Рясной Илья. Большая стрелка

   И нещадно давили всех, кто вставал на пути.
   Боксер стал непроходящей зубной болью для очень многих. И с каждым месяцем он набирал силу и становился все более недосягаемым.
   Такая была обстановка в Ахтумске той поздней промозглой весной, когда Художник познакомился с Вовой Шайтаном. Встретились они в зале игровых автоматов — первом объекте, которому руднянские стали делать крышу.
   Шайтан резался в автоматы самозабвенно. На нем был защитный бушлат. Щека его нервно дергалась. Он играл в игру-стрелялку, провалившись полностью в виртуальную реальность набирая рекордные очки. Лицо приняло жесткое, серьезное выражение. Когда он расстреливал компьютерных противников, глаза торжествующе прищуривались. Он будто сводил с ними давние счеты.
   Что толкнуло Художника подойти к этому долговязому, жилистому, странному парню лет двадцати пяти на вид, он и сам не мог сказать.
   Шайтан вытащил из кармана последнюю мелочь, потом махнул рукой, вышел, сел на скамейку у павильона и уставился куда-то вдаль, поверх плоских, с колючими кустами антенн крыш многоэтажных домов. Лицо было все такое же сосредоточенное, серьезное, задумчивое.
   Художник присел рядом и спросил:
   — Не помешаю?
   Шайтан скосил на него глаз и неопределенно пожал плечами — то ли знак согласия, то ли безразличия.
   — По пивку? — предложил Художник.
   — Нет денег, — вяло ответил Шайтан.
   — Угощаю. — Художник встал с лавки, отправился к ларьку и вскоре вернулся оттуда с несколькими банками импортного пива. — Меня зовут Художником, — сказал он.
   — Вова. Кликуха — Шайтан, — ответил парень. — Восточный злой дух.
   — Воевал? — спросил Художник, кивнув на иссеченные шрамами руки парня.
   — Немножко.
   — Карабах? Чечня?
   — Всяко бывало.
   — Десантник?
   — Более веселая команда… Тоже воевал? — усмехнулся спецназовец, кивая на татуировку на руке собеседника и дергая щекой — тик был постоянный.
   — Да. Тоже война, — кивнул Художник. — Каждого против каждого.
   — Один против всех — куда хуже, — то ли улыбнулся, то и скалился бывший вояка.
   — Чего мы тут сидим? — спросил Художник. — У меня хата неподалеку. Пошли посидим, дернем по рюмашечке за знакомство.
   — Нет, это предел, — Шайтан показал на банку пива.
   — Ну тогда хоть порубаем как положено. Варька нам мясца конкретный такой кусочек соорудит. Огурчики, помидорчики.
   — Жена?
   — Шалава.
   — Все бабы — шалавы… Пошли.
   Шайтан производил впечатление человека немного не в себе. Сознанием отлетавшего в какие-то другие сферы, но не от наркотиков, а какого-то глубокого внутреннего диссонанса. Какая-то темная неустроенность плескалась в нем.
   Зачем Художник потащил его на хату? Сработало чувство — как любовь с первого взгляда — именно этот человек ему нужен.
   — С работой как? — спросил Художник, когда Варька суетилась на кухне, разделывая мясо.
   — Никак. Пенсия от государства. И комната в общаге.
   — Противно?
   — Что?
   — Что ты жизнь клал за этих жирных свиней, которые сегодня тут всем заправляют. И за сопляков дешевых на иномарках, которые хрусты не считают.
   — У самого-то тоже небось тачка не «Запорожец», — кинул Шайтан пронизывающий, мрачный взгляд на Художника.
   — Э нет, Вова. Я — волк. У меня клыки есть. У меня по жизни правильное воспитание. И ты такой же.
   — Ну и чего?
   — А то, что сопляков и жирных боровов прессовать надо. Всех! И всеми способами! Чтобы они не чувствовали, что все вокруг принадлежит им. Каждая свинья должна знать, что в лесу рядом волк не дремлет.
