Страница:
По пути катер делал несколько остановок, в том числе и здесь, на левом берегу рядом с Бронцами.
Ступеньки затоптали до такой степени, что они стали тверже камня. Ваня сбежал по ним к воде и пошел отыскивать лодку.
Они всегда приходили на это место купаться, течение здесь замедлялось, и дно было покрыто мягким песком. Выше и ниже по течению оно было илистым, и множество мидий, зарывшихся в ил, так и норовили порезать ногу острыми краями своих панцирей.
Невдалеке, метрах в двадцати, Ваня увидел лодку. Обычная самодельная лодка с прямоугольными просмоленными бортами. Вид у нее был неважный, и Ваня заколебался: а сможет ли она плыть? Или утонет, едва они выберутся на середину реки?
Но ведь комбат сказал: «Ищи лодку», он нашел, другой здесь нет. Наверное, он знает, что говорит.
Ваня подошел к лодке и попытался столкнуть ее в воду, но не смог сдвинуть с места. Он присмотрелся и увидел толстую ржавую цепь, тянувшуюся к прибрежным кустам…
— Здесь… Цепь… — тщательно сказал он. Ему хотелось говорить правильно. Хорошо. Поэтому он не торопился. За спиной послышались тяжелые шаги.
— Ухх! — Ластычев положил Николая на песок. — Мне бы еще вещмешок, полный боекомплект и рацию на спину, чтобы все было по-настоящему, — ворчливо сказал он.
Ваня почти ничего не понял из его слов, но на всякий случай улыбнулся.
— Все в порядке, ефрейтор. — Ластычев подошел к нему. — Что тут у нас?
Ваня показал ему на цепь и развел руками.
— Ну, это не страшно. Дай-ка мне эту машинку. — Не дожидаясь, он сам снял с плеча мальчика автомат, передвинул скобу предохранителя и отвел затвор. — Отойди в сторонку. Туда, подальше, к папке.
Ваня послушно отошел. Раздался одиночный выстрел, и одновременно с ним — глухой лязг, ржавый замок, удерживавший цепь, отскочил и повис на скобе.
— Ловко! С одного патрона, ефрейтор, а? — Ластычев, обернувшись, посмотрел на Ваню. — Ты думаешь, это просто? Просто только в кино.
Этот старик в полинявшей защитной рубашке говорил, не останавливаясь, и, как ни странно, Ваня понимал его. Он думал, что и сам теперь будет говорить много, оказывается, это так здорово — говорить. Но, наверное, читать не менее интересно. По крайней мере, такое складывается впечатление, глядя на Сержика. Сержик читает постоянно, даже за столом, если мама не сильно ворчит…
— Где-то здесь, в кустах, должны быть весла. — Голос комбата оторвал его от приятных мыслей. — Не мог же он утащить их в Бронцы. Каждый раз на себе не натаскаешься…
Старик оставил лодку и полез в кусты. Голос его звучал то тише, то громче, раздаваясь то из зарослей ивы, то из высоких зарослей сочной крапивы («Удивительно, как он не обжигается?» — подумал Ваня, крапиву он не любил. Да и кто, будучи в здравом уме, может любить крапиву? Только мама, которая умудрялась даже делать из нее салат, правда, предварительно обдав листья кипятком), затем Ваня услышал торжествующий голос:
— Вот они! Я так и думал! Конечно, он не мог утащить их с собой.
Ластычев вернулся, зажав под мышками две огромные грубые палки с лопастями на концах — весла, сделанные, по всей видимости, той же рукой, что и сама лодка.
— Ну что? В трюмах угля под завязку, провиантом мы обеспечены, воды — хоть залейся… Кстати, насчет воды… — Комбат почесал в затылке. — Она протекает, понимаешь? — обратился он к Ване. — Надо бы чем-нибудь вычерпывать воду. Ковшик какой или что-нибудь в этом духе.
Ваня пожал плечами. На песке валялись фантики от конфет, пустые сигаретные пачки, половинки раковин мидий, но ничего похожего на ковшик не было и в помине.
— Ладно, ефрейтор. Мне кажется, не стоит тянуть время. Пора уже выходить на рейд и ложиться на курс. Ты, кстати, случайно не из флотских будешь? Я ведь сухопутная крыса и ничего в этом не смыслю.
— Я тоже… — Это Ваня понял и даже засмеялся, — Я тоже крыса…
— Отлично. Ну, про папку твоего и говорить не стоит. Надеюсь, он будет все время спать. А если нет — я ему помогу.
Это звучало странно — Ваня не понимал, как можно заставить человека спать, если он не хочет. Вот разбудить — это очень просто, а спать… Но он не сомневался, что этот старик много чего может, и, наверное (хотя эта мысль казалась почти кощунственной), даже папе стоило у него кое-чему поучиться.
Ластычев подтащил Николая и положил его на дно, ближе к носу, а Ваню усадил на корму. Затем он вставил весла в уключины, а сам, увязая во влажном песке, оттолкнул лодку от берега. Она качнулась и пошла вперед. Ластычев какое-то время бежал рядом, шлепая по воде, брызги летели во все стороны и обдавали Ваню сверкающим фонтаном, он жмурился и смеялся, и комбат вместе с ним.
Потом Ластычев оттолкнулся от дна и прыгнул в лодку животом. Утлая посудина закачалась, угрожая тут же зачерпнуть воды низкими бортами, но, к счастью, комбат был не таким тяжелым. Отдуваясь, он перевернулся на спину, подтянул колени к животу и уселся на низкую скамеечку посередине.
— Это называется банка. Не вздумай сказать «лавка» — флотские засмеют. Понял? Ваня кивнул.
— Банка, — повторил он. Комбат налег на весла.
— Теперь главное — выгрести на середину, чтобы нас подхватило течением. А дальше останется только не потерять его. Через часок, думаю, будем в Тарусе. Ты бывал в Тарусе?
— Нет.
— Зря… Роскошные места. Ну, скоро сам увидишь. Так, слушай мою команду.
В этой игре были свои правила. Ваня вытянулся и поднес руку к голове. Это называлось «отдать честь», хотя и не до конца было понятно, кому следовало ее отдавать и зачем, и вообще, что это такое. Ведь на самом-то деле он ничего не отдавал.
— К пустой голове руку не прикладывают, — погрозил ему комбат. — Но тебе можно — она ведь у тебя не пустая. Правда, ефрейтор?
Ваня кивнул и повторил еще раз, опустил и снова поднял руку.
— Назначаю тебя самым главным трюмным машинистом. Это значит, будешь откачивать воду, понял?
— Да. А как?
— Ну как? Зачерпывать ладошками и выбрасывать ее обратно в реку. Ничего другого мне на ум не приходит. Может, ты что-нибудь предложишь?
