Сазанович Елена Ивановна. Перевёрнутый мир

   — Отомрите!
   Меня никто не послушал. И тут, как всегда, на выручку прибежал запыхавшийся Лютик. Он с трудом отцепил от меня Любашу и неправдоподобно громко, возбужденно заорал:
   — О, заинька! Солнышко! Сколько же я тебя не видел! Где ты пропадала, радость моя! Я так соскучился!
   Лютик подхватил Любашу под руку и, старательно изображая влюбленного, потащил ее подальше от любопытных глаз. В частности, от альбининых. Любаша сопротивлялась и беспомощно оглядывалась на меня. А я бросал такие жаркие взгляды в сторону Биночки, что ее подозрения только усилились.
   — Это что за кикимора? — уперев руки в боки, властно спросила Бина.
   Я невольно покосился на Любашу. В это солнечное весеннее утро она была хороша, как сама весна. Яркая, можно было бы сказать, что вульгарная, если бы не ее детская непосредственность. Пухлые чувственные губы накрашены розовой блестящей помадой. Меховой зеленый воротничок нелепо смотрелся на легком алом пальтишке.
   — И впрямь кикимора, — мечтательно протянул я.
   — А какая безвкусная! — не унималась Биночка. — Что это за воронье гнездо у нее на голове!
   Солнечные лучи резвились в белокурых пышных кудряшках Любаши.
   — Точно, гнездо, — продолжал я в угоду Бине кривить душой, с тоской взглянув на ее облезлые серые волосы.
   — А глазенки-то, глазенки! — злобно зашипела Бинуля. — Ну точно как у линялой кобры.
   Большие, густо накрашенные синей тушью, глаза Любаши блестели от слез, напоминая две утренние звездочки.
   — Так точно, как у кобры, — с готовностью поддакнул я Бине, как верный солдат, с грустью посмотрев в ее бесцветные маленькие глазки.
   — А щеки — как лопнувшие шары, — пыхтела, как раскаленный самовар, жена продюсера.
   Пухлые круглые щечки Любаши раскраснелись, как у ребенка. На них показались глубокие ямочки.
   — Именно лопнувшие, — тотчас согласился я, бросив взгляд на бледные впалые щеки Бины.
   — В общем, просто уродина, — удовлетворенно констатировала она.
   — Да уж куда уродливей! — Я невольно залюбовался Любашей и даже на секунду пожалел, что она — не моя девушка.
   На землю меня опустило змеиное шипение Бины:
   — Ну же, отвечай: у тебя с ней что-то было?
   Я вздрогнул, но успел изобразить презрительный взгляд, коим одарил бедную Любашу, чего она явно не заслуживала.
   — С ней?! Ты с ума сошла! Такие дешевки не по моей части. Скорее это удел Лютика. Видишь, как он с ней любезничает.
   Лютик продолжал старательно изображать из себя влюбленного. В отличие от меня, ему это давалось легко. Он даже обнял Любашу и умудрился поцеловать. Пожалуй, этот поцелуй окончательно успокоил Бину. И она даже милосердно заметила:
   — А впрочем, эта девица — ничего себе. Хотя ты прав — дешевка, для таких, как Лютик.
   Дешевле Бины в своей жизни я никого не встречал. Но признаться в этом пока не мог. Нужно было снять фильм. А Любаша грозила стать серьезным препятствием для этого. Что я понял, замечая решительный взгляд, брошенный в мою сторону. Ее распахнутые глазки, похожие на утренние звездочки, начинали гореть космическим огнем. Любаша, бесспорно, была лучше, светлее и радостнее Альбины. И не менее опасной. Как любая женщина, чувствующая, что ее бросают. Я никого не мог бросить, поскольку у меня никого не было. Все принадлежало Ростику, в том числе и Любаша. Но от этого ситуация не становилась проще. Спасти положение мог только Лютик. Я же в очередной раз поразился его способности улаживать самые безнадежные дела. А попросту говоря — его прохиндейству.
