Страница:
– Это всенародная собственность, – сказал Ушаков как бы в поддержку Иероку. – Это естественно для человека, к этому и призывают большевики. Мы все вместе будем беречь зверей и птиц, чистоту рек и озер и эту, теперь нашу собственную, землю!
Когда Павлов перевел слова Ушакова, люди одобрительно закивали головами.
– А как же будет с теми, кто привык таким образом употреблять китовый ус? – с любопытством спросил Кивьяна.
– Обойдутся!
– А для тех, кто обойтись не сможет, китового уса хватит, – примирительно сказал Тагью, у которого хранился небольшой запас, и он собирался при удобном случае выменять его на брезент для нового паруса.
Дальше разговор пошел веселее и легче. Павлов и Ушаков уселись рядом за обеденный стол кают-компании, положили перед собой листы бумаги и принялись записывать, кому что надо из товаров.
Все брали примерно одинаковое количество сахару, чаю, табаку, муки, патронов, ткани на камлейки. Етувги получил в кредит новый американский винчестер и сильно обрадовался. Он больше ничего не хотел брать и только по настоянию жены взял немного сахару и чаю.
Молодой Таян вдруг попросил патефон.
– Очень мне нравится музыка из этого ящика.
– Патефон у нас только один, да и тот не продается, – сказал Ушаков.
– Жаль, – вздохнул Таян. – А мне так хотелось послушать музыку.
– Я научу тебя играть на мандолине, – пообещал ему доктор Савенко. – Никакого патефона тебе не понадобится.
Вскоре над палубными ярангами поднялись дымки костров: получив продукты, эскимосы поставили чайники и принялись жарить лепешки на нерпичьем жиру, хотя свежего печеного хлеба на пароходе было достаточно.
Ушаков заглянул в походную ярангу Иерока. Сам хозяин сидел на китовом позвонке, поставленном на крышку трюма, и крошил на доске острым охотничьим ножом листовой черкасский табак. Апар чинил гарпун, а Нанехак, обнаженная по пояс, месила тесто на длинном деревянном блюде. Ушаков, смутившись, хотел уйти, но его позвал Иерок:
– Заходи, заходи, умилык! Сейчас будут лепешки и будем пить чай. А то твой пароходный хлеб слабоват, да и запаха нерпичьего не имеет.
Пригнувшись, Ушаков вошел в ярангу и пристроился рядом с Иероком, стараясь не глядеть в ту сторону, где при свете небольшого костерка, разложенного на металлическом листе с загнутыми краями, ритмично, словно исполняя какой-то безмолвный ритуальный танец, двигалась Нанехак. Железные листы были срочно изготовлены в корабельной мастерской, чтобы эскимосы могли разводить на них свои домашние костры, без которых им не обойтись, хотя Ушаков и раздал всем им примусы.
В яранге не было полога, но в глубине Ушаков увидел разостланные оленьи шкуры, подушки и два серых солдатских одеяла, неизвестно как попавших сюда.
– А не хотелось бы вам, Иерок, поселиться в настоящем деревянном доме? – спросил Ушаков, оглядевшись.
– Каждый живет так, как привык, – ответил старик. – Как я стану жить в деревянной яранге? Там не разложишь на полу костра, не повесишь полог, да и пространства много – холодно…
– Так ведь в доме печка, плита, лампы, – продолжал Ушаков. – Полога не надо, на кровати спать будешь…
– Непривычно, – мягко возразил Иерок. – Что же я, кайра, чтобы на возвышении спать? Птица, она не боится высоты, а человеку страшно. Тем более сонному – упасть можно. И огонь, мне приятнее видеть его, а не запирать в каменный мешок. Вольное всегда приятней для глаза – что человек, что пламя…
– Это верно, – вздохнул Ушаков и покосился на Нанехак.
Женщина уже закончила месить тесто и теперь лепила небольшие дырчатые лепешки, опускала их в кипящий нерпичий жир.
– А правда, что у белых людей сажают в каменный мешок?
– В какой каменный мешок? – не понял Ушаков.
– В тюрьму.
– Бывает…
– Это жестоко.
– Так ведь худого человека нельзя держать рядом с другими людьми. Если он вор, преступник какой или, того хуже, – убийца?
– Вор, конечно, это плохо, – задумчиво отозвался Иерок. – Но украл-то он, наверное, не из озорства, а может, с голоду?
– Верно, с голоду можно украсть, – согласился Ушаков.
– А зачем его в каменный мешок сажать? Его накормить надо.
– Ну вот, представь себе. Ты пришел к своей мясной яме и видишь: кто-то там похозяйничал, взял твой копальхен… Что ты будешь делать?
– Это Рутпын, – спокойно и уверенно сказал Иерок. – Огрызок человека. Но он несчастен и так, потому что вор…
– А что вы с ними делаете? – спросил Ушаков.
– Презираем… Жалеем… Прогоняем из стойбища.
– В России некуда прогонять, поэтому таких людей и сажают в тюрьму…
– Но ведь теперь же нет воров, теперь все равны перед запасами еды…
– Нет, есть еще, – вздохнул Ушаков. – Я уже говорил тебе: люди идут в будущее из прошлого, худое вот так, сразу, не кончится. Нужно время… Вот я знаю, что твои внуки уже не захотят жить в яранге. А ты идешь в будущее с ярангой и многим другим, отсталым…
– С чем это, отсталым? – насторожился Иерок.
– Я ничего не хочу тебе советовать, поступай, как тебе велит совесть, но не трогай лаг[7]…
Лицо Иерока вытянулось от удивления.
Вчера поздно вечером, когда, как ему показалось, на корабле все уснули и только огнедышащая машина без устали работала в чреве трюма, толкая большой железный пароход с ярангами, он осторожно пробрался к левому борту, чтобы одарить морских богов из тех запасов, что выдал им Ушаков. На небольшое деревянное блюдо он накрошил табак, кусочки крепкого русского сахара, насыпал горсточку муки. И все это бросил в море возле того инструмента, похожего на часы, от которого за борт убегала веревка. Лаг так заинтересовал Иерока, что он решил вытащить его и посмотреть, что же там на конце. Быть может, это таинственный дух белого человека, охраняющий корабль? Иерок взялся за сырой металлический трос и принялся осторожно тянуть. Но что-то там сопротивлялось, дергалось на конце. И вдруг он испугался, быстро отпустил трос.
