Рытхэу Юрий Сергеевич. В долине Маленьких Зайчиков

   Правда, случалось, что Кымыргин не мог сдержаться. Первый раз это произошло в бане, в центре Москвы. Здесь было столько горячей воды, что ее хватило бы перемыть все население Чукотки и еще осталось бы для соседнего Корякского округа. Но не это было главным. Когда Кымыргин разделся и вошел в помещение, где моются люди, он увидел странную картину: одни голые люди лежали, другие мыли их, словно мертвецов или больных, которые не могут шевельнуть рукой, чтобы смыть с себя собственную грязь. Это зрелище испортило впечатление от бассейна, полного теплой ласковой воды. Даже быстрота, с которой было выстирано белье, пока они мылись, не удивила требовательного Кымыргина.
   Зато следующий день принес ему радость. Кымыргин побывал на большом празднике, где встретились участники выставки и экскурсанты. Кымыргин смотрел большой концерт и дивился: чего только не выдумает и не сделает человек!
   – Университет, – рассказывал Кымыргин Коравье, – подобен скале. Нет, огромной горе, в которой прорублены окна. Называется он сокращенно МГУ, а полное его имя – Московский государственный университет. Не много подобных чудес построили на своем веку люди, и поэтому из многих стран приезжают поглядеть на негр.
   – Из капиталистических стран тоже? – спросил Коравье.
   – Конечно, – ответил Кымыргин. – Я сам их видел. Обязательно в темных очках, хотя снегу в помине не было в Москве в ту пору…
   – Кымыргин, – перебил Коравье. – Ты мне скажи: не чувствовал ли ты себя хоть немного чужим человеком? Разве не было такого, что не приняло твое нутро?
   – Что ты! – строго ответил Кымыргин. – Мы же были в столице нашей родины. Понимаешь, столице!
   Кымыргин задумался.
   – Это сначала кажется, будто тебе неловко, – продолжал он мягко, – но это только издали, а присмотришься – те же люди. Может быть, они и делают то, чего мы с тобой не умеем, но ведь и они не могут пасти оленей, охотиться или находить следы в тундре…
   Кымыргин поглядел на Коравье и понял: не верит, что Кымыргину а Москве все было нипочем. Тогда он сказал:
   – Встречались, конечно, обычаи, к которым трудно привыкнуть… Как бы ты, например, посмотрел на такое: ты сидишь в теплой яранге, уплетаешь горячее оленье мясо или пьешь чай, а перед тобой стоит человек и поет, глядя тебе в рот. Приятно тебе такое? Вот. Качаешь головой…
   Коравье чувствовал, что бригадир чего-то недоговаривает. И верно: тот не рассказал о противной дрожи в ногах, которая появилась, когда он ступил на движущуюся лестницу, чтобы спуститься в подземелье, оказавшееся прекраснее самых восторженных рассказов. Ни слова не сказал Кымыргин и о том, сколько раз его останавливал милиционер, когда он пытался перейти улицу там, где это ему было удобнее.
   – Сейчас возможность ездить в Москву есть, – со знанием дела сказал Кымыргин. – А самолетом вовсе недолго: одни сутки – и ты уже гуляешь по Москве… Придет время, и ты туда поедешь.
   – Я верю, что поеду в Москву, – почему-то со вздохом сказал Коравье. – Мне очень хочется!
   – Раз хочется – обязательно доедешь, – сказал Кымыргин и похлопал Коравье по плечу.
   Начиналась поземка. С вершин гор в долину потекли струи снега. Они змеились по склонам, оплетали сугробы, камни, торчащие из-под снега, вырывались на широкую гладь речного льда и текли дальше, сливаясь и образуя поверх реки новую снежную реку, текущую под напором ветра.
   Трактор словно плыл; река замерзла сразу, с первого сильного мороза, и от этого лед был гладкий и ровный, как доска. Полозья домика легко скользили по нему, и трактор шел без усилий, не надрывая мотора.
