Рытхэу Юрий Сергеевич. В долине Маленьких Зайчиков

   Когда Праву догнал Володькина, около него не было ни одной собаки.
   Первая неудача не отпугнула Сергея. Через неделю он ездил как заправский каюр. Это было тем более кстати, что Праву снова уезжал в стойбище Локэ, а Володькин один, без своего начальника, должен был выехать с красной ярангой в тундру.
   На общем собрании колхозников Торвагыргына стойбище Локэ единогласно приняли в колхоз. Бригадиром назначили Коравье, а помощником Праву. Здесь же обсудили план дополнительного строительства колхозных домов. Представитель комбината заверил, что до начала весенней распутицы они на своих машинах привезут дома и помогут их поставить.
   Праву жил в стойбище Локэ. Рядом почти все время находилась Наташа.
   Они решили пожениться, когда стойбище Локэ целиком переедет в Торвагыргын.
   Наташа проводила тщательное медицинское обследование яранг. Как-то она сказала Праву:
   – Для того чтобы за короткое время остановить разгон, взятый веками на вымирание, нужно много сделать. Между прочим, интересная особенность у жителей стойбища Локэ: туберкулезных среди них почти нет. Нет и других серьезных заболеваний. Только несколько детишек отличаются слабым здоровьем. Но они, как я выяснила, из семей, где произошло кровосмешение. Ты знаешь, что у них не хватает женщин. Вот Инэнли. Он женат на жене умершего брата, которая старше его лет на пятнадцать. Мне очень жаль парня. Такой красавец – и муж почти старухи.
   – Тут ничего не поделаешь, – развел руками Праву, – обычай левирата. Остаток родового строя, хотя у чукчей пережитков родовой организации мало.
   Елизавета Андреевна предложила переселять семьи по мере того, как будут строиться дома, но Праву решительно этому воспротивился. Он считал, что, оторванные от своих односельчан, люди будут чувствовать себя неуютно и стесненно в большом поселке.
   – Но мне нужно чем-то занять семьи пастухов, – доказывала Елизавета Андреевна. – Если бы удалось собрать их в Торвагыргыне, мы открыли бы второй цех по обработке оленьих шкур.
   – А почему не сделать этого в стойбище?
   – Легко сказать, – ответила Елизавета Андреевна. – Надо строить производственные помещения, которые через несколько месяцев придется ломать.
   – А вы раздайте шкуры по ярангам, – предложил Праву.
   На этом и порешили.
   Праву сам роздал шкуры, объяснив при этом женщинам, что за работу им будет заплачено.
   Приехала Нина Ротваль. Раньше она работала счетоводом в колхозной конторе, а теперь стала учетчицей в новой бригаде.
   Она поселилась вместе с Наташей Вээмнэу в школьном здании. Своей комнатой девушки распоряжались только ночью, а рано утром свертывали и убирали постели – к девяти часам сюда собирались школьники.
   Разнесся слух, что в стойбище Локэ приедет секретарь обкома. Но раньше секретаря примчался Ринтытегин. Он обошел все яранги, придирчиво осматривал жилища и ругал неряшливых хозяек:
   – Не стыдно? Вы же члены одного из лучших колхозов района!
   Потом он зашел в школу и посидел на уроке. Даже заставил одного ученика написать на доске слова: ЛЕНИН, МОСКВА.
   – Молодец, – похвалил он мальчика. – Как тебя зовут?
   – Инэнликэй, – ответил мальчик.
   – Чей сын?
   – Приемный сын Инэнли, – серьезно ответил Инэнликэй.
   Секретарь обкома прилетел вечером на вертолете. С ним было много народу, и у Праву заныла рука, пока он знакомился со всеми. «Целая свита», – подумал Праву, не представляя, как удастся накормить и устроить на ночлег такое количество людей. Если бы это были свои колхозники, а то начальство… Праву поделился опасениями с Наташей.
   – У тебя появились симптомы угодничества, – пошутила она.