Ваня задумался. Ему очень хотелось чем-нибудь удивить комбата, но, как он ни старался, не смог придумать ничего лучше.
— Буду ладошками, — серьезно сказал он, сложил руки ковшиком и продемонстрировал свою полную готовность.
— Ты далеко пойдешь, парень, — без тени улыбки сказал комбат, но… казалось, улыбка была в самих его словах. Как бы то ни было, он не смеялся над Ваней — просто подшучивал, и мальчик чувствовал эту разницу. Он, как никто другой, знал ее очень хорошо.
Комбат хоть и играл с ним, но совершенно не походил на ребят из их московского двора. Ваня знал, что эта игра — добрая и он принят в нее на равных… И, наверное, закончится она хорошо.
Ластычев уверенно греб на середину реки. Ветхая застиранная рубашка затрещала, и левый рукав повис на нитках. Ваня засмеялся, показывая пальцем на рукав, и комбат пожал плечами.
— Обмундирование маленько подводит: то ремень, то рубашка. Этак, глядишь, выйду из окружения в одних трусах. Но это не главное, парень. Это — мелочи, которым не следует придавать значения.
Ваня и не придавал, это было просто смешно, вот и все.
Ока, с виду такая спокойная и медлительная, подхватила и быстро понесла лодку вперед. Ластычев ловко орудовал веслами, бормоча под нос не очень понятные слова:
— Правым греби, левым — табань… — И они не теряли течения, продолжали скользить все дальше и дальше в сторону Тарусы.
Ваня не знал, сколько они так проплыли. Берега давно уже стали незнакомыми. Николай неподвижно лежал на дне лодки, не делая никаких попыток проснуться. Время от времени он принимался громко сопеть, и тогда Ластычев поднимал весла и прислушивался. Но Николай снова замолкал, и комбат опять брался за весла.
Под ногами у Вани плескалась коричневатая вода, в которой плавали размякшие окурки, рыбьи внутренности и чешуя. Он складывал круглые ладошки и выбрасывал все это за борт, от усердия проливая половину на себя. Он чувствовал, что пропах этим запахом — гнили и чешуи. Наверное, мама или папа давно бы уже сказали: «Прекрати пачкаться!», но старик в защитной рубашке только хвалил его и одобрительно подмигивал. Все-таки их игра была серьезной, гораздо серьезнее, чем грязные штаны.
Внезапно Ваня почувствовал какое-то прикосновение. Казалось, что-то холодное и скользкое, как пальцы утопленника, ощупывало его с ног до головы. Сначала эти прикосновения были легкими, почти ласкающими, затем они стали более сильными, почти навязчивыми, назойливыми. В ушах послышался тихий мерный гул, как это бывает, когда стоишь рядом с работающим трансформатором. Ладони, сложенные ковшиком, разжались сами собой, и очередная порция воды выплеснулась обратно в лодку. Руки и ноги отказывались подчиняться, по телу пошла мелкая дрожь.
Он повернулся налево, в сторону берега, и застыл.
— Эй, ефрейтор! Парень! Ваня!! — Ластычев пробовал его окликнуть, но мальчик не отзывался.
Он сидел, уставившись в невидимую точку на берегу. Комбат проследил направление его взгляда и не увидел ничего, заслуживающего внимания. Но состояние мальчика его пугало.
Ваня сидел неподвижно, с остекленевшими глазами, две блестящие дорожки слюны начинались от уголков рта и стекали на подбородок.
Комбат налег на весла, поворачивая лодку к берегу, набежавшая волна ударила в борт, и лодка покачнулась.
Ваня даже не пытался сохранить равновесие, он покачнулся вместе с лодкой, и на какое-то мгновение комбату показалось, что сейчас мальчик упадет в воду, и тогда…
«Интересно, умеет ли он плавать?» — подумал Ластычев и решил, что следует исходить из противного. Да даже если бы и умел, это ничего не меняло — в своем теперешнем состоянии Ваня не смог бы пошевелить и рукой. Комбат ухватил весла покрепче и налег изо всех сил.
Несколько отчаянных гребков — и они оказались на мелководье. Берег был совсем близко… Ластычев заметил, как Ваня начал крениться, будто падающее дерево.
— Парень!
Мальчик наклонялся все ниже и ниже, лодка стала заваливаться на левый борт. Комбат отпустил весла и бросился к мальчику. Там, на дне, мог оказаться какой-нибудь здоровенный камень. Ока — это не горная речка, и камни в ней — большая редкость, но комбат почему-то не сомневался в реальности угрозы, если и окажется на всем протяжении от Бронцев до Тарусы один-единственный валун, скрытый грязной ленивой водой, то он будет лежать именно здесь, будто давно дожидался своего часа, будто он только и хотел…
Как в замедленном кино Ластычев увидел, что его левая рука хватает автомат и не глядя, куда-то через голову, бросает на берег. Он даже не посмотрел, куда тот упал, потому что теперь было не до него.
Лодка заваливалась, вода хлынула через невысокий борт… Ластычев прыгнул вперед, обхватывая Ваню за плечи…
Краем глаза он успел заметить, как погружается в воду Николай, погружается, так и не очнувшись, тонет, чтобы больше не всплыть… «По крайней мере, не раньше, чем через неделю и не ближе, чем в Коломне…» — промелькнуло в голове.
Лодка перевернулась, накрыв Николая, комбат вцепился в черную футболку Вани и что было сил потянул вверх, в следующую секунду он сам оказался под водой, но продолжал тянуть руки вверх, чтобы Ваня не захлебнулся, сейчас это казалось ему самым главным.
Нога провалилась в илистое дно, Ластычев оттолкнулся, вода, как зеленая пелена, на мгновение закрыла глаза и тут же упала, он очутился на поверхности и глубоко вздохнул. И первое, что увидел перед собой, — застывшее, как посмертная гипсовая маска, лицо мальчика.
«Да что с ним происходит?» — На раздумья не было времени. Ластычев ухватил мальчика под мышки и потащил из воды.
Спотыкаясь, он дотащил грузное тело до берега и, обессиленный, рухнул, успев упасть первым. Ваня плюхнулся на него. Комбат осторожно оттолкнул неподвижное тело в сторону и вскочил на ноги, высматривая Николая.
Перевернутая лодка медленно крутилась в прибрежном водовороте. Ластычев бросился к ней. Он добежал и, ухватившись за просмоленный черный борт, напрягся и попытался перевернуть лодку, но сил не хватило. Чертыхнувшись, он опустился на колени, пошарил руками и наткнулся на какую-то мокрую тряпку. Комбат потянул на себя и почувствовал глухой удар в днище лодки. Удар изнутри.
Ластычев шумно выдохнул и набрал полную грудь воздуха. Он присел, погружаясь под воду, нащупал в темноте тело и обхватил его за пояс. Снова потянул на себя, словно большую тяжелую куклу.
