Рытхэу Юрий Сергеевич. В долине Маленьких Зайчиков

   – Я сначала немного отдохну.
   – Хорошо, хорошо, – согласилась Росмунта. – Я приготовлю тебе чай.
   – Не хочу чаю, – стал отказываться Володькин.
   – Не надо отказываться от угощения, – наставительно сказала Росмунта. – Когда приходит гость, хозяйка обязательно должна его угостить. Так меня учит мой муж Коравье. Снимай кухлянку и заходи в полог.
   – Я лучше пойду, – сказал Володькин и открыл дверь. Ветер ворвался и накинулся на него, Володькин поспешил назад.
   Росмунта подала Сергею тивичгын – кусок оленьего рога для выбивания снега. Володькин послушно принялся выколачивать собачьи унты, а потом кухлянку. С помощью Росмунты снял с себя верхнюю одежду и вполз в полог.
   В пологе, несмотря на то, что отдушина была открыта, все же чувствовалась духота.
   Володькин огляделся. Над большими керосиновыми лампами сушилась одежда Коравье. Одна лампа была окружена ребристыми термобатареями, и от них шел провод к радиоприемнику, стоявшему в углу на маленьком столике. В перекладинах красовались картинки из журналов и плакаты. Один плакат был особенно выразителен: он призывал продвинуть кукурузу на Север. На стене висела небольшая книжная полка, заставленная книжками на чукотском языке. В раскладной кровати посапывал Мирон. Стараясь не разбудить его, Володькин подошел к полке. Потянул брошюру, но за ней заскользили другие книги, и, как Сергей ни удерживал их, книги с шумом попадали на пол. Росмунта, возившаяся с примусом, ничего не слышала, зато Мирон сразу же открыл глаза.
   Володькин подполз к нему.
   – Не плачь, друг, – горячо зашептал он, заметив, что Мирон сморщил носик. – Гугу-гугу-гугу…
   Володькин сложил пальцы в забавную, как ему казалось, фигуру и поднес к глазам ребенка. Мирон, должно быть, впервые в жизни видел такое, потому что морщинки возле его носика разгладились и он с любопытством стал рассматривать гостя.
   Ободренный Володькин поднял какую-то книгу и помахал ею перед лицом Мирона. Все это он сопровождал восклицаниями, причмокиваниями и гримасами.
   Мирон с серьезным видом наблюдал за ним и вдруг так заорал, что Володькин вздрогнул.
   В полог стремительно вошла Росмунта. Она внесла вскипевший чайник и ласково заговорила с Мироном, посадила его. Ребенок, ободренный появлением матери, замолчал.
   – Я тут уронил книги и разбудил его, – оправдывался Володькин. – Извините меня.
   – Ничего, – сказала Росмунта. – Это Коравье виноват. Сколько раз я ему говорила, чтобы он как следует укрепил полку, а он все отговаривается тем, что скоро переселимся в Торвагыргын. Ведь у нас там даже свой дом есть…
   Росмунта накрыла для чаепития низкий столик, разлила чай.
   Сергей взял горячую кружку и начал, торопясь, пить горячий, крепко заваренный чай.
   Росмунта ласково на него смотрела, подкладывая печенье и затвердевшие на морозе пряники.
   – Кушай, Володькин, – говорила она, улыбаясь большими голубыми глазами. – Пей горячий чай – ты замерз, бери сладкое печенье.
   Мирон захныкал, Росмунта сбросила один рукав кэркэра^[20], обнажив полную белую руку, и вынула грудь. Володькин поперхнулся, закашлялся, слезы полились из глаз. Обеспокоенная Росмунта подскочила к нему и стала бить широкой мягкой ладонью по спине, пока Володькин не отдышался.
   – Спасибо, – сказал он.