   Шайтан ничего не ответил, на лице не отразилось никаких чувств, только кивнул то ли в знак одобрения, то ли просто так. Только щека опять дернулась.
   — Скажи, ты со мной согласный? — напирал Художник, пытаясь вызвать гостя на разговор.
   — Знаешь, что такое в зиндане сидеть у моджахедов?
   — Афган?
   — Таджикистан. Наша группа пошла на обычную разведывательную вылазку рядом с границей. Не в первый раз. И, думали, не в последний. И напоролись… Дрались мы как бешеные. Меня контузило. Потом ничего не помню. Очнулся в тюрьме… Знаешь, Художник, а ведь там страшно. Очень страшно. Первое время. А потом освобождаешься от всего. Остается лишь твой чистый дух, да. Чистый дух. Потому что тело уже не принадлежит тебе. Тебе принадлежит только твоя воля. И желание жить. И смерти уже не боишься. Все уходит — страх, ожидание смерти. Остается только дух, — Шайтан говорил это медленно, растягивая слова, смотря на свои руки мутным взором.
   — И ты выжил.
   — Я выжил. Единственный из нашей группы.
   — Обменяли?
   — Почти, — сказал он таким тоном, что дальнейший разговор на эту тему становился бессмысленным.
   Он замолчал. Это был единственный раз, когда Шайтан что-то рассказал о себе.
   — Так как насчет того, чтобы помочь боровов давить? Чистый дух — конечно, хорошо, но с этой земли нас пока не попросили. И мы еще можем многое, а, Шайтан?
   — И чего теперь?
   — Работа есть. Не пыльная.
   — Какая?
   — Пока бабки собирать. А потом — посмотрим.
   — А что, — задумчиво произнес Шайтан и широко улыбнулся — улыбка была жутковатая. И Художник понял, что этот человек — сам по себе оружие. И нужно обращаться с ним аккуратно. Если такой тип выйдет из-под контроля, он превратится в кобру, и остановить его будет нелегко — таких слишком хорошо учат выживать и убивать. — Попробуем.
   Через два дня Художник привел Шайтана в команду и сказал, что отвечает за него головой. И Шайтана приняли.
   Заявившись однажды в общагу к Шайтану, Художник еще раз убедился в том, что тот полный псих. Вся комната была завалена литературой по оккультизму: о переселении душ, об уровнях ментальности и кармических воплощениях. Сам Шайтан сидел в позе лотоса на раскладушке и медитировал.
   А вскоре Художник в первый раз увидел Шайтана в деле.
   Команда обмывала очередную удачную сделку в том деревенском доме, куда после выхода за порог зоны привезли Художника. Надрались, как всегда, прилично. Варька накурилась анаши и хохотала как сумасшедшая. Башня перепил водки, ему тоже было весело. И свое веселье он направил почему-то на Шайтана.
   — Так ты в плену сидел? Шайтан пожал плечами.
   — У черных, да?
   Шайтан кивнул равнодушно, он весь вечер посасывал бутылку легкого столового вина, ему было скучно, но щека дергалась меньше обычного.
   — Черные, — не отставал Башня. — Страшные, вонючие черные, да?
   — Страшного ничего нет… Если не боишься, — зевнув, произнес Шайтан.
   — Бывают… Такая чернота… Рэжут, да. Всех рэжут. И пленных тянут в зад, да, — Башня вызывающе ухмыльнулся, глядя на Шайтана.
   Тот опять пожал плечами. И вдруг молнией рванулся вперед, захлестнул поясом от халата шею Башни и завалился с ним в угол, так, чтобы не дать другим помешать им. Художник, насмотревшийся немало, понял, что сейчас пояс просто перебьет Башне шею и ничего тому не поможет.
   Каратист Брюс рванулся было на помощь другу. Тут Художник крикнул:
   — Хва, пацаны!
