Рыбин Владимир. Здравствуй, Галактика! (сборник)

   — А вы прыгайте, легче будет.
   Она запрыгала по пыли, обернувшись к нему, улыбаясь поощряюще. Он попробовал и понял, что так передвигаться гораздо легче. Держась за руки, они запрыгали рядом, хохоча как дети, радуясь, что этот смех, это забавное прыгание рука об руку сближают их все больше.
   С уступа горы, на который они вышли, открывалась широкая панорама лунного нагорья. Все было одинаковым в этом мире светотеней, без земных красок, без радующей глаз мозаики цветов. Но суровость пейзажа привлекала. Первозданный хаос, неподвижный, завороженный безмолвием, представлялся картиной гениального художника или, может, таинственным видением из детских снов, порожденных какой-нибудь старинной волшебной сказкой о царстве снежной королевы. Сколько раз видел Бенев лунные пейзажи, но еще никогда так не волновался. Может, на него влияло предстоящее чудо, которое вот-вот должно было вспыхнуть в звездном небе? А может?.. Он взглянул на свою спутницу и залюбовался ею. Стройная даже в скафандре, она походила на изваяние, поставленное среди хаотического нагромождения камней как вызов слепой природе. Подняв голову, Энна смотрела на огромный затуманенный диск Земли и улыбалась чему-то своему. Солнце заходило, последние лучи его блестели на прозрачном пузыре шлема, и казалось, что вокруг мягкого восточного профиля Энны сиял серебряный нимб.
   — Вы знаете, где это будет?
   — Кажется, в том созвездии. — Она мягко подняла руку, указала куда-то в сторону горных пиков, пылающих в лучах заходящего Солнца.
   — Чуть выше. — Полуобняв ее, Бенев показал на едва заметную искорку, затерявшуюся среди мириадов звезд, чем-то напоминавших начищенные до блеска шляпки гвоздей, вбитых в черный бархат. И не снял руку с ее плеча, забывшись, смотрел в пространство, ожидая обещанного чуда.
   — Еще минута. Вот сейчас!
   В черной пустоте ослепительно вспыхнула вдруг новая звездочка и в отличие от своих неподвижных соседок зашевелилась в пустоте, словно примеряясь, устраиваясь поудобней на новом месте. Яркий блеск ее не ослаб сразу же, как предполагал Бенев, а все усиливался и уже через четверть часа затмил все другие звезды на небосводе. Солнце погасло за горами, и теперь только бледный свет Земли освещал нагорье.
   — Недели через две свет этой звездочки поспорит со светом полной Земли, — сказал Бенев.
   Энна ничего не ответила, стояла все так же неподвижно, смотрела на разгоравшийся в пространстве живой уголек, зажженный людьми.
   — Пылевое облако растечется на сотни тысяч километров, оно будет двигаться вокруг Солнца по собственной орбите и всегда находиться над теневой стороной Земли. Представляешь, как будет? Заходит Солнце, и сразу же восходит этот наш искусственный светильник…
   Беневу показалось, что Энна не слушает, он погладил ее по плечу и увидел, как она закрыла глаза, доверчиво склонив голову в его сторону. И он тоже подался к ней и вздрогнул, услышав сухой удар шлема о шлем. Теперь лицо Энны было совсем близко, он даже видел, как мелко-мелко дрожат ее ресницы. Он рассматривал эти ресницы миллиметр за миллиметром и страдал от невозможности прикоснуться к ним.
   И вдруг он засмеялся беззвучно. Энна испуганно открыла глаза.
   — О чем ты подумал? — спросила она, удивив Бенева, впервые столкнувшегося с такой почти неестественной женской проницательностью.
   — Так, пустяки.
   — Скажи, — потребовала она.
   — Да глупость одна.
   — Пожалуйста. Это очень важно.
   — Понимаешь, мне вдруг показалось странным, что у космонавтов иногда рождаются дети…
   Бенев думал, что она рассердится, но Энна только опустила глаза. Но уже через мгновение снова вскинула их к живой искусственной звезде в небе.
