Рясной Илья. Большая стрелка

   — Я-то рассмотрел.
   Следующее открытие было гораздо удивительней.
   — А вот этого я знаю, — Гурьянов взял очередную фотографию.
   — Шадрин Владимир Николаевич, — прочитал Влад. — Кличка Шайтан.
   — Да. Шайтаном его прозвали еще по месту службы.
   — В армии?
   — Да. Сержант-сверхсрочник из бригады спецназа ГРУ. Он был просто создан для такой работы, обладал прекрасными данными. Их группа попала в засаду в Таджикистане, когда там был пик столкновений с исламистами и из Афгана шли банды. Пленных переправили на территорию Афгана. Нам поручили провести мероприятия по их освобождению.
   — Ты уверен, что это он?
   — Да. Шайтан просидел пять месяцев у духов. Но когда мы его вызволяли, он был совершенно спокоен. И воспринял наше пришествие абсолютно равнодушно. Ему было все равно, придем мы или его палачи.
   — Реактивное состояние?
   — Да. С головой у него там явно стало не в порядке. По здоровью его комиссовали. Потом мы наводили справки — в плену он держался молодцом.
   — По оперданным, именно он заминировал в Ахтумске спортзал, где под обломками была погребена группировка Боксера — тамошнего авторитета.
   — Правильно. У него специализация была — взрывник. А обучают в спецназе хорошо.
   — Список у него бандитский послужной… — Влад только покачал головой.
   — Такие люди не боятся смерти. И не любят жизнь, — произнес Гурьянов.
   — А что любят?
   — Фейерверки. В них осталась какая-то неутоленная страсть к разрушению. И вопрос номер один — почему ахтумские решили тебя убить?
   — Тоже хотелось бы знать, — сказал Влад.
   — Возможно, они получили информацию, что ты копаешь на них, — предположил Гурьянов.
   — Откуда получили? И почему решили сразу грохнуть? Почему?
   — Кто-то на тебя, Влад, отстучал по полной программе.
   — Кто?
   — Может, твой Крошка?
   — Крошка? Вряд ли. Мы же с ним только что виделись. Адрес мой он не знает. Представь, он должен был тут же побежать к ахтумским, доложиться. А они должны были бы тут же пробить мой адрес и нагрянуть по нему. Нет, чепуха, — заключил Влад. Помолчал и продолжил мысль:
   — Кроме того, если бы и заложил меня, то, после долгого базара, выторговал бы себе что-нибудь. Да и для этого он должен быть у них на крючке.
   — Но сбрасывать нельзя со счетов этот вариант.
   — Можно.
   — И кстати, Влад, тебе домой дорога заказана.
   — Это я понимаю. Теперь главный вопрос — где искать этих гаденышей, — сказал Влад, кладя руку на досье.
   — Эти документы нам не сильно помогут, — заметил Гурьянов. Ведь под каждой фамилией члена ахтумской организованной преступной группировки стояло короткое: местонахождение неизвестно.
 
   — Теперь остается расстаться с новым директором и главным бухгалтером, — потер руки Гринберг. — И «Эльбрус» — флагман производства, державший не один год переходящее красное знамя, — наш, господа. Наш, — потер он пухлые нежные руки.
   Художник внимательно посмотрел на Гринберга и осведомился:
   — Всего двоих, да?
   — Да. И потом надо будет еще решить вопрос с армянами, которые стоят за Ашотиком. У них свои взгляды по поводу собственности на «Эльбрус». Ну, там тоже, может, придется одного-другого на кладбище спровадить, — махнул небрежно рукой Гринберг. — Но это уже по обстановке.
   — Еще, значит, парочка жмуриков.
   — А какие-то трудности? — удивился Гринберг, недоуменно посмотрев на Художника.
   Они встретились с глазу на глаз на одной из квартир Гринберга, куда тот таскал любовниц. Когда Хоша исчез, переговариваться им стало легче.
   — Ах, какие трудности? Ты насчитал уже толпу жмуриков. А я не похоронное бюро! — зло произнес Художник, прекрасно знавший, что убить человека не так просто и достаточно опасно. — Это дорого стоит.
   — Так ведь и «Эльбрус» недешев.
