Сабатини Рафаэль. Псы господни

   Если леди Маргарет требовалось что-нибудь для себя, либо для кого-нибудь другого, она тут же отдавала распоряжение Фрэнсису Тревеньону или Мартину. Все ее распоряжения исполнялись неукоснительно.
   По ее распоряжению к дону Педро был приставлен слуга; гостю предоставили свежее белье и все, что ему требовалось для комфорта; ему отвели просторную спальню в юго-западном крыле особняка, откуда открывался вид на гряду холмов и море, проклятое море, предавшее дона Педро и его соотечественников.
   В этой спальне дон Педро пробыл безотлучно целую неделю: в тот же вечер, когда он появился в доме, у него началась лихорадка — естественный финал того, что ему пришлось пережить. Два последующих дня она яростно трепала дона Педро, и пришлось вызвать из Труро врача, чтобы он наблюдал за больным.
   Таким образом все вокруг узнали, что в поместье Тревеньон живет испанец, и это дало пищу толкам от Труро до Смидика. А потом поползли слухи, вызывавшие ложную тревогу, будто и другие испанцы с галеона, налетевшего на риф, благополучно выбрались на берег. Словом, кораблекрушение вызвало интерес, порой небескорыстный, во всей округе, и домыслы, один нелепее другого, передавались из уст в уста.
   Из Труро явился констебль. Он счел своим долгом навести справки в заявил его светлости, что дело надлежит передать в суд.
   Граф относился к суду с пренебрежением. Он высокомерно полагал, что все события, происходящие в Тревеньоне, касаются лишь его одного. В некоторых отношениях граф придерживался почти феодальных взглядов. Разумеется, в его намерения никоим образом не входило обращаться в суд.
   С констеблем он объяснился подчеркнуто официально. Признал, что в поместье Тревеньон находится испанский джентльмен, выброшенный на берег после кораблекрушения. Но поскольку его появление на английском берегу не может быть расценено как вторжение или враждебный акт с целью нарушить мир в королевстве, он, лорд Гарт, не знает закона, по которому дон Педро может быть привлечен к суду. К тому же, дон Педро сдался в плен леди Маргарет. В поместье он находится на положении пленника, и он, лорд Гарт, принимает на себя ответственность за последствия и полагает, что никому не дано права требовать у него отчета за свои действия ни в этом, ни в каком-либо другом деле.
   Граф отнюдь не был уверен в том, что никому не дано такого права, но решил, что надежнее его отрицать. В подкрепление аргументов он протянул констеблю крону и отправил его на кухню, где тот крепко выпил.
   Не успел он избавиться от констебля, как к превеликой досаде графа явился сэр Джон Киллигру и высказал свое особое мнение: испанского джентльмена надлежит отправить в Тауэр, чтоб он составил компанию своему знаменитому соотечественнику дону Педро Валдесу.
   Раздражение графа нарастало. Если он не воспламенился гневом, то лишь потому, что внешнее проявление чувств было чуждо его натуре. Но он без обиняков заявил сэру Джону, что расценивает цель его визита как недопустимое вмешательство в его личные дела, что он может сам решать, как поступить с доном Педро, не прибегая к советам и помощи соседей. Граф, однако, снизошел до того, чтобы пояснить свою мысль: случай с доном Педро — исключительный и заслуживает более внимательного рассмотрения, учитывая отношение его отца к ее величеству в стародавние времена. И в Англии найдется еще с десяток джентльменов, готовых его поддержать, заверил гостя граф. Потерпев неудачу, сэр Джон предстал перед своим родственником Джервасом.
   — В конце концов, это касается только лорда Гарта, он сам несет ответственность за все, — сказал Киллигру с легкомысленной терпимостью, весьма отличной от патриотического негодования, с каким он принял на себя эту миссию. — Одним испанцем больше или меньше — какая разница? И не натворит он бед в Корнуолле — руки коротки.
   Сэр Джервас был с ним коренным образом не согласен. Он назвал историю с пленником возмутительной. В лучшем случае это было незавершенное дело, а молодой моряк любил, чтобы во всем был порядок, чтобы все было на свеем месте. Самым подходящим местом для дона Педро де Мендоса и Луна был, по мнению Джерваса, Тауэр. Его враждебность к испанцу усилилась: из-за этого пленника Маргарет к нему переменилась. Он не понимал, что сам вызвал такое отношение к себе мальчишеским самодовольством и почти высокомерным утверждением собственной власти.