   — Растет! — сказала она восторженно.
   — И будет расти. — Беневу было радостно в этот миг, как никогда в жизни. Ему вспомнилась древняя поговорка об испытании верности в разведке, и он спросил: — Энна, а ты полетела бы со мной к звездам?
   — Не знаю, — засмеялась она.
   Но Бенев не поверил словам, ему больше сказали ее глаза, засветившиеся вдруг, словно бы затянувшиеся влажной мечтательной пленкой…
   Они не спешили возвращаться. Взявшись за руки, прыгали по мягкой податливой пыли, подолгу стояли, прислонившись жесткими прозрачными шлемами, все не хотели уходить от этих гор, казавшихся им такими необыкновенно красивыми. А когда выехали на шоссе, помчались с такой скоростью, что автомат лунохода вынужден был включить ограничитель…
   — Когда мы снова увидимся? — спустя час говорил Бенев, с удовольствием впервые пожимая живую мягкую руку Энны, стоявшей перед ним в своем золотистом цветастом платье. (В лунном бесцветном мире люди любили яркие одежды.)
   — Через шесть часов.
   — Так долго?
   — Ничего, мой друг, у нас в запасе вечность.
   Она улыбнулась и исчезла с легким галантным поклоном, в котором было что-то и дружеское и официальное.
   Немного обиженный Бенев пошел в свою «практикантскую» квартиру с твердым намерением выспаться, чтобы через шесть часов предстать перед Энной сдержанным и по возможности спокойным. Но, как ни старался, не мог уснуть. Не помогали ни успокаивающие коктейли, ни вкрадчивые шепоты электросна. Перед ним не исчезало видение: мягкий профиль в ореоле сияющего шлема, длинные вздрагивающие ресницы, стройная серебристая фигура на фоне пестрого хаоса камней. Он долго мысленно умолял ее оглянуться. И она оглянулась. Но заговорила вдруг торопливым голосом Руйка:
   — Уво, да проснись же, Уво, подвел я тебя…
   Бенев открыл глаза, увидел своего коллегу с кипой голографических пластинок в руках.
   — Не вышло, — сокрушенно жаловался Руйк. — Аппаратура подвела.
   — Ладно, — сказал Бенев, быстро просмотрев пластинки и еще не понимая, что именно не получилось. — Обойдется.
   — Что обойдется? Снимал звезду, а вышел крендель какой-то.
   — Может, так и надо?
   — Кому надо? Попробуй опубликовать это облако с дыркой — засмеют.
   — Я говорю, что, может, дело не в аппаратуре, может, облако такое и есть?
   — Чего ему таким быть? — Руйк задумался на минуту. — Шут его знает, пойду погляжу.
   Он вернулся быстро.
   — Что там творится, что творится! — с порога закричал Руйк. — В самом деле вместо булки крендель сделали. Громов, говорят, за голову хватается.
   — Ну ты скажешь! — Он знал за Руйком такой грешок — «преувеличения на базе увлечения» — и не поверил.
   Но Руйк, обычно не обращавший внимания на насмешки, на этот раз обиделся:
   — Иди да посмотри. Или я тебе диспетчера вызову.
   — Не надо! — испугался Бенев и, вскочив с постели, подошел к стене-экрану.
   — Что-то не так получилось, не по рассчитанному. В самом деле говорят: даже Громов растерялся.
   Такая настойчивость была непохожа на Руйка, и Бенев принялся одеваться, чтобы быть во всей форме перед вызовом диспетчерской.
   Но диспетчером оказалась совсем другая женщина, холодно ответившая, что Громов находится в башне главного телескопа, что он очень занят и просил его ни с кем не связывать.
   «Значит, и в самом деле что-то случилось», — подумал Бенев и решил сам отправиться в башню, чтобы на всякий случай быть поближе к Громову.
