Страница:
— а Кожухов улыбается, знает батин ответ. «Разберёшься! — батя трахнул кулаком по столу. — Сам вылезай, прыгай в море, а людей спасай!» Вот примерно такая и здесь была обстановка, что не знаешь, кого спасать первым: чуть не в каждом окне люди, и каждый только на тебя надеется. Раздумывать некогда, я полез на седьмой, где одна женщина на шторе висела, а другая с подоконника ноги свесила и кричит. Снял я их, а потом… Как снял? Обыкновенно, сначала одну, потом другую… Подробности тебе… Сначала со шторы, она руками намертво в ту тряпку вцепилась, я одной рукой её за талию, а другой штору осколком стекла перерезал. Трехколенка широкая, почти полметра, так что я ту женщину, а она, слава богу, худенькая была, легко на ступеньку поставил, а дальше она с помощью Саньки Лиховца спускалась. За ней потом снял вторую… нет, ни той, ни другой фамилии не знаю… вторая средних лет, покрупнее, лицо от дыма чёрное, родной муж не узнает. Плохо её снимал, боялась, а между тем дверь из комнаты в коридор совсем прогорела, шкафы, бумаги занялись — температурка, давай, говорю, милая, быстрее, нам с тобой здесь делать нечего. Дрожит вся, трясётся, но жить хочется, поставила ногу на ступеньку, а снизу Санька: ставь, говорит, другую, не бойся, я держу! И так она спускалась, он её ноги переставлял со ступеньки на ступеньку. А пока он спускал, я подтянул на верёвке штурмовку, закинул её на восьмой и оттуда ещё снял одного…
Потом ещё штурмовки принесли, стали спасать с верхних этажей. Технология здесь простая: залезаешь по трехколенке на шестой этаж, тебе подают штурмовку, цепляешь её за подоконник седьмого этажа, залезаешь — ну, остальное вроде бы должно быть ясно, дело техники, как говорят в футболе… Нет, тушили мы потом, сначала только сасали. Сколько? Точно скажу: шестнадцать человек, это мы потом, когда вместе собрались, подсчитали. А больше ничего интересного, ей-богу, не пытай, что знал, то сказал.
Добавление капитана Рагозина к рассказу старшего сержанта Лаврова
— Он тебе самого интересного не рассказал! Я тогда уже штаб развернул, меня на части разрывали, начальство со всего города прибыло, но хоть уголком глаза, а смотрел, такое не часто увидишь. Дело было так. К окнам, которые над козырьком центрального входа, автолестнице не добраться — ступени от входа вниз идут, машине никак не развернуться. Так что на этой вертикали спасать можно было только с козырька. Про первых Лавров тебе рассказал, а про двоих человек с девятого этажа, которые готовились прыгать, промолчал. А медаль, между прочим, ему именно за этих двоих дали! Они стояли на подоконнике девятого, мужчина и женщина, их фамилии можно установить, из скульптурной мастерской, кажется. Как сейчас вижу: мужчина одной рукой держится за раму, другой женщину обнимает, оба кричат, вот-вот прыгнут… Знаешь, иные так и поступают — лучше об асфальт, чем гореть, не выдерживает человеческая психика. А на этой вертикали между седьмым и девятым этажами окон нет, есть только декоративный карнизик чуть повыше седьмого. И вот что эти ребята придумали: Лавров вскарабкался на карнизик, встал во весь рост к забросил штурмовку на девятый — удлинил её, можно так сказать, своим телом! За ним поднялся и Лиховец, полез, как циркач, на штурмовку, поднялся к тем двоим и стал их осторожно спускать. Цирковой трюк, но без страховки! Представляешь? Стоит на узком карнизике Лавров, как живая кариатида, на вытянутых руках держит штурмовку, по ней спускаются люди, с нижней ступеньки переступают на плечи Лаврова и по нему сползают вниз… Не видел бы своими глазами, ни за что бы не поверил. А ведь было, было! Из того, что видел на Большом Пожаре, сильнее всего и врезалось в память: кариатида-Лавров, Вася, когда тебя на крышу поднимал, и Коля Клевцов с его цепочкой.
Рассказ сержанта Володи Никулькина, записанный с его слов Ольгой
— Вы, Ольга Николаевна, восторженный человек: Лавров герой, Лиховец герой… Какие они герои, мы просто свою зарплату отрабатываем. А вот лавровый венок, так и запишите, нужно надеть на лысину Ивана Иваныча Потапенко. Можете сами расколоть Нефертити, он сейчас на пенсии «козла» забивает, а но хотите его от «козла» отрывать — пожалуйста, расскажу. На стоянке у правого крыла Дворца было штук шесть-семь машин, один «Жигуль», помню, ещё без номера, новорожденый, да и остальные машины при нашей бережливости ещё до внуков побегали бы. Но автолестница не коляска, ей простор нужен. В докладных было написано, будто лейтенант сказал: «Сбрасывай их к чёртовой бабушке!», но если по секрету, строго между вами, то сказано было истинно по-русски, лично я, как человек, воспитанный на книгах Тургенева, не берусь даже воспроизвести. У Нефертити глаза шарами: как это
— сбрасывай, а кто собственникам машин платить денежки будет? Тогда лейтенант коротко и ясно, что не всякий интеллигент поймёт, повторил задачу, Нефертити усвоил, с ходу рванул и расчистил стоянку от машин. Потом много шуму было, Нефертити даже похудел, пока не наступил полный хеппи-энд: полковник отбил и лейтенанта и Нефертити — Госстрах оплатил.
Теперь про нашу тридцатиметровку. Вот публика думает, что раз от земли до девятого этажа как раз тридцать метров, то лестница до него и достанет. А где, спрашивается, геометрия, Эвклид и Лобачевский? Училась публика в школе или она на уроках в морской бой играла? Лестницу-то не установишь вертикально, а максимум под углом 75 градусов, то есть от силы на высоту восьмого этажа. Вот в столице, говорят, есть шестидесятидвухметровка, такая, как в картине «Безумный, безумный и ещё раз безумный мир» — помните, она вращалась, и люди с неё слетали, очень смешная ситуация для зрителя, уплатившего полтинник. Так будь у нас та лестница или хотя бы пятидесятиметровка, а она через пятнадцать минут приехала, мы бы с ходу поснимали кучу народу.
Прошу прощения за уход в сторону, продолжаю про Потапенко. У Ивана, может, крупные нелады с юмором, но зато дело своё он знает лучше любого профессора: в одну минуту привёл в устойчивое рабочее положение лестницу и за полминуты запустил колена к небу, откуда я вынес на свежий воздух одну красивую даму.