   Джервас, почитая себя обиженным пренебрежением со стороны Маргарет, вот уже несколько дней не появлялся в Тревеньоне. Но до него доходили слухи о Маргарет и ее пленнике, отнюдь не умерявшие его негодование. Лендлорды, жившие по соседству, относились к пребыванию испанца в поместье Тревеньон с потрясавшим Джерваса спокойствием. Годолфины, Трегарты и младший Трессилиан расхваливали его любезность, остроумие, хорошие манеры. Это после того, как лихорадка отпустила дона Педро, и он стал вновь появляться на людях. Шла молва, что в поместье Тревеньон к нему относятся как к почетному гостю. Обеспокоенный слухами, сэр Джервас не учел, что бездельники хотят уязвить его, мстя за ущемленное мелкое самолюбие, страдавшее от почестей, так высоко вознесших его над ними.
   Итак, сэр Джервас пребывал в мрачном расположении духа и занимался лишь снаряжением судна, будто не было на свете никакой леди Маргарет. Как-то утром, дней двенадцать спустя после появления дона Педро, в Арвенак прискакал грум с запиской от ее светлости. Маргарет интересовалась причиной столь долгого отсутствия сэра Джерваса и требовала, чтобы он самолично прибыл в тот же день в Тревеньон и объяснился. Непоколебимое решение отплыть в Вест-Индию, не повидав Маргарет, не помешало Джервасу немедленно исполнить ее приказ, не ведая о том, что его присутствие и услуги требовались дону Педро.
   Оправившись после болезни, дон Педро, естественно, стал подумывать об освобождении и возвращении на родину. Как всегда, он подошел к делу тонко и умело.
   — Мы должны обсудить нечто чрезвычайно важное, — сообщил он Маргарет, — только мое бедственное положение вынудило меня отложить этот разговор.
   Завтрак уже кончился, граф и Фрэнсис Тревеньон ушли, а они все еще сидели за столом. Решетчатые окна были открыты: погода стояла теплая. Дон Педро, сидевший лицом к окну, видел длинный зеленый газон, сверкавший в лучах утреннего солнца, и ряд лиственниц на его дальнем конце, отбрасывавших густую тень.
   Леди Маргарет быстро взглянула ему в лицо: ее насторожил непривычно серьезный тон.
   — Я должен просить вас назначить за меня соответствующий выкуп, ведь я ваш пленник, — ответил он на ее немой вопрос.
   — Выкуп? — Она недоуменно нахмурилась, потом рассмеялась. — Я не пойму, какая в этом необходимость.
   — Тем не менее такой обычай существует, миледи, и вы должны указать сумму. Позвольте добавить, что незначительная сумма не делает мне чести.
   Маргарет ощутила еще большую неловкость. Ее взгляд задумчиво скользил по белоснежной скатерти, покрывавшей темный дубовый стол, по хрустальным бокалам и столовому серебру. Вот что получается, когда в комедии переигрывают, подумала она.
   — Я согласилась взять вас в плен, когда вы предложили, потому что… потому что это показалось мне забавным, но на самом деле вы можете считать себя нашим гостем.
   Улыбка промелькнула на узком красивом лице дона Педро.
   — О, нет, — воскликнул он, — не делайте ошибки, полагая меня всего лишь гостем. С вашей стороны весьма неблагоразумно заявлять подобное. Подумайте, если я ваш гость, вы виновны в укрывательстве, в предоставлении крова врагу. Разумеется, вы знаете, что за укрывательство католиков грозит суровое наказание, тем более за укрывательство испанцев, воевавших против Англии. Ради вашего спокойствия, как и ради моего собственного, давайте внесем в это дело ясность: я ваш пленник и обитаю в вашем доме в качестве пленника. К тому же вы связаны словом, вспомните, вы же говорили об этом сэру Джервасу в тот день, когда я стал вашим пленником. Если бы вы и его светлость не заверили его в этом, сэр Джервас задержал бы меня, и кто знает, что бы со мной сталось. Навряд ли дело дошло бы до передачи в суд, он бы арестовал меня, а поскольку у него было с собой охотничье ружье, то и пристрелил бы. Теперь вы сами понимаете: моя честь пострадает, если своей жизнью и спасением я обязан хитрой уловке.
   Все это, разумеется, было софистикой: дон Педро лучше других знал, что сама по себе сдача в плен — не более чем уловка. Однако этот аргумент ввел Маргарет в заблуждение, она сочла его веским.
   — Понимаю, — кивнула она. — Все это верно, и если вы настаиваете, то сами и назовите сумму выкупа.