   Росмунта засмеялась:
   – Не понимаю русских. Они так часто благодарят, как будто доброе отношение друг к другу редкость. Вот в Торвагыргыне. Придет к нам русский, угостишь его чаем, а он так благодарит, будто я его спасла от голодной смерти… А если кто-нибудь войдет во время еды, так, оказывается, его надо обязательно пригласить, будто собственного разума у него нет и он не знает, хочет есть или нет…
   Накормив сына, Росмунта бросила мельком взгляд на будильник, висящий на деревянной перекладине полога, и заторопилась:
   – О, скоро должен прийти Коравье. Надо поставить мясо.
   – Я пойду, – заспешил Володькин. Ему не хотелось встречаться с Коравье.
   – Как же ты пойдешь? – спросила Росмунта. – Еще заблудишься. Подожди немного. Коравье проводит тебя до школы.
   Но Володькин предпочитал выйти в такую пургу, чем быть застигнутым наедине с Росмунтой.
   – Теперь я найду дорогу. Я ее вспомнил, – заверил Володькин, поспешно натягивая на себя кухлянку.
   Ветер подхватил Сергея и закружил. Направление было потеряно в первую же секунду. Володькин решил возвратиться в ярангу Коравье. Это все же лучше, чем быть заживо погребенным под снегом. Но, сделав несколько шагов, он с горечью убедился, что теперь ему не найти и яранги Коравье. Морозный ветер выжимал слезы. Они замерзали на щеках и больно стягивали кожу. Володькин, отдирая льдинки со щек и ресниц, шел наугад. Он знал, что останавливаться опасно – может занести снегом. А под теплым снежным одеялом хочется спать… В мозгу отчетливо возникали картины, рисующие замерзших людей…
   Скоро он совсем выбился из сил и решил передохнуть. Его быстро начало заносить снегом. Надо вставать, но до чего же хорошо и мягко в снегу! Вдруг Володькину почудился человеческий голос. Он прислушался. При некоторой доле воображения в вое пурги может померещиться все – даже Венгерская рапсодия Листа.
   – Вот он! – отчетливо услышал Володькин и увидел рядом с собой мокрое от снега и пота лицо Коравье. – Вставай!
   Володькин с трудом поднялся и ухватился за руку Коравье, боясь, что тот снова скроется в крутящемся вихре. Рядом с Коравье стоял Кэлетэгин. Крепко держась друг за друга, они направились к яранге Коравье.
   – Нашли! – радостно воскликнула Росмунта, увидя Володькина. – Я же говорила тебе: надо подождать Коравье!
   Кэлетэгин, отряхнув снег с кухлянки, сказал:
   – А я сижу в школе и жду. Вижу, прошло достаточно времени, чтобы ты мог вернуться. Пошел искать. Обшарил все кругом, обошел яранги… Не думали мы, что ты пойдешь к Гылмимылу.
   – Я в школу хотел пойти, а не к Гылмимылу, – сказал Володькин.
   – Странно, кто бы тебя мог водить? – задумчиво проговорила Росмунта. – У тебя же здесь нет умерших родственников.
   – Это у нас есть такое поверье, – пояснил Кэлетэгин. – Когда человек в пургу начинает плутать и теряет направление, значит, его хотят увести в свой мир умершие родственники.
   – Да-да, – закивал Коравье, недовольно взглянув на жену. – Это старое поверье.
   Пришлось Володькину снова пить чай и есть вареное мясо. Никто не напоминал ему о том, как он учил Росмунту целоваться.
   Никогда в стойбище Локэ с таким нетерпением не ждали наступления хорошей погоды. Инэнли, который дневал и ночевал в стаде, как-то нерешительно сказал Коравье:
   – Может быть, попробовать одно средство?
   – Какое средство? – не понимая, спросил Коравье.
   – Исправить погоду, – боязливо сказал Инэнли.
   – Как это? – Коравье начал догадываться, что предлагает Инэнли.
   – Попросить Эльгара покамлать.
   – Что говоришь?! – ужаснулся Коравье. – Не стыдно? А еще собираешься вступить в колхоз!
   Инэнли так смутился, что Коравье даже пожалел его.