Слева, в трех метрах, кричал из окна мужчина, фамилию но спросил, документов не смотрел; ору в переговорное устройство Потапенко — двигай меня к этому товарищу, а Потапенко руками машет — запрещено по наставлению маневрировать лестницей с находящимися на ней людьми, ибо люди, в данном случае я, могут невзначай сорваться и откинуть сандалии; я ему несколько слов, он сманеврировал, и я принял этого мужчину, которого уже хорошо припекло… Дальше было однообразно и для вас, Ольга Николаевна, скучно: маневрировали, снимали людей, лезли в помещения и прочее. Не скучно?.. Помню, из одного окна дым столбом, штора свисает, а на шторе, как груша, девчонка лет шестнадцати, чёрная, что негритянка, из последних сил держится. Я её подхватил, поставил на лестницу, а она: «Это я вам звонила, я Валя! Чего уставился? Люди там, в соседнем зале!» Я-то уставился на неё потому, что волосы у неё обгорели, но молчу, киваю, работаю стволом в окно, включаюсь в КИП и лезу в помещение. «По дыму» работать — последнее дело, нужно очаг горения найти, а как его найдёшь, если ни черта не видно? Пробираюсь в коридор — мама родная, лучше бы я с тобой дома сидел и смотрел телевизор! С фонарём в шаге ничего не видно — дым да огонь, и с какой стороны тот зал — спросить забыл. Зачернил стену, пол — это у нас так говорят, значит стволом прошёлся, водой смочил, шаг-другой, вижу дверь. Толкаю — закрыта, стучусь — молчат; значит, мне в другую сторону, что ли? А вдруг не слышат? Ковырнул ломиком, выбил дверь, влетаю, закрываю за собой, чтоб дым не впустить — а у двух окон расположился, ждёт меня не дождётся целый коллектив художественной самодеятельности: шесть или, не помню, семь девочек в сарафанчиках с лентами и молодой удалец в красных сапогах, волосы льняные — Лель из сказки! Я их хвалю, что дверь не открывали и дыму не напустили, ломиком осторожно вырываю оконную раму и ору во все лёгкие, чтобы мне лестницу побыстрей подали. Подают, прикалываю Валиным подружкам и Лелю готовиться к спуску, девочек выстраиваю — и тут мой удалец прыг на подоконник! Я его за шиворот: женщин вперёд! А он в крик, он — солист, он
— фигура! Пришлось эту фигуру силой сдёрнуть с подоконника и кое-что ей объяснить — коротко, но вразумительно. Я потом его в эстрадном концерте видел, хорош, сукин сын, лихо отплясывал, девчонки обмирали… Ну, спустил я на лестницу девочек, потом удальца, а там, внизу, их в одеяла закутали, и больше я с лестницы не работал, пошёл в КИПе по коридору лейтенанта искать, очень по нему соскучился…
Рассказ бывшего лейтенанта, а ныне капитана Гулина, записанный с его слов Ольгой.
— Ты у нас своя, с тобой можно без экивоков: поначалу я малость струхнул. Ну, не в том смысле, что за себя боялся, а потому, что такого пожара никогда не видел и как тушить его, пока что имел весьма слабое представление. Первое впечатление: не потушить нам его, «отстоим» Дворец до самого фундамента. Дымовая труба — твой Дворец, по лифтовому хозяйству и лестничным клеткам дым с воем идёт, а за ним огонь, в считанные минуты получается типичный ад. Вот почему мы их так не любим — высотки.
У меня хватило ума понять, что силами одного караула помешать распространению огня я не смогу, а раз так, до прибытия главных сил моя задача: объявить пожару номер 5, спасать людей и произвести глубокую разведку. Послал Колю Лаврова на козырёк, Ивана Потапенко с Володей Никулькиным на правое крыло, часть людей — прокладывать рукавные линии и обеспечивать воду, а семерых газодымозащитников и связного Гришу повёл через центральный вход в разведку. Так что пошли мы не с голыми руками, наше оружие — стволы были с нами, да ещё ломики и топоры, без них в пожаре делать нечего. На первых четырех этажах людей уже не было — выбежали, а пятый — ловушка! Не знаю, сбежал ли кто с пятого вниз, потому что весь лифтовой холл, куда выходят оба коридора — в сплошном огне: обшивка лифтов и холла, покрытие полов — синтетика, все горело синим пламенем; как потом узнали, на левой и правой лестничных клетках было практически то же самое. Помял ногой рукава — полные, есть вода, не подвели мои орлы! Дали мы из двух стволов, зачернили по-быстрому и разделились: я с тремя направо, Дед с тремя налево. Что Дед там делал — пусть сам тебе доложит, но ситуация у нас была похожая, вплоть до деталей: пейзаж из кошмарного сна. Даже не огонь в коридоре, а круговерть, будто он, коридор, круглый, как туннель в метро, и пламя охватило его круговое — с чёрным дымом внутри. Это вот почему получилось: стены в синтетических финских обоях, потолки подвесные декоративные — из пластика, полы лаком покрыты, дорожками — тоже хорошо горит вся эта дрянь, и дым от неё не такой, как от дерева, а ядовитый, без КИПа в таком дыму три вдоха сделаешь — и отключился… Вот палас у тебя под ногами… Знаешь, сколько ядовитых газов он даёт при сгорании? Около сотни, и от каждого можно запросто убраться из этого мира. Ну, думаю, берегись четвёртый этаж, на пятый я водички жалеть не буду…