Постояв возле крутящегося приспособления, на циферблате которого выскакивали цифры, Иерок перешел к другому борту. Вдоль железной стены парохода кипела вода, и порой казалось, что огромный корабль стоит на месте, а океан несется мимо него с бешеной скоростью и все удаляет и удаляет от «Ставрополя» бухту Провидения, покинутый навсегда Урилык, древнюю Уназикскую косу, Янракеннотский мыс, остров Аракамчечен, знакомую, хорошо обжитую землю, где на приметных холмах еще можно различить кости ушедших в другую жизнь сородичей.
Говоря Ушакову о том, что если принято решение, то надо идти вперед, Иерок успокаивал и самого себя, потому что знал, рано или поздно люди спросят его: ради чего ты позвал нас? Где эта волшебная жизнь, тот сказочный остров надежды, где всего в изобилии?.. Но ведь на самом деле такой земли, такого острова нет. То есть именно такой, какой описывало воображение сказочника, измученного мечтой об облегчении своей участи, закопченного горем от бесчисленных потерь, сытого и тепло одетого только в мечтах. Да, быть может, на острове Врангеля и вправду есть и морж, и белый медведь, и нерпа водится в прибрежных полыньях, но все надо будет добывать своими руками, ничто не пойдет само собой на острие гарпуна, на наконечник копья.
Заметно убывала светлая ночь. И наступил час, когда на море опустилась густая темнота, и на небе вспыхнули знакомые созвездия.
Иерок взглянул на них и почувствовал в груди волнение, что всегда охватывало его при виде этих загадочных светящихся точек, причудливых рисунков созвездий, в которых угадывались картины жизни, застывшие события, приводимые в живое движение лишь воображением наблюдателя. Небесная жизнь имела свой центр – Полярную звезду, и можно было узнать, далеко ли до восхода солнца. Но было и другое в загадочном мерцании, в блеске звезд, которые не гасли, как иногда говорили, а продолжали беспрерывно светить, только на время затмеваясь великим дневным светилом, главным хозяином неба – Солнцем.
В древних сказаниях в том межзвездном пространстве проходила другая жизнь, отличная от земной, хотя и там, в небесной жизни, ушедшие в нее занимались такими же делами, что и на земле: женились, выходили замуж, охотились, бегали и даже ложились спать в теплом звездном пологе. Какой смысл в этой двойственной жизни, Иерок никак не мог уразуметь. Он верил в высший разум, в Неведомые силы, которые руководили всем круговоротом жизни на земле, в море и в небе, следуя своим собственным целям и намерениям. Нетрудно было понять, что у тех Неведомых сил свои собственные дела и задачи, часто не совпадающие с заботами и нуждами человека. Ибо если бы те Силы и вправду были милосердны и обладали чувством справедливости, то на земле давным-давно наступило бы благополучие и не было бы никакой нужды в двойственной жизни. Люди, что, сбросив земную оболочку, уходили сейчас в звездный мир, оставались бы на земле, где, если бережно и разумно использовать богатства моря и тундры, места хватит на всех… Да, но ведь человек старится, дряхлеет и умирает… И не только человек, но и животные и растения… Ну и пусть! Зачем людям уходить так далеки? Они могли бы обитать где-то поблизости, чтобы при нужде можно было запрячь упряжку и поехать проведать предков, погибших друзей…
Сейчас, когда суета, связанная с отъездом, немного утихла, в голову стали приходить разные мысли, сомнения… Правильно ли он поступил, согласившись покинуть родной Урилык? Иерок хорошо знал своих земляков, и, проходя мимо тех, кто наконец-то получил возможность всласть накуриться, напиться хорошего чаю с крепким и вкусным русским сахаром, до отвала наесться моржового мяса и белых лепешек, жаренных на нерпичьем жиру, он читал в их глазах немой вопрос – а что будет дальше? Ну, можно наесться и напиться чаю, выспаться вдоволь, а что дальше?
Те, кто ушли в иной мир, оставили Иерока наедине со множеством неясных, неразрешимых вопросов, на которые, как ни ищи, нет ответа. Иерок знал те самому малопонятные слова, с которыми нужно было обращаться к Неведомым силам. Были действия, наполненные затаенным смыслом, их нужно исполнять, не вникая в суть. Толкование ответа целиком и полностью зависело от умевшего вопрошать и слушать. Иерок, положа руку на сердце, мог только самому себе признаться в том, что почти все, что он говорил от имени Неведомых сил, подсказывалось его собственным опытом и интуицией. Еще ни разу не удавалось ему получить Свыше какой-либо внятный ответа Иерок умел и камлать, доводя себя до исступления, и тогда ему даже чудились какие-то голоса, но собственный разум убеждал, что это всего лишь игра воспаленного воображения, тем более что дурная веселящая вода приводила в подобное состояние куда быстрее и проще, нежели многочасовое изнурительное камлание в тесном и темном пологе.
И все-таки Неведомые силы были. Во всяком случае, с ними надо жить в мире и согласии, не лениться иной раз принести им жертвы, исполнить полагающийся обряд. Они могли отозваться и добротой, и Иерок даже знал, где, в каких местах вокруг Урилыка легче было общаться с ними. Он нашел эти места сам, открыл их, бродя возле селения в поисках ответов на мучившие его вопросы.
Вот и сейчас в густой, как моржовая кровь, темноте ему хотелось услышать Свыше хоть малый намек на одобрение его решения, но он ничего не слышал и ничего не чувствовал, кроме тревоги собственного сердца.
Рано утром четвертого августа прошли Уэлен. В молодости Иерок бывал в этом большом селении, где вместе жили чукчи и эскимосы. Сюда издревле в летнюю пору со всего побережья люди съезжались на песенно-танцевальные состязания.
Но с Урилыка не ездили вот уже несколько лет. Не на чем, да и заботы были другие, не праздничные. Где-то здесь стоит яранга знаменитого певца и морского охотника Атыка, который славился по всем селениям, раскиданным на огромных пространствах от мыса Энурмин до выступа Канэгыргын, слава его гремела на островах Имаклик и Иналик, и даже на другом берегу Берингова пролива… А хорошо было бы сойти на берег, послушать Атыка и его сородичей. Да и у самого есть что спеть. Все эти дни в душе Иерока как бы сами собой рождались новые мелодии и складывались слова, тело мысленно повторяло движения в такт звучащему в его ушах бубну. Рождался новый эскимосский танец, Танец Прощания, Танец Надежды, который Иерок намеревался исполнить на берегу острова.
После Уэлена «Ставрополь» изменил курс на севере северо-запад. В воздухе похолодало, и иногда неведомо откуда с ясного, казалось, неба на палубу падали снежинки.