   Но, оказывается, об этом думал не один Инэнли. В тот же день с таким же предложением пришел к Коравье Рунмын. А вечером и Росмунта вдруг ударилась в воспоминания:
   – Ты помнишь, Коравье, когда мы кочевали около Большого озера, как быстро Эльгар повернул пургу на побережье и спас стадо?
   Коравье помнил эту пургу. Казалось, что она никогда не кончится. Каждый день волки утаскивали из стада несколько оленей. А отбившихся от стада важенок нелегко было разыскать в кромешной тьме, наполненной летящим снегом. Мудрый Локэ оказался бессильным что-нибудь сделать с ураганом. Тогда обратились к Эльгару, который в то время уже отошел от шаманства, отстраненный Локэ. После долгих уговоров шаман решился. Камлание продолжалось полтора дня без перерыва. Когда небо стало проясняться, Эльгар уже не пел, а хрипел, выплевывая поминутно пену изо рта. С затихающим, последним порывом ветра Эльгар свалился и заснул. Он спал двое суток.
   – А помнишь, как прекратил он волнение на реке Теплой? – продолжала вспоминать Росмунта.
   Коравье молчал. Он прислушивался к завыванию ветра. Как быть?.. Люди ждут от него одного слова… В стаде он разыскал Инэнли и сказал:
   – Можешь просить Эльгара, чтобы покамлал. Но тихо!
   – Громко не будет. Я сам за ним буду следить, – заверил Инэнли.
   После короткого совещания с пастухами Инэнли и Рунмын отправились на переговоры.
   Покушение на Коравье и арест Мивита и Арэнкава угнетающе подействовали на шамана. Он все время кряхтел и охал. Ему намекнули на то, что он может добровольно уйти к верхним людям. Шаман разразился ругательствами и заявил, что Советская власть запрещает этот устарелый обычай.
   Инэнли и Рунмын вошли в чоттагин его яранги и несколько раз топнули о земляной пол, давая знать хозяевам о своем приходе.
   – Кто там? – послышался скрипучий старческий голос.
   – Мы пришли, – ответил Инэнли. – Рунмын и Инэнли.
   Таких гостей старый Эльгар не ждал. Не сдержав любопытства, он высунул в чоттагин трясущуюся от старческой немощи голову.
   – А, пришли, – приветствовал он гостей. – Какие новости?
   Инэнли и Рунмын уселись на большие плоские камни и принялись рассказывать новости. Они сообщили о происшествиях в стаде, о том, что за все дни ненастья не было потеряно ни одного оленя. Посетовали на то, что пурга мешает оленям добывать корм и не дает возможности перегнать их на новое пастбище.
   – Почему вы не рассказываете новость, о которой говорит все стойбище? – раздраженно спросил Эльгар. – Почему не говорите о колхозе?
   – Мы думали, ты знаешь об этой новости, – сказал Инэнли. – Ждем, когда утихнет пурга. Тогда к нам приедут люди из колхоза Торвагыргын, пересчитают наших оленей и возьмут нас в колхоз.
   – Всему помеха пурга, – вздохнул Рунмын. – Мы пришли попросить твоей помощи.
   – Как может помочь больной, немощный старик? – плаксиво сказал Эльгар. – Русские не любят шаманов!
   Инэнли, поразмыслив, схитрил:
   – Русские не любят таких шаманов, которые вредят жизни людей. А тех, кто помогает, они даже отличают.
   – Мы хорошо помним, как ты повернул ветер около Большого озера, – льстиво напомнил Рунмын. – Мы верим в твою силу.
   – Но русские не верят! – взвизгнул шаман. – Даже Коравье не верит!
   Инэнли вопросительно посмотрел на товарища и сказал:
   – Коравье нас послал к тебе.
   – Ты врешь, – отрезал Эльгар.
   – Разве мы тебя обманывали? – обидчиво сказал Рунмын. – Мы готовы поклясться на жертвенной крови.
   – Хорошо, – неожиданно согласился шаман. – Я попробую. Если русские и Коравье и вправду верят мне, тогда мое камлание погасит пургу, а если нет – значит, не верят и мешают.
   – Попробуй, попробуй, – в один голос обрадованно сказали Рунмын и Инэнли.