Теперь тебе важно понять, почему я из всех своих сорвиголов больше всего лелею и холю именно газодымозащитников. Не один я — все мы, кто на боевой работе. Вот поинтересуйся у Деда, кого он брал в своё отделение: сказать смелых — мало, смекалистых — не только, сильных — недостаточно! Все эти качества, да ещё вдвойне — это и будет газодымозащитник. Полковник своих дежурных по городу гвардией называет, да я теперь и сам дежурный, но лучше бы он гвардией называл не нас, а газодымозащитников. Они — разведка, они всегда первыми в огонь лезут и последними из него выходят… если их не выносят. Ты Деда про подвалы расспроси, про пожар на Демьяновских складах; таких, как Дед, нынче днём с фонарём не найдёшь, хотя из молодых хорош этот прохвост Уленшпигель. Шкуру ему спущу! Вчера только сел за обед, звонок, жена трубку снимает, в лице меняется: Никулькин звонит, горит!», я за трубку — что горит? «Душа горит, товарищ капитан, по пятому номеру! Сын родился, обмыть надо, сами приедете или выслать за вами автолестницу?» Так я о газодымозащитниках. Дед в маске работать не любил, только с загубником, чтобы лицо было открыто, потому что у него была феноменальная способность определять очаг пожара щекой: какая щека больше нагревается, с той стороны и огонь. Мы многие так делаем, но, бывает, ошибаемся, а Дед на моей памяти — ни разу. А как в дыму ориентировался! Васька тоже хороший пожарный, но до Деда он ещё не дотянул, у Деда талант был. Ладно, о нем пока хватит. Стали мы проходить коридор… Температура — уши в трубочку сворачиваются, на боевках капрон закипает, работать можно исключительно ползком. Зачернили вокруг себя и внизу, легли на пол с Витькой Коротковым, водим стволами, а сзади двое нас поливают — без этого и полминуты не выдержали бы, да так поливают, что от нас пар столбом. Проходим несколько метров — и в помещения, есть ли кто живой: дверь открыта — значит, вряд ли, задохнутся в дыму, а ежели закрыта — стучим, не открывают — вышибаем. Одних выносим, других выводим на лестничную клетку, а там уже врачи из «Скорой»… По-настоящему, Ольга, в том коридоре запомнился такой случай. Вышибли одну дверь — она уже занялась, прогорала, вот-вот дым ворвётся через прогар в помещение, а там зал большой, студия народного творчества с выставкой, и людей в этом зале человек пятнадцать, а то и больше. Дверь за собой прикрыли, но знаем, что не надолго это прикрытие, следует спешить. Дыму там уже было порядочно, хотя окна они выбили и все у окон столпились — дышать. Скажу тебе, Ольга, как много от человека зависит: никакой паники, хотя большинство — женщины. И женщина же руководит: твоя, знаю, приятельница — Лидия Никитична Горенко. Докладывает, так, мол, и так, здесь сотрудники и посетители, подскажите, как быть дальше. Я — в окно: вижу, силы подходят, разворачиваются, а автолестницы пока нет, не прибыла. Потапенко с другой стороны работает, да и у него, наверное, своих дел по горло. Словом, решаю людей выводить через коридор на лестничную клетку, но одно дело одного-двоих вывести, и совсем другое — такую массу. Ладно, рискую, а что ещё делать? И тут Лидия Никитична ко мне бросается: резьбу, говорит, спасите, резьба, говорит, семнадцатого века, цены ей нет, потомки не простят и прочее. Я ей — в окно сбрасывайте, она — нет, разобьётся, а без резьбы, говорит, никуда не пойду. Посмотрел я ей в глаза и понял — не пойдёт, сгорит вместе с этой резьбой. Ладно. Хватайте, кричу, кто что может, только в одну руку, второй будете прижимать ко рту и носу мокрый платок, или рукав оторвите — вот вода из ствола, смачивайте быстро! Выстроил я их гуськом, сам взял какого-то деревянного старика под мышку и дал ЦУ: как выйдем в коридор, вдохнуть предварительно поглубже и бежать со всех ног направо к холлу. Впереди Гриша, я — замыкающий. Вывели, только одна женщина споткнулась, расшиблась обо что-то, её я на плечах…
А попутно был такой важный эпизод, он в описание пожара вошёл, но как причина пожара, двумя строчками, а тебе нужно знать подробнее. Вышибаем мы одну дверь, а оттуда орут: «Закрывайте за собой, дьяволы!» Вбегаем и видим такую картину: за столом сидит мужик, наливает в стакан чай из термоса, а в углу, прикрытый тряпьём, кто-то лежит — нехорошо лежит, глаз у нас намётанный; окно, как почти везде, выбито, задувает ветерок со снегом, но мужик — это вахтёр оказался, по фамилии Петров, предусмотрительно укутался в драный дворницкий тулуп. Я велел доложить, кто есть кто. Докладывает: вот этот самый бедолага, кто в углу лежит, пол в коридоре циклевал, в порядке отдыха перекурил, а окурок выбросил, и попал, видать, тот окорок в нишу, куда уборщицы прячут всякое вредное барахло, вроде тряпок и бутылок с химикатами. Вот и заполыхало, а он вместо того, чтобы «караул» кричать, сам стал тушить, пока его по прихватило; на крик люди выбежали, похватали огнетушители, только огнетушители для такого пламени — слону дробинка, момент загорания-то упустили… А пока сообразили и догадались в 01 позвонить, прошло но его, Петрова, словам минут десять, а то и пятнадцать, вот и убежал огонь на верхние этажи… А ты знаешь, как огонь по этой чёртовой химии бежит? Со скоростью пятьсемь метров в секунду, догони его!
— Ну а потом, — закончил Гулин, — много всего было, пусть твой Вася излагает, ему виднее, он после меня РТП стал. Да и про моих ребят он все знает, мы ведь рядышком три недели в госпитале валялись, о чем только ни вспоминали…
КТО ВИНОВАТ ?
(Рассказывает Ольга)
Потом ещё штурмовки принесли, стали спасать с верхних этажей. Технология здесь простая: залезаешь по трехколенке на шестой этаж, тебе подают штурмовку, цепляешь её за подоконник седьмого этажа, залезаешь — ну, остальное вроде бы должно быть ясно, дело техники, как говорят в футболе… Нет, тушили мы потом, сначала только сасали. Сколько? Точно скажу: шестнадцать человек, это мы потом, когда вместе собрались, подсчитали. А больше ничего интересного, ей-богу, не пытай, что знал, то сказал.