Пятого августа на горизонте показались черные скалы острова Геральд.
– Следующий за ним – остров Врангеля, – сказал Ушаков стоящему рядом с ним Иероку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда Павлов перевел слова Ушакова, люди одобрительно закивали головами.
– А как же будет с теми, кто привык таким образом употреблять китовый ус? – с любопытством спросил Кивьяна.
– Обойдутся!
– А для тех, кто обойтись не сможет, китового уса хватит, – примирительно сказал Тагью, у которого хранился небольшой запас, и он собирался при удобном случае выменять его на брезент для нового паруса.
Дальше разговор пошел веселее и легче. Павлов и Ушаков уселись рядом за обеденный стол кают-компании, положили перед собой листы бумаги и принялись записывать, кому что надо из товаров.
Все брали примерно одинаковое количество сахару, чаю, табаку, муки, патронов, ткани на камлейки. Етувги получил в кредит новый американский винчестер и сильно обрадовался. Он больше ничего не хотел брать и только по настоянию жены взял немного сахару и чаю.
Молодой Таян вдруг попросил патефон.
– Очень мне нравится музыка из этого ящика.
– Патефон у нас только один, да и тот не продается, – сказал Ушаков.
– Жаль, – вздохнул Таян. – А мне так хотелось послушать музыку.
– Я научу тебя играть на мандолине, – пообещал ему доктор Савенко. – Никакого патефона тебе не понадобится.
Вскоре над палубными ярангами поднялись дымки костров: получив продукты, эскимосы поставили чайники и принялись жарить лепешки на нерпичьем жиру, хотя свежего печеного хлеба на пароходе было достаточно.
Ушаков заглянул в походную ярангу Иерока. Сам хозяин сидел на китовом позвонке, поставленном на крышку трюма, и крошил на доске острым охотничьим ножом листовой черкасский табак. Апар чинил гарпун, а Нанехак, обнаженная по пояс, месила тесто на длинном деревянном блюде. Ушаков, смутившись, хотел уйти, но его позвал Иерок:
– Заходи, заходи, умилык! Сейчас будут лепешки и будем пить чай. А то твой пароходный хлеб слабоват, да и запаха нерпичьего не имеет.
Пригнувшись, Ушаков вошел в ярангу и пристроился рядом с Иероком, стараясь не глядеть в ту сторону, где при свете небольшого костерка, разложенного на металлическом листе с загнутыми краями, ритмично, словно исполняя какой-то безмолвный ритуальный танец, двигалась Нанехак. Железные листы были срочно изготовлены в корабельной мастерской, чтобы эскимосы могли разводить на них свои домашние костры, без которых им не обойтись, хотя Ушаков и раздал всем им примусы.
В яранге не было полога, но в глубине Ушаков увидел разостланные оленьи шкуры, подушки и два серых солдатских одеяла, неизвестно как попавших сюда.
– А не хотелось бы вам, Иерок, поселиться в настоящем деревянном доме? – спросил Ушаков, оглядевшись.
– Каждый живет так, как привык, – ответил старик. – Как я стану жить в деревянной яранге? Там не разложишь на полу костра, не повесишь полог, да и пространства много – холодно…
– Так ведь в доме печка, плита, лампы, – продолжал Ушаков. – Полога не надо, на кровати спать будешь…
– Непривычно, – мягко возразил Иерок. – Что же я, кайра, чтобы на возвышении спать? Птица, она не боится высоты, а человеку страшно. Тем более сонному – упасть можно. И огонь, мне приятнее видеть его, а не запирать в каменный мешок. Вольное всегда приятней для глаза – что человек, что пламя…
– Это верно, – вздохнул Ушаков и покосился на Нанехак.
Женщина уже закончила месить тесто и теперь лепила небольшие дырчатые лепешки, опускала их в кипящий нерпичий жир.
– А правда, что у белых людей сажают в каменный мешок?
– В какой каменный мешок? – не понял Ушаков.
– В тюрьму.
– Бывает…
– Это жестоко.
– Так ведь худого человека нельзя держать рядом с другими людьми. Если он вор, преступник какой или, того хуже, – убийца?
– Вор, конечно, это плохо, – задумчиво отозвался Иерок. – Но украл-то он, наверное, не из озорства, а может, с голоду?
– Верно, с голоду можно украсть, – согласился Ушаков.
– А зачем его в каменный мешок сажать? Его накормить надо.
– Ну вот, представь себе. Ты пришел к своей мясной яме и видишь: кто-то там похозяйничал, взял твой копальхен… Что ты будешь делать?
– Это Рутпын, – спокойно и уверенно сказал Иерок. – Огрызок человека. Но он несчастен и так, потому что вор…
– А что вы с ними делаете? – спросил Ушаков.
– Презираем… Жалеем… Прогоняем из стойбища.
– В России некуда прогонять, поэтому таких людей и сажают в тюрьму…
– Но ведь теперь же нет воров, теперь все равны перед запасами еды…
– Нет, есть еще, – вздохнул Ушаков. – Я уже говорил тебе: люди идут в будущее из прошлого, худое вот так, сразу, не кончится. Нужно время… Вот я знаю, что твои внуки уже не захотят жить в яранге. А ты идешь в будущее с ярангой и многим другим, отсталым…
– С чем это, отсталым? – насторожился Иерок.
– Я ничего не хочу тебе советовать, поступай, как тебе велит совесть, но не трогай лаг[7]…
Лицо Иерока вытянулось от удивления.
Вчера поздно вечером, когда, как ему показалось, на корабле все уснули и только огнедышащая машина без устали работала в чреве трюма, толкая большой железный пароход с ярангами, он осторожно пробрался к левому борту, чтобы одарить морских богов из тех запасов, что выдал им Ушаков. На небольшое деревянное блюдо он накрошил табак, кусочки крепкого русского сахара, насыпал горсточку муки. И все это бросил в море возле того инструмента, похожего на часы, от которого за борт убегала веревка. Лаг так заинтересовал Иерока, что он решил вытащить его и посмотреть, что же там на конце. Быть может, это таинственный дух белого человека, охраняющий корабль? Иерок взялся за сырой металлический трос и принялся осторожно тянуть. Но что-то там сопротивлялось, дергалось на конце. И вдруг он испугался, быстро отпустил трос.