   Рунмын побежал с радостным известием в стадо, а Инэнли остался помогать шаману.
   Прежде всего они с большим трудом разыскали врытых в землю деревянных идолов. Инэнли очистил их от снега и помазал им губы жертвенной кровью и жиром. Затем помог Эльгару приготовить жертвоприношение Закату, Восходу и Зениту. Кусочки мяса и жира, сдобренные священным шепотом Эльгара, разбросали вокруг яранги.
   Однако самое главное действие Эльгар не спешил начинать. Когда Инэнли выказал нетерпение, шаман сердито заметил:
   – Ты думаешь, очень легко прекратить ветер? Тут нужна сила! Принеси мне жирного оленьего мяса.
   Инэнли с готовностью побежал в стадо, и Коравье скрепя сердце велел заарканить и зарезать жирного оленя.
   В яранге шамана уже ярко пылал костер. В котле в ожидании мяса клокотала вода. Старый Эльгар, как бы помолодевший и забывший свои недуги, сидел у огня и чинил старый бубен, обтянутый звонкой кожей из желудка моржа.
   Мясо сварилось, и Эльгар пригласил отведать еду и Инэнли.
   За трапезой старик сказал:
   – Слышишь, ветер притих.
   Инэнли прислушался: действительно, ветер вроде бы стал тише.
   – Ты думаешь, отчего бы это? – хитро прищурившись, спросил Эльгар. – Как объяснишь? Сама ли природа хочет утихомириться или помогли наши жертвоприношения?
   Вопрос был коварный, но Инэнли не задумываясь бодро ответил:
   – Я думаю, что подействовало наше жертвоприношение. Иначе отчего бы стихать ветру?
   Эльгар пристально посмотрел прямо в лицо Инэнли. В маленьких глазках шамана, спрятанных за толстыми веками, светился огонек сомнения.
   Шаман облизал жирные пальцы, выпил залпом большую миску теплого оленьего бульона и сказал:
   – Начнем. Буду камлать.
   Он нырнул в полог. Оттуда вылезли его домочадцы и уселись вокруг костра, притихшие и сосредоточенные в ожидании священного действия.
   Сначала послышался тихий рокот бубна, прерываемый монотонным пением. Иногда бубен угрожающе гремел, священная палочка трепетно билась о деревянный обод.
   Пение то усиливалось, то слабело. Голос Эльгара то перекрывался воем ветра, то сливался с ним, а иной раз так слабел, что, казалось, ветер вошел в чоттагин и полог.
   Потрескивал костер, разбрасывая искры; люди, ждущие чуда, подремывали у костра.
   Инэнли тоже клонило ко сну – мало пришлось спать в последние дни. Он прислонился к стене яранги, закрыл глаза и сразу же погрузился в сладкий, без сновидений сон…
   – Инэнли, вставай! Пурга кончилась!
   Инэнли вскочил. Костер давно потух. В дымовое отверстие яранги гляделись звезды, запорошенные мерцающим светом полярного сияния. В пологе было тихо; было тихо и за стенами яранги.
   Инэнли осмотрелся и увидел рядом с собой Эльгара. У шамана было утомленное лицо и руки заметно дрожали.
   – Что ты скажешь, Инэнли? – тяжело дыша, спросил он. – Как моя работа? – шаман не мог скрыть гордости.
   Инэнли не сразу нашел, что ответить.
   – Вот что я тебе скажу, Эльгар, – проговорил, подумав, Инэнли. – Я знаю, что в колхозе за работу дают трудодень. Когда нас примут в колхоз, я скажу, чтобы тебе заплатили за сегодняшнюю работу самый большой трудодень! Спасибо тебе, Эльгар!
   С наступлением хорошей погоды настроение жителей стойбища Локэ заметно поднялось. Из всех дымовых отверстий яранг к небу вздымались густые клубы дыма, нарты не успевали подвозить хворост.
   Никогда в этом затерянном в чукотской тундре стойбище не было столько приезжих. Сначала пришел один трактор. Потом второй. Каждый из них тащил огромные сани, полные людей.
