Эх, мама, мама... может, лучше было бы не говорить тебе об этой единственно Великой книге, книге Судьбы, в которую ты так верила... с детства... от своего деда передав ее мне... "многая мудрости порождает много печали"...
   Теперь было все равно. Он испугался. Наверное по-настоящему -- первый раз в жизни. Если случилось то, что случилось -- это дорога в ни-куда... этот страх убьет его... зачем он не послушал Татьяну!? Только ни-чего ей не говорить... да как это сделать... эта рыжая -- настоящая ведьма и читает мысли по лицу, по глазам, по интонациям голоса... по тому, как спишь, и как не спишь... по всем ясным только ей одной приметам... она будто не оторвалась, как все они, от природы за столько веков, засыпанных грехами человечества, а наоборот, существовала в нереальном времени и брала только то, что ей было надо, а не подсовывал день срывающимся голо-сом...
   Нельзя ей говорить... и Пал Силычу тоже... да он и обещал мол-чать... связал себя словом... как это просто войти в круговую поруку... в круговую поруку страха... нет...
   если страха, кончилось то, ради чего он предполагал жить...
   - Таня, я хочу уехать с театром...
   - Куда?
   - На гастроли... по стране...
   - Зачем? -- Удивилась Татьяна
   - Они же все -- таки везут мою пьесу... предложили мне с ними... все оплачивают... дорогу, гостиницу, суточные...
   - Да? И все остальное?
   - Не понял? -- Соврал он
   - Ты все пркрасно понял. -- Возразила Татьяна. -- И он тоже едет? -Автор хотел соврать, что не знает, но сообразил, насколько это глупо и сказал:
   - Конечно, он же Главный режиссер... мы с ним новую пьесу будем обговаривать...
   - А я?
   - Что ты?
   - Завтра утром скажешь мне, ладно... - она подошла к нему близко... совсем близко... на такое расстояние, когда все аргументы исчезают, слова бессмысленны и действует только природа, руководя инстинктами... она тряхнула рыжей копной, волосы полоснули его по лицу, обволокли запахом, единственным, таким неотвратимым в своей притягательности, таким просторным, что он сразу же утонул в нем, потерялся и забыл, зачем хотел врать, куда стремился убежать, и последнее, что еще вполне осознанно успел подумать: "Зачем? Убегать от того, к чему так рвался?!.. "
   Наутро он объявил, что никуда не едет... бог с ними с гастролями... садится дописывать рассказ, и кончен об этом разговор... но Татьяну не так просто было отстранить. Она стала возражать, что неплохо было бы ему проветриться...
   - Нет. Если ехать -- вместе...
   - Ты же понимаешь, что это невозможно -- у меня же заказ... театр, между прочим, тоже готовит премьеру... он хоть и кукольный, а страсти там не шуточные... я не могу их подвести, и не могу с собой тащить мастерскую... это у тебя -- пишущая машинка и все...
   - Нет. Я не поеду... я без всего этого... - он обвел рукой комнату, подохну там за месяц...
   - Я тоже без тебя буду скучать... очень... - тихо добавила она, - но если захочешь... всего час лета, - ты же на халяву едешь... вот и потратишь зарплату... мы копить все равно не умеем... - она опять подошла близко... он положил ей руки на плечи и сказал голосом третьеклассника обещающего маме... - я обязательно прилечу...
   Гастроли
   Примерно через месяц Слава пришел в себя и стал подумывать, не сорваться ли ему пораньше домой... но тут выплывало некое худое, изогнутое существо и безмолвно спрашивало: "Простите, куда? " Ответа у Славы не находилось, во всяком случае -- убедительного. К хорошему, очевидно, привыкают быстро, и он привык... к таким ночам, от которых потом сладко было целый день... не хотелось ни вставать, ни работать -- только снова ждать ночи... "Может, потому и называется "медовый месяц"! " Он впервые в жизни привыкал к "нормальной человеческой жизни", поэтому слово "дом" сместилось в пространстве... Наташа ничего специально не делала для этого, и это было настолько интуитивно точно, что не могло быть никак опровергнуто. Если бы он почувствовал хоть каплю натянутости, стремления специально увлечь, удержать, убедить... он бы уехал... но он впервые ощущал себя в той среде, где, вероятно, должен был существовать, как изначально для него было уготовано природой.... Был огромный перерыв до их встречи - его и условий существования... а теперь перерыв кончился. "Природа взяла свое". Он всегда считал себя самым обыкновенным человеком, поэтому легче воспринимал и потери, и неудобства, и необходимости. Никогда не мыслил к себе особого благоволения судьбы, и все удары ее и выверты воспринимал сразу же, с первой секунды, совершенно однообразно: "Как быть? " Впрочем, как все вокруг... может быть, чуть большая решительность отличала его... он не любил пустой болтовни...
