Страница:
Отнесение «героических элегий» к наиболее позднему слою стало теперь общепринятым. В других отношениях классификация Хойслера не оправдала себя. Тип «односторонней повествовательной песни» характеризуется признаками настолько внешними, что по ним едва ли можно судить о большей или меньшей древности произведения. К тому же этот тип в чистом виде не встречается. Признаки предшествующего типа – «двусторонней повествовательной песни» – тоже едва ли позволяют судить о древности. Эти внешние признаки характерны и для средневековых баллад – произведений, которые по своим внутренним признакам резко отличаются от архаичных героических песен. Не случайно «Отрывок Песни о Сигурде», который Хойслер называл «Древней Песнью о Сигурде» и считал образцом наиболее архаичного типа героических песен, современные исследователи, на основании внутреннего сходства с народными балладами, относят к самому позднему слою в «Старшей Эдде».
Наконец, по-видимому, тип «песни» не обязательно архаичнее «эпопеи». Известно, что героическая поэзия других народов (например, записанные уже в новое время сербские юнацкие песни и русские былины) оставалась «песнями» в продолжение многих веков, хотя и претерпевала большие изменения в отношении идеологии и стиля. В этом случае они, правда, обычно подвергались той или иной циклизации, своеобразной концентрации повествования вокруг личности легендарного правителя или героя, его биографии, его предков и потомков. Впрочем, такая циклизация налицо и в героических песнях «Старшей Эдды». Все они связаны в одно целое тем, что их герои причислены к роду Вёльсунгов, самым прославленным представителем которого был Сигурд, или роду Гьюкунгов, с которым Сигурд породнился своим браком с Гудрун. Хельги, первоначально принадлежавший к датскому роду Скьёльдунгов, сделан в песнях «Старшей Эдды» сыном Сигмунда и внуком Вёльсунга, а следовательно братом Сигурда. Гудрун, сестра Гуннара и Хёгни, – жена Сигурда. Хамдир и Сёрли – дети Гудрун и братья Сванхильд, дочери Гудрун и Сигурда. все героические песни повествуют о лицах, состоящих в родстве с Сигурдом.
Время и место сочинения песен «Старшей Эдды»
Комментарии
Прорицание вёльвы
Наконец, по-видимому, тип «песни» не обязательно архаичнее «эпопеи». Известно, что героическая поэзия других народов (например, записанные уже в новое время сербские юнацкие песни и русские былины) оставалась «песнями» в продолжение многих веков, хотя и претерпевала большие изменения в отношении идеологии и стиля. В этом случае они, правда, обычно подвергались той или иной циклизации, своеобразной концентрации повествования вокруг личности легендарного правителя или героя, его биографии, его предков и потомков. Впрочем, такая циклизация налицо и в героических песнях «Старшей Эдды». Все они связаны в одно целое тем, что их герои причислены к роду Вёльсунгов, самым прославленным представителем которого был Сигурд, или роду Гьюкунгов, с которым Сигурд породнился своим браком с Гудрун. Хельги, первоначально принадлежавший к датскому роду Скьёльдунгов, сделан в песнях «Старшей Эдды» сыном Сигмунда и внуком Вёльсунга, а следовательно братом Сигурда. Гудрун, сестра Гуннара и Хёгни, – жена Сигурда. Хамдир и Сёрли – дети Гудрун и братья Сванхильд, дочери Гудрун и Сигурда. все героические песни повествуют о лицах, состоящих в родстве с Сигурдом.
Время и место сочинения песен «Старшей Эдды»
Нетрудно датировать рукопись. Так, бесспорно, что рукопись «Старшей Эдды» относится ко второй половине XIII в. В некоторых случаях можно датировать сказание: если в нем прощупывается историческая основа, то эта основа – верхний предел возникновения дано сказания. Так, для возникновения сказания о Ёрмунрекке (см. «Речи Хамдира») верхний предел – смерть остготского короля Эрманариха (375 г.) Гораздо труднее датировать песнь, которая до записи бытовала в устной традиции.
История попыток датировать песни «Старшей Эдды» – это целая эпопея. Все ученые, занимавшиеся песнями «Старшей Эдды», – а ими занимались в течение последнего века сотни ученых, – пытались их датировать. Огромное количество изобретательности и труда было затрачено многочисленными исследователями. Вся история филологической науки за последние сто лет, с ее успехами и разочарованиями, отразилась в их противоречивых доказательствах. Неудивительно поэтому, что в работах, посвященных «Старшей Эдде», всегда есть раздел, в котором рассказывается история этих попыток. Но характерно, что в последнее время рассмотрение песен «Старшей Эдды» предпочитают не начинать таким разделом, а заканчивать: слишком уж мало определенного оказывается там, и слишком уж много приходится говорить об иллюзиях, предрассудках и напрасно затраченном труде.