Добавление капитана Рагозина к рассказу старшего сержанта Лаврова
— Он тебе самого интересного не рассказал! Я тогда уже штаб развернул, меня на части разрывали, начальство со всего города прибыло, но хоть уголком глаза, а смотрел, такое не часто увидишь. Дело было так. К окнам, которые над козырьком центрального входа, автолестнице не добраться — ступени от входа вниз идут, машине никак не развернуться. Так что на этой вертикали спасать можно было только с козырька. Про первых Лавров тебе рассказал, а про двоих человек с девятого этажа, которые готовились прыгать, промолчал. А медаль, между прочим, ему именно за этих двоих дали! Они стояли на подоконнике девятого, мужчина и женщина, их фамилии можно установить, из скульптурной мастерской, кажется. Как сейчас вижу: мужчина одной рукой держится за раму, другой женщину обнимает, оба кричат, вот-вот прыгнут… Знаешь, иные так и поступают — лучше об асфальт, чем гореть, не выдерживает человеческая психика. А на этой вертикали между седьмым и девятым этажами окон нет, есть только декоративный карнизик чуть повыше седьмого. И вот что эти ребята придумали: Лавров вскарабкался на карнизик, встал во весь рост к забросил штурмовку на девятый — удлинил её, можно так сказать, своим телом! За ним поднялся и Лиховец, полез, как циркач, на штурмовку, поднялся к тем двоим и стал их осторожно спускать. Цирковой трюк, но без страховки! Представляешь? Стоит на узком карнизике Лавров, как живая кариатида, на вытянутых руках держит штурмовку, по ней спускаются люди, с нижней ступеньки переступают на плечи Лаврова и по нему сползают вниз… Не видел бы своими глазами, ни за что бы не поверил. А ведь было, было! Из того, что видел на Большом Пожаре, сильнее всего и врезалось в память: кариатида-Лавров, Вася, когда тебя на крышу поднимал, и Коля Клевцов с его цепочкой.
Рассказ сержанта Володи Никулькина, записанный с его слов Ольгой
— Вы, Ольга Николаевна, восторженный человек: Лавров герой, Лиховец герой… Какие они герои, мы просто свою зарплату отрабатываем. А вот лавровый венок, так и запишите, нужно надеть на лысину Ивана Иваныча Потапенко. Можете сами расколоть Нефертити, он сейчас на пенсии «козла» забивает, а но хотите его от «козла» отрывать — пожалуйста, расскажу. На стоянке у правого крыла Дворца было штук шесть-семь машин, один «Жигуль», помню, ещё без номера, новорожденый, да и остальные машины при нашей бережливости ещё до внуков побегали бы. Но автолестница не коляска, ей простор нужен. В докладных было написано, будто лейтенант сказал: «Сбрасывай их к чёртовой бабушке!», но если по секрету, строго между вами, то сказано было истинно по-русски, лично я, как человек, воспитанный на книгах Тургенева, не берусь даже воспроизвести. У Нефертити глаза шарами: как это
— сбрасывай, а кто собственникам машин платить денежки будет? Тогда лейтенант коротко и ясно, что не всякий интеллигент поймёт, повторил задачу, Нефертити усвоил, с ходу рванул и расчистил стоянку от машин. Потом много шуму было, Нефертити даже похудел, пока не наступил полный хеппи-энд: полковник отбил и лейтенанта и Нефертити — Госстрах оплатил.
Теперь про нашу тридцатиметровку. Вот публика думает, что раз от земли до девятого этажа как раз тридцать метров, то лестница до него и достанет. А где, спрашивается, геометрия, Эвклид и Лобачевский? Училась публика в школе или она на уроках в морской бой играла? Лестницу-то не установишь вертикально, а максимум под углом 75 градусов, то есть от силы на высоту восьмого этажа. Вот в столице, говорят, есть шестидесятидвухметровка, такая, как в картине «Безумный, безумный и ещё раз безумный мир» — помните, она вращалась, и люди с неё слетали, очень смешная ситуация для зрителя, уплатившего полтинник. Так будь у нас та лестница или хотя бы пятидесятиметровка, а она через пятнадцать минут приехала, мы бы с ходу поснимали кучу народу.
Прошу прощения за уход в сторону, продолжаю про Потапенко. У Ивана, может, крупные нелады с юмором, но зато дело своё он знает лучше любого профессора: в одну минуту привёл в устойчивое рабочее положение лестницу и за полминуты запустил колена к небу, откуда я вынес на свежий воздух одну красивую даму.
Слева, в трех метрах, кричал из окна мужчина, фамилию но спросил, документов не смотрел; ору в переговорное устройство Потапенко — двигай меня к этому товарищу, а Потапенко руками машет — запрещено по наставлению маневрировать лестницей с находящимися на ней людьми, ибо люди, в данном случае я, могут невзначай сорваться и откинуть сандалии; я ему несколько слов, он сманеврировал, и я принял этого мужчину, которого уже хорошо припекло… Дальше было однообразно и для вас, Ольга Николаевна, скучно: маневрировали, снимали людей, лезли в помещения и прочее. Не скучно?.. Помню, из одного окна дым столбом, штора свисает, а на шторе, как груша, девчонка лет шестнадцати, чёрная, что негритянка, из последних сил держится. Я её подхватил, поставил на лестницу, а она: «Это я вам звонила, я Валя! Чего уставился? Люди там, в соседнем зале!» Я-то уставился на неё потому, что волосы у неё обгорели, но молчу, киваю, работаю стволом в окно, включаюсь в КИП и лезу в помещение. «По дыму» работать — последнее дело, нужно очаг горения найти, а как его найдёшь, если ни черта не видно? Пробираюсь в коридор — мама родная, лучше бы я с тобой дома сидел и смотрел телевизор! С фонарём в шаге ничего не видно — дым да огонь, и с какой стороны тот зал — спросить забыл. Зачернил стену, пол — это у нас так говорят, значит стволом прошёлся, водой смочил, шаг-другой, вижу дверь. Толкаю — закрыта, стучусь — молчат; значит, мне в другую сторону, что ли? А вдруг не слышат? Ковырнул ломиком, выбил дверь, влетаю, закрываю за собой, чтоб дым не впустить — а у двух окон расположился, ждёт меня не дождётся целый коллектив художественной самодеятельности: шесть или, не помню, семь девочек в сарафанчиках с лентами и молодой удалец в красных сапогах, волосы льняные — Лель из сказки! Я их хвалю, что дверь не открывали и дыму не напустили, ломиком осторожно вырываю оконную раму и ору во все лёгкие, чтобы мне лестницу побыстрей подали. Подают, прикалываю Валиным подружкам и Лелю готовиться к спуску, девочек выстраиваю — и тут мой удалец прыг на подоконник! Я его за шиворот: женщин вперёд! А он в крик, он — солист, он
— фигура! Пришлось эту фигуру силой сдёрнуть с подоконника и кое-что ей объяснить — коротко, но вразумительно. Я потом его в эстрадном концерте видел, хорош, сукин сын, лихо отплясывал, девчонки обмирали… Ну, спустил я на лестницу девочек, потом удальца, а там, внизу, их в одеяла закутали, и больше я с лестницы не работал, пошёл в КИПе по коридору лейтенанта искать, очень по нему соскучился…
Рассказ бывшего лейтенанта, а ныне капитана Гулина, записанный с его слов Ольгой.
