Руми Джалаладдин. Дорога превращений. Суфийские притчи

И к мудрецу Лукману обратился:
 
 
«Теперь ты видишь то, что я сковал:
Сия одежда выше всех похвал —
 
 
Спасет кольчуга чудная моя
В бою и от стрелы, и от копья!»
 
 
Лукман ему ответил: «О владыка,
За эти дни и я секрет великий
 
 
Познал, твое искусство изучив:
Спасается лишь тот, кто терпелив!»
 

Охота

   Три животных символизируют тройственный состав человека: волк – животную душу ( нафс), лиса – разум (акл), лев – дух (рух). Для успешного продвижения ученика по суфийскому Пути «царствующее», высшее начало в человеке – дух («лев») – должно лишить самости («убить») эгоистические порывы животной души («волка»), а со стороны разума («лисы») принимать только те советы, которые способствуют духовному развитию («насыщению льва»).
    Д. Щ.

Охота

 
Однажды лев, не размышляя долго,
Охотиться позвал лису и волка:
 
 
Мол, свита государю пригодится,
Чтоб перед ней отвагой погордиться.
 
 
Ведь даже месяц в небе в полный рост
Выходит только в окруженье звезд.
 
 
При этом лев, охоту зная тонко,
Словил оленя, зайца и козленка,
 
 
А спутники, скрывая аппетит,
Надеялись что он их угостит.
 
 
Когда на плоть и кровь они воззрились,
Их мысли алчные от льва не скрылись.
 
 
А он царем нелицемерным был,
И лишь правдивость в подданных любил.
 
 
И лев подумал: «Вы, как погляжу,
Юлите! Ну, так я вас накажу!» —
 
 
И с грозным ревом обратился к волку:
«В делах житейских не лишен ты толка,
 
 
А потому, бесхитростный судья,
Ловитву пусть поделит речь твоя!»
 
 
Ответил волк, показывая зубы:
«Тебе, я знаю, оленина люба,
 
 
Козленок, как визирю, мне пойдет,
Ну, а лису сегодня заяц ждет!»
 
 
Лев заревел в ответ: «О жалкий пёс,
Какую чушь ты пред владыкой нёс!
 
 
Как ты посмел столь глупый дать ответ?!»
Удар – и волка средь живущих нет...
 
 
Затем лису властитель вопрошает:
«Как мясо делим? Пусть твой ум решает!»
 
 
Лиса в ответ: «О царь, тебе олень
Пойдет на завтрак – будешь сыт весь день,
 
 
Козленком, повелитель, отобедай,
И пусть тебя навек минуют беды,
 
 
А зайцем ты отужинай – и вот
Задремлешь сладко, ублажив живот!»
 
 
Лев удивился: «Говорят не зря,
Что ты, лиса, – опора для царя,
 
 
Ты так меня сумела умилить!
Но где ж ты научилась так делить?»
 
 
А та: «Властитель, волк мне дал урок,
И тот урок пошел мне сразу впрок!..»
 
 
...Коль Бог захочет, коль позволит рок,
Из бед чужих ты извлечешь урок.
 
 
Здесь рок сказался в том, что лев сперва
Услышал волка жадного слова...
 
 
...Помилована благостной судьбой,
Ушла лиса, довольная собой.
 

Юный полководец

   Рассказ намекает на суфийское положение о том, что разные люди минуют «стоянки» и «переходы» духовного Пути с неодинаковой скоростью. Успешность каждого здесь зависит от свойств его души, и некоторые могут за короткий срок значительно продвинуться в духовной иерархии («неужто возраст – мудрости причина?»).
    Д. Щ.

Юный полководец

 
Пророк созвал сподвижников ретивых,
Чтоб покорить державу нечестивых,
 
 
А полководцем не бойца седого,
Но воина назначил молодого,
 
 
Чем в войске пересуды породил
И в ветеранах ревность возбудил.
 
 
Один из них вскричал: «Нам не к лицу
Повиноваться этому юнцу!»
 