   Тут Шайтан отпустил шею противника, встал с пола и пообещал спокойно, только судорогой свело лицо:
   — В следующий раз умрешь…
   — Ты че… — Башня прокашлялся… — Ты чего? Больше Шайтан не обращал на него внимания, его не волновали яростные взгляды, которыми его буравили. Художник видел, что Шайтан совершенно не боится смерти. Он относится к ней, как к чему-то незначительному. Так ведут себя люди, которых уже раз похоронили.
   Шайтан с самого начала слушался только Художника. Остальных не считал особо за людей и не задумался бы, чтобы удавить. Художник очень скоро понял, какое сокровище приобрел в лице бывшего сержанта группы спецназа, прошедшего через ад моджахедского плена и растерявшего там добрую часть своей души.
 
   Вика сидела в продавленном кресле и опять дымила сигаретой. Пачка у нее кончалась.
   Квартира была просторная, трехкомнатная, небрежно обставленная старой, растрескавшейся, сто лет не ремонтировавшейся мебелью. Гурьянов и Вика были в комнате вдвоем.
   — Лена. Мы с ней познакомились в Хургаде четыре года назад. Как сейчас помню — шумный такой отель «Аладдин». Она была на редкость искренним и обаятельным человеком. И Костя, — Вика судорожно вздохнула.
   — Я не помню вас среди знакомых Константина, — сказал устроившийся на диванчике с гнутыми ножками напротив нее Гурьянов.
   — Зато я слышала о вас, — после вызволения девушки они перешли на «вы». — У вас ведь вечно что-то не ладилось в жизни.
   — Это говорил Костя?
   — Я это поняла из его оговорок. Он не очень любил говорить о вас. Я однажды спросила — кто его брат. Он так протянул с улыбкой: «О-о! Терминатор а-ля рус». А я… Я спросила: что, такой страшный? Он ответил — ничуть не страшный, но очень серьезный. Таким людям трудно.
   — Трудно, — криво улыбнулся Гурьянов.
   — Год назад мы ездили втроем отдыхать в Италию. Изумительный вечер. Мы сидели перед фонтаном Треви. Там было столпотворение туристов, и все кидали монеты. Монета, брошенная в фонтан Треви, приносит счастье. И почему-то разговор зашел о вас. Лена сказала: «Никита — человек, который может все и не имеет ничего. Не дай бог тебе такого мужа. Будешь гордая, но голодная».
   С кухни появился Влад с подносом, на котором стоял кофейник с чашками. Он уселся поудобнее, налил себе кофе в чашку и спросил:
   — Вика, что было в тот день, когда их расстреляли?
   — Что было? — она пожала плечами. — Ничего особенного. Я проснулась пораньше. Села в машину. Заехала к Гурьяновым.
   — Зачем?
   — Лена обещала штуку долларов. Я шкаф-купе купила, и еще в ванной кое-что доделать надо было. Партнеры на фирму должны были деньги перечислить, но тянули.
   — Что дальше?
   — Я зашла в квартиру. Они собирались ехать куда-то всей семьей. Лена уже привела себя в порядок. Костя спросил: тебя подвезти? Я сказала, что на своем авто. Спустилась вниз. Сперва хотела подождать их. Но потом решила не ждать. Их пять минут — это два часа. Выезжая со двора, я видела этих.
   — Киллеров?
   — Да. Трое парней.
   — Быки?
   — Я бы не сказала. Блеклые. В блеклых одеждах. На блеклой машине — зеленом «Иж-Комби».
   — Как вы узнали о произошедшем?
   — Из «Дорожного патруля». Свидетельница описала киллеров, и я вспомнила, что видела их в том «Иже»… Один из них напал сейчас на меня во дворе.
   — Вы их видели раньше?
   — Нет. Никогда.
   — Почему они пришли к вам?
   — Не знаю. Я ничего не знаю, — она всхлипнула и смяла о пепельницу недокуренную сигарету. Она докуривала сигарету до половины, потом на нее накатывали воспоминания, она или разламывала сигарету, или давила ее с силой в пепельнице. Она вытащила очередную сигарету.