   Большинство приезжих остановилось в школьном доме, но много гостей было и у Коравье.
   Росмунта сбилась с ног, приготовляя чай. Ей пришлось взять чайники у соседей. Перекормленный сладостями Мирон хныкал от боли в животе, но не выпускал изо рта большую конфету, от долгого хранения затвердевшую до каменного состояния.
   Стадо подогнали поближе к стойбищу. Несколько человек пересчитывали оленей.
   Праву вместе с Наташей ходили по ярангам, составляя список жителей. Почти всюду их угощали, отказываться было неудобно, и не успели они пройти треть стойбища, как от сытости уже еле волочили ноги.
   Праву пользовался случаем побольше узнать о жителях стойбища, об их прошлой жизни. Одни рассказывали охотно, другие сообщали о себе самые скудные сведения – стеснялись много говорить.
   Большинство были коренными оленеводами, всю жизнь кочевали и вели происхождение от чаучу. Две малочисленные группы – родственники Арэнкава и Мивита – сравнительно недавно переселились с побережья и сохранили некоторые обычаи и привычки, заметно отличающие их от оленеводов.
   Обойдя пятнадцать семей, Праву обнаружил, что его представление об отсталости жителей стойбища сильно преувеличено. Они здраво рассуждали обо всем, что касалось жизни. Вместе с тем в их понятиях было много нелепостей. Они напоминали некоторых верующих, которых он встречал в Ленинграде: истово помолившись богу, они садятся в трамвай и торопятся занять очередь на новейший телевизор.
   Но больше всего Праву поразил Эльгар. Вечно больной и стонущий, старик на этот раз выглядел бодрым, как будто скинул лет пятнадцать. Шаман радушно встретил гостей и распорядился разлить по кружкам заранее приготовленный чай. Охотно отвечал на вопросы, хвастался своими шаманскими успехами, ругал Локэ.
   – Если бы не он, мы бы давно были колхозниками, – заявил старик решительно. – Мутил Локэ нам разум.
   Выждав удобный момент, Коравье предупредил его, чтобы он не очень-то распространялся о своем недавнем камлании.
   – Только не забудь дать мне трудодень, – шепнул Эльгар.
   Вернулись из стада Зубов, Геллерштейн, Инэнли, Рунмын и другие пастухи.
   – Для такого стойбища стадо очень большое! – не скрывая удивления, сообщил Геллерштейн. – Около трех тысяч голов по приблизительным подсчетам. Содержится в образцовом порядке. Олени упитанные, преобладает маточное поголовье.
   Приехал Ринтытегин. Он обошел все яранги и поговорил с каждым хозяином.
   – Обыкновенные чукчи, – заключил он. – Будут отличными советскими гражданами.
   Вечером собрались в яранге Коравье. Росмунта разделывала оленью тушу на ужин, Наташа помогала, ей. Елизавета Андреевна нянчила Мирона. Мужчины принесли лед, накололи его в большие чайники и развели жаркий огонь в костре.
   В чоттагин то и дело входили гости. Пришел и старик Эльгар. Он присел рядом с Ринтытегином и долго молча смотрел, как тот пишет в блокноте.
   – Быстро чертишь на бумаге, – восхищенно сказал Эльгар. – Как заяц на свежем снегу.
   – Заяц оставляет бессмысленный след, а тот след, который я оставляю на бумаге, имеет смысл, – ответил Ринтытегин.
   Эльгар закивал в знак согласия.
   – А ты разве не учишься в вечерней школе для взрослых? – спросил Ринтытегин.
   – Нет. Сильно болел. У меня сломано ребро. Пострадал я от врагов колхозной жизни – Мивита и Арэнкава.
   – Лечись! – строго сказал Ринтытегин.
   – Можно и полечиться, – осторожно согласился Эльгар. – Надо помогать друг другу… Я ведь не против колхоза. И погоду хорошую сделал, чтобы вы скорее приезжали.