 
В ответ Пророк нахмурил гневно брови
И молвил, прикусив губу до крови:
 
 
«Ответь, кричавший громко и бесчинно:
Неужто возраст – мудрости причина?
 
 
Неужто борода твоя мудра,
Коль в ней сверкают нити серебра,
 
 
А у другого голова черна,
И оттого не может быть умна?
 
 
Сей юноша не раз уже в бою
Являл мне проницательность свою.
 
 
Коль ищешь суть, на внешность не смотри,
Но разгадать старайся, что внутри!»
 

Раб Сонкур

   В образах эмира и раба явлены два разряда людей: одни пекутся о мирском (хозяин, обладающий и кичащийся властью), а другие заботятся о духовном (раб, не имеющий ничего своего, т. е. уповающий только на Бога). Рассказ двояким образом отвечает на вопрос: почему конкретный человек принадлежит к тому или иному из этих разрядов? Первый ответ – традиционный: такова воля Создателя («Мне дал упражняться в молитве и вере // Тот Самый, Кто держит тебя возле двери»). Более глубокий пласт понимания приоткрывается через сравнение духовного человека с рыбой, а плотского – со зверем, который по своей природе не может обитать в воде (вода – распространенный суфийский образ единения со Всевышним): «Пойми же, так было всегда и везде, // Что звери – на суше, а рыбы – в воде». Следовательно, предрасположение каждой души к тому или иному образу жизни определено тем состоянием, в котором она вступила в наш мир.
    Д. Щ.

Раб Сонкур

 
Сонкуру хозяин промолвил: «Мой раб,
Отправиться в баню с тобой нам пора б!»
 
 
Неся притирания, щелок, лохани,
Сонкур за хозяином двинулся к бане.
 
 
Молитвы полуденной срок наставал,
В мечеть муэдзин мусульман созывал.
 
 
Раб молвил: «Хозяин! Душа жаждет света,
И вот уже слышен призыв с минарета.
 
 
Позволь мне в мечеть на молитву зайти,
Хвалу Господину миров вознести,
 
 
Пасть ниц средь хранящего веру народа.
А ты подожди, если хочешь, у входа!»
 
 
Хозяин остался у двери. Вот срок
Молитвы полуденной вскоре истек,
 
 
Уж вышли наружу и старцы и дети,
И только Сонкур оставался в мечети.
 
 
Хозяин Сонкура позвал, осердясь,
А тот ему: «С Богом сокрытая связь,
 
 
Хозяин, сильней твоего повеленья:
Он держит меня в состоянье моленья!
 
 
Немного еще ты у двери побудь,
Я выйду – и сразу продолжим наш путь!»
 
 
Но, сколько хозяин ни звал, ни кричал,
Все тот же ответ он опять получал.
 
 
Спросил он: «К чему препирания эти?
Зачем ты один остаешься в мечети?»
 
 
А раб: «Уж давно бы я вышел, да вот —
Создатель отсюда уйти не дает:
 
 
Мне дал упражняться в молитве и вере
Тот Самый, Кто держит тебя возле двери!..»
 
 
...Не пустит на сушу морская волна
Того, кому глубь в обладанье дана,
 
 
И в бездну морскую не выпустит суша
С рожденья на ней поселенные души.
 
 
Пойми же, так было всегда и везде,
Что звери – на суше, а рыбы – в воде!
 

Царь и мудрец

   Под покровом внешней морали здесь скрывается иносказание о том, что человек может осознавать себя как на уровне духа (рух), так и на уровне животной души ( нафс). Человек, отождествивший себя с высшим «Я» («мудрец»), управляет своими страстями («Гневом и Вожделеньем»), а находящийся на «плотском» уровне («властитель») – ими порабощен.
    Д. Щ.

Царь и мудрец

 
Сказал властитель, встретив мудреца:
«Мы чтим в тебе духовного отца.
 