   Наташа чувствовала, что он успокоился... по крайней мере, внешне... он поправился, округлились скулы, и желваки меньше проступали... и реже... на самом-то деле она старалась, а впрочем, делала все то же самое... ну, чуть тщательнее и с большим удовольствием... красиво одевалась, вкусно готовила... и дом обихаживала... То, что он был рядом... она даже боялась формулировать и загадывать, неужели, наконец, все вышло, как она хотела... она боялась счастья, оно всегда неосязаемо неудержимо, она не хотела никак называть этот месяц... и знала только, что если он опять исчезнет, она не отчается, а снова найдет его -- никуда ей от него не деться... не ему -ей... она внушила себе, может быть, что ей на роду написано быть с ним... и все. Переигрывать она не будет.
   Раз в неделю они ходили в кино. В клуб. На этот раз она взяла билеты, но вместо фильма был гастрольный спектакль театра. Слава не возражал. Она так радовалась, когда выбиралась с ним куда-то... спектакль, так спектакль...
   Зал был хороший... настоящий театральный... в сталинские времена построенный дармовой рабочей силой -- зеками... бархатные красные кресла, бронзовые бра по полукругу балкона и двух ярусов... тут даже "царская ложа" была... Сцена мелковата, с маленькими карманами и без наклона... на ней в углу стояла массивная трибуна с гербом, напоминая для чего осуществлена постройка, - здесь разом должны были уместиться все городские партактивисты на собрание... чтобы в идею верили, надо ее оформлять и подкармливать! В просторном буфете столики были покрыты белыми скатертями. За стеклами красовались деликатесы, которые можно было достать только в спецпайке в распределителе по списку, но не в магазине... поэтому очередь в буфет выстраивалась еще задолго до начала спектакля...
   Слава купил программку, но даже не прочел название и автора, а передал ее Наташе... лица двух актеров показались ему знакомыми, и он первое время даже не вслушивался в реплики, а старался припомнить, где их видел... странно, что его профессиональная тренированная память не давала ему сразу ответа... "Ты что! -- Зашептала ему Наташа в ответ, - Это же очень известные актеры, мы же с тобой их в кино видели на прошлой... - Все! -- Он остановил ее жестом, сразу вспомнив и фамилии и фильм, и другие немногие, которые довелось в жизни посмотреть... " Он находился, как называл это, в состоянии "механического существования" -- в любой атмосфере мог сосредоточиться и думать о своем, при этом механически воспринимать и точно оценивать все, что происходит в пределах досягания всех органов чувств, не вникая в тот самый момент. Но если надо было бы воспроизвести точно, что происходило, звучало, пахло и тому подобное, он мог с удивительной точностью и достоверностью воспроизвести в пределах разумно досягаемого времени. А иногда запоминал совершенно ненужное ему навсегда... "Мы используем свою память за всю жизнь всего на четыре процента! -- всегда вспоминал он слова полковника, - не хрена жадничать! Запоминайте больше -- пригодится! Тренируйте память!... Это бесплатная копилка! "
   Сейчас он старался вспомнить тех ребят, которые увернулись от детприемника, когда оформляли его... всех, кто был с ним, он уже перебрал... теперь надо было определить тех и постараться найти, а через них, может быть, чем черт ни шутит, выйти на след Петра Михайловича...
   На сцене же шел какой-то разговор о войне, и некто делился своим фронтовым существованием... - "Вранье. -- Нехотя попутно отмечал Слава. -Трепач какой-то. Болтун и трепло... ранило его... госпиталь... медсестры... в книжке где-то вычитал... сам сука, небось, в тылу загорал... медсестры... или сопляк молодой... а, может, это он его так выставляет нарочно... похоже, что именно так... а... ну, да... "А вы на каком фронте были? -- На всех! Ха-ха-ха!... - Простите, так не бывало... даже у фотокоров...
   у меня муж погиб на Юго-Западном в сорок третьем... - О, простите! Сочувствую, я...