До 70-х годов XIX века было принято считать, что, поскольку песни «Старшей Эдды» – это безличное творчество, отражающее язычество, они должны быть древнее поэзии личной, т. е. поэзии скальдов (а древнейшие сохранившиеся скальдические стихи датируются первой половиной IX в.), и относиться к глубочайшей языческой древности. Песни «Старшей Эдды» датировали поэтому примерно V–VIII вв. – периодом, предшествовавшим заселению Исландии и выделению отдельных скандинавских народностей. Датский филолог Эдвин Ессен первым высказал сомнение в правильности такой датировки песен. В 70-х годах XIX в., главным образом, благодаря работам Суфюса Бюгге, романтическое представление о древности песен «Старшей Эдды» было подорвано. Наступила реакция против представления об их древности, безличности и безыскусности. Господствующим стало мнение, что они не древнее начала эпохи викингов (ок. 800 г.), а значит, и поэзии скальдов. Это мнение господствует и до сих пор, хотя в последние десятилетия некоторые ученые допускали возможность большей древности отдельных песен (до VI в.) Вопрос, где именно в промежутке между IX и XIII вв. возникли те или иные песни «Старшей Эдды», остается спорным (хотя некоторым ученым казалось, что им удалось установить древность тех или иных песен с точностью до одного десятилетия!) В отношении древности отдельных песен колебания достигают трех-четырех веков. Так, «Речи Хамдира» Поске датировал VIII в., Йонссон – X в., Могк – XI в., Хойслер – XII в., Неккель – XIII в., и т. д. и т. п. Никакого абсолютного и общепризнанного критерия древности песен так и не было найдено, и сама возможность их датировки остается недоказанной.
Раз не известно, когда песни возникли, то не известно, и где они возникли. Если они появились до конца IX в., когда началось заселение Исландии, то, следовательно, они созданы не в Исландии. Но они могли быть занесены в Исландию и после ее заселения: язык в Исландии и Норвегии был еще в XIII в. почти одинаков, а до IX в. он был почти одинаков по всей Скандинавии. Датчанин Ессен считал, что все песни «Старшей Эдды» возникли в Исландии, но исландец Йонссон доказывал, что большинство их возникло в Норвегии, некоторые – в норвежской колонии в Гренландии и только две – в Исландии. а норвежец С.Бюгге (и до него исландец Г.Вигфуссон) считал, что они возникли в норвежских колониях на Британских островах, и т. д. По-разному определяли и место возникновения различных песен. Где возникли «Гренландские Речи Атли»? В Гренландии, Норвегии или Исландии? Где появилась «Песнь о Риге»? В Исландии, Дании, Норвегии или на Британских островах? Аналогичные вопросы вставали и по поводу многих других песен, как об этом рассказывается в наших комментариях к ним. Все предположения о месте возникновения песен «Старшей Эдды» спорны. Но ясно, что они бытовали в Исландии и были записаны там.
В последней четверти XIX в., когда процветало изучение звуковых изменений в языке и господствовала вера в непогрешимость законов этих изменений, считалось, что эти законы могут дать абсолютный критерий древности песен «Старшей Эдды». В частности, сложилось представление, что ни одна из этих песен не может быть древнее отпадения безударных гласных в скандинавских языках, т. е. начала IX в., как тогда датировалось это звуковое изменение. Считалось, что в строках песен «Эдды» оказалось бы слишком много слогов, если бы в них были подставлены формы, существовавшие в языке до отпадения безударных гласных. Другими словами, метрическая форма песен, как полагали, свидетельствует о том, что они возникли после отпадения безударных гласных. Однако в ХХ в. были найдены рунические надписи, которые поколебали датировку отпадения безударных гласных в скандинавских языках. Выяснилось, что оно могло произойти задолго до IX в. С другой стороны, изменилось представление о метрической форме песен, и некоторые ученые (Э.Нурен, Эккель, Поске) стали сомневаться в том, что форма исключает возможность их возникновения до отпадения безударных гласных.
Многие считали, что стиль песни, особенности фразеологии могут быть критерием ее древности. Так, Ессен утверждал, что древности песен «Старшей Эдды» противоречит их стилистическая «непримитивность», наличие кеннингов – фигур, характерных для такой вычурной поэзии, как поэзия скальдов. Однако стилистическая традиция поэзии скальдов известна с IX в., и, по-видимому, уже тогда она давно сложилась. Естественно, что раз поэзия скальдов и эддическая поэзия бытовали одновременно в одном обществе, они не могли не взаимодействовать друг с другом. Ессен считается великим разрушителем предрассудков в скандинавской филологии, но он сам был под властью того предрассудка, что стиль поэзии тем проще, чем она древнее. Это опровергается существованием поэзии скальдов, которая, несмотря на свою архаичность, более вычурна, чем любая позднейшая поэзия.
Многие считали возможным датировать песни «Старшей Эдды» на основании словесных совпадений между данной песнью и скальдическим произведением, время сочинения которого точно известно (а надо сказать, что время возникновения подавляющего большинства произведений скальдов точно известно). Например, в произведении скальда Арнора Тордарссона, сочиненном им около 1065 г., есть словесное совпадение с «Прорицанием вёльвы». Не значит ли это, что Арнор испытал влияние названной песни, которая, следовательно, возникла непосредственно перед 1065 г.? В произведении скальда Гисля Иллюгассона, сочиненном им в начале XII в., есть словесные совпадения с «Первой Песнью о Хельги». Не значит ли это, что последняя возникла не позднее 1100 г.? Такого рода совпадения можно толковать по меньшей мере трояко: 1) скальд заимствовал из песни «Старшей Эдды» – и, следовательно, данная песня возникла до того, как было сочинено произведение скальда; 2) автор песни «Старшей Эдды» заимствовал из произведения скальда – и, следовательно, данная песня была сочинена после произведения скальда; 3) совпадающее место имеет общий не сохранившийся источник – и, следовательно, никакого вывода сделать нельзя. Кроме того, – и это особенно существенно, – нет никакой гарантии в том, что данное место исконно в песни «Старшей Эдды».