 
О суфиях заботы нам не чужды, —
Скажи, какие ты имеешь нужды?»
 
 
А тот: «Я обеспечен всем вполне,
Ведь двое слуг прислуживают мне,
 
 
Из коих каждый в сане столь великом,
Что сам приказы отдает владыкам!»
 
 
А царь в ответ: «Сколь речь твоя странна!
Я им служу?! Но как их имена?»
 
 
Мудрец ему: «О да, свои веленья
Тебе диктуют Гнев и Вожделенье.
 
 
Ты думаешь – над нами ты царишь,
А сам всечасно волю их творишь,
 
 
Лишь царское себе присвоив имя.
Но настоящий царь владеет ими!»
 

VI. Уроки в медресе

   Медресе» (религиозным училищем) для наставляемых душ служит весь мир, а «учебными пособиями» – все его обитатели, все стихии, все события и явления жизни. «Урок», преподаваемый Богом душе, ни на миг не прекращается. Эти положения суфизма иллюстрируются притчами, включенными в данный раздел.

Побег от смерти

   Притча как бы иллюстрирует слова Корана: «...Ни один человек не знает, что случится с ним завтра; ни один человек не знает, на какой земле он умрет...» (31, 34) – и содержит скрытый призыв стремиться не к внешним, материальным («чтоб в Индию он был перенесен»), а к внутренним, духовным, переменам.
    Д. Щ.
   ***
   Убежать от самого себя, а следовательно, и от собственной судьбы – невозможно. Единственная альтернатива – достойно встретить ее лицом к лицу. Из притчи следует, что перемена места жительства, работы, брачного партнера и т. п. не решают экзистенциальных проблем человека. Поэтому столь важно объяснить ученику, что же именно может реально повлиять на его судьбу и решить его внутренние проблемы. То, что герой притчи перед смертью переносится из Святой земли – Иудеи – в языческую Индию, намекает на его греховность. Выходит, что он не прибег к главному средству, позволяющему избежать злой участи, – раскаянию...
    М. Х.

Побег от смерти

 
Однажды некий подданный с поклоном
Предстал перед мудрейшим Соломоном:
 
 
«Царь, до зари внезапно я проснулся —
Ко мне Владыка смерти прикоснулся,
 
 
Да, наяву узрел я Азраила,
И дрожь предсмертная меня пронзила!»
 
 
«Чего ж ты хочешь?» – молвил повелитель.
«О Царь, ты и над духами правитель,
 
 
Так повели же одному из них,
Чтоб в Индию меня умчал он вмиг!..»
 
 
...Царь повелел, решив, что это – благо,
И очутился в Индии бедняга...
 
 
Все это было на заре. А днем
Сам Азраил предстал перед царем.
 
 
И царь ему: «О скорбный вестник выси,
Зачем ты утром смертному явился,
 
 
Прервав его покой, нарушив сон?
Чтоб в Индию он был перенесен?!»
 
 
И Азраил в ответ: «Я удивился,
Поскольку за душой его явился,
 
 
При этом Бог сказал мне, что она
Расстаться с телом в Индии должна,
 
 
А я его здесь – в Иудее – встретил...
Но тут же налетел какой-то ветер,
 
 
Унес его туда, и там как раз
Я выполнил Божественный приказ...»
 
 
...Мы вечно суетимся, убегаем,
И тем спастись и скрыться полагаем, —
 
 
Но от кого? Задумайся на миг:
От Бога? Или от себя самих?..
 