   Праву сидел рядом с Бычковым. Несмотря на то что кабина трактора была утеплена оленьими шкурами и напоминала изнутри чукотский полог, ветер пробивался сквозь щели и наметал на колени снежную пыль.
   Бычков мурлыкал песню, но не переставал чутко прислушиваться к звукам, которые один он умел улавливать сквозь шум тракторного двигателя. Его беспокоил лед. В прошлом году Бычков провалился вместе с машиной в Теплую. Ему повезло, что это случилось возле самого берега, где было мелко, и вода лишь закрыла гусеницы. Праву думал о своем. По каким-то признакам он заметил, что оленеводы слушают его беседы скорее вежливо, чем с интересом… Вопросы задавали не от любопытства, а оттого, что так уж полагалось: какая же это беседа без вопросов слушателей. Зато когда Бычков начинал прилаживать аппаратуру для кино, все оживлялись, каждый старался помочь. Даже к Наташе Вээмнэу отношение было другим, чем к Праву, хотя ее побаивались и не очень-то радовались ее придирчивым осмотрам белья, посуды и полов в домиках.
   Что мешало людям относиться к Праву как к товарищу? Он выискивал в своих беседах тот изъян, который мешал установить контакт со слушателями. Нет слов, новости, которые он сообщал оленеводам, были им уже знакомы по газетам и радио. Но нельзя отрицать и того, что Праву рассказывал гораздо интереснее. Праву повернулся к Бычкову:
   – Скоро будем у Нутэвэнтина?
   – Еще часа два проползем, – нехотя ответил тракторист.
   – Что ты так мрачен?
   – Не нравится мне лед. Вроде бы не трещит, а страшно.
   – Может, лучше выберемся на берег? – предложил Праву.
   – Теперь уже поздно.
   Праву посмотрел по сторонам. Над заледеневшей рекой нависали отвесные берега.
   – Одним трактором еще можно выбраться, но домик не вытянуть, – сказал Бычков.
   Под ровный, монотонный гул двигателя Праву задремал. Он валился плечом на Бычкова и каждый раз, просыпаясь, с виноватым видом глядел на него.
   Через два часа, как и сказал Бычков, в пелене разгулявшейся пурги показалось темное пятно оленьего стада бригады Нутэвэнтина. Прожектор, установленный на домике, был почему-то выключен, и это насторожило Праву. Он всматривался в серо-белую муть.
   Бычков подвел трактор к полузанесенному снегом домику.
   Праву выпрыгнул на снег. Распахнулась дверь, и вышел Нутэвэнтин.
   – Я не верил своим ушам, думал, это ветер шумит, – виновато сказал он.
   – А где же остальные? – озабоченно спросил Праву.
   – Одни на дежурстве, а другие спят, – ответил Нутэвэнтин. – Табак привезли?
   – Привезли, привезли, – успокоил его Бычков. – Тихо тут у вас.
   – Трактор уже вторую неделю не работает! – сердито ответил Нутэвэнтин. – Кэлетэгин в машине ни черта не смыслит. Поломку найти не может.
   – Ну, пойдем к вам, – предложил Праву.
   Нутэвэнтин замялся, покосившись на Наташу:
   – У нас не прибрано…
   Но долг гостеприимства обязывал пустить путников в дом.
   В нем было грязнее, чем в самой грязной яранге. На полу валялись тракторные части. На столе – давно не мытая посуда и бутылки из-под спирта. Нутэвэнтин с проворством, которое трудно было от него ожидать, убрал бутылки со стола под скамью. Пастухи спали в одежде, поэтому довольно быстро освободили деревянные нары, которые в дневное время служили сиденьем.
   Долго тянулось тягостное молчание. Наконец Нутэвэнтин произнес:
   – Надо чаю согреть, – и принялся разжигать печь.
   Запылал огонь. Посыпались расспросы о жизни в поселке Торвагыргын, о колхозных новостях, о строительстве домов, в которых каждый из пастухов был заинтересован.
   – Красивый стал поселок? – допытывался черномазый, пропахший машинным маслом Кэлетэгин.