   – Какое это угодничество? – возразил Праву. – Просто хочется, чтобы гостям было удобно. Что в этом плохого? Разве не хочет этого же каждый радушный хозяин?
   Приезжие прошлись по стойбищу.
   – Когда собираетесь переселять людей в колхозный поселок? – спросил Савелий Михайлович у Елизаветы Андреевны.
   – Как только выстроим дома, – ответила Елизавета Андреевна. – Думаю, что к Первому мая.
   – Это хорошо, – сказал Савелий Михайлович. – Будет людям настоящий праздник.
   Слетали и в стадо. Савелий Михайлович приглашал в вертолет пастухов, но никто не отважился лететь.
   Инэнли сказал:
   – Вы летите, а мы пешком пойдем.
   Вертолет поднялся над стойбищем. Яранги вместе со школой качнулись в сторону и поплыли назад.
   Узкая долина, зажатая горами, петляла между крутых, скалистых склонов. Тень вертолета бежала по голым скалам, на которых не держался снег – так их отполировали ветры. Там, где долина расширялась, образуя небольшое ровное место, паслось стадо.
   Вертолет опустился возле яранги, где грелись пастухи. На шум вышел Рунмын. Спокойно поздоровался с приезжими, но особенно горячо потряс руку летчику.
   Корреспондент газеты – необыкновенно толстый, но подвижный человек, – сойдя с вертолета, суетился, выискивая удобную точку для фотографирования.
   – Нельзя ли подозвать поближе оленей? – обратился он к Рунмыну.
   Коравье перевел просьбу, и Рунмын с готовностью ответил:
   – Можно! – и стал развязывать шнурок на своих штанах.
   Олени со всех ног бросились к желтому пятну, образовавшемуся на снегу.
   – Соляной подкормки не хватает, – заметил Савелий Михайлович.
   Секретарь обкома пошел вдоль стада. Олени разрыхлили снег, идти было трудно. Спутники один за другим отставали, пока с Савелием Михайловичем не остались лишь Праву и Коравье. Праву с тревогой наблюдал за покрасневшим, вспотевшим лицом секретаря обкома.
   – Давайте покурим, – предложил Праву.
   – Я не курю, – тяжело дыша, ответил Савелий Михайлович. – Ты кури, а я отдышусь.
   Они сели на торчащую из-под снега кочку. Савелий Михайлович снял с головы шапку и подставил зимнему солнцу коротко остриженную седую голову.
   – Переедет стойбище в Торвагыргын, что дальше будешь делать? – спросил он.
   Праву не нашелся что ответить. В последнее время он не думал об этом.
   – А как идет научная работа?
   Праву замялся. Он даже не помнил, куда положил толстую тетрадь с многообещающим заголовком: «К вопросу…»
   – Может, сердишься на старика? Вот, послал в глушь, на рядовую работу… За это время мог и кандидатский минимум сдать при других обстоятельствах… Да?
   – Что вы, Савелий Михайлович! – горячо запротестовал Праву. – Честно скажу, даже думать об этом некогда.
   Коравье, не понимавший русского разговора, удивленно посмотрел на своего друга, который обычно, отличался сдержанностью.
   – Дорогой Праву, – продолжал Савелий Михайлович. – Не кажется ли вам, что вы засиделись здесь?
   – Пожалуй, да! – ответил Праву и вскочил.
   Савелий Михайлович рассмеялся:
   – Я говорю о том, что тебе пора перебираться на другую работу.
   – Как на другую? – опешил Праву. – Я же только что сказал…
   – Все это хорошо и приятно слышать, – перебил его Савелий Михайлович. – Но ты должен понять, что на Чукотке еще не хватает образованных и подготовленных кадров, имеющих стаж партийной работы… А дел много. Семилетка должна изгнать выражение «отсталая окраина» навсегда… Как ты смотришь, если окружком рекомендует тебя секретарем колхозной партийной организации? Ринтытегину нелегко совмещать две обязанности…
   – Если меня выберут, – коротко ответил Праву.