Один из самых живучих предрассудков, распространенных среди исследователей «Старшей Эдды», заключается в том, что сочинение и хранение песни в устной традиции представляется протекающим в условиях авторского самосознания и авторского права, характерных для нашего времени. Представление это – реакция против романтического понимания древней поэзии как непосредственного выражения «народной души». Но трудно сказать, какое понимание древней поэзии ошибочнее: романтическое или позитивистски-модернизаторское. Из того факта, что песни «Старшей Эдды» не похожи на фольклор позднейших эпох и что в отдельных песнях есть своеобразие манеры, делается вывод о невозможности подновления и новотворчества. Неоспоримым, однако, остается то, что песни «Старшей Эдды» – в противоположность стихам скальдов – никогда не приписывались определенным авторам. Песни эти, конечно, не были «фольклором» в современном смысле, поскольку в обществе, в котором они возникли, само противопоставление «фольклора» «литературе» было другим, менее отчетливым и резким, чем в позднейшие эпохи. Но могло ли в произведениях, бытующих в устной традиции в условиях неосознанного авторства, не происходить подновления старого, отбрасывания изжитого и добавления нового?
бесспорно, что народная баллада – более поздний вид поэтического творчества, чем героические песни. Но отдельные совпадения со стилем баллад в эддической традиции тоже не являются доказательством позднего происхождения той или иной песни в целом. По-видимому, влияние народных баллад дало себя знать в Исландии, еще когда песни «Старшей Эдды» бытовали в устной традиции. поэтому естественно, что эти песни могли подвергнуться известной модернизации в соответствии с новыми поэтическими веяниями. Однако стилистическое сходство с балладами, обнаруживаемое в некоторых героических песнях «Старшей Эдды», едва ли следует объяснять, (как это сделал немецкий ученый Вольфганг Мор) тем, что эти песни представляют собой перевод с датских и нижненемецких баллад. Существование датских и нижненемецких баллад, послуживших прообразами для песен «Старшей Эдды», гипотетично. Между тем наличие специфически исландского в этих песнях, (прежде всего – аллитерационный стих, давно изжитый на континенте), противоречит возможности их «перевода».
Согласно исследованиям другого немецкого ученого, Ханса Куна, есть известные ритмические сходства между героическими песнями «Старшей Эдды» на сюжеты южногерманских сказаний и немецкой аллитерационной поэзией (от которой, однако, почти ничего не сохранилось). Кун объясняет эти сходства тем, что соответствующие песни «Старшей Эдды» были якобы переведены с гипотетических немецких оригиналов, проникших в Скандинавию, как он предполагает, двумя волнами – во второй половине IX в. и в начале XII в. – вместе с самими южногерманскими сказаниями. Кун находит известные ритмические сходства между остальными песнями «Старшей Эдды» и английским аллитерационным эпосом. Но в этом случае он не предполагает «перевода» (с гипотетических английских оригиналов на исландский или наоборот).
Тенденция к тому, чтобы тем или иным способом урезать долю Исландии в создании «Старшей Эдды» в пользу южногерманского (немецкого) творчества всегда была сильна в германской науке. Впрочем, и скандинавские исследователи бывали подчас не свободны от националистического предрассудка. Еще Ессен в своей знаменитой статье иронизировал по поводу того, что не только немцы стремятся преувеличить общегерманское в «Старшей Эдде» и таким образом перетянуть ее к себе в Германию, но и датчане и шведы стремятся преувеличить общескандинавское в ней, перетягивая ее к себе на юг или восток Скандинавии, а норвежцы пытаются преувеличить в ней западно-скандинавское или специфически норвежское. Правда, аллитерационная поэзия, существовавшая в Скандинавии вне Исландии и совсем не сохранившаяся, должна быть гораздо ближе по языку к «Старшей Эдде», чем немецкая аллитерационная поэзия, но все же и она не была исландской.
К датировке песен «Старшей Эдды» применялись и данные археологии – науки, получившей большое развитие в Швеции. Шведский археолог Биргер Нерман датирует песни «Старшей Эдды» по предметам, упоминаемым в этих песнях и известным по археологическим находкам: стеклянным кубкам, мечам с кольцом в рукояти, щитам с золотым ободом и т. д. Поскольку эти предметы не встречаются позднее эпохи «переселения народов», Нерман соответственно датирует песни, в которых эти предметы упоминаются. При такой датировке (V–VII вв.) песни, естественно, оказываются уже не исландскими, а общескандинавскими и, может быть, даже шведскими. Но филологов не убеждают такие датировки: упоминаемые в песни предметы могут быть поэтической традицией, не менее древней, чем сами сказания. Древние предметы могут упоминаться в песнях, которые в той форме, в какой они сохранились, совсем не являются древними.
К датировке песен «Старшей Эдды» применялся и культурно-исторический критерий. делались попытки найти в песни отражение «мировоззрения эпохи» и таким образом определить, была ли данная песнь сочинена до введения христианства в Исландии (1000 г.) или после. Однако к каким-либо бесспорным результатам в этой области не удалось прийти. Трактовка языческих богов и мифов в мифологических песнях обычно может быть различно истолкована. В частности, комическая трактовка языческих богов может считаться и фамильярностью верующего язычника, и пренебрежением новообращенного христианина, и отсутствием какой-либо религиозной тенденции (см. комментарии к «Песни о Харбарде» и «Перебранке Локи»). Наличие или отсутствие следов влияния христианства тоже не доказательно. Христианство могло иметь известное влияние в Исландии и до 1000 г. Несмотря на то, что в «Прорицании вёльвы» есть бесспорные следы влияния христианства, подавляющее большинство исследователей относит эту песнь к языческой эпохе. Напротив, хотя в «Песни о Трюме» нет никаких следов влияния христианства, в последнее время принято считать, что эта песнь возникла лет через двести после введения новой религии в Исландии. «Мировоззрение эпохи» вообще трудно уловить в песнях «Старшей Эдды».