   Он увидел профессора, маленького, сгорбившегося, под огромным, как гора, телескопом. Тихо сел в сторонке и стал наблюдать. Перед Громовым ярко горел экран, куда проецировалось изображение, сфокусированное телескопом. На экране колыхалось, жило, переливалось студенистой медузой ослепительное кольцо с угольно-черной серединой. Профессор неотрывно смотрел на это кольцо, потирая узловатыми пальцами блестящую свою лысину, куполом возвышавшуюся над седенькими волосами у висков. Его неизменная черная шапочка на этот раз лежала на столе. Потом профессор поднялся так тяжело, будто на его плечах лежал груз, шаркая ногами, подошел к пульту связи, поискал пальцами нужную кнопку. Стена перед ним посветлела, и на ее месте возникли рубиновые глаза электронного мозга.
   — Кольцо-то растет, — сказал профессор.
   — Так и должно быть, — мягким бесстрастным голосом ответил динамик.
   — Теперь я и сам знаю, что так должно быть. Но почему ты не предупредил о такой возможности?
   — Меня об этом не спрашивали, — все с тем же убийственным бесстрастием ответил голос.
   — Но ты ведь знал, что такое может случиться?
   — Вероятность была ничтожна, и меня об этом не спрашивали.
   — Ты должен был сказать все.
   — Я сказал все, что вас интересовало.
   — Машина она машина и есть, — в сердцах сказал Громов. — Во все надо ткнуть носом.
   Он снова пошевелил пальцами на пульте, и опять пропала стена и вместо нее возник хорошо известный Беневу кабинет Президента Всемирного ученого совета. Президент что-то быстро говорил, глядя прямо перед собой. Но вот он оглянулся и с тревогой посмотрел на Громова.
   — Что ты решил? — спросил он.
   — Я заварил эту кашу, я ее и должен расхлебать.
   — Сначала мы пошлем автоматы…
   — Я не могу верить автомату! — неожиданно громко воскликнул профессор. — Без человека в непредвиденной ситуации он будет как тот гениальный дурак, у которого чем гениальнее, тем хуже. Да и нет времени на новые эксперименты.
   — Мы будем все контролировать.
   — Контроль не отменяется. Но я сам полечу. Это мой долг и мое право!..
   — Подумай еще, не торопись, — сказал Президент. — Я соединюсь с тобой через час.
   Громов снова посмотрел на экран телескопа и, оглянувшись, увидел сидевшего у двери Бенева.
   — Теперь не до вас, голубчик, — почему-то жалобно сказал он.
   — Я не отвлекать пришел, а помогать.
   — Теперь никто не поможет. Даже этот красноглазый, — он сердито кивнул на пульт электронного мозга, — и тот ничего не обещает.
   — А что случилось?
   — Что случилось?! — Громов изумленно уставился на журналиста. — Вам никто ничего не рассказал?
   — Я ни с кем не разговаривал, прямо к вам.
   — Да, голубчик, случилось непредвиденное.
   — Эксперимент не удался?
   — Более чем удался. Я бы сказал, что еще ни один эксперимент, когда-либо проводимый людьми, не оканчивался таким выдающимся открытием. И такой страшной катастрофой.
   — Говорить так журналисту — все равно что быку показывать красную тряпку, — усмехнулся Бенев.
   — Увы, голубчик, положение куда трагичнее, чем вы можете себе представить. В результате двух колоссальных встречных взрывов образовалось сверхплотное вещество. В том состоянии, которое нам известно лишь теоретически. Иными словами, мы, вероятно, сотворили «черную дыру».
   Он замолчал, вопросительно уставился на Бенева, но тот сидел все такой же спокойный.
   — Вам это ничего не говорит?
   — По-моему, это даже неплохо. Наконец-то мы решим проблему отходов.
   — И тем увеличим ее гравитационное поле?
   — По крайней мере, мы теперь имеем возможность изучить этот космический феномен.
