Сборник Сборник. Фантастика, 1963 год

   — Прекрасно. Завтра вечером, попозже, приходите с ответом.
   “Моя дорогая Маринка!
   Позавчера воздушная оказия доставила два твоих письма — и олень хорошо сделала, а то я уж волноваться начал. Ты спрашиваешь, почему я не приезжаю, если тут делать нечего. Сам не знаю, честное слово, почему я целый месяц сидел тут без всякой работы. Все ждал, ждал, думал: может, сегодня, может, завтра… Ну, вот и дождался наконец. Проект составлен и утвержден международной комиссией.
   Он называется “Операция “Черный столб”. Ты, наверное, из газет узнаешь раньше, чем из моего письма, в чем суть операции. Коротко: создан проект установки, которая остановит черный столб. Тебе, как школьной физичке, конечно, интересно узнать детали проекта. Честно скажу тебе: это настолько сложно, что я не все понимаю. Ученые вроде бы раскусили таинственное поле столба, и установка наложит на него определенную комбинацию мощных силовых полей. Предполагается, что их взаимодействие с полем столба остановит его движение вверх.
   Конечно, прежде всего придется разрезать столб, чтобы устранить короткое замыкание, восстановить нормальную структуру магнитного поля и дать ток, тогда установка начнет работать.
   Сама установка будет размещена на плоту, для этого мы прорубаем во внутренних помещениях кольцевой коридор. Именно этим я и занят сейчас. Жарковато на плоту, надо сказать, но ничего. К грозе мы давно уже привыкли и к молниям тоже. Ты не беспокойся: ведь столб служит как бы громоотводом.
   Сколько времени займет операция? Не знаю, родная. Сама понимаешь, хочется поскорее все закончить и приехать к вам с Вовкой. Вы мои любимые, соскучился я здорово. Ты мне пиши почаще, ладно? И Вовка пусть лапу прикладывает. А я буду писать при любой возможности.
   Да, ты спросишь, как собираемся мы перерезать столб. А вот как…”
   Кравцов не закончил письма. В дверь каюты постучали. Чулков просунул голову, сказал:
   — Александр Витальич, третья смена уходит.
   Кравцов сунул недописанное письмо в ящик стола и побежал на катер.
   Итак, операция “Черный столб” началась.
   Целая флотилия судов расположилась вокруг плота. Здесь был авианосец “Фьюриэс” со своей гигантской посадочной площадкой, плавучая механическая база “Иван Кулибин”, самоходные баржи и плавучие краны. Крупные паровые катера, попыхивая угольным дымком, непрерывно бегали между плотом и судами. Штаб операции по-прежнему находился на “Фукуока-мару”.
   На заводах Советского Союза, США, Японии и многих других стран срочно изготовлялись узлы и детали кольцевого сердечника невиданных размеров.
   В трюмах пароходов под голубым флагом ООН, в гондолах грузовых дирижаблей с паровыми турбинами плыли к плоту металлоконструкции, блоки высокочастотных панелей, наборы колоссальных изоляторов, пакеты шинных сборок. Прибывали танкеры, лесовозы, суда, груженные продовольствием, лайнеры с рабочими-монтажниками, инженерами, правительственными комиссиями.
   Люди, одетые в защитные комбинезоны, работали днем и ночью, беспрерывно: надо было очень торопиться, потому что — это знали ученые — губительный поток космических лучей проникал все глубже в нижние слои атмосферы.
   А черный столб, окруженный кольцом молний, окутанный белой пеленой пара, бежал и бежал сквозь тучи вверх, загибаясь и завершая в околоземном пространстве виток вокруг планеты.
   В девять вечера смена инженера Кравцова поднялась по зигзагам металлического трапа на среднюю палубу плота. Здесь были монтажники из знакомых нам бригад Али-Овсада, Паркинсона, румына Георги.
   Кравцов принял участок от начальника смены, отработавшей свои пять часов.