Применялся к датировке песен «Старшей Эдды» и сравнительно-типологический критерий. Наибольшей известностью пользовалась разработанная Хойслером сравнительно-типологическая классификация песен (см. выше). О недостатках этой классификации в отношении героических песен уже было сказано ранее. Остается только сказать о том, как Хойслер датировал мифологические песни. Большую их часть он считал «ученой поэзией», т. е. произведениями собирателей древностей и эстетов-архаизаторов, которые в XI–XIII вв. подражали древним языческим формам в порядке своего рода филологической игры. Таким образом, Хойслер, с одной стороны, приписывал людям средневековья современный эстетизм и современное архаизаторство. С другой стороны, он находился под властью предрассудка, который всегда был очень распространен среди исследователей древней поэзии: чем «лучше» произведение, чем оно больше удовлетворяет эстетическим требованиям исследователя, тем оно должно быть древнее, и наоборот – чем меньше оно больше удовлетворяет эстетическим требованиям исследователя, в частности, чем больше в нем мифологических и генеалогических сведений и вообще «учености», тем оно должно быть более эпигонским, более поздним. Между тем в действительности дело может обстоять как раз наоборот: чем древнее произведение, тем оно может оказаться дальше от эстетических требований исследователя, «хуже» с его точки зрения. Предрассудок «чем лучше, тем древнее» (или «чем хуже, тем позднее») разоблачается историей датировки «Песни о Трюме». Эта песнь долго считалась древнейшей в «Эдде» потому, что казалась «лучше» остальных. Но теперь очевидно, что она казалась «лучше» благодаря ее близости к балладе, т. е. преобладанию признаков, характерных для поздних песен!
По мере того как критерии датировки песен «Старшей Эдды» оказывались несостоятельными, рушились один за другим и различные предрассудки, связанные с этими песнями. Основное значение попыток датировать эти песни в том и заключалось, что благодаря им наука постепенно освобождалась от ложных представлений. Предрассудком оказывается и вера в то, что можно датировать песни, бытовавшие в устной традиции в условиях неосознанного авторства и, следовательно, текучести текста.
Хотя не подлежит сомнению, что песни «Старшей Эдды» содержат в себе много элементов (и в языке, и в стиле, и в сюжетах, и в идеологии) гораздо более древних, чем время их записи, единственной твердой датой в отношении этих песен остается все же время их записи, т. е. XIII в. Это был век во многом знаменательный для Исландии: век необычайного, единственного в своем роде расцвета письменности, век, в течение которого были записаны или написаны все те произведения, которые составляют славу и гордость исландского народа. но это время жестоких междоусобиц, крушения народовластия и подчинения иноземному владычеству.
Впрочем, недавно было поставлено под сомнение и то, что песни «Старшей Эдды» были записаны в Исландии. Видный норвежский лингвист и палеограф Д. А. Сейп в ряде работ утверждает, что рукописи «Старшей Эдды» восходят к норвежским оригиналам XII в. Если бы это оказалось верным, историю древнескандинавской литературы пришлось бы создавать заново. Но другие исследователи (не норвежцы) считают, что норвегизмы в рукописях «Старшей Эдды» могут быть объяснены общим влиянием норвежской письменности на исландскую, а может быть, являются исландизмами в такой же мере, как норвегизмами. Поскольку исландские рукописи исследованы меньше, чем норвежские, пока нельзя окончательно решить, прав ли Сейп или нет. Таким образом, новые трудности осложняют решение вопроса о времени и месте возникновения песен «Старшей Эдды».
История попыток датировать песни «Старшей Эдды» – это целая эпопея. Все ученые, занимавшиеся песнями «Старшей Эдды», – а ими занимались в течение последнего века сотни ученых, – пытались их датировать. Огромное количество изобретательности и труда было затрачено многочисленными исследователями. Вся история филологической науки за последние сто лет, с ее успехами и разочарованиями, отразилась в их противоречивых доказательствах. Неудивительно поэтому, что в работах, посвященных «Старшей Эдде», всегда есть раздел, в котором рассказывается история этих попыток. Но характерно, что в последнее время рассмотрение песен «Старшей Эдды» предпочитают не начинать таким разделом, а заканчивать: слишком уж мало определенного оказывается там, и слишком уж много приходится говорить об иллюзиях, предрассудках и напрасно затраченном труде.
До 70-х годов XIX века было принято считать, что, поскольку песни «Старшей Эдды» – это безличное творчество, отражающее язычество, они должны быть древнее поэзии личной, т. е. поэзии скальдов (а древнейшие сохранившиеся скальдические стихи датируются первой половиной IX в.), и относиться к глубочайшей языческой древности. Песни «Старшей Эдды» датировали поэтому примерно V–VIII вв. – периодом, предшествовавшим заселению Исландии и выделению отдельных скандинавских народностей. Датский филолог Эдвин Ессен первым высказал сомнение в правильности такой датировки песен. В 70-х годах XIX в., главным образом, благодаря работам Суфюса Бюгге, романтическое представление о древности песен «Старшей Эдды» было подорвано. Наступила реакция против представления об их древности, безличности и безыскусности. Господствующим стало мнение, что они не древнее начала эпохи викингов (ок. 800 г.), а значит, и поэзии скальдов. Это мнение господствует и до сих пор, хотя в последние десятилетия некоторые ученые допускали возможность большей древности отдельных песен (до VI в.) Вопрос, где именно в промежутке между IX и XIII вв. возникли те или иные песни «Старшей Эдды», остается спорным (хотя некоторым ученым казалось, что им удалось установить древность тех или иных песен с точностью до одного десятилетия!) В отношении древности отдельных песен колебания достигают трех-четырех веков. Так, «Речи Хамдира» Поске датировал VIII в., Йонссон – X в., Могк – XI в., Хойслер – XII в., Неккель – XIII в., и т. д. и т. п. Никакого абсолютного и общепризнанного критерия древности песен так и не было найдено, и сама возможность их датировки остается недоказанной.
