Сабинина Людмила. Родео Лиды Карякиной

   - Как же так? Мой Колька вон что говорит... То-то, замечаю, приходит бледненький, стакан чаю, значит, не выпьет, деньги-то отнимают! Я думала, в школу ребенок идет, значит, в безопасности, а оказывается, вот что! Не-е, прощать мы не будем!
   - Позвольте, позвольте, что значит - прощать? - заерзал тюбик.
   - В шею гнать надо! Из школы исключать, - зашумели родители. - Это что же творится!
   - Пускай вот Коля все нам расскажет. Расскажи, как было дело, Коля! распорядилась Нина Харитоновна.
   Поднялся Коля, худосочный, зеленый пацан.
   - Ну, мы шли в буфет, а Цыбульник догнал нас и говорит... Это, говорит... Деньги чтобы ему отдавать...
   - Рэкет, - ляпнул Андрюшка Горяев, - бизнес по-американски. Ну и ну!
   - Горяев! - Анна Леонтьевна шлепнула ладонью по столу.
   Водворилась тишина.
   - А потом, - продолжал Коля, - велел идти всем на чердак. И там, это... Командовал.
   - Клевета! - возмутился Вадим. - Ну, помаршировали немного, физзарядку сделали, это же не во вред!
   Наши дуры девчонки угодливо захихикали. Нравится им Вадим, это ясно. За что? Неужели смазливая рожа так влияет?
   - А сам по шее бил! - закричал Коля.
   - Он их по шее бил и на коленки ставил. Я сам видел, - раздался из угла солидный детский басок.
   И все оглянулись на Мишу Карякина. Он сидел рядом с сестрой.
   - Пусть хоть Сидоров скажет. Он видал.
   Сидоров смущенно заерзал на своем месте, закрутил головой.
   - Так вот в чем дело! - торжествующе изрек родитель Цыбульник. Теперь понятно. Я хорошо знаю своего сына, но совершенно не знаю этого вот Сидорова. Чувствовал, что здесь чья-то рука. Сидоров! Вот где собака зарыта!
   - Сидоров, встань, - с досадой произнесла Анна Леонтьевна. - Еще тебя не хватало. Рассказывай!
   Сидоров встал, вернее, вытянул из-за парты свое длинное вихлястое тело. Он всегда так - не встает, а будто лениво выползает куда-то вверх. Такая уж у него привычка, вообще-то Сидоров крепкий парень.
   - А я ничего не ведал, - невинно протянул Сидоров.
   И первый усмехнулся. За ним, конечно, засмеялись и другие.
   - Тише! - прикрикнула Нина Харитоновна.
   - Он видел, - повторил Мишка. - Когда их на чердак загонял. Тот. Вадим.
   - Скажи, Миша, - обратилась к нему Анна Леонтьевна, - скажи, у тебя тоже деньги отнимали? Кто именно отнимал? Сидоров или Цыбульник?
   - Посмели бы, - проворчал Мишка.
   - Вот как? Так, значит, тебя не тронули?
   - Тронули. Только я не дался. Сзади заскочил - и портфелем. Прямо по заду.
   Ребята наши снова захохотали.
   - Кого?!
   - Его. - Мишка кивнул в сторону Цыбульника. - Я ребятам говорил: соберемся и вместе налетим. Побоялись.
   - Вот какие порядки в этой школе, - закипятилась мать Вадима. - Теперь понятно, кто здесь главный заводила. Оказывается, Сидоров. Наш сын попал под влияние, он мальчик впечатлительный...
   - Да-а, попал в лапы, - подытожил тюбик. - Этим следует заняться. И если это дело не расследуют на месте, придется мне обратиться в другие инстанции. Я думаю, все ясно.
   - Мне лично много еще неясно, - мягко заговорила Анна Леонтьевна. - Но на педсовете мы все это обсудим и, конечно, накажем и Сидорова и Цыбульника. Надо еще многое выяснить.
   - А он денег не брал, - внезапно пропищал Толик. - И никого не трогал. Он только видел раз, как мы на чердак шли.
   - Кто?
   - Сидоров. Он потом заметил нас и сказал только: "Куда?"
   - "Куда", и все? - язвительно переспросил тюбик.
   - Он не трогал!.. Деньги Вадим отбирал!.. - зашумели малыши.
   - Тише, тише!