Шах и мат

   Под видом шаха (царя) в суфийской образной системе нередко выступает человеческий дух, а под видом его слуги (в данном случае шута) – эмоционально-физическая природа человека. Данная притча своеобразно иллюстрирует внутреннюю борьбу в человеке (ср. в Новом Завете: «...Плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся...» – Гал. 5, 17). Вместо того чтобы стремиться к гармонии между противоположными началами своей природы (к чему призывают суфийские мудрецы), религиозный фанатик, терпя многочисленные «поражения» от своих вышедших из-под контроля страстей, пытается в ответ подавлять в себе естественные потребности – «умерщвлять плоть». Как бы от лица последней – шут и заявляет шаху: «Ведь мне, хоть я ни в чем не виноват, // Ты сам теперь объявишь: „Шах и мат!..“»
    Д. Щ.
   ***
   Если во многих других притчах Руми речь идет о противоборстве «духа и плоти» (олицетворяемых соответственно в образах человека и животного), то в данном случае конфликт («шахматная партия») происходит между интеллектуально-волевым началом и эмоциональной сферой, которые оба представлены людьми – шахом и его шутом (животное – символ плоти – здесь отсутствует). Иными словами, в сражение вступают рациональное и иррациональное начала в человеке. Заметим, что шах (разум) довел шута (чувство) до отчаяния («а шут, как на ветру бедняк нагой, дрожал пред шахом»), что привело в конце концов к повторному поражению шаха, который снова получил мат (араб. мат – «смерть», т. е. разум отключился и оставил ситуацию вне своего контроля). Смысл притчи в том, что человек должен крайне внимательно прислушиваться к своей эмоциональной сфере («шуту»), не подавляя ее, но стараясь установить в своей жизни равновесие между разумом и желаниями.
   Вспомним, что наиболее жестокими тиранами и инквизиторами (в широком смысле) бывали крайние аскеты, т. е. люди, подавлявшие в себе даже естественные желания. Последнее, в конечном счете, приводило их самих к духовной смерти, а бесчисленное множество их жертв – к смерти физической.
    М. Х.

Шах и мат

 
Игра продлилась несколько минут,
И шаха в шахматы обставил шут.
 
 
Тут по? лбу шах шута огрел доской:
«Пусть впрок тебе пойдет урок такой,
 
 
Фигурами не двигай невпопад,
Не объявляй внезапно: „Шах и мат!“
 
 
Игру придется заново начать —
Тебя азам я стану обучать!»
 
 
А шут, как на ветру бедняк нагой,
Дрожал пред шахом – и ни в зуб ногой.
 
 
Но понемногу вновь в игру включился
И обыграть владыку изловчился.
 
 
И тут он, в завершение игры,
Забился под подушки и ковры —
 
 
И возопил: «О шах, я сам не рад,
Но снова объявляю: „Шах и мат!“»
 
 
Шах огляделся и спросил: «Ты где?»
А шут ему: «Я понял – быть беде,
 
 
Коль станем правду говорить владыкам,
Не пряча голову, с открытым ликом!
 
 
Ведь мне, хоть я ни в чем не виноват,
Ты сам теперь объявишь: „Шах и мат!..“»
 

Безнадежный больной

   «Безнадежно больным» является нафс, которому, согласно суфийскому учению, предстоит погибнуть вместе со смертью тела (в отличие от более высоких уровней личности, бессмертных по своей природе). Зная о своей смертности, нафскрайне эгоистичен и необуздан в своих желаниях. Однако, если разум человека («судья») потворствует нафсувместо того чтобы обуздывать его, то самому разуму приходится плохо («И – бац – судье заехал по затылку! // И должен был судья ему платить...»). Рассказ иллюстрирует суфийский призыв к постоянному самоконтролю.
    Д. Щ.

Безнадежный больной

 
Больной явился к лекарю в тоске:
«Ты пульс пощупай на моей руке —
 
 
Я чувствую, пора определиться
С тем, сколько жизнь моя еще продлится!»
 
 
Врач пульс пощупал – и смекнул в момент,
Что не протянет долго пациент.
 
 
Но лекарь мудр и осторожен был
И от больного эту правду скрыл,
 
 
Сказав: «Чтоб жизни сохранять пыланье,
Всечасно исполняй свои желанья,
 
 
Не ставь своим хотениям преград,
И этим удалишь из тела яд.
 
 
Покорен будь сердечному веленью —
Ведь это путь кратчайший к исцеленью!»
 
