Страница:
Я попытался возразить насчет индюка, но понял, что Лютика не переубедить. Для него продюсер навсегда будет ассоциироваться с этой упитанной птицей. Лютик тут же потребовал продолжения банкета, поскольку появился весомый повод. Я не возражал, оправдываясь тем, что Ростик поступил бы так же.
Утром, проснувшись с больной головой, в отвратительном настроении, потный и взлохмаченный, я первым делом пожалел Ростика, уже начиная понимать его. И впервые начиная понимать, что такое депрессия. Мне вдруг так захотелось от всего отказаться. Это не моя жизнь. Такая продажная, мучительная жизнь с дурным душком. Я ведь по-прежнему любил запах леса, запах скошенной травы на лугу, запах моего пса Чижика. Если бы у меня были силы, я бы, пожалуй, тотчас уехал, послав к черту всех лютиков и залетовых.
Но после душа и бутылки холодного пива, которую предусмотрительно оставил Лютик, стало гораздо легче. Мир не выглядел таким уж отвратительным. К тому же под окном расцветала сирень, так похожая на ту, которую любила Марианна Кирилловна. И вскоре я смогу так же наслаждаться ароматом цветов и искать пять заветных лепестков.
Я долго стоял на балконе босиком и пытался вдоволь наглотаться утреннего воздуха. И все же костюмерша была не права. Счастливым можно быть где угодно. Ведь все в мире имеет свой аналог. И сирень точно такая же, и запах весны, и даже я так похож на кого-то. Чтобы увидеть японский садик, не обязательно ехать в Японию. Наверняка японец был прав — модель мира лучше, чем сам мир. Во всяком случае — безопаснее. Я ведь тоже — всего лишь модель Ростика. И мне тоже безопаснее. Я свободен. И могу делать с жизнью Ростика все, что угодно. В своей жизни я бы опасался совершать многие поступки, а теперь бояться нечего. Я могу шагать без оглядки. И делать практически все. Я могу усовершенствовать жизнь или ее упростить. Я могу ее идеализировать или пустить под откос. В любом случае она не моя.
Телефонный звонок окончательно меня разбудил. Как я забыл! Лютик кричал в трубку, что срочно нужно ехать подписывать договор. Что ж. Почему бы и не подписать. Тем более что я уже научился подделывать подпись Ростика. Как ни странно, довольно быстро. Подпись Ростика оказалась не более сложной, чем его жизнь.
Мы подписали договор на солидную сумму. Вечером я принялся за читку сценария. Поскольку я был новичком в кино, сценарий для меня стал не просто открытием. Оказывается, можно писать и так. Я не блистал особой начитанностью, но то, что проходил в школе и техникуме, было настоящей литературой. И если бы мне, в бытность мою лесником, кто-то подсунул эту дребедень, я бы решил, что это дурная шутка. Потому что такие вещи вообще не пригодны для чтения.
Я долго возмущался трубке, которую на другом конце города держал Лютик. Я кричал, что такое сочинительство вообще невозможно, и я завтра же разрываю договор, и мне плевать на все деньги, вместе взятые.
— Ты что, совсем рехнулся! — заорал на меня Лютик. Его крик подействовал отрезвляюще. — Ты что, впервые читаешь подобную чушь?!
— Не впервые, — мне пришлось согласиться и унять свой пыл.
— Ну и заткнись! Раньше бы ты за этот сценарий душу продал! А теперь тебе даже ничего продавать не приходится! К тому же это не самое худшее, что могут предложить! Вот и радуйся! Видишь, как бросил пить — удача сама тебе в руки прет! Смотри, не расплескай!
Я налил себе полный стакан бренди, оно слегка расплескалось на стол. Я залпом выпил и подумал, что пить только начинаю. Впрочем, я все только начинал. Моя жизнь в один миг встала с ног на голову. И я смотрел на нее в перевернутом виде, механически жонглируя людьми, как кольцами, и не боясь их уронить.
Так в один миг я стал артистом. И надо сказать, мне это далось легко. Впрочем, кто умеет достоверно играть в жизни, тот с легкостью станет актером. У меня в жизни игры было предостаточно. К тому же я сделал неутешительный вывод, что сегодня актером может стать кто угодно. Вот из артиста врач или лесник вряд ли получится. И дело даже не в моем собственном опыте. Почти вся наша группа представляла собой сборище непрофессионалов. Что поначалу меня шокировало. Но лишь поначалу. Потом я успокоился. Хотя меня до конца не покидало ощущение, что каждый из них занимает не свое место под солнцем. Словно кто-то шутки ради перетасовал карты и, перечеркнув настоящие правила игры, сочинил новые, лишенные логики и смысла. Иногда, в минуты отдыха, я подолгу наблюдал за своими коллегами, развлекаясь угадыванием, какое они должны занимать место при правильном раскладе карт.
Лютик, к примеру, был вылитым продавцом в мясном отделе. Толстый, красный, кривоногий, он разделывал бы мясные туши и выставлял их на витрине. Хотя наверняка, имея ранимую душу, он бы вскоре отказался от подобной работы, не раз представляя себе предсмертные хрипы животных, но дальше мясного отдела все равно не ушел бы. Где-нибудь выбил бы деньги, став владельцем мясного магазинчика, этаким респектабельным лавочником, правда, пьющим по ночам за безвременно погибших меньших братьев. Но при чем тут режиссер?
На Залетова много фантазии не требовалось, чтобы определить его место под солнцем. Он, в прошлом какой-нибудь мелкий чиновник, теперь — типичный пенсионер, сухонький, седенький. Я легко мог представить его на лавочке в парке, с газетой в руках, с роговыми очками на переносице, в окружении любящих внуков. И при чем тут продюсер и молодая жена?
А вот Альбина… Этакая серенькая мышка должна быть домохозяйкой с кучей румяных ребятишек, скучающая по вечерам дома в ожидании мужа-пройдохи. И при чем тут актриса на главной роли?…
Впрочем, будучи неискушенным в кино, я поначалу подумал, что за серой внешностью вполне может скрываться талант. Человек способен менять свое лицо, свой темперамент на съемочной площадке. Но я слишком хорошо думал о кино. Когда Лютик с заговорщицким видом мне сообщил, что Альбина даже не имеет мало-мальского театрального образования, и даже ни разу не играла, я был сражен наповал. Окончив десятилетку, она занялась поисками обеспеченного мужа, и ей это более чем удалось. Она специально устраивалась домработницей у нуворишей, пока один из них не клюнул на ее молодость. А потом, как старуха из сказки о золотой рыбке, она стала требовать все больше и больше. И вот теперь ни много ни мало — захотела стать звездой экрана.