   — Ну и распотрошили вы отсек, Чезаре, — сказал он, оглядывая срезанные балки и узенькие мостки, под которыми зияла черная пустота.
   — Тут уровень был выше, пришлось порезать весь настил, — ответил инженер итальянец, вытирая полотенцем смуглое лицо. — Взгляните на отметку.
   Он протянул Кравцову эскиз.
   — Знаю, — сказал Кравцов. — Но тут под нами атомная станция.
   — Которая не работает.
   — Но которая будет работать. А вы обрушили настил на ее перекрытие. — Кравцов посветил фонариком вниз.
   — Что вы от меня хотите, Алессандро?
   — Придется поднимать настил. Над реактором не должно быть ничего, кроме перекрытия.
   Итальянец, как и Кравцов, был эсперантистом, и они легко объяснялись. Монтажники из обеих смен прислушивались, стараясь понять. Ацетиленовые лампы лили голубоватый свет на их обнаженные плечи и спины, лоснящиеся от пота.
   — Мы прошли сегодня на семь метров больше нормы, — сказал итальянец. — Главное — скорее закончить коридор, а если под ним будет немножко мусору…
   — Только не здесь, — прервал его Кравцов. — Ладно, Чезаре, уводите смену, — добавил он, переходя на английский. — Придется нам поставить тали и малость порасчистить ваш мусор.
   — Это что же? — раздался вдруг хриплый голос. — Итальяшки напакостили, а нам за ними подбирать?
   — Кто это сказал? — Кравцов резко обернулся.
   Несколько секунд в отсеке было тихо, только привычно погромыхивала наверху гроза. Оловянников — он тоже был здесь — перевел Али-Овсаду прозвучавшую фразу.
   — Ай-ай-ай, — Али-Овсад покачал головой, поцокал языком.
   — Кто сказал? — повторил Кравцов. — Джим, это кто-то из ваших.
   Джим Паркинсон, держась длинной рукой за двутавровую балку перекрытия, понуро молчал.
   Тут из толпы выдвинулся коренастый техасец с головой, повязанной пестрой косынкой.
   — Ну, я сказал, — буркнул он, глядя исподлобья на Кравцова. — А в чем дело? Я за других работать не собираюсь.
   — Так я и думал. Сейчас же принесите извинения итальянской смене, Флетчер.
   — Еще чего! — Флетчер вскинул голову. — Пусть они извиняются.
   — В таком случае я вас отстраняю от работы. Спускайтесь вниз и с первым катером отправляйтесь на “Фукуоку”. Утром получите расчет.
   — Ну и плевал я на вашу работу! — заорал Флетчер. — Пропади оно все пропадом, а я и сам не желаю больше вкалывать в этой чертовой жарище!
   Он сплюнул и, прыгая с мостков на мостки, пошел к проходу, ведущему на площадку трапа.
   Монтажники заговорили все сразу, отсек наполнился гулом голосов.
   — Тихо! — крикнул Кравцов. — Ребята, мы тут работаем сообща, потому что только сообща можно сделать такое огромное дело. Мы можем спорить и не соглашаться с кем-нибудь, но давайте уважать друг друга! Правильно я говорю?
   — Правильно! — раздались выкрики.
   — Ну его к дьяволу, давайте начинать работу!
   — Не имеете права выгонять!
   — Правильно, инженер!
   — Тихо! — Кравцов выбросил вверх обе руки. — Говорю вам прямо: пока я руковожу этой сменой, никто здесь безнаказанно не оскорбит человека другой национальности. Всем понятно, что я сказал? Ну и все. Надевайте скафандры!
   Чезаре подошел к Кравцову и, широко улыбаясь, похлопал его по плечу. Итальянцы, усталые и мокрые от пота, гуськом потянулись к выходу, они переговаривались на ходу, оживленно жестикулировали.
   Кравцов велел ставить тали.
   — Кто полезет вниз стропить листы настила? — спросил он.
   — Давайте я полезу, — сразу отозвался Чулков.