   - И сама я воевала, знаете, от звонка до звонка... нитками зацепляла тысячам и тысячам их шагреневую кожу... " Это хорошо сказано. Крепко. -- Он скосил взгляд на Наташу -- она сидела, сжав положенные на колени кулаки, почувствовала его взгляд, обернулась и снова уставилась на сцену, приглашая глазами и его...
   - Нет, - Говорил толстенький низенький человек, - я не воевал... меня и в ополчение не пустили... сказали, что лечить меня потом дороже будет стоить... я рисовал... хотите полюбопытствовать?! Я, Лидия Николаевна, стал копилкой... да... да...
   мне письма с фронта присылали... всегда много писали, даже сейчас...
   - Как же они узнают ваш адрес, простите?
   - А не надо никакого адреса... это удивительно: в нашей огромной стране не надо никакого адреса, представьте себе. Проще простого, прямо на деревню дедушке, честное слово, Вам даю: пишут "Художнику Полонскому" -- и все... и доходит...
   - Невероятно...
   - Вы правы... народ у нас такой... Вы правы... мы годимся только на невероятное...
   - А почему копилка, простите, -- вы их сдайте в архив Великой отечественной войны -- это же ценные документы...
   - Да, да, конечно, письма сдать можно и рисунки, и стихи... но я же все их прочел, простите, возможно, Вы сочтете это наивным, но прочел... потому что люди мне самое-самое доверили... как с этим быть?
   - А вам это нужно?
   - Наверное... не знаю... вы только послушайте, дорогая...
   - Вы помните наизусть?
   - Да. Вот послушайте и поймете -- это стоит того, чтобы запомнить... " Что-то заставило Славу вслушаться в эти реплики... теперь он сидел, даже не отдавая себе отчета, в напряжении и следил за развитием диалога... ему нравился этот толстячок, и что он говорил...
   ".... сейчас, сейчас... вот... - Грудь в орденах сверкает и искрится...
   Слава резко подался вперед, когда услышал первые слова. Наташа обернулась на его движение и одними губами спросила: "Что? " -- Он отрицательно помотал головой и откинулся на спинку. Ему стало жарко, и, как всегда, в минуты напряжения кровь отлила от лица... строки входили в него, протыкая насквозь, как дротики, специально не отшлифованные, а из занозистого дерева, и застревали в нем так, что вытянуть невозможно... "Что? " - Наклонилась к нему Наташа. "Тсс... " -- Слава приложил палец к губам и показал глазами на сцену... она сидела, не прислоняясь к спинке, и боковым зрением наблюдала за ним...
   Невидимый, невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца
   Под погребальный перезвон наград.
   За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род,
   А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет.
   И вдруг она поняла, что он проговаривает вместе с этим толстеньким на сцене все слова, составляющие строчки и не повторяет за ним, а вместе с ним одновременно...
   это открытие ошеломило ее... она в стихах совсем не разбиралась и никогда их не читала, после того, как окончила школу... значит, это очень известные стихи, раз он их повторяет... но что-то подсказывало ей, что это не так...
   Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду,
   За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут.
   ... она теперь уже следила только за Славой, и ей казалось, что звучат два голоса...
   что его губы тоже шевелятся... что он давно знает эти стихи... вообще, что он опережает актера, и тот повторяет за ним... Слава уже ничего не замечал вокруг. Теперь он весь был там, в этих стихах,. ошеломленный совершенно невероятным стечением обстоятельств...
   И злом перенасыщена веками
   Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни,
   Чтоб под собою нас похоронить.
   И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать,
   Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать.
   Вдруг именно тем женским чутьем, которое ничем не заменимо -- ни разумом, ни привычками -- она поняла, что не следует ничего спрашивать и предпринимать... она уже не смотрела на сцену и не слышала, что там происходит, а только следила за ним скошенным едва заметно глазом, и сердце ее так колотилось, что она боялась, что он услышит... ей вдруг представилось, что ряд передних кресел -- это бруствер окопа, хотя она никогда не была в окопе, только в кино видела... и вот он с чуть вытянутой вперед шеей так смотрит вперед, что, кажется, пронзает пространство и отодвигает на пути мешающие взгляду предметы... а следом бросится вперед за своим взглядом, и нет силы, которая может его остановить, и нет смерти, которая может ему помешать, он все равно достигнет того, что увидел, потому что впереди то поле жизни, которое ему еще предстоит... то поле - до обрыва вниз, и он непременно одолеет его ползком или в полный рост, но одолеет... так она чувствует... а ей -- вслед за ним... и в обрыв бы туда вместе... значит, главное всегда быть готовой и не отставать сильно от него... не отставать... потому что одной ей на этом просматриваемом им поле делать нечего...