   Все по-прежнему молчали в немой сцене, когда Лютик вдруг торжественно вышел с Любашей под руку и во всеуслышание пафосно заявил:
   — Познакомьтесь с новой актрисой на роль второго плана в нашем сериале — Любовью Барьеровой. Или просто Любашей, которая всегда была для меня женщиной исключительно первого плана.
   Все недоуменно переглянулись. И было из-за чего. За каких-то жалких полчаса Любаша из моей любовницы вдруг превратилась в женщину Лютика. Бина с видом победительницы стояла чуть впереди, а я в недоумении таращил глаза. Любаша же умудрилась незаметно от всех кокетливо подмигнуть мне.
   И я вновь подумал, как мало понимаю жизнь. Там, в лесу, об этом даже и не задумывался, разве что о понимании местной флоры и фауны. Хотя съемочную группу тоже в некотором роде можно было назвать флорой и фауной, но — в самом негативном смысле. Но я все меньше вспоминал о той, прежней своей судьбе, и не потому, что нынешняя была лучше, она была страшнее и подлее. А потому, что боялся искушения вернуться. И боялся возвращения. Потому что начинал привыкать к другому. Не очень хорошему, но достаточно легкому. И как любой, оказавшийся на чужбине, думал, что все послать к черту смогу в любой момент. Так же как каждый заядлый курильщик думает, что в любой момент сможет бросить свою привычку к табаку. Но постоянно оттягивает этот момент…
   Съемки сериала успешно продолжались. Я любил Бину, Любаша любила Лютика, Песочный любил Бину, Любаша любила меня. А съемочная группа любила всех нас. Все шло по правилам. По правилам игры в «любовь», установленным в кинематографе.
   Вечером того же дня ко мне нагрянули Лютик и Любаша, которые прямо с порога объявили, что они теперь жених и невеста и уже подали заявление в загс. И это событие грех не отметить. Мне же было все равно что отмечать. Я бросил пить, как Ростик. И начал пить, как Даня. Это было равноценно. Поэтому, когда Лютик проворно вытащил из кожаного рюкзака бутылку холодной водки и разлил по рюмкам, я, не сопротивляясь, тут же осушил стопку, профессионально закусив бутербродом с зернистой икрой.
   — Ну, чертяка, чего ты так расклеился? — Лютик со всей силы стукнул меня по плечу. — Пока все классно получается! К тому же мне давно нравится Любаша! Такая женщина! Дурак ты, скажу тебе! Такую женщину упустить!
   Любаша сидела на плюшевом диване, сложив ноги по-турецки и опустив свою белокурую головку на плечо Лютика. И стреляя в меня своими распахнутыми глазками-звездочками, всем видом показывала, что ничего я не упустил.
   — Так вы на полном серьезе влюблены друг в друга? — неосторожно спросил я.
   — Обижаешь! — возмутился Лютик. Его толстая рожа покраснела, как вареная свекла. А маленькие свинячьи глазки совсем заплыли. Он разом опустошил еще рюмку. — Мы обожаем друг друга! И, если хочешь знать, жизни друг без друга не представляем.
   Мне вдруг в этот миг показалось, что Лютик давно хотел отомстить Ростику. Чем угодно. И наконец для этой цели использовал Любашу, не подозревая, что я этому только рад. Мое мужское самолюбие никоим образом не будет ущемлено, поскольку Любашу я вообще не знал.
   — Она прелесть, — Лютик небрежно похлопал Любашу по бедру. Любаша бросила страстный взгляд в мою сторону.
   — Быстро же у вас все получилось, — заметил я. И хотя никогда не был знаком с Любашей, почему-то обиделся за Ростика.
   — А я вообще считаю, что все нужно быстро делать! — хлопнул по столу кулаком Лютик, и бутылка с малыми остатками водки покачнулась. — Раздумие — удел нищих! Это я раньше раздумывал: какой костюм покупать — этот или тот? Чтобы и качество получше, и не переплатить. Теперь — не-е-а… Это не для меня. Прогадал — завтра куплю другой! Деньги есть, чего думать долго, правда, моя милая?