После этой истории я окончательно перестал мучиться, что занимаю чужое место в жизни. Ничьего места я не занимал и попросту не мог занять. Поскольку каждый был не на своем. И мне казалось, что не только кино, вся наша жизнь ужасно непрофессиональна. Словно мир был придуман для того, чтобы не пытаться найти свое место, а вовремя занять чужое. При этом профессиональной оставалась только природа. Поскольку медведь никогда не будет летать — ему это не нужно. А соловей не станет жить в берлоге. И береза вряд ли позарится на цветочный горшок… Я подумал, может, было бы правильнее, если при рождении каждый уже знал, по какой дороге идти. Неплохо бы изобрести прибор, указывающий на определенные способности и таланты. Впрочем, и этот номер с людьми бы не прошел. Наверняка они тут же придумали бы механизмы, заставляющие играть этот аппарат под их дудку. Какой честности можно требовать от бездушной машины, если люди ее игнорируют?! И почему-то стремятся к противоестественному для живого существа чувству дисгармонии. Впрочем, разве я — не один из них? Я разве сознаю, что принял на себя чужое лицо и судьбу? И понимаю это, в отличие от других. Но разве от такого знания я стал лучше?…
Я очнулся от визгливого голоса Лютика.
— Ты что, уснул, придурок?! — На меня посыпался шквал нецензурных слов, с помощью которых Лютик утверждался как режиссер. На этом утверждение и заканчивалось. — Так, повторим сцену первой встречи этого идиота с Альбиной! Биночка, лапочка, сосредоточь свое внимание на этом уроде!
Лютик бесцеремонно ткнул в меня толстым пальцем. Все начиналось по-новому.
Вообще это было удивительно. Там, в другой жизни, я был довольно скованным человеком. При встрече даже со знакомыми людьми мои жесты становились неловкими, а слова — нескладными. Здесь же, среди толпы, я чувствовал себя очень свободно. Можно даже сказать, свободнее других актеров. Возможно потому что я окончательно уничтожал в себе Даника и становился другим человеком — далеким Ростиком, мне нечего было стесняться.
Я смело приблизился к Альбине. Она зарделась от счастья, ей это удалось, поскольку она в этот момент не играла.
— Так, изобразите поцелуй! — по-прежнему орал Лютик. — Страстный поцелуй! Ты что, Неглинов, целоваться совсем разучился?! С каких это пор?!
Да, сценарист, похоже, ни разу не встречался с девушкой, если решил, что при первой встрече вот так лихо можно ее поцеловать. Но Альбина была мне так безразлична, что я поцеловал ее искренне, легко, почти страстно. За Ростика.
Лютик не унимался, он бегал взад-вперед, размахивал руками и что-то пытался доказать благим матом, правда, никто не понимал что. Лютик во всю прыть изображал из себя режиссера. Я ему не противоречил, помня, как он хорошо смотрелся бы в мясной лавке. Вдруг визг Лютика резко оборвался. Я в недоумении оглянулся. И без того маленький Лютик, сгорбившись, стоял перед продюсером Залетовым, и меня не покидало чувство, что он все же мечтает поцеловать ему руки.
Залетов отозвал Лютика в сторону и долго ему что-то объяснял. Тот беспрерывно кланялся, прижав к груди пухлые ручки.
— Так! — наконец громко выкрикнул в рупор Лютик. Но уже голосом не хозяина, а приказчика. — Посторонних прошу удалиться. Будет сниматься интимная сцена.
— Что значит интимная? — опешил я.
— Что?! Как — что!!! Ты не учился в киношном альма-матер?!
— Учился, но нас там интимным сценам не учили, — наугад отрезал я.
Лютик на секунду смешался. Видимо, я попал в точку. Хотя, возможно, Лютик понятия не имел, чему учат в кинематографических вузах.
— Интимные сцены можно назвать и проще, — ответил Песочный, и при этом его глазки заблестели, словно в них капнули подсолнечного масла. — Можно назвать — сцены любви.
Я оттащил Лютика в сторону.
— Слушай, ты! — я схватил его за ворот спортивной куртки и слегка приподнял. — Ты порнуху снимать собираешься?! Так вот, поди объясни этому жирному индюку, что или я сейчас же уйду, и он меня больше никогда не увидит, или пусть отменяет свою пошлость. Можешь добавить, что он мне должен платить дополнительно, что я с его чучелом вообще целуюсь!
— Все! Понял! — Лютик испуганно поднял толстые лапки вверх, словно сдаваясь. — Только о чучеле я не заикнусь, и не проси.
После переговоров мы пришли к компромиссу. Альбина расстегнет кофточку, и на этом интимная сцена закончится.
Надо сказать, эта серая мышка с удовольствием позировала и перед камерой, и передо мной, и перед всей съемочной группой. Но более омерзительной была реакция Песочного, который почти дрожал, глядя на свою бесцветную, облезлую жену.
Лютику все же досталось от Песочного. За меня. Он не иначе как требовал обнаженного «крупняка» своей жены, причем вместе со мной. Но поскольку я этому категорически противился, Песочный от души поносил Лютика, разве что не хлестал плетью, как верного холопа.
Вообще, Лютик мгновенно понял, кто хозяин на съемочной площадке, и старательно выполнял все его указания. Он набрал группу, целиком и полностью следуя указаниям Залетова. Все друзья Песочного, родственники и знакомые. И лишь я не вписывался в этот круг. Я вдруг почувствовал силу, поскольку Песочный меня выгнать не мог из-за влюбленной в меня жены. Ситуация была до того абсурдной, что иногда мне казалось, будто действительность — просто кино, все кругом сплошное кино. Если бы я воспринимал это как реальную жизнь, то, пожалуй, свихнулся бы. Но я еще помнил, что жизнь совсем другая. Она там, где сторожка утопает в зеленых соснах, где шумит и бьется в ставни ветер, где соловьи поют по ночам, и радостно лает собака, где девчонка в цветном сарафане и с зеленкой на острых коленках лазает по деревьям, а сельский доктор со старомодным чемоданчиком посещает больных… Если бы я этого не помнил, то, пожалуй, возненавидел бы жизнь. Но это было всего лишь кино. А я — всего лишь Ростик в этом кино. Которое я тихо ненавидел.
Кое-как эта сцена была снята. И если бы я хоть на грамм был искушенней в любви, то с самого начала понял, что эта сцена для меня не интимна, а опасна. Но я мало знал женщин. Раньше я думал, что они такие же добрые и преданные, как собаки (это Валька). Потом — что коварные и лживые, как змеи (это Лида). Но то, что серенькая мышка может быть опасна, я и не подозревал.
Альбина отловила меня на выходе. Ничего не подозревая, я поджидал Лютика, который, как всегда, где-то бегал, улаживая дела и посекундно благодаря Бога в лице Песочного, что тот сделал его кинорежиссером. Впрочем, Лютик уже начинал путать Бога и Песочного, молясь то одному, то второму попеременно.