   Из полутьмы Соседнего отсека вдруг снова возникла фигура итальянского инженера, за ним шли несколько его монтажников.
   — Алессандро, — сказал он, прыгнув на мостки к Кравцову, — мои ребята решили еще немножко поработать. Мы расчистим там, внизу.
   В адской духоте и сырости внутренних помещений плота — долгие пять часов. Гудящее пламя резаков, стук паровой лебедки, скрежет стальных листов, шипение сварки… Метр за метром — вперед! Уже немного метров осталось. Скоро замкнется кольцевой коридор, опояшет средний этаж плавучего острова по периметру. Облицовщики, идущие за монтажниками, покрывают стены и потолок коридора белым жаростойким пластиком, и уже электрики устанавливают блоки гигантского кольцевого сердечника…
   Вперед, вперед, монтажники!
   Под утро смена Кравцова возвращается на “Фукуока-мару”. Сил хватает только на то, чтобы добраться до теплого дождика — душа.
   Теперь спать, спать! Но, видно, слишком велика усталость, а Кравцов, когда переутомится, долго не может уснуть. Он ворочается на узкой койке, пробует считать до ста, но сон нейдет. Перед глазами — жмурь не жмурь — торчат переплеты балок, в ушах гудит, поет пламя горелок. Ну что ты будешь делать!..
   Он тянется к спичкам, зажигает керосиновую лампу. Почитать газеты?.. Ага, вот что он сделает: допишет письмо!
   “…Вчера не успел, заканчиваю сегодня. Ну и жизнь у нас пошла, Маринка! Причесаться — и то некогда.
   Уж больно надоело без электричества, вот мы и жмем что есть сил. Скоро уже, скоро!
   Понимаешь, как только столб будет перерезан, магниты снова станут магнитами, и турбогенераторы атомной станции дадут ток в обмотки возбудителей кольцевого сердечника. Комбинация наложенных полей мгновенно вступит во взаимодействие с полем столба — и он остановится.
   Столб обладает чудовищной прочностью, но, по расчетам, его перережет направленный взрыв атомной бомбы. Помнишь, я тебе писал, как столб притянул и унес контейнер с прибором? Так вот…”
   Осторожный стук в дверь. Просовывается голова Джима Паркинсона.
   — Извините, сэр, но я увидел, что у вас горит свет…
   — Заходите, Джим. Почему не спите?
   — Да не спится после душа. И потом — Флетчер не дает покоя, в — Флетчер? Что ему надо?
   — Он просит не увольнять его, сэр. Все-таки нигде так не платят.
   — Послушайте, Джим, я многое могу простить, но это…
   — Понимаю. Вы за равенство и так далее. Он готов извиниться перед итальянским инженером.
   — Хорошо, — устало говорит Кравцов, наконец-то ему захотелось спать, глаза просто слипаются. — Пусть завтра извинится перед всей итальянской сменой. В присутствии наших ребят.
   — Я передам ему, — с некоторым сомнением в голосе отвечает Джим. — Ну, покойной ночи. — Он уходит.
   Авторучка валится у Кравцова из руки. Он заставляет себя добраться до койки и засыпает мертвым сном.
   Паровой кран снял с широкой палубы “Ивана Кулибина” последний блок кольцевого сердечника и, подержав его в воздухе, медленно опустил на баржу.
   Паровой катер поволок баржу к плоту.
   Монтажники отдыхали, развалясь где попало на палубе “Кулибина”, покуривали, говорили о своих делах. Как будто это был обычный день в длинной череде подобных ему.
   А день был необычный. Ведь сегодня будет закончен монтаж кольцевого сердечника. Он опояшет электромагнитным поясом плот, его возбудители нацелятся на столб, готовые к штурму.
   Вот и Морозов вышел из внутренних помещений на верхнюю палубу “Кулибина”. С ним маленький Бернстайн, Брамулья в необъятном дождевике, несколько инженеров-электриков. Остановились на правом борту, ждут катера, чтобы идти на плот.