   Дон Педро загадочно улыбнулся, задумчиво потрогал длинную жемчужную серьгу в
   правом ухе.
   — Будь по-вашему, — сказал он наконец. — Положитесь на меня, миледи, я оценю себя по справедливости. Вы должны лишь помочь мне доставить выкуп.
   — Вы так думаете? — Маргарет засмеялась: вот теперь-то он признает, что обманулся в своих надеждах.
   Но изобретательность дона Педро его не подвела: он уже нашел выход.
   — Я напишу письмо, а уж вы позаботитесь, чтоб его доставили адресату, — сказал он, наклонившись к ней через стол.
   — Каким образом?
   — Из устья реки — что здесь, что в Смидике — каждый день выходят в море суда, рыбацкие, торговые. Вот на этом малом флоте и надо найти посыльного, который передал бы мое письмо. В этом деле я должен положиться на вашу светлость.
   — Вы думаете, мне удастся уговорить английского моряка зайти в такое время, как сейчас, в испанский порт?
   — Такое предложение с моей стороны было бы нелепо, а я не шучу, я говорю серьезно. У Англии с Францией хорошие отношения, и я адресую письмо своему знакомому в порт Нант. Остальное предоставим ему. Он переправит письмо по назначению.
   — А у вас уже все продумано, — сказала Маргарет, глядя на него с некоторым подозрением.
   Дон Педро поднялся, стройный и очень элегантный в своем черном испанском камзоле, обретшем стараниями добросовестного Мартина прежнее великолепие.
   — Для меня непереносима мысль, что я буду еще долго обременять своим присутствием людей, проявивших ко мне столь щедрое гостеприимство, — возразил он с благородным негодованием и болью во взоре, в то же время зорко наблюдая за Маргарет.
   Она только засмеялась в ответ и тоже поднялась из-за стола. Маргарет уловила шуршание гравия под копытами лошадей, значит, грум и сокольничий уже близко. Они условились поохотиться утром на вересковой пустоши, чтобы дон Педро увидел своими глазами соколиную охоту.
   — Вежливый предлог, чтобы поскорее покинуть нас, — пошутила Маргарет.
   — О, только не это! — с жаром воскликнул дон Педро. — Немилосердно так думать о человеке, который в столь малой степени распоряжается своей собственной судьбой.
   Маргарет отвернулась от него и взглянула в окно.
   — А вот и Нед с лошадьми, дон Педро.
   Дон Педро взглянул на ее аккуратно уложенные на затылке волосы и усмехнулся в черные усы. Он уловил раздражение в голосе Маргарет, уразумевшей, как тщательно он продумал план своего освобождения. Тон ее сразу стал ледяным, а последующий безразличный смех был лишь хитрой женской уловкой, чтобы скрыть разочарование. Так рассудил дон Педро и остался доволен своими наблюдениями.
   Он проверил их во время верховой прогулки, когда Маргарет сообщила ему, что, пожалуй, знает канал, по которому можно будет отправить его письмо. После того, как она с обидой восприняла известие о намерениях дона Педро, он и не рассчитывал на готовность Маргарет помочь ему осуществить свой замысел, конечной целью которого было возвращение на родину.
   Так уж случилось, что утром, когда он писал свое письмо — на латыни, чтоб его не смог прочесть какой-нибудь любопытный простолюдин, — она отправила короткую записку сэру Джервасу.
   Тот явился незамедлительно, в одиннадцать, когда они, по сельскому обычаю, сели обедать. За обедом Джервас самолично убедился, что молва о доне Педро, истинном аристократе, изысканно вежливом и остроумном, верна. И, словно осознав, что ранее совершал тактическую ошибку, высказываясь об испанцах с присущей ему прямотой, сэр Джервас был нарочито любезен с доном Педро, и тот отвечал ему тем же.
   Когда обед закончился и граф, верный своей привычке, тут же удалился, Маргарет пригласила Джерваса в сад — полюбоваться последними в этом году розами. Сэр Джервас, естественно, принял приглашение, и дон Педро остался за столом вместе с Фрэнсисом Тревеньоном.
   Джервас собирался высказать ей свое недовольство, чтоб потом с радостью простить. Но когда они вошли в розарий, надежно укрытый от штормовых ветров высокой живой изгородью из тиса, она держалась с такой непривычной обезоруживающей робостью, что вся его досада улетучилась, и он тут же позабыл заранее заготовленные колкости.
   — Где вы скрывались все это время, Джервас? — спросила наконец Маргарет, и этот вопрос, который он ждал и на который имел наготове дюжину язвительных ответов, поверг его в смущение.