   — Вы очень много курите, — сказал Влад. — Вредно для здоровья, поговаривают.
   — Что? — Она непонимающе посмотрела на него. — Много курю я только последние дни… Вы не представляете, какой это удар. Я… Я не пошла на похороны. Я виновата, но я не могла… Я не могла, — ее опять стало трясти. — За что им такое? За что?
   — Вам тот же вопрос — за что могли их убить?
   — Не знаю. Я же ничего не знаю… У меня не было с Костей никаких общих коммерческих дел… Но в последнее время он был сам не свой.
   — У вас были общие знакомые? — спросил Гурьянов.
   — Было. Несколько человек. Но .какое это имеет отношение к делу?.. Однажды Костя разоткровенничался.
   — И что?
   — У него был минор. Он сказал: спешишь, хочешь взять все, участвуешь в забеге, где еще много бегунов. Разгоняешься, считаешь, что пришел первым, а финишная лента захлестывает тебя за шею.
   — У него были какие-то неприятности на работе? — поинтересовался Влад.
   — Мне казалось, он влез в какую-то историю. И стал дерганым. Знаете, у всех бывают черные полосы, когда все вдруг начинает идти наперекосяк. Он вошел в эту полосу неудач.
   — Каких — не говорил?
   — Я же не его секретарша! Почему вы не идете к нему на работу, не спрашиваете? Почему вы донимаете меня?! — Она вскочила, схватила со столика свою сумочку.
   — Вы далеко? — поинтересовался Гурьянов.
   — Домой! — воскликнула она.
   — А, — кивнул Влад. — Там вас уже ждут. Один с топором и двое с носилками.
   — Что?!
   — Вы забыли?
   Она упала в кресло и уткнула лицо в ладони. Потом откинула волосы.
   — Я не знаю. Я ничего не знаю.
   — А я знаю, — сказал Гурьянов. — Вас будут искать. Похоже, убийцам немало известно о вас. Родственники, близкие знакомые в Москве есть?
   — Нет! Родители умерли в прошлом году! Знакомые, как у всех. А друзья… Лучших друзей я вот потеряла…
   — Вы кем работаете?
   — Коммерческий директор фирмы «Глобус». Рекламный бизнес.
   — Большая фирма?
   — Небольшая. Одиннадцать человек… Мне завтра по горло надо быть на работе.
   — Вы так торопитесь на тот свет? — скучающе осведомился Влад.
   — Что вы говорите?!
   — Я бы на вашем месте воспользовался гостеприимством и пожил бы здесь…
   — Но…
   — Вика, жизнь дороже. И не выходите лучше из дома.
   — Это что, тюрьма?
   — Вас никто не задерживает. Но тогда я не отвечаю за вашу жизнь… Устраивайтесь, — махнул приглашающе рукой Гурьянов. — Вас не смутит мое общество? Но нам по комнате хватит.
   — Ладно… Вы правы… Ладно…
   — Располагайтесь. У нас еще дела, — Гурьянов встал. Они устроились в машине.
   — У девчонки истерика, — сказал Влад.
   — По-моему, она ничего не знает.
   — Она может наделать глупостей.
   — Не наделает, — отмахнулся Гурьянов. — Она уже взяла себя в руки. И теперь больше думает о своем здоровье…
   — Я единственно не понимаю — кому она понадобилась? — покачал головой Влад. — Может, киллеры видели ее у дома? И теперь боятся, что она опознает их.
   — Тогда почему они заявились к ней только сегодня, а не неделю назад?
   — Только сейчас установили точно, кто она и где обитает.
   — Да?.. Ерунда. Все-таки мне показалось, что она что-то недоговаривает… Зачем бандитам гоняться за ней? Или она что-то знает. Или что-то имеет, что им нужно, — Гурьянов вынул из кармана похожую на пейджер коробку. Нажал на кнопку.