— Ты у нас своя, с тобой можно без экивоков: поначалу я малость струхнул. Ну, не в том смысле, что за себя боялся, а потому, что такого пожара никогда не видел и как тушить его, пока что имел весьма слабое представление. Первое впечатление: не потушить нам его, «отстоим» Дворец до самого фундамента. Дымовая труба — твой Дворец, по лифтовому хозяйству и лестничным клеткам дым с воем идёт, а за ним огонь, в считанные минуты получается типичный ад. Вот почему мы их так не любим — высотки.
У меня хватило ума понять, что силами одного караула помешать распространению огня я не смогу, а раз так, до прибытия главных сил моя задача: объявить пожару номер 5, спасать людей и произвести глубокую разведку. Послал Колю Лаврова на козырёк, Ивана Потапенко с Володей Никулькиным на правое крыло, часть людей — прокладывать рукавные линии и обеспечивать воду, а семерых газодымозащитников и связного Гришу повёл через центральный вход в разведку. Так что пошли мы не с голыми руками, наше оружие — стволы были с нами, да ещё ломики и топоры, без них в пожаре делать нечего. На первых четырех этажах людей уже не было — выбежали, а пятый — ловушка! Не знаю, сбежал ли кто с пятого вниз, потому что весь лифтовой холл, куда выходят оба коридора — в сплошном огне: обшивка лифтов и холла, покрытие полов — синтетика, все горело синим пламенем; как потом узнали, на левой и правой лестничных клетках было практически то же самое. Помял ногой рукава — полные, есть вода, не подвели мои орлы! Дали мы из двух стволов, зачернили по-быстрому и разделились: я с тремя направо, Дед с тремя налево. Что Дед там делал — пусть сам тебе доложит, но ситуация у нас была похожая, вплоть до деталей: пейзаж из кошмарного сна. Даже не огонь в коридоре, а круговерть, будто он, коридор, круглый, как туннель в метро, и пламя охватило его круговое — с чёрным дымом внутри. Это вот почему получилось: стены в синтетических финских обоях, потолки подвесные декоративные — из пластика, полы лаком покрыты, дорожками — тоже хорошо горит вся эта дрянь, и дым от неё не такой, как от дерева, а ядовитый, без КИПа в таком дыму три вдоха сделаешь — и отключился… Вот палас у тебя под ногами… Знаешь, сколько ядовитых газов он даёт при сгорании? Около сотни, и от каждого можно запросто убраться из этого мира. Ну, думаю, берегись четвёртый этаж, на пятый я водички жалеть не буду…
Теперь тебе важно понять, почему я из всех своих сорвиголов больше всего лелею и холю именно газодымозащитников. Не один я — все мы, кто на боевой работе. Вот поинтересуйся у Деда, кого он брал в своё отделение: сказать смелых — мало, смекалистых — не только, сильных — недостаточно! Все эти качества, да ещё вдвойне — это и будет газодымозащитник. Полковник своих дежурных по городу гвардией называет, да я теперь и сам дежурный, но лучше бы он гвардией называл не нас, а газодымозащитников. Они — разведка, они всегда первыми в огонь лезут и последними из него выходят… если их не выносят. Ты Деда про подвалы расспроси, про пожар на Демьяновских складах; таких, как Дед, нынче днём с фонарём не найдёшь, хотя из молодых хорош этот прохвост Уленшпигель. Шкуру ему спущу! Вчера только сел за обед, звонок, жена трубку снимает, в лице меняется: Никулькин звонит, горит!», я за трубку — что горит? «Душа горит, товарищ капитан, по пятому номеру! Сын родился, обмыть надо, сами приедете или выслать за вами автолестницу?» Так я о газодымозащитниках. Дед в маске работать не любил, только с загубником, чтобы лицо было открыто, потому что у него была феноменальная способность определять очаг пожара щекой: какая щека больше нагревается, с той стороны и огонь. Мы многие так делаем, но, бывает, ошибаемся, а Дед на моей памяти — ни разу. А как в дыму ориентировался! Васька тоже хороший пожарный, но до Деда он ещё не дотянул, у Деда талант был. Ладно, о нем пока хватит. Стали мы проходить коридор… Температура — уши в трубочку сворачиваются, на боевках капрон закипает, работать можно исключительно ползком. Зачернили вокруг себя и внизу, легли на пол с Витькой Коротковым, водим стволами, а сзади двое нас поливают — без этого и полминуты не выдержали бы, да так поливают, что от нас пар столбом. Проходим несколько метров — и в помещения, есть ли кто живой: дверь открыта — значит, вряд ли, задохнутся в дыму, а ежели закрыта — стучим, не открывают — вышибаем. Одних выносим, других выводим на лестничную клетку, а там уже врачи из «Скорой»… По-настоящему, Ольга, в том коридоре запомнился такой случай. Вышибли одну дверь — она уже занялась, прогорала, вот-вот дым ворвётся через прогар в помещение, а там зал большой, студия народного творчества с выставкой, и людей в этом зале человек пятнадцать, а то и больше. Дверь за собой прикрыли, но знаем, что не надолго это прикрытие, следует спешить. Дыму там уже было порядочно, хотя окна они выбили и все у окон столпились — дышать. Скажу тебе, Ольга, как много от человека зависит: никакой паники, хотя большинство — женщины. И женщина же руководит: твоя, знаю, приятельница — Лидия Никитична Горенко. Докладывает, так, мол, и так, здесь сотрудники и посетители, подскажите, как быть дальше. Я — в окно: вижу, силы подходят, разворачиваются, а автолестницы пока нет, не прибыла. Потапенко с другой стороны работает, да и у него, наверное, своих дел по горло. Словом, решаю людей выводить через коридор на лестничную клетку, но одно дело одного-двоих вывести, и совсем другое — такую массу. Ладно, рискую, а что ещё делать? И тут Лидия Никитична ко мне бросается: резьбу, говорит, спасите, резьба, говорит, семнадцатого века, цены ей нет, потомки не простят и прочее. Я ей — в окно сбрасывайте, она — нет, разобьётся, а без резьбы, говорит, никуда не пойду. Посмотрел я ей в глаза и понял — не пойдёт, сгорит вместе с этой резьбой. Ладно. Хватайте, кричу, кто что может, только в одну руку, второй будете прижимать ко рту и носу мокрый платок, или рукав оторвите — вот вода из ствола, смачивайте быстро! Выстроил я их гуськом, сам взял какого-то деревянного старика под мышку и дал ЦУ: как выйдем в коридор, вдохнуть предварительно поглубже и бежать со всех ног направо к холлу. Впереди Гриша, я — замыкающий. Вывели, только одна женщина споткнулась, расшиблась обо что-то, её я на плечах…
А попутно был такой важный эпизод, он в описание пожара вошёл, но как причина пожара, двумя строчками, а тебе нужно знать подробнее. Вышибаем мы одну дверь, а оттуда орут: «Закрывайте за собой, дьяволы!» Вбегаем и видим такую картину: за столом сидит мужик, наливает в стакан чай из термоса, а в углу, прикрытый тряпьём, кто-то лежит — нехорошо лежит, глаз у нас намётанный; окно, как почти везде, выбито, задувает ветерок со снегом, но мужик — это вахтёр оказался, по фамилии Петров, предусмотрительно укутался в драный дворницкий тулуп. Я велел доложить, кто есть кто. Докладывает: вот этот самый бедолага, кто в углу лежит, пол в коридоре циклевал, в порядке отдыха перекурил, а окурок выбросил, и попал, видать, тот окорок в нишу, куда уборщицы прячут всякое вредное барахло, вроде тряпок и бутылок с химикатами. Вот и заполыхало, а он вместо того, чтобы «караул» кричать, сам стал тушить, пока его по прихватило; на крик люди выбежали, похватали огнетушители, только огнетушители для такого пламени — слону дробинка, момент загорания-то упустили… А пока сообразили и догадались в 01 позвонить, прошло но его, Петрова, словам минут десять, а то и пятнадцать, вот и убежал огонь на верхние этажи… А ты знаешь, как огонь по этой чёртовой химии бежит? Со скоростью пятьсемь метров в секунду, догони его!