   — Ладно, подумаем, — согласился Художник. — Только тогда будем ломать голову, как делить свалившеесй богатство.
   — Как делить? — непонимающе посмотрел на него заместитель по коммерции.
   — Я считаю, делить надо по-братски. Половина на половину от новых акций.
   — Ну, знаешь, Художник! — возмутился Гринберг. — Я за десять тысяч баксов могу нанять добросовестных специалистов, которые вполне справятся с задачей, — излагал он гладко, казенно, как на встречах с партнерами.
   — А мне никого и нанимать не надо. Я тебя просто зарежу. Как свинью, — Художник поиграл возникшим как по волшебству в пальцах ножом.
   — Ты… Да как ты…
   — Как свинью, — повторил Художник.
   — Но половина…
   — А ты сколько предлагаешь?
   — Ну, пять процентов. Это немало.
   — Только визжать будешь, когда железо через жирок твой пройдет.
   — Ну, семь.
   Торговались они остервенело. Но наконец достигли взаимоприемлемых условий.
   Новый директор ликеро-водочного комбината, бывший ранее заместителем, Ашот Амбарцумов и бухгалтерша, тридцатидвухлетняя красивая блондинка Наталья Глущина, по четвергам ужинали в ресторане «Синий парус», а потом в сопровождении шофера и охранника ехали в загородный дом продолжать банкет при свечах в постели.
   Когда их темно-вишневый «Вольво» двинулся в направлении загородного дома, на трассу на третьем километре Московского шоссе с проселочной дороги выехал «КамАЗ», который, по сводкам, проходил как угнанный три часа назад.
   От удара «Вольво» вынесло на обочину, и она ткнулась в овраг носом, замерла.
   Из машины выскочил телохранитель и тут же рухнул от автоматной очереди. Потом киллеры выпрыгнули из кузова, подошли и методично всадили каждому еще по пуле.
   На похоронах Амбарцумова Лев Гринберг плакал. И говорил речь на панихиде, где собрались и заводчане, и областные руководители, с надрывом говорил:
   — Ашот… Он… Он был не просто начальником… В нашем возрасте трудно находить новых друзей. А старые друзья уходят. Хорошие друзья. Добрые друзья. И нам остается ждать только встречи с ними там…
   Что скажут друзья, встретив его на том свете, Гринберг старался не думать. И плакал он искренне. Ему и правда было жаль Ашота. Тот действительно был его другом. Но дружба дружбой, а денежки врозь.
   — Я верю, что Ашот не останется неотмщенным. Что кара падет на подлых убийц! — завершил на пафосной ноте свою речь Гринберг.
   Через два дня на него вышли армяне. Один из главарей арминской диаспоры Раф Григорян потребовал встречи. И немедленно.
   — Конечно, Раф. Конечно, — затараторил Гринберг. — Когда скажешь…
   В кабинет Раф заявился с двумя смуглыми, мощного телосложения армянами, сильно похожими на людей, готовых на все. Мрачные лица. Недобрые взоры. В этих взорах читались очень уж нехорошие обещания.
   — Здравствуй, дорогой. Какая потеря, — рванулся навстречу Григоряну Гринберг.
   — Кто мог это сделать? — не пожимая руки, Раф уселся в кресло. — Кто?
   — Сразу скажу. Это или Леня Нарусов… или бандиты тамбовские. У них пересекались интересы. Тамбовцы задолжали Ашотику большие деньги.
   — Хотелось бы верить, — пронизывающе посмотрел на хозяина кабинета Раф.
   — Потом разговор вошел в более мирное русло. Они повздыхали о погибшем товарище. И наконец перешли к главному.
   — Знаешь, ведь и наши интересы в «Эльбрусе» присутствовали, — произнес Раф буднично, кидая утверждение, не подлежащее обсуждению и доказыванию. — Доля акций его нам переходит. И вместе подумаем, как править будем.
   — Есть собрание акционеров, — сухо произнес Гринберг. — Есть существующий порядок, по нему этот вопрос и будем решать.
   — Акционеры? — удивился Раф. — Это слова мальчика?
   — Это слова законопослушного человека. Это же не Ашота артель. И не моя. Это акционерное общество. И здесь свой порядок решения вопросов.