   Кравцов бросил за борт окурок, подошел к Морозову.
   — Виктор Константинович, я слышал, что завтра должны доставить “светлячка”?
   “Светлячок” — так кто-то прозвал атомную бомбу направленного действия, которая перережет столб, и кличка прилипла к ней.
   — Везут, — ответил Морозов. — Чуть ли не весь Совет Безопасности сопровождает ее, сердечную.
   — Посмотреть бы на нее. Никогда не видал атомных бомб…
   — И не увидите. Не ваше это дело.
   — Конечно… Мое дело скважины бурить.
   Морозов, прищурив глаз, посмотрел на Кравцова.
   — Вы что хотите от меня, Александр Витальевич?
   — Ничего… — Кравцов отвел взгляд в сторону. Чего мне хотеть? Поскорей бы закончить все — и домой…
   — Э, нет! Вижу По вашему хитрому носу, что вы задумали нечто.
   — Да нет же, Виктор Константинович…
   — Так вот, голубчик, заранее говорю: не просите и не пытайтесь. Многие уже просились. Пуск будет поручен специалистам. Атомникам. Понятно?
   — Там специалистам и делать нечего. Включил часовой механизм и ступай себе, не торопясь, на катер…
   — Все равно. Напрасно просите.
   — А я не прошу… Только, по-моему, право на пуск имеют прежде всего те, кто нес на плоту последнюю вахту…
   — Право первооткрывателей?
   — Допустим, так.
   — Макферсон болен, остается Кравцов. Ловко придумали. — Морозов засмеялся, взглянул на часы. — Что это катер не идет?
   Рядышком Али-Овсад беседовал с Брамульей, и на сей раз разговор касался высокой материи. Чилиец мало что понимал из объяснений старого мастера, но для порядка кивал, поддакивал, пускал изо рта и носа клубы сигарного дыма.
   — Чем вы озабочены, Али-Овсад? — спросил Морозов.
   — Я спрашиваю, товарищ Морозов, этот кольцевой сердечник кто крутить будет?
   — Никто не будет его крутить.
   — Колесо есть, а крутиться — нет? — Али-Овсад недоуменно поцокал языком. — Значит, работать не будет.
   — Почему это не будет?
   — Машина крутиться должна, — убежденно сказал мастер. — Работает, когда крутится, — все знают.
   — Не всегда, Али-Овсад, не всегда, — усмехнулся Морозов. — Вот, например, радиоприемник — он же не крутится.
   — Как не крутится? Там ручки-мручки есть. — Али-Овсад стоял на своем непоколебимо. — А электрический ток? Протон-электрон — все крутится.
   Морозов хотел было объяснить старику, как будет работать кольцевой сердечник, но тут пришел катер.
   Ученые отплыли к плоту.
   Стоя на корме катера, Морозов щурился от встречного ветра, задумчиво смотрел на приближающийся плот. “Машина крутиться должна… А ведь, пожалуй, верно: если в момент разрезания столба плот с кольцевым сердечником будет вращаться вокруг него, то можно будет обойтись без громоздких преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб — статор, плот с сердечником — ротор… Надо будет прикинуть, рассчитать… Массу времени сэкономили бы… Можно причалить к плоту пароход, запустить машину…” Он обернулся к Бернстайну.
   — Коллега, что вы скажете по поводу одной незрелой, но любопытной мысли…
   “…Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто разговариваю с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
   У нас тут — дым коромыслом. Дело в том, что привезли атомную бомбу — мы ее называем “светлячок”, — и понаехало столько дипломатов и военных, что ткни пальцем — и наверняка попадешь. Сама знаешь, после запрещения испытаний ядерного оружия это первый случай, когда потребовалось взорвать одну штучку, — естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих представителей.
   На “Фукуоке” народу сейчас — как летом в воскресенье на пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке? Это было еще в те счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную магнитную шубу.