— Ну а потом, — закончил Гулин, — много всего было, пусть твой Вася излагает, ему виднее, он после меня РТП стал. Да и про моих ребят он все знает, мы ведь рядышком три недели в госпитале валялись, о чем только ни вспоминали…
КТО ВИНОВАТ ?
(Рассказывает Ольга)
Мои пожарные редко бывают единодушны — не упускают повода поспорить, но на сей раз сошлись в одном: честь и хвала Гулину, который без колебаний и сомнений объявил пожару номер пять! Вообще-то начальники караулов редко берут на себя такую ответственность: объявишь, как говорят ребята, с перепугу повышенный номер, сорвёшь со всего города силы и начальство, а пожар окажется пустяковый, трех-четырех стволов на него более чем достаточно; начальство особенно ругать не станет, разве что не слишком ласково посмотрит, а вот товарищи долго будут посмеиваться и, что ещё хуже, выражать сомнения в уровне профессионального мастерства.
Пятый номер для пожарного звучит грозно, как SOS: все, кто видит и слышит, обязаны немедленно и безоговорочно идти на помощь. С той минуты, как Гулин объявил пятый номер, к Дворцу искусств по тревоге выехали практически все пожарные машины города и близлежащих районов области, все свободные в этот день от службы офицеры и рядовые, которых удалось оповестить. Город оказался оголённым, только часть сил осталась на особо важных объектах.
Итак, все сошлись в одном: тон задал Гулин. Если бы он сначала пошёл в разведку и лишь потом объявил пожару номер пять, было бы потеряно минут десять, не меньше. Теперь, конечно, трудно определить, сколько жизней спас Гулин своим решением, но все полагают, что никак не меньше двадцати-тридцати. И это не считая того, что на те же десять минут раньше началась операция по спасению людей, находящихся в высотной части! Так что по самому большому счёту товарищи считают Гулина одним из главных героев Большого Пожара; даже нашумевшая история с собственными машинами — и та оказалась к его чести: за человеческие жизни не жаль заплатить любую цену.
— Кстати, о героях, — сказал Вася, когда я закончила читать рассказ Гулина. — За каждый пожар, на котором мы рискуем собой, кого-то надо было бы всенародно выпороть!
— Выпороть? — возмутился Дима. — Филантроп! Ремней нарезать из филейной части!
— С мёртвых не спросишь, — заметил Дед. — Тот полотёр за свой окурок расплатился сполна.
— Кто же тогда виноват? — спросила я. — Уборщицы с их тряпьём и химикатами?
— Что с них возьмёшь, — отмахнулся Слава. — Суд правильно решил: директор Дворца и главный инженер! И за уборщицами недосмотрели, и ремонт внутренних лестниц затеяли, и оповещения не обеспечили… За такое я бы их не условно, а по-настоящему наказал.
Вася покачал головой.
— Скользишь по поверхности, капитан Нилин, а жизнь, капитан Нилин, это не каток. Но будь ты верхоглядом, как справедливо заметил однажды полковник Кожухов, ты бы понял, что и окурок, и уборщицы, и лестницы, и оповещение — следствия, а не причины. Суть явления в ином, ищи её глубже.
— Если суть, то не надо было строить высотку, — твёрдо заявил Дед. — Ишь, размахались, вавилонские башни им нужны!
— Будем смотреть в глаза реальности, — сказала я, — высотки строили и будут строить, в наше время отказаться от них так же невозможно, как от сверхзвуковых скоростей. Но не надо уходить в сторону, мне важно понять, где собака зарыта. Вы как-то говорили, что в современном жилом доме при пожаре выгорает обычно одна-две квартиры, дальше огонь упирается в капитальные стены, и с ним удаётся справиться; почему же по Дворцу огонь бежал так, будто его подгоняли плёткой? И кого, как деликатно выразился Вася, за это нужно всенародно выпороть?
— Ольга сегодня красноречива и торжественна, — констатировал Дима. — Как тогда, когда нашла неизвестный автограф Горького. Докладывай, чего выкопала.
— А ведь угадал! — призналась я, раскрывая сумку. — Две прелюбопытнейшие бумаги! Первая — это письмо представителей творческой интеллигенции города на имя председателя горисполкома Агеева. Отправлено ему восемь лет и три месяца назад, то есть ровно за полтора года до Большого Пожара.
— Письмо? — Дима разочарованно пожал плечами. — Подумаешь, сапог Петра Великого, за нею в музее и гривенника не дадут.
— А если к этому письму подколота резолюция Агеева на имя Савицкого?
— Тогда другое дело, — оживился Дима. — Читай, мы все, как говорил то ли Атос, то ли Арамис, обратились в слух.