Воздух заканчивался, Ластычев чувствовал, что начинает задыхаться. Он пробовал поднять голову и ударился о борт. Последний огромный пузырь вырвался из груди и глухо булькнул где-то над головой. Ластычев дернулся, отклонился назад и снова рванулся вверх, ощутив щекой шероховатые доски борта. Несколько мгновений он судорожно хватал ртом воздух, как огромная рыба, выброшенная приливом, но не отпускал Николая. Затем он налег на лодку плечом и снова потянул тело на себя.
Он увидел, как показались черные ботинки, а затем и все ноги, облепленные тяжелыми мокрыми штанинами. Ластычев закричал, собрал остатки сил и попробовал встать. В пояснице хрустело, руки грозили вот-вот лопнуть и оторваться, но он продолжал тянуть.
Наконец из-под лодки показалось все тело целиком. Николай лежал в воде лицом вниз, связанные руки, как спутавшиеся стебли камыша, качались на поверхности.
Комбат ухватил его за волосы, приподнял голову из воды и потащил за собой на берег. «Еще немного, и я сниму с него скальп…» — вяло подумал он.
На берегу он повалился на колени, но тут же заставил себя подняться. Перевернул тело Николая и посмотрел: подбородок того судорожно подергивался, будто он чем-то давился. Ластычев снова перевернул его лицом вниз, приподнял за пояс штанов и, подставив под живот колено, сильно надавил.
Изо рта Николай плеснула тонкая струйка. Ластычев надавил сильнее, и в этот момент будто кто-то убрал невидимую преграду — тонкая струйка превратилась в мощный поток, Николая вырвало, он вскрикнул и закашлялся.
«Значит, дышит», — сообразил комбат и попробовал подняться, но перед глазами все закружилось, как в детстве, когда он слишком долго катался на карусели, ноги подогнулись, и он рухнул рядом с Николаем на прибрежный песок.
Несколько раз он упирался ладонями в песок и силился встать, но всякий раз подступавшая дурнота заставляла его в изнеможении падать на колени.
«Лодка… Ее унесет течением…» —думал комбат и снова пробовал встать, и снова все повторялось. Наконец он не выдержал и пополз на четвереньках обратно к воде.
Ластычев упрямо полз вперед, оставляя позади себя ямки в мокром песке. К счастью, лодка так и кружилась в пяти метрах от берега, но течение могло подхватить ее в любой момент, и тогда…
Комбат дополз до воды и окунул в нее похолодевшее лицо. Он помотал головой, словно полоскал ее, как грязное белье, и почувствовал, что в мозгах стало что-то проясняться. Ластычев выставил одно колено и тяжело уперся в него обеими руками. Так нелепо, совсем по-стариковски, он не поднимался даже после самых тяжелых запоев.
«Пожалуй, теперь ты не тянешь даже на военрука в школе», — подумал он. Усмешка тронула его посиневшие губы, и… сразу стало легче.
Он встал и побрел по воде. Кеды хлюпали и норовили сорваться с ног, наверное, им было приятнее лежать в мягком иле, чем обнимать шершавые пятки обходчика.
Ластычев подошел к лодке. Он больше не пытался ее перевернуть. Он дождался, пока она сделает очередной оборот, затем протянул руку к кольцу, вделанному в носовую часть, и нащупал цепь. Она оказалась достаточно длинной («спасибо Господу за его маленькие радости!»), комбат перекинул ее через плечо и потащил лодку к берегу, прикидывая, что он, должно быть, сильно смахивает на бурлака. «Только те были на Волге… Впрочем, Ока в нее впадает, так что будем считать, что это одно и то же».
Перевернутые борта зашуршали по дну, Ластычев снял цепь с плеча и вытянул на всю длину — этого было достаточно, чтобы обмотать ее вокруг прибрежного куста, выглядевшего вполне надежно.
Он постоял немного, похлопывая себя по карманам, после неожиданного купания сигареты превратились в табачную кашу, и Ластычев, вздохнув, списал их по статье «боевые потери».
— Ефрейтор! — хрипло сказал он. — Судьба-злодейка забросила нас на необитаемый… точнее, теперь уже обитаемый, остров. Фрегат цел, но пушки, кажется, того… Утонули.
Неверными шагами он подошел к мальчику и нагнулся, чтобы тронуть его за плечо, и в этот момент Ваня сел и посмотрел на него ясными глазами —до того осмысленными, что комбату стало не по себе. Теперь круглое лицо и торчащие уши смотрелись глупой ошибкой, казалось, они принадлежали совсем другому человеку, кому угодно, но только не этому парню.
— Это здесь! — сказал он.
Ваня поднялся, смешно выпятив круглый толстый зад, но Ластычев даже не улыбнулся. Он вдруг почувствовал, что сейчас должно произойти что-то важное. Что-то очень…
Ваня махнул рукой в сторону леса, вплотную подступавшего к берегу, не такому обрывистому, как в Бронцах, а пологому. Мальчик смотрел куда-то в глубь леса и, казалось, что-то там видел.
— Пойдем. — Он протянул комбату руку. — Я должен тебе показать.
«Что показать?» Было в его словах нечто странное, нечто очень смущавшее комбата своей необычностью и новизной.
«Нет, это не смущает меня, — подумал Ластычев. — Это… пугает».
И тем не менее он не раздумывая подошел к Ване и вложил свои костлявые узловатые пальцы в его круглую ладонь. Рука мальчика была горячей, а его — напротив, холодна как лед, Ластычев почувствовал, что эта ледышка начала таять, съеживаться, он даже подумал, что сейчас увидит струйки талой воды, текущие меж Ваниных пальцев…
— Я должен тебе показать, — повторил Ваня, и Ластычев понял, что именно так его смутило: мальчик говорил чисто, без запинки. Он больше не взвешивал слова, думая, сможет ли он их произнести, он просто говорил, и все…
«Как все нормальные люди…»
— Что ты хочешь мне показать? — Кажется, комбат знал ответ. Он знал его заранее, еще не успев задать вопрос, но какая-то часть его сознания гнала эту мысль от себя, потому что ответ таил в себе что-то недоброе.
— Там. — Ваня дернул подбородком.
— Там… Что? — Во рту у Ластычева пересохло, он бы сейчас с удовольствием напился воды из Барского колодца, но еще больше ему хотелось курить.
— ОНО.
Ваня улыбнулся и пошел вперед, и Ластычев, боясь выпустить его руку, пошел следом.
Севастьянов провел совещание быстро, он разложил на столе карту и поставил перед каждым командиром конкретную задачу. Воинские части складывались в тугое кольцо, обнимавшее загадочное ПЯТНО на расстоянии пяти километров от его границы.
— Что будем делать с Окой? — спросил полковник Серебров, командовавший частями Тульской дивизии ВДВ.