   – Ну это во многом зависит от тебя, – сказал Савелий Михайлович поднимаясь.
   Возвращались к вертолету усталые. Возле маленькой пастушеской яранги, издали похожей на палатку, сидели в ожидании сопровождающие секретаря обкома.
   – Савелий Михайлович! – закричал издали его помощник. – Что же это вы? У вас же больное сердце!
   – Что поделаешь? – Савелий Михайлович развел руками. – Возраст такой. Новое сердце не купишь.
   – Разрешите еще раз сфотографировать вас, – попросил корреспондент.
   – Что вы все меня фотографируете! – сердито сказал секретарь обкома. – Снимайте оленеводов! Или оленей! Вы же теперь знаете, как их надо подзывать!
   Савелий Михайлович расспросил Рунмына о состоянии пастбищ.
   – Хотите, чтобы у вас был трактор?
   – Мы же колхозники, – ответил Рунмын. – Как не хотеть?
   Уже стемнело, когда вертолет поднялся над стадом и взял курс на стойбище Локэ. Там на площадке разожгли большой костер перед школой. Пламя моталось по снегу.
   – Вы, товарищи, можете лететь в Торвагыргын, а я останусь здесь еще на день, – обратился Савелий Михайлович к своим спутникам.
   Послышались протестующие голоса.
   – Не будем спорить, – спокойно сказал Савелий Михайлович. – Где вы здесь разместитесь, что будете есть? Ведь одному корреспонденту целого оленя мало.
   Вертолет снова взмыл в темноту неба. Люди стояли и смотрели вверх, откуда слышался шум мотора, на удаляющиеся огоньки.
   – Мы приготовили вам ночлег в школе, – сказала Елизавета Андреевна.
   – А где ты спишь, Праву? – спросил Савелий Михайлович.
   – У Коравье.
   – Спроси у него, может ли он меня принять в гости.
   Когда Коравье услышал просьбу секретаря обкома, он сначала удивился, а потом улыбка ответила лицо:
   – Конечно! Мы с Росмунтой будем рады.
   – Может быть, поужинаете с нами? – предложила Елизавета Андреевна.
   – Получится неудобно перед Коравье, – сказал Савелий Михайлович. – Выходит, я приду к нему не гостем, а только на ночлег.
   Тем временем Коравье побежал домой предупредить Росмунту:
   – Жена! У нас будет ночевать самый большой начальник!
   – Ринтытегин?! – испуганно спросила Росмунта.
   – Нет, другой. Который прилетел сегодня.
   – Что же делать? – всплеснула руками Росмунта.
   – О, неразумная! – рассердился Коравье. – Надо приготовить еду. Вспомни все, чему ты научилась в Торвагыргыне! Чай сильно не заваривай.
   – Я позову на помощь доктора Наташу, – сообразила Росмунта.
   Когда Праву, Савелий Михайлович и Коравье пришли в ярангу, в чоттагине пылал жаркий костер. На низком столике, придвинутом к изголовью, вместо привычного деревянного кэмэны были расставлены жестяные миски.
   Мужчины скинули кухлянки и вползли в полог. Савелий Михайлович оказался неуклюжим. Он едва не столкнул с полочки радиоприемник, задел ногой керосиновую лампу, даже пламя в ней подпрыгнуло. С большим трудом, при помощи Праву, он устроился таким образом, чтобы не подвергать больше опасности окружающие предметы.
   Как ни старалась Росмунта предусмотреть все мелочи, чтобы необычному гостю было удобно, она псе же сделала одно упущение.
   Коравье с недовольным видом пошарил возле миски:
   – А где вилки?
   Росмунта встрепенулась, как испуганная птица, и бросилась к посудному ящику:
   – Сейчас принесу!
   – А зачем вилки? – Савелий Михайлович положил в рот кусочек мороженого мяса.
   – Верно, – сообразил смущенный Коравье. – Не надо вилок.