Раз не известно, когда песни возникли, то не известно, и где они возникли. Если они появились до конца IX в., когда началось заселение Исландии, то, следовательно, они созданы не в Исландии. Но они могли быть занесены в Исландию и после ее заселения: язык в Исландии и Норвегии был еще в XIII в. почти одинаков, а до IX в. он был почти одинаков по всей Скандинавии. Датчанин Ессен считал, что все песни «Старшей Эдды» возникли в Исландии, но исландец Йонссон доказывал, что большинство их возникло в Норвегии, некоторые – в норвежской колонии в Гренландии и только две – в Исландии. а норвежец С.Бюгге (и до него исландец Г.Вигфуссон) считал, что они возникли в норвежских колониях на Британских островах, и т. д. По-разному определяли и место возникновения различных песен. Где возникли «Гренландские Речи Атли»? В Гренландии, Норвегии или Исландии? Где появилась «Песнь о Риге»? В Исландии, Дании, Норвегии или на Британских островах? Аналогичные вопросы вставали и по поводу многих других песен, как об этом рассказывается в наших комментариях к ним. Все предположения о месте возникновения песен «Старшей Эдды» спорны. Но ясно, что они бытовали в Исландии и были записаны там.
В последней четверти XIX в., когда процветало изучение звуковых изменений в языке и господствовала вера в непогрешимость законов этих изменений, считалось, что эти законы могут дать абсолютный критерий древности песен «Старшей Эдды». В частности, сложилось представление, что ни одна из этих песен не может быть древнее отпадения безударных гласных в скандинавских языках, т. е. начала IX в., как тогда датировалось это звуковое изменение. Считалось, что в строках песен «Эдды» оказалось бы слишком много слогов, если бы в них были подставлены формы, существовавшие в языке до отпадения безударных гласных. Другими словами, метрическая форма песен, как полагали, свидетельствует о том, что они возникли после отпадения безударных гласных. Однако в ХХ в. были найдены рунические надписи, которые поколебали датировку отпадения безударных гласных в скандинавских языках. Выяснилось, что оно могло произойти задолго до IX в. С другой стороны, изменилось представление о метрической форме песен, и некоторые ученые (Э.Нурен, Эккель, Поске) стали сомневаться в том, что форма исключает возможность их возникновения до отпадения безударных гласных.
Многие считали, что стиль песни, особенности фразеологии могут быть критерием ее древности. Так, Ессен утверждал, что древности песен «Старшей Эдды» противоречит их стилистическая «непримитивность», наличие кеннингов – фигур, характерных для такой вычурной поэзии, как поэзия скальдов. Однако стилистическая традиция поэзии скальдов известна с IX в., и, по-видимому, уже тогда она давно сложилась. Естественно, что раз поэзия скальдов и эддическая поэзия бытовали одновременно в одном обществе, они не могли не взаимодействовать друг с другом. Ессен считается великим разрушителем предрассудков в скандинавской филологии, но он сам был под властью того предрассудка, что стиль поэзии тем проще, чем она древнее. Это опровергается существованием поэзии скальдов, которая, несмотря на свою архаичность, более вычурна, чем любая позднейшая поэзия.
Многие считали возможным датировать песни «Старшей Эдды» на основании словесных совпадений между данной песнью и скальдическим произведением, время сочинения которого точно известно (а надо сказать, что время возникновения подавляющего большинства произведений скальдов точно известно). Например, в произведении скальда Арнора Тордарссона, сочиненном им около 1065 г., есть словесное совпадение с «Прорицанием вёльвы». Не значит ли это, что Арнор испытал влияние названной песни, которая, следовательно, возникла непосредственно перед 1065 г.? В произведении скальда Гисля Иллюгассона, сочиненном им в начале XII в., есть словесные совпадения с «Первой Песнью о Хельги». Не значит ли это, что последняя возникла не позднее 1100 г.? Такого рода совпадения можно толковать по меньшей мере трояко: 1) скальд заимствовал из песни «Старшей Эдды» – и, следовательно, данная песня возникла до того, как было сочинено произведение скальда; 2) автор песни «Старшей Эдды» заимствовал из произведения скальда – и, следовательно, данная песня была сочинена после произведения скальда; 3) совпадающее место имеет общий не сохранившийся источник – и, следовательно, никакого вывода сделать нельзя. Кроме того, – и это особенно существенно, – нет никакой гарантии в том, что данное место исконно в песни «Старшей Эдды».
Один из самых живучих предрассудков, распространенных среди исследователей «Старшей Эдды», заключается в том, что сочинение и хранение песни в устной традиции представляется протекающим в условиях авторского самосознания и авторского права, характерных для нашего времени. Представление это – реакция против романтического понимания древней поэзии как непосредственного выражения «народной души». Но трудно сказать, какое понимание древней поэзии ошибочнее: романтическое или позитивистски-модернизаторское. Из того факта, что песни «Старшей Эдды» не похожи на фольклор позднейших эпох и что в отдельных песнях есть своеобразие манеры, делается вывод о невозможности подновления и новотворчества. Неоспоримым, однако, остается то, что песни «Старшей Эдды» – в противоположность стихам скальдов – никогда не приписывались определенным авторам. Песни эти, конечно, не были «фольклором» в современном смысле, поскольку в обществе, в котором они возникли, само противопоставление «фольклора» «литературе» было другим, менее отчетливым и резким, чем в позднейшие эпохи. Но могло ли в произведениях, бытующих в устной традиции в условиях неосознанного авторства, не происходить подновления старого, отбрасывания изжитого и добавления нового?