Синяя лента реки извивалась вдоль северо-восточного края ПЯТНА, но нигде не углублялась в него. Казалось, странное ПОЛЕ остановилось перед водной преградой.
«Ока…» — Генерал задумался. Вообще-то, это не казалось ему такой уж большой проблемой. Из всех населенных пунктов, попавших в ЗОНУ, в непосредственной близости от реки стояла только деревня Бронцы, но групповое форсирование ее жителями Оки на подручных плавсредствах выглядело маловероятным.
— Поставить два кордона: здесь, со стороны Бронцев, и здесь. — Он ткнул пальцем в зелень, обозначавшую на карте лес. В этом месте река отклонялась вправо и уходила дальше, на север, а граница пятна, напротив, загибалась влево. — Думаю, этого будет достаточно. Попросим коллег из управления МВД Тульской области (правый берег Оки относился к тулякам) проявить бдительность. Пусть задерживают всех незнакомых и подозрительных. Еще вопросы?
Офицеры молчали.
— Полковник, — обратился генерал к Сереброву, — у ваших людей будет своя, особая, задача.
Серебров кивнул, по-другому и быть не могло — у десантников всегда особые задачи.
— Товарищи офицеры!.. Если вопросов больше нет, прошу отбыть к вверенным вам воинским подразделениям и выдвинуться к местам временной дислокации, обозначенной согласно моим приказам.
Генерал поднял руки, как дирижер, выдерживая паузу перед началом увертюры. Все замерли. Севастьянов громко хлопнул и потер ладони:
— По местам!
Капитан Некрасов открыл двери аэроклуба, и офицеры, возбужденно переговариваясь на ходу, устремились к выходу. Севастьянов кивнул Сереброву и склонился над картой.
— От вас, полковник, требуется создать мобильные группы и рассредоточить их по всему периметру ЗОНЫ. Учитывая особенности местности и количество бойцов, я не требую, чтобы они находились в пределах прямой видимости друг от друга, но оцепление должно быть максимально плотным. Любые попытки проникновения — как в ту, так и в другую сторону— абсолютно исключены. Лично вы займете позицию ближе к Ферзикову и заодно проконтролируете действия частей Калужского гарнизона. Поставьте их на пяти километрах от барьера. Звонить туда я не буду, отдам письменный приказ, наделяющий вас всеми необходимыми полномочиями. И вы, кстати, тоже — проследите, чтобы никаких раций и передатчиков. Связь — только через посыльных. Понимаю, что в таких условиях командовать нелегко, но ведь мы с вами знаем, что легкие пути никогда не бывают правильными.
Серебров молча слушал генерала, на его лице не отражалось никаких эмоций, не было даже легкого удивления, словно в последний раз он оцеплял территорию, на которую приземлилась летающая тарелка, не далее как на прошлой неделе.
— Сейчас я подпишу приказ…
Перед генералом возник чистый лист бумаги и ручка. На то, чтобы искать пишущую машинку или работающий компьютер, не было времени. Некрасов положил бумагу, молча кивнул и отступил от стола.
Севастьянов сел и стал что-то писать — крупным размашистым почерком.
— Вы, наверное, уже знаете, — как бы между делом сказал Севастьянов, — капитана с его головорезами я забираю себе. Справитесь без него?
Повисло молчание, этот момент был неловким для всех — и для Сереброва, и для Некрасова.
Полковник пожал плечами:
— Мои люди тоже не из института благородных девиц. Я в них уверен.
— Ну вот и отлично.
Севастьянов поставил подпись, достал из кармана личную печать, подул на нее и оттиснул в углу листа.
— Походная канцелярия, — прокомментировал он, складывая бумагу и вручая ее Сереброву.
Тот не улыбнулся, сложил приказ и сунул в нагрудный карман.
— Разрешите идти?
— Так точно, идите. Удачи, полковник. Когда дверь за Серебровым закрылась, генерал кивнул Некрасову:
— Капитан! Пригласите, пожалуйста, эту женщину… Залину Александровну.
— Ну что? — Севастьянов потер в нетерпении руки. — Фигуры расставлены. Центр связи будет здесь, в Дракине. Полагаю, это достаточное расстояние… Я имею в виду — достаточное для того, чтобы считать его безопасным.
Плиева согласно кивнула.
— Наверное. В Серпухове и Протвине средства связи работают в обычном режиме, и ничего пока не случилось. Думаю, вы правы.
— Ну и что прикажете делать дальше?
— Хм… Ждать.
— Ждать чего? Пока эта штука отключится?
— Наверное.
— А если у нее там электричества… или чего-нибудь еще, не важно — на двести лет вперед? Что тогда? Залина покачала головой:
— Не думаю. Мне кажется, поле пропадет очень скоро.
— Вот как? И почему же вам так кажется? Поделитесь со стариком своими соображениями.
Залина задумалась. Действительно, что она могла сказать? На чем она основывалась? На интуиции? Но Севастьянов не может командовать, полагаясь только на интуицию Залины Александровны Плиевой, будь она даже восьми пядей во лбу. Это было бы смешно. И все-таки… Интуиция еще ни разу ее не подводила. Она решилась и стала потихоньку выкладывать свои соображения, даже скорее не соображения, а предчувствия.
— Видите ли, генерал… Я по-прежнему исхожу из того, что у НИХ (это тоже было загадкой — кто такие эти ОНИ?) нет намерений нас уничтожить. По крайней мере, прямо сейчас. В пользу этого говорят два факта. Во-первых, выбор места. Как вы сами заметили, он не очень-то удачен для вторжения. А во-вторых… Меня смущает ограниченность поля. Ведь, насколько я понимаю, на Земле не существует технологий, которые позволяли бы ограничивать его распространение. Но по опыту со спутником мы знаем, что энергия, заключенная в ОБЪЕКТЕ, колоссальна. Мне кажется, ОНО могло бы установить другие границы, куда более обширные. Нет, вы знаете, складывается впечатление, что…
— ОНИ нам подыгрывают? — закончил за нее генерал. Плиева посмотрела на него с восхищением. Именно это она и хотела сказать. Она кивнула.
— Подыгрывают или просто играют с нами, как кот — с наполовину задушенной мышью? — уточнил Севастьянов.
— Подыгрывают. Это не смахивает на игру.
— Почему я так сказал? — продолжал генерал. — Меня это тоже сильно волнует. Предположим, что поле внезапно исчезло. Тогда я набираю штурмовую группу, — он через плечо кивнул в сторону двери, за которой стоял Некрасов, и Плиева поняла, какая на самом деле роль отводится капитану и его подчиненным — быть первыми, — и веду ее на поиски этой самой хреновины. А она, почувствовав присутствие людей, вдруг — РАЗ! И снова включается. Простая уловка. Военная хитрость. Заманивает к себе. Это я называю игрой, как кошка с мышкой.