Я уже докуривал вторую сигарету «Парламента» (помня о вкусах Ростика), как чьи-то влажные руки закрыли мои глаза.
— Ты что, спятил, Лютик, я тебе не девушка, — попытался я вырваться, наивно думая, что такие влажные ручонки могут принадлежать только моему другу.
— А это не Лютик. И хорошо, что ты не девушка, — услышал я жалобный писк. И обернулся.
Передо мной стояла Альбина. В темных очках, зеленой косынке, повязанной под подбородок, длинном ярко-красном дорогом плаще и желтых туфлях на высоких каблуках, она представляла собой настоящий светофор. Словно на маскараде, где легко удается сотворить себе яркий образ.
— Тебя подвезти? — Она кивнула на красный «ягуар» с зеленым откидным верхом, который был под стать ее наряду.
Я пожал плечами.
— Спасибо, конечно. Но нам с Лютиком нужно еще обсудить важное дело. — Я инстинктивно почувствовал, что нужно смываться.
— Все важные дела здесь решаю я, — твердо пропищала она, да так, что мне стало не по себе. Показалось, если бы она сняла с себя маскарадный костюм, мне было бы безопаснее.
— Так что мы обсудим… Важного? — повторила она еще более твердым голосом.
— Есть вещи, которые решают только мужчины. Наедине! — довольно резко отрезал я.
— Но есть и другие вещи. Которые решают мужчина и женщина. Наедине! — не менее резко отрезала она. И это был вызов.
Если бы я видел ее глаза, мне было бы проще. А так я словно разговаривал через затемненную витрину. И даже не знал, слышат ли меня.
Она меня слышать не хотела. Вообще я впервые сталкивался с таким перевоплощением и уже начинал понимать, почему Песочный на ней женился.
— И все же, боюсь, нам не по пути, — не сдавался я. — Хотя если ты хочешь подвезти нас с Лютиком…
— А ты не хочешь обсудить важные дела с моим мужем вместо Лютика? — Она пыталась поставить меня на место. — Съемки только начались, и у моего мужа хватит денег, чтобы переключиться на новый фильм, а этот заморозить. С новым героем. Бесхозных сценариев и артистов по горло, — она резко провела ладонью по шее.
— Ты мне угрожаешь? — Я неожиданно расхохотался. — Но, милая Бина, ты одного не поняла — мне абсолютно все равно, в каком кино сниматься.
— Но, очевидно, не все равно — будешь ли ты сниматься вообще?
Из студии выскочил взмыленный Лютик. Я так обрадовался его появлению, что готов был броситься ему на шею. Но Альбина резко потянула меня за рукав.
— А твоему другу и подавно не все равно — будет ли он вообще режиссером.
Я подумал, что это, возможно, самое лучшее, чтобы Лютик никогда больше не снимал, а я не снимался. Но Альбине объяснить этого не мог. И уж тем более Лютику. Она расценила мое молчание как слабость.
— Советую тебе быть сегодня вечером дома. И тем более советую поднимать трубку.
Альбина резко развернулась на каблуках, как солдат, и быстрым шагом направилась к своему красно-зеленому «ягуару».
— Что-нибудь случилось? — не на шутку встревожился Лютик.
— Знаешь, друг, — хлопнул я его по плечу. — Как там у вас говорят, лучшее кино — вино.
— Вот это верно! — обрадовался Лютик, даже забыв про Альбину. — Тем более, ты же бросил пить, так что можно по этому поводу спокойно напиться.
А я подумал, что как только Ростик пить бросил, я тут же начал. А может, просто продолжил — за него. Какой же он хитрый, чертяка.
— Так куда держим путь? — спросил нас лохматый таксист, едва мы бухнулись на заднее сиденье машины.
Лютик повернулся ко мне и хитро сощурился.
— Что, Ростя, а завалимся мы в твое излюбленное местечко. Ты этого заслужил!
У меня все в груди похолодело. Я понятия не имел об излюбленном местечке Ростика.
— В конце концов, ты с него всегда начинал перед съемками. И хотя клипы получались не самыми удачными, с деньжатами все было в ажуре. Во всяком случае, никто нас не обманул. А это много на сегодняшний день значит!
— Отправимся, — вздохнул обречено я.
Лохматый таксист нетерпеливо поерзал на сиденье.
— Ну же, мужики, куда держим путь в конце-то концов?!
— В «Дубравку», — сказал Лютик и назвал адрес.
Я похолодел. Это было именно то кафе, в котором я впервые увидел Ростика и где он забыл пальто с деньгами и документами. Я прикрыл глаза. Конечно, можно сейчас наотрез отказаться. Не думаю, что Лютик был таким уж апологетом примет, и, пожалуй, ему все равно, где пить. И все же я решил испытать судьбу, заметив, что мне это даже нравится. И хотя нервишки пошаливали, я надеялся, что фортуна вновь приветливо подмигнет мне.
Безусловно, я не рассчитывал, что в кафе увижу сидящего на том же месте Ростика. И все же, когда мы с Лютиком переступили порог «Дубравки», мои ноги слегка подкосились. Я бросил быстрый взгляд на столик, за которым когда-то сидел мой двойник. Столик был пуст. А вдруг меня запомнили официанты? Тем более, если Ростик разыскивал свои вещи, они наверняка сейчас расскажут все… И все же я решил идти ва-банк. И даже предложил сесть за тот же столик. Это был в некотором роде вызов судьбе.
В кафе было многолюдно. Здесь ничего не изменилось. Обшарпанные столики, круглые окошки, на стене плохая картина, изображающая осень. Даже публика та же, в основном состоящая из студентов и обедневшей интеллигенции. И хотя я не помнил ни одного официанта в лицо, подозревал, что и они остались теми же.
Я тщательно изучал неприхотливое меню, стараясь не поднимать взгляд. И когда Лютик силой вырвал его у меня из рук, уже знал наизусть весь перечень блюд.
— И все же, Ростя, я никогда тебя не понимал. — Лютик почесал лысый затылок. — И чего ты торчал тут целыми вечерами? Хотя да, подозреваю, здесь легче напиться, чем в японском ресторане.
Лютик обвел взглядом неуютное, мрачное кафе с маленькими круглыми окнами в решетке.
— Как в тюрьме. И контингент подходящий.
— Контингент, к твоему сведению, гораздо лучший, чем на съемочной площадке, — огрызнулся я. — Ты ведь тоже, подозреваю, не из графьев.