   — Нет, уважаемый. Это именно ваша артель. И не надо прикидываться… Клянусь, если ты причастен к смерти Ашота, ты заплатишь. Но пока я не знаю этого — мы друзья. И партнеры в бизнесе.
   — Партнеры? А если нет?
   — На нет и суда нет. Без суда все решим. Понимаешь? Все будет хорошо…
   — Вот что, — Гринберг вздохнул поглубже, кинув взор на часы. — Я думаю, вам лучше уйти.
   — Мы уйдем. Придут другие, — с угрозой пообещал Раф. — Ты этот разговор всю жизнь помнить будешь. До последнего слова.
   — Угрожаете?
   — Нет, — отрицательно покачал головой Раф. — Только напоминаю…
   Тут затренькал телефон в его кармане.
   — Да, слушаю…
   — Папа, — послышался голос. — Папа… Детский крик отдалился и захлебнулся. Послышался густой бас:
   — Здорово, армянин. Как живешь?
   — Кто это? — Раф почувствовал, что внутри все холодеет. На лицо наползла бледность, а сердце сжалось.
   — Друзья твоей семьи.
   — Где Роберт?
   — Тут. Я ему конфетку дал… Теперь слушай, армян. Ты туда больше не ходи. Не стоит. Хорошая семья, прекрасный ребенок, ну что еще армянину надо? Губит людей жадность. Ты понял?
   — Отпустите ребенка.
   — Отпустить? Какие вопросы? Иди, Роберт. Иди, крошка…
   — Дай мне его! — крикнул Раф.
   — Папа, — послышался вновь детский крик.
   — С тобой ничего, сын? Все нормально?
   — Да.
   — Тебя не били?
   — Нет…
   — Хорошо, маленький. Хорошо, — руки Рафа тряслись.
   — В общем, ты понял… Армян, я тебя знаю. Ты отправишь своих в Армению или в Лондон — в безопасное место. Мы с детьми не воюем. Но сам умрешь. И деньги тебе только на похороны понадобятся… У тебя же магазины, мебельная фабрика. Тебе что еще надо? Живи тихо.
   — Отпусти ребенка.
   — Уже ушел… Раф сжал телефон.
   — Что? — спросил Рафа по-армянски его сопровождавший — бывший чемпион Армении по греко-римской борьбе в тяжелом весе, ныне хозяин кафе «Арарат».
   — Пошли, — глухо произнес Раф.
   — Да что там?
   — Пошли!..
   Они удалились.
   Когда Раф приехал домой, сына не было. В милицию звонить не решался. Поднял на ноги всех армян, и они метались по городу, искали мальчишку, опрашивали учителей.
   Сын Рафа нашелся через три часа на бензоколонке в тридцати километрах от города.
   — Как ты? — поглаживая ребенка по голове, спрашивал Раф, чувствуя, как из глаз катятся слезы. Ребенок выглядел довольно бодрым.
   — Они меня отпустили. Папа, они тебя испугались, — говорил он, и владел им сейчас не пережитый ужас, а гордость за своего отца, которого боятся даже бандиты.
   Вечером Раф собрал своих земляков. И обратился к хозяину кафе «Арарат», отвечавшему за безопасность общины и поддерживавшему связи с преступным миром, в том числе и с авторитетными армянскими ворами в законе, которые преимущественно проживают в Москве:
   — Узнай, кто это… Гринберг. Кто стоит за ним?
   — Руднянские его прикрывали, — сказал хозяин «Арарата».
   — Кто такие? — спросил Раф. — Я слышал о них?
   — Бандиты. Говорят, они поучаствовали в боксерской кончине.
   — Кто из них посмел? Я хочу, чтобы они умерли… Я хочу, чтобы умер Гринберг. Сегодня же жену и детей — в Ереван. А там поглядим.
   — Война? — спросил хозяин «Арарата».
   — Война!
   Шпану отвадить — куда ни шло. У диаспоры есть прикрытие и в милиции, и в депутатском корпусе. Есть свои боевики, прошедшие Карабах и умеющие воевать. Но большая мафиозная война — это слишком тяжелое испытание.
   — Мы сейчас не можем себе этого позволить. Мы слишком глубоко вросли корнями здесь. Нам не хватит людей и оружия, — сказал хозяин «Арарата».