   Когда все захлопали, и артисты стали выходить на поклоны, он крепко взял ее руку выше локтя, вытолкнул из ряда и только одними губами обозначил: "Пошли... " голоса не было -- во рту так пересохло, что даже язык не ворочался... за углом на улице он прислонился спиной к стене и стоял, не шевелясь...
   - Что с тобой? -- Решилась спросить Наташа...
   - Это... -- начал он растягивая буквы... -- это "и пораженья от победы...
   ты сам... ты сам не должен отличать... "
   - Что? -- Переспросила она.
   - Что-то случилось...
   - Что? -- нетерпеливо перебила она, - Скажи, скажи... я дура... я не понимаю... я боюсь...
   - Я сам боюсь. -- Он улыбнулся и посмотрел ей в глаза. -- У нас есть водка?
   - Есть... - Машинально ответила она. Слава пристально смотрел на нее, и именно в это мгновение из-за мечущегося в ее глазах испуга он понял, осознал, что никогда не было у него более преданного друга... человека, которому он мог бы доверить все... и въедливый червячок сожаления -- самого хищного и неумолимого чувства - тут же уколол его и шепнул: "Что ж ты, дурак, столько лет не понимал этого... или трусил... " Наташа видела, что он совершенно другой, что он где-то далеко, что она ничего не понимает, и страх чего-то неодолимого, а главное, непонятного парализовывал всю ее... она чувствовала, что дыхание останавливается... и последним усилием, еще смогла произнести сдавленныим голосом, - Скажи, что с тобой?...
   - Пошли. - Он очнулся и почувствовал, как ей плохо, - Пошли. Ничего, ничего... это мои стихи.... -- он слишком долго молчал и не мог больше... и снова прошептал ей в самое ухо, обхватив сзади рукой, - это мои стихи...
   По расписанию гастроли театра заканчивались через три дня спектаклем в сельском клубе колхоза-миллионера. Тамошний председатель долго ссорился с начальством, потрясая двумя золотыми звездами Героя, грозил всякий раз, как его начинали зажимать, а это было постоянно.... ездил в центр, отвоевывал, обещал, выполнял... в конце концов, какой-то умный местный начальник решил обратить беду во благо, и стал помогать дерзкому председателю, каждый раз выставляя его потом, как ширму показушной прекрасной жизни... что творилось через три версты, уже было не важно... так оно и шло сначала по району, потом по области, а там и на всю страну стал греметь колхоз... вот и клуб, которому позавидовал бы не только провинциальный театр, а в нем кроме кружков, танцев, лекций и слетов передовиков
   буквально столичная афиша... и для своих -- билеты даром, а для заезжих по столичным же ценам...
   Про этого Орлова знали все "борзые", и артисты ехали охотно на гарантированный сбор и шикарные обеды "до" и "после"...
   Наташа, как бывалая светская дама, моментально сориентировалась, разузнала об этом расписании... до знаменитого клуба езды было два часа автобусом, даже узнала у кого-то из друзей, где там остановиться... она была уверена, что Слава обязательно должен поехать и выяснить все про свои стихи... она сходила с ума...
   у нее не укладывалось в голове... "мои стихи"... не мог же он врать! Но, когда он наотрез отказался ехать, такая мысль стала точить ее: "Сболтнул?!. А потом неудобно стало... " Он видимо понял, что ее терзает, и тихо приказал: "Садись и молчи". Говорить ему было трудно, даже не оттого, что снова переживал все произносимое и приходящее на память -- она была совсем со стороны, родная до невозможности объяснить, но не посвященная ни в его жизнь, ни в его муки... ну, что она, в самом деле, знала о нем? Практически только то, что происходило с ней, а не с ним, когда они были вместе... а он о ней? Точно столько же... но...
   стихи... она поймет? А он для кого писал? Она что -- глупее, тупее, грубее других?... а может быть, так тяжело говорить, потому что она роднее, нужнее, ближе... и нельзя упустить ни полшажочка, чтобы все поняла, чтобы все знала...