Лютик тоненько захихикал, и его круглые маленькие глазки, похожие на окошки кафе, забегали по моему лицу. Я же старался по-прежнему не поднимать головы, таким образом надеясь укрыться от официантов. И все же чувствовал на себе их пытливые взгляды. А раз не выдержал и мельком взглянул на стойку бара. И тут же заметил, как они о чем-то шушукаются, откровенно указывая на меня. Все, конец, подумал я. Впрочем, успокоил себя тем, что в разоблачении есть и положительный момент — я избавлюсь от Альбины и всех так называемых коллег. Правда, небо в клетку стало теперь гораздо реальнее, чем решетчатые окошки в кафе… Очнулся я от нерадужных мыслей, когда Лютик со всей силы хлопнул меня по плечу.
— Ты чего, парень! Где витаешь, возвращайся на землю, космонавт! Уже приехали!
Я вдруг резко поднял голову вверх и посмотрел мимо Лютика. Официанты, не отрываясь, продолжали пялиться на меня.
— Так вот, — Лютик продолжал свою мысль. — Может, я и не из графьев, но об этом не обязательно знать. И тебе советую, когда у нас будут брать интервью, молотить что угодно. Только не про свое рабоче-крестьянское происхождение. Придумай себе прадедушку — владельца заводов, газет, пароходов или еще чего-нибудь… Я лично уже все про себя выучил. Моя прабабка была фрейлиной императорского двора, усек? И кто докажет? Я вообще понял, что все проглатывается, абсолютно все. Даже если я завтра объявлю всему миру, что красивее Алена Делона, поверят! Вот ей-богу, поверят! А если к этому присовокупить еще парочку статеек о моей неотразимости и графском происхождении, то…
Я внимательно посмотрел на Лютика, словно увидел его впервые. Маленькие круглые глазки с каким-то бурым отливом, как у кролика. Красная толстая морда, пухлые, маленькие, вечно потные ручонки… А ведь и впрямь могут поверить, что Лютик красивее Алена Делона, неожиданно подумал я. Раньше бы мне такое в голову не пришло. Но раньше я был совсем другим и слишком хорошо думал о человечестве.
Прямиком к нашему столику направлялся худой и очень прямой официант, словно его спина была стянута корсетом. Все, конец, в очередной раз подумал я. И даже не заметил, как пробубнил себе под нос:
— Конец фильму.
— Чего? — не понял Лютик. — Какому фильму? Сплюнь три раза! Фильм еще только начинается.
Я уже не смотрел на официанта, а только слушал, как он приближался к нам. И мне показалось, что сейчас раздастся милицейский свисток. Я почувствовал себя по меньшей мере Гришкой Отрепьевым, претендующим на царский престол.
Наконец я поднял голову и наткнулся взглядом на улыбку до ушей, которой светился официант.
— Чрезмерно рады вас здесь видеть, Ростислав Евгеньевич, — запыхавшись от волнения, начал он. — А мы уж переживали, куда вы пропали, боялись, вдруг чего случилось. Но, слава богу, увидели вас в замечательной рекламе кофе, и отлегло от сердца. Вы знаете, Ростислав Евгеньевич, мы даже заказали эту марку кофе для нашего ресторана. Это наверняка ваш любимый сорт, вы с таким удовольствием его пили!
У меня отлегло от сердца, словно после мощного удара форварда мяч прошел мимо ворот, которые я защищал. И краем глаза заметил, что при упоминании о кофе Лютик поморщился, словно от зубной боли. И назло этому новоявленному графу сделал заказ.
— Так, замечательно, пожалуйста, две порции рубленых зраз с грибной начинкой, тушеный картофель… И, безусловно, кофе! — торжественно заключил я. — По две, нет, пожалуй, по три чашки для начала. А там посмотрим.
— И ничего крепкого? — искренне удивился официант, видимо, вспоминая мое сомнительное прошлое.
— Завязал! А у моего друга — язва, — я указал на Лютика. — К тому же не позволяет социальное положение. Он из графьев.
Официант с благоговением посмотрел на Лютика и даже слегка ему поклонился. Он поверил с первого слова. Лютик за его спиной показал мне кулак.
— Но для такого почетного гостя и такого из ряда вон выходящего случая у нас есть прекрасное розовое «мартини».
Лютик за спиной официанта показал большой палец в знак одобрения.
— Ну что ж, — вздохнул я, — «мартини» так «мартини». Оно, я слышал, лечит язву. Правда, не знаю, пьют ли его графья.
— Пьют, пьют! — обрадовался официант. — Давеча сам потомок графа Волконского заказывал, он тоже артист, вы, наверняка, знакомы.
— Ну, если потомок графа Волконского… — Я развел руками и на секунду представил этого потомка. Если он похож на Лютика…
Лютик тем временем не отрывал взгляд от меню. Что-то его покорило.
— А что такое «картофельные поросята»? — с благоговением спросил он.
— О, это очень вкусно! Наше фирменное блюдо. Кусочки поджаренной свинины обертывают в картофельное пюре, смазывают яйцом и выпекают в духовке. Воистину графское блюдо! Любимое блюдо графа Волконского!
Лютик громко проглотил слюну.
— Мне, пожалуйста, вместо зраз пару — тройку «поросят», — попросил граф Лютик, воздев руки к обшарпанному потолку.
Официант побежал исполнять заказ. А Лютик довольно потирал руки в предвкушении праздника.
— Эх, вспомни рожу этого Волконского! И его настоящую фамилию! — Он расхохотался во весь голос.
Ничего вспомнить я не мог, поскольку просто не знал. Но на всякий случай расхохотался вслед за Лютиком. Видимо, я оказался прав: граф Волконский мало чем отличался от моего приятеля графа Лютика.
После третьего бокала «мартини» и «картофельных поросят», Лютик сам стал походить на поросенка. Вдруг он вспомнил про Альбину, и в его свинячьих глазках появился испуг.
— Слушай, дружище, а о чем ты все же спорил с Биной? Что-то мне не понравилось выражение ее лица, — с тревогой спросил он.
Я подробно изложил наш разговор. Лютик встревожился еще больше и заерзал на стуле.
— Ну и… — начал он, заикаясь и подобострастно заглядывая в мои глаза, прямо как в глаза Песочного. — И что теперь собираешься делать?
— Как — что? — Для меня это было очевидным. — Послать ее подальше.
Лютик от возмущения подпрыгнул на месте и задел локтем початую бутылку «мартини». Та перевернулась и свалилась прямо на колени моему приятелю, залив его штаны. Но Лютик этого не заметил. Он машинально взял бутылку и так же машинально разлил вермут по рюмкам.
— Ты сумасшедший, — он залпом выпил бокал. — Ты определенно сумасшедший. Нет, я тебя не узнаю. Более того, я тебя не понимаю и не принимаю. Отказываюсь понимать! Все, что ты тут болтаешь, это полный бред. Бред сумасшедшего. Послать подальше! Нет, вы такое слышали! — Лютик обернулся и вновь, театрально воздев руки к протекающему потолку, громко повторил: — Нет, вы слышали!