   — Людей надо звать! — сказал Раф.
   — Кого?
   Раф задумался на миг и произнес резко:
   — Гарика с его бандитами Ты же хорошо знаешь Гарика.
   Он поможет.
   Гарик был вором в законе из Подмосковья. Он несколько раз оказывал диаспоре услуги, в том числе и силового характера.
   — Он много возьмет за такое дело, — сказал хозяин «Арарата».
   — Что деньги? — Раф хлопнул в ладоши возбужденно. — Это щенки. Щенки пугливые. Им стоит лишь показать большую собаку.
   — Хорошо. Хорошо, Раф, — без особого воодушевления произнес хозяин «Арарата».
 
   — Я перезвоню через пять минут, — Влад нажал на кнопку и отложил сотовый телефон на журнальный столик.
   — Крошка? — спросил Гурьянов, отхлебывая чай с лимоном.
   — Он самый. Встречи хочет.
   — Узнал что-то?
   — Говорит, есть кое-что.
   — На день раньше объявился.
   — Подсуетился.
   — Или нашел, кому тебя продать, — возразил Гурьянов.
   — Вряд ли… Встречаться с ним все равно надо.
   — Надо… Но не на отшибе, а в общественном месте. Не слишком многолюдном, но и не в пустынном. Лучше в каком-нибудь метро. Я тебя буду контролировать.
   — Если решили грохнуть, и в метро грохнут.
   — Не грохнут, Влад… Давай так. Метро «Тушинская». У первого вагона. На скамейке. По сотовому телефону постепенно выведешь его к цели. Мы будем ждать там. При первой опасности — отход.
   — Перестраховщик, — сказал Влад.
   — Просто жизнь люблю.
   — Я тоже, — Влад взял телефон и набрал номер Крошки.
   — Еще раз привет, Крошка. Значит, так, ты выдвигаешься сейчас к метро «Баррикадная» и ждешь там. В два часа я тебе звоню, и мы договариваемся где и как.
   — Это еще что? — возмутился Крошка. — Давай сразу. Чего меня как пацана гонять?
   — Я тебе все сказал, дружище. Понимаешь?
   — Да не лох. Понимаю…
   Гурьянов покопался в гардеробе хозяина квартиры. Извлек кожаную безрукавку — та была тесновата, но подходила. Нашел просторную клетчатую рубашку. Джинсы не налезли, пришлось оставить свои брюки. В серванте он присмотрел серебряную клипсу, которую прицепил к уху, и еще синие, круглые, как у кота Базилио, очки, устроившиеся на носу. И приобрел вид хиппи-оригинала, пытающегося молодиться и не выпадать из доброй хиппюжной тусовки.
   — Тебе идет, — улыбнулась Вика, пристально разглядывая его.
   — А что? Когда дела закончим, уйду хипповать. От кого из рок-певцов сейчас девахи балдеют?
   — От Кая Метова. И от «На-На».
   — Во-во, — он поцеловал ее. — Буду похож на них.
   — Хватит ворковать, голубки, — зашел в спальню Влад. — Поехали. Нас громила заждался.
   — Поехали, — Гурьянов спрятал пистолет за поясом под рубахой.
   Преодолев пробки, они доехали до «Пушкинской», оставили в переулке машину и сели в метро. Народу там было полно, несмотря на то что час пик давно минул. Они добрались до «Тушинской».
   — Давай наверх. И веди Крошку по телефону сюда, — велел Гурьянов. — Но постепенно. Чтобы до последней минуты не знал место встречи. Встречаетесь в конце зала. Держись так, чтобы во все стороны был маневр — на эскалатор, в вагон. Понял?
   — Не дурной.
   — Вот и отлично. Я вон там жду, контролирую. Гурьянов тоже поднялся наверх, купил букет гвоздик и книжку в яркой обложке. Уселся на лавочку.
   До встречи оставалось пятнадцать минут. И нужно было сделаться к этому времени совсем незаметным. Если Крошка приведет за собой людей, что-то соображающих в конспирации, их маскарад стареющего хиппи не введет в заблуждение.
   Рядом ждали кого-то две девчонки лет по двадцати, смешливые, жизнерадостные.