   Лишь Нутэвэнтин не принимал участия в разговоре и суетливо подливал в кружки чай.
   Когда новости исчерпались и пастухи накурились досыта, они потребовали, чтобы им показали все кинокартины.
   – Мы соскучились по кино! – заявил старик Мильгын.
   – Пусть беседа подождет, а кино посмотрим, – поддакнул Нутэвэнтин.
   Праву смотрел на пастухов, распивающих как ни в чем не бывало свежий чай, и раздражение поднималось в его душе. Разве они не видят, как опустились? Сами, верно, месяц не умывались, а кино им подавай!..
   – Не стыдно вам? – накинулся он на них. – Такую грязь развели, загубили трактор, а еще просите кино. Вам известно, что в колхозе ваша бригада самая отсталая? Самый высокий процент отходов. Волки, что ли, у вас злей, чем в других местах?
   Он сунул ногу под нары и выкатил оттуда пустые бутылки.
   – Что это за безобразие? Стыд и позор! Я сообщу председателю о вашем поведении в бригаде!
   Чем громче говорил Праву, тем тише становилось в домике, хотя никто не проронил ни слова с той минуты, как он открыл рот; просто тишина становилась тягостнее. Нутэвэнтин неотрывно смотрел в раскрытую дверцу печи, пастухи хмурились, а спутники Праву, никогда не видевшие его таким, прятали глаза друг от друга.
   Праву еще некоторое время пошумел, потом неожиданно прервал себя и замолк. Он растерялся… Никто его не поддержал! Круто повернувшись, Праву распахнул дверь, решительно шагнул и… попал в пустоту, не рассчитав, что дверь находится довольно высоко от земли. Он упал на снег и вскрикнул от острой боли в ноге. Кто-то заботливо закрыл за ним дверь, даже не потрудившись выглянуть наружу. Над Праву крутился ветер, словно примериваясь, как бы поаккуратнее его закопать, Праву попытался подняться, но тут же с глухим стоном повалился обратно.
   Дверь за ним закрыл старик Мильгын. Он как-то не обратил внимания на то, что Праву исчез слишком быстро и бросил распахнутой дверь. На севере, где так бережется тепло, только очень взволнованному человеку прощают, когда он оставляет дверь открытой.
   Мильгын вернулся на место, достал папиросу и закурил. Глубоко затянувшись, спросил:
   – Ну что скажешь, бригадир?
   Нутэвэнтин повернулся к нему и жестко бросил:
   – Ничего не скажу!
   Пастухи заволновались.
   – Вот до чего довело тебя пристрастие к дурной веселящей воде, – так же спокойно и нравоучительно сказал Мильгын.
   – А ты не пил? – сощурив глаза, сказал Нутэвэнтин.
   – Пил, – согласился старик. – Отчего не выпить вместе с бригадиром? За компанию, как говорит твой друг Анчипера.
   – Вот то-то, – злорадно подхватил Нутэвэнтин. – Поэтому помалкивай… А так каждый начальник умеет кричать! – распалился он. – Приезжают тут всякие, не умеющие отличить важенку от быка, и принимаются учить! А что они понимают? Знают они, что пастух всю жизнь мерзнет в стаде? Бегает, сколько хватает дыхания? И все для того, чтобы такие вот жили в сытости, сочиняли умные беседы, а потом приезжали и учили нас жить? Пусть попробует покочевать сам! Погоняет волков и поживет без табака!
   – Ты не прав, Нутэвэнтин, – подал голос тракторист Кэлетэгин.
   – Помалкивай, горе-механик! – заорал на него Нутэвэнтин. – Покричи на свой трактор, чтобы он тебя послушался! Поговори с ним, оживи его, раз ты такой умный!
   – У меня нет запасных частей! – сказал обиженный Кэлетэгин.
   – Запасных мозгов у тебя нет! – отрезал Нутэвэнтин. – Если не умеешь, нечего было браться за такую, сложную машину!
   За криками пастухов не стало слышно шума ветра. Бычков поднялся с места и сказал, ни к кому не обращаясь:
   – Пойду посмотрю трактор.