Постояв возле крутящегося приспособления, на циферблате которого выскакивали цифры, Иерок перешел к другому борту. Вдоль железной стены парохода кипела вода, и порой казалось, что огромный корабль стоит на месте, а океан несется мимо него с бешеной скоростью и все удаляет и удаляет от «Ставрополя» бухту Провидения, покинутый навсегда Урилык, древнюю Уназикскую косу, Янракеннотский мыс, остров Аракамчечен, знакомую, хорошо обжитую землю, где на приметных холмах еще можно различить кости ушедших в другую жизнь сородичей.
Говоря Ушакову о том, что если принято решение, то надо идти вперед, Иерок успокаивал и самого себя, потому что знал, рано или поздно люди спросят его: ради чего ты позвал нас? Где эта волшебная жизнь, тот сказочный остров надежды, где всего в изобилии?.. Но ведь на самом деле такой земли, такого острова нет. То есть именно такой, какой описывало воображение сказочника, измученного мечтой об облегчении своей участи, закопченного горем от бесчисленных потерь, сытого и тепло одетого только в мечтах. Да, быть может, на острове Врангеля и вправду есть и морж, и белый медведь, и нерпа водится в прибрежных полыньях, но все надо будет добывать своими руками, ничто не пойдет само собой на острие гарпуна, на наконечник копья.
Заметно убывала светлая ночь. И наступил час, когда на море опустилась густая темнота, и на небе вспыхнули знакомые созвездия.
Иерок взглянул на них и почувствовал в груди волнение, что всегда охватывало его при виде этих загадочных светящихся точек, причудливых рисунков созвездий, в которых угадывались картины жизни, застывшие события, приводимые в живое движение лишь воображением наблюдателя. Небесная жизнь имела свой центр – Полярную звезду, и можно было узнать, далеко ли до восхода солнца. Но было и другое в загадочном мерцании, в блеске звезд, которые не гасли, как иногда говорили, а продолжали беспрерывно светить, только на время затмеваясь великим дневным светилом, главным хозяином неба – Солнцем.
В древних сказаниях в том межзвездном пространстве проходила другая жизнь, отличная от земной, хотя и там, в небесной жизни, ушедшие в нее занимались такими же делами, что и на земле: женились, выходили замуж, охотились, бегали и даже ложились спать в теплом звездном пологе. Какой смысл в этой двойственной жизни, Иерок никак не мог уразуметь. Он верил в высший разум, в Неведомые силы, которые руководили всем круговоротом жизни на земле, в море и в небе, следуя своим собственным целям и намерениям. Нетрудно было понять, что у тех Неведомых сил свои собственные дела и задачи, часто не совпадающие с заботами и нуждами человека. Ибо если бы те Силы и вправду были милосердны и обладали чувством справедливости, то на земле давным-давно наступило бы благополучие и не было бы никакой нужды в двойственной жизни. Люди, что, сбросив земную оболочку, уходили сейчас в звездный мир, оставались бы на земле, где, если бережно и разумно использовать богатства моря и тундры, места хватит на всех… Да, но ведь человек старится, дряхлеет и умирает… И не только человек, но и животные и растения… Ну и пусть! Зачем людям уходить так далеки? Они могли бы обитать где-то поблизости, чтобы при нужде можно было запрячь упряжку и поехать проведать предков, погибших друзей…
Сейчас, когда суета, связанная с отъездом, немного утихла, в голову стали приходить разные мысли, сомнения… Правильно ли он поступил, согласившись покинуть родной Урилык? Иерок хорошо знал своих земляков, и, проходя мимо тех, кто наконец-то получил возможность всласть накуриться, напиться хорошего чаю с крепким и вкусным русским сахаром, до отвала наесться моржового мяса и белых лепешек, жаренных на нерпичьем жиру, он читал в их глазах немой вопрос – а что будет дальше? Ну, можно наесться и напиться чаю, выспаться вдоволь, а что дальше?
Те, кто ушли в иной мир, оставили Иерока наедине со множеством неясных, неразрешимых вопросов, на которые, как ни ищи, нет ответа. Иерок знал те самому малопонятные слова, с которыми нужно было обращаться к Неведомым силам. Были действия, наполненные затаенным смыслом, их нужно исполнять, не вникая в суть. Толкование ответа целиком и полностью зависело от умевшего вопрошать и слушать. Иерок, положа руку на сердце, мог только самому себе признаться в том, что почти все, что он говорил от имени Неведомых сил, подсказывалось его собственным опытом и интуицией. Еще ни разу не удавалось ему получить Свыше какой-либо внятный ответа Иерок умел и камлать, доводя себя до исступления, и тогда ему даже чудились какие-то голоса, но собственный разум убеждал, что это всего лишь игра воспаленного воображения, тем более что дурная веселящая вода приводила в подобное состояние куда быстрее и проще, нежели многочасовое изнурительное камлание в тесном и темном пологе.
И все-таки Неведомые силы были. Во всяком случае, с ними надо жить в мире и согласии, не лениться иной раз принести им жертвы, исполнить полагающийся обряд. Они могли отозваться и добротой, и Иерок даже знал, где, в каких местах вокруг Урилыка легче было общаться с ними. Он нашел эти места сам, открыл их, бродя возле селения в поисках ответов на мучившие его вопросы.
Вот и сейчас в густой, как моржовая кровь, темноте ему хотелось услышать Свыше хоть малый намек на одобрение его решения, но он ничего не слышал и ничего не чувствовал, кроме тревоги собственного сердца.
Рано утром четвертого августа прошли Уэлен. В молодости Иерок бывал в этом большом селении, где вместе жили чукчи и эскимосы. Сюда издревле в летнюю пору со всего побережья люди съезжались на песенно-танцевальные состязания.
Но с Урилыка не ездили вот уже несколько лет. Не на чем, да и заботы были другие, не праздничные. Где-то здесь стоит яранга знаменитого певца и морского охотника Атыка, который славился по всем селениям, раскиданным на огромных пространствах от мыса Энурмин до выступа Канэгыргын, слава его гремела на островах Имаклик и Иналик, и даже на другом берегу Берингова пролива… А хорошо было бы сойти на берег, послушать Атыка и его сородичей. Да и у самого есть что спеть. Все эти дни в душе Иерока как бы сами собой рождались новые мелодии и складывались слова, тело мысленно повторяло движения в такт звучащему в его ушах бубну. Рождался новый эскимосский танец, Танец Прощания, Танец Надежды, который Иерок намеревался исполнить на берегу острова.
После Уэлена «Ставрополь» изменил курс на севере северо-запад. В воздухе похолодало, и иногда неведомо откуда с ясного, казалось, неба на палубу падали снежинки.