   — Нет, не имеем. Она будет расти независимо от нас, поглощая космическую пыль, метеориты, энергетические излучения. И мы не знаем момента, когда эта чертова дыра дотянется до земной атмосферы. Вы понимаете, чем это грозит?
   — Так взорвать ее! — воскликнул Бенев.
   — Вы не пробовали тушить пожар бензином? — серьезно спросил Громов. И потому, что он задал этот вопрос без тени иронии, Бенев понял вдруг, что перед человечеством разверзлась бездна.
   — Что же делать? — растерянно спросил он.
   — Есть один шанс. И я хочу им воспользоваться. Через четыре часа вылетаю.
   — Куда?
   — Туда, — он кивнул на экран телескопа, где по-прежнему трепетало огненное кольцо. — Вы проводите меня?..
   Бенев вышел в центральный зал обсерватории, над которым был прозрачный купол, остановился у входа. В зале было много людей. Они стояли кучками, громко переговаривались, даже спорили, то и дело взглядывая вверх, где, затмевая звезды, висело необычное небесное тело.
   — Уже такое большое?! — сказал Бенев, ни к кому не обращаясь. И хоть не назвал то, о чем спрашивал, его тотчас поняли и несколько человек обернулись к нему, словно обрадовавшись возможности высказаться, заговорили, перебивая друг друга.
   — Сама «черная дыра» крошечная.
   — Но у нее мощное гравитационное поле.
   — Она где-то в самом центре, а кольцо — это что-то материальное, неизвестно почему раскалившееся перед тем, как утонуть в «черной дыре»…
   — Неясно, — не удержался Бенев от привычного скепсиса. — Почему мы видим кольцо, а не просто шар? Ведь это «материальное» вокруг, то есть со всех сторон?
   Он думал обескуражить вопросом, но люди, жаждущие поговорить на больную тему, только ухватились за подкинутое сомнение, и Бенев невольно стал центром еще одной группки спорщиков. Его окружили, начали каждый по-своему толковать непонятное явление. Уверяли, что все очень просто: если мы видим свет, значит, он излучается, в отличие от совершенно черного центра, что природа излучения неизвестна, поскольку никто во всей обсерватории не может объяснить его. Кольцо же никого не удивляло потому, что в космогонии немало подобного: в одной плоскости движутся планеты вокруг Солнца, да и сами галактики не шары, а сплюснутые звездные скопления… А Бенев по своей журналистской привычке обобщать думал в это время вовсе не о звездах, а о том, что вот и он со своими вопросами стал собирающим центром, как песчинка в перенасыщенном растворе, рождающая кристалл, что, может, от этого земного и привычного не так уж и далеко до законов мироздания?..
   А над прозрачным куполом равнодушно горели мириады звезд и сверкало, шевелилось в вышине белое кольцо — огненная свита страшного демона, случайно созданного людьми.
   Бенев выбрался из толпы, которая продолжала все так же спорить, даже не обратив внимания на его исчезновение, и пошел к себе. Еще от дверей увидел Энну, сидевшую в кресле у пульта связи.
   — Я тебя не могла найти, — с тревогой в голосе сказала Энна.
   Он смотрел на нее и ничего не отвечал.
   — Энна, — наконец сказал Бенев, — я сейчас уезжаю в космопорт. С профессором Громовым.
   — Почему ты? — испугалась она.
   — Громов просил.
   — Он не мог об этом просить.
   — Почему же? — Бенев удивленно посмотрел на нее.
   — Уво. — Она впервые назвала его по имени и покраснела. Но не опустила глаз. — Помнишь, я сказала тебе — «не знаю». Это была неправда. Я хотела бы полететь с тобой к звездам.