   — Я был занят, — произнес он виновато. — Мы вместе с сэром Джоном оснащали мой корабль. И к тому же… Я не думал, что понадоблюсь вам.
   — А вы являетесь лишь когда можете понадобиться?
   — Только тогда, когда вше рады, а это примерно одно и то же.
   Маргарет открыла рот от изумления.
   — Какое недоброе обвинение! — воскликнула она. — Стало быть, вас здесь ждут, только когда вы нужны? Фу!
   Джервас смутился еще больше. Всегда она находит его вину там, где ее нет.
   — Но ведь ваш испанец был неотлучно при вас и не давал вам скучать, — сказал он грубовато, напрашиваясь на возражение.
   — Он очень вежлив, Джервас, не так ли?
   — О, весьма вежлив, — проворчал Джервас.
   — Я нахожу его чрезвычайно занимательным. Вот уж кто повидал мир!
   — Что ж, то же самое могу сказать и о себе. Разве я не плавал вместе с Дрейком…
   — Да, конечно. Но тот мир, что я имею в виду, мир, открывшийся ему, очень отличается от вашего, Джервас.
   — Мир он и есть мир, — нравоучительно заметил Джервас. — И если на то пошло, я повидал гораздо больше, чем он.
   — Если речь идет о диких неизведанных краях, то я вами согласна, Джервас. Но по нему можно судить, что он хорошо знает цивилизованный мир, мир культуры. Он бывал при всех дворах Европы, ему знакомы их обычаи и нравы, он всесторонне просвещенный человек. Он говорит на языках всех народов мира, божественно играет на лютне, а поет… О, если бы вы слышали, как он поет, Джервас! И он…
   Но Джервасу уже претили ее похвалы.
   — Сколько он еще прогостит здесь, это чудо всех веков? — прервал он ее вопросом.
   — Боюсь, недолго.
   — Боитесь? — В голосе его прозвучала явственная неприязнь.
   — Что я такого сказала? — удивилась Маргарет. — Почему вы так рассердились, Джервас?
   Он раздраженно хмыкнул и стал прохаживаться взад и вперед, с остервенением впечатывая в землю каждый шаг. Плавая с Дрейком, он повидал мир и многому научился, но у него было мало возможностей постичь коварные повадки женщин.
   — Что вы собираетесь с ним делать? — спросил Джервас, — Ваш отец принял решение?
   — Отца это не касается. Дон Педро — мой пленник. Я держу его рада выкупа. Как только придет выкуп, дон Педро уедет.
   Это сообщение сначала удивило, потом слегка развеселило Джерваса.
   — Если вы ждете выкуп, у вас нет никаких оснований беспокоиться, что дон Педро скоро покинет вас.
   — Вы слишком самоуверенны. Дон Педро написал письмо знакомому в Нант, а тот поедет в Испанию и привезет выкуп.
   Сэр Джервас отбросил всякую вежливость.
   — О! — воскликнул он с усмешкой. — Уж лучше бы вы послали в Труро за констеблем и передали дона Педро судьям.
   — Это все, чему вы научились, плавая с сэром Фрэнсисом Дрейком? Вот как вы понимаете рыцарство? Уж лучше снова отправляйтесь в плавание и плывите подальше.
   — Рыцарство! — произнес Джервас с издевкой. — Вздор! — И прекратив издевки, перешел к практическим делам. — Вы сказали, что он написал письмо. А кто его доставит?
   — В том-то, конечно, и заключается трудность. Дон Педро это прекрасно понимает.
   — Ах, он понимает? Разумеется, он и должен быть понятливым. Он способен увидеть то, что стоит перед ним. Вот это проницательность! — И Джервас рассмеялся, радуясь тому, что и у испанца обнаружилось слабое место.
   Радость его заметно поубавилась, когда Маргарет указала ему на последствия проволочки с отправкой письма. К тому времени они вышли из розария, перед ними была каменная скамья в виде ниши, наполовину углубленная в густую изгородь из тиса. Маргарет вздохнула, словно смирившись с судьбой, и села.
   — Значит, дон Педро проживет здесь до конца своих дней. — Она снова тяжело вздохнула. — Какая жалость. Я ему глубоко сочувствую. Пленник на чужбине — незавидная доля. Как дрозд в клетке. Ничего не поделаешь! Мы сделаем все, что в наших силах, для облегчения его участи, а что касается меня, я довольна, что дон Педро останется здесь. Мне нравится его общество.