   Установку со “светлячком” поставим на платформу и погоним к столбу. Она прилипнет к столбу и…
   Ну вот, опять оторвали. Позвонил Морозов, просил зайти к нему. А ведь уже заполночь. Покойной ночи, Маринка!..”
   Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные пальцы мяли желтый комок пластилина. Норма Хэмптон — она сидела с шитьем у стола — потянулась, прикрутила коптящий язычок огня в лампе.
   — Как же быть с Говардом, милый? — спросила она.
   — Как хочешь, — ответил Уилл. — Он обращается к тебе.
   — Если бы он попросил, как раньше, двадцать—тридцать фунтов, я бы и не стала спрашивать тебя. Послала бы, и все. Но тут мальчик просит…
   — Мальчику двадцать четыре года, — прервал ее Уилл. — В его возрасте я не клянчил у родителей.
   — Уилл, он пишет, что, если у него не окажется этой суммы, он упустит решающий шанс в жизни.
   Он с двумя молодыми людьми из очень порядочных семей хочет основать “скрач-клуб” — это сейчас входит в моду, нечто вроде рыцарских турниров, в доспехах и с копьями, только не на лошадях, а на мотороллерах…
   — А я — то думал — на лошадях. Ну, раз на мотороллерах, ты непременно пошли ему чек.
   — Прошу тебя, не смейся. Если я пошлю такую сумму, у меня ничего не останется. Отнесись серьезно, Уилл. Ведь он наш сын…
   — Наш сын! Он стыдится, что его отец был когда-то простым дриллером на промысле…
   — Уилл, прошу тебя…
   — Я упрям и скуп, как все хайлендеры. ^[17]Ни одного пенса — слышишь? — ни единого пенса от меня не получит этот бездельник!
   — Хорошо, милый, только не волнуйся, не волнуйся.
   — Пусть подождет, — тихо сказал Уилл после долгого молчания. — В моем завещании значится его имя. Пусть подождет, а потом основывает свой клуб, будь оно проклято.
   Норма со вздохом тряхнула золотой гривой и снова взялась за шитье. Пластилин под пальцами Уилла превращался в голову с узким лицом и сильно выступающей нижней челюстью. Уилл взял перочинный нож и прорезал глаза, ноздри и рот.
   В дверь каюты постучали. Вошел Кравцов. Вид у него был такой, словно он только что выиграл сто тысяч. Куртка распахнута, коричневая шевелюра — что кустарник в лесу.
   — Добрый вечер! — гаркнул он с порога. И с трудом сдерживая в голосе радостный звон: — Уилл, поздравьте меня! Миссис Хэмптон, поздравьте!
   — Что случилось, парень? — спросил шотландец.
   — Пуск поручили мне! — Кравцов счастливо засмеялся. — Здорово? Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Здорово, а, Уилл?
   — Поздравляю, — проворчал Уилл, — хотя не понимаю, почему вас это радует.
   — А я понимаю, — улыбнулась Норма, протягивая Кравцову руку. — Поздравляю, мистер Кравцов. Конечно же, это большая честь. Я пошлю информацию в газету. А когда будет пуск?
   — Через два дня.
   “Вас не узнать, миссис Хэмптон, — подумал Кравцов. — Какая была напористая, раньше всех узнавала новости. А теперь ничего вам не нужно, только бы сидеть здесь…”
   — О, через два дня! — Норма отложила шитье, выпрямилась. — Пожалуй, мне надо написать… Впрочем, Рейтер послал, должно быть, официальное сообщение в Англию…
   Поскольку радиосвязи с миром не было, крупнейшие информационные агентства взяли на себя распространение новостей на собственных реактивных самолетах.
   Кравцов подтвердил, что самолет агентства Рейтер, как всегда, утром стартовал с палубы “Фьюриэса”, и Норма снова взялась за шитье.
   — Еще два дня будут испытывать, — оживленно говорил Кравцов, — а потом, леди и джентльмены, потом мы подымем “светлячка” в воздух и расколошматим столб…..