   Милая на секунду призадумалась, насколько позволял ей интеллект, но тут же расплылась в мягкой кошачьей улыбке.
   — Правда, — промурлыкала Любаша и потрепала Лютика по щетинистому красному подбородку. — Я тоже много не думаю. Если есть сегодня роль, зачем ее упускать? Завтра может и не быть. И зачем думать, хорошая она или плохая, как костюм. Здесь не прогадаешь. Других не подают.
   Если бы я не узнал когда-то в Сосновке от Лиды, что такое театр абсурда, то непременно бы сегодня его выдумал. Это то, когда сидят за рюмкой чая друг, его невеста и бывший любовник невесты друга и мило беседуют о том, кто кого любит или любил. Это ситуация могла бы стать отвратительной, если бы не была столь комичной. Тем более абсолютно безразличной мне самому. И я в очередной раз возблагодарил Ростика, что принял на себя его судьбу. Возможно, он бы и возмутился, хотя наверняка ему Любаша была не столь дорога. И все же он дал бы в морду своему другу за девушку, которая была близка с ним не один день. Мне же Лютик не являлся другом, а Любаша — возлюбленной, поэтому я мог даже сыграть роль благословляющего их на брак и семейную жизнь.
   Когда мой друг Лютик побежал за очередной порцией «чая», а я остался с Любашей наедине, у меня даже не возникло чувство неловкости. Эта женщина всегда была мне чужой, хотя не скажу, что она не вызывала симпатии. Однако Любаша, похоже, считала иначе. Она тут же вплотную подошла ко мне и положила руки на мои плечи.
   — Ростя, Росточек, миленький, я же все понимаю, я же не дурочка, знаю, как ты меня любишь, и знаю, что тебе приходится терпеть с этой дрянью. Я знаю, что искусство превыше всего. Поэтому ты с ней, а я с ним. Солнышко, нужно немного потерпеть, вот когда мы встанем на ноги… Все будет по-другому. Я знаю, что тебе она противна, как и мне это жирное мурло, но что мы можем сделать? Иначе нам никогда не заниматься любимой работой, никогда… Я знаю, когда ты к ней прикасаешься…
   Любаша скривилась.
   — Эти жиденькие серенькие волосы…
   Я вдруг вспомнил, что у Бины стальной цвет волос, напоминающий серебро, особенно на солнце.
   — Да уж, — согласился вяло я.
   — А эти крысиные узкие глазенки…
   Я вдруг вспомнил, как Бина смотрела на меня в японском ресторане, и ее глаза были похожи на распустившиеся цветки.
   — Конечно, крысиные. — У меня не было сил сопротивляться.
   — А эти бледные впалые щеки, как ямы на дороге.
   Я вдруг вспомнил, что бледность Бины естественна и аристократична.
   — Точно, ямы, — вторил я, как верный служака.
   — Боже, какая уродина, — печально вздохнула Любаша, сладко потягиваясь.
   А я взглянул на нее и вдруг увидел перед собой облезлую стареющую кошку с растершейся яркой помадой вокруг губ, синей тушью вокруг глаз и похотливыми глазками. Альбина была просто красавицей.
   — Уродина, каких не найти. — Я мечтательно улыбнулся, вспоминая о Бине.
   — Ростичек, ну же! — Любаша протянула ко мне свои руки с ярко-красными коготками, которые выглядели ужасно вульгарно. — Ну же, милый, у нас так мало времени.
   У меня его было предостаточно. Я не на шутку разозлился на Любашу. И хотя от души поносил ее, все же понимал, что она неплохая девушка. Захотелось выпить. И выпить вместе с Лютиком. Он не был моим другом. Он был другом Ростика. Но предать его я никогда бы не смог. К тому же мне Любаша безразлична. И я пожалел Лютика. Делая мне назло, он сделал хуже себе. Но меня это не касалось.
   — У нас вообще нет времени, милая, — пробурчал я, пытаясь изобразить старого уставшего кота. — Твой жених вот-вот вернется. К тому же, запомни, пока ты его невеста и пока он мой друг, ни о чем таком и речи быть не может.