Надо дружить с секретаршами! Неискушённый человек и не подозревает, что именно секретарша, а не её шеф, может решить любое дело. Секретарша может доложить, а может промолчать, может подсказать, а может состроить такую гримасу… Секретарша — великая и ещё недостаточно исследованная сила современного общества; иной шеф бог знает что о себе думает, а на самом деле он не более чем авторучка в руках своей секретарши. О существовании этого письма я узнала из случайного разговора с Новиком, главным режиссёром народного театра; услышав, чем я занимаюсь, он рассказал о том, как «выкручивали руки пожарной охране». Два дня я рылась в архиве, но концов найти не могла, и если бы не дружески расположенная ко мне Татьяна Ивановна, секретарь председателя горисполкома, я бы так и не напала на след этого примечательного документа. Она быстро разыскала и письмо, и, что ещё важнее, ответ Савицкого.
И я прочитала вслух:
«Уважаемый Евгений Андреевич! Завершено строительство Дворца искусств — одного из крупнейших зданий подобного назначения. В десятиэтажный основной корпус и одиннадцатиэтажную высотную часть готовы въехать новосёлы — библиотека и краеведческий музей, народный театр и любительская киностудия, литературное объединение и шахматный клуб, мастерские народного творчества, самодеятельных художников, хореографические и музыкальные коллективы… Наконец-то город получит превосходный выставочный зал, кинотеатр, он же концертный зал на две тысячи мест, комфортабельные, размещённые в высотной части гостиничные номера для приезжающих на гастроли творческих коллективов… Уже сегодня дирекция Дворца готова вручить ключи новосёлам, но… как шлагбаум, будущим новосёлам преградила дорогу пожарная охрана. Вот уже третий месяц всевозможными нелепыми придирками, граничащими с издевательством, она задерживает торжественное открытие Дворца, вызывая возмущение общественности города, многих тысяч людей, добровольно отработавших на строительстве Дворца по сорок-пятьдесят часов. Противопоставив себя интересам города, пожарная охрана…»
— Ну, далее сплошная беллетристика, литературные красивости, — сказала я. — И подписи: Новик, Микулин, Зубов, Хорев, шахматный маэстро Капустин, актёры… И резолюция Агеева на листочке: «Тов. Савицкий! Прошу срочно — словно „срочно“ зачёркнуто, написано „немедленно“ — доложить. Учтите, дело не терпит отлагательств.
— Придирки… издевательства… — негодующе прогудол Дед. — Художники слова! Мы-то слышали, что на полковника со всех сторон жали.
— И вот его ответ, — продолжила я. — Возмущаться будете потом, слушайте внимательно и не перебивайте. Так… номер такой-то, от такого-то числа… Текст: «Хотя проектная организация и строители выполнили ряд требований УПО, при сооружении здания допущены многочисленные нарушения. Деревянные панели отделки стен лифтовых холлов, коридоров и дверей не обработаны огнезащитным составом; в ряде мест не заделаны строительным раствором неплотности в местах пропуска отдельных коммуникаций через межэтажные перекрытия, что может способствовать быстрому распространению огня по этажам; несмотря на наши решительные возражения, полы коридоров и ряда помещений покрыты лаком и синтетическими ворсовыми коврами, стены оклеены синтетическими моющимися обоями; отделка внутренних лестничных клеток, являющихся главными путями эвакуации, также выполнена из синтетических материалов — перила, ковровые дорожки; не смонтированы устройства вентиляционных шахт для удаления дыма с горизонтальной вытяжкой и клапанами на каждом этаже; в помещениях отсутствуют планы эвакуации; отсутствуют наружные пожарные лестницы; коридоры и холлы не оборудованы автоматической пожарной сигнализацией…» И так далее. Ну, что скажете?
— Как в воду полковник смотрел. — Дед развёл руками. — Мудрый был змей — Савицкий… Вот они тебе и есть, — причины!
— Между прочим, — добавила я, — Савицкий открыть Дворец отказался, «выкручивание рук» продолжалось ещё больше месяца. Но и тогда настоял на своём: подписал с оговорками.
— Не сделай он этого, с пожарной охраны сняли бы три шкуры, — сказал Вася. — Искать бы никого не надо было: бей пожарных! Савицкий, Оля, ответил сразу на два твоих вопроса: и кто виноват? и почему пожар распространился так быстро. Да из его ответа только слепой, как крот, и глухой, как пень, не поймёт, что Дворец был крайне пожароопасным — настоящая пороховая бочка! Теперь я ещё больше удивляюсь, что мы его все-таки потушили. Ну а что касается полотёра и уборщиц — не они, так другие: была бы для огня пища, искра всегда найдётся.
Пятый номер для пожарного звучит грозно, как SOS: все, кто видит и слышит, обязаны немедленно и безоговорочно идти на помощь. С той минуты, как Гулин объявил пятый номер, к Дворцу искусств по тревоге выехали практически все пожарные машины города и близлежащих районов области, все свободные в этот день от службы офицеры и рядовые, которых удалось оповестить. Город оказался оголённым, только часть сил осталась на особо важных объектах.
Итак, все сошлись в одном: тон задал Гулин. Если бы он сначала пошёл в разведку и лишь потом объявил пожару номер пять, было бы потеряно минут десять, не меньше. Теперь, конечно, трудно определить, сколько жизней спас Гулин своим решением, но все полагают, что никак не меньше двадцати-тридцати. И это не считая того, что на те же десять минут раньше началась операция по спасению людей, находящихся в высотной части! Так что по самому большому счёту товарищи считают Гулина одним из главных героев Большого Пожара; даже нашумевшая история с собственными машинами — и та оказалась к его чести: за человеческие жизни не жаль заплатить любую цену.
— Кстати, о героях, — сказал Вася, когда я закончила читать рассказ Гулина. — За каждый пожар, на котором мы рискуем собой, кого-то надо было бы всенародно выпороть!
— Выпороть? — возмутился Дима. — Филантроп! Ремней нарезать из филейной части!
— С мёртвых не спросишь, — заметил Дед. — Тот полотёр за свой окурок расплатился сполна.
— Кто же тогда виноват? — спросила я. — Уборщицы с их тряпьём и химикатами?
— Что с них возьмёшь, — отмахнулся Слава. — Суд правильно решил: директор Дворца и главный инженер! И за уборщицами недосмотрели, и ремонт внутренних лестниц затеяли, и оповещения не обеспечили… За такое я бы их не условно, а по-настоящему наказал.
Вася покачал головой.