Пятого августа на горизонте показались черные скалы острова Геральд.
– Следующий за ним – остров Врангеля, – сказал Ушаков стоящему рядом с ним Иероку.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Шестого августа «Ставрополь» подошел к острову Врангеля, голубовато-серой громадой видневшемуся за плотной стеной льда, охраняющего подходы к берегу. Ушаков все эти дни не уходил с капитанского мостика, вглядываясь в очертания земли, о которой он знал только из неточных схематических карт да словесных описаний. И вот она, эта земля, остров Врангеля, внешне мало отличающийся от северного побережья Чукотского полуострова.
Капитан Миловзоров, осмотрев в бинокль сплоченные ледовые поля, сказал:
– Трудно будет подойти к берегу…
– Но надо! – взволнованно воскликнул Ушаков. – Раз мы на виду у берегов, мы. уже не можем повернуть назад!
– Придумаем что-нибудь, – загадочно улыбнулся Миловзоров.
Он был старше Ушакова, плавал в этих широтах и знал, что такое лед океана. Своим внешним спокойствием он внушал уважение. Правда, накануне подхода к острову он долго рассказывал Ушакову о неудачах, которые постигали мореплавателей, пытавшихся высадиться здесь на берег.
– Но у нас в руках главный козырь, – успокоил растревоженного Ушакова капитан. – Время… Так рано корабли редко подходят к острову. Пока осматриваемся, ищем удобную стоянку, лед может прийти в движение. Вот поглядите – он не смерзшийся, легко двигается, в любую минуту может открыться разводье, путь к берегу.
Притихшие эскимосы сгрудились у борта и молча пристально вглядывались в землю, которая должна стать их новой родиной. Ушаков невольно посматривал в их сторону, выделяя среди них фигурку Иерока… Ни один из них ни разу не обернулся на капитанский мостик, и это беспокоило Ушакова. Они целиком и полностью были поглощены созерцанием незнакомого острова, и только по их внешнему виду можно было догадаться: кроме тревоги и смутного ожидания, других чувств новая земля у них пока не вызывала. Единственное, что успокаивало – она была похожа на оставленные берега.
– Моржи! – вдруг послышалось из толпы.
– Моржи! – подхватило несколько голосов. – Много моржей!
Иерок посмотрел на капитанский мостик и, обращаясь к Ушакову, крикнул:
– Смотри, умилык, моржи!
– Вижу, Иерок! – обрадованно ответил Ушаков.
– Надо спустить байдары! Охотиться надо!
Но как ни хотелось капитану пойти навстречу эскимосам, он не мог им позволить заняться охотой и отвлечься от главной задачи: подвести «Ставрополь» к берегу и выгрузить необходимое снаряжение, строительные материалы. Он позвал на мостик Иерока и объяснил ему ситуацию.
– Но если к вечеру не подойдем к берегу, можно будет заняться и охотой. Моржи никуда не уйдут, вон их сколько.
И действительно, скопления зверей виднелись тут и там, на льдинах и на берегу. Некоторые из них с шумом выныривали прямо у борта парохода, испуганно и настороженно оглядывая неведомое чудовище.
Через несколько часов осторожного хода сбылось предсказание Миловзорова: «Ставрополю» удалось не только подойти к острову, но и обогнуть его с северо-востока в поисках места для высадки.
Вечером показался мыс Уэринг, за ним – мыс Гаваи. Мрачные, темные скалы выделялись на фоне белой полосы прибрежного льда, который, похоже, никогда и не отходил от берега. Спустили корабельную шлюпку. Ушаков позвал с собой Иерока.
Иерок неотрывно вглядывался в незнакомые очертания новой земли, изредка провожая взглядом пролетающие птичьи стаи. Выражение его глаз менялось, вместо тревоги появлялась надежда, и на внешне невозмутимом лице – намек на улыбку. С громким всплеском у борта вынырнул лахтак, и Иерок, вздрогнув от неожиданности, потянулся к оружию.
– Охотиться будем потом, – спокойно сказал Ушаков.
Обилие жизни, моржей, тюленей – все это было добрым знаком, исполнением значительной части обещаний. Ушаков видел это по настроению эскимосов. Их мрачная настороженность сменилась возбуждением, радостью, громкими разговорами о будущей охоте.
Когда шлюпка ткнулась носом о берег, покрытый разноцветной галькой, Ушаков предложил Иероку первым ступить на остров.
– Вам быть хозяевами этой земли, тебе и честь сделать на ней первый шаг.
Иерок спрыгнул на гальку, поднялся на прибойную черту, переступив через полосу полузасохших водорослей, разноцветных панцирей рачков, морских звезд, и остановился.
Ушаков смотрел на него со шлюпки; эскимос не оборачивался, он стоял неподвижно, но по его виду можно было догадаться: он что-то говорит.
– Никак, молится? – тихо предположил один из матросов-гребцов.
– Не мешайте ему, – сказал Ушаков. – Пусть совершит свой обряд. У нас еще будет время для антирелигиозной работы.
Иерок медленно повернулся в сторону восхода. По движению его губ можно было понять, что он ведет какой-то неведомый разговор. Так он обратился ко всем сторонам света. В довершение всего он вытянул из-за пояса кисет, развязал его и разбросал вокруг черный черкасский табак.
– Иди сюда! – весело крикнул он Ушакову. – Здесь хороший, добрый берег…
Дальше Иерок повел себя так, словно он уже давным-давно жил здесь. Он легко и быстро шагал по прибрежной гальке, по тундровым кочкам, вспугивая гусей, полярных сов, куличков.
С моря на тундру наползал туман.
– Может, остановимся, переждем? – предложил Ушаков.
– Этот туман ненадолго, – уверенно сказал Иерок. – Не будем терять время.
Ушаков шел рядом с эскимосом, стараясь не отставать.
Так они прошли несколько километров. Еще издали увидели флагшток, на котором заметны были остатки флага, поднятого в 1924 году капитаном Давыдовым с канонерской лодки «Красный Октябрь». За два года ткань совершенно выцвела, и флаг представлял собой лоскутки белой материи. Ее тут же заменили на новый кумач.
Шагать по мокрой вязкой гальке было мучительно, а переходя в тундру, на качающиеся кочки, люди рисковали вывихнуть себе лодыжки. С непривычки некоторые спотыкались и падали.
Но Иерока охватил какой-то непонятный азарт, странное возбуждение, и он все шагал и шагал.