   — Все играешь в честность? Не поздновато ли? Ты и так предал всех, кого мог. Тем более, подумаешь, Лютик. Не велика потеря! Хотя, конечно, извини, ты же у него снимаешься, как я не подумала! Да, теперь нам с тобой придется много перетерпеть! Много, ох как много!..
   Любаша вдруг резко замолчала, вскочила с дивана и подошла к подоконнику, заставленному цветочными горшками. Она нежно прикоснулась своим накрашенным длинным коготком к ярко-красной гортензии.
   — Подлые мы с тобой, Ростя, очень подлые, — вдруг грустно сказала она. — Иногда так хочется стать бабочкой. Всего лишь маленькой пестрой бабочкой. Порхать возле цветов, ни о чем не думать.
   — Муха тоже не думает, — заметил я. — Но ты же не хочешь стать мухой.
   Любаша рассмеялась.
   — Да, не хочу. Бабочка красивее. Но ты прав. Мухой тоже быть лучше. Ведь все они, эти безмозглые существа… Они не такие. Они честнее…
   Красномордый Лютик, не похожий ни на бабочку, ни на муху, явился с очередной бутылкой водки и заорал с порога:
   — Ну что, целовались, подлецы?!
   Он делал вид, что шутит. Но я вдруг понял, что он говорит серьезно. Он этого боялся. И возможно, именно поэтому оставил нас наедине. Чтобы в очередной раз убедиться в подлости и друга, и подруги. Он не убедился. Но был в ней уверен.
   — Я так и знал! За моей сильной спиной! За моими честными глазами!
   — Знаешь, Лютик, — вдруг спокойно и совершенно серьезно сказал я. — Я бросил не только пить. Я еще бросил любить женщин.
   — Если бы я это бросил, то повесился. Впрочем, Ростя, ты уже бросался из окна. Теперь я понимаю…
   Любаша, полупьяная, с блестящими глазками — то ли звездами, то ли перегоревшими лампочками, мягкая, как кошка, вызывающе расправила зеленый меховой воротничок поверх алого пальто и сладко потянулась.
   — О, как хочется спать! Я так устала! А завтра съемки, — последнюю фразу она произнесла с особой утомленностью, как уставшая от бесконечной славы Сара Бернар.
   — Иди, милая. — Лютик легонько, по-хозяйски подтолкнул ее к двери. — Такси уже наверняка прибыло.
   Лютик осторожно прикрыл за ней дверь.
   — Я подлец, ты так считаешь? — Лютик много выпил и наверняка хотел закатить театральную сцену. Возможно, она бы попала в скандальные рубрики утренних газетенок.
   — Ну что ты, Лютик! — Я как можно ласковее улыбнулся. — Ты же мой друг. А она — хорошая девушка.
   — Стерва! — заключил Лютик, буравя меня щелочками.
   — Тебе с ней жить, — я пожал плечами.
   — Ты знаешь, Ростя, возможно, этот сериал — мой последний шанс. Мой старт или мой финиш. Я должен его снять. Должен. К тому же я не так молод, ты знаешь. Может, больше в моей жизни ничего уже не будет, так пусть будет она.
   — Она будет только тогда, когда у тебя будет что-либо в жизни, — не выдержал я.
   — Да, я знаю. Но сегодня… Понимаешь, сегодня все как-то удается. Абсолютно все! И съемки, и друзья, и даже костюмы, которые я могу покупать, не глядя. Все удается. Даже она. Пусть хотя бы на время останется только она, если уже ничего не будет.
   — Останется ли, Лютик, останется ли, если ничего не будет. Заведи лучше собаку. Она останется навсегда.
   — Уже заводил, — усмехнулся Лютик. — Было дело. Они рано умирают, Ростик, гораздо раньше, чем мы. В общем… Наверное, их гораздо больше жаль, чем все это. И съемки, и друзья… И костюмы… В общем, я решил лучше завести ее, Любашу, и думаю, что прав. А собаку нужно брать, когда есть семья. Вот я и подумал…
   Лютик ушел, неслышно прикрыв за собой дверь. И вскоре я услышал звуки резко срывающегося с места автомобиля. И подумал, что он не прав. И дело не в собаке и не в Любаше. Дело в том, что он неправильно понимает счастье. Он его видит только в кино. Иллюзия не может быть счастьем.