   – Что ты мелешь! – сказал Ринтытегин. – С такими мыслями нельзя называться советским человеком! Тоже мне – творец хорошей погоды!
   Эльгар обиженно заморгал:
   – Меня просил Коравье. Даже обещал трудодень дать. Выходит, я зря старался? В моем возрасте это нелегко, и голос мой уже не имеет той силы, когда я был полон могущества!
   Коравье, с волнением слушавший этот разговор, не знал, куда деваться от стыда. Ринтытегин повернулся к нему:
   – Это правда?
   Коравье лишь молча кивнул.
   Ринтытегин отложил в сторону блокнот.
   – Как же так, Коравье? – укоризненно сказал он. – Мы тебя считали передовым человеком, а ты поступил, как отсталый элемент.
   – Сам не знаю, как это получилось, – стал оправдываться Коравье. – Всем так хотелось, чтобы скорее настала хорошая погода. Пастухи просили… Сначала я не хотел, но потом согласился… Уж очень всем хотелось скорее вступить в колхоз.
   – Ладно, – смилостивился Ринтытегин. – Поскольку шаманское действие было произведено с целью помочь Советской власти, то я считаю вопрос закрытым.
   – Как это закрытым? – всполошился Эльгар. – А мой труд?
   – Послушай, – ответил ему Ринтытегин. – В нашем государстве ценится только такой труд, который движет нас к коммунизму, служит созданию чего-то… Твое же камлание совпало с улучшением погоды. Кроме того, этот религиозный обряд – признак отсталости…
   – Выходит, я отсталый человек? – совсем расстроился Эльгар. – Я от чистого сердца хотел помочь, хотите верьте, хотите нет.
   Ринтытегин не мог не поверить искреннему огорчению старика.
   – Не обижайся, старик. Что делать? Твои методы устарели. Придется тебе менять квалификацию, переучиваться.
   – Но я уже не молодой, чтобы переучиваться, – возразил Эльгар. – Мои глаза плохо видят, руки не могут твердо держать палочку, которой ты наводишь след на бумаге.
   – Все равно придется, – сказал Ринтытегин. – Доктор Наташа полечит тебя, и ты еще помолодеешь. Твои руки обретут твердость, глаза – зоркость. Тогда ты не только научишься читать и писать, а еще станешь ученым метеорологом. А? Вот будет здорово – бывший шаман Эльгар – метеоролог!
   – Что это такое? – заинтересовался Эльгар.
   – Ученый предсказатель погоды, – пояснил Ринтытегин.
   Это немного успокоило старика, и он вместе со всеми принялся за вареное мясо.
   Елизавета Андреевна ловко брала с кэмэны мясо и резала острым ножом у самых губ. Геллерштейн пытался ей подражать, но был осторожен и держал лезвие подальше от своего длинного носа, отчего куски у него получались большие и он долго не мог их разжевать.
   Раскрасневшаяся и довольная Росмунта подавала одни лакомства за другими. Эльгар заметно опьянел и привязался к Геллерштейну, который ему особенно понравился. Шаман рассказывал о своем былом могуществе. Геллерштейн недоверчиво качал головой, и это еще больше распаляло самолюбивого старика.
   – А ты можешь вот сейчас мигом уничтожить себе зубы? – спросил Геллерштейн шамана.
   – Зачем мне уничтожать себе зубы? – самодовольно ответил Эльгар, алчно окидывая кэмэны. – Я еще не все попробовал.
   – А вот я могу, – сказал Геллерштейн.
   Эльгар пренебрежительно махнул рукой.
   Колхозный завхоз на секунду отвернулся и открыл перед Эльгаром рот.
   – Смотри.
   Эльгар издал какой-то нечленораздельный звук, потом воскликнул:
   – Какомэй! Что ты наделал? Как же ты теперь будешь без зубов?
   – А ты не верил! – прошамкал Геллерштейн.
   – Гляди, Росмунта! – закричал Коравье. – Он действительно обеззубел!
   Росмунта всплеснула руками:
   – Это ты виноват, Эльгар!