Утром, проснувшись с больной головой, в отвратительном настроении, потный и взлохмаченный, я первым делом пожалел Ростика, уже начиная понимать его. И впервые начиная понимать, что такое депрессия. Мне вдруг так захотелось от всего отказаться. Это не моя жизнь. Такая продажная, мучительная жизнь с дурным душком. Я ведь по-прежнему любил запах леса, запах скошенной травы на лугу, запах моего пса Чижика. Если бы у меня были силы, я бы, пожалуй, тотчас уехал, послав к черту всех лютиков и залетовых.
Но после душа и бутылки холодного пива, которую предусмотрительно оставил Лютик, стало гораздо легче. Мир не выглядел таким уж отвратительным. К тому же под окном расцветала сирень, так похожая на ту, которую любила Марианна Кирилловна. И вскоре я смогу так же наслаждаться ароматом цветов и искать пять заветных лепестков.
Я долго стоял на балконе босиком и пытался вдоволь наглотаться утреннего воздуха. И все же костюмерша была не права. Счастливым можно быть где угодно. Ведь все в мире имеет свой аналог. И сирень точно такая же, и запах весны, и даже я так похож на кого-то. Чтобы увидеть японский садик, не обязательно ехать в Японию. Наверняка японец был прав — модель мира лучше, чем сам мир. Во всяком случае — безопаснее. Я ведь тоже — всего лишь модель Ростика. И мне тоже безопаснее. Я свободен. И могу делать с жизнью Ростика все, что угодно. В своей жизни я бы опасался совершать многие поступки, а теперь бояться нечего. Я могу шагать без оглядки. И делать практически все. Я могу усовершенствовать жизнь или ее упростить. Я могу ее идеализировать или пустить под откос. В любом случае она не моя.
Телефонный звонок окончательно меня разбудил. Как я забыл! Лютик кричал в трубку, что срочно нужно ехать подписывать договор. Что ж. Почему бы и не подписать. Тем более что я уже научился подделывать подпись Ростика. Как ни странно, довольно быстро. Подпись Ростика оказалась не более сложной, чем его жизнь.
Мы подписали договор на солидную сумму. Вечером я принялся за читку сценария. Поскольку я был новичком в кино, сценарий для меня стал не просто открытием. Оказывается, можно писать и так. Я не блистал особой начитанностью, но то, что проходил в школе и техникуме, было настоящей литературой. И если бы мне, в бытность мою лесником, кто-то подсунул эту дребедень, я бы решил, что это дурная шутка. Потому что такие вещи вообще не пригодны для чтения.
Я долго возмущался трубке, которую на другом конце города держал Лютик. Я кричал, что такое сочинительство вообще невозможно, и я завтра же разрываю договор, и мне плевать на все деньги, вместе взятые.
— Ты что, совсем рехнулся! — заорал на меня Лютик. Его крик подействовал отрезвляюще. — Ты что, впервые читаешь подобную чушь?!
— Не впервые, — мне пришлось согласиться и унять свой пыл.
— Ну и заткнись! Раньше бы ты за этот сценарий душу продал! А теперь тебе даже ничего продавать не приходится! К тому же это не самое худшее, что могут предложить! Вот и радуйся! Видишь, как бросил пить — удача сама тебе в руки прет! Смотри, не расплескай!
Я налил себе полный стакан бренди, оно слегка расплескалось на стол. Я залпом выпил и подумал, что пить только начинаю. Впрочем, я все только начинал. Моя жизнь в один миг встала с ног на голову. И я смотрел на нее в перевернутом виде, механически жонглируя людьми, как кольцами, и не боясь их уронить.
Так в один миг я стал артистом. И надо сказать, мне это далось легко. Впрочем, кто умеет достоверно играть в жизни, тот с легкостью станет актером. У меня в жизни игры было предостаточно. К тому же я сделал неутешительный вывод, что сегодня актером может стать кто угодно. Вот из артиста врач или лесник вряд ли получится. И дело даже не в моем собственном опыте. Почти вся наша группа представляла собой сборище непрофессионалов. Что поначалу меня шокировало. Но лишь поначалу. Потом я успокоился. Хотя меня до конца не покидало ощущение, что каждый из них занимает не свое место под солнцем. Словно кто-то шутки ради перетасовал карты и, перечеркнув настоящие правила игры, сочинил новые, лишенные логики и смысла. Иногда, в минуты отдыха, я подолгу наблюдал за своими коллегами, развлекаясь угадыванием, какое они должны занимать место при правильном раскладе карт.
Лютик, к примеру, был вылитым продавцом в мясном отделе. Толстый, красный, кривоногий, он разделывал бы мясные туши и выставлял их на витрине. Хотя наверняка, имея ранимую душу, он бы вскоре отказался от подобной работы, не раз представляя себе предсмертные хрипы животных, но дальше мясного отдела все равно не ушел бы. Где-нибудь выбил бы деньги, став владельцем мясного магазинчика, этаким респектабельным лавочником, правда, пьющим по ночам за безвременно погибших меньших братьев. Но при чем тут режиссер?
На Залетова много фантазии не требовалось, чтобы определить его место под солнцем. Он, в прошлом какой-нибудь мелкий чиновник, теперь — типичный пенсионер, сухонький, седенький. Я легко мог представить его на лавочке в парке, с газетой в руках, с роговыми очками на переносице, в окружении любящих внуков. И при чем тут продюсер и молодая жена?
А вот Альбина… Этакая серенькая мышка должна быть домохозяйкой с кучей румяных ребятишек, скучающая по вечерам дома в ожидании мужа-пройдохи. И при чем тут актриса на главной роли?…
Впрочем, будучи неискушенным в кино, я поначалу подумал, что за серой внешностью вполне может скрываться талант. Человек способен менять свое лицо, свой темперамент на съемочной площадке. Но я слишком хорошо думал о кино. Когда Лютик с заговорщицким видом мне сообщил, что Альбина даже не имеет мало-мальского театрального образования, и даже ни разу не играла, я был сражен наповал. Окончив десятилетку, она занялась поисками обеспеченного мужа, и ей это более чем удалось. Она специально устраивалась домработницей у нуворишей, пока один из них не клюнул на ее молодость. А потом, как старуха из сказки о золотой рыбке, она стала требовать все больше и больше. И вот теперь ни много ни мало — захотела стать звездой экрана.