бесспорно, что народная баллада – более поздний вид поэтического творчества, чем героические песни. Но отдельные совпадения со стилем баллад в эддической традиции тоже не являются доказательством позднего происхождения той или иной песни в целом. По-видимому, влияние народных баллад дало себя знать в Исландии, еще когда песни «Старшей Эдды» бытовали в устной традиции. поэтому естественно, что эти песни могли подвергнуться известной модернизации в соответствии с новыми поэтическими веяниями. Однако стилистическое сходство с балладами, обнаруживаемое в некоторых героических песнях «Старшей Эдды», едва ли следует объяснять, (как это сделал немецкий ученый Вольфганг Мор) тем, что эти песни представляют собой перевод с датских и нижненемецких баллад. Существование датских и нижненемецких баллад, послуживших прообразами для песен «Старшей Эдды», гипотетично. Между тем наличие специфически исландского в этих песнях, (прежде всего – аллитерационный стих, давно изжитый на континенте), противоречит возможности их «перевода».
Согласно исследованиям другого немецкого ученого, Ханса Куна, есть известные ритмические сходства между героическими песнями «Старшей Эдды» на сюжеты южногерманских сказаний и немецкой аллитерационной поэзией (от которой, однако, почти ничего не сохранилось). Кун объясняет эти сходства тем, что соответствующие песни «Старшей Эдды» были якобы переведены с гипотетических немецких оригиналов, проникших в Скандинавию, как он предполагает, двумя волнами – во второй половине IX в. и в начале XII в. – вместе с самими южногерманскими сказаниями. Кун находит известные ритмические сходства между остальными песнями «Старшей Эдды» и английским аллитерационным эпосом. Но в этом случае он не предполагает «перевода» (с гипотетических английских оригиналов на исландский или наоборот).
Тенденция к тому, чтобы тем или иным способом урезать долю Исландии в создании «Старшей Эдды» в пользу южногерманского (немецкого) творчества всегда была сильна в германской науке. Впрочем, и скандинавские исследователи бывали подчас не свободны от националистического предрассудка. Еще Ессен в своей знаменитой статье иронизировал по поводу того, что не только немцы стремятся преувеличить общегерманское в «Старшей Эдде» и таким образом перетянуть ее к себе в Германию, но и датчане и шведы стремятся преувеличить общескандинавское в ней, перетягивая ее к себе на юг или восток Скандинавии, а норвежцы пытаются преувеличить в ней западно-скандинавское или специфически норвежское. Правда, аллитерационная поэзия, существовавшая в Скандинавии вне Исландии и совсем не сохранившаяся, должна быть гораздо ближе по языку к «Старшей Эдде», чем немецкая аллитерационная поэзия, но все же и она не была исландской.
К датировке песен «Старшей Эдды» применялись и данные археологии – науки, получившей большое развитие в Швеции. Шведский археолог Биргер Нерман датирует песни «Старшей Эдды» по предметам, упоминаемым в этих песнях и известным по археологическим находкам: стеклянным кубкам, мечам с кольцом в рукояти, щитам с золотым ободом и т. д. Поскольку эти предметы не встречаются позднее эпохи «переселения народов», Нерман соответственно датирует песни, в которых эти предметы упоминаются. При такой датировке (V–VII вв.) песни, естественно, оказываются уже не исландскими, а общескандинавскими и, может быть, даже шведскими. Но филологов не убеждают такие датировки: упоминаемые в песни предметы могут быть поэтической традицией, не менее древней, чем сами сказания. Древние предметы могут упоминаться в песнях, которые в той форме, в какой они сохранились, совсем не являются древними.
К датировке песен «Старшей Эдды» применялся и культурно-исторический критерий. делались попытки найти в песни отражение «мировоззрения эпохи» и таким образом определить, была ли данная песнь сочинена до введения христианства в Исландии (1000 г.) или после. Однако к каким-либо бесспорным результатам в этой области не удалось прийти. Трактовка языческих богов и мифов в мифологических песнях обычно может быть различно истолкована. В частности, комическая трактовка языческих богов может считаться и фамильярностью верующего язычника, и пренебрежением новообращенного христианина, и отсутствием какой-либо религиозной тенденции (см. комментарии к «Песни о Харбарде» и «Перебранке Локи»). Наличие или отсутствие следов влияния христианства тоже не доказательно. Христианство могло иметь известное влияние в Исландии и до 1000 г. Несмотря на то, что в «Прорицании вёльвы» есть бесспорные следы влияния христианства, подавляющее большинство исследователей относит эту песнь к языческой эпохе. Напротив, хотя в «Песни о Трюме» нет никаких следов влияния христианства, в последнее время принято считать, что эта песнь возникла лет через двести после введения новой религии в Исландии. «Мировоззрение эпохи» вообще трудно уловить в песнях «Старшей Эдды».