   - Повторяю, мы займемся и Сидоровым и Цыбульником, - пообещала Анна Леонтьевна. - А сейчас...
   - Я прошу слова! - звонко выкрикнула Тося Хохлова.
   Вскочила, быстро оглядела всех нас. Маленькая, даже и непохоже, что восьмиклассница, с круглым, чуть раскосым личиком.
   - Это потрясающе! - тонким голосом зачастила Тося. - Сидим здесь, разбираем дело о... Словом, ограбление настоящее! Это ведь все равно, сколько денег отнято - двадцать копеек или больше. Важен сам факт. Цыбульнику нет места в нашем коллективе! Я лично ему и руки не подам. Но я не про него хотела сказать. Я про вас.
   Она развела руками, вскинула голову, коричневый большущий бант на затылке затрепетал.
   - Ненормальные вы какие, что ли? Сидят, веселятся, цирк, развлечение себе устроили! Посмеиваетесь! Вон Мокина десяток записочек Цыбульнику переслала. Нежное сочувствие... Ну, Мокину мы все знаем, а другие-то? Горяев острит. Вместо того чтобы возмутиться, он острит! А сознание где? Смотреть на вас противно!
   Все это она выпалила разом, без остановок. Перевела дух, села.
   - Кипятиться тоже не следует, - назидательно произнесла Анна Леонтьевна. - Случай этот, как я уже сказала, мы разберем на педсовете.
   - Гнать надо, исключать обоих, - зашумели родители. - Это что же такое, на работе беспокоишься, что там с ребенком... Деньги отнимают!
   - Я прошу слова!
   Поднялась Карякина. Заговорила неловко, угрюмо:
   - Тут все про деньги говорили. Деньги, деньги. Двадцать копеек, деньги, подумаешь... А главное забыли. Главное-то - это что Цыбульник их на чердак загоняет. Ребят маленьких.
   Она помолчала.
   - Ведь что он проделывал? В ряд ставил. На четвереньках ползать заставлял. Оплеухи, подзатыльники... И ему нравилось! Нравилось, значит, смотреть, как ребята терпят, а молчат... Власть, вот что. Власть ему нравилась. Как это называется?.. - Карякина исподлобья оглядела всех нас. Я заметил, как Витька Дельфин, сосед мой, пригнулся, расстегнул портфель, начал суетливо рыться в нем. - Фашизм, вот как, - продолжала Карякина. - А что этот гад Цыбульник пятачки отбирал - это не удивительно. Он такой.
   Лида села. Все молчали. Неудобно как-то получилось. Крайность. А может, все-таки она права?
   Все посмотрели на Вадима. Он сидел, небрежно откинувшись на своем месте. Пожал плечами, улыбнулся снисходительно.
   - Ну, ты, Карякина, и скажешь, - вякнула было Лизочка Мокина.
   А Вадим снова пожал плечами и проронил:
   - Так это же Карякина. Не стоит затягивать собрание, домой пора. Ужинать.
   Мокина и ее подружки засмеялись заливисто. Но остальные молчали.
   Вдруг Карякина встала, ни слова не говоря, направилась к Вадиму. Деревянными какими-то шагами направилась. Взяла с учительского стола дубовую, выточенную в школьной мастерской указку. В полной тишине подошла к Вадиму и изо всей силы трахнула его этой указкой по голове.
   - Так тебе будет понятнее, - сквозь зубы пробормотала Лидка.
   Бросила указку и тут же направилась к двери. Следом побежал и Мишка, согнувшись под тяжестью двух портфелей - своего и сестры. Синий сатиновый мешок с кедами мотался, путался под ногами.
   - Карякина, вернись! - крикнула Нина Харитоновна.
   - Неслыханно! - Анна Леонтьевна даже руками всплеснула.
   Поднялся шум. Цыбульники хлопотали около своего детища. Кажется, он довольно легко отделался - на лбу всего-навсего выскочила багровая шишка. Лидка, она ведь слабосильная...
   - Травма! - громко объявила мамаша. - Гляди, Павел, какая травма! Что я тебе говорила? Давно надо было перевести сына отсюда. Теперь сам видишь.
   - Да! Вижу! - гремел Цыбульник-старший. - Я это так не оставлю!
   Теперь-то, конечно, он был на коне. Дура все-таки Лидка. Она ведь такой козырь им дала; можно сказать, своими руками спасла Вадима от наказания. Сделала его жертвой, а мы все разом превратились в обвиняемых. Весь наш класс с руководителем вместе...