   Он шагнул за дверь, и нога его уперлась во что-то мягкое.
   – Эй? Что такое?
   В ответ послышался стон.
   – Праву? Что с вами?
   На крик выбежали Вээмнэу, Коравье и Володькин. Они подняли Праву и понесли в свой домик.
   – Чуть не закоченел, – с кривой улыбкой попытался пошутить Праву, пока его раздевали.
   Бычков разжег печку, и в трубе весело загудело пламя. Наташа ощупала ногу и побежала к себе за занавеску. Оттуда послышался сухой треск яростно перелистываемых страниц. Через минуту она вернулась и снова принялась ощупывать ногу.
   – Мне кажется, перелома нет, – сказала она, вопросительно вглядываясь в глаза Праву.
   – Мне тоже так кажется, – силясь улыбнуться, ответил Праву. – Но мне было больно подниматься, а кричать и звать на помощь не хотелось: ждал, пока кто-нибудь выйдет и наткнется на меня. А потом даже не знаю, как получилось, что я задремал…
   – Ну, ничего, – заторопилась Наташа. – Сейчас что-нибудь придумаем.
   Она наклонилась над Праву, и он увидел близко над собой свежее девичье лицо и густые черные косы. Косы мешали Наташе. Они все время соскальзывали с плеч и падали на Праву. Она сердито затолкала их под косынку.
   – Вывих, – уже спокойнее и даже с профессорской уверенностью произнесла Наташа. – Помогите мне, ребята.
   Коравье и Бычков по ее указанию ухватили Праву за плечи.
   – Держите крепче! – скомандовала Наташа и с такой силой дернула ногу, что Праву на секунду потерял сознание.
   Открыв глаза, он увидел над собой улыбающееся лицо доктора. На лбу ее, как бусинки, блестели маленькие капельки пота. Косы снова выползли из-под косынки и лежали на плечах, тугие и плотные.
   – Спасибо, Наташа, – благодарно сказал Праву. – Вэлынкыкун!
   Наташа застенчиво отвела глаза.
   Отношения Праву с бригадой Нутэвэнтина не налаживались. Все были на стороне бригадира. Никто не поддержал Праву, когда он предложил просить правление заменить Нутэвэнтина другим бригадиром.
   – Пусть Нутэвэнтин остается, – сказал старик Мильгын. – Он коренной оленевод, и мы к нему привыкли.
   Накануне отъезда, после кино, Праву решил с глазу на глаз поговорить с Нутэвэнтином.
   Коравье ушел в стадо, Бычков помогал Кэлетэгину чинить трактор, а Наташа готовила аптечку для бригады. У нее сидел старик Мильгын и жаловался на боли в пояснице.
   Вполнакала горела электрическая лампочка. От железной печурки шел остывающий жар.
   Нутэвэнтин молча курил. Табачный туман сгущался в комнате. Праву встал и открыл форточку. Нутэвэнтин пошевелился.
   – Ночью будет холодно спать, – сказал он.
   – Уж лучше в холоде спать, чем в такой духоте, – возразил Праву.
   – Закройте форточку, – повелительно сказал Нутэвэнтин.
   Праву пожал плечами, встал и закрыл форточку.
   – Поговорим? – спросил он, возвращаясь на место.
   – Говорите, – безразлично ответил Нутэвэнтин.
   Праву, выведенный из терпения равнодушием бригадира, резко поднялся и больно стукнулся затылком о балку. Потирая голову, спросил:
   – Вы хотите со мной разговаривать? Или нет?
   Нутэвэнтин бросил на него взгляд, в котором смешалось все: и горечь, и злость, и чувство вины…
   – Что говорить? Разве станет лучше в бригаде, если я ещё раз признаюсь, что плохо повел дела?
   – Что же мешает вам? – спросил Праву.
   – Разве не видите? – Нутэвэнтин развел руками. – Вам только осталось открыть рот и сказать, кто виноват в плохой работе бригады и кто мешает. Это бригадир Нутэвэнтин.