Ступеньки затоптали до такой степени, что они стали тверже камня. Ваня сбежал по ним к воде и пошел отыскивать лодку.
Они всегда приходили на это место купаться, течение здесь замедлялось, и дно было покрыто мягким песком. Выше и ниже по течению оно было илистым, и множество мидий, зарывшихся в ил, так и норовили порезать ногу острыми краями своих панцирей.
Невдалеке, метрах в двадцати, Ваня увидел лодку. Обычная самодельная лодка с прямоугольными просмоленными бортами. Вид у нее был неважный, и Ваня заколебался: а сможет ли она плыть? Или утонет, едва они выберутся на середину реки?
Но ведь комбат сказал: «Ищи лодку», он нашел, другой здесь нет. Наверное, он знает, что говорит.
Ваня подошел к лодке и попытался столкнуть ее в воду, но не смог сдвинуть с места. Он присмотрелся и увидел толстую ржавую цепь, тянувшуюся к прибрежным кустам…
— Здесь… Цепь… — тщательно сказал он. Ему хотелось говорить правильно. Хорошо. Поэтому он не торопился. За спиной послышались тяжелые шаги.
— Ухх! — Ластычев положил Николая на песок. — Мне бы еще вещмешок, полный боекомплект и рацию на спину, чтобы все было по-настоящему, — ворчливо сказал он.
Ваня почти ничего не понял из его слов, но на всякий случай улыбнулся.
— Все в порядке, ефрейтор. — Ластычев подошел к нему. — Что тут у нас?
Ваня показал ему на цепь и развел руками.
— Ну, это не страшно. Дай-ка мне эту машинку. — Не дожидаясь, он сам снял с плеча мальчика автомат, передвинул скобу предохранителя и отвел затвор. — Отойди в сторонку. Туда, подальше, к папке.
Ваня послушно отошел. Раздался одиночный выстрел, и одновременно с ним — глухой лязг, ржавый замок, удерживавший цепь, отскочил и повис на скобе.
— Ловко! С одного патрона, ефрейтор, а? — Ластычев, обернувшись, посмотрел на Ваню. — Ты думаешь, это просто? Просто только в кино.
Этот старик в полинявшей защитной рубашке говорил, не останавливаясь, и, как ни странно, Ваня понимал его. Он думал, что и сам теперь будет говорить много, оказывается, это так здорово — говорить. Но, наверное, читать не менее интересно. По крайней мере, такое складывается впечатление, глядя на Сержика. Сержик читает постоянно, даже за столом, если мама не сильно ворчит…
— Где-то здесь, в кустах, должны быть весла. — Голос комбата оторвал его от приятных мыслей. — Не мог же он утащить их в Бронцы. Каждый раз на себе не натаскаешься…
Старик оставил лодку и полез в кусты. Голос его звучал то тише, то громче, раздаваясь то из зарослей ивы, то из высоких зарослей сочной крапивы («Удивительно, как он не обжигается?» — подумал Ваня, крапиву он не любил. Да и кто, будучи в здравом уме, может любить крапиву? Только мама, которая умудрялась даже делать из нее салат, правда, предварительно обдав листья кипятком), затем Ваня услышал торжествующий голос:
— Вот они! Я так и думал! Конечно, он не мог утащить их с собой.
Ластычев вернулся, зажав под мышками две огромные грубые палки с лопастями на концах — весла, сделанные, по всей видимости, той же рукой, что и сама лодка.
— Ну что? В трюмах угля под завязку, провиантом мы обеспечены, воды — хоть залейся… Кстати, насчет воды… — Комбат почесал в затылке. — Она протекает, понимаешь? — обратился он к Ване. — Надо бы чем-нибудь вычерпывать воду. Ковшик какой или что-нибудь в этом духе.
Ваня пожал плечами. На песке валялись фантики от конфет, пустые сигаретные пачки, половинки раковин мидий, но ничего похожего на ковшик не было и в помине.
— Ладно, ефрейтор. Мне кажется, не стоит тянуть время. Пора уже выходить на рейд и ложиться на курс. Ты, кстати, случайно не из флотских будешь? Я ведь сухопутная крыса и ничего в этом не смыслю.
— Я тоже… — Это Ваня понял и даже засмеялся, — Я тоже крыса…
— Отлично. Ну, про папку твоего и говорить не стоит. Надеюсь, он будет все время спать. А если нет — я ему помогу.
Это звучало странно — Ваня не понимал, как можно заставить человека спать, если он не хочет. Вот разбудить — это очень просто, а спать… Но он не сомневался, что этот старик много чего может, и, наверное (хотя эта мысль казалась почти кощунственной), даже папе стоило у него кое-чему поучиться.
Ластычев подтащил Николая и положил его на дно, ближе к носу, а Ваню усадил на корму. Затем он вставил весла в уключины, а сам, увязая во влажном песке, оттолкнул лодку от берега. Она качнулась и пошла вперед. Ластычев какое-то время бежал рядом, шлепая по воде, брызги летели во все стороны и обдавали Ваню сверкающим фонтаном, он жмурился и смеялся, и комбат вместе с ним.
Потом Ластычев оттолкнулся от дна и прыгнул в лодку животом. Утлая посудина закачалась, угрожая тут же зачерпнуть воды низкими бортами, но, к счастью, комбат был не таким тяжелым. Отдуваясь, он перевернулся на спину, подтянул колени к животу и уселся на низкую скамеечку посередине.
— Это называется банка. Не вздумай сказать «лавка» — флотские засмеют. Понял? Ваня кивнул.
— Банка, — повторил он. Комбат налег на весла.
— Теперь главное — выгрести на середину, чтобы нас подхватило течением. А дальше останется только не потерять его. Через часок, думаю, будем в Тарусе. Ты бывал в Тарусе?
— Нет.
— Зря… Роскошные места. Ну, скоро сам увидишь. Так, слушай мою команду.
В этой игре были свои правила. Ваня вытянулся и поднес руку к голове. Это называлось «отдать честь», хотя и не до конца было понятно, кому следовало ее отдавать и зачем, и вообще, что это такое. Ведь на самом-то деле он ничего не отдавал.
— К пустой голове руку не прикладывают, — погрозил ему комбат. — Но тебе можно — она ведь у тебя не пустая. Правда, ефрейтор?
Ваня кивнул и повторил еще раз, опустил и снова поднял руку.
— Назначаю тебя самым главным трюмным машинистом. Это значит, будешь откачивать воду, понял?
— Да. А как?
— Ну как? Зачерпывать ладошками и выбрасывать ее обратно в реку. Ничего другого мне на ум не приходит. Может, ты что-нибудь предложишь?
Ваня задумался. Ему очень хотелось чем-нибудь удивить комбата, но, как он ни старался, не смог придумать ничего лучше.