   Так я и сказал Витьке, когда мы с ним возвращались домой. Дельфин призадумался, покрутил носом, но все-таки со мной не согласился. Он сказал, что разные бывают ситуации и что Карякина в данном случае права.
   - Знаешь, я такого от нее не ожидал. Так вот просто подойти и шарахнуть! При завуче, при классруке. Ну и молодец! А то я уж боялся, что Вадиму это хамство с рук сойдет. Порицание какое-нибудь вынесут, и концы в воду...
   - А теперь ему и вовсе ничего не будет...
   - С него достаточно! Лидка так ему врезала! Опозорила навеки. И выступила она здорово. В самую точку.
   Дельфин помолчал, потом признался:
   - Честно говоря, она меня смутила. Сидим, помалкиваем, посмеиваемся. Мы, парни... А Лидка все на себя взяла... Я думаю, теперь Цыбульник в нашем классе не задержится.
   - Да ну!
   - Точно. Жаль только, что Лидку исключат. А она человек. Ей бы надо учиться.
   Мы оба замолчали. И так призадумались, что едва не попали под ледяной обвал - с крыш сбивали сосульки. А в лицо нам дул легкий теплый ветер, и асфальт кое-где уже просох. Ступать по нему было приятно: ноги как будто освобождались от зимних пут - сугробов и гололеда. У газетного киоска старуха содрала с корзины брезентовую покрышку, распаковала свой товар, это были синие подснежники. Первые в этом году.
   Все-таки Карякину не исключили. Правда, долго ее прорабатывали, таскали в учебную часть, еще куда-то там, вызывали к директору мать. Но в конце концов все улеглось. А вот Цыбульник действительно исчез. Родители перевели его в школу со спортивным уклоном, где старший его брат преподавал физкультуру. Оказывается, Цыбульники - спортивная семья. Отец в молодости играл в футбол, мать была тренером по художественной гимнастике, брат мастер спорта. Теперь вот и Вадима устроили. Что ж, скатертью дорога!.. Думается, все же кое-какие выводы для себя он должен сделать. Недаром ведь больше у нас не показывается: ни в школе, ни поблизости.
   Про Цыбульника скоро забыли, потому что как раз начались экзамены. В нашем классе все окончили восьмилетку благополучно. И всех перевели в девятый. Только Сидоров да Карякина ушли из школы. Сидоров собирался поступить в техникум, а Карякина решила устроиться на работу.
   После экзаменов было у нас классное собрание. Нина Харитоновна провела беседу, спрашивала каждого, кем он хочет быть и вообще кто является для нас идеалом. Ну, конечно, когда заговорили об идеалах, началась разноголосица. Многие как-то об этом не думали, просто жили, и все. Поэтому и отговаривались общими словами. Ну а конкретно? Молчат. Потом кое-кто собрался с мыслями, стали планами делиться. Сидоров сказал, что его идеал окончить техникум и сделаться хорошим мастером по телевизорам. Мокина мечтала стать манекенщицей (смех, да и только), Тося Хохлова - педагогом, Горяев - архитектором, я... скажем, инженером. А Витька ни больше ни меньше как в капитаны дальнего плавания метил. Дошла очередь до Карякиной. Какой ее идеал?.. Лидка долго молчала, переминалась с ноги на ногу, а потом бухнула: "Семья. Работать где-нибудь, и чтобы семья была..." Тут, конечно, поднялся шумок, шуточки: "Карякина-то! Замуж собралась. Почтенная мамаша, ничего себе!.."
   - Семья, детей трое, отец... - упрямо бубнила Карякина. - Отец добрый чтобы. За столом все сидели бы, чай пили, а он веселый, шутит. Все дети радуются, все смеются... И лампа яркая, а под столом - кот. Полосатый.
   - Почему же именно полосатый, сударыня? - не утерпел Андрюшка Горяев. - Могу порекомендовать вам сиамского рыжего, короткохвостого! На свадьбу подарю. А когда, если не секрет, свадьба?..
   Хорошо, что Дельфин пнул его под столом ногой, а Лидка скисла, села и лицо ладонями закрыла...
   Дома я застал суматоху. Во-первых, в комнате Юлии Михайловны начали ремонт, во-вторых, она срочно уезжала в дом отдыха.