   — Это чего? — спросил Влад.
   — Я микрофон прилепил в комнате. Посидим, послушаем, кому она будет названивать, пока нас нет. У нее в сумочке сотовый телефон.
   Они просидели в машине с полчаса. Но микрофон доносил только всхлипы.
   — Без толку. Она не собирается ни с кем созваниваться и ничего делать, — сказал Влад. — Она решила пока довериться нам.
 
   Новый воровской положенец Тимоха и Боксер через некоторое время вцепились друг в друга. У обоих характер был бараний, они уперлись рогами и уступать другу другу не хотели. И началась война, первым в которой пал один из приближенных нового воровского положенца Кобзарь.
   До этого Кобзарь пережил три покушения. Два раза выбирался из изрешеченной пулями машины. Он был везунчиком. Никогда не выходил из дома без охраны.
   Но в тот день вышел из дома один. Сел в свой двухсотый «Мерседес». По дороге спустило колесо — уже при осмотре места происшествия выяснилось, что на дорогу доброжелатель выбросил несколько ежиков — спаянных острых гвоздей. Шина лопнула. «Мерседес» прижался к обочине. Кобзарь вылез переставлять колесо. Тут ему и уперся в затылок пистолет.
   — Не дергайся, дядя, — услышал он голос Робота — одного из подручных Боксера.
   Кобзарь поднял руки, демонстрируя, что не имеет злых намерений.
   Когда его вывезли в лесок, он умолял оставить его в живых. По статистике, восемьдесят процентов жертв умоляют пощадить, обещают деньги и готовы отдать все, что угодно.
   Пощады он не дождался. Произошло то, что должно было произойти, — несгибаемого и отчаянного Кобзаря расстреляли, как какого-то дешевого фраера, и утопили в реке…
   Боксер знал, что предъявит при разборе. Чтобы откупиться от уголовного розыска, Кобзарь сдал ему двоих спортсменов. Но Боксер все меньше в последнее время нуждался в том, чтобы перед кем-то отчитываться, в том числе и перед Тимохой. Ахтумск все больше приобретал славу не воровского, а беспредельного града.
   Потом началась борьба за ликеро-водочный комбинат — ТОО «Эльбрус». В процессе борьбы спортсмены зачистили еще троих человек, которым оказывал покровительство сам Тимоха. И у деляг, имеющих деньги на водке с «Эльбруса», появилась новая крыша в лице Боксера.
   Помимо разборов, Боксер активно занялся общественно-политической и благотворительной деятельностью. Как-то стало забываться о его судимостях, теперь он был добропорядочным бизнесменом, соучредителем нескольких фирм. Он активно отстегивал деньги в детдома, серьезно поддержал молодежную школу бокса. Был у него такой бзик — он мечтал собрать сборную, которая возьмет золото на первенстве России. Заодно перепадали от него деньги и городскому драмтеатру, и инвалидам, и еще незнамо кому. Все эти гуманитарные подвиги активно освещались в местной и даже центральной прессе. Боксер в глубине души не считал себя бандитом. Он просто выстраивал свое дело, кропотливо, по тщательно разработанному плану. И останавливаться не собирался.
   У руднянской команды дела медленно, с неторопливым упорством карабкающегося вверх автобуса, шли в гору. Деньги не то чтобы текли слишком полноводной рекой, но текли. Команда подмяла под себя вещевой рынок у северного порта, правда, не полностью — приходилось его делить с местной портовой братвой. Так же потихоньку окучивали оптовый продовольственный рынок, договорились, что азербайджанцы им платят и с оборота продуктов, и с оборота наркотиков — тогда героин еще не вошел в моду, и азеры торговали анашой в коробках из-под спичек. Кроме того, под руднянскими работали две фирмы по ознакомлению с достопримечательностями города и организации досуга — в переводе на русский разговорный — две конторы по поставке шлюх. Одной усадили руководить Галку, и в этом деле она вдруг проявила недюжинные организаторские способности, сумев договориться и об аренде помещения, и об отстежке местной милиции.