Наконец, остановившись передохнуть, усевшись на большой камень, Ушаков тяжело вздохнул и сказал:
– Дальше полетим на гидроплане.
– Как полетим? – не понял Иерок. – Железная птица осталась на пароходе…
– Это верно, – усмехнулся Ушаков. – Я хочу сказать, что неразумно нам мерить тундру ногами, когда в нашем распоряжении самолет. Завтра же отправимся на нем на разведку и окончательно выберем место для поселения.
Капитан Миловзоров, похоже, был даже несколько разочарован тем, что ледовая обстановка вокруг острова оказалась такой благоприятной для плавания.
– Ну, тебе повезло, Георгий. Такое бывает раз в несколько лет.
– Когда наладим научные исследования, мы будем идти сюда не наугад, как сейчас, а уверенно. Дадим тебе телеграмму: товарищ Миловзоров, можете плыть к нам, в этом году у нас ожидается благоприятная ледовая обстановка…
– Так и должно быть, – улыбнулся капитан. – Если мы хотим эксплуатировать Северный морской путь, то прежде всего надо его оснастить метеорологическими станциями, оборудовать радиосвязь.
– Все будет, – ответил Ушаков. – Нам с тобой повезло: мы у самого истока великого дела!
Но как все великие дела, даже внешне простое – высадка на остров и выбор места для строительства поселения – оказалось далеко не таким легким. Требовалось время, чтобы тщательно взвесить все условия и обстоятельства, учесть интересы переселенцев-эскимосов. А времени не было: «Ставрополь» торопился уйти из этих опасных мест, чтобы избежать зимовки во льдах. Каждый час, каждая минута были на строгом учете.
Льды часто окружали корабль, но продвижение его вдоль острова не задерживалось. В полдень девятого августа «Ставрополь» вошел в бухту Роджерс.
Ушаков вместе с Иероком сошли на берег.
– Тебе нравится это место? – спросил Ушаков.
Эскимос огляделся, сделал несколько шагов, поднявшись на гребень небольшой галечной косы, из-за которой блестели воды небольшой лагуны, и с удивлением произнес:
– Очень похоже на Урилык!
– Только здешний ручей не такой шумный, как у нас на родине, – заметил Ушаков.
– Но он такой же полноводный, – возразил Иерок.
– Если тебе нравится это место, то будем выгружаться, – сказал Ушаков. Лично ему бухта и чуть приподнятый берег над галечной косой показались самыми подходящими из того, что он успел за это короткое время осмотреть на острове.
– А тебе, умилык, нравится здесь? – спросил в свою очередь Иерок. – Мы должны думать и о тебе, о твоих товарищах.
– Мне это место подходит. Вот только еще не решил, где ставить дом – на косе или на возвышении?
Иерок прошел по косе, нагнулся, поковырял пальцами, порыл носками меховых торбазов и подозвал к себе Ушакова.
– Гляди, умилык, – сказал он, показывая на побелевший кусок чудом занесенного сюда дерева. – Здесь когда-то бушевал сильный шторм, и эту деревяшку закинуло сюда волнами. Это значит, что такое может случиться еще. Поэтому вам лучше строиться вон там. – Иерок показал на пригорок.
– Ну хорошо, – согласился Ушаков. – Пусть будет так, как ты сказал.
Первым делом перевезли на берег всех эскимосов, и они тут же разбрелись по галечной косе, выбирая себе места для яранг.
– А почему вы ставите яранги на косе? – удивился Ушаков. – Там же опасно.
– Для большого деревянного дома опасно, – объяснил Иерок. – В бурю его не разберешь и не перенесешь на другое место… А для яранг хорошо. Чисто и сухо. Мы привыкли ставить яранги на гальке.
С помощью вельботов, байдар, кунгаса с корабля на берег быстро перевезли эскимосский скарб, выпустили на волю собак, которые с громким лаем и визгом бросились врассыпную, словно боясь, что их снова поймают и погрузят на это страшное железное чудовище, дрожащее изнутри и испускающее невыносимый запах горелого угля.
Яранги выросли в одно мгновение, заполнив и оживив галечную косу, создав впечатление, что люди здесь жили всегда.
Ушаков поставил свою палатку неподалеку от яранги Иерока.
Наконец спустили на воду гидросамолет. Всю дорогу эскимосы, наслышанные об этой чудесной машине, пытались ее рассмотреть, отгибая брезент, которым был покрыт фюзеляж и снятые крылья. Самолет по сравнению с быстро летящими птицами казался беспомощным и неуклюжим.
– Если он не поднимется, – задумчиво произнес Кивьяна, – все будут очень громко смеяться, а кожаным людям станет стыдно.
«Кожаными людьми» эскимосы назвали летчика Кальвица и бортмеханика Федукина за их куртки и плотно прилегающие летные шлемы.
Из яранг вышли все, кто мог двигаться, даже самые немощные старики. Сгрудились на берегу.
Самолет отцепился от судна, и бортмеханик, стоя на поплавке, веслом отогнал машину от борта «Ставрополя».
– Я бы мог одолжить им парус, – заметил Тагью.
Но скептическое и насмешливое настроение сменилось удивлением, когда, несколько раз чихнув и выпустив быстро тающее голубое облачко дыма, на самолете завелся мотор и крутящийся пропеллер слился в один сверкающий круг.
Гидросамолет побежал по воде, наращивая скорость, обгоняя и распугивая птиц, и вдруг все увидели, как он оторвался от воды и взмыл в воздух, удаляясь от бухты Роджерс.
– Как настоящая птица! – удивленно пронеслось в толпе.
– Быстрее ветра летит!
– Вон, смотрите, как далеко улетел!
Иерок вместе со всеми смотрел вслед самолету, и изумление, восхищение разумом и умением человека переполняло его душу.
– А они вернутся обратно? – спросил он с тревогой.
– Вернутся, – уверенно ответил Ушаков. – Куда они денутся?
– Небо большое, – раздумчиво проронил Иерок. – Гораздо больше земли…
После этого продолжить работу на берегу оказалось не так легко. Время от времени кто-нибудь из эскимосов останавливался прямо с мешком на спине или доской на плече и подолгу смотрел в ту сторону неба, где скрылся самолет.
Когда на горизонте обозначилась быстро увеличивающаяся точка, возбуждение людей, как показалось Ушакову, было еще сильней.
– Возвращаются! Возвращаются! – радостно закричали эскимосы, побросав работу. – Они вернулись!