   - Прихожу сегодня на работу, - рассказывала она маме, - меня так и ошарашили: путевка горит. Должна была поехать Фаина Петровна, и, представьте, у нее зуб заболел. Она туда, она сюда! Ничего не поделаешь, коронку снимать придется. Я, конечно, тут как тут. Путевка хорошая, в Кисловодск, мне только шестнадцать рублей доплатить придется, остальное за счет профсоюза. Целый день бегала, оформлялась.
   - А как с билетом? - поинтересовалась мама.
   - Поезд в десять вечера, билет у меня. Вы уж, Мария Николаевна, последите тут за ремонтом. Распорядитесь, чтобы помыли.
   - Хорошо, только ведь я на работе...
   - Ничего, Сережа подежурит!
   Я едва не взвыл, когда услышал это. Сидеть в разоренной, заляпанной известкой квартире, когда у нас с Дельфином столько планов! Ведь каникулы!.. Но Юлия Михайловна как будто уловила мое настроение.
   - В крайнем случае Лиду попрошу, делать ей все равно нечего. Да, кстати, вы не знаете новость? К Анне приехал муж.
   - Какой муж? Разве она...
   - Как какой? Да отец Лиды и Миши. Он с ними не живет... уж не помню с какого года, Аня мне что-то рассказывала. Теперь вызвала его из-за Лидки, чтобы воздействовал. На три дня приехал.
   Юлия Михайловна сходила в коридор, вернулась с белым курортным чемоданом, шлепнула его на стол, откинула крышку. Резко запахло духами.
   - Интересный мужчина, и, между нами говоря, она его не стоит. - Юлия Михайловна встряхнула розовую шерстяную кофту, уложила ее в чемодан. - Не знаю, правда, кем работает. Кажется, костюмер театральный или осветитель. Приблизительно что-то такое...
   Я сидел и чистил картошку. Теперь, когда начались каникулы, мама неусыпно следила, чтобы я помогал по хозяйству. Кажется, какой пустяк почистить пяток картофелин. Но нет, для мамы тут дело в принципе: хотя бы потребовалась и одна-единственная, все равно почистить ее обязан я. Ну, принцип так принцип. Зато у меня предлог - сидеть рядом с мамой и слушать разглагольствования Юлии Михайловны. Иногда она изрекает любопытные вещи...
   - Я обещала устроить Лиду в наше учреждение, когда вернусь. Как вы думаете, Мария Николаевна, благодарность у них есть или, так сказать, отсутствует?
   - Какая благодарность?
   Юлия Михайловна внимательно оглядывала шелковый цветастый халат, распялив его на руках.
   - Обыкновенная. - Отбросила халат, занялась пижамой, тоже цветастой. По-моему, она должна бы сама догадаться и сделать мне курс алоэ на дому. Тридцать уколов. И вообще, знаете ли...
   - Как-то странно... Не вижу тут никакой связи, - замялась мама.
   - А я вижу, - не утерпел я. - Человек человеку, баш на баш, мы вам вы нам, ты мне - я тебе, что я с этого буду иметь... И еще много разных пословиц и поговорок!.. Да, забыл еще одну: с паршивой овцы хоть шерсти клок. В данном случае с несчастной овцы...
   Я так разошелся, что вместо картофелины резанул себе по пальцу. Черт! Сам ведь вчера нож отточил. Перестарался.
   - Допрыгался! - вскрикнула мама. - Йодом залей сейчас же! Сколько раз говорила, делай каждую работу внимательно... И нечего тут развешивать уши!
   Обедали мы на сей раз в комнате, потому что в кухне было очень уж грязно. Пол уставлен ведрами, банками, измазан побелкой, затоптан. Пахло олифой и красками. Из комнаты Юлии Михайловны слышались голоса - малярки там распевали частушки.
   - Я вижу, придется нам отныне обедать в комнате, - раздраженно сказала мама. - Из-за тебя. Вечно ты в чужие разговоры вмешиваешься.
   - Не в чужие, а в твои, - ответил я. - Все дело в том, что я подрос. Взрослый. Я могу иметь свое особое мнение.
   - Взрослый, - усмехнулась мама. - Ну, если так уж повзрослел, не потрудишься ли держать свое "особое мнение" при себе? Я вовсе не хочу нарываться на неприятности.