После этой истории я окончательно перестал мучиться, что занимаю чужое место в жизни. Ничьего места я не занимал и попросту не мог занять. Поскольку каждый был не на своем. И мне казалось, что не только кино, вся наша жизнь ужасно непрофессиональна. Словно мир был придуман для того, чтобы не пытаться найти свое место, а вовремя занять чужое. При этом профессиональной оставалась только природа. Поскольку медведь никогда не будет летать — ему это не нужно. А соловей не станет жить в берлоге. И береза вряд ли позарится на цветочный горшок… Я подумал, может, было бы правильнее, если при рождении каждый уже знал, по какой дороге идти. Неплохо бы изобрести прибор, указывающий на определенные способности и таланты. Впрочем, и этот номер с людьми бы не прошел. Наверняка они тут же придумали бы механизмы, заставляющие играть этот аппарат под их дудку. Какой честности можно требовать от бездушной машины, если люди ее игнорируют?! И почему-то стремятся к противоестественному для живого существа чувству дисгармонии. Впрочем, разве я — не один из них? Я разве сознаю, что принял на себя чужое лицо и судьбу? И понимаю это, в отличие от других. Но разве от такого знания я стал лучше?…
Я очнулся от визгливого голоса Лютика.
— Ты что, уснул, придурок?! — На меня посыпался шквал нецензурных слов, с помощью которых Лютик утверждался как режиссер. На этом утверждение и заканчивалось. — Так, повторим сцену первой встречи этого идиота с Альбиной! Биночка, лапочка, сосредоточь свое внимание на этом уроде!
Лютик бесцеремонно ткнул в меня толстым пальцем. Все начиналось по-новому.
Вообще это было удивительно. Там, в другой жизни, я был довольно скованным человеком. При встрече даже со знакомыми людьми мои жесты становились неловкими, а слова — нескладными. Здесь же, среди толпы, я чувствовал себя очень свободно. Можно даже сказать, свободнее других актеров. Возможно потому что я окончательно уничтожал в себе Даника и становился другим человеком — далеким Ростиком, мне нечего было стесняться.
Я смело приблизился к Альбине. Она зарделась от счастья, ей это удалось, поскольку она в этот момент не играла.
— Так, изобразите поцелуй! — по-прежнему орал Лютик. — Страстный поцелуй! Ты что, Неглинов, целоваться совсем разучился?! С каких это пор?!
Да, сценарист, похоже, ни разу не встречался с девушкой, если решил, что при первой встрече вот так лихо можно ее поцеловать. Но Альбина была мне так безразлична, что я поцеловал ее искренне, легко, почти страстно. За Ростика.
Лютик не унимался, он бегал взад-вперед, размахивал руками и что-то пытался доказать благим матом, правда, никто не понимал что. Лютик во всю прыть изображал из себя режиссера. Я ему не противоречил, помня, как он хорошо смотрелся бы в мясной лавке. Вдруг визг Лютика резко оборвался. Я в недоумении оглянулся. И без того маленький Лютик, сгорбившись, стоял перед продюсером Залетовым, и меня не покидало чувство, что он все же мечтает поцеловать ему руки.
Залетов отозвал Лютика в сторону и долго ему что-то объяснял. Тот беспрерывно кланялся, прижав к груди пухлые ручки.
— Так! — наконец громко выкрикнул в рупор Лютик. Но уже голосом не хозяина, а приказчика. — Посторонних прошу удалиться. Будет сниматься интимная сцена.
— Что значит интимная? — опешил я.
— Что?! Как — что!!! Ты не учился в киношном альма-матер?!
— Учился, но нас там интимным сценам не учили, — наугад отрезал я.
Лютик на секунду смешался. Видимо, я попал в точку. Хотя, возможно, Лютик понятия не имел, чему учат в кинематографических вузах.
— Интимные сцены можно назвать и проще, — ответил Песочный, и при этом его глазки заблестели, словно в них капнули подсолнечного масла. — Можно назвать — сцены любви.
Я оттащил Лютика в сторону.
— Слушай, ты! — я схватил его за ворот спортивной куртки и слегка приподнял. — Ты порнуху снимать собираешься?! Так вот, поди объясни этому жирному индюку, что или я сейчас же уйду, и он меня больше никогда не увидит, или пусть отменяет свою пошлость. Можешь добавить, что он мне должен платить дополнительно, что я с его чучелом вообще целуюсь!
— Все! Понял! — Лютик испуганно поднял толстые лапки вверх, словно сдаваясь. — Только о чучеле я не заикнусь, и не проси.
После переговоров мы пришли к компромиссу. Альбина расстегнет кофточку, и на этом интимная сцена закончится.
Надо сказать, эта серая мышка с удовольствием позировала и перед камерой, и передо мной, и перед всей съемочной группой. Но более омерзительной была реакция Песочного, который почти дрожал, глядя на свою бесцветную, облезлую жену.
Лютику все же досталось от Песочного. За меня. Он не иначе как требовал обнаженного «крупняка» своей жены, причем вместе со мной. Но поскольку я этому категорически противился, Песочный от души поносил Лютика, разве что не хлестал плетью, как верного холопа.
Вообще, Лютик мгновенно понял, кто хозяин на съемочной площадке, и старательно выполнял все его указания. Он набрал группу, целиком и полностью следуя указаниям Залетова. Все друзья Песочного, родственники и знакомые. И лишь я не вписывался в этот круг. Я вдруг почувствовал силу, поскольку Песочный меня выгнать не мог из-за влюбленной в меня жены. Ситуация была до того абсурдной, что иногда мне казалось, будто действительность — просто кино, все кругом сплошное кино. Если бы я воспринимал это как реальную жизнь, то, пожалуй, свихнулся бы. Но я еще помнил, что жизнь совсем другая. Она там, где сторожка утопает в зеленых соснах, где шумит и бьется в ставни ветер, где соловьи поют по ночам, и радостно лает собака, где девчонка в цветном сарафане и с зеленкой на острых коленках лазает по деревьям, а сельский доктор со старомодным чемоданчиком посещает больных… Если бы я этого не помнил, то, пожалуй, возненавидел бы жизнь. Но это было всего лишь кино. А я — всего лишь Ростик в этом кино. Которое я тихо ненавидел.
Кое-как эта сцена была снята. И если бы я хоть на грамм был искушенней в любви, то с самого начала понял, что эта сцена для меня не интимна, а опасна. Но я мало знал женщин. Раньше я думал, что они такие же добрые и преданные, как собаки (это Валька). Потом — что коварные и лживые, как змеи (это Лида). Но то, что серенькая мышка может быть опасна, я и не подозревал.
Альбина отловила меня на выходе. Ничего не подозревая, я поджидал Лютика, который, как всегда, где-то бегал, улаживая дела и посекундно благодаря Бога в лице Песочного, что тот сделал его кинорежиссером. Впрочем, Лютик уже начинал путать Бога и Песочного, молясь то одному, то второму попеременно.