— Буду ладошками, — серьезно сказал он, сложил руки ковшиком и продемонстрировал свою полную готовность.
— Ты далеко пойдешь, парень, — без тени улыбки сказал комбат, но… казалось, улыбка была в самих его словах. Как бы то ни было, он не смеялся над Ваней — просто подшучивал, и мальчик чувствовал эту разницу. Он, как никто другой, знал ее очень хорошо.
Комбат хоть и играл с ним, но совершенно не походил на ребят из их московского двора. Ваня знал, что эта игра — добрая и он принят в нее на равных… И, наверное, закончится она хорошо.
Ластычев уверенно греб на середину реки. Ветхая застиранная рубашка затрещала, и левый рукав повис на нитках. Ваня засмеялся, показывая пальцем на рукав, и комбат пожал плечами.
— Обмундирование маленько подводит: то ремень, то рубашка. Этак, глядишь, выйду из окружения в одних трусах. Но это не главное, парень. Это — мелочи, которым не следует придавать значения.
Ваня и не придавал, это было просто смешно, вот и все.
Ока, с виду такая спокойная и медлительная, подхватила и быстро понесла лодку вперед. Ластычев ловко орудовал веслами, бормоча под нос не очень понятные слова:
— Правым греби, левым — табань… — И они не теряли течения, продолжали скользить все дальше и дальше в сторону Тарусы.
Ваня не знал, сколько они так проплыли. Берега давно уже стали незнакомыми. Николай неподвижно лежал на дне лодки, не делая никаких попыток проснуться. Время от времени он принимался громко сопеть, и тогда Ластычев поднимал весла и прислушивался. Но Николай снова замолкал, и комбат опять брался за весла.
Под ногами у Вани плескалась коричневатая вода, в которой плавали размякшие окурки, рыбьи внутренности и чешуя. Он складывал круглые ладошки и выбрасывал все это за борт, от усердия проливая половину на себя. Он чувствовал, что пропах этим запахом — гнили и чешуи. Наверное, мама или папа давно бы уже сказали: «Прекрати пачкаться!», но старик в защитной рубашке только хвалил его и одобрительно подмигивал. Все-таки их игра была серьезной, гораздо серьезнее, чем грязные штаны.
Внезапно Ваня почувствовал какое-то прикосновение. Казалось, что-то холодное и скользкое, как пальцы утопленника, ощупывало его с ног до головы. Сначала эти прикосновения были легкими, почти ласкающими, затем они стали более сильными, почти навязчивыми, назойливыми. В ушах послышался тихий мерный гул, как это бывает, когда стоишь рядом с работающим трансформатором. Ладони, сложенные ковшиком, разжались сами собой, и очередная порция воды выплеснулась обратно в лодку. Руки и ноги отказывались подчиняться, по телу пошла мелкая дрожь.
Он повернулся налево, в сторону берега, и застыл.
— Эй, ефрейтор! Парень! Ваня!! — Ластычев пробовал его окликнуть, но мальчик не отзывался.
Он сидел, уставившись в невидимую точку на берегу. Комбат проследил направление его взгляда и не увидел ничего, заслуживающего внимания. Но состояние мальчика его пугало.
Ваня сидел неподвижно, с остекленевшими глазами, две блестящие дорожки слюны начинались от уголков рта и стекали на подбородок.
Комбат налег на весла, поворачивая лодку к берегу, набежавшая волна ударила в борт, и лодка покачнулась.
Ваня даже не пытался сохранить равновесие, он покачнулся вместе с лодкой, и на какое-то мгновение комбату показалось, что сейчас мальчик упадет в воду, и тогда…
«Интересно, умеет ли он плавать?» — подумал Ластычев и решил, что следует исходить из противного. Да даже если бы и умел, это ничего не меняло — в своем теперешнем состоянии Ваня не смог бы пошевелить и рукой. Комбат ухватил весла покрепче и налег изо всех сил.
Несколько отчаянных гребков — и они оказались на мелководье. Берег был совсем близко… Ластычев заметил, как Ваня начал крениться, будто падающее дерево.
— Парень!
Мальчик наклонялся все ниже и ниже, лодка стала заваливаться на левый борт. Комбат отпустил весла и бросился к мальчику. Там, на дне, мог оказаться какой-нибудь здоровенный камень. Ока — это не горная речка, и камни в ней — большая редкость, но комбат почему-то не сомневался в реальности угрозы, если и окажется на всем протяжении от Бронцев до Тарусы один-единственный валун, скрытый грязной ленивой водой, то он будет лежать именно здесь, будто давно дожидался своего часа, будто он только и хотел…
Как в замедленном кино Ластычев увидел, что его левая рука хватает автомат и не глядя, куда-то через голову, бросает на берег. Он даже не посмотрел, куда тот упал, потому что теперь было не до него.
Лодка заваливалась, вода хлынула через невысокий борт… Ластычев прыгнул вперед, обхватывая Ваню за плечи…
Краем глаза он успел заметить, как погружается в воду Николай, погружается, так и не очнувшись, тонет, чтобы больше не всплыть… «По крайней мере, не раньше, чем через неделю и не ближе, чем в Коломне…» — промелькнуло в голове.
Лодка перевернулась, накрыв Николая, комбат вцепился в черную футболку Вани и что было сил потянул вверх, в следующую секунду он сам оказался под водой, но продолжал тянуть руки вверх, чтобы Ваня не захлебнулся, сейчас это казалось ему самым главным.
Нога провалилась в илистое дно, Ластычев оттолкнулся, вода, как зеленая пелена, на мгновение закрыла глаза и тут же упала, он очутился на поверхности и глубоко вздохнул. И первое, что увидел перед собой, — застывшее, как посмертная гипсовая маска, лицо мальчика.
«Да что с ним происходит?» — На раздумья не было времени. Ластычев ухватил мальчика под мышки и потащил из воды.
Спотыкаясь, он дотащил грузное тело до берега и, обессиленный, рухнул, успев упасть первым. Ваня плюхнулся на него. Комбат осторожно оттолкнул неподвижное тело в сторону и вскочил на ноги, высматривая Николая.
Перевернутая лодка медленно крутилась в прибрежном водовороте. Ластычев бросился к ней. Он добежал и, ухватившись за просмоленный черный борт, напрягся и попытался перевернуть лодку, но сил не хватило. Чертыхнувшись, он опустился на колени, пошарил руками и наткнулся на какую-то мокрую тряпку. Комбат потянул на себя и почувствовал глухой удар в днище лодки. Удар изнутри.
Ластычев шумно выдохнул и набрал полную грудь воздуха. Он присел, погружаясь под воду, нащупал в темноте тело и обхватил его за пояс. Снова потянул на себя, словно большую тяжелую куклу.