   После их ухода позвонила Вика. Не сказать, что я забыл о ее существовании, но все же звонок был неожиданным. Вика исчезла из поля зрения надолго, и я старался не думать, что мы с ней состоим в браке и нас ожидает развод. Хотелось, чтобы эти неприятности уладил Ростик, тем более что она была его законной женой. А я вообще никогда не был женат, и опыта в семейных распрях не имел никакого.
   — Ну и как ты, Слава? — как всегда чересчур спокойно и уравновешенно спросила она.
   Мне нравилась Вика хотя бы потому, что не была способна на скандалы. И в отличие от Любаши и Бины, не кидалась мне на шею.
   — Да по-разному, — неопределенно ответил я.
   — Я слышала, что дела у тебя идут неплохо. Рада за тебя. Честно, рада. И спокойна. Во всяком случае, ты больше не наделаешь глупостей.
   — Не наделаю, Вика. Обещаю, что неприятностей тебе не доставлю.
   — Ну, неприятности еще впереди. Для нас обоих. Если развод можно назвать неприятностью.
   Развод был некстати. Волокита, бумаги, суд, раздел имущества — то, что я приблизительно знал о разводе.
   — Вика, может, стоит еще подождать?
   Не могу утверждать точно, но мне показалось, что на другом конце трубки раздался вздох облегчения.
   — Ты так считаешь?
   — Ну да. У меня столько работы. Эти бесконечные съемки. Я и дома-то почти не бываю.
   — Понятно, — вновь резкий и достойный ответ. — И тем не менее я с тобой соглашусь. К тому же меня выбрали в совет директоров банка и времени у меня не больше твоего. Поэтому действительно стоит подождать. Спешка была бы уместна, если бы у тебя или у меня кто-нибудь появился.
   Это был тонкий и ненавязчивый вопрос. Спросить прямо Вика в силу своего сильного характера не могла. И я ей честно ответил:
   — У меня никто не появился. И я этому безмерно рад.
   И вновь мне показалось, что на том конце трубки — вздох облегчения. Не знаю почему, но мне вдруг стало жаль жену Ростика. Хотя эта жалость была неуместной. Я совершенно не знал Вику. Я не целовал ее и не вел под руку в загс. И не прогуливался с ней у моря. И не выслушивал ее нравоучительные нотации. И не видел, насколько она переживает измены мужа… Она была чужой женщиной. И тем не менее я искренне и как можно нежнее сказал после затянувшегося молчания. Сказал как мальчишка, торопливо и стесняясь своих слов:
   — А знаешь, я рад, что у тебя тоже никто не появился.
   — В любом случае тебя это не касается, — послышался резкий и холодный ответ и такие же резкие и холодные гудки.
   Да, она определенно была железной леди. Ледышкой, которую растопить не так уж легко, поскольку она предпочитала холодный климат. Я так и не понял, зачем она звонила. Она ведь совсем не любила. Во всяком случае, вряд ли была способна на любовь. И я начинал понимать, почему вдруг у Ростика появилась Любаша. Моя мимолетная жалость к Вике действительно была неуместна.
   После горячих сцен с Лютиком и Любашей, после ледяного разговора с женой Ростика мне вдруг нетерпимо захотелось увидеть Риту. Милую, нежную, простую — единственную, кого я мог представить у себя в Сосновке, в своей сторожке со скрипучей калиткой, у своего окошка, за которым шумели вековые сосны и щебетали, и смеялись, и спорили наперебой птицы. И словно почуяв мое настроение, с улицы послышался громкий лай Джерри. И я выскочил во двор.
   — Рита!
   Все то же коротенькое, легкое пальтишко, все тот же желтый берет набекрень. Она крепко держала Джерри на поводке. Она мне улыбалась.
   — Ростислав Евгеньевич! Как я рада вас видеть! Как я вас давно не видела!