   Он опустился на пол, положил голову ей на колени. Пощелкивал, шелестел в углу «регулятор эмоций», не в силах понять, какие для этого случая требуются шумы и запахи, чтобы ослабить нервное напряжение, переполнившее комнату. Сколько времени просидели так, они не знали, может, три минуты, а может, и три часа. Опомнились, когда томно зазвучал гонг и за пультом связи показалось усталое лицо профессора Громова…
   Громов дожидался Бенева в большом экспедиционном луноходе. Рядом с ним сидели два робота, положив манипуляторы на титановые контейнеры, словно их надо было от кого-то охранять.
   — Вы надолго летите? — спросил Бенев.
   — Боюсь, что навсегда, — ответил Громов, недоброжелательно косясь на Энну. — Потому и хотел, чтобы вы меня проводили.
   — Я тоже поеду. — Энна сказала это таким решительным тоном, что Громов махнул рукой.
   Уже выезжая из лунного города, они увидели Руйка, стоявшего на дороге с длинным объективом, похожим на лучемет звездолетчиков.
   — А меня-то забыли, — сказал он просто.
   Бенев кивнул ему, чтобы скорей забирался в свободный кормовой отсек, и луноход, сорвавшись с места, помчался по пустынному шоссе, далеко впереди вонзавшемуся в темную стену гор.
   — Значит, такое дело. — Громов откинулся на сиденье, поднял голову, посмотрел на светлое колечко в звездном небе. — Шанс такой: как можно скорей попытаться стащить «черную дыру» с устойчивой орбиты. Расчеты показывают, что можно приблизиться к ней на некоторое безопасное расстояние. Она, естественно, потянет корабль к себе, а он все время будет лететь впереди, как бы стремясь уйти. Есть надежда, что ее скорость на орбите при этом может возрасти и она начнет удаляться. Понятно?
   — Нет, — сказал Бенев. — Почему такой сложный вопрос решаете вы один?
   — Этим заняты сейчас все. Но нужно торопиться, пока «черное тело» еще мало. И нужно изучать его вблизи. Если кто-то должен лететь первым, то только я.
   — А потом?
   — Когда «потом»?
   — Если удастся увести «черное тело»?
   — Куда? В солнечной системе его оставлять нельзя.
   До Бенева вдруг дошло, что это не просто эксперимент со своим началом и концом, а трудная, опасная и очень долгая работа, может быть, рассчитанная на многие годы.
   — А если его подтащить к Солнцу, кинуть в огонь?
   — Мы не знаем, что станет с Солнцем.
   — Но это же ужас что такое! — вырвалось у него.
   — Именно так, — сказал Громов. — Потом, наверное, его поведут автоматические корабли. Но доверить машинам первую попытку я не могу. К тому же, повторяю, надо спешить: «черный демон» будет непрерывно расти…
   Впереди показались серебристые строения ракетодрома, над которыми, словно лунный пик, возвышался космический корабль.
   — Когда его успели подготовить? — спросил Бенев.
   — Корабль предназначался для дальней экспедиции. Я настоял, чтобы его отдали мне.
   — Вы полетите один?
   — Риск слишком велик.
   — Я полечу с вами, — неожиданно для самого себя сказал Бенев.
   Громов ласково засмеялся.
   — Спасибо, голубчик, но это только мое дело.
   — Это теперь дело всех.
   — К тому же вы ничем мне не поможете.
   — Вы будете не один. Разве это не помощь?
   — Спасибо. У вас теперь есть кому помогать. — Он доброжелательно взглянул на Энну.
   — Я полечу с вами, — повторил Бенев.
   — И я тоже, — вдруг сказала Энна, побледнев от волнения.
   — Не исключено, что мы не сумеем вернуться.
   — Я это понял.
   — Ну и пусть, — упрямо сказала Энна.
   В другое время это простоватое замечание, достойное непоследовательности древних женщин, могло бы рассмешить, но теперь и Бенев и Громов, одновременно посмотрев на нее, поняли, что она ничуть не шутит, что ее решение не порыв, а вполне сознательный, уже обдуманный шаг.
   — А если будут дети? — спросил Громов. — Как им расти на грани гибели?
   — Всякий дальний перелет на грани гибели.