   Ну и, конечно, не утихала работа по выбиванию долгов, как всегда, она приносила стабильную монету. Притом руднянские брали за содействие треть от долга, тогда как другие команды требовали половину. И они по возможности избегали блатных фокусов, когда человек должен рупь, его ставят на счетчик и накручивают ему уже червонец.
   По доходам и расходы. Еще пару лет назад Художник не мог себе представить, куда можно ухнуть такую прорву денег. А теперь часто суммы, которых в былые времена ему хватило бы на год, пролетали за три дня. Машины, дорогая одежка, кабаки, отдых в дорогих странах — без этого крутого просто не поймут, решат, что ты скрытый маньяк. Заработал деньгу разбоем — тут же потрать, купи цепь с руку толщиной, краденый в Германии джип «Чероки», раздолбай его через неделю и купи новый. Сделай квартиру с евроремонтом. Тогда ты настоящий бандит. Однако часть того, что взял, — отдай. В общак отдай. Менту отдай, чтобы не донимал братву. Администрацию ненавязчиво подмажь, потому что ты уже не совсем бандит, ты уже учредитель посреднической фирмы, на тебе роскошный костюм и старательно начищенные, отполированные туфли, в которые можно смотреться, как в зеркало.
   Постепенно за руднянскими закрепилась репутация шайки полублатной, полуотмороженной и достаточно сильной и решительной. Уже шпана и гопстопники, не имевшие к ней никакого отношения, но жившие в Рудне, гордо заявляли, что они из руднянской группировки и самого Хошу знают.
   Благодаря связям дяди Леши, команда дорвалась до военных складов одной готовящейся к расформированию мотострелковой части. Прапорщик-алкаш готов был продать все, притом по вполне сносным ценам. Тут Шайтан и разгулялся. Он со знанием дела осматривал автомат или винтовку и кивал — берем. В общем, приспустил команду на восемнадцать тысяч зеленых — почти треть общака.
   — Тебе зачем столько? — спросил Художник. Они ночью перебирали вооружение на складе — уже поддатый прапорщик умудрился протащить их прямо на территорию своей умирающей части.
   — Мы воевать собираемся или как? — деловито осведомился Шайтан.
   — Воевать, — хмыкнул Художник. — Вся наша жизнь — борьба.
   — В войне побеждает тот, у кого превосходство в вооружении и подготовке личного состава. Не правда?
   — Правда, — с кислой мордой кивнул Хоша.
   — Тогда отстегивай хрусты, — махнул рукой Шайтан. Шайтана в команде твердо считали психом, но квалификации его доверяли. Он больше молчал, а если говорил, то чаще какую-то муть, которую ни один приличный братан не понимал. Но когда разрабатывали конкретные мероприятия, он преображался. Что-что, а голова у него варила — как на кого наехать и как кого наказать.
   Между тем Художник получил известность не только в узких, но и в самых широких кругах. Его карикатуры, а потом и рисунки стали пользоваться популярностью и появились даже в центральной прессе.
   Команда все разрасталась. Появлялись новые люди. Получатели, собиравшие дань с азеров, охранники, сторожившие порядок на рынках, коммерсанты. Столпотворение это Художнику не нравилось. Чем больше народу, тем больше возможностей, что внедрят засланного казачка. Дядя Леша, работавший одно время в уголовном розыске, прекрасно представлял методы и возможности оперативных служб. Поэтому он с первого дня настоял на беспрекословном соблюдении правила — каждый в команде должен знать только то, что ему положено знать, а положено ему знать только о тех делах, где он непосредственно участвует. Если ты обираешь ларечников и стрижешь с них купоны, тебе совершенно не обязательно загружать себя тем, что вчера утопили в болоте очередную жертву.