   Шаман растерянно пробормотал:
   – Я только немного засомневался…
   Геллерштейн снова отвернулся, сунул лицо в рукав и предстал перед потерявшим речь Эльгаром во всем великолепии своих вставных зубов.
   – Ты настоящий чародей! – восхищенно проговорил Эльгар. – Сколько живу на свете, впервые вижу человека, который может запросто уничтожить все зубы и тут же опять отрастить.
   После этого Эльгар стал внимательнее к Геллерштейну. Старик не спускал глаз с завхоза, словно боясь, что у того опять исчезнут зубы.
   Поужинав, Геллерштейн пошел в школьный дом устраивать на ночлег спутников. Праву как старый друг оставался у Коравье, но вышел проводить гостей.
   Несмотря на поздний час, в стойбище было оживленно. На небе сияли звезды, состязаясь блеском с огнями костров и светильников в распахнутых дверях яранг. Через весь небосвод вдоль берегов Песчаной реки^[21] протянулась цветная бахрома полярного сияния. Словно невидимая гигантская небесная рука играла цветной занавесью, то расправляя ее, как бы желая застлать все небо, то свертывая в разноцветные складки с блестками ярких звезд. Узкий серп нарождающейся луны застыл в немом восхищении перед красотой ночного неба.
   Голоса четко звучали в стылом ночном воздухе. Во всем чувствовалось ожидание радостного события, и оттого, что люди знали, что их ждет завтра, предстоящая радость становилась уже сегодняшней.
   Торвагыргынцы остановились на улице, любуясь полярным сиянием.
   – Ради одного такого зрелища стоило ехать на Север, – задумчиво сказал Геллерштейн.
   – А знаете, чем прекрасно северное небо? – спросил Праву, охваченный восторгом. – Смотрите, каждую секунду окраска меняется, сияние словно дышит, волнуется и никогда не повторяется.
   Можно было бесконечно любоваться полярным сиянием, но мороз погнал людей в дом. В двух классах на пол были настланы пушистые оленьи шкуры.
   Из своей комнаты вышел Валентин Александрович и заботливо помог Елизавете Андреевне снять шубу.
   – Я приготовил чай, – сказал он.
   – Сейчас, – ответила Елизавета Андреевна. – Только посмотрю, как люди устроились.
   Валентин Александрович отнес шубу в свою комнату.
   Ринтыгегин выразительно посмотрел на Праву. Праву понимающе кивнул:
   – Я, пожалуй, пойду спать.
   Наташа протянула руку и так посмотрела ему в глаза, что у Праву зашлось сердце.
   – Спокойной ночи, Наташа, – сказал он и поспешно вышел на улицу.
   На крыльце он глубоко вздохнул. Холодный воздух больно кольнул горло. Один за другим затихали голоса, гасли костры и светильники.
   Праву шел к яранге Коравье и злился на себя. Почему он не умеет быть самим собой? Ему так хотелось остаться с Наташей, потеплее попрощаться, а он чуть ли не выдернул руку из ее руки… Может быть, он боится еще раз ошибиться в своем чувстве?.. Пойти к ней и сказать прямо? Подойти и сказать: Наташа, я тебя люблю…
   Собрание жителей стойбища Локэ проводили в школьном здании. Ни одна яранга, даже самая большая, не смогла бы вместить всех желающих.
   Ринтытегин составил план проведения собрания и вслух прочитал его.
   – Замечаний не будет? – спросил он.
   Елизавета Андреевна с сомнением покачала головой:
   – Мы-то согласны, а примут ли жители стойбища участие в мероприятиях, которые вы наметили?
   – Примут, – уверенно сказал Коравье. – Я им разъясню.
   – Надеюсь, что призы пойдут за счет колхоза? – спросил Ринтытегин.
   – Что же делать, – махнула рукой Елизавета Андреевна. – Раз такое дело, придется раскошелиться. Они же теперь почти что наши.
   Ринтытегин подмигнул Праву и шепнул:
   – Не иначе как помирилась с мужем.
   Ждали трактор с товарами из торвагыргынского магазина. Деньги отпустил колхоз.