Применялся к датировке песен «Старшей Эдды» и сравнительно-типологический критерий. Наибольшей известностью пользовалась разработанная Хойслером сравнительно-типологическая классификация песен (см. выше). О недостатках этой классификации в отношении героических песен уже было сказано ранее. Остается только сказать о том, как Хойслер датировал мифологические песни. Большую их часть он считал «ученой поэзией», т. е. произведениями собирателей древностей и эстетов-архаизаторов, которые в XI–XIII вв. подражали древним языческим формам в порядке своего рода филологической игры. Таким образом, Хойслер, с одной стороны, приписывал людям средневековья современный эстетизм и современное архаизаторство. С другой стороны, он находился под властью предрассудка, который всегда был очень распространен среди исследователей древней поэзии: чем «лучше» произведение, чем оно больше удовлетворяет эстетическим требованиям исследователя, тем оно должно быть древнее, и наоборот – чем меньше оно больше удовлетворяет эстетическим требованиям исследователя, в частности, чем больше в нем мифологических и генеалогических сведений и вообще «учености», тем оно должно быть более эпигонским, более поздним. Между тем в действительности дело может обстоять как раз наоборот: чем древнее произведение, тем оно может оказаться дальше от эстетических требований исследователя, «хуже» с его точки зрения. Предрассудок «чем лучше, тем древнее» (или «чем хуже, тем позднее») разоблачается историей датировки «Песни о Трюме». Эта песнь долго считалась древнейшей в «Эдде» потому, что казалась «лучше» остальных. Но теперь очевидно, что она казалась «лучше» благодаря ее близости к балладе, т. е. преобладанию признаков, характерных для поздних песен!
По мере того как критерии датировки песен «Старшей Эдды» оказывались несостоятельными, рушились один за другим и различные предрассудки, связанные с этими песнями. Основное значение попыток датировать эти песни в том и заключалось, что благодаря им наука постепенно освобождалась от ложных представлений. Предрассудком оказывается и вера в то, что можно датировать песни, бытовавшие в устной традиции в условиях неосознанного авторства и, следовательно, текучести текста.
Хотя не подлежит сомнению, что песни «Старшей Эдды» содержат в себе много элементов (и в языке, и в стиле, и в сюжетах, и в идеологии) гораздо более древних, чем время их записи, единственной твердой датой в отношении этих песен остается все же время их записи, т. е. XIII в. Это был век во многом знаменательный для Исландии: век необычайного, единственного в своем роде расцвета письменности, век, в течение которого были записаны или написаны все те произведения, которые составляют славу и гордость исландского народа. но это время жестоких междоусобиц, крушения народовластия и подчинения иноземному владычеству.
Впрочем, недавно было поставлено под сомнение и то, что песни «Старшей Эдды» были записаны в Исландии. Видный норвежский лингвист и палеограф Д. А. Сейп в ряде работ утверждает, что рукописи «Старшей Эдды» восходят к норвежским оригиналам XII в. Если бы это оказалось верным, историю древнескандинавской литературы пришлось бы создавать заново. Но другие исследователи (не норвежцы) считают, что норвегизмы в рукописях «Старшей Эдды» могут быть объяснены общим влиянием норвежской письменности на исландскую, а может быть, являются исландизмами в такой же мере, как норвегизмами. Поскольку исландские рукописи исследованы меньше, чем норвежские, пока нельзя окончательно решить, прав ли Сейп или нет. Таким образом, новые трудности осложняют решение вопроса о времени и месте возникновения песен «Старшей Эдды».
Комментарии
Перевод большей части песен сделан нами по изданию: Eddadigte udgivet af Jon Helgason, 1–3, Kobenhavn, 1952–1954 (= Nordisk filologi, Tekster og laereboger til universitetsburg, Serie A: Tekster, 4, 7–8). Героические песни, начиная с «Отрывка Песни о Сигурде», переведены по изданию: Edda, Die Lieder der Codex Regius nebst verwandten Denkmalern herausgegeben von Gustav Neckel, 1, Text, Heidelberg, 1914. «Песнь валькирий» и «Песнь о Хлёде» переведены по изданию: Anglo-Saxon and Norse poems edited and translated by N.Kershaw, Cambridge, 1922.
Ниже приводятся краткие сведения по отдельным песням, а также примечания к отдельным именам и выражениям в этих песнях. Примечания не даются к таким широко известным именам и названиям, как Один, Тор, конунг, ярл и т. д., а также к именам, о значении которых ничего или почти ничего не известно (таких имен в «Старшей Эдде» очень много).
Ниже приводятся краткие сведения по отдельным песням, а также примечания к отдельным именам и выражениям в этих песнях. Примечания не даются к таким широко известным именам и названиям, как Один, Тор, конунг, ярл и т. д., а также к именам, о значении которых ничего или почти ничего не известно (таких имен в «Старшей Эдде» очень много).
Прорицание вёльвы
«Прорицание вёльвы» – самая знаменитая из песен «Старшей Эдды». По общему мнению, эта песнь – одно из величайших произведений средневековья. Она содержит грандиозную и проникнутую напряженным драматизмом картину истории мира от сотворения и золотого века (т. е. того, что вёльва «помнит» или «видела») до его трагического конца – так называемой «гибели богов» – и второго рождения, которое должно быть торжеством мира и справедливости (т. е. того, что вёльва «видит»). Песнь отличается исключительным лаконизмом и большой ритмической и стилистической выразительностью и стройностью композиции. Она внутренне связана тремя рефренами («тогда сели боги…», «довольно ль вам этого?» и «Гарм лает громко…»), которые повторяются через неравные промежутки, чередуясь друг с другом. Песнь не только представляет собой богатейшую и единственную в своем роде сокровищницу мифологических сведений, но содержит и собственную морально-философскую концепцию: в мифологических образах трактуются проблемы возникновения зла в мире, борьбы добра и зла и искупления зла. В этом отношении «Прорицание вёльвы» стоит особняком среди мифологических песен «Старшей Эдды», которым чужды морально-философские проблемы, и перекликается с ее героическими песнями, для большинства которых характерна трагическая концепция судьбы героя.