   - Вот еще! Тут болтают такую подлую чушь, просто уши вянут, а я буду помалкивать, будто слабоумный какой? Не-ет, от меня не дождетесь! Чушь надо разоблачать.
   - Сережа, ведь существует и простая вежливость, такт, наконец. Нельзя быть бестактным...
   - А она имеет такт?
   - Тише, тише. - Мама оглянулась на дверь. - Нельзя же от каждого требовать, чтобы... Нет, как все-таки с тобой трудно! Жаль, отца дома нет.
   И мама замолчала. Я тоже призадумался. Дело в том, что мы с отцом собирались провести отпуск вместе. Рыбачить, купаться, спать в палатке, по вечерам - костер, чаек с дымком, комары. Хорошо! Скорее бы он приезжал!..
   Сразу же после обеда к нам заявилась Юлия Михайловна. Со своей подушкой. Голова повязана полотенцем, лицо лоснится от крема.
   - Мария Николаевна, вы отдыхаете? Я прилягу рядышком, можно? Ничего, ничего, я с краешку. Или лучше валетиком. Вот так.
   Она улеглась. Оказывается, "валетиком" - это лежать головами в противоположные стороны. В первый раз слышу... Она улеглась на спину, сложила на животе руки и тут же заснула. Буквально через несколько минут я услышал негромкое ритмичное похрапывание. Ну и ну! Это ведь уметь надо! Сразу видно, что всякие там душевные волнения, сомнения и прочие сложности - все это совершенно чуждо Юлии Михайловне. Хороший аппетит, крепкий сон и, уж конечно, умеренные нагрузки. Житуха!
   Мама читала лежа. Я видел, что ей неловко, тесно рядом с Юлией Михайловной. Она осторожно, стараясь не шелестеть, перевертывала страницы, а потом и вовсе отложила книгу. А храп нарастал. Прорывались уже какие-то воющие звуки. Поза спящей осталась незыблемой - пятки вместе, носки врозь, руки на груди. А лицо! Достоинство, спокойствие, мудрость. Этакий розовый Будда. Или иллюстрация к плакату: "Здоровый сон необходим для восстановления сил организма". Что-нибудь в этом роде. Мама не вытерпела и потихоньку выбралась с тахты...
   Вечером ко мне зашел Дельфин, и мы вместе отправились к Лиде, надо было забрать кое-какие учебники.
   Открыли не сразу. Надутый и явно чем-то рассерженный Мишка сказал, что Лидки нет дома, но что учебники для нас она отложила, они на этажерке. Мы прошли в квартиру. За столом сидел дядька в расшитой украинской сорочке и пил чай. Я сразу догадался, что это их отец, - он со вкусом попивал чаек, как у себя дома.
   Завидев нас, привстал.
   - Леонид Павлыч, - представился он. - Заходите, молодые люди. Чайку не хотите?
   Стол был уставлен разными закусками, посередине желтела бутылка коньяку. Я заметил, что чай пил он совсем уж не по-людски: то отхлебывал из чашки, то тянулся к селедке или салу, закусывал. Наливал рюмочку коньяку, опрокидывал, а потом снова брался за чай.
   Мы вежливо отказались.
   - Напрасно, парни, напрасно. - Он покачал головой. - Чаек очень хорош. Ишь как заварен!.. Не чай, а прямо пожар в джунглях!
   Это он здорово сказал. Я вгляделся попристальнее, и дядька мне, пожалуй, понравился. Лицо продолговатое, ровное, в мелких рыжих веснушках. Волосы тоже рыжие, подстрижены по-молодежному, удлиненным мыском на шее, а надо лбом пышно зачесаны вбок. Мы с Дельфином принялись разбирать учебники. Видно было, что Лидка кое-как собрала учебники - забирайте, мол, все, мне не нужны больше...
   - Ликвидация имущества, - заметил Леонид Павлыч. - Дело понятное. Уговаривал, просил, умолял - не послушалась. Непокорная дочь!
   Он наполнил рюмку. Напевая "непокорная дочь, непоко-ор-ная дочь...", выбрал на тарелке кусок ветчины, зацепил.
   - Ваше!
   Выпил. Вздохнул глубоко, удовлетворенно.
   - Вы, молодежь, неправильно о жизни понимаете. Смотрю на вас, так сказать, изучаю. И вижу: нет и нет. Все неправильно.