Воздух заканчивался, Ластычев чувствовал, что начинает задыхаться. Он пробовал поднять голову и ударился о борт. Последний огромный пузырь вырвался из груди и глухо булькнул где-то над головой. Ластычев дернулся, отклонился назад и снова рванулся вверх, ощутив щекой шероховатые доски борта. Несколько мгновений он судорожно хватал ртом воздух, как огромная рыба, выброшенная приливом, но не отпускал Николая. Затем он налег на лодку плечом и снова потянул тело на себя.
Он увидел, как показались черные ботинки, а затем и все ноги, облепленные тяжелыми мокрыми штанинами. Ластычев закричал, собрал остатки сил и попробовал встать. В пояснице хрустело, руки грозили вот-вот лопнуть и оторваться, но он продолжал тянуть.
Наконец из-под лодки показалось все тело целиком. Николай лежал в воде лицом вниз, связанные руки, как спутавшиеся стебли камыша, качались на поверхности.
Комбат ухватил его за волосы, приподнял голову из воды и потащил за собой на берег. «Еще немного, и я сниму с него скальп…» — вяло подумал он.
На берегу он повалился на колени, но тут же заставил себя подняться. Перевернул тело Николая и посмотрел: подбородок того судорожно подергивался, будто он чем-то давился. Ластычев снова перевернул его лицом вниз, приподнял за пояс штанов и, подставив под живот колено, сильно надавил.
Изо рта Николай плеснула тонкая струйка. Ластычев надавил сильнее, и в этот момент будто кто-то убрал невидимую преграду — тонкая струйка превратилась в мощный поток, Николая вырвало, он вскрикнул и закашлялся.
«Значит, дышит», — сообразил комбат и попробовал подняться, но перед глазами все закружилось, как в детстве, когда он слишком долго катался на карусели, ноги подогнулись, и он рухнул рядом с Николаем на прибрежный песок.
Несколько раз он упирался ладонями в песок и силился встать, но всякий раз подступавшая дурнота заставляла его в изнеможении падать на колени.
«Лодка… Ее унесет течением…» —думал комбат и снова пробовал встать, и снова все повторялось. Наконец он не выдержал и пополз на четвереньках обратно к воде.
Ластычев упрямо полз вперед, оставляя позади себя ямки в мокром песке. К счастью, лодка так и кружилась в пяти метрах от берега, но течение могло подхватить ее в любой момент, и тогда…
Комбат дополз до воды и окунул в нее похолодевшее лицо. Он помотал головой, словно полоскал ее, как грязное белье, и почувствовал, что в мозгах стало что-то проясняться. Ластычев выставил одно колено и тяжело уперся в него обеими руками. Так нелепо, совсем по-стариковски, он не поднимался даже после самых тяжелых запоев.
«Пожалуй, теперь ты не тянешь даже на военрука в школе», — подумал он. Усмешка тронула его посиневшие губы, и… сразу стало легче.
Он встал и побрел по воде. Кеды хлюпали и норовили сорваться с ног, наверное, им было приятнее лежать в мягком иле, чем обнимать шершавые пятки обходчика.
Ластычев подошел к лодке. Он больше не пытался ее перевернуть. Он дождался, пока она сделает очередной оборот, затем протянул руку к кольцу, вделанному в носовую часть, и нащупал цепь. Она оказалась достаточно длинной («спасибо Господу за его маленькие радости!»), комбат перекинул ее через плечо и потащил лодку к берегу, прикидывая, что он, должно быть, сильно смахивает на бурлака. «Только те были на Волге… Впрочем, Ока в нее впадает, так что будем считать, что это одно и то же».
Перевернутые борта зашуршали по дну, Ластычев снял цепь с плеча и вытянул на всю длину — этого было достаточно, чтобы обмотать ее вокруг прибрежного куста, выглядевшего вполне надежно.
Он постоял немного, похлопывая себя по карманам, после неожиданного купания сигареты превратились в табачную кашу, и Ластычев, вздохнув, списал их по статье «боевые потери».
— Ефрейтор! — хрипло сказал он. — Судьба-злодейка забросила нас на необитаемый… точнее, теперь уже обитаемый, остров. Фрегат цел, но пушки, кажется, того… Утонули.
Неверными шагами он подошел к мальчику и нагнулся, чтобы тронуть его за плечо, и в этот момент Ваня сел и посмотрел на него ясными глазами —до того осмысленными, что комбату стало не по себе. Теперь круглое лицо и торчащие уши смотрелись глупой ошибкой, казалось, они принадлежали совсем другому человеку, кому угодно, но только не этому парню.
— Это здесь! — сказал он.
Ваня поднялся, смешно выпятив круглый толстый зад, но Ластычев даже не улыбнулся. Он вдруг почувствовал, что сейчас должно произойти что-то важное. Что-то очень…
Ваня махнул рукой в сторону леса, вплотную подступавшего к берегу, не такому обрывистому, как в Бронцах, а пологому. Мальчик смотрел куда-то в глубь леса и, казалось, что-то там видел.
— Пойдем. — Он протянул комбату руку. — Я должен тебе показать.
«Что показать?» Было в его словах нечто странное, нечто очень смущавшее комбата своей необычностью и новизной.
«Нет, это не смущает меня, — подумал Ластычев. — Это… пугает».
И тем не менее он не раздумывая подошел к Ване и вложил свои костлявые узловатые пальцы в его круглую ладонь. Рука мальчика была горячей, а его — напротив, холодна как лед, Ластычев почувствовал, что эта ледышка начала таять, съеживаться, он даже подумал, что сейчас увидит струйки талой воды, текущие меж Ваниных пальцев…
— Я должен тебе показать, — повторил Ваня, и Ластычев понял, что именно так его смутило: мальчик говорил чисто, без запинки. Он больше не взвешивал слова, думая, сможет ли он их произнести, он просто говорил, и все…
«Как все нормальные люди…»
— Что ты хочешь мне показать? — Кажется, комбат знал ответ. Он знал его заранее, еще не успев задать вопрос, но какая-то часть его сознания гнала эту мысль от себя, потому что ответ таил в себе что-то недоброе.
— Там. — Ваня дернул подбородком.
— Там… Что? — Во рту у Ластычева пересохло, он бы сейчас с удовольствием напился воды из Барского колодца, но еще больше ему хотелось курить.
— ОНО.
Ваня улыбнулся и пошел вперед, и Ластычев, боясь выпустить его руку, пошел следом.
* * *
Двенадцать часов сорок минут. Аэродром «Дракино».Севастьянов провел совещание быстро, он разложил на столе карту и поставил перед каждым командиром конкретную задачу. Воинские части складывались в тугое кольцо, обнимавшее загадочное ПЯТНО на расстоянии пяти километров от его границы.
— Что будем делать с Окой? — спросил полковник Серебров, командовавший частями Тульской дивизии ВДВ.