   — Я не знаю, что нас ждет.
   — Узнаем…
   Луноход подошел вплотную к трапу, окруженному роботами, обслуживающими ракетодром.
   — И никто не провожает? — удивился Бенев.
   — Я об этом просил. Кому надо, тот нас видит.
   Громов повернулся и помахал рукой слабо поблескивавшим на мачтах выпуклым глазам системы Всевидения.
   — Знаете, о чем я теперь жалею? — сказал он. — Что нет у меня, как у наших давних предков, власти лишить вас права подниматься на корабль.
   — Я не могу отпустить вас одного.
   — Энну жаль.
   — Меня? — удивленно сказала Энна. — Но я просто счастлива!
   Они засмеялись все трое и по мягкому трапу пошли к входному люку.
   Бенев видел в иллюминатор, как, обгоняя луноход, помчались прочь от ракеты черные пауки-роботы. Еще через минуту качнулись темные громады гор и начали валиться в разные стороны. Потом внизу ярко вспыхнуло — ударили главные двигатели корабля, на миг ослепили весь ракетодром, покрыли серебряным панцирем просторы каменной пустыни и словно бы начертили на горных кряжах угольно-черные трещины, провалы, зигзаги глухих ущелий. И еще последний раз он поймал взглядом распластанную кляксу тени от лунохода, на предельной скорости мчавшегося по пустынному шоссе, и вдруг вспомнил своего верного коллегу, так, должно быть, ничего и не понявшего, сидевшего в своем герметическом отсеке на корме лунохода.
   — Жаль, забыл с Руйком попрощаться, — вслух подумал он.
   — Это ты еще успеешь, — сказал кто-то за его спиной.
   Обернувшись на голос, Бенев увидел своего Руйка в соседнем кресле. И мгновение ошеломленно смотрел на него, холодея от мысли, что тот забрался в корабль, подчиняясь одной только своей привычной пронырливости и совсем ничего не зная, куда они летят и зачем.
   — Ты… как тут? — с трудом выговорил он.
   — Как и ты. Хотел без меня обойтись? Не выйдет.
   — Да знаешь ли ты… куда мы летим?
   — Это я еще узнаю. Не впервой сначала снимать, а потом выяснять, что же, собственно, снял.
   Испуганно улыбаясь, Бенев смотрел на него и молчал. Он знал, что возвращение невозможно, но знал также, что нельзя и оставлять на борту человека, не осознавшего своих действий, самостоятельно не решившегося на риск.
   — Я должен тебе… кое-что объяснить. Я отвечаю за тебя…
   — Перед кем? — удивился Руйк.
   — Перед самим собой.
   — Каждый человек отвечает за каждого человека перед самим собой.
   — Тут особый случай. Ты ведь не знаешь, что мы никогда не вернемся.
   — А куда мы денемся? Это же не межзвездный корабль.
   — Это корабль в неизвестность. Слушай и не перебивай.
   Он начал подробно рассказывать ему о «черной дыре», о решении профессора Громова первым приблизиться к ней, о том, что возможна неудача и тогда корабль просто сгорит в огненном кольце, чтобы перейти в другое состояние, превратиться в ничто, что надежда на возвращение почти исключена, потому что система «корабль — «черная дыра» в лучшем случае станет устойчивой и что вырваться из гравитационных лап черного чудовища, вероятно, не удастся…
   — Ну что ж, — перебил его Руйк. — Буду первым репортером при «черной дыре»…
   Тихий мелодичный гонг они услышали совершенно ясно, несмотря на гул двигателей. Засветилась переборка в глубине отсека, и показалось чуть искаженное ускорением озабоченное лицо профессора Громова.
   — Извините, профессор, но так вышло, — виновато сказал Бенев, кивая на Руйка.