   - Как это - неправильно? - спросил Дельфин.
   - Как? А-а, это целый разговор, - оживился Леонид Павлыч. - Вы ведь как живете? Каждый из вас, взять хотя бы этого вот пацана, - он указал на Мишку, - сотворил себе тюрьму. Я говорю - мысленную тюрьму. Ящик дубовый себе построил и в этом ящике сидит. Ограничитель вечный, клапан предохранительный... Вы кем хотите стать? - Он ткнул пальцем в сторону Дельфина.
   - Капитаном.
   - Во-во! А он летчиком, - кивок на Мишку. - То-то оно и есть. Сена клок перед мордой осла. Видите вы этот клок, и все тут. Вы - корабль, Мишуха - самолет. А что по сторонам - вас не интересует. А жизнь, она...
   Леонид Павлыч мечтательно закачал головой. Пропел:
   - А жизнь-то проходит мимо-о!
   - А я думал, жизнь - это любимый труд, - с усмешкой заметил Дельфин.
   - Э-э, друг... Кто его знает, что тут любимое, а что нет. Все течет, все изменяется. Я вот сколько перевидал. Ого! На море, между прочим, тоже побатрачил. Матросом был. Морока. Потом бревна катал в лесхозе. В рабочий класс подался, на завод. А городов сколько перевидал!.. Теперь вот в театре. Сцену освещаю, делаю день-ночь. Иллюзия, искусство, мираж чувств... Можно так, а можно и не так. По крайней мере, не скучно... Эй, цуцик, поди сюда!
   Мишка шмыгнул носом, промолчал.
   - Цуцик! Тебе говорят?
   - Я не цуцик, - мрачно ответил Мишка.
   - Нет, цуцик.
   - Не цуцик я.
   - А я говорю - цуцик!
   - Сам ты цуцик! - Мишка с достоинством вышел, крепко притворив за собой дверь.
   - Видали? - подмигнул Леонид Павлыч. - Герой. Весь в меня пошел. Этот не пропадет! Тут мое отцовское сердце может быть спокойно... - Он качнулся. - Завтра уезжаю, арриведерчи, Рома! Возвращаюсь в таинственный мир кулис, черт бы его побрал...
   Он уткнулся носом в стол, должно быть, задремал, Теперь он нравился мне куда меньше, вернее, совсем не нравился. Ничего в этом Леониде Павлыче нет хорошего. Рыжий. И нос как-то кверху загибается. А прическа? Ничего себе причесочка! В таком-то возрасте и длинные волосы. Бачки рыжие, косая челка.
   Дельфин, должно быть, полностью разделял мои чувства. Мы запихали в сумку учебники и собрались уходить, но тут вошла тетя Аня.
   - А-а, мальчики. А я думала, Лида... Вы Лиду случайно не встречали? Запропастилась куда-то...
   Она держала вазочку с вареньем. Я сразу заметил, что на тете Ане новое платье, серое в полоску, а волосы причесаны как-то по-особому. Но держалась она безразлично-отрешенно, как бы обходя вниманием того, кто сидел за столом.
   - А-а! Анюта! - встрепенулся Леонид Павлыч. - Ручку, мадам!
   Он привстал, но тут же качнулся и плюхнулся на стул. Тетя Аня бесстрастно прошла мимо, как бы случайно оставив вазочку с вареньем на столе.
   Смотрела она куда-то в сторону, всем своим видом показывая, что этот человек для нее просто не существует. Я еще не успел ответить ей, что не встречал сегодня Лиду, как уже понял, что ответа и не требуется, она просто забыла, о чем спрашивала... Она присела на диван. Так присела, будто не дома, а в троллейбусе или вагонном купе. Выпрямившись, сложив руки на коленях. Комната у них одна, и, кроме кухни, ясно, никуда не денешься.
   - Мам, чего ее дожидаться, давай ужинать, - пробасил Мишка.
   - А?
   Тетя Аня смотрела на Мишку, а на ее измученном, козьем каком-то лице была отрешенность и холодность.
   Должно быть, тетя Аня за эти двое суток совсем растерялась. Надо было и хозяйство вести, и все время демонстрировать пришельцу свою независимость и достоинство. Чтобы проняло его, чтобы обидно было... Может быть, она втайне хотела, чтобы Леонид Павлыч пожалел о своем бегстве?