   Ядро шайки лихорадило от пока еще скрытых в глубине, но готовых прорваться наверх и рвануть в полную силу конфликтов. Блин становился все более неуправляемым и поговаривал сначала втихаря, а потом все более громко о том, что отколется с корешами от Хоши и создаст свою бригаду, при этом, конечно, прибрав часть общего бизнеса — по справедливости. Он вел себя все наглее, после бутылки с ним вообще сладу не было.
   Каратист Брюс и Башня уходили в такие загулы, от которых дрожал весь Ахтумск. Разнести кабак, потом снять на улице шлюху, избить и ее, и сутенера вместо оплаты — это у них вошло в привычку. Хошу это не волновало, а кроме Хоши, слушать они никого не желали.
   Сам Хоша, становившийся все более жадным до денег, хотел иметь все.
   — Не надо разевать слишком широко пасть. Челюсть заклинит, — говорил Художник. — Нельзя брать у человека все. Человек должен считать, что с ним поступили по справедливости.
   — Справедливость — что за слово такое, Художник? — удивлялся Хоша. — Это вредный предрассудок, справедливость твоя. Вон, смотри, гурьевские. На спекулянта наехали, он на них фирму переписал, а там сотня тысяч зеленых. Сотня!
   — Гурьевские — ишаки, — Художник терпеливо гнул свою линию. — Такие долго не живут…
   Действительно, через две недели половину гурьевской братвы повязал РУОП — захватил и общак, и полученные откатом от автосалона «Вольво» машины, даже цепи золотые сорвали, так что бригада представляла из себя печальное зрелище. А через полгода гурьевского предводителя Тормоза грохнули в подворотне картечью из крупнокалиберного обреза — саданули в живот с двух стволов, так что одни ноги и плечи с головой остались.
   Художник в который раз оказался прав, и это не нравилось Хоше. Ему не нравилось, что шли разговоры — если с руднянскими дело иметь, то только с Художником, а не с Хошей — тот заносчивый, жадный и трепливый. А Художник своему слову хозяин.
   После новогодних, на 1995 год, праздников между компаньонами пробежала очередная черная кошка. Схлестнулись из-за ТОО «Пинта». Один деловой грузин открыл два магазинчика в городе. Руднянские решили на него наехать по классической рэкетирской схеме — вам не нужна защита? Развели Гурама по полной программе. Небольшой поджог магазина. Небольшое несчастье с автомобилем. Телефонные звонки в три часа ночи и молчание в трубке. Задергали грузина до того, что тот отлечился в клинике неврозов, а потом пошел на поклон к Художнику. Как раз один из местных коммерсантов (по наводке самого Художника) по секрету сообщил, что есть тут ушлые ребята, которые берут недорого, но за ними — как за каменной стеной.
   — У нас места такие стремные, — сказал Художник, встретившись с грузином. — Как ты без друзей сюда полез?
   — Я Гиви Сухумского знаю. Вор в законе такой. Уважаемый человек. Пусть придут, спросят меня, так нет — машину жгут.
   — Сухумского?
   — Гиви Сухумский.
   — А здесь Ахтумск. Здесь другие орлы высоко летают. И Гиви тут… — Художник усмехнулся.
   — Я понял. Сколько?
   Художник назвал сумму. Сумму достаточно приличную, но при оборотах магазина не особенно обременительную.
   — Что это за деньги? — пожал плечами Хоша, в очередной раз получая долю от прибыли. — За пацанов держит нас чернозадый этот. Деньги экскаватором гребет, а нам — возьмите кукиш с маслом.
   — Брось, Хоша. Это нормально, — урезонивал его Художник.
   — Ничего не нормально… Мне машину менять надо. Ворам в общак платить надо. Всем надо. А кто что дает? Черный этот дает? Ни хрена он не дает…
   — Не прибедняйся. И грузин наших финансовых проблем не решит.
   — Да, — поддержал Художника дядя Леша. — Грузин — мужик нервный. Еще глупостей наделает. А так — платит и платит. На хлебушек с маслицем нам хватает.