   а, может, не надо -- жить, как было... спокойнее... ей спокойнее... он то выдержит... он "разведка"... так и положено ему -- бродить всю жизнь без места, не засвечиваться и не останавливаться... ни следа, ни зарубки... "Сукин, война кончилась! Нет. -- Возражал он себе. Нет. -- Потому что новая идет... Нет"...
   Он никуда не поехал. Ни в колхоз. Ни на последний прощальный спектакль в городе... до полночи, как всегда сидел за столом и писал... несколько раз Наташа проходила мимо него, заспанная, в ночной рубахе, и заглядывала через плечо...
   конечно, букв разобрать не могла, но слова бежали по странице от края до края длинными ровными дорожками... стихи она знала, как выглядят...
   После работы она не пошла домой, а поспешила на вокзал...
   поезд отходил в восемь ноль пять. У пятого вагона она остановилась возле проводника и ждала. Перрон наполнялся медленно. Все обращали внимание на красивую женщину, а те, что входили в вагон, особенно.
   - Вы едете с нами? - поинтересовался один.
   - Возможно, если вы мне поможете.
   - Я готов! Такой женщине!
   - А Вы из театра?
   - Почти... -- ответил входящий и не стал подниматься на подножку вагона.
   - А мне надо не почти...
   - Кто же вам нужен? -- Она внимательно посмотрела на него, соображая, говорить или нет -- и решилась.
   - Мне надо найти автора этой пьесы. Говорят, он здесь.
   - Да. Говорят. А зачем, если не секрет?
   - Вот и секрет. -- Закокетничала Наташа.
   - Тогда... тогда Автор -- это я. -- Просто сказал мужчина.
   - Вы?
   - А что? Не подхожу под ваше представление Автора?.. А в чем дело? -Он взял ее под локоть и сделал шаг в сторону...
   - Я хотела... Вы правда - Автор?
   - Не знаю, как Вас убедить... но правда...
   - Я хотела узнать... узнать, вы сами написали эти стихи?
   - Стихи? Почему Вы об этом спрашиваете?... про стихи...
   - Потому что...
   - Нет. Там в программке указано -- стихи неизвестного автора...
   - И Вы правда не знаете, кто он?
   - Знаете что, - вдруг раздражился Автор...
   - Не сердитесь. -- Она остановила его жестом, и он вдруг почувствовал, что эта женщина неспроста пришла к нему.... представил, что этому предшествовало, как она волновалась... приоделась... это же видно...
   - Я...
   - Постойте... не надо... я знаю, кто их написал... -- Наташа чувствовала, что лицо ее стало белым, а в висках невероятно громко стучал пульс.
   - Что??? -- Он оглянулся, сделал еще шаг в сторону, увлекая и ее, потом пристально вгляделся в ее глаза и тихо сказал: - Сейчас. Стойте здесь и никуда, слышите. Я сейчас. - Он поставил свой небольшой чемоданчик у ее ног, вспрыгнул на подножку и быстро пошел по коридору мимо раскрытых дверей купе. В одном из них он задержался, тронул в спину Пал Силыча и быстро сказал, не дожидаясь, пока тот обернется: "Остаюсь. Приеду следующим поездом".
   - С женщиной?
   - Да, представь. Тане позвони... нет, я лучше сам... и не будь скотом... " - Он повернулся и пошел к выходу. Пал Силыч небрежно подошел к окну и увидел, как Автор взял под руку красивую женщину и направился с ней к выходу с перрона, ни о чем не разговаривая и даже не глядя в ее сторону, как обычно идут поссорившиеся супруги, понимающие, что все равно им идти вместе.