А когда Кальвиц с бортмехаником вышли из причаленного к берегу самолета, каждому не терпелось подойти и удостовериться в том, что они за время полета нисколько не изменились, остались такими же людьми, как и прежде.
Удивительно, но возвращение летчиков подстегнуло эскимосов, словно прибавило им силы, и все, что было упущено, пока снаряжали самолет и ждали его назад, они наверстали.
Капитан Миловзоров, осмотрев в бинокль сплоченные ледовые поля, сказал:
– Трудно будет подойти к берегу…
– Но надо! – взволнованно воскликнул Ушаков. – Раз мы на виду у берегов, мы. уже не можем повернуть назад!
– Придумаем что-нибудь, – загадочно улыбнулся Миловзоров.
Он был старше Ушакова, плавал в этих широтах и знал, что такое лед океана. Своим внешним спокойствием он внушал уважение. Правда, накануне подхода к острову он долго рассказывал Ушакову о неудачах, которые постигали мореплавателей, пытавшихся высадиться здесь на берег.
– Но у нас в руках главный козырь, – успокоил растревоженного Ушакова капитан. – Время… Так рано корабли редко подходят к острову. Пока осматриваемся, ищем удобную стоянку, лед может прийти в движение. Вот поглядите – он не смерзшийся, легко двигается, в любую минуту может открыться разводье, путь к берегу.
Притихшие эскимосы сгрудились у борта и молча пристально вглядывались в землю, которая должна стать их новой родиной. Ушаков невольно посматривал в их сторону, выделяя среди них фигурку Иерока… Ни один из них ни разу не обернулся на капитанский мостик, и это беспокоило Ушакова. Они целиком и полностью были поглощены созерцанием незнакомого острова, и только по их внешнему виду можно было догадаться: кроме тревоги и смутного ожидания, других чувств новая земля у них пока не вызывала. Единственное, что успокаивало – она была похожа на оставленные берега.
– Моржи! – вдруг послышалось из толпы.
– Моржи! – подхватило несколько голосов. – Много моржей!
Иерок посмотрел на капитанский мостик и, обращаясь к Ушакову, крикнул:
– Смотри, умилык, моржи!
– Вижу, Иерок! – обрадованно ответил Ушаков.
– Надо спустить байдары! Охотиться надо!
Но как ни хотелось капитану пойти навстречу эскимосам, он не мог им позволить заняться охотой и отвлечься от главной задачи: подвести «Ставрополь» к берегу и выгрузить необходимое снаряжение, строительные материалы. Он позвал на мостик Иерока и объяснил ему ситуацию.
– Но если к вечеру не подойдем к берегу, можно будет заняться и охотой. Моржи никуда не уйдут, вон их сколько.
И действительно, скопления зверей виднелись тут и там, на льдинах и на берегу. Некоторые из них с шумом выныривали прямо у борта парохода, испуганно и настороженно оглядывая неведомое чудовище.
Через несколько часов осторожного хода сбылось предсказание Миловзорова: «Ставрополю» удалось не только подойти к острову, но и обогнуть его с северо-востока в поисках места для высадки.
Вечером показался мыс Уэринг, за ним – мыс Гаваи. Мрачные, темные скалы выделялись на фоне белой полосы прибрежного льда, который, похоже, никогда и не отходил от берега. Спустили корабельную шлюпку. Ушаков позвал с собой Иерока.
Иерок неотрывно вглядывался в незнакомые очертания новой земли, изредка провожая взглядом пролетающие птичьи стаи. Выражение его глаз менялось, вместо тревоги появлялась надежда, и на внешне невозмутимом лице – намек на улыбку. С громким всплеском у борта вынырнул лахтак, и Иерок, вздрогнув от неожиданности, потянулся к оружию.
– Охотиться будем потом, – спокойно сказал Ушаков.
Обилие жизни, моржей, тюленей – все это было добрым знаком, исполнением значительной части обещаний. Ушаков видел это по настроению эскимосов. Их мрачная настороженность сменилась возбуждением, радостью, громкими разговорами о будущей охоте.
Когда шлюпка ткнулась носом о берег, покрытый разноцветной галькой, Ушаков предложил Иероку первым ступить на остров.
– Вам быть хозяевами этой земли, тебе и честь сделать на ней первый шаг.
Иерок спрыгнул на гальку, поднялся на прибойную черту, переступив через полосу полузасохших водорослей, разноцветных панцирей рачков, морских звезд, и остановился.
Ушаков смотрел на него со шлюпки; эскимос не оборачивался, он стоял неподвижно, но по его виду можно было догадаться: он что-то говорит.
– Никак, молится? – тихо предположил один из матросов-гребцов.
– Не мешайте ему, – сказал Ушаков. – Пусть совершит свой обряд. У нас еще будет время для антирелигиозной работы.
Иерок медленно повернулся в сторону восхода. По движению его губ можно было понять, что он ведет какой-то неведомый разговор. Так он обратился ко всем сторонам света. В довершение всего он вытянул из-за пояса кисет, развязал его и разбросал вокруг черный черкасский табак.
– Иди сюда! – весело крикнул он Ушакову. – Здесь хороший, добрый берег…
Дальше Иерок повел себя так, словно он уже давным-давно жил здесь. Он легко и быстро шагал по прибрежной гальке, по тундровым кочкам, вспугивая гусей, полярных сов, куличков.
С моря на тундру наползал туман.
– Может, остановимся, переждем? – предложил Ушаков.
– Этот туман ненадолго, – уверенно сказал Иерок. – Не будем терять время.
Ушаков шел рядом с эскимосом, стараясь не отставать.
Так они прошли несколько километров. Еще издали увидели флагшток, на котором заметны были остатки флага, поднятого в 1924 году капитаном Давыдовым с канонерской лодки «Красный Октябрь». За два года ткань совершенно выцвела, и флаг представлял собой лоскутки белой материи. Ее тут же заменили на новый кумач.
Шагать по мокрой вязкой гальке было мучительно, а переходя в тундру, на качающиеся кочки, люди рисковали вывихнуть себе лодыжки. С непривычки некоторые спотыкались и падали.
Но Иерока охватил какой-то непонятный азарт, странное возбуждение, и он все шагал и шагал.
Наконец, остановившись передохнуть, усевшись на большой камень, Ушаков тяжело вздохнул и сказал:
– Дальше полетим на гидроплане.
– Как полетим? – не понял Иерок. – Железная птица осталась на пароходе…
– Это верно, – усмехнулся Ушаков. – Я хочу сказать, что неразумно нам мерить тундру ногами, когда в нашем распоряжении самолет. Завтра же отправимся на нем на разведку и окончательно выберем место для поселения.