   Он положил крепкие руки на колени и заговорил. Зло, отрывисто, мешая чукотскую речь с русской.
   – Мой отец был потомственный чаучу^[17]. И дед тоже, и все мои предки. Родился я в тундре. Каждые каникулы ездил сюда, отказывался даже от пионерских лагерей! Когда пришла пора выбирать профессию, я сказал: она у меня давно есть – я оленевод. Уже через год после того, как вернулся в тундру, меня назначили бригадиром. Все шло хорошо. Мои пастухи много зарабатывали, потому что пасли оленей так, как учили отцы и деды… Потом начались разговоры о механизации оленеводства. Я и сам задумался об этом, но не представлял, как это произойдет. Не приделаешь ведь мотор к ногам пастуха, не заставишь пастись оленей только вдоль дорог… Можно приспособить самолет, но тогда в один месяц уйдет весь годовой доход от оленеводства… Вскоре меня вместе с другими пастухами Торвагыргына послали в Чукотский район… Там в одном из колхозов уже применялись тракторы… Но прошло еще много времени, прежде чем в нашем колхозе появились тракторы и первый домик пошел в тундру…
   Нутэвэнтин подошел к окошку и распахнул форточку.
   – Зима прошла трудно, но благополучно, – продолжал бригадир. – Волки боялись и близко подходить к трактору. Когда на переломе зимы подмокший снег схватило морозом, мы легко разбивали его гусеницами, и олени шли за трактором, как за вожаком стада… В этом году меня послали в другую бригаду. Сюда. Трактористом дали молодого парня. Он только в этом году сел на машину. Едва мы перебралась на зимние пастбища, как начались поломки. Трактор стал нам обузой… Мы не можем двинуться с места, переменить пастбища… Олени тощают. Стали одолевать волки…
   – А это что у вас? – Праву ногой выкатил из-под нар пустые бутылки.
   – Дорожники принесли, – нехотя ответил Нутэвэнтин. – Они тут не очень далеко от нас. Им мясо нужно…
   – Колхозных оленей продаете за водку?
   – Почему обязательно колхозных? – вспылил Нутэвэнтин. – Да в этом стаде моих личных оленей много! Я их получил в прошлом году по закону, по дополнительной оплате за перевыполнение плана. Они мои? Что хочу, то и делаю с ними! Хочу – ем, хочу – продаю!
   Праву поднялся:
   – Что сказать тебе, Нутэвэнтин? Это позор, что ты спустил руки. Должен понимать, что трактор в оленеводстве сейчас великая сила! А ты эту силу дискредитируешь…
   – Вы мне трудные слова не говорите, – махнул рукой Нутэвэнтин. – Я и сам все понимаю. А что делать, если трактор стоит на месте? Не могу же я погрузить его на нарты и везти оленями. А оставить тоже нельзя…
   Послышался шум двигателя. Ни Праву, ни Нутэвэнтин не обратили на это внимания: трактор, на котором приехал Праву с товарищами, стоял невдалеке.
   – Так каждый раз, – продолжал Нутэвэнтин, – приедет новый человек и давай прорабатывать, учить… Да знает ли он, как достается оленеводу этот кусок мяса, который едят в супе?
   Вдруг домик дернулся. Нутэвэнтин и Праву повалились друг на друга. Чайник прогрохотал с железной печки на пол. Батарея пустых бутылок со звоном выкатилась из-под нар.
   – Что такое? – сердито крикнул Нутэвэнтин, стараясь загнать обратно бутылки. – Что вы делаете?
   А домик шел по тундре, покачиваясь, как лодка на волнах.
   – Неужели починили трактор? – Нутэвэнтин уставился на Праву. – Починили! Слышишь, разговаривает, шумит!
   Домик остановился, Нутэвэнтин и Праву один за другим выпрыгнули на снег, подбежали к трактору. Яркий свет фар уходил в снежную темень, а в кабине, прижавшись плечами, сидели Бычков и Кэлетэгин.
   – Пошел трактор! – радостно сообщил Кэлетэгин. – Теперь будет работать!