Я уже докуривал вторую сигарету «Парламента» (помня о вкусах Ростика), как чьи-то влажные руки закрыли мои глаза.
— Ты что, спятил, Лютик, я тебе не девушка, — попытался я вырваться, наивно думая, что такие влажные ручонки могут принадлежать только моему другу.
— А это не Лютик. И хорошо, что ты не девушка, — услышал я жалобный писк. И обернулся.
Передо мной стояла Альбина. В темных очках, зеленой косынке, повязанной под подбородок, длинном ярко-красном дорогом плаще и желтых туфлях на высоких каблуках, она представляла собой настоящий светофор. Словно на маскараде, где легко удается сотворить себе яркий образ.
— Тебя подвезти? — Она кивнула на красный «ягуар» с зеленым откидным верхом, который был под стать ее наряду.
Я пожал плечами.
— Спасибо, конечно. Но нам с Лютиком нужно еще обсудить важное дело. — Я инстинктивно почувствовал, что нужно смываться.
— Все важные дела здесь решаю я, — твердо пропищала она, да так, что мне стало не по себе. Показалось, если бы она сняла с себя маскарадный костюм, мне было бы безопаснее.
— Так что мы обсудим… Важного? — повторила она еще более твердым голосом.
— Есть вещи, которые решают только мужчины. Наедине! — довольно резко отрезал я.
— Но есть и другие вещи. Которые решают мужчина и женщина. Наедине! — не менее резко отрезала она. И это был вызов.
Если бы я видел ее глаза, мне было бы проще. А так я словно разговаривал через затемненную витрину. И даже не знал, слышат ли меня.
Она меня слышать не хотела. Вообще я впервые сталкивался с таким перевоплощением и уже начинал понимать, почему Песочный на ней женился.
— И все же, боюсь, нам не по пути, — не сдавался я. — Хотя если ты хочешь подвезти нас с Лютиком…
— А ты не хочешь обсудить важные дела с моим мужем вместо Лютика? — Она пыталась поставить меня на место. — Съемки только начались, и у моего мужа хватит денег, чтобы переключиться на новый фильм, а этот заморозить. С новым героем. Бесхозных сценариев и артистов по горло, — она резко провела ладонью по шее.
— Ты мне угрожаешь? — Я неожиданно расхохотался. — Но, милая Бина, ты одного не поняла — мне абсолютно все равно, в каком кино сниматься.
— Но, очевидно, не все равно — будешь ли ты сниматься вообще?
Из студии выскочил взмыленный Лютик. Я так обрадовался его появлению, что готов был броситься ему на шею. Но Альбина резко потянула меня за рукав.
— А твоему другу и подавно не все равно — будет ли он вообще режиссером.
Я подумал, что это, возможно, самое лучшее, чтобы Лютик никогда больше не снимал, а я не снимался. Но Альбине объяснить этого не мог. И уж тем более Лютику. Она расценила мое молчание как слабость.
— Советую тебе быть сегодня вечером дома. И тем более советую поднимать трубку.
Альбина резко развернулась на каблуках, как солдат, и быстрым шагом направилась к своему красно-зеленому «ягуару».
— Что-нибудь случилось? — не на шутку встревожился Лютик.
— Знаешь, друг, — хлопнул я его по плечу. — Как там у вас говорят, лучшее кино — вино.
— Вот это верно! — обрадовался Лютик, даже забыв про Альбину. — Тем более, ты же бросил пить, так что можно по этому поводу спокойно напиться.
А я подумал, что как только Ростик пить бросил, я тут же начал. А может, просто продолжил — за него. Какой же он хитрый, чертяка.
— Так куда держим путь? — спросил нас лохматый таксист, едва мы бухнулись на заднее сиденье машины.
Лютик повернулся ко мне и хитро сощурился.
— Что, Ростя, а завалимся мы в твое излюбленное местечко. Ты этого заслужил!
У меня все в груди похолодело. Я понятия не имел об излюбленном местечке Ростика.
— В конце концов, ты с него всегда начинал перед съемками. И хотя клипы получались не самыми удачными, с деньжатами все было в ажуре. Во всяком случае, никто нас не обманул. А это много на сегодняшний день значит!
— Отправимся, — вздохнул обречено я.
Лохматый таксист нетерпеливо поерзал на сиденье.
— Ну же, мужики, куда держим путь в конце-то концов?!
— В «Дубравку», — сказал Лютик и назвал адрес.
Я похолодел. Это было именно то кафе, в котором я впервые увидел Ростика и где он забыл пальто с деньгами и документами. Я прикрыл глаза. Конечно, можно сейчас наотрез отказаться. Не думаю, что Лютик был таким уж апологетом примет, и, пожалуй, ему все равно, где пить. И все же я решил испытать судьбу, заметив, что мне это даже нравится. И хотя нервишки пошаливали, я надеялся, что фортуна вновь приветливо подмигнет мне.
Безусловно, я не рассчитывал, что в кафе увижу сидящего на том же месте Ростика. И все же, когда мы с Лютиком переступили порог «Дубравки», мои ноги слегка подкосились. Я бросил быстрый взгляд на столик, за которым когда-то сидел мой двойник. Столик был пуст. А вдруг меня запомнили официанты? Тем более, если Ростик разыскивал свои вещи, они наверняка сейчас расскажут все… И все же я решил идти ва-банк. И даже предложил сесть за тот же столик. Это был в некотором роде вызов судьбе.
В кафе было многолюдно. Здесь ничего не изменилось. Обшарпанные столики, круглые окошки, на стене плохая картина, изображающая осень. Даже публика та же, в основном состоящая из студентов и обедневшей интеллигенции. И хотя я не помнил ни одного официанта в лицо, подозревал, что и они остались теми же.
Я тщательно изучал неприхотливое меню, стараясь не поднимать взгляд. И когда Лютик силой вырвал его у меня из рук, уже знал наизусть весь перечень блюд.
— И все же, Ростя, я никогда тебя не понимал. — Лютик почесал лысый затылок. — И чего ты торчал тут целыми вечерами? Хотя да, подозреваю, здесь легче напиться, чем в японском ресторане.
Лютик обвел взглядом неуютное, мрачное кафе с маленькими круглыми окнами в решетке.
— Как в тюрьме. И контингент подходящий.
— Контингент, к твоему сведению, гораздо лучший, чем на съемочной площадке, — огрызнулся я. — Ты ведь тоже, подозреваю, не из графьев.