   Савелий Михайлович поддерживал оживленную беседу. Расспрашивал Наташу о здоровье жителей стойбища и колхоза Торвагыргын, хвалил стряпню Росмунты.
   За чаем он, усмехаясь, заметил:
   – Чаек-то слабый…
   Росмунта растерянно посмотрела на мужа.
   – Кто-то мне говорил, что русские не любят крепкого чая, – оправдываясь, сказал Коравье.
   – Кто это мог сказать? – удивился Савелий Михайлович. – Раз русский живет на Севере – значит, и он любит крепкий чай.
   – Завари новый! – распорядился Коравье.
   Стали укладываться спать. Савелий Михайлович отказался от раскладной кровати и пожелал лечь на пол рядом с Праву.
   – Ну, а как все же твоя диссертация? – спросил Савелий Михайлович, когда они устроились.
   – Материала столько, что некогда записывать, – ответил Праву. – И замысел изменился. Работа теперь будет называться: «Некапиталистический путь развития чукотского народа». Мне бы хотелось назвать ее «Прыжок через века», но боюсь, что это прозвучит слишком беллетристически.
   – Зато выразит сущность явления… – отозвался из темноты Савелий Михайлович. – А личные дела? Жениться не собираешься?
   – Собираюсь, – ответил Праву.
   – Кто же невеста?
   – Вы ее видели. Наташа.
   – Хорошая девушка, – похвалил Савелий Михайлович. – Желаю вам настоящего большого счастья.
   Через несколько дней бригада стойбища Локэ получила тракторный домик. База находилась в стойбище, и трактор, который вел Кэлетэгин, ходил оттуда по стадам: недавно оленей разбили на два стада.
   Учетчица бригады Нина Ротваль неутомимо носилась из стада в стадо, что-то записывала в миниатюрную записную книжку и без умолку говорила.
   Пастух Инэнли как-то заметил:
   – Каким должен быть умным человек, если не может остановить потока своих мыслей!
   Инэнли жил в собственной яранге и был счастлив, когда ему досталась жена брата да еще с сыном Инэнликэем, который умел уже читать и писать некоторые слова.
   Правда, его жену нельзя было назвать красавицей, однако женщина работящая и в яранге всегда чисто, тепло и есть еда.
   Но если раньше Инэнли только и жил мыслью поскорее вернуться в свою ярангу, то в последние дни постоянно искал повод, чтобы оставаться подольше в стаде, особенно когда там находилась Нина Ротваль.
   Инэнли не сводил с нее глаз, следовал за ней, как теленок за своей важенкой. Однажды Ротваль с напускной строгостью спросила:
   – Что ты все на меня смотришь?
   – Мне приятно, – бесхитростно признался Инэнли. – Ты – как солнышко, около тебя тепло и светло.
   Нина Ротваль знала, что такое комплимент молодой девушке: она покраснела и потупила глаза. Инэнли забеспокоился:
   – Ты обиделась? Я тебе не хотел ничего плохого сказать.
   Нина, смущенная и растерянная таким участием, сказала:
   – Нехорошо на девушку так долго смотреть.
   Инэнли остановился в недоумении: непонятны ему люди, начавшие жизнь уже при колхозах! Разве плохо, если человеку признаются, что его присутствие приятно другому? Наоборот, этому надо радоваться.
   А Ротваль и вправду похожа на маленькое солнышко: около нее всегда хорошо на душе, спокойно и радостно.
   С этих пор Ротваль стала избегать Инэнли. Она испытывала страх перед молодым пастухом, вышедшим из того мира, который для нее был далеким прошлым. Первое время она из любопытства засматривалась на Инэнли – не только потому, что он был моложе других, но из-за его больших выразительных глаз, каким-то чудом не спрятавшихся за узкими щелками, как это водится у многих чукчей. Инэнли отличался силой. Его сильные ноги, похожие на оленьи, не знали устали. Он легко взбегал на крутой склон горы, будто это было ровное русло реки Маленьких Зайчиков. При этом грудь его оставалась спокойной, и лишь под прядями черных волос блестели маленькие капельки пота.