   Нутэвэнтин взобрался на гусеницы, втиснулся в кабину.
   – Спасибо, дорогой! – сияя, он смотрел на Бычкова. – Большое спасибо! Оживил машину! Вот такого бы тракториста мне в бригаду! Молодец! Эй, Кэлетэгин! Сбегай в стадо и заколи самого жирного оленя. Только из моих. Колхозных не трогай!
   Кэлетэгин, обрадовавшая не меньше бригадира, мигом соскочил на снег, лихо крикнув на ходу:
   – Есть, товарищ бригадир!
   Весь следующий день в колхозном домике готовили пир. Пришлось Наташе Вээмнэу взяться за пекуль^[18] и котлы.
   Когда вечером Праву, Володькин, Коравье и Бычков вошли в домик пастухов, они не узнали его. Все было выскоблено и вычищено. Одеяла пришлось целый день держать на ветру, а Кэлетэгин намучился, вытряхивая их. И все равно они оставляли заметами след на снегу, правда не такой темный, как вначале.
   Даже чайник, самый черный предмет в колхозном домике, расстался с изрядной частью копоти. Электрическая лампочка ярко сияла под потолком в облаке пахучего мясного пара.
   Госте и хозяева расселись за столом перед эмалированным тазом, наполненным вареным мясом. Каждый вооружился ножом, не исключая и единственной женщины – Наташи Вээмнэу, которая взяла хирургический скальпель. Володькин раскрыл перочинный ножик.
   Прежде чем приступить к еде, Нутэвэнтин полез в стенной ящик и застенчиво водрузил на стол початую бутылку спирта. Он оставил без внимания недовольное движение Праву и разлил спирт по стаканам.
   – Я хочу, чтобы мои гости выпили, – сказал он просто и поднял стакан.
   Остальные последовали его примеру. Выпила и Наташа Вээмнэу. Один Праву все еще держал стакан.
   Он не был против того, что люди пьют в такой радостный день, Просто он еще не забыл анадырской попойки, после которой до сих пор не мог без содрогания смотреть на пьющих, даже один вид спиртного вызывал в нем отвращение…
   Зажмурившись, Праву выпил. Кто-то услужливо подал ему кусок теплого мяса. Праву открыл глаза. Напряжение исчезло с лиц присутствующих. Теперь все дружно взялись за мясо, и некоторое время слышалось только сопение людей, утоляющих голод.
   Первым отвалился от таза Бычков и со вздохом сказал:
   – Для того чтобы каждый день так вкусно и сытно есть, я согласился бы остаться в бригаде Нутэвэнтина.
   – Хорошее мясо, – похвалила Наташа Вээмнэу. – Странное дело, почему мясо, которое продается в колхозном магазине, не такое вкусное?
   – Перемораживают, – со знанием дела пояснил Володькин.
   После чаепития Праву как бы невзначай спросил, откуда здесь берется спирт.
   – Есть один человек, профессор по части добывания водки и спирта, – откровенно признался Нутэвэнтин. – Дорожный мастер Анциферов. Говорят, был на высоких должностях, сняли за что-то. Теперь вот на дороге живет, снабжает людей спиртом, водкой, одеколоном… Любит свежую оленину, особенно языки… А водки и спирта у него всегда сколько хочешь. Ходят слухи, что он потихоньку скупает пушнину.
   Праву больше не стал расспрашивать, чтобы не портить вечера, однако фамилию Анциферова запомнил. «А не он ли снабжал спиртом Арэнкава и Мивита?» – вдруг мелькнула мысль.
   Нутэвэнтин был весел и радушен. Он шутил, поддразнивал Мильгына; старик снова, уже в который раз, громогласно заявлял, что ему наплевать на международное положение и берлинский вопрос.
   – Было бы в нашем стаде хорошо! – горячился старик. – А они пусть сами разбираются. Не дети!
   Кэлетэгин изредка выходил из домика и возвращался, облепленный снегом. Каждый раз поднимал большой палец и показывал его Бычкову.
   Когда гости стали собираться к себе, Нутэвэнтин подошел к Праву.