 
Больной воспрянул: «Сладок твой совет,
Об этом дне мечтал я много лет!» —
 
 
И, рад и счастлив, полетел, как птица,
К прозрачному ручью – воды напиться.
 
 
Он подошел к воде, а в то мгновенье
Свершал почтенный суфий омовенье.
 
 
Больной взмахнул рукой в азарте пылком
И суфию заехал по затылку:
 
 
Мол, лекарь, чтоб я больше не болел,
Осуществлять желанья мне велел!
 
 
Огретый суфий в гневе обернулся,
Ответно на больного замахнулся,
 
 
Но тотчас разглядел, что тот, бедняга,
И тощ, и еле дышит, доходяга.
 
 
И так решил: «В болезненном угаре
Сей муж! И если я его ударю,
 
 
То он в живых останется навряд:
Тогда меня осудят и казнят!
 
 
Ну нет, я не безмозглая зверушка,
Ведь за приманкой кроется ловушка.
 
 
Коль дело до конца не решено,
Подумай, чем закончится оно!» —
 
 
И, взяв больного за рукав халата,
Повлек его в судебную палату.
 
 
Там, оглядев ответчика, судья
Спросил: «Истец! В чем жалоба твоя?»
 
 
А тот: «За наглость мужа накажи!
Пороть плетьми публично прикажи,
 
 
Иль пусть его с позором провезут
По городу – да будет скор твой суд!»
 
 
Сказал судья: «Ответчик сей таков,
Что не хватает подходящих слов,
 
 
Чтоб описать, насколько болен он:
Один толчок – и дух из тела вон!
 
 
Как стану бледной тени я грозить,
Пороть плетьми, по городу возить?
 
 
А если б камень на тебя упал,
То ты и с камнем бы судиться стал?
 
 
Чтоб милость у Аллаха обрести,
Ты, суфий, полумертвого прости:
 
 
Ведь шариата суд, в конце концов,
Живущих судит, а не мертвецов!»
 
 
А тот: «Да как такое может быть:
Суд разрешает людям встречных бить?!»
 
 
Судья ж ему: «Поведай лучше мне:
Какая сумма есть в твоей суме?»
 
 
«Да в ней, судья, почти и денег нет,
Сам погляди: всего лишь пять монет!»
 
 
«Три мне отдай за справедливый суд,
А две ему: они его спасут,
 
 
Он хлеб вкуси?т – и просветлеет взор!»
Тут суфий – в крик: «Сколь глупый приговор!
 
 
Судья, я речь обжалую твою!..»
...Меж тем больной воззрился на судью:
 
 
Мол, лекарь, чтоб я больше не болел,
Осуществлять желанья мне велел!
 
 
Сейчас я и недуг свой подлечу,
И от судьи монеты получу!
 
 
И он взмахнул рукой в азарте пылком,
И – бац – судье заехал по затылку!
 
 
И должен был судья ему платить:
Что делать – приговор не воротить!..
 
 
...Кто ближнему копает яму – тот
Сам, оступившись, в яму упадет!..
 

Похороны отца

   История содержит суфийскую переоценку обычных житейских представлений о «благости» земной жизни и «ужасе» перехода в мир иной. При внимательном духовном взгляде оказывается, что именно жизнь в вещественном мире обладает качествами предполагаемого «посмертного бытия», являясь средством наказания и исправления грешной человеческой души.
    Д. Щ.

Похороны отца

 
В пути погребальном над телом отца
Почтительный сын причитал без конца:
 
 
«Родимый, тебя в темном доме поселят,
Тебе даже коврика там не подстелят,
 
 
Лампадку тебе не засветят во мгле,
И будешь лежать на холодной земле!
 
 
Там глаз не раскроешь ты в ясное небо,
Там ты не отведаешь мягкого хлеба,
 
 
Там даже на помощь средь всех этих бед
К тебе не придет ни родной, ни сосед.
 
 
Родимый! Во мрак гробового жилья
Уйдет величавая статность твоя!..»
 