   — Взаимно, девочка. Все дурацкие съемки.
   — Это ваша работа. И вы ее сильно любите.
   Эта работа была не моя. И ее я сильно ненавидел.
   — Конечно, люблю, Рита. Разве можно не любить свою работу.
   — А тот, помните, вы мне рассказывали… Тот сценарий, про то, как этот лесной бог всех предал и даже своего пса… Уже дописали?
   Рита отпустила Джерри с поводка, и он, весело лая, бросился за воробышком.
   — Да нет, девочка. Как-то конец не получается.
   — Но вы хотя бы знаете, он будет грустный или хороший?
   — Скорее и грустный, и хороший одновременно. — Я поправил беретик Риты, который совсем сполз на ухо и приготовился свалиться наземь. Рита густо покраснела.
   — Ну хотя бы расскажите, когда он всех предал, что было потом?
   — Потом? — я запрокинул голову. Скоро лето. И даже воздух пропитан запахом распустившихся лип, и даже звезды висят совсем низко. Между ними двигался огонек самолета. Он мало чем от них отличался, если смотреть с земли. И все же он был другой.
   — Да, потом, — Рита вслед за мной подняла голову к небу. — Я, кажется, догадываюсь. Он сильно раскаялся.
   — Да, раскаялся. Видишь, какая ты умница. Он бросил свой лес, бросил свою собаку, бросил куст сирени под окном и уехал в город. Там тоже есть собаки, бывает, распускается весной сирень, и даже не так уж далеко лес, во всяком случае, очень много парков. Но он умирал от тоски. Знаешь, словно южное растение пересадили в северные земли. Совсем другой климат. Оно может выжить. Но вряд ли навсегда приживется. Так и этот герой. Он выжил. Но так и не прижился. Его тянуло домой. По ночам он слышал крик филина, скрип покосившейся калитки, запахи луговых цветов. Он вскакивал, подбегал к распахнутому окну. Ему вдруг казалось, что он дома. Но это были всего лишь тормоза автомобилей, песни пьяных прохожих и запах чьих-то приторных духов. Подделка, имитация…
   — Но ведь это так просто! — Рита от возмущения топнула туфелькой. — Так удивительно просто. Взять и вернуться назад.
   — Возможно… — Я глубоко затянулся сигаретой. И в темноте закружились белые облачка. Тоже имитация. — Возможно, он и вернется. Но это будет конец.
   Рита резко остановилась. В ее глазах стояли слезы.
   — Конец?
   Я улыбнулся. И стряхнул пепел на землю.
   — Конец фильма, я имею в виду.
   — Вы знаете, Ростислав Евгеньевич, честно скажу, вряд ли этот фильм будут смотреть. В нем так мало событий.
   — Ты права, моя девочка. — Я слегка потрепал ее по подбородку. — Это всего лишь каркас, фабула, основа. А события… Они еще впереди… Они еще будут придумываться, будут происходить… А это всего лишь идея.
   — Это не очень хорошая идея. Предавать все, что любил, ради другой, совершенно другой и непонятной жизни. Предавать свое прошлое. А потом возвращаться и видеть, что ты чужой и тебя не простили. Я вас правильно поняла?
   — Правильно, почти правильно. Но это не значит, что таким и будет конец. Возможно, все закончится хорошо. Подул ветер, и в воздухе сладко запахло ранними цветами. — Знаешь, летом не хочется думать о печальном конце. Ты слышишь, уже даже пахнет сиренью.
   Мимо нас громко и уверенно простучали каблуки.
   — Это всего лишь духи, Ростислав Евгеньевич. «Белая сирень» называются.
   Мы с Ритой посмотрели друг другу в глаза. И рассмеялись.
   — Ну а наша дружба настоящая, Рита?
   Рита прикоснулась дрожащими губами к моему подбородку, резко повернулась и побежала к подъезду, за ней стремглав бросился Джерри. Я долго смотрел им вслед. Нет, это было уже лишним и совсем не входило в мои планы. Ведь это мне не принадлежало. Меньше всего на свете я хотел причинить боль этой девочке. Я ее не любил, во всяком случае, не мог любить. Сегодняшний день мне уготовил лишь запах духов «Белая сирень» вместо аромата настоящих цветов.