Лютик тоненько захихикал, и его круглые маленькие глазки, похожие на окошки кафе, забегали по моему лицу. Я же старался по-прежнему не поднимать головы, таким образом надеясь укрыться от официантов. И все же чувствовал на себе их пытливые взгляды. А раз не выдержал и мельком взглянул на стойку бара. И тут же заметил, как они о чем-то шушукаются, откровенно указывая на меня. Все, конец, подумал я. Впрочем, успокоил себя тем, что в разоблачении есть и положительный момент — я избавлюсь от Альбины и всех так называемых коллег. Правда, небо в клетку стало теперь гораздо реальнее, чем решетчатые окошки в кафе… Очнулся я от нерадужных мыслей, когда Лютик со всей силы хлопнул меня по плечу.
— Ты чего, парень! Где витаешь, возвращайся на землю, космонавт! Уже приехали!
Я вдруг резко поднял голову вверх и посмотрел мимо Лютика. Официанты, не отрываясь, продолжали пялиться на меня.
— Так вот, — Лютик продолжал свою мысль. — Может, я и не из графьев, но об этом не обязательно знать. И тебе советую, когда у нас будут брать интервью, молотить что угодно. Только не про свое рабоче-крестьянское происхождение. Придумай себе прадедушку — владельца заводов, газет, пароходов или еще чего-нибудь… Я лично уже все про себя выучил. Моя прабабка была фрейлиной императорского двора, усек? И кто докажет? Я вообще понял, что все проглатывается, абсолютно все. Даже если я завтра объявлю всему миру, что красивее Алена Делона, поверят! Вот ей-богу, поверят! А если к этому присовокупить еще парочку статеек о моей неотразимости и графском происхождении, то…
Я внимательно посмотрел на Лютика, словно увидел его впервые. Маленькие круглые глазки с каким-то бурым отливом, как у кролика. Красная толстая морда, пухлые, маленькие, вечно потные ручонки… А ведь и впрямь могут поверить, что Лютик красивее Алена Делона, неожиданно подумал я. Раньше бы мне такое в голову не пришло. Но раньше я был совсем другим и слишком хорошо думал о человечестве.
Прямиком к нашему столику направлялся худой и очень прямой официант, словно его спина была стянута корсетом. Все, конец, в очередной раз подумал я. И даже не заметил, как пробубнил себе под нос:
— Конец фильму.
— Чего? — не понял Лютик. — Какому фильму? Сплюнь три раза! Фильм еще только начинается.
Я уже не смотрел на официанта, а только слушал, как он приближался к нам. И мне показалось, что сейчас раздастся милицейский свисток. Я почувствовал себя по меньшей мере Гришкой Отрепьевым, претендующим на царский престол.
Наконец я поднял голову и наткнулся взглядом на улыбку до ушей, которой светился официант.
— Чрезмерно рады вас здесь видеть, Ростислав Евгеньевич, — запыхавшись от волнения, начал он. — А мы уж переживали, куда вы пропали, боялись, вдруг чего случилось. Но, слава богу, увидели вас в замечательной рекламе кофе, и отлегло от сердца. Вы знаете, Ростислав Евгеньевич, мы даже заказали эту марку кофе для нашего ресторана. Это наверняка ваш любимый сорт, вы с таким удовольствием его пили!
У меня отлегло от сердца, словно после мощного удара форварда мяч прошел мимо ворот, которые я защищал. И краем глаза заметил, что при упоминании о кофе Лютик поморщился, словно от зубной боли. И назло этому новоявленному графу сделал заказ.
— Так, замечательно, пожалуйста, две порции рубленых зраз с грибной начинкой, тушеный картофель… И, безусловно, кофе! — торжественно заключил я. — По две, нет, пожалуй, по три чашки для начала. А там посмотрим.
— И ничего крепкого? — искренне удивился официант, видимо, вспоминая мое сомнительное прошлое.
— Завязал! А у моего друга — язва, — я указал на Лютика. — К тому же не позволяет социальное положение. Он из графьев.
Официант с благоговением посмотрел на Лютика и даже слегка ему поклонился. Он поверил с первого слова. Лютик за его спиной показал мне кулак.
— Но для такого почетного гостя и такого из ряда вон выходящего случая у нас есть прекрасное розовое «мартини».
Лютик за спиной официанта показал большой палец в знак одобрения.
— Ну что ж, — вздохнул я, — «мартини» так «мартини». Оно, я слышал, лечит язву. Правда, не знаю, пьют ли его графья.
— Пьют, пьют! — обрадовался официант. — Давеча сам потомок графа Волконского заказывал, он тоже артист, вы, наверняка, знакомы.
— Ну, если потомок графа Волконского… — Я развел руками и на секунду представил этого потомка. Если он похож на Лютика…
Лютик тем временем не отрывал взгляд от меню. Что-то его покорило.
— А что такое «картофельные поросята»? — с благоговением спросил он.
— О, это очень вкусно! Наше фирменное блюдо. Кусочки поджаренной свинины обертывают в картофельное пюре, смазывают яйцом и выпекают в духовке. Воистину графское блюдо! Любимое блюдо графа Волконского!
Лютик громко проглотил слюну.
— Мне, пожалуйста, вместо зраз пару — тройку «поросят», — попросил граф Лютик, воздев руки к обшарпанному потолку.
Официант побежал исполнять заказ. А Лютик довольно потирал руки в предвкушении праздника.
— Эх, вспомни рожу этого Волконского! И его настоящую фамилию! — Он расхохотался во весь голос.
Ничего вспомнить я не мог, поскольку просто не знал. Но на всякий случай расхохотался вслед за Лютиком. Видимо, я оказался прав: граф Волконский мало чем отличался от моего приятеля графа Лютика.
После третьего бокала «мартини» и «картофельных поросят», Лютик сам стал походить на поросенка. Вдруг он вспомнил про Альбину, и в его свинячьих глазках появился испуг.
— Слушай, дружище, а о чем ты все же спорил с Биной? Что-то мне не понравилось выражение ее лица, — с тревогой спросил он.
Я подробно изложил наш разговор. Лютик встревожился еще больше и заерзал на стуле.
— Ну и… — начал он, заикаясь и подобострастно заглядывая в мои глаза, прямо как в глаза Песочного. — И что теперь собираешься делать?
— Как — что? — Для меня это было очевидным. — Послать ее подальше.
Лютик от возмущения подпрыгнул на месте и задел локтем початую бутылку «мартини». Та перевернулась и свалилась прямо на колени моему приятелю, залив его штаны. Но Лютик этого не заметил. Он машинально взял бутылку и так же машинально разлил вермут по рюмкам.
— Ты сумасшедший, — он залпом выпил бокал. — Ты определенно сумасшедший. Нет, я тебя не узнаю. Более того, я тебя не понимаю и не принимаю. Отказываюсь понимать! Все, что ты тут болтаешь, это полный бред. Бред сумасшедшего. Послать подальше! Нет, вы такое слышали! — Лютик обернулся и вновь, театрально воздев руки к протекающему потолку, громко повторил: — Нет, вы слышали!