   — Ах, нравится? Сами признаетесь?
   — А какой женщине оно бы не понравилось? Большинство женщин сочло бы его восхитительным. Мне было так одиноко, пока он не появился в нашем доме: отец вечно занят своими книгами, и компанию мне составляли такие глупцы, как Лайонел Трессилиан, Питер Годолфин или Нед Трегарт. И если вы уйдете в плавание — а вы сказали, что уйдете — мне снова будет очень одиноко.
   — Маргарет! — Джервас склонился к ней, глаза его сияли от счастья столь неожиданного признания.
   Маргарет подняла к нему голову и улыбнулась ему не без нежности.
   — Вот так! Я это сказала! По правде говоря, я не собиралась выдавать себя.
   Джервас опустился на скамью рядом с Маргарет и обнял ее за плечи.
   — Надеюсь, вы понимаете, Джервас, что мне хотелось бы удержать при себе такого прекрасного собеседника, как дон Педро.
   Рука Джерваса, обнимавшая ее плечи, упала.
   — Я хочу сказать — когда вы уйдете в плаванье, Джервас. Вы ведь не хотите, чтоб я скучала. Конечно, не хотите, если любите меня.
   — Об этом еще надо подумать, — отозвался он.
   — О чем подумать?
   Он подался вперед, уперся локтями в колени.
   — Я говорю о письме, которое он написал: какую пользу он надеялся извлечь из этого письма?
   — Какую? Получить деньги на выкуп и на возвращение в Испанию.
   — А у него нет соображений, как отправить письмо в Нант?
   — Почему же, он полагал, что его может доставить шкипер с какого-нибудь рыболовного судна или яла. Трудность в том, как убедить шкипера оказать ему эту услугу. Но дон Педро так умен, что найдет выход. Он очень проницателен и находчив, Джервас, и он…
   — Да, да, — кивнул Джервас. — Возможно, я облегчу ему эту задачу.
   — Вы, Джервас? Какую задачу?
   Он вдруг поднялся.
   — Где письмо?
   Маргарет глядела на него изумленными глазами.
   — Не понимаю. Зачем вам оно, Джервас?
   — Я найду шкипера, который доставит письмо в Нант. Оно будет там в худшем случае через неделю. Еще неделя-две уйдут на то, чтобы получить выкуп, и тогда пусть возвращается в Испанию или к дьяволу.
   — Неужели вы и вправду окажете ему такую большую услугу? — спросила ее светлость с невинным видом.
   — Давайте письмо. — Джервас мрачно усмехнулся. — Сегодня в ночь с отливом в море уходит судно. Если хорошо заплатят, шкипер доставит письмо до Луары.
   Маргарет встала.
   — О, ему хорошо заплатят. Человек, которому адресовано письмо, вручит гонцу пятьдесят дукатов.
   — Пятьдесят дукатов! Гром и молния! Он очень богат, этот испанец!
   — Богат? Его богатство неисчислимо. Он испанский гранд. Половина Астурии — его владеете, к тому же у него огромные виноградники и в Андалузии. Он племянник кардинала-архиепископа Толедо, он близкий друг короля Испании и…
   — Конечно, конечно, — прервал ее Джервас. — Достаньте письмо, а остальное предоставьте мне.
   Можно было не сомневаться, что Джервас рьяно возьмется за дело, ибо сэр Джервас Кросби был как никто убежден, что нужно как можно скорее выдворить столь знаменитого, богатого, изысканного, высокопоставленного и привлекательного джентльмена из поместья Тревеньон.

ГЛАВА IX. ДУЭЛЬ

   Письмо было отправлено своевременно, и, учитывая этот факт, сэру Джервасу надо было набраться терпения на то недолгое время, что дону Педро предстояло пробыть в Тревеньоне. Но молодые влюбленные особенно нетерпеливы, да и обстоятельства складывались так, что не способствовали душевному спокойствию. Джервас видел, что леди Маргарет потакает своему пленнику во всем, в чем ему, Джервасу, отказано.
   Когда бы ни явился Джервас в Тревеньон, он проводил наедине с Маргарет не более минуты. Если она было дома, а не на верховой прогулке или соколиной охоте с аристократом-испанцем, там постоянно бывали гости, и испанец был неизменно в центре внимания. Он занимал компанию забавными историями из своей богатой приключениями жизни, либо очаровывал ее страстными андалузскими песнями. На лютне дон Педро играл мастерски и добивался удивительно сильного звучания.
