Дель Сарто с Галкой на руках почти бегом поднялся по лестнице, толкнул дверь, внес девушку в свою комнату и осторожно, словно она была серьезно ранена, опустил на широкий, покрытый большим ковром диван. Затем, ни слова не говоря, вытащил из кармана плоский браунинг и шагнул к открытому окну. Девушка удивленно посмотрела на него, но он знаком приказал ей молчать и, подняв пистолет, три раза подряд выстрелил в окно.
— Сидите тихо, — бросил он Галке и выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь. Его шаги быстро простучали по лестнице, и через несколько секунд в палисаднике перед домом — там, где лежал убитый Хюбе — прогремели еще два выстрела. Затем стало так тихо, что Галка услышала, как внизу в столовой неторопливо перезванивают большие стенные часы.
Этот, знакомый с детства мерный перезвон, помог ей окончательно прийти в себя, собрать разбежавшиеся мысли. Она наконец поняла замысел дель Сарто, но поняла и то, что смерть Хюбе не избавила ее от опасности — камуфлированный лимузин должен был вернуться с минуты на минуту. Однако не встревожилась: то ли все силы были уже исчерпаны, то ли она полностью положилась на дель Сарто. Осторожно обтерев носовым платком расшибленное колено, она поудобнее уселась на диване и принялась разглядывать комнату.
Яркие ковры, глубокие кресла, причудливый письменный столик с инкрустированными гнутыми ножками, бархатные портьеры, дорогие безделушки подавляли своей роскошью. Все это было незнакомое, чужое, и только старый, обитый медью сундук по-прежнему стоял на своем месте в углу. Тяжелый и грубоватый, он, казалось, не замечал всего этого сонма кричаще-красивых вещей.
Внизу под окном раздались голоса. Галка прислушалась. Говорили по-немецки, но она узнала голос дель Сарто.
— …Я увидел штурмбаннфюрера и внучку моей хозяйки, — рассказывал кому-то дель Сарто. — Они стояли в палисаднике у калитки. Мне показалось, что госпожа Кулагина чем-то взволнована. Стоя у окна, я не мог слышать, о чем они говорили, но видел, как штурмбаннфюрер отобрал у нее сумку.
— Она сопротивлялась?
— По-моему, нет. Но как раз в это время во двор ворвались двое мужчин и бросились на вашего шефа. Сообразив, что это нападение, я кинулся к столу, где лежал мой пистолет, но, к сожалению, все решилось быстрее, чем можно было предполагать. Когда я снова подбежал к окну, штурмбаннфюрер был уже мертв.
— Однако вы стреляли несколько раз.
— Да. Но это было уже тогда, когда те двое и Кулагина пробегали мимо дома. Я выстрелил им вслед и, кажется, ранил одного из мужчин.
— Следует ли понимать, что вы не хотели стрелять в женщину? — спросил высокий, срывающийся от возбуждения голос.
— На этот вопрос я не отвечу. Он просто глуп, — отрезал дель Сарто.
— Вы оскорбляете немецкую полицию! — взвизгнул голос.
— Нет, только одного из ее представителей, — спокойно возразил дель Сарто.
— Вы пожалеете об этом! — захлебывался голос — Возможно, в Италии принято так разговаривать с представителями власти, но здесь мы такого не потерпим. Вы еще узнаете, кто я!
— Я знаю. У русских есть очень выразительное слово — хам. Оно как нельзя лучше подходит к вам, господин гауптштурмфюрер. А теперь убирайтесь к чертовой матери! — гаркнул дель Сарто. — Объяснение по поводу случившегося я дам начальнику гарнизона.