— Скользишь по поверхности, капитан Нилин, а жизнь, капитан Нилин, это не каток. Но будь ты верхоглядом, как справедливо заметил однажды полковник Кожухов, ты бы понял, что и окурок, и уборщицы, и лестницы, и оповещение — следствия, а не причины. Суть явления в ином, ищи её глубже.
— Если суть, то не надо было строить высотку, — твёрдо заявил Дед. — Ишь, размахались, вавилонские башни им нужны!
— Будем смотреть в глаза реальности, — сказала я, — высотки строили и будут строить, в наше время отказаться от них так же невозможно, как от сверхзвуковых скоростей. Но не надо уходить в сторону, мне важно понять, где собака зарыта. Вы как-то говорили, что в современном жилом доме при пожаре выгорает обычно одна-две квартиры, дальше огонь упирается в капитальные стены, и с ним удаётся справиться; почему же по Дворцу огонь бежал так, будто его подгоняли плёткой? И кого, как деликатно выразился Вася, за это нужно всенародно выпороть?
— Ольга сегодня красноречива и торжественна, — констатировал Дима. — Как тогда, когда нашла неизвестный автограф Горького. Докладывай, чего выкопала.
— А ведь угадал! — призналась я, раскрывая сумку. — Две прелюбопытнейшие бумаги! Первая — это письмо представителей творческой интеллигенции города на имя председателя горисполкома Агеева. Отправлено ему восемь лет и три месяца назад, то есть ровно за полтора года до Большого Пожара.
— Письмо? — Дима разочарованно пожал плечами. — Подумаешь, сапог Петра Великого, за нею в музее и гривенника не дадут.
— А если к этому письму подколота резолюция Агеева на имя Савицкого?
— Тогда другое дело, — оживился Дима. — Читай, мы все, как говорил то ли Атос, то ли Арамис, обратились в слух.
Надо дружить с секретаршами! Неискушённый человек и не подозревает, что именно секретарша, а не её шеф, может решить любое дело. Секретарша может доложить, а может промолчать, может подсказать, а может состроить такую гримасу… Секретарша — великая и ещё недостаточно исследованная сила современного общества; иной шеф бог знает что о себе думает, а на самом деле он не более чем авторучка в руках своей секретарши. О существовании этого письма я узнала из случайного разговора с Новиком, главным режиссёром народного театра; услышав, чем я занимаюсь, он рассказал о том, как «выкручивали руки пожарной охране». Два дня я рылась в архиве, но концов найти не могла, и если бы не дружески расположенная ко мне Татьяна Ивановна, секретарь председателя горисполкома, я бы так и не напала на след этого примечательного документа. Она быстро разыскала и письмо, и, что ещё важнее, ответ Савицкого.
И я прочитала вслух:
«Уважаемый Евгений Андреевич! Завершено строительство Дворца искусств — одного из крупнейших зданий подобного назначения. В десятиэтажный основной корпус и одиннадцатиэтажную высотную часть готовы въехать новосёлы — библиотека и краеведческий музей, народный театр и любительская киностудия, литературное объединение и шахматный клуб, мастерские народного творчества, самодеятельных художников, хореографические и музыкальные коллективы… Наконец-то город получит превосходный выставочный зал, кинотеатр, он же концертный зал на две тысячи мест, комфортабельные, размещённые в высотной части гостиничные номера для приезжающих на гастроли творческих коллективов… Уже сегодня дирекция Дворца готова вручить ключи новосёлам, но… как шлагбаум, будущим новосёлам преградила дорогу пожарная охрана. Вот уже третий месяц всевозможными нелепыми придирками, граничащими с издевательством, она задерживает торжественное открытие Дворца, вызывая возмущение общественности города, многих тысяч людей, добровольно отработавших на строительстве Дворца по сорок-пятьдесят часов. Противопоставив себя интересам города, пожарная охрана…»
— Ну, далее сплошная беллетристика, литературные красивости, — сказала я. — И подписи: Новик, Микулин, Зубов, Хорев, шахматный маэстро Капустин, актёры… И резолюция Агеева на листочке: «Тов. Савицкий! Прошу срочно — словно „срочно“ зачёркнуто, написано „немедленно“ — доложить. Учтите, дело не терпит отлагательств.
— Придирки… издевательства… — негодующе прогудол Дед. — Художники слова! Мы-то слышали, что на полковника со всех сторон жали.
— И вот его ответ, — продолжила я. — Возмущаться будете потом, слушайте внимательно и не перебивайте. Так… номер такой-то, от такого-то числа… Текст: «Хотя проектная организация и строители выполнили ряд требований УПО, при сооружении здания допущены многочисленные нарушения. Деревянные панели отделки стен лифтовых холлов, коридоров и дверей не обработаны огнезащитным составом; в ряде мест не заделаны строительным раствором неплотности в местах пропуска отдельных коммуникаций через межэтажные перекрытия, что может способствовать быстрому распространению огня по этажам; несмотря на наши решительные возражения, полы коридоров и ряда помещений покрыты лаком и синтетическими ворсовыми коврами, стены оклеены синтетическими моющимися обоями; отделка внутренних лестничных клеток, являющихся главными путями эвакуации, также выполнена из синтетических материалов — перила, ковровые дорожки; не смонтированы устройства вентиляционных шахт для удаления дыма с горизонтальной вытяжкой и клапанами на каждом этаже; в помещениях отсутствуют планы эвакуации; отсутствуют наружные пожарные лестницы; коридоры и холлы не оборудованы автоматической пожарной сигнализацией…» И так далее. Ну, что скажете?
— Как в воду полковник смотрел. — Дед развёл руками. — Мудрый был змей — Савицкий… Вот они тебе и есть, — причины!
— Между прочим, — добавила я, — Савицкий открыть Дворец отказался, «выкручивание рук» продолжалось ещё больше месяца. Но и тогда настоял на своём: подписал с оговорками.
— Не сделай он этого, с пожарной охраны сняли бы три шкуры, — сказал Вася. — Искать бы никого не надо было: бей пожарных! Савицкий, Оля, ответил сразу на два твоих вопроса: и кто виноват? и почему пожар распространился так быстро. Да из его ответа только слепой, как крот, и глухой, как пень, не поймёт, что Дворец был крайне пожароопасным — настоящая пороховая бочка! Теперь я ещё больше удивляюсь, что мы его все-таки потушили. Ну а что касается полотёра и уборщиц — не они, так другие: была бы для огня пища, искра всегда найдётся.