Капитан Миловзоров, похоже, был даже несколько разочарован тем, что ледовая обстановка вокруг острова оказалась такой благоприятной для плавания.
– Ну, тебе повезло, Георгий. Такое бывает раз в несколько лет.
– Когда наладим научные исследования, мы будем идти сюда не наугад, как сейчас, а уверенно. Дадим тебе телеграмму: товарищ Миловзоров, можете плыть к нам, в этом году у нас ожидается благоприятная ледовая обстановка…
– Так и должно быть, – улыбнулся капитан. – Если мы хотим эксплуатировать Северный морской путь, то прежде всего надо его оснастить метеорологическими станциями, оборудовать радиосвязь.
– Все будет, – ответил Ушаков. – Нам с тобой повезло: мы у самого истока великого дела!
Но как все великие дела, даже внешне простое – высадка на остров и выбор места для строительства поселения – оказалось далеко не таким легким. Требовалось время, чтобы тщательно взвесить все условия и обстоятельства, учесть интересы переселенцев-эскимосов. А времени не было: «Ставрополь» торопился уйти из этих опасных мест, чтобы избежать зимовки во льдах. Каждый час, каждая минута были на строгом учете.
Льды часто окружали корабль, но продвижение его вдоль острова не задерживалось. В полдень девятого августа «Ставрополь» вошел в бухту Роджерс.
Ушаков вместе с Иероком сошли на берег.
– Тебе нравится это место? – спросил Ушаков.
Эскимос огляделся, сделал несколько шагов, поднявшись на гребень небольшой галечной косы, из-за которой блестели воды небольшой лагуны, и с удивлением произнес:
– Очень похоже на Урилык!
– Только здешний ручей не такой шумный, как у нас на родине, – заметил Ушаков.
– Но он такой же полноводный, – возразил Иерок.
– Если тебе нравится это место, то будем выгружаться, – сказал Ушаков. Лично ему бухта и чуть приподнятый берег над галечной косой показались самыми подходящими из того, что он успел за это короткое время осмотреть на острове.
– А тебе, умилык, нравится здесь? – спросил в свою очередь Иерок. – Мы должны думать и о тебе, о твоих товарищах.
– Мне это место подходит. Вот только еще не решил, где ставить дом – на косе или на возвышении?
Иерок прошел по косе, нагнулся, поковырял пальцами, порыл носками меховых торбазов и подозвал к себе Ушакова.
– Гляди, умилык, – сказал он, показывая на побелевший кусок чудом занесенного сюда дерева. – Здесь когда-то бушевал сильный шторм, и эту деревяшку закинуло сюда волнами. Это значит, что такое может случиться еще. Поэтому вам лучше строиться вон там. – Иерок показал на пригорок.
– Ну хорошо, – согласился Ушаков. – Пусть будет так, как ты сказал.
Первым делом перевезли на берег всех эскимосов, и они тут же разбрелись по галечной косе, выбирая себе места для яранг.
– А почему вы ставите яранги на косе? – удивился Ушаков. – Там же опасно.
– Для большого деревянного дома опасно, – объяснил Иерок. – В бурю его не разберешь и не перенесешь на другое место… А для яранг хорошо. Чисто и сухо. Мы привыкли ставить яранги на гальке.
С помощью вельботов, байдар, кунгаса с корабля на берег быстро перевезли эскимосский скарб, выпустили на волю собак, которые с громким лаем и визгом бросились врассыпную, словно боясь, что их снова поймают и погрузят на это страшное железное чудовище, дрожащее изнутри и испускающее невыносимый запах горелого угля.
Яранги выросли в одно мгновение, заполнив и оживив галечную косу, создав впечатление, что люди здесь жили всегда.
Ушаков поставил свою палатку неподалеку от яранги Иерока.
Наконец спустили на воду гидросамолет. Всю дорогу эскимосы, наслышанные об этой чудесной машине, пытались ее рассмотреть, отгибая брезент, которым был покрыт фюзеляж и снятые крылья. Самолет по сравнению с быстро летящими птицами казался беспомощным и неуклюжим.
– Если он не поднимется, – задумчиво произнес Кивьяна, – все будут очень громко смеяться, а кожаным людям станет стыдно.
«Кожаными людьми» эскимосы назвали летчика Кальвица и бортмеханика Федукина за их куртки и плотно прилегающие летные шлемы.
Из яранг вышли все, кто мог двигаться, даже самые немощные старики. Сгрудились на берегу.
Самолет отцепился от судна, и бортмеханик, стоя на поплавке, веслом отогнал машину от борта «Ставрополя».
– Я бы мог одолжить им парус, – заметил Тагью.
Но скептическое и насмешливое настроение сменилось удивлением, когда, несколько раз чихнув и выпустив быстро тающее голубое облачко дыма, на самолете завелся мотор и крутящийся пропеллер слился в один сверкающий круг.
Гидросамолет побежал по воде, наращивая скорость, обгоняя и распугивая птиц, и вдруг все увидели, как он оторвался от воды и взмыл в воздух, удаляясь от бухты Роджерс.
– Как настоящая птица! – удивленно пронеслось в толпе.
– Быстрее ветра летит!
– Вон, смотрите, как далеко улетел!
Иерок вместе со всеми смотрел вслед самолету, и изумление, восхищение разумом и умением человека переполняло его душу.
– А они вернутся обратно? – спросил он с тревогой.
– Вернутся, – уверенно ответил Ушаков. – Куда они денутся?
– Небо большое, – раздумчиво проронил Иерок. – Гораздо больше земли…
После этого продолжить работу на берегу оказалось не так легко. Время от времени кто-нибудь из эскимосов останавливался прямо с мешком на спине или доской на плече и подолгу смотрел в ту сторону неба, где скрылся самолет.
Когда на горизонте обозначилась быстро увеличивающаяся точка, возбуждение людей, как показалось Ушакову, было еще сильней.
– Возвращаются! Возвращаются! – радостно закричали эскимосы, побросав работу. – Они вернулись!
А когда Кальвиц с бортмехаником вышли из причаленного к берегу самолета, каждому не терпелось подойти и удостовериться в том, что они за время полета нисколько не изменились, остались такими же людьми, как и прежде.
Удивительно, но возвращение летчиков подстегнуло эскимосов, словно прибавило им силы, и все, что было упущено, пока снаряжали самолет и ждали его назад, они наверстали.