 
...Джуха, услыхав, что твердил тот юнец,
К отцу подбегает: «Ты слышал, отец?
 
 
Ведь каждому ясно по этим словам —
Покойника тащат прямехонько к нам!»
 
 
Отец отвечает: «Ты что, идиот?» А тот:
«Все приметы подходят! Ведь вот —
 
 
Ни хлеба у нас, ни ковров, ни лампад,
И прямо во тьму упирается взгляд,
 
 
И нечем дышать... Нет сомнения в том,
Что люди покойника тащат в наш дом!»
 

Султан и воры

   Мотив ночных путешествий переодетого в простое платье султана Махмуда Газневида (см. притчу «Жемчужина») восходит к старинным фольклорным источникам (ср. странствования царя Соломона в агадических легендах, «переодевание» халифа Гаруна аль-Рашида в «Сказках тысячи и одной ночи» и т. п.). В данном рассказе султан представляет высшее «Я» человека, его духовный разум, а ночные воры – совокупность его чувств: слух («чуткие уши»), зрение («ясные очи»), осязание («необычные руки»), обоняние («недюжинный дар»), интуицию («взбираться... до самых небес»). Земные чувства человека «обкрадывают» его духовный разум («и вот уже воры – пред царской казной»), поскольку они нацелены на восприятие внешнего мира, в то время как цель суфия – самопознание, «внутреннее» восхождение к Истине. Руми показывает, как, поначалу приобщившись к чувствам и завоевав их «доверие» («сошелся с ночными ворами»), дух впоследствии может получить над ними власть («воры пред шахом простерлись в пыли»). Это происходит «утром» – с рассветом, означающим духовное пробуждение после «ночи» неведения. В это время дух, воссев на трон, возвращает себе то владычество над чувствами, которого был лишен «средь ночи», и чувства начинают обретать в нем настоящий «свет познания» («верни упованье лишенным надежды»). На достижение таких взаимоотношений между духом и чувствами направлена многолетняя суфийская практика самосовершенствования.
    Д. Щ.

Султан и воры

 
Приняв горожанина скромного вид,
Скитался ночами Махмуд Газневид,
 
 
И как-то сошелся с ночными ворами,
А те похвалялись своими дарами:
 
 
«Пусть тот, кто способен на больший обман,
Над нами и властвует, как атаман!»
 
 
И первый изрек: «О погибшие души,
Бесценный мой дар – это чуткие уши,
 
 
Мне ясен, я в этом признаться готов,
Язык всех зверей, но особенно – псов!»
 
 
Второй сообщил: «О исчадия ночи,
Судьбой мне подарены ясные очи,
 
 
Кто мне на глаза попадется хоть раз,
Того, снова встретив, узна?ю тотчас!»
 
 
А третий сказал: «О сыны адской муки,
Мне свыше даны необычные руки,
 
 
Все воры в округе зовут меня, чтоб
Под стену иль изгородь сделать подкоп!»
 
 
Четвертый: «О слуги дурного желанья,
Мой признак – недюжинный дар обонянья:
 
 
Принюхавшись к легкому следу в пыли,
Меджнун узнавал, где ступала Лейли,
 
 
А я по особенному аромату
Всегда узнаю?, где запрятано злато!»
 
 
А пятый: «О вы, мои мрачные братцы,
Мой дар – на вершины и стены взбираться,
 
 
И даже на башню до самых небес,
Закинув веревку с крюком, я бы влез!»
 
 
Тут воры спросили, взглянув на Махмуда:
«А ты про какое расскажешь нам чудо?»
 
 
А он: «В трудный миг вам поможет всегда
Волшебным движеньем моя борода:
 
 
В несчастиях я бородой помаваю
И этим преступника грех покрываю, —
 
 
Едва потрясу бородой и кивну,
Как вору тотчас же прощают вину!»
 