   - Мам, есть хочется, - заскулил Мишка.
   Меня даже зло взяло. Вот женщина! Вся с головой ушла в какие-то свои переживания из-за этого пьяницы...
   - Сын! Садись со мной, поужинаем! - бодро воззвал из-за стола Леонид Павлыч. - Говорю, герой, топай сюда! Конфету дам.
   - Не хочу, - мотнул головой Мишка. - Мам, каша-то подгорела!
   Действительно, запахло горелым.
   Тетя Аня поднялась и, сохраняя ту же обиженно-кислую мину, отправилась на кухню.
   - Хороша каша, да не наша, - вполголоса сказал Леонид Павлыч.
   А мне почему-то сделалось смешно. Витька дернул меня за рукав, и мы вместе выкатились из квартиры. Дверь захлопнулась.
   - Уф-ф! - фыркнул Дельфин. - Ты чего застрял-то? Уж я и подмигивал, и ногой толкал!
   - Не заметил. Ну, знаешь, обстановочка... Смотреть противно. Да и смех разбирает...
   - Обстановочка ничего себе! Тут пожалеешь Лидку. Ну и тип! Вот не повезло Карякиной.
   - Все-таки в этом дядьке есть что-то. Обаяние какое-то, что ли... А вот мать... Ну, просто не думал, что женщина может быть такой нудной... Ходит, будто клюквы объелась...
   Дельфин пригладил ладонью волосы, ухмыльнулся.
   - Ну, насчет дядьки ты это зря. Эгоист нормальный. И заливает будь здоров... Ишь, всего в жизни напробовался. А чуть что, и стрекача. Попрыгун!
   - От такой жизни любой упрыгает. Куда глаза глядят. Хоть на Северный полюс.
   Дельфин посвистывал, о чем-то размышлял на ходу.
   - Это как сказать. Мне кажется, понимаешь... В общем, любит она его. Несмотря ни на что. Знаешь, бывает такая любовь...
   - Пошел ты!..
   - Мне так кажется. А иначе зачем бы она стала переживать. И нарядная ходит, заметил?
   - Ну, Дельфин, видно, у тебя глаза на затылке. Вроде учебники разбирал, не смотрел ни на кого, а что-то там все-таки усмотрел. Фантазер!
   - Может, и фантазер, - скромно заметил Витька. - Только мне кажется, я прав...
   Я открыл дверь своим ключом, и мы вошли в нашу обезображенную ремонтом квартиру. Было тихо, видно, Юлия Михайловна уже уехала. Мама на кухне негромко позвякивала посудой. В моей комнате горела настольная лампа, а за столом сидела Лидка и читала книгу. Увидев нас, привстала, убрала длинную прядь со лба.
   - Привет! Я тут расположилась, ничего? Я сейчас уйду.
   - Что ты, сиди. А мы прямо от тебя. Учебники вот забрали.
   Она безразличным взглядом скользнула по сумке с книгами.
   - А-а... Как там гость наш, сидит? Не убрался еще?
   - Сказал, завтра уезжает.
   - Я не про то. Ночует он у приятеля, вот и жду, уберется когда. Попросилась у Марии Николаевны посидеть.
   - Да ты сиди, сиди. Хочешь, чаю принесу?
   - Пили уж, Мария Николаевна угощала.
   - На работу, значит, поступаешь? - задумчиво сказал Дельфин.
   - Ага. Только очень трудно устроиться. То есть устроиться-то можно, да куда хочу, туда не берут, а где берут, там, пожалуй, не справлюсь...
   - А куда ты хочешь? - спросил я.
   - Мало ли... Не решила пока. Педагогом хотелось быть, да без образования, сами знаете...
   - Зря школу бросаешь, - огорченно сказал Дельфин. - Можно сказать, сук рубишь, на котором сидишь...
   - Вот и была бы педагогом, - поддержал я. - Без образования все-таки нельзя. Приходи к нам в девятый, а? Отметки ведь нормальные...
   Лидка встала. Показалось мне, что она выросла за последние дни. Правда, после экзаменов я ее еще ни разу не видел. Стала выше ростом и вроде потончала.
   - Нельзя мне в школу. Сами видите, работать должна. Мишка мал, его дорастить надо, мать больная. Только она скрывает, а я-то знаю, что больная.
   Она шагнула к своей жакетке на вешалке у двери, вытащила из кармана сигареты.