   — Если уж так вышло, то лучше осознать все до конца, — сердито сказал Громов. — Еще не поздно пожертвовать спасательной капсулой и выбросить вас в космос. Когда приблизимся к кольцу, будет поздно. Тогда, возможно, мы не только не сможем использовать спасательную капсулу, но и сообщить о выбросе на Землю, чтобы вас подобрали. Я вовсе не уверен, что в условиях мощных гравитационных аномалий нам удастся поддерживать связь с Землей. Всего скорей мы просто исчезнем для людей, и они узнают о том, живы ли мы и продолжаем ли бороться с «черным дьяволом», только косвенно — по изменениям его орбиты. Так я думаю.
   — Безвыходных положений не бывает, — простодушно заметил Руйк.
   — К сожалению, бывает.
   — Земля же рядом, весь ученый мир. Придумают что-нибудь.
   Громов внимательно посмотрел на него.
   — Хотелось бы надеяться. Когда-то даже мечтали об этом — иметь под боком «черную дыру» и тем решить сразу две важнейшие проблемы — энергетическую и проблему отходов. Но я привык рассчитывать на худшее.
   Он замолчал, переводя насупленный взгляд с Бенева на Руйка и обратно. Ровно гудели двигатели, и вибрация слабо чувствовалась через толстые подошвы скафандров, через воздушные амортизаторы кресел. Сверкающий край Луны висел под иллюминатором, проваливался.
   — А худшее таково, — с беспощадной суровостью в голосе продолжал Громов, — что вам, вероятно, придется расстаться с мечтой о первом репортере при «черной дыре». Вы просто не сможете передать снимки, если их вообще возможно там сделать.
   — Жаль.
   — Если жаль, то уходите немедленно.
   — Жаль, — повторил Руйк, — жаль, свои аппараты не захватил. Каких бы я вам портретов наделал!..

«ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО»

 

 
   Багровея, словно наливаясь кровью, звездочка импульса на приборе контролера-автомата поползла вверх, подрожала, достигнув середины шкалы, и снова стала сползать и бледнеть. Сигнал поступал с сорок четвертого участка, примыкавшего к морю. Федор выбежал на крыльцо. Испещренная клетками бассейнов огромная лагуна поблескивала миллионами пузырей, шипела и стонала. От нее несло холодом.
   «Надо осмотреть этот сорок четвертый», — подумал Федор. Он открыл дверь, чтобы сообщить о своей отлучке на главный диспетчерский пункт, и застыл на пороге: экран видеофона на пульте светился, в его глубине, занимая все пространство, лежал кристалл. Точеный октаэдр поблескивал треугольными плоскостями, вспыхивал искорками цвета переспелого граната с фиолетовым отливом. Казалось, что это никакой не кристалл, а сосуд в форме кристалла, наполненный огненной жидкостью.
   — Хороша игрушка? — услышал он измененный динамиком голос жены. — Вот какие подарки приносят женщинам настоящие мужчины.
   — Андрей? — догадался Федор, и сердце его упало.
   И тут на экране появилось лицо Андрея, сильно изменившееся за годы, пока он его не видел, осунувшееся и бледное, как у большинства космонавтов.
   — Здравствуй, дружище! Извини, старина, не удержался. Нашел эту штучку в космическом мусоре и решил подарить Тоне. Ты же знаешь…
   Федор молчал, приходя в себя. Ему ли не знать! Семь лет, сколько женат, тщетно борется он с ревностью, стараясь подавить в себе это недостойное чувство, неизвестно с какими генами доставшееся ему по наследству.
   Когда-то еще в университете у них сложился классический треугольник: Федор Буренков — Тоня Коновалова — Андрей Карпинский. Андрей был первым щеголем на курсе, к тому же он специализировался по космической технике, и Федор почти не сомневался; что в этом треугольнике ему уготована роль тупого угла. Тоня тоже увлекалась космической техникой, что еще понижало и без того ничтожные шансы Федора. Но судьба любит играть с людьми в жмурки. На выпускном вечере, когда был объявлен многозначительный белый вальс, Тоня демонстративно через весь зал пошла к нему, к Федору.