   — Какого черта вы суетесь в это дело? — сказал Уилл. — Пусть атомники сами делают.
   — Они и делают. Все будет подготовлено, а часовой механизм включим мы с Джимом. Еле уломал Морозова. Токунага не возражал, а Совет Безопасности утвердил…
   — Ну, ну, валяйте! Постарайтесь для газет. Перед пуском скажите что-нибудь такое, крылатое.
   — Уилл, вы в самом деле так думаете? — Кравцов немного растерялся, радость его погасла. — Неужели вы думаете, что я ради…
   Он замолчал. Уилл не ответил, его пальцы с силой разминали желтый комок пластилина.
   — Ну ладно, — сказал Кравцов. — Покойной ночи!
   Свежее утро, ветер и флаги.
   Полощутся пестрые флаги расцвечивания на кораблях флотилии. Реют на ветру в блеске молний красные, и звездно-полосатые, и белые с красным кругом, и многие другие, и, конечно, голубые флаги ООН.
   Ревет гроза над океаном, клубятся тучи. Давно не видели здесь люди солнечного света. Но теперь уже скоро, скоро!..
   Возле белого борта “Фукуока-мару” приплясывает на зыби катер стремительных очертаний. Скоро в него спустятся Александр Кравцов и Джим Паркинсон. А пока они на борту флагманского судна выслушивают последние наставления.
   — Вы все хорошо запомнили? — говорит старший из инженеров-атомников.
   — Господа, желаю вам успеха! — торжественно говорит осанистый представитель Совета Безопасности.
   — Жалко, меня не пустили с тобой пойти, — говорит Али-Овсад.
   — Не задерживайтесь, голубчики. Как только включите, немедленно на катер — и домой, — говорит Морозов.
   — В добрый час, — тихо говорит Токунага.
   В гремящих серо-голубых скафандрах они спускаются в катер — Кравцов и Паркинсон. И вот уже катер бежит прочь, волоча за собой длинные усы, и с борта “Фукуоки” люди кричат и машут руками, и на верхних палубах других судов черным-черно от народу, там тоже приветственно кричат и машут руками, а на борту “Фьюриэса” громыхает медью военный оркестр, а с “Ивана Кулибина” несется могучее раскатистое “Ура-а-а!”.
   — Джим, вам приходилось когда-нибудь раньше принимать парад? — Кравцов пытается спрятать за шутливой фразой радостное волнение.
   — Да, сэр. — Джим, как всегда, непроницаем и как бы небрежен. — Когда я был мальчишкой, я работал ковбоем у одного сумасшедшего фермера. Он устраивал у себя на ранчо парады коров.
   Из-за выпуклости океана поднимается плот. Сначала виден его верхний край, потом вылезает весь корпус, давно уже потерявший нарядный белый вид.
   Закопченный, изрезанный автогеном, в бурых подтеках. И вот уже высокий борт плота заслонил море и небо. Плот медленно вращается вокруг черного столба — для этого к нему причален пароход с закрепленным в повороте рулем. Команда эвакуирована, топки питает стокер — автокочегар.
   Катер останавливается у причала. Старшина, ловко ухватившись отпорным крюком за стойку ограждения, говорит на плохом английском:
   — Сегодня есть великий день.
   Он почтительно улыбается.
   Кравцов и Паркинсон поднимаются на причал. Они идут к трапу, шуршит и скрежещет при каждом шаге стеклоткань их скафандров. Сквозь смотровые щитки гермошлемов все окружающее кажется окрашенным в желтый цвет.
   Вверх по зигзагам трапа. Трудновато без лифта: все-таки тридцать метров. Стальные узкие ступеньки вибрируют под ногами. Двое лезут наверх. Все чаще останавливаются на площадках трапа, чтобы перевести дыхание. Белый катер на серой воде отсюда, с высоты, кажется детской пластмассовой игрушкой.
   Наконец-то верхняя палуба.