   Стихи
   Если движущая сила прогресса -- зависть.... то в творчестве единственная побуждающая и питающая энергией материя -- интуиция. Об этом удивительном феномене живого написаны трактаты, стихи, философские домыслы, но никто пока не может вывести формулу этого явления. Вообще, очевидно, что самое близкое, даже расположенное внутри нас, поддается изучению куда труднее, чем подводные глуби, межзвездные высоты и внутриатомные дебри. Но, чтобы не вдаваться в бессмысленные дилетантские рассуждения, которыми итак слишком замусорены и трагически исковерканы мир и его история, представим себе, что и автор пьесы, Автор, и автор стихов - С. Сукин, как это ни покажется парадоксальным, были не только побуждаемы именно этим... нет, не будем называть чувством... именно интуицией, но и, примерно в одно время, поверили в то, что должны пересечься пути их лично с этими выпорхнувшими в мир, или ворвавшимися в жизнь стихами. Автор был убежден, что рано или поздно объявится автор их -- живой или мертвый, и он непременно с ним познакомится... лично... или с легендой о нем... так же и Сукин был уверен, что рано или поздно, но стихи его пробьются -- пробьются легально или не легально, предстанут широко или пойдут списками, и он, С. Сукин, их автор, непременно встретится с ними. Автор был уверен, что если бы не эти стихи -никогда бы не написал именно эту пьесу, хотя бы уже потому, что не будь их, этих стихов, он бы просто не стал писать ее... не было предмета... конфликта... драматургии... так же и автор стихов, т. е. С. Сукин знал, что не будь этих стихов, неизвестно почему и даже "за что" помимо его воли вырывающихся из него... вся его жизнь сложилась бы иначе в последние годы, по крайней мере...
   Они оба, как в задачке по математике пятого класса, вышли из разных пунктов навстречу друг другу и должны были встретиться, но как большинство учеников всех школ всего мира не понимает смысла заданного и не может определить ни место, ни время их встречи, так и они не знали ни самого условия задачки, ни тем более, значит, и решения. Они просто одновременно и разноместно чувствовали одно и то же, и именно вот это чувствование... именно интуиция, именно она одними ей ведомыми неведомыми путями вела их к сближению... необъяснимому и неправдоподобному для здравого смысла живущих и совершенно необходимого для творческого продолжения жизни вообще -- не только их... вообще! Ибо нельзя нарушать этого поля интуиции, которое многие называют Богом... и проводником этого поля послужила Женщина... можно назвать это провидением, случайностью, или изобрести еще какие-либо объяснения и словесные формулы, суть же совсем в простом: чувствительная женская душа улавливала эти волны интуиции, пронизывающие мир, в тот самый трагический и прекрасный момент, когда душа, очевидно, именно тот сосуд, та безграничная, нежная оболочка, где обитает интуиция, так чрезывычайно чувствительна, когда каждая ласка -- счастье, каждое равнодушие -- смерть, когда между ними крохотное нитяное пространство, и смена их происходит, может быть, и не тысячи, а миллионы раз на дню, и стоит лишь заменить эту мучительную пору ровным движением по реке жизни, как она эта река, тотчас же обмелеет настолько, что и не понятно станет - течет ли она, и существует ли.
   Именно женщина, как главный фокус интуиций, перекрестила и свела их в одно -- в одну точку, в одну боль, в один побуждающий к жизни и творчеству импульс...
   Все же наступит на земле такое счастливое время, когда научатся управлять Временем. Это не тавтология -- это именно то, что спасет все живое, т. е. сделает его счастливым -- избавит от боли и насилия. В конце концов, если задуматься, мы боимся не смерти, не небытия, а двух сопутствующих вещей: первое, самого процесса умирания: боли, угасания, мучений, обязывающей беспомощности.... и второе: забвения, страха не успеть сделать нечто, обеспечивающее нам хоть короткую жизнь после ухода в памяти людей.
   Вот научись мы ускорять и замедлять время -- избегнем суеты жизни. Видны плоды твоих мук и стараний -- включается медленный ход времени. Устал бороться с болью и чувствуешь, что пора уходить -- пусти время быстрее...
   Но это были мечты от творчества. Расставание двух авторов оказалось не столь трудным, потому что побудило к жизни и того и другого. Сукин уезжал назад к себе и уже не один. По-другому быть не могло. Эта женщина, про которую Сукин бы сказал: "С ней можно в разведку", если бы такое было вообще возможно в его представлении.
   Автор увозил в город двадцать три перебеленных стихотворения. Перебеленных его собственно рукой. Сукин ни для кого не существовал, потому что наотрез отказался открываться.
   И время побежало по-разному для них, хотя они мечтали об одном и том же, - побежало по-разному, как положено, являя тем самым суть несправедливости жизни.
   x x x
   Вот они, мама, послушай:
   Мать Сталина мне жалко.
   Кто она? Принесшая земле
   Исчадье ада. И если есть загробный мир,
   Как больно В проклятье жить,
   Как горько сознавать, Что ведь могла, могла
   Не допустить Его до света белого,
   О, Боже! Не ведая, творим,
   Но оттого Расплата нам не легче...
   Жаль мне, жаль...