   — Девушки, я обожаю Кая Метова, — подкатил он к ним, включаясь на максимальное обаяние — уж в этом режиме перед ним не мог устоять никто. — А вы?
   Они ошарашенно посмотрели на него. Он улыбнулся. Одна доверчиво сказала:
   — Старье.
   — А нанайцы?
   — Это для пэтэушниц.
   — А для вас?
   — «Синий Ватерклозет». Вот это класс. И Арина. Голос. Манера. Класс!
   — А вы кого-то ждете так трепетно? — спросил Гурьянов, обмахиваясь букетом с цветами.
   — Ну уж не вас, — буркнула вторая девчонка.
   — Я в печали.
   Еще несколько слов — и девчонки втянулись в разговор. И теперь он был не одиноким подозрительным мужчиной, а добрым молодцем с двумя молоденькими девушками.
   Наконец спустился Влад. А через пять минут Крошка устремился вниз по эскалатору. Он двигался, как танк, с недовольными видом человека, который давно забыл, для чего это под Москвой нарыли столько тоннелей и чего там толпится столько людей.
   — Чего за игры? — скривился он, подходя к Владу.
   — Опасные игры, — сказал тот. — Ну, выкладывай.
   — Слухов много ходит. Ахтумские на ножах с Киборгом и его бригадой. Доходило до горячих действий. Как бульдоги цеплялись друг в друга. Ахтумские офис, который под Киборгом был, расстреляли — наняли для этого какого-то безбашенного козла, того убили менты при задержании. Киборг у них три фуры с левой водкой увел. А ахтумские его магазин сожгли. Но нейтралитет сейчас. Вооруженный нейтралитет. Миротворцем между ними Сахо Старый выступал.
   — Примирил?
   — Временно. Ахтумские и Киборг они же безбашенные. Их ничего не остановит.
   — Что за коммерция у ахтумских?
   — Одно время они по заказам каких-то шишек нефтяных работали. Убрали несколько человек. Ресторан «Шанхай» под ними был. Долги вышибают. Но главное — они с одним чудиком работают. Есть такая гнида политиканствующая. Кандидат в депутаты от ЛДПР. На водке деньги делает.
   — Кто?
   — Да есть такой Маничев. Влад изменился в лице.
   — Что, знакомый? — спросил Крошка.
   — Встречались, — кивнул Влад.
   — Но не это самое интересное. По водочным делам Маничев этот деньги качает из Свердловской области. Частью они идут на поддержку партии. Частью делит их с ахтумскими. И привозят их наликом! В чемоданчике — как в кино. Раз в месяц.
   — Много денег?
   — Ты таких не видел.
   — И что, нет желающих позаимствовать?
   — Никто не знает, когда привезут и куда.
   — Откуда такие сведения?
   — От хороших людей.
   — Хорошо. Молодец, — Влад хлопнул собеседника по могучему плечу.
   — Ты обещал про Васька и Лелика прояснить.
   — А чего тут прояснять. Они тебя за дешевого лоха держат. И твое родное ТОО «Барс» стремятся на бабки приспустить.
   Влад выдал информацию, какую махинацию лучшие друзья Крошки решили провернуть, чтобы прикарманить большой кредит. Бандит покраснел и сжал кулачищи.
   — Ну, спасибо, Бронепоезд. Выручил. Ну, Васек, посмотрим, кто из нас лох. Влад усмехнулся.
   — Давай, Крошка. Еще поспрашивай.
   — Поспрашиваю, — произнес Крошка рассеянно — его мысли были заняты тем, как он в свою очередь опустит своих корешей на деньги.
   Влад пошел к вагону.
   Крошка постоял немножко, задумчиво глядя перед собой. Потом побежал вверх по эскалатору.
   Гурьянов, все еще трепавшийся с девчонками, вручил одной из ней букет.
   — Не скучайте. Пока, — и устремился к подъехавшему поезду.
   Девчонки озадаченно посмотрели ему вслед и прыснули. Хипующий старикашка — все, что выше тридцати, виделось им как древняя древность, — им понравился. Вот только что сдернуло его с места, когда разговор едва наладился?
   Гурьянов присмотрел за Владом, когда тот сделал пару пересадок, и признаков «хвоста» не обнаружил. Подошел к нему, сорвав осточертевшие очки и клипсу.