   Они медленно идут вдоль безлюдной веранды кают-компании, вдоль ряда кают с распахнутыми дверьми, мимо беспорядочных нагромождений деревянных и металлических подмостков, теперь уже ненужных. Паровой кран, склонив длинную шею, будто приветствует их. Только не надо смотреть на океан — кружится голова, потому что кружится горизонт.
   Рябит в глазах от бесконечных вспышек молний — они прямо над головой c треском долбят черный столб.
   “Кажется, расширилось еще больше”, — думает Кравцов о загадочном поле столба. Он нарочно делает несколько шагов к центру плота, а потом обратно, к краю. Обратно — явно труднее.
   Да, расширилось. Контрольный прибор, установленный на столбике около платформы, подтверждает это.
   Ну, вот и платформа. Громадный контейнер, установленный на ней, похож на торпеду. Так и не увидел Кравцов своими глазами атомную бомбу: “светлячок” был доставлен на плот в специальном контейнере с устройством, которое должно направить взрыв в горизонтальной плоскости. Снаружи только рыльца приборов, забранные медными сетками. Глазок предохранителя приветливо горит зеленым светом — так же, как вчера вечером, после долгого и трудного дня испытаний, настроек, проверок.
   Под рамой платформы — труба, наполненная прессованными кольцами твердого ракетного топлива.
   Простейший из возможных реактивных двигателей.
   Вчера такая же платформа — только не с бомбой, а со стальной болванкой, разогнанная таким же двигателем, покатилась по рельсам к центру плота, все быстрее, быстрее, столб тянул ее к себе, — и, врезавшись в его черный бок, она унеслась вместе с ним ввысь со скоростью пассажирского самолета.
   Жутковатое было зрелище!
   Они включают батарейки связи. В шлемофонах возникает обычный скребущий шорох.
   — Слышите меня? — спрашивает Кравцов.
   — Да. Начнем?
   — Начнем!
   Прежде всего — вытащить предохранительные колодки. Ого, это, оказывается, не легко: платформа навалилась на них колесами. Приходится взяться за ломы и подать платформу немного назад.
   Колодки сброшены с рельсов.
   Так. Затем Кравцов старательно переводит стрелки первого часового механизма, соединенного с запалом реактивного двигателя. Он делает знак Джиму, и тот нажимает пусковую кнопку.
   Гаснет зеленый глазок. Вспыхивает красный.
   Вот и все. Ровно через четыре часа сработает часовой механизм, и реактивный двигатель, включившись, погонит платформу к черному столбу. При ударе о столб включится второй механизм, связанный с взрывателем атомной бомбы. Он установит взрыватель на семиминутную выдержку. За семь минут черный столб унесет контейнер с бомбой на шестидесятикилометровую высоту, и тогда сработает взрыватель, и “светлячок” ахнет по всем правилам. Направленный взрыв разорвет столб, разомкнется короткое замыкание, и сразу включатся автоматы. Мощные силовые поля, излученные установкой, вступят в рассчитанное взаимодействие с полем столба и заставят его изменить направление. Столб остановится. Ну, а верхняя, отрезанная его часть останется в пространстве, она ведь уже сделала больше полного витка вокруг Земли, никому она не мешает.
   И нынче вечером по всей планете вспыхнет в городах праздничная иллюминация… Эх, в Москву бы перенестись вечерком!..
   Дело сделано, можно уходить. За четыре часа можно не только дойти на катере до “Фукуока-мару”, но и чайку попить у Али-Овсада.
   Кравцов медлит. Он поднимает щиток гермошлема, чтобы проверить на слух, работает ли часовой механизм. Джим тоже откидывает щиток. Горячий воздух жжет им лица.
   Тик, тик, тик…
   Четко, деловито отсчитывает секунды часовой механизм на краю огромной безлюдной палубы.
   — Ладно, пошли, Джим.
   И вдруг в тиканье часового механизма вторгается новый звук. Это тоже тиканье, но оно не совпадает с первым. Потише, быстрее, с легким музыкальным звоном…