   Ротваль разузнала, что Инэнли женат, и когда ей показали пожилую, согнутую трудом женщину, она почувствовала такую жалость к Инэнли, что перестала сомневаться в том, что если она и не влюбилась, то неравнодушна к молодому пастуху. Сделав это открытие, она стала раздумывать, каким образом избавиться от необходимости встречаться с Инэнли. Проще всего перевестись в другую бригаду. Но ведь совсем недавно она упрашивала Елизавету Андреевну послать ее именно в стойбище Локэ, и гордость не позволяла ей отказываться от места, которое она сама себе выбрала.
   Когда Ротваль перестала приходить в стадо, Инэнли заскучал, понурился. Он часто поднимался высоко в горы и там ждал восхода холодного зимнего солнца. Сидел на студеных скалах, устремив глаза на ярко-красную зарю. Медленно всходило солнце. Огонь растекался, выхватывая вершину за вершиной, отгоняя голубой сумрак все дальше в долину. Когда солнце достигало Инэнли, его охватывало такое чувство, будто теплый луч пронзает его насквозь, наполняет сердце светом и теплом любви ко всей земле.
   Все ярче и светлей становились очертания гор, солнечные лучи уже скользили по оленьим рогам и их крутым спинам, зажигали стекла кабины трактора, которым учился управлять Коравье. Кэлетэгин обещал, что после Коравье будет учиться и Инэнли…
   Если бы Инэнли мог управлять трактором, он не стал бы в одиночку переживать разлуку с Ротваль. Он бы сел на могучий трактор и поехал к ней в другое стадо.
   Не дождавшись Нины Ротваль, Инэнли возвращался в стойбище. Жена подавала ему еду, и он невольно сравнивал ее с той, которая осталась в тундре, и в груди у него появлялась острая боль. А когда ночью к нему разгоряченным потным телом прижималась жена, которую он ожидал столько лет, его охватывало отвращение, и он отодвигался на край постели. Жена решила, что Инэнли заболел. Она пошла к старому Эльгару, но тот, выслушав жалобы отвергнутой женщины, посоветовал ей сходить к доктору Наташе.
   – Такую сложную болезнь может лечить только Советская власть, – убежденно сказал Эльгар и со вздохом добавил: – Можешь ко мне на лечение больше не ходить. Нынче я колхозник и общением с духами не занимаюсь.
   К доктору Наташе жена Инэнли не пошла. Решила выждать – авось болезнь сама собой пройдет. Ведь жители стойбища Локэ в большинстве случаев именно так и лечились. Она стала варить жирную еду мужу и особенно заботливо сушить и чинить его одежду.
   Но Инэнли не замечал ее забот и ходил как только что проснувшийся, не успевший расстаться со сном человек.
   Как-то раз, когда он снова поднялся в горы, на стадо напали волки. Коравье заметил их, только когда они задрали двух оленей. Он соскочил с трактора и бросился искать пастуха. Инэнли, испуганный криками Коравье, бежал вниз по склону, рискуя сломать шею.
   – Что ты там делал? Что там забыл? – накинулся на Инэнли Коравье. – Смотри!
   Коравье показал на растерзанных оленей, лежавших на снегу. Алые струйки стекали по шерсти и капали на снег, растапливая его – кровь еще была горячая.
   – Это олени, – отсутствующим голосом произнес Инэнли.
   Коравье пристально посмотрел на него и заботливо спросил:
   – Что с тобой? Заболел?
   – Вот тут болит, – Инэнли показал на грудь. – Наверное, прожгло солнечным лучом там, на вершине.
   Инэнли кивнул на гору, с которой только что спустился.
   – Ты действительно больной, – убежденно сказал Коравье. – Иди домой, а я вместо тебя подежурю.
   – Нет, не пойду. Не надо за меня караулить стадо, – протестовал Инэнли.
   – Иди домой, – увещевающе заговорил Коравье. – Нельзя больным работать. Такой закон.