   – Вот какое дело, – начал он, слегка запинаясь, – мы тут поговорили и решили…
   – Просить, чтобы меня оставили в бригаде, – отрубил разом Бычков.
   – Как – оставить? – растерялся Праву. – А мы как?
   – Все обдумали, – сказал Бычков. – Трактор поведет Кэлетэгин, Сергей Володькин хорошо знает киноаппаратуру. А я тут помогу людям. Бригадир уж очень просит.
   Прежде чем Праву что-нибудь сообразил, его опередила Наташа. Она вскинула на Бычкова восторженные глаза и воскликнула:
   – Молодец, Бычков!
   – Это ты здорово придумал, – поддакнул Володькин. – Я уж как-нибудь справлюсь с аппаратурой.
   – Я рад за тебя, Бычков, – присоединился к ним Праву. – Оставайся!
   Агитпоход подходил к концу. Последним на пути стояло стойбище Локэ.
   Коравье скрывал свою радость, но помимо воли каждое движение, каждое слово выдавали ее.
   Когда достигли знакомых гор, он пересел в кабину к Кэлетэгину.
   – Я покажу, где лучше ехать, – сказал он. – Там много горячих источников – попадет трактор на талый лед, будет беда.
   Подъезжали к стойбищу Локэ со стороны Гылмимыла. Пар бушевал над ледяным руслом реки. Издали казалось, что на снегу борются два великана и пот их разгоряченных тел поднимается над землей. Здесь и в самом деле встречались две могущественные силы природы – жара и холод, и след их борьбы – горячий пар – был виден далеко. Много лет идет эта жестокая борьба, и пока победа никому не досталась. Зимой злорадствует холод, с яростью накидывается на Гылмимыл, отстаивающий маленький клочок талой земли. Зато в теплые месяцы торжествует жар солнечных лучей, которым помогает Гылмимыл. На целый месяц раньше, чем в других местах, здесь распускаются тундровые цветы и тугие ростки травы поднимаются к солнцу в окружении снега. Летом среди скудной тундровой растительности всегда можно отличить буйство зелени у Гылмимыла – источника чудодейственной целебной силы, черпающей могущество из самой глубины земли.
   Показались яранги стойбища Локэ, блеснули окна школы, и Коравье так заерзал на сиденье, что Кэлетэгин озабоченно спросил:
   – Неудобно сидеть?
   – Ничего, – пробормотал Коравье. Он вспомнил автомобиль, на котором ему пришлось ездить по дороге, построенной русскими в тундре, и в душе посетовал на тихоходность трактора.
   – А не может трактор быстрее ехать? – спросил он.
   – Скорость можно прибавить, но боюсь оборвать трос, – ответил Кэлетэгин, понимая нетерпение Коравье. И чтобы успокоить его, сказал: – Ты подумай, какая получится картина, если мы поломаемся возле самого стойбища. Вот будет смех! Куда денемся от стыда?
   – Это ты прав, – согласился Коравье.
   Возле школы уже собрались встречающие. Коравье глазами отыскивал в толпе Росмунту.
   – Вот она! – крикнул он и толкнул плечом Кэлетэгина.
   – Кто?
   – Моя жена!
   – А-а, – протянул Кэлетэгин.
   Коравье поглядел на тракториста. Не понимает, какая радость ждет Коравье. Не может понять – ведь он неженатый человек!
   Жители стойбища встретили прибывших как своих давних друзей. Праву едва успевал отвечать на приветствия, а Наташу, едва она сошла на землю, тут же окружили женщины и увели – заболел чей-то ребенок.
   – Заждались вас! – сказал Инэнли, пожимая по очереди руку Праву и Коравье. – Давно ждем. Почему так долго?
   – Етти, Праву, – сказала Росмунта и застенчиво протянула руку.
   – Глядите, за руки хватается! – насмешливо проговорил Коравье.
   Праву испуганно отдернул руку.
   Коравье был очень доволен.
   – Это я вспомнил, как удивлялся раньше, – объяснил он.