Песнь сохранилась не только в основной рукописи (Codex Regius 2365), но также в одной рукописи середины XIV в. (Hauksbok, AM 544) и частично в «Младшей Эдде», которая в свою очередь сохранилась в четырех рукописях (Codex Regius 2367, начала XIV в.; Codex Wormianus, середины XIV в., Codex Trajectinus, конца XVI в., Codex Upsaliensis, ок. 1300 г.) Тексты песни в этих рукописях значительно расходятся. По-видимому, уже в устной традиции существовали разные варианты. Строф 34, 54 и 65 в основной рукописи нет. В ней много неясностей, намеков, противоречий и скачков в повествовании. Исследователи неоднократно пытались восстановить первоначальную форму песни путем сокращений и перестановок. Последняя из таких попыток (H.Schneider. Eine Uredda. Halle, 1948) не убедительнее, чем более ранние попытки Мюлленхоффа, Неккеля и других. «Прорицание вёльвы» – вообще самая трудная и спорная из песен «Старшей Эдды»…
Всего больше споров вызывало отношение «Прорицания вёльвы» к христианству, а также место и время ее возникновения. Большинство исследователей склоняются сейчас к тому, что песнь эта возникла в Исландии в эпоху, переломную между язычеством и христианством, а именно во второй половине или конце Х в., и что она в основном языческая, хотя возможно, что некоторые ее элементы – такие, как идея вины и наказания, осуждение жажды золота, признание женщины виновницей всех бед, – неосознанно заимствованы из христианской религии. Так, по Нордалю, песня проникнута идеей наказания за нарушение клятв, вызванное жаждой золота, и в песне отразилась вера в то, что конец мира наступит в 1000 г. (такая вера была тогда распространена в католической Европе). В свое время сенсацией была работа Банга, который доказывал, что источником «Прорицания вёльвы» послужили античные «Сивиллины книги». Еще дальше в отрицании оригинальности песни пошел Бюгге в своей знаменитой работе о происхождении скандинавских мифов и героических сказаний (1881–1889). Теорию Бюгге опроверг Мюлленхофф (1883), который датировал «Прорицание вёльвы» IX в. Противником Бюгге был также Йонссон, который считал, что песнь возникла около 935 г. в Норвегии и была своего рода мобилизацией языческой мифологии для борьбы с вторгающимся христианством. Между тем, по Хойслеру, песнь возникла в середине XI в. в Исландии и ее автор был представителем христианского духовенства, которого интересовало язычество только как поэта и любителя древности. Место возникновения песни относили и в скандинавские колонии на Британских островах (Банг, Бюгге), и в Швецию, и даже в Южную Европу. С чисто археологической точки зрения песнь была недавно датирована VII в.
Песнь сохранилась не только в основной рукописи (Codex Regius 2365), но также в одной рукописи середины XIV в. (Hauksbok, AM 544) и частично в «Младшей Эдде», которая в свою очередь сохранилась в четырех рукописях (Codex Regius 2367, начала XIV в.; Codex Wormianus, середины XIV в., Codex Trajectinus, конца XVI в., Codex Upsaliensis, ок. 1300 г.) Тексты песни в этих рукописях значительно расходятся. По-видимому, уже в устной традиции существовали разные варианты. Строф 34, 54 и 65 в основной рукописи нет. В ней много неясностей, намеков, противоречий и скачков в повествовании. Исследователи неоднократно пытались восстановить первоначальную форму песни путем сокращений и перестановок. Последняя из таких попыток (H.Schneider. Eine Uredda. Halle, 1948) не убедительнее, чем более ранние попытки Мюлленхоффа, Неккеля и других. «Прорицание вёльвы» – вообще самая трудная и спорная из песен «Старшей Эдды»…
Всего больше споров вызывало отношение «Прорицания вёльвы» к христианству, а также место и время ее возникновения. Большинство исследователей склоняются сейчас к тому, что песнь эта возникла в Исландии в эпоху, переломную между язычеством и христианством, а именно во второй половине или конце Х в., и что она в основном языческая, хотя возможно, что некоторые ее элементы – такие, как идея вины и наказания, осуждение жажды золота, признание женщины виновницей всех бед, – неосознанно заимствованы из христианской религии. Так, по Нордалю, песня проникнута идеей наказания за нарушение клятв, вызванное жаждой золота, и в песне отразилась вера в то, что конец мира наступит в 1000 г. (такая вера была тогда распространена в католической Европе). В свое время сенсацией была работа Банга, который доказывал, что источником «Прорицания вёльвы» послужили античные «Сивиллины книги». Еще дальше в отрицании оригинальности песни пошел Бюгге в своей знаменитой работе о происхождении скандинавских мифов и героических сказаний (1881–1889). Теорию Бюгге опроверг Мюлленхофф (1883), который датировал «Прорицание вёльвы» IX в. Противником Бюгге был также Йонссон, который считал, что песнь возникла около 935 г. в Норвегии и была своего рода мобилизацией языческой мифологии для борьбы с вторгающимся христианством. Между тем, по Хойслеру, песнь возникла в середине XI в. в Исландии и ее автор был представителем христианского духовенства, которого интересовало язычество только как поэта и любителя древности. Место возникновения песни относили и в скандинавские колонии на Британских островах (Банг, Бюгге), и в Швецию, и даже в Южную Европу. С чисто археологической точки зрения песнь была недавно датирована VII в.