   – Что мне твой закон, – отмахнулся Инэнли. – Останусь, и все. Никто меня отсюда не прогонит. Силой своей я здоров и не собираюсь умирать. Иди, укрощай трактор, я пойду соберу оленей. Вон разбежались, – и он легко зашагал к оленям.
   Коравье долго смотрел ему вслед, потом вернулся к трактору и крикнул Кэлетэгину:
   – Я пойду в стойбище! Наверно, Инэнли заболел!
   – Давай отвезем его.
   – Не хочет.
   – Как не хочет? – Кэлетэгин высунулся из кабины.
   – Говорит – здоров, а мне кажется – болен, – сказал Коравье.
   – У него плохой вид?
   – Да нет, на вид он здоровый.
   – Как же ты догадался, что он заболел? – удивился Кэлетэгин.
   – По его разговору, – пояснил Коравье. – Я пойду пешком. Ничего страшного. До моего прихода он обещал не умирать.
   Коравье пустился в путь, а Кэлетэгин спрыгнул с машины и пошел искать необыкновенного больного.
   Он нашел Инэнли спокойно сидящим на обнаженной кочке. Кэлетэгин стал украдкой разглядывать его, попутно расспрашивая о нападении волков.
   – Придется этих оленей вычесть из моего заработка, – с сожалением сказал Инэнли. – И откуда появились проклятые? Только вчера Рунмын застрелил двух.
   Вдруг Инэнли оборвал свою речь и быстро провел рукой по лицу.
   – Что ты так на меня смотришь?
   – Так просто… Что ты? Нельзя на тебя посмотреть?
   Кэлетэгин притворился обиженным, и это успокоило Инэнли.
   Тем временем Коравье добрался до стойбища и нашел Праву в школьном доме. Там же были доктор Наташа и Нина Ротваль.
   – Инэнли заболел! – сообщил Коравье.
   Ротваль вскочила с места.
   – Что с ним? Где он?
   – В стаде, – устало сказал Коравье и тяжело опустился на стул.
   Нина схватила шубку и выбежала на улицу.
   Доктор Наташа стала собирать инструменты.
   – Скажи толком, что с ним? – расспрашивал Праву. – На что жалуется?
   – Ни на что не жалуется, – ответил Коравье. – Странно смотрит вокруг себя. Позволил задрать двух оленей. И это лучший пастух!
   – Но все-таки он, наверное, на что-то жаловался? – недоуменно спросила доктор Наташа.
   – А! Вспомнил! – хлопнул себя по колену Коравье. – Он сказал, что солнечный луч прожег ему сердце…
   – Что? – Праву сдержанно улыбнулся.
   – У него болит грудь от солнечного луча, – с хмурым видом пояснил Коравье.
   Наташа объявила, что готова. Праву отбросил в сторону карты района реки Маленьких Зайчиков и вышел из-за стола.
   По дороге Наташа возмущалась тем, что больной отказался идти к врачу, а товарищи не сумели его уговорить. Коравье виновато молчал и старался идти помедленнее, жалея ноги молодой докторши.
   Не доходя до стада, они встретили Нину Ротваль. Она выглядела расстроенной.
   – Плохо? – спросила Наташа.
   Ротваль только молча махнула рукой. Этот жест можно было понять двояко: или с Инэнли совсем плохо, или же у него ничего серьезного.
   – Он лежит? – спросил Праву.
   – Бегает! – зло выкрикнула Ротваль. – Не захотел со мной говорить. Дурит!
   Праву вопросительно посмотрел на Наташу и слегка дотронулся до своего лба. Наташа пожала плечами.
   «Больной» сидел на гусенице трактора рядом с Кэлетэгином и уплетал оленью строганину. При виде Праву и Наташи он вскочил и накинулся на Коравье:
   – Зачем потревожил занятых людей? Говорил я тебе: не болею, здоров.
   – А солнечный луч? – напомнил Коравье.
   – Это я шутил. Не знал, что ты такой легковерный.