Синяя лента реки извивалась вдоль северо-восточного края ПЯТНА, но нигде не углублялась в него. Казалось, странное ПОЛЕ остановилось перед водной преградой.
«Ока…» — Генерал задумался. Вообще-то, это не казалось ему такой уж большой проблемой. Из всех населенных пунктов, попавших в ЗОНУ, в непосредственной близости от реки стояла только деревня Бронцы, но групповое форсирование ее жителями Оки на подручных плавсредствах выглядело маловероятным.
— Поставить два кордона: здесь, со стороны Бронцев, и здесь. — Он ткнул пальцем в зелень, обозначавшую на карте лес. В этом месте река отклонялась вправо и уходила дальше, на север, а граница пятна, напротив, загибалась влево. — Думаю, этого будет достаточно. Попросим коллег из управления МВД Тульской области (правый берег Оки относился к тулякам) проявить бдительность. Пусть задерживают всех незнакомых и подозрительных. Еще вопросы?
Офицеры молчали.
— Полковник, — обратился генерал к Сереброву, — у ваших людей будет своя, особая, задача.
Серебров кивнул, по-другому и быть не могло — у десантников всегда особые задачи.
— Товарищи офицеры!.. Если вопросов больше нет, прошу отбыть к вверенным вам воинским подразделениям и выдвинуться к местам временной дислокации, обозначенной согласно моим приказам.
Генерал поднял руки, как дирижер, выдерживая паузу перед началом увертюры. Все замерли. Севастьянов громко хлопнул и потер ладони:
— По местам!
Капитан Некрасов открыл двери аэроклуба, и офицеры, возбужденно переговариваясь на ходу, устремились к выходу. Севастьянов кивнул Сереброву и склонился над картой.
— От вас, полковник, требуется создать мобильные группы и рассредоточить их по всему периметру ЗОНЫ. Учитывая особенности местности и количество бойцов, я не требую, чтобы они находились в пределах прямой видимости друг от друга, но оцепление должно быть максимально плотным. Любые попытки проникновения — как в ту, так и в другую сторону— абсолютно исключены. Лично вы займете позицию ближе к Ферзикову и заодно проконтролируете действия частей Калужского гарнизона. Поставьте их на пяти километрах от барьера. Звонить туда я не буду, отдам письменный приказ, наделяющий вас всеми необходимыми полномочиями. И вы, кстати, тоже — проследите, чтобы никаких раций и передатчиков. Связь — только через посыльных. Понимаю, что в таких условиях командовать нелегко, но ведь мы с вами знаем, что легкие пути никогда не бывают правильными.
Серебров молча слушал генерала, на его лице не отражалось никаких эмоций, не было даже легкого удивления, словно в последний раз он оцеплял территорию, на которую приземлилась летающая тарелка, не далее как на прошлой неделе.
— Сейчас я подпишу приказ…
Перед генералом возник чистый лист бумаги и ручка. На то, чтобы искать пишущую машинку или работающий компьютер, не было времени. Некрасов положил бумагу, молча кивнул и отступил от стола.
Севастьянов сел и стал что-то писать — крупным размашистым почерком.
— Вы, наверное, уже знаете, — как бы между делом сказал Севастьянов, — капитана с его головорезами я забираю себе. Справитесь без него?
Повисло молчание, этот момент был неловким для всех — и для Сереброва, и для Некрасова.
Полковник пожал плечами:
— Мои люди тоже не из института благородных девиц. Я в них уверен.
— Ну вот и отлично.
Севастьянов поставил подпись, достал из кармана личную печать, подул на нее и оттиснул в углу листа.
— Походная канцелярия, — прокомментировал он, складывая бумагу и вручая ее Сереброву.
Тот не улыбнулся, сложил приказ и сунул в нагрудный карман.
— Разрешите идти?
— Так точно, идите. Удачи, полковник. Когда дверь за Серебровым закрылась, генерал кивнул Некрасову:
— Капитан! Пригласите, пожалуйста, эту женщину… Залину Александровну.
— Ну что? — Севастьянов потер в нетерпении руки. — Фигуры расставлены. Центр связи будет здесь, в Дракине. Полагаю, это достаточное расстояние… Я имею в виду — достаточное для того, чтобы считать его безопасным.
Плиева согласно кивнула.
— Наверное. В Серпухове и Протвине средства связи работают в обычном режиме, и ничего пока не случилось. Думаю, вы правы.
— Ну и что прикажете делать дальше?
— Хм… Ждать.
— Ждать чего? Пока эта штука отключится?
— Наверное.
— А если у нее там электричества… или чего-нибудь еще, не важно — на двести лет вперед? Что тогда? Залина покачала головой:
— Не думаю. Мне кажется, поле пропадет очень скоро.
— Вот как? И почему же вам так кажется? Поделитесь со стариком своими соображениями.
Залина задумалась. Действительно, что она могла сказать? На чем она основывалась? На интуиции? Но Севастьянов не может командовать, полагаясь только на интуицию Залины Александровны Плиевой, будь она даже восьми пядей во лбу. Это было бы смешно. И все-таки… Интуиция еще ни разу ее не подводила. Она решилась и стала потихоньку выкладывать свои соображения, даже скорее не соображения, а предчувствия.
— Видите ли, генерал… Я по-прежнему исхожу из того, что у НИХ (это тоже было загадкой — кто такие эти ОНИ?) нет намерений нас уничтожить. По крайней мере, прямо сейчас. В пользу этого говорят два факта. Во-первых, выбор места. Как вы сами заметили, он не очень-то удачен для вторжения. А во-вторых… Меня смущает ограниченность поля. Ведь, насколько я понимаю, на Земле не существует технологий, которые позволяли бы ограничивать его распространение. Но по опыту со спутником мы знаем, что энергия, заключенная в ОБЪЕКТЕ, колоссальна. Мне кажется, ОНО могло бы установить другие границы, куда более обширные. Нет, вы знаете, складывается впечатление, что…
— ОНИ нам подыгрывают? — закончил за нее генерал. Плиева посмотрела на него с восхищением. Именно это она и хотела сказать. Она кивнула.
— Подыгрывают или просто играют с нами, как кот — с наполовину задушенной мышью? — уточнил Севастьянов.
— Подыгрывают. Это не смахивает на игру.
— Почему я так сказал? — продолжал генерал. — Меня это тоже сильно волнует. Предположим, что поле внезапно исчезло. Тогда я набираю штурмовую группу, — он через плечо кивнул в сторону двери, за которой стоял Некрасов, и Плиева поняла, какая на самом деле роль отводится капитану и его подчиненным — быть первыми, — и веду ее на поиски этой самой хреновины. А она, почувствовав присутствие людей, вдруг — РАЗ! И снова включается. Простая уловка. Военная хитрость. Заманивает к себе. Это я называю игрой, как кошка с мышкой.