 
«Твой дар представляется самым желанным,
Отныне ты будешь у нас атаманом! —
 
 
Воскликнули воры. – А наших сердец
Желанье – ограбить султанский дворец!..»
 
 
...Бесшумно к стене они крались, однако
Залаяла, запах почуяв, собака,
 
 
И, на понимание слов ее скор,
«Меж вами – султан!» – перевел первый вор.
 
 
Но тут посчастливилось пятому вору
На гладкой стене обнаружить опору,
 
 
И всех переправил он в сад прямиком
При помощи длинной веревки с крюком.
 
 
Четвертый же вор, виртуоз аромата,
Принюхавшись, понял, где спрятано злато,
 
 
А третий проделал подкоп под стеной,
И вот уже воры – пред царской казной!
 
 
Вот именно здесь, возле цели заветной,
Властитель и скрылся от них незаметно:
 
 
Он выведал всё – их дома, имена...
А утром – тревога: исчезла казна!
 
 
Тут хитрый Махмуд снарядил свою стражу,
Чтоб всех, совершивших полночную кражу,
 
 
Нашли – и в оковах к нему привели.
И воры пред шахом простерлись в пыли.
 
 
Взглянув на царя, вор второй – ясноглазый —
В Махмуде ночного сообщника сразу
 
 
Узнал – и воззрился на край бороды
Султана, как будто просящий воды —
 
 
На облако, иль на знаменье Аллаха —
Пророк! И во взгляде том не было страха:
 
 
Чего же бояться, когда приговор
Почти изречен?! И промолвил тот вор:
 
 
«Сиятельный, будь с нами ласков, как прежде,
Верни упованье лишенным надежды,
 
 
Скорей, о султан, потряси бородой —
И наши грехи милосердьем покрой!»
 

Лунное полотно

   Под «сиянием луны» в данном случае подразумевается «вдвойне нереальная» сущность нашего мира (Луна сама светит отраженным сиянием Солнца, а ее свет на Земле – есть «отражение отражения»). Пробуждение («утром, чуть пробудится душа») в притче означает кончину, за которой последует осознание тщетности прожитой жизни у тех, кто не обрел реального мистического опыта. Подобные люди не могут быть наставниками на пути приближения к Богу и стяжания истинного Света.
    Д. Щ.

Лунное полотно

 
Сей мир – базар, где мы обведены
Вкруг пальца: нам сияние Луны
 
 
Сбывают, как льняное полотно,
И в темноте нам нравится оно.
 
 
Лучи волшебник выдает за лён,
И до зари наш разум усыплен.
 
 
Ах, сколько денег – драгоценных лет —
Мы отсчитали за обманный свет!
 
 
А утром, чуть пробудится душа, —
Где ж лён? И на ладони – ни гроша!..
 

Ядущий и ядомый

   Душа, целиком погрузившаяся в материальные заботы и отождествившая себя с телесной субстанцией («ищущая и поглощающая пищу»), будет сама «съедена» вещественным миром, поскольку лишилась своей духовной основы, – таков смысл этой притчи.
    Д. Щ.

Ядущий и ядомый

 
Едва лишь птица изловила мошку,
Ту птицу за крыло схватила кошка.
 
 
Так два обеда меж собой совпали:
И птица ела, и ее съедали.
 
 
Кто сам себя считает веществом —
Всегда вкушает и всегда ядом!
 

Судьба

   Владелец лавки в этой притче означает разум, спешащий осуществить свои намерения, исполнить свой земной долг («с утра спешивший»). «Нарядные жены» – чувственные желания – мешают ему «пройти», т. е. достичь своей цели, на что он горько сетует («вас слишком много»). Однако эмоции не зря созданы Богом: при их отсутствии теряется сам смысл человеческого существования («вас самих бы не было на свете»). Именно опираясь на сферу чувств, человек постепенно учится любви к Создателю, которая является главным предметом, преподаваемым в школе земной жизни. На начальных этапах развития душа подготавливается к этой любви путем совершенствования эмоциональной сферы.