 
   С огромным нетерпением я ждал окончания съемок. Шесть серий были сняты за рекордно короткий срок. Впрочем, этот срок был достоин фильма. Но Песочному, Лютику, Альбине все было мало. Им казалось, что события развиваются настолько увлекательно, что завершение фильма равноценно плевку в душу зрителю. Меры киношники не знали. И вовремя остановиться не могли. Так пролетел еще месяц, который превратился в настоящую пытку, поскольку меня мутило и от Бины, и от Любаши, и от кино, и от киношников. Любовь же Бины, Любаши и всего киномира ко мне только возрастала. И когда наконец было решено завершить этот бесконечный сериал, радости моей не было предела. Я уже мечтал, как всех пошлю к черту. И подумывал, чем бы заняться дальше.
   Заключительная серия должна была сниматься в зоопарке, поэтому я был в приподнятом настроении. Наконец-то за все время съемок я смогу увидеть умные и честные глаза. И когда Лютик сообщил, что по договоренности с Песочным решено изменить финал, я остался к этой новости равнодушен. Поскольку считал, что подобный фильм уже ничем испортить нельзя.
   — Да, но ты не знаешь главного! — Лютик возбужденно бегал по студии и потирал потные ручонки. — Это, если хочешь, сюрприз для всех вас! Завтра день нашей с Любашей свадьбы! И снимать мы ее будем в зоопарке! Как заключительную сцену!
   Да уж, это действительно был сюрприз так сюрприз. Ладно, что Лютик вдруг наряду с режиссурой параллельно вдруг заделался сценаристом. Ему и этого было мало. Он теперь действительно вообразил, что Ален Делон ему в подметки не годится. И зритель будет безмерно счастлив созерцать его красную, круглую, как мяч, рожу на экране. Более того, он решил сделать доброе дело и для всех своих родственников и друзей, которые будут гулять на свадьбе под пристальным вниманием кинокамеры.
   — Понимаешь, — радостно прыгал возле меня Лютик. — А чем они все хуже этих актеришек? И почему бы им не сняться в кино? Вот это свадьба! Они мне потом всю жизнь будут по гроб обязаны! А этот день останется в веках! Усекаешь? Хочешь, так и быть, кого-нибудь из своих пригласи. Кстати, твоя жена не хочет сняться? Могу ей по блату выделить эпизодик.
   — Спасибо, Лютик, за твою безмерную доброту. Но моя жена плохо получается даже на фотографиях.
   — А какое это имеет значение? — искренне удивился режиссер Лютик.
   Где вы, мои хвостатые, пернатые друзья, и когда же я вас, наконец, увижу, чтобы хоть на миг понять, что в мире еще есть логика и совершенство?
   Логика и совершенство разрушались у меня на глазах, когда это скопище друзей и родственников нагрянуло вечером в зоопарк уже изрядно навеселе. Впереди шествовал шатающийся Лютик в блестящем фраке и «бабочке», которые шли ему так же, как бегемоту. Его под руку держала счастливая невеста Любаша в длинном белом платье и белом веночке на голове. Она целовала Лютика в красную рожу и искоса поглядывала на меня. И даже умудрилась опять послать воздушный поцелуй. За ними торжественно несли ящик шампанского. Свадьба продолжилась в зоопарке. Где в клетках сидели звери. Они были такие разные, многих я, долго прожив в лесу, даже не знал. Их привезли из разных стран, и все равно они были частью моего мира. Такого знакомого, такого теплого, трепетного, благородного. И мое сердце защемило. Я почувствовал себя в своей стихии. Я глубже вдыхал этот запах, словно впервые за долгое время вновь смог насладиться чистым воздухом. Я вглядывался в эти детские мордочки и вспоминал свою родину. Мне вдруг показалось, что это я долгое время нахожусь в вольере, за железными прутьями. Это меня оторвали от родных мест, и это я по-настоящему одинок.