   — Ну чего, панк? — спросил Влад.
   — Крошка, похоже, чист. Иначе обязательно притащил бы за собой наших недругов. Что, сказал интересное?
   — Еще как… Скажи, что бога нет.
   — Вопрос дискуссионный, — сказал Влад.
   — Есть. И играет нами, как в шахматы… Никита, ну кто мог подумать?
   — Объясни.
   — Да есть такой любитель детей. Маничев.
   — Тот, из-за которого тебя с работы поперли?
   — Да. Так вот — он в наших делах завязан.
   — Да. Судьба…
 
   — Здорово, Художник, — Тимоха, одетый в строгий костюм-тройку, диссонирующий с его густо татуированными руками, развалился в низком кресле, положив ноги на журнальный столик.
   Встретились эти двое в зале для приемов фирмы, работавшей под крышей воровского положенца. Обстановка была дорогая, офисная — мягкая мебель, сталь, пластик, вышколенные секретарши, готовые на все, прилизанный хозяин, называвший всех по имени-отчеству.
   — День добрый, — Художник присел в низкое желтое с зелеными полосками кресло, которое приняло его ласково-мягко.
   — Хороша хата. Если бы на Сосьме я думал, что в таких апартаментах буду толковище вести, кореша бы решили, что с головой у Тимохи плохо, — улыбнулся томно положенец. — А я здесь. И фраера с башлями и властью передо мной стелются. И баксы в карманах шуршат. И тачка навороченная. И хата с евроремонтом, четырехкомнатная, которая секретарю обкома не снилась. И быков подо мной целый полк, да все не с перьями, а со стволами. И из мэрии городской ко мне втихаря за советом бегают. Хорошо?
   — Неплохо, — кивнул Художник.
   — Да вот только жаба давит, понимаешь. Проще надо быть. Гордыня — она от черта. Скромнее надо быть. Проще…
   Одна из любимых тем старых авторитетов — о пользе скромности. Она — отголосок тех застойных лет, когда ни одному братану, сколько бы денег он ни нагреб, не пришло бы в голову нацепить на шею цепь толщиной в руку, купить «Мерседес» и пальцевать принародно — мол, я тут самый крутой. Тогда это означало одно — спалить не только себя, но и всю шайку. Однако времена меняются…
   — Наш дом сам знаешь где, — постучал по столу указательным пальцем Тимоха.
   — Отечество нам Царское Село, — хмыкнул Художник.
   — А вот над этим лыбиться не надо, — укоризненно покачал головой Тимоха. — Зона для вора — это свято. Над этим не лыбятся.
   — И в мыслях не было, — сказал Художник. Он никогда не разделял умиления воров по поводу зоны. Больше того, он бы с удовольствием сбросил на свою родную ИТК-6 нейтронную бомбу, чтобы жесткое излучение вывело враз там всех — и администрацию, и весь сброд, который злой волей народного суда был закинут туда. Никого ни на йоту не жалко…
   — Э, за мысли не подписывайся. Мысли ох какие бывают… Ты чего с армянами не поделил?
   — С армянами?
   — Да. Несчастье в городе. Большого человека убили. Директора ликерки. Ашота.
   — Читал. Из-за водки вон столько народу покрошили.
   — «Эльбрус» — твой интерес. Или я запамятовал?
   — Мой. И что?
   — А то, что армяне считают — ты взял там слишком много. Слишком.
   — Я взял? — Приподнял бровь Художник.
   — Я тебе не в упрек, Художник. Я все понимаю. Племя молодое. Алчущее. Да вот только… Художник молчал.
   — Гарик Краснодарский должен приехать. Рассудить вас, неразумных.
   — Гарик? — недоуменно повторил Художник.
   — Не слышал о нем? — спросил Тимоха.
   — Что-то слышал.
   — Он из новых воров. Его четыре года назад в Краснодаре короновали. Так что он вправе вопрос решать.
   — Значит, к нам едет ревизор. Ну а ты что?
   — А я что? Мое дело — общак собрать. И чтоб зоны в области были подогреты. Чтобы сыты, обуты там люди были. Кроме того. Художник, слишком тяжело тебе. Одному ликерку тянуть…
   — Понятно, — кивнул Художник.