   Всем, а особенно сэру Джервасу, не верилось, что леди Маргарет безразлична к его несомненному очарованию. Остроумный, всесторонне одаренный, дон Педро явно стремился понравиться, и это было опасно. Совершенно очевидно, он прилагал для этого все силы. Корнуолльские лендлорды, оказывавшие леди Маргарет всевозможные знаки внимания, пока сэр Джервас не прогнал их со своего пути, насмешливо наблюдали за тем, как и его, в свою очередь, изгоняет другой. Они видели в доне Педро мстителя, и уж одно это располагало их в его пользу.
   Лайонел Трессилиан преподнес эту историю в виде шутки своему суровому единокровному брату сэру Оливеру. Но сэр Оливер не разделил его радости.
   — Черт побери! — воскликнул он. — Позор, что перед каким-то гнусным испанцем, прячущимся за женскую юбку, пресмыкается целая свора глупых английских щенков. Этого испанца надо было передать в суд. И поскольку милорд Гарт не решается перечить своей дочери, будь я на месте Джерваса Кросби, я бы живо справился с этим доном Педро.
   Наутро, случайно повстречав Джерваса в Смидике, старший Трессилиан с присущей ему прямотой завел разговор на эту тему. Он обвинил Джерваса в слабохарактерности: как он мог поддаться испанцу, разыгравшему комедию со сдачей в плен женщине, как он допустил, чтобы тот захватил его законное место! Здешние юнцы уже поднимают Джерваса на смех, и пора показать им, что он способен разделаться с испанцами не только на море.
   Разговор подхлестнул упавший дух Джерваса, и, явившись в тот день в Тревеньон, Джервас решил перейти к действиям, хоть и не обязательно насильственным, на которые намекал прямой бескомпромиссный сэр Оливер. Это было бы неблагоразумно по отношению к Маргарет. Тем не менее, надо было четко определить свою позицию. Узнав, что ее светлость — в беседке с доном Педро, Джервас решал сначала побеседовать с графом.
   Граф, увлекавшийся теперь историей, родной сестрой философии, склонился над толстенным томом Геродота, когда Джервас нарушал его покой.
   — Милорд, — заявил молодой человек, — я пришел поговорить с вами о Маргарет.
   Его светлость взглянул на посетителя с досадой.
   — А есть ли в этом необходимость? — спросил он. — Полагаю, вы явились, чтобы снова заявить о своем намерении жениться на Маргарет. Если она согласна, я не возражаю, женитесь. Пойдите и спросите Маргарет. В конце концов, это касается ее, а не меня.
   Если это была уловка, чтоб избавиться от назойливого посетителя, она не удалась.
   — О, она теперь не прислушивается к голосу разума, — пожаловался Джервас.
   — Разума? Какой влюбленный добивался успеха призывами прислушаться к голосу разума? Я начинаю понимать, почему вы потерпела неудачу.
   — Я потерпел неудачу из-за этого проклятого дона Педро. — Джервас смахнул пыль с тома, лежавшего у него под рукой. — Пока этого испанца не выбросило на берег из ада, я был уверен, что женюсь на Маргарет до Рождества.
   Граф нахмурился.
   — Какое отношение к этому имеет дон Педро?
   — Позвольте мне почтительно указать вам, милорд, на то, что вы слишком много времени проводите за чтением.
   — Я рад, что вы это делаете почтительно, но вы не ответили на мой вопрос.
   — Если бы вы, сэр, оторвались на время от ученых занятий и присмотрели за дочерью, это пошло бы ей на благо. Она слишком часто бывает наедине с этим испанцем, значительно больше, чем пристало даме ее положения.
   — Вы пытаетесь довести до меня мысль, что Маргарет глупа. — Граф саркастически улыбнулся. — Вы сами глупы, если так думаете — вот вам мой ответ.
   Но Джервас не сдавался.
   — Я утверждаю, что все женщины глупы.
   Граф презрительно фыркнул.
   — Не сомневаюсь, что истоки вашего женоненавистничества — в большом опыте, — и, не увидев ответной реакции своего собеседника, пояснил:
   — Хочу сказать, что вы знали многих женщин.
   — Ровно столько, сколько мне было нужно, — невозмутимо отозвался Джервас.
   — Тогда вам самое время жениться. Скажите, ради бога, что вы медлите?
   — Я уже сказал вам, ваша светлость. Этот чертов испанец стоит у меня на пути. Даже сейчас он у ног Маргарет в беседке — наигрывает на своей проклятой лютне и распевает любовные песни.
   Тут наконец граф действительно возмутился.