   – Все же я должна тебя посмотреть, – твердо сказала Наташа.
   Инэнли покорно поплелся следом за ней.
   Праву и пастухи обсуждали здоровье Инэнли. Кэлетэгин утверждал:
   – Он совершенно здоров. Я такой диагноз поставил еще до того, как вы показались на дороге!
   Минут через пятнадцать доктор Наташа вышла из домика и заявила:
   – Все в порядке… И все же, товарищи, попрошу вас последить за ним.
   – Есть последить, – громко, по-военному ответил Кэлетэгин.
   Коравье сообщил Праву:
   – Зима сломалась.
   По-прежнему стояли морозы, задувала пурга, наметая огромные сугробы на берега реки Маленьких Зайчиков, и полярное сияние развешивало свою разноцветную бахрому. Ничто не напоминало о том, что в природе может быть совсем по-другому: тундра очистится от снега, реки, скованные льдами, снова забурлят, поволокут за собой камни и куски торфа, воздух станет теплым, как ласка любимой. Трудно было поверить, что есть сила, которая может растопить снега и нагреть океан стылого, мерзлого воздуха.
   И все же в сердцах людей поселилась уверенная надежда. Наступил перелом зимы. В сердцах людей он совершается на много дней раньше, чем в природе.
   Праву выбрал время, чтобы съездить в Торвагыргын за портативной радиостанцией для бригады. Вместе с ним поехала Наташа, закончившая работу в стойбище.
   Войдя в свою комнату, Праву ужаснулся. Он знал, что Володькин перебрался жить в другой дом, но все же не предполагал, что за какой-нибудь месяц все углы в комнате могут покрыться таким толстым слоем льда. Шляпки железных гвоздей блестели инеем и походили на корабельную клепку. Под окно намело сугроб, из которого торчала дужка ведра.
   Праву принялся за уборку. Пришла Наташа и всплеснула руками:
   – Что у тебя творится! Дай топор!
   Наташа стала аккуратно скалывать лед. Праву растопил печь, и как только в комнате немного потеплело, отовсюду закапало.
   Когда они навели относительный порядок и вынесли на улицу постель, чтобы проветрить ее, зашел Ринтытегин.
   – Гляжу, – сказал он, поздоровавшись, – дым идет. Думаю, не пожар ли? Столько времени труба не дымила. – Он огляделся, остановил взгляд на Наташе и вдруг хмуро сказал: – Когда придете регистрировать брак?
   Наташа залилась краской.
   Праву тоже смутился и пробормотал что-то нечленораздельное.
   – Я уже заготовил бланк брачного свидетельства, – продолжал Ринтытегин. – Можете идти хоть сейчас.
   – Пошли! – решительно сказал Праву. – Наташа, одевайся!
   – Что ты, Праву, – совсем смешалась Наташа. – Так неожиданно…
   – Нет, решение принято, – повторил Праву. – Идем!
   Наташа покорно надела шубу, повязала платок.
   По дороге в сельский Совет Ринтытегин, несмотря на мольбы Праву и Наташи не делать этого, завернул в правление и пригласил с собой всех, кто там находился.
   – Что же вы молчали, друзья! – засуетилась Елизавета Андреевна. – Погодите, я сбегаю домой.
   Бухгалтер Зубков снял пенсне, протер стекла и снова водрузил пенсне на нос, намереваясь как следует разглядеть жениха и невесту.
   Процессия направилась в сельский Совет, Впереди шли Праву и Наташа, позади – Ринтытегин, Елизавета Андреевна, Геллерштейн, Зубков, Сергей Володькин с фотоаппаратом, работники колхозного правления. Шествие замыкал милиционер Гырголтагин.
   Ринтытегин приготовил все необходимые документы.
   – Какую желаете носить фамилию? – официально спросил он Наташу.
   Наташа посмотрела на Праву.
   – Праву! – ответил он за нее.
   – Должна ответить сама Наташа, – строго сказал Ринтытегин.
   – Я согласна, – прошептала Наташа.