   Недвусмысленный намек на участие в прибылях. Выпихнуть его оттуда Тимоха не мог, тем более был уговор, что комбинат достанется руднянской команде. А видеть, как такие куски да мимо рта пролетают, положенцу обидно. И уже забываться начало, кто такой Боксер был, и как он Тимоху прижал, и как авторитет его топтал, где только придется. Все забывается — и обиды, и благодарность. Остается только выгода. Итак, намек Тимохи предельно ясен: «Мы делим по-братски прибыли с завода, я решаю проблемы с заезжими варягами».
   — А когда он будет? — спросил Художник.
   — Завтра.
   — На поезде?
   — Обижаешь. Самолетом.
   — То, что он армянами подмазанный, с самого начала ясно, так что какое решение будет — тут сомнений нет. Ну, а дальше что?
   — За Гариком и закон. И сила.
   — Ага, — согласился Художник. — Сила есть, ума не надо.
   — Ты подумай, как вести себя, — посоветовал напоследок Тимоха. — Только думай не слишком долго.
   — Я подумаю.
   Теперь, когда Хоша исчез, все вопросы решались куда проще. Интересно, но пропажа Хоши никого не взволновала. Некоторые братаны попробовали поставить вопрос: куда делся главарь, но Художник быстро и четко поставил их на место. Родственников у Хоши, которых бы заинтересовала его судьба, не было. И милиция не горела желанием его увидеть. Вот только Галка, оставшись наедине с Художником, неожиданно сказала:
   — Ты… Ты убил его, да?
   — Ты что спрашиваешь, шалава? — грубо оборвал он ее.
   — Я знаю. Чувствую.
   — Жалеешь?
   — Не знаю, — она задумалась. — Козел он… Но иногда бывал хорошим…
   Она заплакала. Художник взял ее за плечи, встряхнул:
   — Слушай меня внимательно. Если кому-нибудь проговоришься о своих умозаключениях — убью. Ты меня знаешь…
   — Нет! Никому! — вдруг в порыве непонятной страсти она кинулась к нему, обвила его ногами. — Я тебя хочу, — зашептала она. — Я только тебя хочу!
   В ту ночь она была в постели как бешеная… Гарик прилетел на следующий день после беседы с Тимохой. «ТУ-154» замер у здания аэровокзала. Из него потянулись цепочкой люди. Подмосковного вора в законе ждали встречающие — воровской положенец Тимоха и трое шкафов в камуфляже из охранного агентства. Гарик прилетел со своими подручными — одним невысоким, плотным, со сломанным носом, и другим — десятипудовым громилой.
   Расположился он в трехкомнатном номере люкс гостиницы «Интер». Быки устроились в двухместном номере рядом. , В принципе, телохранители не особенно были и нужны Гарику — что может случиться с гостем? Ничего.
   Культурная программа на вечер уже расписана — стол в ресторане, девочки, куда без них. Поездка в Ахтумск была легкая и необременительная. А деньги за посредничество в решении вопроса очень хорошие.
   Гарик вышел из рэкетиров. Жег недовольных утюгами и делал соски — это когда жертву суют головой в ванную, потом дают секунду вдохнуть воздуха и окунают опять. Организовал через закрытый аэродром в Жуковском переправку спецрейсами ворованных машин в Ереван. На зоне он вообще не был. Прикупил звание вора в законе за две сотни тысяч зеленых, как прикупают часть акций в процветающей фирме. Сперва «лаврушников» — новых воров, которых короновали вопреки всем законам, — старые воры не признавали, что явилось причиной кровавых разборов. Упрощение порядка коронования и так привело к тому, что воров в законе в России стало в два раза больше, чем во всем СССР, и большинство из них — лаврушники. Звание обесценивалось, но изменить ситуацию старые воры были не в силах, поскольку за младым поколением стояли деньги, сила. Кто из старых воров не хочет остаться на полустанке, глядя вслед уходящему поезду, должен подстраиваться. Так что Гарика короновали, и постепенно тот обнахалился так, что начал выступать судьей. И следовал принципу, который что у государевых, что у воровских судей процветал все больше — судить не так, как подсказывает совесть, а так, как заплатят.